Секрет Небес: Наследник (гет)

…Матерь склонилась на телами девушки и юноши. Виктория Уокер и Мальбонте Ронтес, дети света и тьмы, умерли, обнявшись, и даже Смерть оказался не в силах их разлучить. Матерь сказала слово: и это слово громом разнеслось по Небесам...

Примечания:

Для визуализации ? Я сначала заморочилась и хотела переосмыслить внешность всех персонажей, но, кажется, это незачем: мы все знаем, как выглядит Ребекка, Эрагон или Винчесто. Поэтому в списке появился Торендо :)

Ссылочки буду прикреплять всегда, когда появляется ОЖП или ОМЖ. Приятного чтения! ?

Альвия Ронтес: https://ibb.co/sWdc81C

Торендо Ронтес: https://ibb.co/qMqbVDb

Теобальд Лодэ: https://ibb.co/xMcFx8J

Шепфа: https://ibb.co/jhsJf1D

Золотое солнце залило светом широкий коридор, по которому запросто могла проехать груженая телега. Каменные стены отдавали песочным цветом, ветер свободно гулял сквозь арочные своды, устремившиеся к потолку. В теплом воздухе висел сладкий аромат цветов, из сада звучал льдистый смех Альвии Ронтес. Теобальд даже немного замедлил шаг, прислушиваясь.

— А этот чуднее предыдущего, — Альвия снова засмеялась, и Тео улыбнулся. Придворный заклинатель создавал для девушки воздушные замки, развлекая и очаровывая. В ее смехе чувствовалось беззаботная легкость, и эта безмятежность отзывалась радостью в сердце юноши.

День сегодня случился пригожий, безоблачный, но не жаркий; самое время гулять по внутреннему двору или, лучше, по саду; присесть на холодный камень у фонтана, подставить лицо солнцу, зажмуриться и вдыхать цветочный аромат полной грудью, думая о чем-нибудь приятном, например о девушках, или, точнее сказать о девушке — в сердце Тео дама жила одна. Черноволосая, дикая и колючая, как роза, с красными губами и едким взглядом. Полная противоположность бледной Альвии, в которой из цветного — только блекло-голубые страшные глаза.

«И даже ресницы у нее белые. Бедняжка», — Тео задумчиво сдвинул орлиные черные брови к переносице. Он ускорился, и его тень заскользила по желтой стене, едва поспевая за хозяином. Он по привычке опаздывал: со слов Шепфа, книгодержатель был во всем идеальным, кроме умения приходить вовремя. Из-за опозданий Тео всегда оказывался там, где не нужно, и тогда, когда его совсем не ждали. Это доставляло много неудобств: приходилось становиться свидетелем сцен и слушателем сплетен, что шло вопреки серьезности и прямоте Теобальда.

Вот и сейчас ему пришлось резко остановиться, потому что сразу за поворотом ругались двое. Тео закатил глаза и подавил детское желание прикрыть ладонями торчащие в стороны уши.

— Ваша дочь прекрасна, словно летний день, леди Ребекка, — ядовито-вежливо говорил Торендо Ронтес, отец Альвии.

— Кровь сильна, верно? — в голосе Ребекки слышался стальной звон мечей. Тео понял: по какой-то причине Ребекке неприятно, что Торендо знал об их встрече с дочерью.

— Кровь сильнее.

Советник произнес девиз своего дома сухо, почти зло. Теобальд шумно выдохнул, обнаруживая себя, и, решив, что услышал достаточно, вышел к советникам. Он склонил голову, поприветствовав обоих:

— Леди, сэр.

Не останавливаясь, смущенный Теобальд почти пробежал мимо, в зал Совета Цитадели. Он очень удивился факту, что Вики Уокер посетила столицу; более того, сделала это тайно и скоро, словно ее здесь и не было. Впрочем, возможно, Ребекка не хотела, чтобы Непризнанная появлялась в замке — в конце концов, даже мужчины редко гордились детьми, рожденными вне брака. Внезапно он почувствовал какое-то странное чувство к Вики, похожее не то на сочувствие, не то на жалость.

Кольнуло острой иголочкой сердце, у которого лежало письмо из дома. «Обязательно прочту после совета», — неохотно пообещал себе Теобальд и поморщился своим мыслям. Утром он несколько раз подходил к лежащему на столе конверту, тяжело вздыхал, собираясь с силами. Осознав, что скоро опоздает, сунул письмо под узкий, прилегающий к телу дублет. Обычно Тео начинал дела с самого трудного и неприятного, но пара строчек от матери его победили.

Скрипнули стулья, и все опоздавшие расселись. Главный советник Эрагон со скуки отбивал пальцами ему одному известную мелодию; начальник стражи Винчесто кинул на стол перчатки и принялся вычищать ногти. Теобальд поежился, заметив на кожаных перчатках бурые пятна крови — сэр Иден, очевидно, только вернулся из темниц.

От мужчины плохо пахло вином, потом и железом, к скулам прилипли темные пряди. Тео побаивался Винчесто. Впрочем, а кто нет? Только один его тихий, вкрадчивый голос заставлял рыцарей трястись от страха настолько, что дребезжание доспехов, наверное, слышали в Тосшосе. Даже бесстрашная Ребекка бросила на Винчесто обеспокоенный взгляд.

— Начнем, — Эрагон выпрямился, скрестил руки перед собой. Ворон на его плече раскрыл розовый клюв и нарочно устремился тремя глазами на Теобальда. Амикус пугал его с детства. В нем таилось что-то мистическое, дурное; казалось, что блестящие черные бусинки отражали смерть смотрящего. Парень снова поежился.

Принялись обсуждать грядущее празднование 487 года Победы в Расколе и 36 год Разгрома четвертого восстания Шепфамалума. Эти даты отмечались каждое лето, только росли цифры. Вся благородная знать Небес стекалась к Цитадели. Лорды Юга, Равнины и Востока везли своих дочерей, чтобы показать девушек наследникам других домов; гремели трубы, открывающие турниры, лились вина всех цветов от района Золотых кошельков до Бескрайних вод, и бедняки, и богачи ходили хмельными от веселья. Но для Шепфа вопрос считался неважным, поэтому никто не ждал, что король появится на совете.

«Для него это 487-е празднование Победы», — подумал Тео, — «Наверное, жить столько лет уже скучно».

— Синего вина из Бхеанайя не будет, — скрипнул после молчания Винчесто, — Девка Шепфамалума снова забрала Рыбацкий залив. Торговцам проскользнуть не получится: Шепфамалум потребует или выпивку или деньги.

— Золота в казне немного, — даже мало, но об этом Теобальд умолчал, — на время празднования и так придется поднять суммы сборов. Но мы можем занять у Приаварда.

Тишина звенела. Ветер пропал, резко стало душно, с виска на щеку покатилась капелька пота. Теобальд стер испарину над губой.

— Ха! — Ребекка рассмеялась, — да эта рогатая сука предложит такие условия, что всем государством придется пойти в ласковые дома. Суккубы мечтают вернуть юг с самого первого восстания Шепфамалума, Триаварди спит и видит, как купается в Озорной речке и мажется пеплом Седого леса.

— Можно подумать, мы мечтаем о камнях Аскетгарда, а не золотых рудниках Приаварда, — резонно заметил Теобальд.

Винчесто рассмеялся, указал на Тео указательным пальцем и сказал, обращаясь к окружающим:

— Этот малек съест нас всех, — он ободряюще посмотрел на Тео и пообещал, — мы вернем рудники, когда появятся силы.

Вернем, — на 154-м году от Победы Озорная наполнилась кровью и Приавард вошел в состав Небес. Шестнадцать долгих лет суккубы, которых презирали за неумение драться, искусно истребляли людей, а люди — суккубов. Земля полнилась телами, пока Шепфамалум не восстал впервые, и Приавард раз и навсегда отделился от Небес, потеряв плодородный север, но сохранив золотые рудники.

Теобальд рассеянно кивнул на просьбу получить одобрения на расходы от Шепфа, возвращаясь из размышлений к настоящему. О чем тут же пожалел.

— Какие вести с Юга, Торендо? — невинно, как бы между прочим поинтересовалась Ребекка, и всем стало ясно, что за этим вопросом кроется что-то большее. Она обращалась к нему по имени, игорирурая приличия, словно они вдруг стали закадычными друзьями, и от этой холодной ярости мороз бежал по коже. Тео перевел взгляд на советника. Его бледные голубые глаза в обрамлении белых ресниц застыли на лице Ребекки.

— Не совсем понимаю, леди Ребекка.

Эрагон снова принялся отстукивать какую-то мрачную мелодию. Только сейчас Тео узнал ее: «Ярче». Парень покрылся холодным потом. На небо набежали облака, и зал Совета погрузился в легкие сумерки.

— Знаете, почему для почты стали использовать соколов, Торендо? — Эрагон даже не повернулся к мужчине, — потому что нет больше такой хищной птицы. Если письмо не доставлено, значит, что чей-то сокол попросту подстрелен, советник. Спросите у сестрицы, скольких птиц она отправила. Может так статься, что вы не досчитаетесь одной или двух.

— Вы обвиняете меня?...

Винчесто поймал москита, и от хлопка липкая атмосфера подозрений и страха развеялась. Начальник стражи весело взглянул на советника, и тот стал белее молока.

— Только хочу знать, кто из южных лордов собирается на праздник, только и всего, — Ребекка приторно улыбалась, и Торендо перевел презрительный взгляд на нее. Тео поднялся.

— Леди, господа. Вы уже давно обсуждаете, что мне неведомо, — он забрал счетные листы, которые ему протянул Эрагон, — а я, как вы знаете, просто не терплю подобных игр. Всего доброго.

Почтительно кивнув, Тео встретил одобряющий взгляд Эрагона и только затем вышел. Он не понимал, почему Эрагон участвует в этих странных двусмысленных обсуждениях. Очевидно, он был мудрее, но ему, на взгляд Тео, не хватало прямоты. А, может, это Теобальду не хватало хитрости других членов Совета.

Солнце показалось снова, на черных блестящих волосах парня заиграли золотые лучи. Тео выдохнул. Ему очень хотелось вернуться в коридор с арками и послушать, как смеется Альвия, выйти на воздух, в сад, опустить ладони в ледяную воду фонтана и поймать улетевший розовый лепесток. День был радостный — но эта радость каждый раз ускользала из его рук.

Теобальд прислонился к стене, достал письмо и почему-то сначала проверил печать. Хотя, конечно, Эрагону нет дела до того, что ему пишет мать.

«Здравствуй, Теобальд».

Узкие безэмоциональные строчки и сухие слова.

«Твоему брату становится лучше. Арчи чувствует себя хорошо, он идет на поправку».

Несмотря на тяжесть в груди Тео искренне улыбался. Арчибальд усыхал уже несколько месяцев, и, если мать даже не спрашивает, как дела у Тео, значит, Арчи в самом деле выздоравливает. Тео искренне любил старшего брата, и хорошая новость приободряла. Он и так не хотел знать, о чем пишет мама, а состояние здоровья старшего брата заставляло дрожать пальцы от волнения и страха, когда он открывал письмо.

Почему-то Тео вспомнил, как однажды Арчи хотел стащить калач с кухни: полез к верхней полке и уронил корыто с мукой в похлебку. Кухарка плакала и ругалась на кошку, и никто бы ничего не узнал, но совестливый Арчибальд признался, что семья лишилась обеда из-за него. Он стоял, жуя нижнюю губу, чтобы не расплакаться, и, видимо, ожидая наказания, но мама кинулась к нему и стала обниматься и целовать. Тео смотрел на брата и мечтал стать таким же честным, добрым, прямым. Арчи не стал бы терпеть змей Совета.

Тео пробежался по тексту глазами. У Фаньяно зацвели розы, сын Асмадеев бежал и, как поговаривают, укрылся в Школе заклинателей, снова вспыхнул Седой лес, девицу Парсевалей собираются выдать замуж. Сплетни, слухи и суеверия — все, чего сторонился Теобальд, оказалось в письме.

Ирис Лодэ не знала Теобальда, не видела, каким вырос ее сын, и писала, потому что так делают другие.

Красивые пальцы легко разорвали тонкий пергамент не несколько квадратов, затем — на квадраты помельче. Ветер подхватил мятые листочки, покружил и унес во внутренний двор. Тео проводил их задумчивым взглядом, вздохнул, выпрямился, оторвавшись от стены, поправил дублет и пошел прочь, задрав прямой нос, надеясь, что так слезы не потекут по щекам.

Наконец он спустился в сад, но лишь для того, чтобы сократить путь до тронного зала: здесь Тео замешкался. Огромное золотое кресло возвышалось над залом и притягивало взгляд, словно красивая женщина в толпе бедняков. Спинка высотой в рост самого Тео и шириной в дверной проем. Над всем — исполинских размеров желтый диск с исходящими кривыми лучами, означающий солнце.

Когда-то кресел стояло два: два брата, свет и мрак, день и ночь, солнце и луна, правили Небесами рука об руку.

«Интересно, куда делось второе кресло? Каким оно было?»

Парень отвернулся и поспешил во внутренний двор через главный вход. Величественные двери тяжело растворились, и на их фоне Тео показался маленькой фигуркой для военной карты.

Тень от королевской башни падала прямо на крыльцо тронного зала: сейчас налево, мимо фруктовых деревьев и каменных фигур сирен и чудовищ; мимо скамеек с придворными сплетницами; мимо нескольких постов королевской стражи. Наверх по винтовой лестнице, которая поддается только всегда молодому телу Шепфа. Перед Тео возникла возникла дверь — самая обыкновенная, деревянная, потемневшая от старости. Теобдальд даже немного брезговал стучать, поэтому всегда спрашивал голосом:

— Ваша Светлость, я войду?

Он никогда не спрашивал, здесь ли Шепфа; в последнее время король проводил все время в башне, увлеченный новым занятием. После приглашения Тео вошел, огляделся — каждый раз комната правителя открывалась по-новому. Стены из большого черного кирпича закрывали гобелены с сценами охоты, торжеств, секса и убийств; на деревянных кочерыжках, расставленных на окне и полу, надеты причудливые головные уборы: сеть из цепочек, закрывающая лицо, серебряный венец с черными закрученными по-бараньи рогами — весомыми, высотой и толщиной с мужицкий локоть, маска без глаз и рта; стол, пол и даже ложе устилали хрупкие пергаментные листы; посреди стола лежала толстая пыльная книга. Жадные глаза цеплялись за беспорядок, хотели рассматривать, изучать.

Шепфа сгорбился у стола — и стал похож на старика, как никогда. Хотя, если судить по брату-близнецу, на вид ему всего около сорока. Правда, никто не видел ни лица Шепфа, на даже тела: он носил черную маску с золотыми узорами, белый платок покрывал его голову и спускался на спину; обычно надевал такого же цвета длинное платье до пят, подпоясанное у талии широким черным с золотым поясом. Только медные глаза, голос да изящные руки выдавали в нем молодого мужчину.

— Знаю, зачем пришел, — он не обернулся, его лицо, спрятанное за ничего не выражающей маской, было обращено к книге, — и ответ ты мой знаешь. Так зачем ходишь?

Тео грустно улыбался. Он приходит каждый год перед празднованием; показывает одни и те же суммы, одни и те же пункты расходов. Недавняя мысль не давала ему покоя: «Наверное, ему уже очень скучно жить». В молодом теле умирал пресытившийся жизнью старик. Теобальд почтительно поклонился, хотя Шепфа его не видел.

— Давно не видели вас при дворе, Ваша Светлость.

Заскрипело, царапая пергамент, перо. Подул летний, спокойный ветер, целуя черно-золотые губы Шепфа, метнулся к Тео, забрался свежими потоками в ворот. Начиналось лето 487-го года, и оно звучало теплом, как самая прекрасная из песен: снизу слышались тонкие трели птичек и щебетания, легкий женский говорок, лязг доспехов. Шепфа отложил письмо и сел, наконец, повернувшись к Теобальду. Тот уважительно стоял у дверей, скрестив руки за спиной. Золотые глаза короля смотрели равнодушно.

— Десять лет назад…

— Девять, — мягко, но дерзко поправил Тео. Шепфа склонил голову набок и слегка кивнул, прощая.

— Девять лет назад ты вошел сюда, чтобы заменить своего отца. Мальчик, понимавший, что служба при дворе — для имени Лодэ это наказание, а не награда, вызвался ехать вместо наследного сына.

— Я хотел лишь доказать, что Лодэ — не преступники.

— Тебе едва исполнилось двенадцать, Тео. Ты был ребенком. Очень серьезным ребенком, — Шепфа совсем по-старчески вздохнул, — и как удивительно сложилось, что ребенок предателей стал единственным, кому я могу доверять в Цитадели.

Шепфа перелистнул несколько страниц, с тоской посмотрел на содержимое.

— История — мое новое увлечение. Все важное, что я помню, уместилось в нескольких томах. Подойди, я хочу тебе показать.

Тео заглянул в книгу, перед глазами замелькали имена Шепфы, Шепфамалума, неизвестной девушки Акасналум и Акасналум II, видимо, ее дочери.

Синие тучи снова наползли на небо, видно, перед первой сильной грозой. Птицы замолкли, зашелестели обеспокоенные поднявшимся ветром деревья, синий мрак накрыл столицу. Тео понял, остаток дня прольет дождь, и в сад нужно было пойти раньше. Взбалмошная Альвия наверняка закроется в комнате, потому что боится грома; тяжелые капли упадут в фонтан, в лепестки, затем и день умрет, и такого похожего этим летом уже не будет.

Широкая стена текста внезапно оборвалась, последняя строчка убегала в тугой переплет. Губы Тео задвигались, когда он шепотом прочитал текст старого пророчества:

— Свет сойдется со тьмой, и эта тень уничтожит мир.

Примечания:

Моника: https://ibb.co/rt3MVpP

Думая о наряде Дочери, Моника каждый раз морщилась от боли и дискомфорта: красное платье-накидка выглядело мягким и приятным на ощупь, но внутри отделано грубой тканью. Оно кололось и царапало кожу, требуя смирения, длинный подол, скрывавший даже каблук, говорил о невинности, широкий капюшон, который запросто натянуть до подбородка, намекал: все они — безликие Дочери своей Матери. И только треугольный вырез до самого лобка, в котором, если встать немного сбоку, виднелся абрис девичьей груди, напоминал, что Моника — молодая девушка.

Девушка, которая никогда не познает мужской ласки, превратится в женщину, которая никогда не услышит крик своего ребенка; женщина, которая превратится в старуху и умрет в окружении таких же дряхлых, вечно невинных дев.

С пола тянуло сладкой гнильцой прелого сена, утренняя прохлада с узкими полосами света пробиралась сквозь щели. Моника с неохотой встала со скамьи, где спала, подняла с сундука платье — рядом лежало еще одно: шерстяное, жаркое. К нему — густой мех на голову, кожаные сапоги на овечьей шерсти, теплые рукавицы.

Девушка какое-то время смотрела на это богатство, затем обреченно сняла исподнее и оделась к выходу. Расчесала пальцами непослушные жесткие кудри, умылась холодной водой из деревянного таза.

В маленькой комнатке домика из грязного бруса стояла скамейка для сна, у окна расположился стол — к нему Моника пододвигала спальное место, и оно превращалось в сиденье. Стол пустовал: на грязных, засаленных досках стояла единственная жестяная миска в рыжих пятнах, на дне которой засохли хлебные белые крошки.

Моника ни за что бы не надела красное платье Дочери: но к ее 16-летию это был единственный наряд, который она могла себе позволить. Ее бывшая хозяйка, Мими, в девушках которой она ходила, уезжала сегодня днем, и Моника оставалась совсем одна.

Их деревушка в несколько десятков домов окружала замок Парсевалей, подпирая крышами высокие каменные стены. Она так и звалась Окружной — деревню защищала крепость и множество башен, затем шел ров, заполненный грязными грунтовыми водами. Когда Моника узнала об отъезде Мими, то думала утопиться, прыгнув с перекидного моста, соединяющего мир с Парсевалями.

Она не умела ничего, кроме как одевать, умасливать и сплетничать. Девушка толком не училась, только слушала, когда обучали Мими; могла красиво сказать, но не знала ни грамоты, ни счета, ни других наук. Она жила как господская дочка, но не являлась ею.

Монике предлагали пойти в прачки или слуги, но она боялась, что пропадет нежность рук, мягкая от масел кожа загрубеет, под пальцами вырастут жесткие мозоли. Она страшилась вставать до зари и ложиться после солнца, и даже одна только мысль о тяжелой работе вызывала усталость.

Монику бы взяли в ласковый дом: она имела красивое гибкое тело и была недурна на лицо. Иногда она грезила, что станет лучшей торговкой любви и настолько овладеет искусством, что удивит даже Триаварди. И сам принц Тосшоса заберет ее в жены, и она родит ему крепкого здорового сына, а сама будет одеваться в дорогие ткани, которые носила Мими.

Мечты разбивались о местных теток, в которых многие пренебрежительно плевались: «Шлюхи». Немытые, нечесаные, в разорванной одежде, с опухшими и синими от побоев лицами. С ними Моника брезговала даже здороваться. Хотя, возможно, каждая из них когда-то пришла в ласковый дом 16-летней девушкой с единственным платьем.

Раннее утро встретило холодным туманом, молочным и густым — он поднимался с земли и растворялся у колен, оставляя на сапогах мелкую влажную россыпь. Моника накинула капюшон, покрепче потянула дверь, но закрывать не стала — все знают, что в доме сироты Моники красть нечего.

Деревушка пробуждалась, красное солнце показалось над горизонтом. Загорланили первые петухи, застукали ставни, в открытых окнах показались растрепанные со сна женщины; рыбаки возвращались с моря, груженные рыбой и сетями. Тихо перешептывалась листва, слегка качались деревья, росшие тут и там, разбросанные случайно.

Скрипнул под подошвой гравий, тень от замка легла на тропу. Высокие, в два человеческих роста, ворота располагались по центру стены из каменной кладки — со стороны деревни стена соединяла четыре башни с узкими бойницами в три этажа. Над воротами висело знамя Парсевалей: золотая монетка с исходящими от нее лучами солнца. Золото победит.

Спина под платьем зудела, рукав неприятно скользнул по коже, когда Моника занесла кулак для стука. Да, золото победило.

Стража пропустила Монику без каких-либо вопросов: все они помнили девушку своей хозяйки. В чисто выметенном дворе ее встретил псарь, направлявшийся с ведром каши из объедков к собакам. Те лаяли так громко и истошно, что Моника всегда удивлялась, как они не будят округу своим гавканьем. Заметив девушку, мужичок остановился, накренившись набок в противовес ведру.

— Чего тебе?

Даже сукам повезло большей, чем ей. Они-то всегда хвостом в тепле и мордой в корме.

— Здравствуй, — Моника доброжелательно кивнула, — госпожа не вернулась?

Псарь пожал плечами и с гордостью добавил:

— Ездит еще.

В доме Элизы и Мамона всегда и всем было хорошо: слугам, кухаркам, кастеляну, хранителям леса, лекарям, конюшему. И каждый отвечал своим господам тем же уважением, с которым относились к нему. Хорошее жалованье, искреннее доброе слово — у каждого поступка взросли крепкие ростки.

Узкие темные коридоры и лестницы пронзали замок Парсевалей, словно ходы в муравейнике. Увешанные дорогими красочными гобеленами и искусными держателями факелов, напоминающими и изящные женские руки, и витиеватые рога суккубов, и простые кольца — любой ход заканчивался пустующей комнатой, цветущей оранжереей, кабинетом или залой.

Моника свободно поднялась в спальню к Мими, как делала добрую часть жизни. Это была просторная комната, разделенная ширмой две половины: жилую, вроде гостиной и саму спальню. В гостиной располагался простой тканевый диван и столик; в спальне — деревянная кровать на два человека, укрытая балдахином, и сейчас заваленная богатыми платьями и мужской одеждой, сшитой специально для Мими.

Здесь всегда царил беспорядок, но сегодня вещи казались разбросаны хаотичнее, чем обычно — жадные черные рты сундуков раскрыты, одежда лежит даже на окне. Мими собирается уезжать, и с ней ехать нельзя. Моника печально вздохнула и села на диван. Здесь больно пахло домом.

Вскоре со двора раздался стук копыт, ржание, женский голосок крикнул «Тпру!». Сердце Моники сжалось в ожидании. Солнце взошло совсем, теплый желтый свет наполнил спальню, воздух нагрелся, предвосхищая появление разгоряченной после поездки Мими. Она распахнула дверь и сразу кинулась в объятия Моники.

Какое-то время девушки сидели, обнявшись, не в силах оторваться друг от друга. Мими шумно дышала, от ее волос несло горьким дымом, травой лошадью.

— Почему вы не останетесь? — Моника слегка отстранилась и заискивающе, почти с надеждой, заглянула в лицо Мими.

Почему мне нельзя с вами? Почему именно эта Школа, где жизнь начинается сначала? Моника знала ответы на все вопросы. Она не плакала — ни разу, даже когда родители умирали, задыхаясь от кашля и лихорадки. Девочке едва исполнилось двенадцать, и ей пришлось смотреть, как их худые тела засыпают землей.

Моника сжала подол платья на коленках и упрямо уставилась перед собой. Мими вытерла ладонями слезы на чумазых щеках, встала и, всхлипнув носом, стала хватать одежду и закидывать ее в мешок.

— Никогда! Выйти замуж за какого-то северного безродыша, — она яростно утрамбовывала нежную шелковую юбку, разозлившись на нее. — Да пусть хоть весь Север стоит на коленях перед ним — а я не встану!

— А я бы встала.

Говорят, у северян нет лордов и они только формально подчиняются Шепфа. Из всех богатств у них только искрящиеся льдинки, да пушистые снега. Завоевывать там нечего; обморозиться по доброй воле способны либо дураки, либо очень любопытные. Таким, наверное, был человек, позвавший Мими замуж.

Он заметил Мими в столице во время прошлого празднования Победы; и это уже звучало безумно, потому что северяне сами никогда не интересовались столицей. Никто не знает, как он выглядит; не знает его имени и его дома. Он ставит печатью луну и солнце, и только это, видимо, что-то, да значило.

Мамон, получив письмо, презрительно фыркнул и показал его Старшей Дочери. Та хитро заулыбалась и многозначительно кивнула, намекая на влияние отправителя: «Отказать грубо — соглашайся, Мамон». Моника бы все отдала, чтобы ее так заметил богатый, хоть и скрытный мужчина.

Но не Мими: она запротестовала, захлопала дверями, заугрожала заколоть своего жениха, а затем и себя. Мамон и Элиза, потакавшие дочери во всем, нашли очень простое решение: для Черных одежд Мими была уже стара, но для Школы Заклинателей — в самый раз.

— А какой он — Север?

Голос Моники прозвучал непривычно тихо, и она умолкла, зажевывая вопрос вместе с нижней губой.

— Не знаю, я же там не была.

Мими остановилась, понюхала рубаху, поморщилась и отбросила ее в сторону.

— Зато знаешь, где была? В Седом лесу! — Она округлила глаза, словно пытаясь напугать Монику. — Гореть там, конечно, нечему: сам лес — серые высохшие палки с черными обугленными стволами. Но я прошла внутрь, шла долго, и там, в самом центре, действительно полыхает дерево. С зелеными листьями, как будто дуб или что-то могучее, оно как в коконе пламени. Жар идет, и ветку поджечь можно, но само дерево не сгорает.

— Старшая Дочь говорит, что это предзнаменование. Это знак.

— Конечно, знак. Рыбаки говорят, к улову. Моника, ты же звала это сказками Дочерей!

Моника считала слова Старшей чушью, но от мыслей о дереве, которое вспыхнуло само по себе, затылок покрывался неприятными мурашками. Седой лес горел несколько раз, и то были поджоги во время битв. Последнее восстание Шепфамалума оставило в Седом лесу черные палки и серое пепелище.

Ответ умер где-то в груди, Моника прикусила губу. Она колебалась. Моника хотела выжить, а не становиться персонажем одной из сказок Старшей Дочери. Девушка поднялась, поправила колючее платье и, скрывая волнение, излишне весело предложила:

— Знаешь что? Давайте сходим на Цветочное поле, — она взяла руки Мими в свои и тихо продолжила, — это ведь наша последняя встреча.

Мими сжала ладони крепче, подбадривая.

Цветочное поле находилось совсем рядом с Окружной: деревушка едва скрылась из вида, когда девушки спешились с лошадей — Моника, как леди, ехала на женском седле, Мими — на обычном. Перед ними, сколько хватало глаз, как море, волновался синий лен. Сбоку, немного поодаль, возвышались крепкие, но бедные дома, называвшиеся храмами, — капище Дочерей. Их крыши торчали в высокой зелени, как шляпки грибов под листвой.

Голубой ковер из лепестков дрожал, хотя, казалось, ветра не было; шептался, хотя и Мими, и Моника стояли в тишине. Даже те, кто не верил, здесь замолкали, наполняясь тихим, почти торжественным восторгом.

Первый шаг давался с трудом: нога мягко приминала цветок, который погибал, уступая место новому ростку. В этом смысле крылось все.

Моника посмотрела на Мими и встретила тот же упоенный взгляд. Это место примиряло кровных врагов, усмиряло разъяренных зверей, дарило покой тем, кто жил в суете.

— Я попрошу ее, чтобы все сложилось хорошо, — шепнула Мими, — попрошу даже за тебя, если ты не веришь.

Она села на оба колена, приложила ладони к земле и, смиренно склонив голову, закрыла глаза. Оставшаяся стоять Моника нависла тенью над молитвой Мими. Капюшон спал, ветер поднимал волосы над плечами, трепал платье.

Моника не молилась: какой в этом смысл, если жизнь не давала, а только отбирала, сколько бы девушка не просила? Она обернулась, почувствовав лопатками жжение — и, конечно, на нее пристально смотрели страшные карие глаза.

Моника опустилась перед Мими, уткнулась лбом в ее лоб. От Мими пахло гарью, цветами и очень больно — домом. Чем-то неуловимым, что нельзя объяснить, но что поучаяв понимаешь: все тепло — здесь.

— Мне пора, — сказала она тихо, словно боясь, что Старшая дочь услышит, — пожалуйста, леди Мими, не верьте в сказки, иначе они начнут сбываться.

Моника быстро поднялась, не давая себе опомниться, и, меря поле широким шагам, устремилась к Старшей Дочери. Она знала: госпожа смотрит ей вслед и, наверное, утирает слезы, не позволяя увлажнить щеки. Сегодня она поплачет еще не раз: когда обнимет леди Элизу, когда глава дома, золотоглазый Мамон, споет что-то заунывное, чтобы всех рассмешить, когда оглянется на дом в последний раз.

В Школе заклинателей Мими пройдет Первый обряд крови: давно, когда магия что-то значила, когда лордам служили настоящие ведьмы, обряд лишал памяти о прошлой жизни. Ведь заклинатель мог пойти на службу и к врагам своей семьи — и его лояльность не должна подвергаться сомнениям.

Сейчас заклинатели больше похожи на придворных дураков, и никого не заставляют забыться. Все занятия в Школе сводятся к изучению фокусов, и идти учиться в Школу заклинателей накладывало позорную печать шута. Туда сбегают от отчаянья. Туда — или…

Платье кололось, ноги хотелось расчесать до крови. Старшая Дочь носила тот же наряд, но на ее взрослом теле платье смотрелось вызывающе, словно женщина только встала с постели с мужчиной. Она поднимала седые волосы наверх и закалывала их длинными деревянными шпильками; выбеливала щеки и втирала красную кирпичную крошку в лоб, шеи плечи, пока кожа не багровела.

Старшая Дочь появилась на Юге, когда Монике едва исполнилось двенадцать, и стала проповедовать, распространяя свою религию среди южан как заразу. Все южные лорды — Асмадеи, Парсевали, Фаньяно, Лодэ, Якке, Стоквуды, Джоссе, Амвелы, Амроссы — все преклонили колени в молитве.

Ходили слухи, что ее пытались убить. Маленькая Моника не запомнила деталей, но вроде бы Старшей Дочери предложили отравленное вино. Она угадала яд, но, сказав что-то про жизнь и смерть, выпила все без остатка и упала в тот же миг. Ее успели нарядить в саван, когда раздался хриплый резкий вздох. После этого посевы проповедей взошли и зацвели густо.

До появления Старшей Дочери если ты умирал — то ты умирал. Только Шепфа жил вечно, и люди верили в него, как в бога, пришедшего направлять собственноручно. Темные лорды Юга, занявшие в Расколе сторону Шепфамалума и не раз помогавшие ему в восстаниях, жадно приняли все, что шло вопреки правителю Небес. Они ревниво оберегали свою новую забаву от светлых лордов Равнины и Центра — кто-то верил больше, кто-то меньше, кто-то не верил вовсе, а только делал вид — но все боялись и уважали Старшую Дочь и то, что она принесла на южные земли.

Моника поравнялась с женщиной, почтительно поклонилась. Та не отреагировала: ее глаза были прикованы к Мими. Она смотрела на верующих и молящихся с каким-то отрешенным видом, с кривой ухмылкой не то презрения, не то победы.

— Я велела тебе готовиться, — у нее был резкий, с высокими истеричными нотками, голос.

— Я хотела проститься.

Старшая Дочь повернулась к Монике, крепко взяла за плечи и заговорила, как с маленькой глупой девочкой, которой, в сущности, Моника и была.

— Гордись. Ты повезешь очень важный груз. Самый важный, — она с силой тряхнула девушку. — Я доверила тебе самое важное. И ты словно этого не понимаешь.

Моника поджала губы, потому что они начали дрожать от подступаемых слез. Но она сдержится, Старшая дочь не заставит ее заплакать. Моника не знала холода и боялась Севера. Уехать — через всю страну, через Небеса, в сопровождении всего пары мужчин, которых она боялась тоже.

Они вернутся скоро, если в пути ничего не случится. Если этот важный груз не захотят отобрать разбойники. Если двое ее сопровождающих не решат, что справятся и без нее — и вдруг увидят, что у нее красивое гибкое тело и недурное лицо.

Но было что-то страшнее, что-то ужаснее, древнее, неспособное к объяснению. Жуткие сказки Старшей дочери, в которые она впутывала Монику, пугали больше, чем насилие и гибель.

— Свет сойдется с тьмой, и эта тень укроет мир, все знаки уже здесь, — жестоко продолжала шептать Старшая Дочь. — Она родится в этой тени. Жизнь приходит после Смерти.

Сердце Моники колотилось часто-часто. Моника сжала зубы так, что заболели челюсти. Что-то перевернулось в ней, надломилось; в носу щипало, горло заболело от сдерживаемых рыданий. Мысли, от которых она бежала весь день, наконец нагнали ее и подтолкнули к пропасти. Ее голос благоговейно дрожал, когда она повторяла за своей новой хозяйкой:

— Жизнь приходит после Смерти. И я буду ждать ее в этой тени.

Примечания:

Сильвия Ронтес: https://ibb.co/jLf4zkX

Джейн и Джастина Грейнхолд: https://ibb.co/XZ6RHR2

Нестереади: https://ibb.co/0FN2Y95

Деревянные ставни, серые от влаги и времени, громко брякнули, и холодный ветер коснулся голых ступней. Сладко пахнуло гниющим рыбьим мясом. Сильвия прижала ладонь ко рту, сдерживая рвотный позыв, и, наскоро выбравшись из ледяной постели, кинулась закрывать окно, выходящее к морю.

Скромный замок на острове Аскетгард, достойный рыцаря, но не короля. Он выходил одной стороной к морю Гроз, волны которого разбивали уже безжизненные тела сирен и огромные, с лодку, туши тунца о кирпичные черные стены, покрытые темно-зеленой склизкой плесенью и блестящей чешуей. На Аскетгарде сыро и тоскливо, и музыку заменяют крики чаек и стук мечей во дворе.

Несмотря на тошнотворное пробуждение, настроение Сильвии цвело ядовитым растением. Утром прибывшие с Рыбацкого залива моряки передали послание от брата. Всего два коротких слова: «Кровь сильнее». Кровь Ронтесов сильнее. Ее кровь. Пусть не от ее плоти, но он — ближе, чем своя кожа, роднее, чем ребенок из своего живота. И она знала. Всегда знала, что он — особенный: и когда появятся знаки, когда вспыхнет предзнаменование, свершится то, что должно, и именно он станет вершителем.

Скрипнули тяжелые ножки стула. Все здесь скрипело, вздыхало и охало, словно сам замок стал дряхлым, ни на что неспособным стариком. Деревянный гребень сколами цеплял седые жесткие волосы. В Небесах с прической и одеждой помогают девушки. На Аскетгарде женщины машут мечом наравне с мужчинами, и просьба о помощи принимается за слабость. Сильвия заплела две косы — по одной на каждую победу в бою, которые признавала. Воспоминания приходили каждый раз, когда пальцы касались волос.

Одна коса — освобождение Темного вала, небольшого и единственного порта Аскетгарда. Ее маленький отряд из семи человек двигался во мраке ночных переулков к воде. Береговая линия превратилась в линию боя: сначала — ров, заваленный трупами, затем — высокие деревянные бойницы, в которых мелькали лучники. Они ждали бойцов с Небес, чтобы продолжить наступление внутрь острова и затем отплыть на захваченных кораблях, оставив Шепфамалума без замка и флота.

По злой иронии руководил высадкой лорд побережья Небес — Джон Рипплфорд. Девицы вздыхали о его красоте, а торговки любовью хотели доплачивать за его визиты. Высокий и широкоплечий, белозубый и прямоносый, с русыми кудряшками и голубыми, как небо, глазами. В Небесах слагали песни о его благородстве — то, как он говорил, как пел, как смотрел, — все казалось идеальным.

Завоевателей осталось немного: может, сотня человек против семерых. Осторожные, даже мнительные — они не принимали еду от детей, не просили местных шлюх. Таких гостей они подвешивали за запястья на столбы и использовали в качестве мишеней для стрел — словно знали, что их подсылала Сильвия. Джон, показывая силу, мог снять со столбов двух женщин и легко забросить трупы в ров.

Для утех они привезли с собой трех суккубов, но даже эти мастерицы не могли вынести любви мягкого и обходительного Джона и его отряда. К концу только одна осталась в живых: иногда она, пошатываясь, выходила из шатра — абсолютно голая, с торчащими ребрами, обкусанной грудью и черными синяками ближе к промежности.

Девушка пустым взглядом смотрела на рога подруг, торчащие из рва с телами. Такой ее увидела Сильвия. Она проходила мимо — в женском платье, опустив голову, крепко сжимая корзинку с рыбой. Сильвия косила глаза и, выцепляя фигуры, вела счет каждой тени.

Взгляды Сильвии и суккуба пересеклись всего на короткое мгновение.

Луна дрожала в отражении волн, огонь костров танцевал, страшные длинные тени ложились на красный от крови, горячий песок. Теперь Сильвия возвращалась каждую ночь — в мужских брюках, с поднятой головой и крепко сжимая фамильный меч Смерть богам. За ее плечами стояли сестры Джейн и Джастина Грейнхолды, Астрик Плейнгард, уже седой Брустрик Харвестоун, весельчак Вист Риверфорд, девятнадцатилетний Велиал Медоугейтов.

Выживут не все: средний сын Медоугейтов, мягкий и чуткий мальчик, умрет почти сразу после начала боя за Темный вал, не застав рассвет, скрестив мечи с самим Джоном. Тот перешагнет его тело и двинется к Сильвии.

Но это случится позже. Сначала вспыхнет шатер, в котором насилуют суккуба. Оттуда не выйдет никто, кроме нее самой: на землю ступит копыто в чужой крови, дрожащие длинные пальцы держат отломанный острый рог. Другой рукой девушка придерживала отпавшую с обгоревшей щеки кожу, стараясь прикрыть открывшуюся челюсть. Она стояла, дрожа всем телом и стуча зубами.

Взгляды Сильвии и суккуба пересекутся снова — и Сильвия не сможет сдержать победной злой улыбки. Каким глупцом надо быть, чтобы заставить суккуба подчиняться; Небеса уже пытались посадить Приавард на цепь, но суккубы, презираемые всеми за слабость и неумение сражаться, один за другим укладывали человеческие тела в землю.

Пожар быстро перекинулся на столбы с мертвыми и бойницы с живыми. Соль моря и пота в воздухе смешалась с дымом. Запахло жареным мясом, топленым жиром, горелым волосом. Шипела обугленная плоть, трещала ткань шатров, падали, поднимая песок и пепел, тяжелые бревна бойниц. Со всех сторон верещали горящие люди, крики слились в мучительный страшный хор. Яркое, жаркое и сильное пламя танцевало в отражении темной воды. Остатки бойцов Джона хватались за оружие.

— Ах ты, сука, — Джон даже не заметил Велиала, упавшего к ногам. Сильвия утробно закричала, Смерть богам рассек воздух с громким свистом, мечи лязгнули, столкнувшись, зазвенели. Когда-то голубые глаза мужчины почернели от злобы и ненависти. Он был сильнее — один удар, и Сильвия упала на спину.

Из легких резко вышибло воздух, из носа на щеки потекли горячие ручейки. Джон встал над ней с перекошенным от ярости ртом и принялся свободной рукой расшнуровывать бриджи. Он что-то рычал, как зверь. Обессиленная Сильвия выставила перед собой меч — и если нужно, вонзила бы себе в сердце.

Но Джон вдруг странно ахнул, покачнулся, шагнув вперед. Прищурился, будто впервые увидел Сильвию, бросил шнуровку и приложил руку к груди. Ладонь оказалась чистой, но в этот момент по его спине струилась кровь — из огромной, с кулак, дыры.

Огромный Джон рухнул на Смерть богам, нанизываясь на лезвие, как сыр на шпажку. Позади него стояла суккуб: она по-прежнему дрожала, ее иссиня-черное тело сливалось со тьмой. Казалось, из ночи на Сильвию смотрели только глаза — пугающе пустым взглядом.

Она представится Нестереади, и бойцов в отряде снова станет семеро: так будет до тех пор, пока Джейн и Джастина не определятся, за кем хотят идти. Спустя девять лет Сильвия принесет еще одну победу Шепфамалуму — Рыбацкий залив. Единственный островок, где рыбаки и торговцы могут пополнить запасы пресной воды на пути из Тосшоса в Небеса. Теперь каждый из моряков теперь должен платить Шепфамалуму: золотом или, что куда важнее, товарами. Дорогим вином, сухими овощами и фруктами — и мясом.

Сильвия имела право на три косы, но всегда заплетала две. Она выдохнула носом, словно перед боем, отгоняя воспоминания. Спустилась вниз по широкому, почерневшему от копоти коридору, который соединял ее башню с главным замком. Это место горело много раз еще во времена Освободителей, примерно полсотни лет назад, но дым тех сражений до сих пор свербел в легких всей семьи Ронтесов.

Сегодня подавали вареную рыбу, и запах стоял до самой залы. Сильвия вошла в стылое помещение, недовольно взглянула на пустой стол и черное, холодное нутро очага, поежилась. Вошла незнакомая девушка с посудой, и Сильвия резко ее остановила:

— Если снова тунец, то не нужно. Я обедать не стану.

Шепфамалум отбыл на рассвете, Маль опять где-то пропадал. С самого утра она оставалась в огромном замке одна, и эта мысль успокаивала. Все складывалось удачно. Впрочем, даже в обычные дни, когда хозяин Аскетгарда оказывался где-то рядом, Сильвия невольно напрягалась, как кошка, чуящая собаку. То же она чувствовала и рядом с Малем.

Ее мальчик, которого она любила, вырос в мужчину, которого она боялась. Сильвия встала у окна, соленый ветер ласкал кожу, порыв подхватил подол платья. Отсюда виднелась площадь, узкие грязные улицы, покатые крыши домов, тесно прижавшиеся друг к другу, кормовые флагштоки, на которых закрывала горизонт черная звезда Шепфамалума. На площади было многолюднее, чем обычно. Сильвия обратилась к застывшей у порога девушке.

— Когда я вернусь, зала должна прогреться. Иначе отправлю в порт — чистить рыбу до конца дней. Поняла меня?

«Надо же быть такой дурой», — думала она, — «Но личико милое. Скорее всего, Маль привел ее. Бедняжка». Увидев, как девушка кивнула, Сильвия жестко спросила:

— Что случилось в городе сегодня? Что за шум?

— Море принесло человека, мледи, — девушка склонила голову, — очень худой, кости, обтянутые костями, но живой…

— Что?! — Сильвия развернулась так резко, что платье зашумело, — какой человек?

— Не знаю… — девушка чувствовала: дела ее плохи, — в плаще с осьминогом…

Сильвия сморщила лоб, вспоминая. Осьминог в синих водорослях — герб Хайторов. Это дом Небес, но почему здесь… Как? Почему не доложили? Его нужно срочно допросить, нужно узнать… Паника разрасталась где-то глубоко в груди. Ведь так все удачно складывалось. Ее метания прервал знакомый, любимый голос, и женщина вздрогнула, как от удара.

— Мидеро Хайтор, светлый лорд Небес, — Маль зашел, размахивая длинным луком. За его плечами покачивался полный колчан стрел, — его нашли рыбаки Гленнов у одной из скал недалеко от Темного вала.

Парень сел за стол и уставился на девушку равнодушным, ледяным взглядом. Та зарделась, ее щеки стали розово-лиловыми, как переспелая свекла. Сильвия разглядела брызги крови на кожаном жилете Маля и сердито пшикнула на девчонку:

— Пошла прочь.

Когда та скрылась, Сильвия встала во главе стола, упершись в спинку стула. Ей не хотелось садиться, чтобы говорить на равных. Впрочем, она бы, пожалуй, и не вынесла такого разговора. Теперь черные бездонные глаза смотрели на нее. По коже побежали мурашки.

— Где ты был?

— Охотился.

Он ответил с едва заметным, ленивым вызовом. В отличие от Шепфамалума, она не могла с ним ничего сделать. Но хотела — сказать, что это неправильно, недостойно, что жестокость — не та черта, которую люди хотят видеть в своем короле. «С этой страстью к «охоте» мне тебя никогда не женить», — подумала Сильвия, — «Хорошо, что Альвия тупа».

Возможно, именно воспитание Шепфамалума и сделало Маля таким. Поэтому страх сменила жалость — как жалеют скулящего побитого щенка. Синяки, унижение и бесконечный лед — и вот ее ребенок положил на стол лук с направленной в нее стрелой. К горлу Сильвии подкатил ком слез. Она улыбнулась. Не оборачиваясь, показала правой рукой назад — туда, где сбоку от очага висело знамя ее дома. Черная маска с золотыми узорами.

— Мой предок — Эдгар Ронтес, Освободитель земли Небес, отсек Шепфа половину лица и в честь этого взял имя Почти победивший бога. В насмешку он поместил на герб черную маску, которую носит Шепфа. Я верю, что ты возьмешь себе имя Победивший бога. Ты станешь королем. Уместна ли правителю такая звериная злоба? Ждет ли народ такого правителя? Ты — та тьма, что сойдется со светом, и победит солнце.

Она готовила мальчика к этому, баюкала, напевая о том, как однажды он сядет на престол. И теперь — пора. Маль поднял лук, натянул тетиву и спросил:

— Уместна ли тьме такая злоба? Ждет ли народ такого правителя?

Стрела засвистела совсем рядом с ухом, стальной наконечник гулко стукнулся о стену и отскочил. Тишина зазвенела. Маль был несносен. С детства, как Сильвия открыла ребенку, как погибли его родители.

С тех пор на почве равнодушных пощечин Шепфамалума рос колючий цветок по имени Маль. Ему всегда словно не хватало чего-то, что уравновесило бы его ожесточение ко всему живому — и к Шепфа в особенности.

— Даже животные не убивают без причины.

— Скука — достойная причина, — Маль поднялся, показывая, что разговор окончен, — Мидеро сейчас в темницах. Предлагаю ускориться, если ты собираешься застать его в живых.

— Его пытали?

— В этом нет нужды. Идем.

Зашуршало платье, Сильвия поравнялась с сыном, с теплотой и любовью заглянула в равнодушные глаза. Коснулась ладонью щеки. Маль выше ее на две головы, и пришлось тянуться. Лед кожи обжигал. Маль не носил маски — но на его лице словно навечно застыло единственное выражение смертельной тоски.

«Маль, мой мальчик», — Сильвия жалко улыбалась. Она понимала, что выглядит, как нищенка, просящая еды.

Он вышел первым, прервав прикосновение.

Темницы — то, на чем строился замок Аскетгарда. Скалистый остров из камней, валунов и высоких утесов, где на первое подают тунца, а на второе — щебенку. Он пригоден только для изгнанников или, если вернуться во времена освободителей, — для заключенных.

Господская башня строилась на тюрьмах под землей; так как именно здесь — в нынешней оружейной, спальнях, кладовой с краденым зерном, просторной зале с главным очагом и высоким потолком — здесь жили те, кто охранял мир от убийц, спрятанных под полом. Эдгар Ронтес, хоть и склонивший перед Шепфа колено, стал первым тюремщиком. Аскетгард навсегда превратился в место для наказания.

В городке вокруг замка селились отправленные сюда воры, грабители и насильники. Славная, должно быть, сложилась компания. Сильвия усмехнулась. Замок много раз пытались сжечь, стражу перебивали всю до единого, всех до единого перебивали воров. Жители грызли друг друга, как крысы, которых заперли в одном погребе. Пока не явился Шепфамалум, который стал королем этой своры. Главным бандитом.

Строители замка закрутили лестницу, ведущую вниз, с такой силой, что у Сильвии закружилась голова. Узкие ступени блестели от мокрой зеленой плесени. Огни, горящие на стенах, давали совсем мало света. Маль обернулся, протягивая Сильвии руку. Этот простой жест вызвал трогательную, почти умилительную улыбку. Спускались долго.

— Шепфамалум отплыл в Тосшос. И нас ждут корабли верно? — голос Маля растворялся во мгле, растекаясь в темноте бархатом. — Но кто присмотрит за домом?

Сильвия поджала губы. Ей было плевать. Она не собиралась возвращаться.

— Твой дядя? Гленн?

Имя деверя она произнесла как можно невиннее.

— Эрнальд прихватил оруженосца и сегодня на рассвете отплыл в Приавард. Ты недостаточно осведомлена о том, что происходит. Твоя стезя — набеги на Рыбацкий залив, но не война против короны. Ты ведешь меня на смерть.

Слова Маля ранили. Нет. Она достанет свое сердце из груди, если понадобится, но не даст Малю погибнуть.

— Ты убьешь Шепфа, — успокоила она себя, — так было предсказано.

— Кем?

Сильвия уязвлено замолчала. Пророчество, передаваемое от предка к потомку, превратилось в сказку, которой нянчат детей. Дети не верили — не верил и Маль. Но верил Шепфа, верил Шепфамалум. Иначе почему светлым нельзя объединяться в браки с темными? Только ли дело в пренебрежении, с которым относятся к темным лордам после Раскола? Может быть, оно вовсе и неестественное, а насаждается кем-то, скажем, самим Шепфа, чтобы точно не допустить запретных союзов?

Что может дать союз луны и солнца? Только тень.

Назойливая мелодия заиграла в голове. Песня о влюбленных, о которых нельзя ни петь, ни говорить. Ярче. Уж не рождение ли Маля и Бонта стало причиной гнева Шепфа?

От стен пахло сырой почвой, где-то далеко капала вода. «Мы под внутренним двориком», — поняла Сильвия, — «Рядом главный колодец». Звук вернул ее в реальность. Теперь они шли по коридору, настолько узкому, что идущий впереди Маль едва не задевал плечом землистую стену.

— Мидеро Хайтор — из старого, но что серьезнее — из светлого дома. Он важный пленник. Ему подобает остаться наверху. Отправить его в темницу — идея Джейн?

— Какая разница? Он все равно не жилец.

— А охота? Тоже идея Джейн?

Маль промолчал. Близняшки вились вокруг Маля, как только он справил тринадцатилетние, и двадцатилетние девушки набивались ему в няньки. Сейчас ему девятнадцать, и Джейн и Джастина набиваются в подруги. Мысли о лучших и когда-то преданных бойцах вызывали тяжесть в груди.

Самые кровожадные и жестокие идеи принадлежали, безусловно, Джейн. Она походила на миловидную сирену. Огромные, всегда любопытные карие глаза. Пухлые губы, прямой аккуратный нос в веснушках. Круглое лицо в обрамлении каштановых кудрей.

Обычная, даже посредственная красота. Джейн одевалась у лучшего портного, хотя могла ходить в рубище и все равно выглядеть миленькой. Но то, что она говорила, то, что рождал ее разум — все казалось тронутым болезнью и безумием. Джастин боялась сестры и делала все, что та приказывает, и со временем стала бледным отражением своего близнеца. Менее красивым и менее злобным, даже добрым, но все же просто отсветом.

Стоило оградить юного Маля от сестер Грейнхолд, но Сильвия так хотела, чтобы он обзавелся хоть кем-то, кого мог назвать другом. Она всерьез считала Джейн и Джастину достойными дружбы. Пока те не отдалились, целиком растворившись во тьме Маля.

Даже всегда лидирующая Джейн со временем стала уступать Малю, едва ли не склоняя голову перед ним. Конечно, девушка полюбила. Джастин ничего не осталось делать, как полюбить Маля тоже. Джейн отвергала женихов, а одного, который при ней оскорбил молодого Ронтеса, внезапно стало рвать кровью — так он и умер спустя три мучительных дня.

«Жене Маля придется делить постель еще с двумя».

Однажды ночью Сильвия видела, как пара стройных теней кралась по стене внутреннего двора.

«А потом Джейн придумает, как избавиться от законной супруги незаметно»

Сильвия махнула рукой в воздухе, словно отгоняя дурные, странные мысли. Лаз расширился, они оказались в широком коридоре с камерами по обе стороны. В первой же их ждал Мидеро. Сильвия постаралась вспомнить все, что слышала о мужчинах дома Хайторов.

Отец — глава семьи — держался при дворе, слыл посредственным мечом, но славился верностью. Его единственный сын, Дарио, после смерти матери стал Сиротой последнего приюта и с тех пор помогал родственникам умерших с погребением. Род, появившийся при Шепфа, умирал при Шепфамалуме. Сильвия сняла со стены факел и направила свет в камеру.

Раздался едва слышный скулеж, тряпки в углу зашевелились, поднялась маленькая голова — череп, обтянутый сухой потрескавшейся кожей с редкими седыми волосами. Блеснули белые зубы, в темноте показались желтые белки глаз. Сильвия осторожно ступила внутрь.

Грязь заскрипела под подошвой. Мужчина полулежал, прислонившись к столбу, на котором еще висели истертые железные кандалы. Здесь пахло сгнившим тряпьем, влажной плесенью и близкой смертью.

Сильвия обернулась, чтобы взглянуть на Маля. Хотела что-то сказать, но вырвался только вздох. Он, видимо, заметил ужас в ее глазах.

— Первым делом его пытались накормить. Лекарь дал рыбный бульон, но Мидеро сразу стошнило.

— Что… что случилось?

Она обращалась к Малю, но услышала едва различимый хриплый шепот пленника:

— Голод.

На Сильвию смотрел скелет. Тонкие руки без мяса безвольно опущены, острые плечи торчат, щеки обтягивают челюсть. Он прикрыл глаза и перестал дышать.

Горячий воздух потрескивал, как поленья в костре. Дерево стонало, умирая, но не имея возможности умереть. Толстый ствол раскрыл темное, испачканное сажей нутро с горящими красными углями.

Жаркий оранжевый огонь облизывал темные зеленые листья и никак не мог ими насытиться и съесть ветку по-настоящему. Седые пылинки пепла кружились в воздухе, как снежинки, опускались на кожу, как снег. Солнце проглядывало сквозь дым серым, мутным диском.

Наступила тишина: мертвая, пустая. Ледяная. Вики огляделась, замерев в полуприседе, словно готовясь к прыжку, как испуганная дикая кошка.

Острое беспокойство застыло в раскаленном, дрожащем воздухе.

Раздался мужской крик — такой силы, что девушка пригнулась, закрыв ладонями уши. Между бледными пальцами потекли медленные струйки крови. Крик повторился, но уже из ее собственного горла: Вики коснулась шеи руками, и длинные ногти опустились в парное мясо и трубки жил. Она хотела что-то крикнуть снова, но вместо звука с губ сорвалось странное бульканье, а на губах надулся кровавый пузырь.

Следом пришла боль: настолько яркая, что Вики ослепла… и действительно закричала.

Она сидела на постели, отрывисто хватая ртом воздух и царапая пальцами горло, пытаясь сорвать какой-то шнурок. Чьи-то нежные руки коснулись плеч, мягко надавили, пытаясь уложить.

— Тише, — приятный девичий голос баюкал, — тише…

На Вики внимательно смотрели черные глаза — но тут же наваждение исчезло, и глаза оказались просто темными. Девушка напротив встревоженно улыбалась. Вики вцепилась в ее запястья и, осознав, что это был только сон, постаралась восстановить дыхание. Огляделась: просторная, светлая комната на две постели.

Каменный пол засыпан свежим ароматным сеном, из распахнутого окна пахло желтым рассветным солнцем и началом лета. На подоконнике в высоком пивном кубке стоял пестрый и пышный букет полевых цветов. Стену, украшенную темными деревянными панелями, подпирал большой сундук с вещами.

«Сильно богаче, чем дома».

Страх подступил с новой силой.

— Где я?

Девушка напротив высвободила руки и, убрав черный локон за ухо, с удивлением посмотрела на Вики.

— В Школе заклинателей, — она глядела уже с недоверием, — с тобой все в порядке? Ты помнишь, как тебя зовут?

Вики, конечно, помнила. Любимого отца, который крепко сжал ее плечи и как-то совсем жалко улыбался, словно они прощались навсегда. Доброго сэра Оберика Сторвуда, единственного, кому мог отец доверить свою дочь, среди тех, кто согласился сопроводить Вики в Цитадель.

Мысли путались, как распущенная пряжа. Зачем ей требовалось в Цитадель?

— Меня зовут Виктория Уокер.

Она растерянно прижала тонкое стеганое покрывало к груди, будто это могло защитить, сделать менее уязвимой.

— Та самая? Потомок рыцаря Альбера Уокера? Непризнанная?

— Непризнанная, — уязвлено подтвердила Вики. Тот факт, что Ребекка не признавала родства, задевал гордость, обнажая больные места. Уникальный случай, когда от ребенка отказалась мать, а не отец.

Мысли о матери отзывались тяжелым, глухим боем где-то глубоко в голове. Будто нарыв, к которому нельзя прикасаться, потому что так приказывает какой-то злой божок внутри. Девушка зажмурилась, прогоняя это чувство.

— Меня зовут Мими.

Вики подняла глаза на соседку.

— Из дома Парсеваль?

Конечно, она учила дома — и на этом ее обучение закончилось. Вики стыдилась того, что не умеет толком вести счет и читает с трудом. Ее нищее положение и без того осложняло возможность замужества — так еще и хозяйкой она стала бы никудышной.

Неужели поэтому отец отправил ее в Школу? Потому что не был готов содержать? Но она с самого детства помогала ему с домом: убирала, готовила, ходила за лошадьми и скотом. Она вспомнила соль от слез на губах, когда поцеловала папу в щеку, — нет, он не мог так поступить.

— Нас ждет первое занятие.

Мими поднялась и немного смущенно добавила:

— Помоги мне, пожалуйста, зашнуровать платье.

Если бы в этой просьбе послышалась надменность, Вики бы вскипела. Хоть она и бедная, хоть и Непризнанная, но она — Уокер. Не безродная девушка, которой можно помыкать. Но Мими просила просто, как подругу. Вики пришлось заставить себя подняться, хотя голова гудела и клонилась к подушке от тяжелых дум.

Она только вздохнула, заметив, насколько богато сделан один только мягкий подъюбник Мими. Платья самой Вики отличались скромностью убранства и пошива: строго по фигуре, немного выцветшие, даже бледные, без кружева и камней, но чистые и аккуратные, бережно выстиранные собственными руками.

Вики коснулась шеи: на кожаном шнурке висел плотно закупоренный флакончик духов. Конечно, такой роскоши у нее никогда раньше не бывало. Откуда?.. Девушка отвернулась к стене, снимая нательное белье. Прохладный воздух коснулся горячей кожи, приятно погладил грудь. Вики положила руку туда, где билось сердце, пальцы нащупали свежий нежный рубец.

«Я не помню его».

Мими, увидев смущение девушки, неловко улыбнулась и вышла, при этом коротко и как-то сумбурно рассказывая, куда следует идти, чтобы успеть на занятие. Вики ничего не расслышала. Дверь закрылась. Паника была подобно морским волнам: она то подкатывала, обжигая жаром щеки, то снова отступала, прячась где-то в чреве.

«Не дело».

Вики села на кровать и стала дышать — набирая полную грудь воздуха и медленно выдыхая, надеясь обрести в этом шторме твердую землю под ногами. Она подумала о том, как попала сюда, попыталась дотронуться до этого воспоминания, оживить его в своей голове.

Вот она и Оберик едят горячую говяжью похлебку в «Сытом лорде» — трактире почти у самой Цитадели, и это намного дальше Школы. Почему, если она сейчас здесь, Оберик вез ее в Цитадель, зачем нужен такой крюк?

Вики вспомнила, как смешно сморщил усатое лицо Оберик, когда обжег язык. Он вдруг стал похож на изюм — изрытый глубокими морщинами добрый и забавный старик. Они вполне сходили за отца и дочь — пара ехала на двух лошадях по Тропе Цитадели, главному и относительно безопасному пути, который соединял все дороги Небес. Лишь однажды Оберик обнажил мечь — и то на волка, случайно подошедшего к Тропе слишком близко.

Такие живые воспоминания не могли оказаться ложью. Куда подевался Оберик потом? Дошли ли они до Цитадели? И почему она оказалась здесь?

Расчесываясь, Вики ощупала голову — что, если на них напали в дороге и ударили чем-нибудь тяжелым, да так, что она пролежала без памяти? Но повреждений не оказалось, а в сундуке лежали все вещи, которые Вики брала с собой. Если их не грабили, то откуда тогда рубец под сердцем?

Копание в памяти походило на то, как роются в ворохе одежды, снова и снова доставая не то. Но, кажется, про Школу все-таки что-то было: но и эта мысль ранила разум, раскалывая лоб надвое, как молния — небо. Будто злая сила запрещала приближаться к этим воспоминаниям.

Наверное, нужно просто смириться с положением дел на сейчас. Вики надела легкое, по погоде, платье, привела в порядок волосы, надеясь, что вместе с этим придет и порядок в мыслях.

Но он так и не наступил.

Девушка вышла в коридор, не понимая, куда — и главное зачем — идти. Посмотрела по сторонам: коридор образовывал балкон во внутренний двор. По стенам из темного камня полз зеленый и пушистый мох, фигурные ограждения обвивал тугой плющ, раскинувший листья под солнечные теплые лучи.

Внизу журчала вода в фонтане, кто-то тихо переговаривался. Напротив Вики видела такую же вереницу дверей — какие-то уже совсем заросли, оставив торчать массивные ручки. Видимо, учеников в Школе оставалось не так много. Все говорило одновременно и о былом величии, и о сегодняшнем запустении.

— Миледи.

Вики обернулась на голос. Перед ней стоял незнакомец и по-доброму улыбался: эта улыбка словно источала мягкость и свет. Он показался ей таким красивым, что перехватило дыхание. Едва ли он был старше на год.

Выше на две головы, он смотрел сверху серо-голубыми глазами, в которых искрило что-то озорное, но милое. Лицо его было четко очерченным, с сильным подбородком и высокими скулами. Несмотря на простую серую тунику с капюшоном он выглядел приятно и благородно.

— Все в порядке?

Ему пришлось повторить, и щеки Вики запылали. Она мгновенно вперила глаза в пол и, слегка поклонившись, засобиралась уходить.

— Все хорошо. Прошу прощения.

Развернулась — и услышала шаги в такт каблучкам.

— Мы все равно идем в одно и то же место. Почему бы не пойти вместе?

— Благодарю за предложение, — у Вики покраснели уши, — боюсь, если девушку увидят наедине с мужчиной, это неверно истолкуют.

— Пожалуй, вы правы, — шаги утихли, — до встречи!

Вики оглянулась — юноша стоял, все так же улыбаясь. Она нашла в себе смелость улыбнуться в ответ — хотя все и так было понятно по красным пятнам на лице и шее.

Девушка спустилась во двор: перед ней открылось большое зеленое поле, фонтан, изображающий безымянную заклинательницу — вода лилась прямо из ее ладоней, деревянные скамьи. Впрочем, на них никого не было — ученики садились прямиком на мягкую траву. И девушки, и юноши свободно общались, и это смущало.

Мими помахала, подзывая Вики: она сидела, вытянув ноги, рядом с двумя парнями — один рыжий, в простой льняной рубахе, второй — темноволосый и изящный, как клинок.

— Это Вики Уокер. А это — Ади из Района Золотых кошельков и Сэми Хилл.

Вики почтительно поклонилась.

— Мой отец, как и ваш, лорд Равнины. Вы, должно быть, не помните меня, но я бывала у вас по случаю именин вашей матушки.

Сэми сделал вид, что не услышал. Вики старалась сохранить лицо.

«Интересно, почему он здесь. Хиллы — богатый старый дом с безупречной славой»

— Я знаю Уокеров, — подал голос рыжий, — твой предок — легендарный меч королевства, воплощение рыцарской добродетели Альбер Уокер.

Вики услышала в голосе неподдельное восхищение вместо ожидаемой издевки и немного расслабилась. Молчание Сэми немного задело. Она всегда избегала компании людей, которые могли потратить за вечер столько, сколько Вики пожалела бы потратить за всю жизнь.

— Простите за нескромность, но все так.

— Ну, хоть это ты вспомнила, — Мими обратилась к парням, — утром она вела себя так, словно Обряд первой крови над ней провели по-настоящему.

— Что?... — Вики растерянно обвела ребят взглядом.

Сэми похлопал по траве рядом с собой, приглашая сесть. Вики ничего не оставалось, как подчиниться: когда она села, подогнув под себя ноги и выпрямившись, как подобает леди, он проговорил без удивления и какой-либо надменности:

— Обряд первой крови — это когда тебя убивают: физически, буквально — в любом из понятных тебе смыслов. Затем воскрешают — и уже без памяти. Ты отдаешь первую кровь, чтобы встать на служение Школе. Если кровь человека, проводящего обряд, слабая, он заменяет ее кровью, отнятой силой. Поэтому настоящих ведьм сейчас нет: в тебе либо течет кровь короля, либо ты отнимаешь чужую. Что означает убийство.

Она с сомнением посмотрела на парня, будто он обманывал ее:

— Разве это проделали с вами?

— Нет конечно, — Мими сорвала маленький цветок и убрала его за ухо, украсив волосы, — и с тобой тоже нет. Кому это нужно? Отсюда мы выйдем в богатые дома, развлекать магическими штучками других именитых детей.

— Я — нет, — запротестовал Ади, — я научусь здесь владеть мечом и стану рыцарем. Достойным…

Он вдруг замолк и как-то странно покосился на Сэми.

Районом Золотых кошельков в шутку называли самый бедный из районов Цитадели. Потому что пустые желудки бренчали обглоданными костями из помоев так же, как бренчало золото в кошельках знати. В то время, когда Сэми и Мими, скорее всего, пришли в Школу от безысходности, очевидно, что Ади искал здесь возможности.

«По крайней мере, он нашел здесь кров и еду».

Слова Сэми об Обряде первой крови вызвали новый прилив беспокойства. Рана под грудью заныла, напоминая о себе, заставляя сложить картинку воедино. Но кому бы это понадобилось? Вики помотала головой, отгоняя тревогу, как муху. Краем глаза она заметила юношу в серой тунике — он не сводил с нее взгляда, и Вики отвернулась, уставившись перед собой.

Она смиренно ждала, когда Мими позовет ее на занятие — но та совсем нескромно сидела, блаженно вытянув ноги и подставив белое лицо теплым лучам. Тонкая ткань платья, похожая на шелк, струилась по изгибам, открывая шею и острые плечи, на которые падали черные, как тьма, гладкие волосы.

Драгоценные камни, украшавшие корсет, бликовали, глубоко запирая в себе солнечный свет. Вики ладонями разгладила свое платье, собравшееся в складки на талии. Рядом с Мими она казалась себе Простушкой из сказки про богатого лорда и красавицу-девушку.

Мими растило жаркое южное солнце: чем теплее, тем меньше ткани идет на одежды. Чем меньше одежды, тем свободнее нравы. Так говорят. Вики росла у моря Мрачных волн, горьких от соли и темных от водорослей, покрывших песчаное дно. Один неосторожный шаг — и склизкое безжизненное щупальце ухватит за лодыжку и утащит под черную пену.

Там сильные, холодные ветра баюкают тяжелые кроны подступающих к берегу деревьев. Там их маленький дом на три комнаты, там добрый взгляд отца, неглубокий колодец с самой вкусной водой на свете, лошадка Звездочка, которая любит хрустящие яблоки и мягкую, полежавшую морковь.

Вики задышала чаще, стараясь прогнать слезы.

«Что я делаю здесь?»

Юноша между тем сел рядом со всеми, замыкая круг — словно все ждали только его.

— Меня зовут Бонт. Я буду учить вас истории Небес.

Его голос заставил Вики встрепенуться.

— Мы начнем с начала, когда два бога — Шепфа и Шепфамалум прибыли из древней страны Афиум…

Вики живо представила, как двое мужчин ступили на песчаный берег Небес. Наверное, это случилось на месте сегодняшней Цитадели, и там море совсем другое — но Вики думала о Мрачных волнах.

Оба брата бежали из разрушенного дома: горящие руины Афиума ушли под воду. Дым от затопленного пепелища виднелся из Приаварда, шипение угасающего пламени слышали в Тосшосе. От древнего места остались только врата: два огромных меча, поднимающихся над водной гладью. Говорят, что если проплыть на достаточно большом корабле, то легко разбить дно о макушки этих каменных гигантов.

Шепфа и Шепфамалум стояли перед новой землей, которую хотели сделать своей. Морской ветер трепал плащи, сапог утопал в песке. Завязался бой, и воины Небес ложились на влажные красные песчинки один за другим. В один момент меч вошел в сердце Шепфа — и мир замер, пока тот доставал лезвие из груди. Он поднял оружие над собой — и часть воинов Небес преклонили колено.

«Бонт не знает имени этого смельчака», — подумала Вики, — «Странно».

Но часть стояла. Опять звенела, столкнувшись, сталь. Ожившей легендой предстал Эдгар Ронтес — первый из освободителей Небес от суккубов. Он вызвал самого сильного из братьев, чтобы драться один на один.

Луна сменила солнце, и солнце — луну, когда, наконец, Эдгар занес меч в последний раз — и упал, склонив колени, без сил подняться снова. Шепфа стоял пораженный: его когда-то красивое лицо сползало на легкий жилет из вареной кожи алыми сгустками, похожими на толстых мясных червяков.

В знак этой победы Ронтес взял в гербы маску Шепфа, за что вскоре гордец поплатился: его сделали начальником стражи тюрьмы, наскоро обустроенной на далеком острове Аскетгард.

Совместное правление Шепфа и Шепфамалума вышло недолгим. Началась 4-летняя война — Раскол, который драл Небеса жесткими и острыми когтями. Заключались и растрогались союзы, брат шел войной на брата, предатель бил ножом в спину другому предателю, умирали целые дома, прожившие тысячи лет до Шепфа — Таррумы, Вилларды, Эстеллары. Многие из них унесли с собой секреты тех времен.

Реки обагрились, земля увлажнилась кровью настолько, что превратилась в алые болота. Раскол кончился Великой Победой Шепфа, когда Альбер Уокер прорвал осаду Цитадели и прогнал Шепфамалума в Аскетгард, за море Мрачных волн. Он бежал, забрав своих последователей, и с тех пор мир Небес поделился на победителей и проигравших, на темных лордов и светлых.

— И ни слова про Аксаналум?

Вики вздрогнула, выброшенная из своей же головы.

— Акасналум, — поправил Бонт, мягко улыбаясь, — я учу, а не рассказываю сказки. В этом разница между мной и вашими няньками.

У Вики няньки не было. Она наклонилась к Сэми и тихо шепнула:

— Что за Акасналум?

Тот лишь отмахнулся рукой: «Брехня». Бонт поднялся, заканчивая занятие.

Видимо, подошло время обеда. Вики неловко, чтобы никто не увидел, размяла затекшие ноги. Мими взяла ее под руку, как сестрицу, и, наклонившись, обеспокоенно справилась о самочувствии. Кажется, она всерьез думала, что над Вики в самом деле провели Обряд первой крови.

— Я не знаю, — тихонько шепнула Вики, и шрам под сердцем отозвался и запульсировал. Краем глаза она проследила, куда пошел Бонт.

Обед проходил, видимо, в центральной зале — комнаты, умещавшую несколько сотен человек. Высокий сводчатый потолок украшали сцены, сложенные из раскрашенных каменных плиток: мужчина, танцующий на потоке воздуха, та же заклинательница, что и в саду у фонтана, играет с водой, старик с огнями на ладонях и совсем юная девушка со вскинутой головой и распростертыми руками — и по белому камню кожи тянутся алые нити.

— Идем, — Мими пришлось потянуть Вики за локоть, потому что та остановилась, засмотревшись на потолок.

Почему-то то, как Мими заботилась, согревала сердце — от этой девушки чувствовалось тепло, словно она сама была искоркой.

«Южане».

Их ждали уже накрытые длинные столы. Вики плохо считала, но едва ли учеников набралось бы три десятка, и они терялись в этой огромной, роскошной зале. Почти все — бедно одетые, неаккуратные, почти дикие. Мими, Сэми и еще пара юношей казались лебедями в гусятне. Изящные, деликатные, прибранные — детей господ не спрячешь среди черни.

За отдельным столом, видно, сидели старшие — мягкая и слегка полноватая женщина в белом и двое мужчин: один крепкий, темноволосый, другой — светлый, с противным лицом. Молодой Бонт ел в одиночестве.

— Я сейчас, — шепнула Вики Мими, черный локон защекотал нос. Та, ответив понимающим взглядом, пошла к Ади и Сэми. Вики посмотрела, что взять: от густой похлебки с луком и репой шел вкусный дымок, пшеничная каша блестела от меда, хлеб с хрустящей корочкой внутри казался влажным, еще теплым, земляничный пирог манил сладкими ягодками и рассыпчатым песочным тестом.

Бонт удивленно поднял глаза, когда она села напротив, и шелковисто улыбнулся. Храбрость Вики тут же обратилась в нерешимость. Она замерла, не силах даже поднять ладони с колен, уставившись в свой кусок пирога.

— Спрашивайте, — Бонт, кажется, не сердился. — Для девушки, которая опасается, что ее просто заметят рядом с мужчиной, вы действуете смело. Значит, вам действительно надо, и я здесь, чтобы помочь.

— Вы очень добры, — она не знала, как к нему обратиться, поэтому замолчала.

Наверняка на них сейчас смотрят, но даже если так, то, кажется, здесь всем все равно? Мужчина с противным лицом делал вид, что даже не глядел в их сторону. Она сжала кулаки, собираясь с духом. Бонт прав, ей действительно надо. Кто, как не работник Школы, может знать о здешних порядках и ритуалах?

Запеченная земляника блестела и пахла лесом. Совсем как дома.

— Разрешите спросить. Обряд первой крови… Его ведь больше не проводят?

Бонт помолчал, сделал глоток травяного настоя. Он смотрел заинтересованно, пристально, слегка улыбаясь, и, хотя в его взгляде не было ничего намекающего, у Вики снова загорелись уши. Ей хотелось встать и уйти, но юноша наконец ответил:

— Последний раз в этих стенах умирали и воскресали в 424 году Победы. Мне можно доверять — я люблю историю. Почему вы спрашиваете?

— И нет никого, кто бы мог провести такой обряд? — Вики не знала, может ли довериться кому-то, кто связан со Школой напрямую.

— Вам срочно нужно забыться? — потребовалось мгновение, чтобы понять, что Бонт по-доброму смеялся над Вики, — есть, но… Среди нас нет ведьм. Обряд будет проведен неправильно. Кроме шуток, чего вы хотите?

Вики ответила не задумываясь:

— Домой. Я хочу домой, к отцу.

Бонт даже наклонился вперед, настолько его поразило сказанное:

— Сюда приходят только те, кто знает: дома для них больше нет.

«Так вот почему Сэми никак не отреагировал на слова о матери — он обижен на нее?»

Вики прикрыла глаза. Обманывать больше не было смысла:

— Как я попала сюда?

— Пришли вчера, одна, своими ногами, — голос Бонта наполнился сочувствием. — Вы искали меня: это было заметно по взглядам, по тону, когда вы привлекали мое внимание. Вы ждали, когда я подойду, Виктория Уокер. И я увидел это — как и то, насколько вы нервничали. После символического Обряда первой крови все разошлись по комнатам, а я остался на балконе у вашей двери. Смотрел на звезды и думал о прекрасной незнакомке, которая искала меня — и нашла.

С каждым словом Бонта глаза Вики округлялись все сильнее. Он не врал — чувствовалось, что не мог. Она резко встала. Щеки ее пылали, а сердце колотилось.

— Мне жаль, что дала вам надежду. Извините. Вы мне неинтересны.

Бонт вскочил и устремился за ней:

— Постойте, Вики, — он почти схватил ее за локоть, но вовремя остановился, — что-то странное происходит, но я могу вам помочь. Очевидно, вы ничего не помните — как и я.

Услышав последние слова, Вики обернулась. В этот же мгновение распахнулась входная дверь. Разговоры прекратились, зала замолкла. Свежий летний воздух пронесся по полу, в проеме застыла мужская фигура мужчины с девушкой на руках. В ее длинных ниспадающих волосах Вики разглядела застрявший черный лепесток.

— Скорее, — вдруг закричал юноша, — помогите!

Он повернулся, и Вики заметила яркое алое ожерелье на длинной бледной шее — девушке вскрыли горло.

Примечания:

Пайк: https://ibb.co/hZN3KjT

Эрнальд: https://ibb.co/zfNC5BR

Ведьма: https://ibb.co/TkcLGyW

Триаварди: https://ibb.co/PFv8vg7

Их маленькая лодка резво скользила по неспокойной пене Мрачных волн. Пайк с тоской смотрел, как с каждым движением весел отдалялся корабль. Соленый и горький ветер качал высокие мачты, на которых еще недавно дулись пузатые паруса с желтоперым тунцом Гленнов. От гребли плечи заныли и забились, Пайк шумно выдохнул. Эрнальд Гленн, рыцарь и владетель дома Гленнов, сидел прямой, как меч, и не сводил взгляда с приближающегося берега. «Нас уже ждут», — понял парень. Однако сколь бы ни было велико его любопытство, он упрямо смотрел вперед, не выпуская из обзора корабль. Пайк на мгновение перестал грести, но, заметив быстрый взгляд на руках, с неохотой возобновил работу.

Еще на половине пути, когда до земли оставалось семь или восемь дней, Пайк, редко державший в себе вопросы, спросил Эрнальда, на что похож Приавард, и тот без всякой эмоции ответил: «Это волшебный луг с зеленой травкой, по которой скачут милые козочки». Оставшиеся ночи Пайк мечтал о козочках и только сейчас спиной почувствовал что-то неладное. Это что-то свербило посередь лопаток, как жук, точивший древесину. Говорят, в одно из восстаний Шепфамалум пошел через Приавард и жестоко, даже излишне жестоко, подавил жалкое подобие сопротивления. Надеясь выведать больше, Пайк осторожно проговорил:

— Почему мы идем не под звездой Шепфамалума?

Эрнальд не изменился в лице:

— Когда вернемся, спроси об этом у Нестереади. Интересно знать, что эта коза думает о своем положении.

Повисла тишина, нарушаемая лишь шипением пены. Мысли вернулись к суккубам — почти любовные и полные нежных надежд. Пайк с восторгом подумал о Нестереади. Несмотря на угрожающий вид, все в ней казалось трепетным: и остро заточенный рог, который она каким-то образом приладила к костному пню на голове, и глубокие шрамы, и синяя, почти по-смолиному черная кожа, и всегда пустой, отсутствующий взгляд.

Слышал он и о других суккубах: томных и распущенных, с кожей гладкой, что шелк, глазами черными, золотыми и изумрудными, как у газелей, пухлыми нацелованными губами — и мягкими, как богатые подушки. Пайк даже как-то неловко вздохнул, представляя себе это великолепие, надеясь, что Эрнальд не заметит по вздоху, что таится в его думах.

Эрнальд Гленн считался человеком хорошим: нельзя сказать, чтобы добрым, но и не злым. Лет пять назад он отпраздновал свой пятый десяток, и седина прокралась в виски. Эрнальд всегда сохранял строгое выражение лица, даже немного нравоучительное, словно ему не нравилось, как живет Пайк — Пайк, жена покойного брата Сильвия, чопорная мать Гленнов и даже Шепфамалум. Эрнальд смотрел на всех так, будто в любой момент мог посоветовать, как жить дальше. Наверное, во всем виновата острая сухость его лица, просочившаяся, подобно раскаленному песку, в характер.

Правда, именно его мрачная прямота и стала причиной, по которой Эрнальда любили все — даже, кажется, Шепфамалум не просто терпел, но проявлял симпатию. В какой-то степени Пайк радовался, что Эрнальд согласился взять в оруженосцы его, а не братца, Виста, который, хоть и формально, но все же являлся воспитанником Гленнов. Риверфорды, тайно доносившие Шепфа на Шепфамалума, отдали наследника прямо в когтистые лапы Сильвии. А та после трагичной смерти мужа, Дональда Гленна, вела себя так, будто не имела с Гленнами никакого родства. Впрочем, это не единственная причина, по которой Сильвия едва ли уделяла должное внимание Висту. И тот рос при дворе, как любая другая обслуга, разбазаривая ум и таланты. Пайку повезло: его учили наукам, истории, цифрам, даже немного языкам — и Пайк со скрежетом, будто приржавевшее колесо телеги, старался учиться.

«Повезло. Шепфамалум мог запросто казнить родителей и нас вместе с ними», — парень поежился. Риверфордов спасли деньги и верфь, которую те содержали. Острову всегда нужны исправные корабли — главным образом шнеки для Сильвии и ее бандитов, барки для Шепфамалума и его обслуги, каракки для торговцев вроде Гленна.

Пайк зажмурился от неожиданности, когда ледяная вода попала на щеку. За шумом волн он слышал пение птиц и тревожные шорохи тяжелых крон. Эрнальд сурово поджал губы и нахмурил брови, настраиваясь на бой, — при этом Пайку строго запретили брать оружие, и он был готов обороняться веслом. Лязг стали за спиной не предвещал радостной встречи.

Вода залилась в сапог, когда Пайк выпрыгнул и потащил за собой лодку. Холод пробрал до кости, подошва неловко заскользила на водорослях, которые тут же обвились вокруг лодыжки — шагать пришлось тяжело, выдирая ногу из цепкого капкана. Наконец, деревянный нос протаранил влажный песок берега. Пайк выругался.

Несмотря на начавшееся лето, было свежо: лес надежно хранил морскую прохладу, ветер пытался поднять шерстяной плащ в синих цветах Риверфордов, пола которого намокла и прилипала к сапогам. Шелестели деревья, и этот звук ласкал слух. На Аскетгарде такого не бывает даже в Каменной роще, где сквозь внушительные курумы все же прорастают бедные на листву кустарники с тонкими слабыми ветвями. Если бы не обстоятельства, Пайк бы встал, раскинув руки навстречу лесу и вдыхал полной грудью чудесный, полный зеленых запахов воздух.

Но обстоятельства прожимали копытами песок, заставляя Пайка крепче ухватиться за весло. Эрнальд поднял руки ладонями вперед и так вышел из лодки. Отряд маленький — не больше семи. Все — особи мужского пола. Пайк вдоволь нагляделся на Нестереади, но суккубов-мужчин видел впервые, поэтому, несмотря на опасность, он, как маленький, уставился на встречавших.

Вместо шлемов те носили металлические пластины, закрывающие лоб и затылок, между которыми торчали остроконечные уши и росли рога — у каждого свои: увесистые и по виду тяжелые, короткие и обращенные назад, закрученные, как у баранов, торчащие в разные стороны, как у быков, прямые и направленные вверх, как две палки.

Солнце отражалось в начищенных доспехах, нагрудные пластины украшали искусно выделанные в металле изображения золотых рогов высотой и толщиной с мужицкий локоть. Рога на наплечниках резали ветер, делая мужчин еще шире, но все же мужественности в них не чувствовалось: броня держалась на красивых и стройных телах, рукояти сжимали тонкие длинные пальцы, глаза, обжигавшие льдом, предназначались очевидно для ласковых взоров.

И расшитые золотой нитью белые плащи, и доспехи были выполнены одинаковыми, только кожа воинов отличалась: то оттенками, то резко цветом. У одного — иссиня-черная, как у Нестереади, у другого — вдруг голубая, что ясное небо, у третьего — темно-коричневая, словно хороший дублет. Ростом суккубы могли удивить любого человека: они возвышались на голову или две над любым из Аскетгарда, быть может, кроме Маля. Мысль о настоящем воспитаннике Сильвии пронеслась по коже неприятными мурашками тревоги и страха, как было всегда, когда Пайк видел этого красивого, но пугающего юношу.

Мечи бойцов покоились в ножнах, с облегчением заметил Пайк. Впрочем, он сомневался, что эта сталь когда-либо грелась кровью. Отряд выглядел грозно — но только потому, что у Пайка оружия не было.

Один из суккубов, с короткими рожками и бледной фиолетовой кожей, сделал шаг навстречу Эрнальду и поприветствовал на общем языке:

— Вы плохо позаботились о том, чтобы подобраться к берегам скрытно, милорды, — он кивнул Эрнальду. — Судя по тунцу на парусах, вы — единственный живой сын Гленнов Эрнальд. И его сквайр, — Пайку кивнуть не удосужились. — Мое имя Истерди, сын Истриарди, капитана гвардии королевы и хранительницы Приаварда, Триаварди, великолепной и ослепительной.

Его голос звучал как гром в меду, настолько сладко и звучаще, с легким акцентом — раскатистыми бархатистыми «р» и звенящими «с». Эрнальд поклонился, выражая почтение. Спохватившись, Пайк нелепо повторил за ним.

— Приму за честь столь высокое и благородное сопровождение.

Пайк знал, что Эрнальд нарочно не стал подчеркивать положение пленников. Им не стали связывать руки: очевидно, что два безоружных человека явились без намерения напасть — хотя Пайк все еще поглядывал на весло и думал, куда бы им приладить Истерди в случае чего. Обоим выделили по лошади, и двое из отряда остались нести свой дозор на берегу.

Как понял Пайк, они высадились чуть южнее столицы Даастри, почти под самыми воротами в город. Едва ли путь занял значительное время; Пайку показалось, что они только вышли из леса, пропустили пару сел с небольшими гостиницами на распутье, и уже уткнулись в огромную арку из сплетенных рогов, в которую запросто бы проехала пара-тройка телег на две лошади.

В отличие от тесного Аскетгарда, дома в котором росли друг на друге и в большинство улочек не протиснешься иначе как боком, в Даастри царили пространства и воздух. Площади Даастри пустовали, и жителей Пайк почти не видел. Может, из-за начинающейся жары, а может, потому что суккубов вообще было мало. Они умирали где-то в возрасте 400 лет и заводили не больше одного ребенка — ближе к 250 годам.

Исключением стала королевская семья, где появилось сразу две принцессы: Вардарисса, старшая девочка, и Триаварди — она родилась на заре жизни матери-королевы. Такого прежде не случалось, и, по поверьям, пировали даже в Небесах. Дары везли со всех земель.

На первые именины маленькой Триаварди Тосшос преподнес богатства своих колоний: шипящие вина из Фалларии, диковинные деликатесы из кракенов из Луситании, алмазы и драгоценные камни из Аквилии, ткани, перетекающие на теле, как вода, из Целтии. Даже Иллирия, готовящаяся к новой войне с Тосшосом, прислала что-то — что именно Пайк уже забыл. Иллирия славилась бойцами и стратегами, поэтому вспомнить дар было трудно. Из Залиера прислали рабов-ноктеранцев — эту часть истории Пайк особенно не любил, потому что по легенде в это же время приехали послы из Ноктерана. Они привезли причудливых зверей с пятнистыми шкурами и длинными клыками — и животных, и рабов вывели к королевской чете в цепях. Говорят, Ноктеранцы до сих не простили этой насмешки Залиеру.

Спустя пятнадцать счастливых лет, наконец, стало ясно, почему судьба послала двух принцесс. Произошла трагедия, как учили Пайка, и на двести тридцать втором году жизни, в самом расцвете девичества, Вардарисса погибла. Именно благодаря ее решениям Приавард смог отделиться от Небес, поэтому в Даастри принцессу чествовали как королеву. Посреди площади стоял монумент, изображающий девушку-суккуба с отломанным рогом, венком золотых цветов на шее, в разорванной одежде и в позе, стремящейся вперед. Словно она — искалеченная и изможденная, — вела за собой народ.

Пайк изо всех сил крутил головой, вбирая в воспоминания все, что попадется на пути. Кроме статуи, он заметил затейливые многоэтажные фонтаны с цветной водой, высокие башни из светлого камня, почти царапающие острыми шпилями небо, желтые, зеленые, синие стекла в арочных витражах, плющ, ползущий по ставням и трубам, со стволом толстым, как змея, и листвой с три ладони. Во дворах блестели голубой гладью бассейны, сложенные из белого кирпича, шелестели созданные вручную водопады, всюду устроены мосты с оградкой, изготовленные столь тонко и искусно, что, кажется, малейшее прикосновение сможет их переломить. Каждый камешек, каждое окошко, каждая дверца — все подкрепляло ощущение чистоты и воздушности.

Редкие суккубы ходили в легчайших платьях и туниках, вода журчала отовсюду, и, когда с виска на подбородок покатилась капля пота, Пайк понял почему. Раскаленное солнце встало посередь неба, пропали тени, мокрая челка прилипла ко лбу. Горячие струйки бежали с груди на живот под шерстью, в которую облачился Пайк еще на корабле. Он с тоской подумал о ледяной черной пене. Синекожий спутник Пайка едва ли заботил: вряд ли они проделывают такой путь, только чтобы королева Триаварди посмотрела на их смерть.

Они поднимались вверх по дороге, которая вдруг сузилась до пары всадников и зазмеилась. Пайк ждал, что за новым поворотом откроется вид на замок королевы, но каждый раз встречался то угол дома, то дерево, то вдруг стена меловой скалы. Вскоре Пайку надоело разочаровываться, и он уставился в покачивающийся круп лошади Эрнальда.

Наконец, скрипнув, перед ними отворились тяжелые высокие двери из темного дуба. Их вели через один из множества скрытных входов, понял Пайк. Взору открылся сад с тяжелыми, переспелыми фруктами, клонившими ветви к низу, — ни одного названия Пайк, конечно же, не сказал бы. На Аскетгарде растет только кислая вишня и маленькие, с медяк, навсегда забродившие ранетки. Упавшие плоды лопались под копытами, разбрызгивая по траве густой сок. Пахло сладко, маняще, и слюна мгновенно наполнила рот.

Сад расположился в тени замка королевы — Драссарди. Десятки шпилей устремились вверх; отовсюду на вошедших внимательно смотрели арочные окна, в которых мелькала обслуга и придворные; толпились стройные башенки; поднимались высочайшие этажи; горбились тонкие мостки-переходы. Мох, плющ и розовые цветы покрывали камень, что казался белее кости. На тонком шпиле под самым облаком развевалось белое полотно размером с хороший парус: знамя королевской семьи, два золотых рога, украшенных черными ониксами.

Их привели в самую дальнюю из башен, дверь затворилась, заскрипел засов. Отсюда тоже виднелся сад, но уже с цветами: красными, как кровь, фиолетовыми, словно ночь, лазоревыми, будто сапфиры, — бутоны казались драгоценностями, рассыпанными по изумрудному ковру. «Знаменитый сад Вардариссы», — понял Пайк, — «Триаварди засадила место гибели сестры цветами, чтобы к нему были обращены все взоры во дворце. Неужели глаза меня не обманывают?» Он потер веки — от зелени начало рябить.

В самой комнате пол устлали свежей соломой, стояла пара кресел, постель. Стены украшали потертые, но еще яркие гобелены. Пайк хотел предложить Эрнальду руку на отсечение, что покои, предназначавшиеся для пленников, были богаче опочивальни Шепфамалума, но, заметив собранный, полный дум, взгляд, закрыл рот. Он запрыгнул с сапогами на постель и уставился в муху на потолке, ожидая участи: «Хоть бы принесли воды, обтереть пот и пыль с дороги. А может, вина со льдом или мороженного молока». Эрнальд устроился в кресле и, кажется, задремал. Наконец, Пайку стало скучно мечтать о прохладе: он повернулся на бок и стал заниматься тем, что любил больше всего, — докучать Эрнальду вопросами.

— Приавард богатый. Правда, будто волшебная полянка, — Эрнальд бросил усталый взгляд на парня и снова прикрыл глаза, — как думаете, нас убьют?

Пайк спросил на всякий случай, потому что успел расслабиться и понял, что опасность миновала еще на берегу.

— Вероятно, так, — недовольно заскрипел рыцарь, и Пайк приподнялся на локтях, не поверив в услышанное, — Приавард богатый, потому что получил золотые рудники, не обагрив руки. То правда, что суккубы предпочитают любить, а не убивать. Еще они любят смеяться и ценят хорошую шутку — и Триаварди знает, зачем мы здесь. Она хочет посмеяться над Шепфамалумом. Скорее всего, вместо ответа она отправит ему наши головы.

Пайк лег на спину и, сложив руки на груди, немигающим взглядом снова уставился вверх. Холодный пот выступил на лбу. Но даже лик близкой смерти не заставил его умолкнуть. Он продолжил, но уже скорее задумчиво, чем весело:

— Почему она не останется с принцем Тосшоса? Это хороший союз.

— В хороших союзах заинтересованы просящие. Такие, как мы, — Эрнальд приоткрыл лениво приоткрыл глаза, прогоняя сон. — А что до избранника Тосшоса, то поговаривают, будто Триаварди настолько близка со своей ведьмой, что общается с ней без слов — а еще ложится с ней как с мужчиной и сосет молоко из ее груди.

— Разве девушкам не нужен парень для этого?…

Эрнальд с сочувствием посмотрел на паренька.

— Ты с бабой бывал?

— В ласковом доме, — оскорбился Пайк.

— Значит, ты брал удовольствие от женщины, а она от тебя — никогда.

В наступившей тишине зажужжала жирная муха.

— А вы… бывали с суккубом?

Вероятная и, скорее всего, верная смерть развязала Пайку язык. Наверное, Эрнальду тоже. Он вздохнул, но ответил.

— Бывал. В его руках чувствуешь, что по-настоящему любим. Он был нежен и одарил меня счастьем.

— Он?

— Суккуб. Женщина, — Эрнальд кашлянул, прочищая горло, и торопливо добавил, — женщина-суккуб одарила меня счастьем.

Пайк снова подумал о Нестереади. Он вот с суккубом не бывал, хотя Нестереади — торговка любовью. Но в отличие от сородичей, та никогда не ложилась ни с мужчинами, ни с женщинами. Пайк пытался выведать, что же случилось с ней, у Брустрика Харвестоуна, а тот тряс седой головой, отказываясь говорить. Парень знал, что ее привез Джон Рипплфорд и что Сильвия отбила суккуба у бойцов Небес: его брат, 16-летний Вист, стоял плечом к плечу с Сильвией в битве за Темный вал. Только самому Пайку тогда едва исполнилось восемь лет, и он уже четыре года как был воспитанником Эрнальда Гленна. Он много важничал, но мало что понимал.

Впрочем, возможно, ничего ужасного и не стряслось: Нестереади такая ранимая — наверное, она тяжело перенесла путь до Аскетгарда. Тем более жизнь у нее выдалась яркая: многие суккубы становятся торговками любовью, но не всем везет спать с лордами и потом попасть в настоящий бандитский отряд. Как давно она видела свою родину? Почему не возвращается?

За ними пришли, когда солнце скрылось из виду, цветы закрывали бутоны, прячась от приближающегося вечера. Их животы урчали, и Пайк мысленно поблагодарил себя за плотный завтрак. О близкой смерти он переживал меньше, чем о возможности хорошо поужинать: он верил в способность Эрнальда договориться о чем и с кем угодно.

По коридорам гулял свежий, прохладный ветерок, и Пайк понял, что вымок насквозь. Волосы теперь повиновались движению ладони и лежали так, словно кобыла лизнула, шерстяной жилет, наверное, страшно вонял, черная слизь на полах плаща засохла и потрескалась.

Их привели в просторную и пустынную залу, где запросто поместился бы склад тунца на несколько сотен туш.

«Если бы я крикнул сейчас «Эге-е-ей», то эхо долго бы отскакивало от стен», — подумал Пайк.

Длинные желтые пятна солнца падали на пол из вытянутых узких многоэтажных окон. Пахло цветами, нежными духами и медом. Тонкие колонны уходили в высь — сводов Пайк не увидел, только тьму. По краям, образовывая дорогу, толпились суккубы, видимо, из знати: и мужчины, и женщины пестрили шелками и драгоценностями. Этот коридор вел их к трону.

По обе стороны от королевы стояла охрана: один из стражников походил светло-фиолетовой кожей на Истерди, только имел рога помассивнее. «Истриарди», — Пайк узнал капитана королевской гвардии. Триаварди расположилась выше всех на четыре или пять ступеней. Ее стул с высокой спинкой был без прикрас, такой запросто можно увидеть в столовой богатого лорда. На скромном платье из белого шелка цвели золотые цветы.

Королева сидела, изящно повернув в сторону колени и опустив на ноги сложенные друг на друга ладони. Тонкие пальчики продолжали острые белые ногти. Ее застенчивая красота, вне сомнений, ослепляла: высокий лоб, изумрудные оленьи глаза, тонкий прямой носик, хорошо сложенные губы. Красная, почти золотистая кожа искрилась в закатных лучах солнца, маленькие аккуратные рожки венчали высокую прическу без кос. Но не она привлекла внимание обоих пришельцев.

У самых ног Триаварди покоилось нечто, напоминавшее дух, тень человека, рябь на воде. Черные длинные волосы ниспадали до пола; белый шелк открывал белые ключицы и бледные соски маленьких грудок, острое хищное лицо напоминало рыбье: такое же узкое, худое, с открытым ртом и страшными, выпуклыми черными глазами. Обескровленные губы открывали ряд сияющих белоснежных зубов. Она взглянула на спутников с интересом, и у Пайка побежали мурашки промеж лопаток. То была ведьма из Бхеанайя.

— Приветствую вас, ваше великолепие Триаварди, прекрасная и ослепительная. — Голос Эрнальда прозвучал громко, на весь зал. Он стоял на коленях и поднялся лишь по взмаху изящной руки с длинными коготками. Второй за день поклон получился у Пайка чуть лучше. — Позвольте мне, Эрнальду Гленну, нижайшему из людей, обратиться к вам и иметь дерзость просить вашей помощи.

— Дерзости вы и впрямь имеете немало, — нараспев заметила Триаварди. Ее голосом бы петь колыбельный — мягкий и бархатистый, как мамино прикосновение.

Раздался смех, и подтвердились худшие опасения Пайка. Он вытер вспотевшие ладони о бриджи и почти спрятался за Эрнальда от взгляда ведьмы. Эрнальда, кажется, смешки не смутили, — впрочем, в этой жизни было мало вещей, которые заставили бы этого мужчину впасть в растерянность.

— Я имею дерзость предложить вам корону Вардариссы за помощь.

По залу пробежал ропот, раздались ошеломленные вздохи — горше всех вздохнул Пайк, вложивший в отчаянный вздох шепот: «У нас ведь ее нет!» Триаварди вскочила, цокнув копытцами, и в этой маленькой фигурке клокотала ярость. Притворная вежливость на мгновенье слетела с ее лица, открыв маску злобы.

— Которую сами и украли, — ласково проговорила она, сдерживая гнев. Ее грудь высоко вздымалась от волнения. Она опустилась в кресло и проворковала: — Воры и убийцы. Шепфамалум убил мою любимую сестрицу и сбежал разорять мою землю дальше, забрав голову вместе с короной. Труп, — ее голос дрогнул, — выставил на Позорной площади, чтобы каждый, кто был достаточно низок, мог совокупиться с обезглавленным телом. Мерзавцев он привел немало. Взгляните, милорды: место смерти видно из любого окна замка, где бы вы ни находились. Думаю, сегодня вы вдоволь налюбовались на эту скверну, которая скрылась за цветами. Я надеялась, что аромат сада Вардариссы напомнит вам о совести и воззовет к разуму — но вижу, безумия в вас больше.

Пожалуй, если бы корабль шел под звездой Шепфамалума, то их бы сожгли еще в дне пути отсюда. Подробностей смерти Вардариссы Пайк не знал. Вот, что крылось за простым и довольно затасканным словом «трагедия», которое использовали, чтобы прикрыть зверства своего предводителя. Пайк подивился сдержанности Триаварди: впрочем, Приавард не расцвел бы, если бы поступками королевы руководили эмоции, а не расчет. Эрнальд тоже держался славно.

— Дайте мечи — и этот раз решит все.

Изумрудные глаза королевы блестели, смеясь. Она обратилась к Истриарди на общем, чтобы Эрнальд и Пайк поняли:

— Я становлюсь глупа, когда гнев застилает взор. Какой это раз по счету, когда Шепфамалум пытается побить брата?

— Пятый раз, моя королева.

— Пятый, — проговорила она задумчиво, — впрочем, это мало меняет дело. У меня и мечей-то нет. Вам это известно, — она снова обратилась к капитану гвардии, — отправьте их головы на корабль, — она поднялась, Истриарди сделал шаг к пленникам.

Пайк почувствовал, как живые стены коридора подступили ближе, Эрнальд выставил вперед руку, защищаясь, и выкрикнул:

— Юг! Юг от Озорной речки до Седого леса.

Триаварди остановила Истриарди мягким движением руки.

— Шепфамалум знает, что ты разбазариваешь его земли?

Эрнальд облегченно выдохнул, поправил жилет и с достоинством произнес:

— Мой король согласен жить с суккубами в согласии, как жили в мире люди и суккубы до Освободителей.

— Завоевателей, — жестко поправила его Триаварди. Только сейчас Пайк увидел ее истинное лицо: хищное, жадное до цели. Весь мир казался маленьким и ничтожным в тени ее хрупкой фигуры. — Мечи даст Тосшос — вероятно, вы уже передали избраннику Тосшоса мой ответ: я согласна стать спутницей на остаток его короткой жизни. Что для меня этот миг, если юг вернется домой?

Придворные одобрительно закивали. Триаварди говорила таким тоном, что Пайк поежился, подумав, не планирует ли королева сделать короткий век принца еще короче. Он вздохнул с облегчением, когда она отослала их пренебрежительным движением кисти. Эрнальд чинно поклонился, и Пайк повторил. В это мгновенье взгляды ведьмы и Триаварди пересеклись, и внутри у Пайка все обратилось в воду. Королева посмотрела на него и ласково позвала:

— Мальчик, — она снова скромно улыбалась, — подойди.

На дрожащих ногах Пайк вышел вперед и, склонив голову, припал на одно колено перед Триаварди. Королева опять любовалась ведьмой, а затем обратилась к Пайку тоном пустым и страшным:

— Она говорит, — голос вдруг расщепился, как лучина, на сотню голосов, и Пайк круглыми от ужаса глазами уставился перед собой. — Жизнь приходит после смерти. И когда она придет, ты первый упадешь на колени.

Сверху упало что-то, похожее на пепел, белое и холодное. «Снег», — поняла Моника, — «Так выглядит снег». Она подняла лицо к небу, мягкая снежинка коснулась лица и, растаяв на горячей коже, покатилась слезой. Над спутниками нависали серые, безрадостные тучи. Кони мягко ступали по жухлой рыжей траве, ржавым и мокрым листьям, густым ковром покрывшими стылую землю.

С Юга выдвинулось трое — Моника и ее сопровождающие. Теперь оба, вопреки южным обычаям, лежали в земле.

Велиар Торн — наемник, проклятье своей матери Эвелин Торн, леди маленького, но горделивого рода. Как, впрочем, все дома Водных просторов. Еще не старый, но уже седой; с розовым родимым пятном на половину щеки, покрытым жесткой щетиной, отчего любая бы назвала его уродом. Он бежал с Жутких топей от правосудия своего сюзерена, тринадцатилетнего мальчишки, что стало веским поводом для насмешек. Немилость судьбы почти не отразилась на нем. Велиар криво ухмылялся на шепотки о своем лице, колотил шутников и никому не открывал причину побега: молчаливый, даже скрытный, он пугал Монику. За все путешествие она слышала его скрежещущий голос только раз, когда угрюмец застал ее одну: «Остерегайся Авелла, девочка».

Моника не вняла его словам: Джосеф Авелл, в отличие от мрачного Велиара, нравился девушке. Ему едва исполнилось тридцать пять: его отец, как и дед Моники, прибыл из Ноктерана. Кожа мужчины отливала темным и глубоким цветом, красивые чувственные губы были созданы для поцелуев, голубые глаза, доставшиеся от матери, смотрели на Монику так, что она горела под этим взглядом. Он ко всему относился к юмором; казалось, свое словцо у него есть для всего; с дамой обращался с манерами, присущими лордам. Джосеф учился мечу у Вальдро Тарна — ноктеранца, настоящего рыцаря, мастера над оружием в замке Асмадеев. Джосеф звал Монику миледи, хотя, конечно, никакой леди она не была, и это грело сердце маленькой девочки, считавшей себя взрослой женщиной.

Троица выдвинулась с Юга: по Тропе Цитадели, мимо Седого леса, до Рыжих песков, где их ждала шустрая галера. От Рыжих песков вдоль берега за замок Хиллов и оттуда — на лошадях до Королевского леса. Моника не знала карт и во всем полагалась на Джосефа. Она знала только то, что видела: высокие леса, пропускающие солнечный свет сквозь пушистые ветви; поля с короткой и жесткой травой; реки — глубокие и спокойные, мелкие и быстрые, похожие на ручьи, с водой холодной и вкусной. Здесь водились только звери — все люди остались на Тропе.

Жители Юга и Шири текли по Тропе на турнир в честь Победы. На дороге встречались важные темные лорды на боевых конях, не знавших сохи, и их леди в резных фургонах; знаменосцы в цветном бархате и их свита; рыцари в невообразимых доспехах и сквайры с пиками наперевес; певцы с трубками, дудками и с высокими арфами; танцовщицы и плясуньи с огромными тюками нарядов; трюкачи и жонглеры с вереницей фургонов; бесчисленные босоногие попрошайки и оборванцы, шлюхи и торговцы. Ночью Тропа вспыхивала огнями костров, из шатров звенел женский смех и музыка, пахло подгоревшим беконом, подтаявшим салом, свежим хлебом, горьким пивом и сладким фруктовым вином.

Все турниры похожи друг на друга, и Моника нисколько не жалела, что не оказалась среди тех, кто брел по Тропе в Цитадель. Девушка не признавала этого бессмысленного, хотя и красивого действа, на котором кто-то непременно или оказывался раненым, или убитым. Она бывала на турнирах в честь Победы несколько раз: их повезли в Цитадель сразу, как Мими вошла в тот возраст, когда лорды-отцы показывают дочерей будто товар знатным сыновьям других домов. Мамон делал это особенно изящно, почти незаметно; словно у Мими всегда был выбор. «Впрочем, так и есть», — подумала Моника, вспоминая подругу. Сладкая горечь расставания все еще немного тревожила сердце.

А был ли выбор у нее? Могла ли она сбежать вместе с Джосефом, совсем как в легенде про Алишу и Алия — влюбленных, которые, отбросив имена темной леди и светлого лорда, вели праздную жизнь разбойников? Моника покачала головой своим думам. Легендам и сказкам не место в реальной жизни. Едва ли Моника могла бы кого-то ударить ради наживы, не говоря уже и об убийстве. После побега их ждет жизнь на корме из того, что даст лес, а когда оба опустятся до воровства — тюрьма и работы.

Среди знамен Моника видела пышную розу Фаньяно — глава дома, Соннелон, хохотал с сиром Вильямом Локхартом. Лицо последнего, оранжевое в свете костра, блестело от жира козьей ноги, которую тот запивал черным пивом из кубка. Оба бывали в доме Парсевалей, поэтому Моника наблюдала за ними издалека, натянув капюшон своего красного платья как можно глубже. Были и другие знаменосцы Асмадеев, которых Моника знала только по гербам: Маршаллы, Греи, Блэквуды Ширские, Фолкнеры, Картеры, Джоссе. Казалось, Юг опустел: только Мамон и Элиза не присоединились к всеобщему торжеству. Была ли это грусть из-за Мими или каприз Старшей дочери, Монике осталось неведомо.

За городком на Рыжих песках, единственной приличной гавани на многие дни пути вокруг, Моника и Джосеф отыскали самую быструю галеру, отправившуюся к Равнине. Владелец судна, пышнотелый торговец, важно кивал полной головой и тряс дряблыми щеками, соглашаясь отвезти троицу. Он не отводил заплывших желтым жирком глаз с кошеля Старшей дочери, когда Джосеф рассчитывался с гребцами.

— Торговец слеп и за блеском золота не видит настоящего сокровища, — сказал потом Джосеф, словно ни к кому не обращаясь, и сердце Моники застучало чаще в ответ.

Красное платье больно кололось, напоминая о выбранном пути. Но Старшая дочь теперь оказалась далеко, и обеты остались вместе с ней. Слова и прикосновения Джосефа заставляли желать поцелуев. И если уж брак для Дочери невозможен, то неужели она умрет, так и не познав мужской ласки?

— Неужели дворовая девка всякий раз выходит замуж, прежде чем лечь в постель? — вопросом на вопрос ответил Джосеф, наблюдая за черной пеной Мрачных волн. Галера двигалась вперед даже ночью: весла останавливались лишь на короткое мгновение смены гребцов. Узкий деревянный нос резал лунные дорожки на воде, звезды дрожали и отплывали от борта.

— Ты сравнил меня не с той, — Моника обольстительно улыбалась, сама не понимая, где научилась так улыбаться. Джосеф заставлял ее ощущать себя взрослой женщиной.

— Миледи, — извиняющимся тоном проворковал Джосеф, — простите своего рыцаря.

Он, впрочем, не был рыцарем — только обучался. Но разве это важно? Джосеф носил меч и личный герб, мягко и остроумного говорил, одевался в кожу и блестящие доспехи — и всегда, когда встречал воду, стремился умыться.

— Когда ты станешь моим рыцарем, тогда и прощу, — Моника развернулась, встав вполоборота, чтобы он видел маленькую острую грудь в низком вырезе платья, — доброй ночи, господин.

Ей хотелось кусать подушку от чувств. Это не походило ни на песню, ни на сказку или легенду прошлого, где отважный сэр влюблялся в простолюдинку и делал своей женой, не смея и взглянуть на нее до свадьбы. Пожалуй, если бы Джосеф ее полюбил, то это только бы все испортило. Моника все понимала и видела: между ними вспыхнула искра, и каждый из них старался распалить огонь до пожарища. Этому не нужен ни брак, закрепленный свидетельством чернеца из Ордена черных одежд, ни родительское благословение, ни даже разрешение Старшей дочери. Страсти не нужны посредники.

Платье кололось все сильнее, и в конце концов Моника сменила его на более удобные одежды: красный шерстяной плащ с капюшоном, льняную рубаху, грубые широкие бриджи из конопли, простой кожаный пояс без украшений.

Путешествие по воде Монику радовало: ей нравились резвые волны, бежавшие назад от острого носа галеры, плеск и крики птиц, смешавшиеся в один звук, ледяные брызги на лице и море — древнее, глубокое под черной пеной, справа и слева, сзади и спереди. Море везде, докуда видел взор. Даже воздух здесь пах по-другому: рыбой, солью, кровью на обкусанных после ветра губах. Пах свободой. Нравился ей и капитан, раздобревший от вида серебра и золота, которым расплатились спутники, и гребцы, иногда выходившие погреться на палубу без рубах — тогда Моника могла рассмотреть сильные сухие руки, с переплетенными жилами и мышцами, больше походившими на корни дерева. Мир казался новым и дивным, и Моника стала забывать, чего страшилась перед дорогой. Она даже забывала о грузе, который беспечно, вопреки указаниям Старшей дочери, хранила на своем спальном месте в трюме — тюке соломы меж двух бочек почти у кормы, как можно дальше от скамьи гребцов. Монике было все равно, что лежало в мешке — верно, Старшая дочь отправила нужного человека. Велиару и Джосефу же сказали, что Моника несет слово — а оно ничего не стоит и его нельзя украсть, поэтому оба сопровождающих не проявляли интереса к ноше. Их куда больше заботил увесистый мешочек с деньгами, который должен был сильно потяжелеть по возвращении.

Галера достигла берегов Равнины, и их встретил Сытый рынок — город, где продавалась пища на любое, даже самое прожорливое брюхо. Дом-правитель Равнины — Хиллы, вспомнила Моника. Зеленый холм в золотых колосьях на фоне черных волн. Хиллы кормили Небеса и даже, поговаривают, Аскетгард: южная земля слишком сухая для зерен, Водные просторы полны смертельных болот, Королевский лес порос толстоствольными деревьями, Ширь не имела крепкой руки со времен ухода Толлэков. О Хиллах Мамон говорил то с пренебрежением, то с уважением, и нельзя было сказать, каков на самом деле этот лорд. Однако дело свое он знал.

Дерево причалов Сытого рынка блестело от чешуи, зловония поднимались с земли, куда сбрасывали склизкие рыбьи кишки, похожие на длинных упитанных червей; за спинами мясников и раздельщиков висели туши и части туш — свиней, коз, баранов, коров и даже оленей и лошадей. Черные от крови лавки темнели глубокими шрамами от ударов тяжелого топора. Худые мужчины, похожие на палочных насекомых, отгоняли жирных мух с подгнившего коричневого лука и еще твердой репки. Красные языки облизывали черные от сажи днища котлов, кипело, пузырясь, масло, в котором плавали вкусные веточки розмарина и ароматные головки свежего чеснока. Пахло дурно: и хорошим, и плохим одновременно. Несмотря на рассветный час, торговля шла бойко: кричали, зазывая, громкие бабы и им вторили чайки, гнусавили мясистые большие мужики, мокрые от пота и похожие на кучи свиного сала с жесткой шкурой, спорили и ругались покупатели, весело визжали, поскользнувшись в луже крови, грязные дети.

Джосеф галантно подал руку Монике, когда она ступила с причала на землю, и она одарила его благодарной улыбкой. Велиар по обычаю угрюмо молчал, плетясь где-то сзади. Здесь они купили лошадей.

— Чудо, что эти живые, а не на вертеле, — рассчитываясь, Джосеф брезгливо огляделся.

Припасы — хлеб, вяленое мясо и сушеные фрукты — взвалили на коня Велиара. Теперь их путь лежал к Тропе Цитадели, через Равнину и Королевский лес — там от Тропы придется свернуть левее и идти, пока не встретят Север. Они шли от ночлега до ночлега; от гостиницы к гостинице; от ручья к реке; от древних курганов до волнующегося поля пшеницы. Иногда ночевать приходилось на голой земле, мягкой и нагретой солнцем. Когда всходила луна, Джосеф пододвигался к Монике совсем близко, даже неприлично близко, и они спали так до утра, почти касаясь друг друга спинами. Это будоражило и пугало одновременно. От волнения Моника не могла заснуть и размышляла о том, какой может быть любовь между мужчиной и женщиной, как это происходит? И что делать, если начнет расти живот? Наверное, Старшая дочь отравит ее или заставит болеть. Они — вечные дочери своей Матери, и у них нет права иметь своих детей. От этой мысли становилось очень горько, и Моника даже думала, что может заплакать — хотя она никогда не плакала. Утро наступало неизбежно, и приходилось подниматься вслед за спутниками — с покрасневшими от бессонницы глазами.

Вместе с людьми на галере, Тропе и Сытом рынке осталась и безопасность. Они остановились в маленькой гостинице «Под дубком», которая расположилась на подступах к Королевскому лесу и едва не лопалась из-за избытка гостей. Отсюда на турнир шли другие компании: костюмы пестрили не цветом, а грязью; смех звучал гаденький и подлый; голоса путались от крепкого пива. Хозяйка ворчливо предложила две койки и солому в одной комнате на втором этаже и горячий ужин — бульон с репой и луком на говяжьих костях, кашу с мясом и пирог с ревенем. Джосеф предложил набрать еды и двигаться дальше, Велиар хмуро кивнул и почесал розовое пятно на щеке. Но здесь оказалась купальня, и это слово отозвалось в душе девушки пением тысячи соловьев. От ночлега в полях ломило спину, кожа между ног стерлась и затвердела от поездки верхом. Хотелось как следует отмокнуть в горячей воде с парком, чтобы мозоли размягчились и кости подобрели. Она умоляла остаться — и они остались.

Горячее вино расслабило тело, Моника попробовала горькое густое пиво, крепкое настолько, что слезились глаза и щипало в носу. Компания старалась держаться тихо, не привлекая внимания других гостей. Джосеф пытался напроситься с Моникой в купальню и, когда она уже начала злиться, ушел наверх, прихватив несколько бутылок с выпивкой. Оставаться с мрачными Велиаром не хотелось: коротко кивнув, Моника поднялась и, покинув гостиницу, пошла к купальням, на мгновенье задержавшись полюбоваться нежной вечерней зарей.

Ночью девушку разбудил спокойный мужской голос:

— Дай мне нож, я отрежу ублюдку ухо.

Нутро девушки обратилось в лед. Пьяный Джосеф громко сопел на кровати рядом. Моника напрягла глаза, всматриваясь в темный угол, где на соломе должен был спать Велиар. Страшные звуки возни заставили Монику замереть. Она тихо поднялась с постели и, едва касаясь пола ступнями, подошла к окну. Сердце гулко стучало где-то в горле. Сверху оказалось видно шестерых мужчин, стоявших полукругом над телом. Свет луны посеребрил герб одного из убийц — ощерившуюся собаку. Кровь казалась черной и темнела везде: на ноже, на сапогах и больше всего — на несчастном, который лежал, поджав ноги к тому, что раньше было головой.

Увидев мертвеца, Моника округлила глаза от ужаса и быстро-быстро засеменила к койке. Она накрылась тяжелым одеялом и стала прислушиваться к шагам. Липкий страх коснулся спины, поцеловал позвонки и забрался под лопатки. Сердце замерло, Моника боялась дышать.

Если они убили Велиара, то убьют и их.

Вот сейчас Велиар вернется — вот, кажется, его шаги.

Нет, вот эти — точно его.

Время шло. Луна катилась к горизонту, мир светлел. Наконец, Моника соскочила с постели, оделась и, прижав к груди мешок Старшей сестры, стала тихонько будить Джосефа.

— Джосеф, проснись, — она все еще ждала, что сейчас дверь отворится, — этой ночью убили Велиара.

Пьяный мужчина едва разлепил глаза.

— Что?

Моника сбивчиво пересказала, что пережила ночью; Джосеф каждый раз перебивал ее и спрашивал: «Что?», и Монике приходилось объяснять снова.

— Старшая дочь предупреждала меня, — она осеклась, вспомнив, что Джосеф не знает о грузе.

— Старшая дочь много думает о себе, — Джосеф застегнул дублет и пристегнул ножны к поясу. Он казался рассерженным, — собирайте вещи, миледи. Может, Велиар и подох — и я не хочу отправиться вслед за ним.

Внизу, с общего зала, доносился пьяный смех. Хозяйка выбежала из кухни с подносом, полным ароматного, еще дымящегося мягкого хлеба с золотистой корочкой. Из открывшейся двери обдало горелым маслом и чесноком. Рассветное солнце заполнило комнату. Моника и Джосеф стояли на последней ступени лестницы — осталось пересечь залу, но проклятая серебристая собака поймала солнечный луч, и Моника встала, оторопело уставившись на грудь незнакомого мужчины.

— Идем, — Джосеф поторопил ее, подтолкнув.

Смех смолк. Мужчина, на чьем гербе собака раскрыла пасть, выделялся среди других и ростом, и сложением: настоящая гора из мышц. Круглая голова его держалась на толстой, в синих выпуклых венах, шее. Он развернулся всем телом и вопрошающе посмотрел на Монику. Скованная страхом, она едва сумела прервать взгляды и уже почти сделала шаг.

— А-а-а-а, — протянул он, словно что-то осознав, — вы спутники того рыцаря?

— Он не был рыцарем, — проговорила Моника дрожащим голосом. Хозяйка метала обеспокоенные взгляды то на Джосефа, то на гиганта с гербом собаки. Поднос подрагивал в ее тоненьких руках.

— Ты видела, что произошло ночью. Славная драка! — он обратился к своим, и те захохотали, — рыцарь он или нет, но без меча стоял до последнего против шестерых. Храбрый воин. И мертвый воин! — компания снова заржала. — Вот что, девка, если ты переживаешь его смерть, я заплачу за слезы, если ищешь справедливости — пойди к Уильяму Хиллу и скажи, что его бешеная собака опять кусает народ. И тогда тебе за слезы заплатит протектор Равнины!

«Ему мало убить. Он хочет поиздеваться» Моника дрожала всем телом. Она не понимала. Собака не знает о грузе. Велиара погиб... ни за что?

— Он ничего не сделал вам, — слова звучали приглушенно, даже умиротворенно, как штиль перед бурей, — он просто проходил мимо…

— Тш-ш, — Джосеф вышел вперед, — славные рыцари, сэры! Моя сестра переживает смерть случайного незнакомца. Женское сердце болит о каждом. Позвольте откланяться. Нас ждет дорога на турнир!

— Он просто проходил мимо, — продолжила Моника громче и настойчивее, переходя на крик, — он ничего не сделал вам!

— Заткни свою суку, пока это не сделал я, — Собака развернулся и приложился к кружке, — после хорошей драки нужна хорошая баба — но и от твоей сестрицы я не откажусь.

Джосефу пришлось выталкивать Монику. Она еле шевелила ногами и не отводила глаз от Собаки, стараясь запомнить, как он выглядит, сама не зная зачем. Такого гиганта едва можно было спутать с кем-то другим, да и Моника не жила мечтами и понимала, что вряд ли судьба подбросит шанс воздать за содеянное. Джосеф вывел коней — ночью Велиар почистил лошадей, и теперь шкура их блестела. Моника поджала губы, забираясь на своего скакуна. Ее ноша ощущалась невыносимо тяжелой. Третьего коня, без всадника, решили продать, и Монике пришлось какое-то время ждать, пока Джосеф торговался с хозяйкой, которая вышла к нему на крыльцо. Она до последнего момента ждала, что Джосеф позаботится о Велиаре. Увидев, что хозяйка уходит, девушка спешилась и бросилась к женщине.

— Пожалуйста… Похороните… Его звали Велиар Торн…

Хозяйка гостиницы, тощая, с хитрым лицом лисицы, обратилась к Джосефу:

— Сироту попрошу. Есть тут один: и умоет, и яму выкопает. Вот тут, под дубком, — она неопределенно указала рукой куда-то вперед. — С этой Собакой разбогатеет скоро, — она протянула раскрытую ладонь, — отсыпь на услуги Сироты.

Джосеф нехотя полез в кошель. Считая монеты, женщина сказала:

— Всякое бывает. Сильный жрет слабого. Ты, девочка, не расстраивайся шибко.

«Шесть человек против одного. Сильным был Велиар», — подумала Моника. Мир словно перевернулся, она смотрела на него уже другими глазами. Слова Старшей дочери сами легли на язык:

— Смерть не конец. Жизнь приходит после смерти — и только мертвые окажутся готовы к ней.

Троица выдвинулась с Юга, и лишь двое продолжили идти. Теперь — до следующей гостиницы, к западу от Тропы, последней на пути. Дальше, как говорил Джосеф, придется ночевать на снегу — летнем и мягком, но все равно ледяном. Моника никогда не видела снега и не знала настоящего мороза. Зимы на юге холодные, однако люди из Королевского леса или Цитадели сказали бы, что теплые. Лорды облачаются в шерсть, но листва не покидает деревьев, цветы по-прежнему распускаются и бывают такие деньки, что хочется искупаться.

Минуло несколько дней, прежде чем пара добралась до хорошего ночлега. Лицо девушки покраснело и обветрило, лоб и губы шелушились. Джосеф не соврал. Снег еще не упал, но ночами, когда угасал костер, злой ветер кусал за щеки и пробирал до костей. Джосеф просил лечь с ним настойчивее, чтобы согреться, и Моника сопротивлялась. Она оказалась не готова. Смерть Велиара придала ценности пути Дочери. Он умер ни за что — и, возможно, она хотела, чтобы в его смерти появился смысл. Трусость Джосефа перед Собакой едва ли разочаровала ее. Другая, быть может, и мечтала бы о том, как Джосеф достал меч и вызвал Собаку на бой — если не стать вершителем справедливости, то защитить честь своей леди. Но это грозило бы смертью и Джосефу, и Монике, и она видела это ясно как день.

Последняя гостиница звалась «Снежная сова» и была еще меньше предыдущей. Здесь им места не нашлось. Хозяин пожал плечами:

— В конюшне осталось два тюка с сеном. Хотите — ложитесь, нет — так проваливайте. Возьму только за еду.

— Надеюсь, не солома на ужин? — Джосеф становился все раздражительнее и озлобленнее с каждым днем. Приятная вежливость сменилась колкими фразами после первого отказа в ночь, когда погиб Велиар, и следующие ответы «Нет» не делали его добрее. «Наверное, пока я развлекала его, то нравилась ему», — убеждалась Моника, глядя на него, — «Теперь же, когда отношусь к своему пути серьезнее, то вызываю гнев». Вся красота его лица куда-то исчезла: голубизна глаз оказалась бледной и водянистой, когда-то вызывающая трепет улыбка виделась кривой. Джосеф был обычным стариком, который даже к тридцати пяти годам едва смог освоить меч — и то до того предела, что Вальдро Тарн освободил его от обучения, понимая, что Джосефу никогда не стать рыцарем. «Он жалок. Как же я была слепа!». Мысль о том, что она могла обольстительно улыбаться ему и думать, как ляжет с ним, вызывала отвращение и презрение к себе.

Они скудно поужинали пустым бульоном и вареной репкой, запили отваром из лесных красных ягод. Однако горячий бульон согревал глубоко внутри, а отвар оказался сладким и с приятной кислинкой. Моника грела руки о глиняную кружку, Джосеф похлопал по груди, где лежала карта, и коротко, словно нехотя пояснил дорогу: теперь нужно идти на запад, и там, где начинается первый снег, их встретит некая Улисса. Моника кивала, стараясь запомнить. Они ушли спать вместе, и, хотя после ночей на земле сено казалось перьевой периной, Монике не спалось. Тихо, стараясь не разбудить Джосефа и еще одного соседа, она достала красное шерстяное платье, такое теплое и колючее. Решив, что переоденется утром, Моника легла и заботливо прижала платье к груди.

Как вдруг на нее что-то навалилось сверху — грубая ладонь уперлась в ее подбородок, заставив запрокинуть голову, так, что челюсти девушки оказались крепко сжаты. Над ней нависал Джосеф.

— Ебаная шалава, — шептал он, задыхаясь, — не все тебе бегать, сегодня ты узнаешь настоящего мужчину…

Ее опалило его сладкое и горячее после отвара дыхание, на щеку попала слюна. Моника не могла ни пискнуть, ни помычать. Крик о помощи застрял во рту и остался на языке. Она вращала глазами, надеясь увидеть хоть что-то, чем могла бы обороняться. Пальцы сгребали грязные и жесткие прутья соломы, пятки стучали по земляному полу, пропахшему навозом и лошадьми. Джосеф свободной рукой распустил шнуровку штанов — своих и ее, —разорвал верх рубахи, отбросив в сторону платье Дочери, и ледяной ночной воздух коснулся острых сосков.

— Сейчас, сейчас, — продолжал шептать Джосеф нетерпеливо, обещая что-то жуткое. Их возня была тихой, почти бесшумной. И все же над Джосефом возникла грозная фигура — мужчина схватил насильника за ворот, как котенка, и отбросил от Моники. Она закричала и, отползая, принялась хватать ртом воздух. Проверила голову: в волосах запуталось сено. Наконец, подняла глаза: перед ней возвышался седой старик, с благородным и красивым лицом. Он бросил меч Джосефу и обнажил свой. Лязгнула, столкнувшись, сталь. Моника закрыла уши и зажмурилась — всего на мгновение, как ей показалось. Она открыла глаза в тот момент, когда острие старца с треском вышло из спины Джосефа, и тот обмяк.

Прикрывая грудь платьем, девушка бросилась в ноги к старику.

— Пожалуйста, не убивайте!

Вспомнив о кошельке Дочери, Моника, превозмогая над собой, залезла к трупу в карман. Мертвец осуждающе посмотрел на нее, не узнавая. Золото растекалось в руках девушки, монеты падали сквозь пальцы, не находя отражения в глазах старика. Он стоял как изваяние, слегка наклонившись, и лишь молча покачал головой.

— Вы Сирота, — догадалась вдруг Моника. Она взглянула на меч, украшенный камнями, которые она видела у Мими. Непростой Сирота, возможно, лорд или рыцарь в прошлом. Моника подобрала платье и вцепилась в штанину старика — она все еще стояла перед ним на коленях: — Молю, помогите мне. Защитите меня в пути и помогите вернуться. Ваш заработок — это могилы, и клянусь, скоро рядом со мной этого золота будет столько, сколько болот на Водных просторах.

Вечером перед отплытием Сильвия, спрятавшись от дождя и чужих глаз под капюшоном, вернулась в замок. Смерть богам раскачался в ножнах, когда женщина передвигалась перебежками. Она шла ходами, которыми пользовались слуги, и знала такие пути, о которых не подозревали даже крысоловы. Она знала запах масла в оружейной, небольшой крен библиотечной башни, жар огня в очагах кухни, число ступеней тайного лаза из конюшни в город. Только родовой замок так и не стал родным. Корона главной башни темнела на синем небе, и Сильвия на мгновение остановилась, прощаясь. 

Эдгар Ронтес, ее далекий и великий предок, основал родовой замок на темницах, став первым тюремщиком Аскетгарда. В семье Сильвии почти не говорили об этом месте: есть ли смысл возвращаться на камни, продуваемые ветрами и омываемые Морем Гроз с одной стороны и морем Мрачных волн — с другой? Тем более когда это означает измену. Поэтому отец Сильвии, Демир Ронтес, предпочитал зваться лордом лишь на словах: он не имел ни земли, ни крестьян, которые бы ее возделывали, ни верных домов. Устраивало ли его это? Сильвия так и не узнала ответ. Когда ей исполнилось тринадцать, отец приказал готовиться к поездке на турнир Победы. Сложно представить радость маленького ребенка, которому предстояло столь великолепное и пышное зрелище. Она предвкушала увидеть схватки на булавах, сшибку на конях, королевскую охоту. Может быть, кто-то проявит себя и станет легендой, как Альбер Уокер. Сильвия скакала на палке, как на лошади, а потом лупила этой палкой все попадавшиеся столбы, представляя, что это Смерть богам. Однажды Торендо застал ее за упражнением с деревянным мечом — сын кузнеца молотил ее прутом, а та пыталась защититься, держа кусок доски вместо щита. Втайне от отца он пригласил для сестры рыцаря, который обучал девочку сражаться. 

Первый же турнир стал разочарованием. Ее одевали в шелка, каждый день мыли и ругали за синяки. Заставляли сидеть с другими девушками за шитьем, пока во дворе пела сталь. Она смотрела во все глаза за схватками, но как только начиналось самое интересное, когда кому-то пробивали грудь или ломали руку, девочек уводили с трибун. На пиру к ней без конца подходили мальчишки: то тоненькие, как веточки, то толстые и пышные, как тесто. Все — неловкие, с красноватыми прыщами и жидкими усиками. Ей не нравился никто, но она поняла, зачем на самом деле ее везут на турниры. Злая обида жгла сердце. Следующие годы она просила отца платьев, золота и камней — и, когда на пятнадцатые именины семья снова отправилась в столицу, девочка сбежала, украв у родителя фамильный меч Смерть богам. Сильвия помнила, что у Ронтесов есть дом. Дорога заняла около двух лет и закалила ее. Она продавала украшения и нежные платья и покупала еду и грубые одежды; обманывала и была обманутой; воровала и была обворованной. На Аскетгард прибыла уже другая девочка: сухая и длинная, с потрескавшимися губами и обветренным жестким лицом. Сильвия пошла прямиком к Шепфамалуму, занявшему замок. Отважный ребенок переплыл море, чтобы обрести свободу, но здешний король допустил ее, только чтобы посмеяться. 

— Ты светлая, — сказал он серьезно и вкрадчиво, — таким тут не место. Соедини жизнь с темным лордом — и если твое сердце почернеет, значит, замок твой. 

Сильвия, которая бежала от брака по расчету, выронила меч из рук. 

Дональд Гленн, ее нареченный, напился до свинячего визга. Впрочем, Сильвия и сама едва стояла на ногах. Вопреки наказам Шепфамалума молодые закрепили брак — от хмеля гудела голова, и Сильвия едва понимала, что делает. Темнота спальни обнажила истину: на постели не было темных и светлых, только мужчина и женщина. Сильвия понимала, что этим союзом Шепфамалум хотел добиться реакции Шепфа, возможно, выманить его в Аскетгард. Но брат слишком хорошо знал брата. Вместо гневного ответа пришло молчание. Шепфамалум сдержал обещание, поселив Сильвию и Дональда в замке Ронтесов. Те едва интересовались друг другом: Дональд пировал, а Сильвия упражнялась с мечом и готовилась к первой битве. Демир, узнав о свадьбе дочери, слег с сердцем и спустя несколько дней скончался. Через шесть лет погиб и Дональд — захлебнулся в корыте для свиней, упав лицом вниз. Мысль о его смерти поселила на губы улыбку. Этот замок не стал родным, и Сильвия молча порадовалась прощанию. 

Сын упражнялся стрельбой из лука во внутреннем дворике. Прошел дождь, серые тучи нависало над островом, синий сумрак опустился на землю, с неба еще моросило в грязные лужи. Маль вымок до нитки. Мокрая челка прилипла ко лбу, крупные капли стекали по темным стальным пластинам доспехов. Задрожала натянутая тетива, засвистел воздух, стрела вонзилась в цель с глухим стуком. Он давно заметил ее, и она ждала, когда он заговорит. Она знала, какие слова будут произнесены, и готовилась обороняться. 

— Ты ведешь меня на смерть. 

— Тот, кто боится, уже проиграл, — она сняла капюшон, сделала шаг к юноше. В ее косах тут же собралась дождевая роса, — неужели ты не хочешь отомстить Шепфа за то, что он сделал с твоими родителями? Неужели не хочешь увидеть брата? 

Маль медленно достал стрелу из колчана, наконечник проскрипел о кожаную крагу. Сильвия знала точки, на которые надо давить. Маль отзывался от брате с удивительным для него теплом и запрещал другим говорить о семье. Сильвия рассказала ему все, что знала, когда Маль был еще ребенком. А знала немного — как и все. Нисы из Рыжих песков отправились к Брайтам, чтобы заключить союз между Анабель и старшим сыном. Однако у Анабель уже был возлюбленный — Аллайя Гленн из Аскетгарда, воспитанник Брайтов. Аллайя стал воспитанником Брайтов в четырехлетнем возрасте после последнего восстания Шепфамалума. Отнятый наследник должен был научить Гленнов благоразумию. Только сами Анабель и Аллайя благоразумными не были: в запретной паре к визиту Нисов уже подрастали дети, Маль и Бонт. И это все, что известно. Лишь призраки замка Брайтов знают, почему вообще допустили приезд Нисов. Может быть, хотели избежать подозрений? Кто расскажет теперь? Что-то неизвестное случилось, и свадьба обернулась кровавой трагедией. Барды поют о чудовище, погубившем всю семью. Местные — о сошедших с ума хозяевах.

Спасся Эрагон Нис, маленький Маль, его брат-близнец и их дедушка — Этельред Брайт, который сбежал с пиршества в Цитадель вместе с детьми. Шепфа, узнавший о детях Анабель и Аллайя, светлой леди и темного лорда, сравнял замок с землей, не оставив даже руин. Тех, кто видел все своими глазами и мог бы рассказать правду, просто не было. Шепфа не пожалел никого. Маль помнил лишь, как дедушка забрал его. С тех пор имя Брайтов сохранилось лишь в песне — «Ярче». Медленной и грустной, от которой всегда мокли глаза.

«Пророчество не может быть ложным», — подумала она тогда, — «Шепфа боится, и Брайты — тому доказательство». Все знаки здесь. Сильвия продолжила уговаривать сына. 

— Шепфа не выставит армию, Торендо об этом позаботится, — она говорила горячо, с каждым словом подходя к Малю. Наконец она приблизилась настолько, что вцепилась в его рукав. Он безразлично смотрел на нее сверху вниз, дождь стекал по высокому лбу. Тьма сгущалась в глубине его глаз. — Тебе нужно сразиться с Шепфа один на один — он примет вызов выйти против мальчика, тщеславие губило и больших мудрецов. Мы отправимся на семи кораблях; возьмем с собой восемь сотен наемников. Такой силой мы легко захватим Юг, Сатана не выйдет против тебя — есть гарантии. Мы заручимся поддержкой Толлэков — домом правит глухой мальчишка, пятнадцатилетний Эймар, ничего не стоит переманить его на свою сторону. Пятнадцать, — она запнулась, вспоминая точно, — двадцать тысяч мечей: Вейны, Гринвуды, Стормы — Водные просторы встанут за своим сюзереном от Медвежьих холмов до Жутких топей. Этого войска хватит, чтобы смести любые преграды к Шепфа. Ты станешь наследником трона. 

— Наследником, — Маль отдернул руку, спокойно достал очередную стрелу из колчана, — Наследником можно стать по крови. Добыть трон кровью — разве я когда либо выказывал столь сильную жажду власти? Я не боюсь смерти. Призрачный шанс, что я когда либо смогу отомстить, — единственное, за что держится жизнь во мне, — тетива пела в его напряженных пальцах. Вторая стрела расколола застрявшую в цели на две щепки и протолкнула наконечник дальше, — даже если эта попытка меня убьет — я готов попробовать. — Маль опустил лук и небрежно добавил, не отрывая льдистого, колючего взгляда от лица Сильвии: — А ты всего лишь хочешь обменять мою жизнь на трон. 

Его гнев был обращен к Шепфа, но она почувствовала эту силу. Сердце застучало быстрее, она подрагивающими пальцами поправила намокшую косу и кисло улыбнулась. «Нет», — подумала Сильвия, — «Мы хотим одного и того же — смерти Шепфа. Только после нее я хочу видеть тебя правителем. Так предначертано». 

Они отправились следующим утром: две барки и пять галер; всадники и пешие воины, стрельцы и тяжелые латники; кони и живой скот и птица; припасы и свежая вода. Темный вал гудел и дрожал от галдежа и криков, и, когда все утихло, на деревянных подмостках порта виднелась одна мужская фигура — Брустрик Харвестоун еще долго смотрел вслед кораблям, которые отправились в Небеса. 

Первые семь дней плавания прошли спокойно. Косой луч света из распахнутого окна согрел лицо, и Сильвия открыла глаза. Тучи тут же спрятали солнце, и каюта снова погрузилась в серую тьму. Женщина медленно села на постели. За окном поднимались гребни волн: сильные и черные, с венцом из белой пены. Море Мрачных волн — так звали эти воды. Стены замка Ронтесов на Аскетгарде омывала другая вода — Море гроз, знакомое и предсказуемое. То синее и спокойное, с волнами мелкими, как смятая ткань, то темное, почти фиалковое, как небо перед сильной грозой. Особенно прекрасное в лунные ночи, когда свет серебрил лазуревые пики. Море Мрачных волн словно предостерегало — всегда грозное, волнующееся, стремящееся перевернуть их огромную барку, вмещающую до двух сотен человек. Передвигаться на столь большом корабле казалось слишком медленно, слишком заметно, и Сильвии это не нравилось. Каюта, рассчитанная на троих, досталась ей одной: Джейн и Джастина перебрались наверх, в каюту капитана, которую занимал Маль. Их большая постель напротив пустовала, и Сильвия сбросила на нее нательное платье. Не отрывая взгляда от черных волн, она  расчесала белые, почти серебристые локоны пальцами, заплела в распущенных волосах две тонких тугих косы. По косе на каждую победу. 

«За исключением одной». 

Большинство женщин Аскетгарда носили волосы распущенными, хотя многим довелось вставать с мечом рядом с мужьями — войску Шепфамалума всегда хватало оружия, но не доставало рук, державших его. Сильвия замечала уважительные взгляды на своей прическе, но никогда не могла набраться смелости носить столько кос, сколько имела права. Отгоняя мрачные мысли, женщина отвела взгляд от окна. Обычно морская волна приносила успокоение, но в этот раз тревога легла на сердце. Она возвращалась в Небеса, и мысль об этой земле мучила ее. Больше всего она страшилась оказаться обманутой, поверив в ложное пророчество. Но отступать было поздно. Думая о предстоящих сражениях, Сильвия храбрилась, мечтая встать с мечом за сыном и защитить Маля. Мальчик с младых ногтей упражнялся с оружием и в равной степени совершенно владеет мечом и стрелой, но рубить недвижимый деревянный столб и человека, который хочет зарубить тебя, — разное. «У него нет опыта в военном деле, но есть опытные советчики», — утешала себя женщина, — «Нет опыта в бою, но я отражу щитом любую опасность, что бы ему ни грозило».

Сильвия выбрала простое стеганое шерстяное платье — черное, как волны за окном. Сверху надела жилет из коричневой кожи, повязала ножны на ремень, который потуже затянула на талии. Взяла в руки меч, улыбнулась, ощущая приятную тяжесть в руке. В темной стали Смерти богам таилась жажда крови и что-то недоброе. Пора расстаться с ним. Пока ее руки еще держат щит — но этот меч должен перейти наследнику. 

Ветер гулял по палубе, упираясь в плотную ткань и надувая парусину. Мокрые доски блестели, вода, попавшая на корабль при очередном крене, окатила сапоги, ледяные брызги веснушками осели на лице. С Сильвией отправился почти весь отряд, ставший совсем крошечным. Вист сидел, опершись спиной на ствол рангоута; Астрик еще ночью на спор сел на весла; Нестереди спряталась где-то в трюме — близость к родине делали ее странной и раздражительной. Эти люди испытаны в боевых сражениях — и в малом отряде Сильвии, и в больших войсках Шепфамалума. Она не сомневалась в полезности их военных советов. На Аскетгарде остался только Брустрик Харвестоун — старик едва не встал на колени, умоляя взять его с собой. Но Сильвии еще был нужен свой человек на острове, и она мягко, насколько позволил характер, отказала ему. Его преданность трогала сердце, однако Брустрик уже не молод: когда все кончится, Малю пригодится его мудрость, но не сила. 

У борта стояла Джейн. Сильвия слишком поздно отвела взгляд: девушка уже махала рукой, подзывая. Она всегда притворно улыбалась — так, что в ее дружелюбность верили даже самые подозрительные люди. 

— Сильвия! Здравствуй. Как началось твое утро? 

Барка казалась огромной для двухсот человек, но слишком маленькой для них двоих. Джейн ласково коснулась топорика, пристегнутого к талии. Сильвия поежилась. Когда-то она стояла спиной к этой сумасшедшей и могла не опасаться, что топорик окажется между лопаток. Как же все изменилось. 

— Я ищу Маля, — Сильвия не стала разыгрывать любезность. Лживая улыбка сошла с лица девушки. 

— Он с Джастин. Ей нездоровится. Море Мрачных волн не то, что наше. 

Сильвия удивленно взглянула на Джейн, пытаясь разглядеть хоть что-то на кукольном лице. 

— Джастин никогда не страдала слабым желудком, — сказала она, — а Маль никогда не страдал сочувствием. 

Верхняя губа Джейн нервно дернулась. Что-то происходило с ней, и Сильвии это не нравилось. 

— Быть может, она отравилась. 

— И скоро умрет, как твой жених? 

— Или твой муж? — зло произнесла Джейн. 

— Или твой отец? — ответила Сильвия равнодушно. 

— Я защищала сестру, — Джейн обратилась к морю. Она встала, уперев локти в борт. — Они часто играли с Джастин. Он велел сестрице держать игры втайне — даже от меня. Она ничего не понимала: думала, отец любил ее больше. Но только любовь эта была не отцовская. 

Сильвия не знала, можно ли верить Джейн — та часто врала ради выгоды. Может быть, лорд Грейнхолд стал жертвой ревности и зависти. Он погиб, когда девочкам исполнилось восемь, от кровавой рвоты. Если Джастин носит ребенка, страшно представить, что ее ждет. 

— А я защищала Маля, — Сильвия посмотрела на свои руки, которыми удерживала голову Дональда в корыте.

Она почти была уверена, что откровенность Джейн — какая-то ловушка, и в нее нужно ступить, чтобы все выяснить. И Сильвии очень хотелось бы рассказать правду — но если ее казнят за смерть Дональда, кто встанет рядом с мальчиком?

Когда Шепфа уничтожил замок Брайтов с живыми и мертвыми жителями, вместо наследника в семью Гленнов вернули шестилетнего мальчика. Злого и испуганного, темного до самого сердца. Аллайя Гленн и Анабель Брайт, темный и светлая, тайком растили своих сыновей — за что получили жестокое наказание от Шепфа. И Сильвия полюбила Маля — сразу, как увидела черные растрепанные волосы и колючий взгляд. Полюбила так сильно, как волчица защищает свое дитя, как медведица стережет своего медвежонка, как женщина, у которой отняли сына и которая вдруг вновь обрела его. Полюбила любовью настолько глубокой, что позже много раз кидалась в ноги Шепфамалуму и молила не трогать мальчика. Она бы убила Шепфамалума, если бы могла. Дональд не понял этой любви и попытался утопить ребенка. Той же ночью, когда муж Сильвии, шатаясь, мочился в корыто с кашей для свиней, она подошла сзади; пнула его под колени, и он упал лицом в солому, перемешанную с дерьмом. Ей хотелось сделать это своими руками, без меча и ножа. Девушка подтащила расслабленное тело Дональда ближе к корыту — и тот вдруг стал брыкаться. Ей пришлось сесть на широкую спину и держать руки на грязной голове, слушая, как муж глотает отходы вместе со своей мочой. 

«Собаке — собачье», — подумала Сильвия. Джейн не отводила блестящих глаз с темной воды. 

— Я знала, что это ты убила Дональда. Все знают. 

— Но никто не сможет доказать, — Сильвия заметила Маля, вышедшего из каюты, — мне пора. 

— Я не травила сестру, — Джейн повернулась к Сильвии, и в ее глазах застыли слезы, — ей просто плохо. Если она понесла, Маль все равно ее не полюбит. Он никого и никогда не полюбит. А она не могла меня предать. Это все море.

Сильвии стало не по себе от взгляда Джейн. 

— Это все море, — согласилась она, но про себя отметила, что Джастин, выросшая на берегу Аскетгарда и выходившая в море с сотню раз, вряд ли бы слегла от укачивания. 

Она оставила девушку и невольно залюбовалась сыном, ее лицо осветилось от гордости. Маль шел навстречу, поправляя перчатки. Он носил черное, в цвет волос: бархатный жилет, расшитый серебряной нитью, рубашку из блестящего шелка с стоячим воротником, закрывающим горло. Длинный шерстяной плащ крепился к серебряным стальным наплечникам. Мальчик, которого она воспитывала, вырос в красивого юношу. Упрямого, жестокого — и хотя Сильвия еще пыталась смягчить его, в сердце своем она оправдывала каждый проступок Маля. Сильвия была очарована красотой и острым умом, но ледяного гнева его страшилась. 

— Сильвия, — он никогда не звал ее мамой — даже матерью, очевидно храня это слово для воспоминаний, и Сильвия не могла корить его за это. — Я искал тебя, — он даже не взглянул на Джейн, которая смотрела на него, как собака глядит на хозяина, посадившего ее на цепь. — Идем. 

Они поднялись на капитанский мостик, где только ветер мог услышать их слова. Сильвия бросила взгляд за корму — Аскетгард давно скрылся из вида, и только черные волны резвились под белой пеной. Смерть богам, покоившийся у бедра, вдруг показался тяжелым и лишним. Сильвия отстегнула ножны и, держа меч лезвием на ладонях, обратилась к Малю. 

— Прежде скажу я, сын. Это меч много лет передавался в роду Ронтесов, — от радостного волнения сердце трепыхалось, как пташка в клетке. — Первым владельцем была женщина, но имя ее померкло в лучах славы Эдгара Почти победившего бога. Пусть последним Ронтесом, кто прикоснется к мечу, будет женщина, чье имя останется в тени твоих побед. — Сильвия неловко улыбнулась, ладонь перехватила рукоятку, из ножен показалось глубокая и чистая синева, — эта сталь уже отведала крови Шепфа и помнит его боль —  так напои ее досыта. 

Маль бережно взял Смерть богам из рук Сильвии, и ее сердце сжалось. Каким взрослым ее мальчик стал в этот момент! Пусть не из ее живота, не от ее плоти — но он ее ребенок, сын, которого она взрастила, которого жалела и утешала, прижимая к груди, чьи слезки сцеловывала, а своими слезами омывала мальчишечьи ранки и царапины. Одного взгляда на Маля хватало, чтобы она снова видела перед собой шестилетнего сердитого ежика. 

— Я приму твой подарок, — меч снова оказался в ножнах. — К тому же, ты разоружила себя весьма кстати. 

Недоброе предчувствие заставило сердце похолодеть. Маль пристегнул ножны к поясу, черные, как мрачные волны, глаза вернулся к Сильвии — равнодушные и пугающие. Море шумело в ушах, и она непонимающе переспросила:

— Что значит «разоружила»?... 

Он произнес как приговор, и жестокие слова запульсировали в висках. 

— Я не хочу, чтобы враг искал меня на поле боя под твоей юбкой. С этого дня ты не участвуешь в сражениях.

Круглая луна в озерной глади покрылась серебряной рябью, ветер погнал мелкие волны к камышам, которым густо порос берег Голодного озера. Цепкие и тонкие ветви кустарников шелохнулись, сгибаясь. Дальше начинался глухой лес: деревья подступали к воде, отправляя кряжистые голые корни исследовать илистое и топкое дно. Зажигались призывно блуждающие огоньки, и Вики отвела глаза, оборачиваясь, — за ними открывалось поле, полное цветов: распустилась бледными молочными лепестками лунная трава, спал, покачивая крупными тяжелыми шапочками, болиголов, в неглубоких влажных оврагах дрожал, потревоженный ветром и мышками, ковер вороньего глаза, шепталась полынь. Ночной прохладный ветерок заставил поежиться. Камыш шумел, в траве у голых ног трещали кузнечики, где-то далеко с воды протяжно и жалобно выла дикая утка. Раздался плеск, который привлек внимание девушки. Мими возвращалась с белой кувшинкой в руках. Лунный свет оставлял блики в мокрых черных волосах, бледное лицо в сумраке казалось синим.

— Тебе правда совсем не страшно? — спросила Вики. Она стояла, сжимая корзинку, полную стеблей, цветков, корней для алхимической лаборатории Фенцио, где он создавал зелья, амулеты, талисманы и обереги. Такие травы обязательно собирать при полной луне — другие силы не имели.

«Полная луна», — взволнованно думала Вики, взглянув на бледный диск в темной вышине, — «Сегодня хотя бы часть моих тайн станет известна».

— Кроули сказал, что этой ночью никто не умрет, — сказала Мими, и Вики расслышала слабую надежду в ее голосе. Она развела руками по воде, расчищая путь от мелкий ряски.

— Только убийца может это знать наверняка, — ответила Вики, подавая руку девушке. Кроули выступил перед учениками с речью, которую от него ожидали. Школа запросила мечи у Хиллов, но каждый знал, что школе нечем платить и рассчитывать на эту помощь не стоит. Школа усилила охрану — и каждый знал, что на деле дозорными были дежурившие старшие заклинатели. Однако по слухам из Цитадели к ним ехал Фидеро, а с ним — десяток людей домашней стражи, и это немного успокаивало. Губитель, казалось, затаился, из уст в уши ходили разные слушки и версии, одна страшнее и нелепее другой: это влюбленный ревнивец; это заклинатель крови; это случайность. Поиск ни к чему не привел, смерть девушки так и осталась загадкой. Какое-то глубинное чувство подсказывало Вики, что это событие связано с ней, может быть, с ее беспамятством, но никаких доказательств этому не было, поэтому девушка быстро прогнала дурные мысли и посчитала их манией. Но все же зловещее совпадение поселило что-то неясное в думах.

Мими выходила из воды, оставляя позади себя круги на темной глади. Ее легкое южное платье из тонкого шелка прилипло к телу, мокрые волосы припали к щекам. Она вложила стебль за ухо, и прекрасный белый цветок распустился у ее виска.

— Ты похожа на сирену, — Вики коснулась лепестков кончиками пальцев.

— Откуда тебе знать, как они выглядят?

— Видела на картинках. Дома, в книгах. — Вики смутилась. Только дети смотрели картинки, взрослые люди читали.

— Зря ты не искупалась, — посетовала Мими, перенимая корзинку у Вики, — вверху вода прогрелась, теплая, как парное молоко.

— Если я заберусь в озеро, то вытаскивать меня придется Сиротам — и сразу в сырую землю. — Вики росла у такой воды, что купание могло закончиться утоплением, поэтому плавать девушка не умела.

— Как это ненормально класть человека к червям, — Мими наклонилась, отжимая тяжелую косу, капельки заблестели на бледных пальцах.

— А как иначе?

Мими ответила молчанием и, пожав плечами, побрела к школе. Вики пошла за ней. Сухие обломанные стебли тропы приятно покалывали ступни, ветер ласкал кожу и гладил волосы, луна освещала синий сумрак. Вики хотелось бы, чтобы ночь не кончалась, такой желанной казалась лесная тьма. Тихая, полная шорохов и тревожных звуков, от которых у любого другого стыло сердце, но сердце Вики трепетало взволнованно. Еще оставалось немного на сон; несмотря на день, свободный от занятий, впереди девушек ждало много забот. Школа обеспечивала сама себя съестным, и из-за сократившегося числа учеников стало нечем платить слугам, которые ходили за скотом, плодовым садом и обслуживали заклинателей и учеников. Мими терпеть не могла труда. Южанка едва поднимала ведро с водой и морщила нос, почуяв кашу для свиней. Вики находила это забавным — она не страшилась тяжелой работы: еще дома она крахмалила белье и мыла полы; сама носила воду для ванны, помогала кухарке. Все это было привычным и знакомым. В отличие от занятий, на которых от нее что-то требовалось, и она никак взять в толк что.

Мягкая и добрая Мисселина учила обращаться с воздухом, и у Вики действительно получались какие-то простые трюки вроде поцелуя ветра — для этого нужно только зазубрить заклинания и правильные движения рук. Фенцио заставлял заучивать рецепты снадобий и амулетов, и, несмотря на неприязнь к заклинателю, Вики полюбила это дело. Словно она не знала, а понимала рецепты. Нельзя знать, что горькая настойка полыни и пустырника успокаивает, но Вики будто по наитию положила в ступку нужные травы. Ее горячая кровь сама ведала, чем сможет остудиться, и вела руку к верным снадобьям. Геральт учил заглянуть внутрь себя, чтобы узреть истинную силу. Мими, поняв, что умеет обольщать, злилась так сильно, что сунула свои чудесные платья в очаг. «Хорошее умение», — ругалась девушка, пытаясь поджечь лучину, — «Для девки из ласкового дома!» Вики кинулась к очагу и вынула тряпки прежде, чем разгорелся огонь.

— Ты сможешь управлять людьми! И хотя бы чему-то научишься, кроме фокусов с воздухом и водой, — проговорила Вики с укором. Ее серое платье казалось еще более безликим рядом с цветастыми нарядами Мими. Сколько бы Вики не смотрела внутрь себя, она не видела там ничего, кроме крови, костей и мяса. Эта пустота гневила и пугала. Сэми видел пророческие сны; Люцифер, сын владетеля и защитника Юга, щелчком пальцев вызывал искру. Если Вики суждено оказаться здесь, то почему она оказалась обычной и ни к чему неспособной? Может быть, она прибилась к школе по какой-то другой причине? От вопросов болела голова, и только шепот леса помогал сердцу успокоиться.

Сон не принес облегчения. Снова тревожный и поверхностный, как дневная дремота, он был одновременно ярким и осязаемым. Вики оказалась посреди поля, где ночью собирали цветы. Солнца не было, но и луны тоже; ни светло, ни темно. Выжженная трава чернела покуда хватало глаз и рассыпалась на пепел под ногами. Пахло чем-то сладким и очень желанным, таким, что хотелось вдыхать полной грудью и хватать воздух ртом. Справа и слева вдруг возвысились багровые волны, как стены, и, замерев на мгновение, рухнули, обдав ноги ледяной водой, густой, как кисель. Жар поднимался с земли, обжигал горло и грудь изнутри, воздух дрожал от чужих далеких криков. Посреди поля стоял Бонт: он был одет в броню с черной эмалью, шлем с рогатым куполом изображал злого духа, выбеленные костяные клыки которого замыкали забрало с нижней частью, напоминавшей челюсть.

— Бонт, — позвала Вики, и изо рта хлынул горячий водопад крови.

На этом сон прервался: Вики проснулась, задыхаясь от духоты. Она уже привыкла к ужасам, посещавшим ее еженощно. Солнце поднялось уже высоко, настало время обеда. Деревья за окном без ветра стояли недвижимые, листья замерли. С виска на подушку из гусиного пера упала капелька пота, нательное платье прилипло к телу. Вики повернулась на спину, пальцы потянулись к флакончику духов на шее. Ее пугали сны, пугала неизвестность, пугало отношение Бонта. Однажды она рассказала о своих ночных кошмарах Сэми, который видит настоящие пророческие сны. Он задумался.

— Будущее меняется каждый миг, — проговорил он после недолгого молчания, — поэтому я скорее вижу тень того, что произойдет, едва заметный след. Ты же видишь четко. Нужно или обладать даром, или быть королевской крови, чтобы увидеть будущее. Вики, ты уверена, что не чувствуешь своей силы в этом?

— Уверена, — ответила Вики, вспоминая пустоту внутри. Она несколько раз поднималась в библиотечную башню одна, надеясь, что ее навыков хватит, чтобы прочесть какие-нибудь записи о своем легендарном предке. Мысль о том, чтобы попросить помощи у Сэми или Мими, заставляла щеки пылать от стыда. В башне всегда находился Люцифер, и Вики хватило одной встречи с ним. Заметив, сколь долго она склоняется над одной страницей, Люфицер оскорбил ее, назвав непризнанной и слабой умом. Вики не нашлась, что ответить. Возмущение закипело, этот пар обдал лицо жаром, и разум ее ослеп. Хотелось ответить пощечиной, жесткой и мужской. Вики не была уверена, что в следующий раз поступит подобно леди, поэтому старалась избегать Люцифера совсем. Не видя другого выхода, она обратилась к Бонту — в конце концов, он обучал тайнам прошлого.

Они устроились на скамье во внутреннем дворике, под тенью покоев на втором этаже, у плещущей прохладой статуи заклинательницы воды. Мимо прошла группа учеников — юноша взмахом ладони отправил мелкие капли ученице в лицо. Та засмеялась, и Вики расслабленно опустила напряженные плечи. Ей по-прежнему казалось непорядочным оставаться с мужчиной без посторонних, однако едва ли в школе кого-то это заботило. Заклинатель служит семье, а не заводит свою — между долгом и привязанностью он всегда выбирает первое. Но значит ли это, что им запрещено любить? Бонт не сводил с Вики взгляда, и его большие серые глаза светились радостью. Его чувства к Вики заметно теплели с каждым мгновением, проведенным вместе, и эта неестественная стремительность заставляла Вики отдаляться.

— Мне неловко, когда вы так смотрите на меня, — она отвела взгляд и потерла ладони, словно замерзла. Бонт сразу же положил взял ее руку в свою, и Вики вздрогнула.

— Позвольте мне любоваться вами, — он легонько сжал ее пальцы, — вы еще не познали, насколько красивы, но в этом и есть истинная красота, — Вики попыталась высвободить руку, но Бонт не позволил, — постойте, прошу. Мы оба светлые и свободны от обещаний, какой вред в невинном рукопожатии?

Вики все же убрала руку. Она все так же глядела себе под ноги.

— Простите меня, — Бонт был ей симпатичен, но то, как быстро все развивалось, ее отталкивало, — я здесь лишь за тем, чтобы узнать, кем был Альбер Уокер.

— Хорошо, — сказал он, — а после расскажу вам новость. Даже две! Не могу вам ни в чем отказать, — Бонт улыбнулся, он никогда не сердился на нее. — Мы знаем о Альбере Уокере только от придворного чернеца Якобы Мудрого, который усердно записывал события того времени, — проговорил он тоном, которым рассказывал свои истории ученикам. — Начало правления Шепфа и Шепфамалума Якоба застал уже стариком. Он подробно описал Раскол Небес и спасение Цитадели Альбером. Правда, в силу возраста иногда в его записях встречаются неточности — он назвал Альбера Уокером командиром домашней стражи, в то время как командиром домашней стражи Шепфа был другой, менее способный рыцарь. Альбер Уокер слыл первым мечом королевства. Мужчина из низов, настоящая легенда, буквально прорубившая себе путь мечом. Вам, Вики, в самом деле должно гордиться своей кровью. Он жил от турнира к турниру и славился не только боевыми умениями, но и воплощением доблести. О нем до сих пор поют песни, впрочем, думаю, вы знаете их наперечет. Какая ваша любимая?

Вики пожала плечами на внезапный вопрос Бонта, и он ответил за нее:

— В детстве, наверное, как и всякий мальчишка, я представлял себя Героем Небес. Помните эту песню? М-м-м, — он напел мелодию, — «И вспыхнет алая заря, озолочая лес. К защите государя спешит Герой Небес». Как это любопытно — мечтать о подвигах и стать обычным человеком. Впрочем, вы обратились ко мне не за песнями. — Бонт тряхнул головой, вспоминая. — Альбер попросил покоя спустя почти двенадцать лет службы, сразу после Жаркой ночи — пожара, который начался с дома Уокеров в  Цитадели и уничтоживший Торговые ряды и половину Шелковой улицы. Дальнейшую его жизнь мы знаем отрывочно. Точно знаем, что он построил небольшой дом на Равнине, почти у моря Мрачных волн, где приютил сиротку, которого и воспитывал.

— Бедняки и непризнанные — вот, кто в роду моем, — проговорила Вики почти обрадованно. От сердца отлегло. Комшарные сны оставались снами, а значит, будущее не было полным кровавых рек.

— Не унывайте, — Бонт приободряюще коснулся ее подбородка, заставляя посмотреть в глаза, — у меня нет прошлого совсем, но это не делает меня плохим человеком. — Увидев улыбку Вики, Бонт убрал руку, — я задолжал вам новость. Даже две! Первая — Обряд первой крови проводил Фенцио, это абсолютно точно. Его кровь слаба, поэтому результат получился таким… Несовершенным. Какую цель он преследовал — нам еще предстоит это узнать. Предлагаю не спрашивать об этом напрямую. Фенцио вряд ли выдаст свои мотивы. Вторая — я пробрался в мертвецкую… Нет, не спрашивайте, зачем мертвецкая в школе. Сирота еще не омыл девушку, поэтому мне удалось осмотреть тело. Ужасное зрелище. Такая молодая, — голос Бонта стал печальным, — так не должно быть. В ее волосах действительно застряли лепестки — этот цветок называется Черным обелиском. Очень редкий и очень сильный. Его наверняка мог привезти травник из Бхеанайя, который поставляет редкие травы и снадобья для алхимической лаборатории. Он появится в школе снова с полной луной; травник назовет нам того, кто приобрел Черный обелиск — и мы узнаем имя губителя. Впрочем, вижу, что вы обеспокоены и предпочли бы сообщить об этом Кроули прежде. Однако боюсь, как только мы назовем имя Кроули, то убийца отправится к замку Хиллов — и оттуда уже на виселицу. Предлагаю все же сначала узнать, не связана ли смерть девушки с таинственным появлением Вики Уокер в школе.

Бонт мягко и довольно улыбался. Вики подняла на юношу круглые от удивления глаза. Он столько узнал, столько сделал для нее! Не сдержав порыва, Вики неловко его обняла.

— Спасибо, — она хотела отпрянуть, но Бонт прижал девушку к себе и замер, уткнувшись лицом в ее шею. Горячее дыхание вызвало мурашки, Бонт шумно вдохнул запах ее волос, и объятья сделались крепче. Сердце Вики заколотилось в грудь.

— Послушайте, — Бонт немного отстранился, чтобы посмотреть на Вики, — я вижу, что вы избегаете меня. Пожалуйста, не надо. Лишь это омрачает мои чувства. Я никогда не знал любви, но если это она… Несмотря на происходящий ужас, я ощущаю так, словно весь мир вокруг стал добрым и славным, и вы вдруг стали центром этого чудесного мира. Хочется глядеть на вас, помогать вам… Я готов на все, чтобы заставить вас улыбнуться.

Неожиданное признание заставило Вики резко подняться, убегая от рук юноши. Шея покрылась красными пятнами, в лицо словно горячих углей бросили.

— Простите меня, — сказала она, не глядя на Бонта, подбирая слова и не находя их. — Я не могу ответить вам…

Бонт поднялся следом.

— Не отвечайте мне, я не требую этого, лишь разрешите баловать вас — это все, о чем я прошу, — сказал он, мягко улыбаясь, и свет его серых глаз успокаивал. Он в самом деле не ждал ответа.

Полная луна пришла, и травник вернулся в школу. Это его последняя остановка перед тем, как он отправится до Рыжих песков и оттуда — уже на корабле кто знает куда? Быть может, к Золотым степям или к Рынку работорговцев Залиеры — туда, где его не достать никому. Бонт и Вики условились, что отправятся к нему на закате. Сегодня она должна была до вечера помогать на кухне. Ее ждали заготовки: чистка овощей, фруктов и ягод, сушка трав, замешивание теста на хлеб, разделка рыбы и мяса. Хорошо, что Ади обещал помочь — нарубить на куски полутушу оленя Вики уже не успеет. Она села на постели и вздохнула. Несколько лун назад она кормила Звездочку морковью, и та щекотала ладонь губами мягкими и толстыми, как лепешки. Почему-то ей пришлось ехать в Цитадель к матери, которая ее не признала, и почему-то отец плакал, провожая ее. Что же сказала ей мама? Что сталось с ее провожатым, Обериком Сторвудом? Зачем Фенцио понадобилось проводить Обряд первой крови по-настоящему и мог ли он быть тем, кто убил ту девушку? Вики вспомнила на тонких плечах крупные тяжелые капли крови, похожие на рубины. Бонт сказал, что Черный обелиск — цветок редкий и сильный, мог ли Фенцио использовать кровь и цветок для какого-то другого обряда?

Голова от вопросов потяжелела, как чугунный котелок, полный кипящей каши. Вики поднялась, обтерлась водой, которая стояла в тени и еще хранила прохладу. Сменила нательное платье, надела одежду постарее, чтобы не испортить ткань работой на кухне. Мими во сне заворочалась, сбрасывая одеяло, и Вики тихонько, чтобы не разбудить, прикрыла за собой дверь. День подходил к середине. Школа жила: с внешнего двора доносились стуки тренировочных мечей, внизу, во внутреннем дворе вокруг Бонта собрались ученики. Словно почувствовав девушку, он поднял глаза и, сбившись, на мгновение замолчал. Вики сразу отошла вглубь, ближе к двери, прячась от его взгляда.

Кухня располагалась в главной башне, которая стала центром башен поменьше: библиотечной, астрологической, алхимической, башенок воды, огня, воздуха и крови — двери в последнюю заколотили десятки лет назад, и Вики казалось, что она видела в окнах призраков заклинателей крови, навсегда оставшихся в своем доме. Вокруг башен росли постройки: жилые комнаты, хлева и конюшни, пустующие амбары и полные ледяной воды колодцы. Поодаль качал тяжелыми плодами сад, окружавший зеленый и мутный пруд, еще дальше — чернели раскуроченные гряды, отдавшие лук, репу, морковь и тыкву. Вики уже свернула в сторону кухни, как кто-то ее окликнул. Она обернулась: перед ней стоял мужчина, которого она прежде не видела в школе. Около сорока лет, невысокий, с седыми висками, но черными тонкими усами и острой бородкой. «Фидеро», — догадалась девушка и легко поклонилась, приветствуя Хранителя ветра. Его глаза смеялись.

— Как приятно видеть столь милое лицо, — Фидеро предложил Вики руку, и она непонимающе посмотрела на нее. — Я только что от Фенцио, и ваша улыбка стала глотком фруктового вина после горькой настойки. Составите компанию?

— Меня ждут на кухне. Прошу прощения, господин Фидеро, — Вики знала, что он не был ни лордом, ни рыцарем, однако служил при дворе, а это требовало соответствующего обращения. Она снова поклонилась, прощаясь. Но Фидеро не был готов ее отпустить.

— Зоркие глаза, видящие суть, и воспитание, достойное леди. Вашей матери следовало приблизить вас ко двору. — Заметив недовольный взгляд, Фидеро осекся. — Бросьте. Прямо сейчас возле каши столько заклинателей, что им впору страной управлять, а не чистить репу. К тому же я привез свою кухарку — не обижайтесь, но это более достойная замена вам.

Вики, наконец, вежливо улыбнулась шутке и приняла руку. Наверное, она привлекла внимание мужчины из-за именитой матери. «Вряд ли мама оценит этот жест», — подумала Вики, — «Если Фидеро хочет так выказать уважение моей семье, то глубоко заблуждается. Я не часть семьи Ребекки… Тогда почему же я отправилась в Цитадель?» Мысль об этом обожгла лоб, и Вики постаралась подумать о чем-нибудь другом. Они брели вглубь сада, вдоль фруктовых деревьев, спрятавших пару в своей тени. Пахло сладко и вкусно, с земли, усыпанной разбитыми мягкими плодами, поднимался аромат перебродивших яблок и персиков, и запахи лета развеяли задумчивость Вики. Солнце уже садилось, но еще оставалось жарким и ярким.

— Зачем вам своя кухарка? — спросила Вики. Пара подошла к пруду, и Фидеро движением руки пригласил Вики сесть на прохладную каменную скамью. Девушка аккуратно подобрала полы платья, садясь. Следом устроился и Фидеро. На тусклой зеленой глади лениво разбегались водомерки, иногда раздавались всплески от сорвавшихся с веток плодов.

— Берегу себя от людской дурости.

— Дурости?

— Отравление — самая банальная из них, — смешливый тон сменился серьезным, — грядут темные времена, Вики. Темные и полные крови. Я уверен, вы чувствуете их, хоть и не понимаете. Согласитесь, было бы здорово чем-то защититься. Заклинательство чего вам ближе?

— Пока я не могу этого понять, — Вики горько вздохнула. Тревожный разговор с Фидеро беспокоил что-то внутри и пугал. Недавние события запросто могли стать предвестниками беды. — Быть может, травничество? Фенцио ничего не говорит, но, кажется, я преуспела в травах.

— О, милая моя, вы не столь умны, сколь прекрасны, — несмотря на сказанное, Фидеро не казался разочарованным, скорее наоборот. — Травничество, как и пророческие сны, — лишь отблеск силы. Да, это хорошее умение, но что может сравниться с тем, чтобы обуздать стихию? Вода, ветер, огонь, кровь — кровь управляет самой главной стихией, жизнью. Половина из вас научится простым фокусам, треть — получит свои умения и только малая часть откроет силу. Как мало вы интересуетесь историей школы — вам следует проводить больше времени с Бонтом.

— Вероятно, я среди большинства, которому достаточно выучить пару фокусов, — Вики не чувствовала себя оскорбленной. Она в самом деле мало что знала о школе, и обижаться на правду было глупо.

— Мы с Кроули очень надеемся, что скоро ваша сила раскроется. Дайте этому деревцу окрепнуть, — в его голосе звучало то ли утешение, то ли надежда. — Впрочем, что с того? Я слышал об ужасной трагедии, приключившейся со школой. Боюсь и помыслить, что этот зверь бродит среди нас. В былые времена заклинатель огня зажарил бы губителя, как молочного поросенка, но какая досада — нам запрещено использовать наши умения против человека. Если кто-то осмелится и об этом узнают — о, страшные муки. Винчесто заставит смельчака пожалеть о содеянном. — Фидеро взмахнул рукой, сделал пальцами замысловатый знак, и ветер погнал темную волну, поднимая воду ввысь. Вики завороженно смотрела, как из жидкого столпа ныряли в пруд разноцветные рыбы. Внезапно вода упала красивым фонтаном, поднимая тысячи и тысячи брызг. — Вот все, что мне позволено — когда я могу гасить и разжигать огонь, гнать волны, которые способны перевернуть корабли. Спросите Бонта, почему заколочена башня крови. Нас изводят, и мы мельчаем. Скоро от нашей школы останутся руины башен и хлевов. Из всех живущих заклинателей только один я достиг того уровня силы, чтобы стать Хранителем.

Вежливость требовала сказать что-то в утешение, и Фидеро заметил метания на лице Вики.

— Неужели хотите пожалеть? Не стоит. По крайней мере Хранитель ветра получает сносное жалованье шута Альвии Ронтес. Она глупа — ни одна мысль не задерживается в ее голове надолго, тут же оказываясь в ушах слушателей. Но она юна и прекрасна, а мне нравятся женские улыбки.

Еще одно простое движение пальцами — и воздух задрожал, образуя замок с тонкими башенками. Вики потянулась к нему и подушечками пальцев провалилась в одно из зданий. Испугавшись, она отдернула руку.

— Вы очень искусны, милорд, — сказала Вики и тут же мысленно отругала себя: он же Хранитель ветра, воздушный дворец не стоит ему ничего. Его, казалось, порадовал этот глупый комплимент, потому что он улыбался в ответ. Ей хотелось о многом его спросить: видел ли он маму, почему решил прогуляться именно с ней, с Вики, о каких темных временах он говорит… Однако в дрожащем воздухе уже не было видно солнца, значит, время близилось к закату. «Мне пора. Моя тайна важнее секретов светской беседы», — подумала Вики.

— Благодарю за беседу, — Вики наклоном головы показала, что прощается, — мне назначена встреча. С вашего позволения.

Девушка встала, поправляя платье, и Фидеро поднял на нее хитрые глаза:

— Куда же вы, если не секрет?

Вики не знала, может ли доверять этому странному мужчине. Он походил на угря, избегающего масла на раскаленной сковороде. Поэтому она решила соврать, но только наполовину:

— К травнику, милорд. Хочу посмотреть на его товары и приобрести что-нибудь для себя.

Фидеро оглядел ее бедный наряд и сказал:

— Ступайте — а я останусь у прохлады пруда, если вы не против.

Поклонившись, Вики поспешила обратно. Солнце уже совсем опустилось к верхушке леса. Вики быстрым шагом минула плодовый сад и лишь на мгновение задержалась у распутья, где ее остановил Фидеро. Отсюда хорошо виднелись башни воды и крови. От вида последней по спине побежали ледяные мурашки. Красные лучи легли на темный камень, сделав его бордовым, черные окна, как пустые глазницы, смотрели на девушку. Вики вспомнила слова Сэми: если своя кровь слаба, значит, ты должен добыть чужую. Вспомнила сцену на потолке центральной залы: дева со вспоротыми руками и алыми нитями вен. Смысл мертвецкой открылся с новой, устрашающей стороны. «Все это было давно», — успокоила себя Вики, — «Здесь нет никаких призраков».

Всегда шумный внутренний двор пустовал — один только Бонт поджидал у статуи заклинательницы. Заметив Вики, он устремился к ней навстречу. Девушка почти бежала. Предупреждения Фидеро, дурные сны и неестественное ощущение грядущего заставляли сердце колотиться. «Хватит с меня», — думала она, приближаясь к Бонту, — «Сейчас я узнаю имя и сразу отправлюсь с ним к Кроули. Пусть он разбирается с Фенцио сам». Усталость брала над страхом вверх, но шрам под грудью еще зудел. «Ну уж нет», — тут же решила Вики, — «Кто такой этот Фенцио, чтобы отнимать мою память? Чтобы брать мою кровь силой? Чтобы отбирать жизни? Я узнаю, для чего тебе это. Я в шаге от правды, и сейчас точно не время отказываться от нее».

— Где же ты была? — спросил Бонт, поравнявшись. Ему пришлось подстроиться под быстрый шаг девушки. Она даже не взглянула не него, продолжая идти.

— Меня задержал Фидеро.

Бонт остановился и рассеянно спросил.

— Фидеро? Зачем ты была ему нужна?...

Вики пришлось остановиться тоже. Она стояла уже на третьей ступени, ведущей ко второму этажу, и сделалась выше Бонта на голову. Вместо ответа девушка пожала плечами.

— Светская беседа? Не знаю, Бонт. Что с тобой?

— Кажется, только что я… Я… — он пытался, но никак не мог произнести. Впрочем Вики по пылающему взгляду поняла: вероятно, всегда праведный Бонт испытал и другую сторону любви — ревность и желание обладать. Она спустилась к нему и взяла горячую руку в свою. Он тут же поднял ее ладонь к своей щеке и прикрыл глаза, забываясь.

— Пожалуйста, идем, — голос Вики дрожал. Эта интимная близость манила и пугала одновременно. Бонт прикоснулся губами к костяшкам пальцев, и Вики мягко отняла руку. — Идем, — попросила она снова.

Травник открыл дверь после второго стука. Он вежливо пропустил обоих в комнату — ничем не отличающуюся от той, в которой жила Вики. Широкий подоконник укрывал желтый пергамент, на котором сушились разноцветные веточки и палочки — черные, красные, изумрудные и молочные. Вики узнала бледно-зеленые листочки череды, мелиссы, зверобоя. Тут же в жестяной кружке стоял свечной огарок, дрожащее пламя которого кидало на стены причудливые тени. Пахло полуденным полем и выжженной травой. Уже седой мужчина, тощий, как высохшая ветка, слегка наклоненный всем телом вперед — вероятно, скрюченный за много лет под тяжестью своего короба, — сел на постели и выжидающе посмотрел на вошедших. Вики объяснила причину визита и с видом знатока принялась рассматривать товары. Были у него и амулеты и обереги; и склянки с цветными настойками, запарками и ядами; и ароматные специи; и затейливые цветы и растения. Вики ко всему проявляла живой интерес, но того, зачем они пришли, не было.

— А Черный обелиск? — спросила она между прочим, — неужели нет?

Брови травника поползли к волосам.

— Такое только по заказу.

— И кто же заказывал эти цветы в школе? — спросил Бонт.

— Так вот зачем вы здесь, — Желтые глаза травника заблестели заинтересованно. Он перевел взгляд на Вики и указал худым, как кость, пальцем на шею девушки. — Что это у вас?

— Духи. — Вики приподняла флакончик повыше.

— Духи! — вторил мужчина, — да вы едва отличите багульник от болиголова. Посмотреть на мои товары, ха! Дайте сюда свои духи, и я назову имя.

Он требовательно протянул раскрытую ладонь. Не отводя взгляда от дрожащей руки, Вики сорвала флакончик с шеи и положила его на подоконник. Возможно, он стоил много денег, но она ждала ответов так долго.

— А теперь имя.

— Добрый обмен, — мужчина прищурился и, уперев руки в колени, тяжело поднялся. Он выпрямился, и Вики подивилась его росту — он был выше Бонта. Сердце ее стучало тихо-тихо, словно боясь спугнуть удачу. Травник меж тем открыл рот — но вместо слова раздался шумный свит, словно кто-то бесконечно сжимал его легкие, как кузнечные меха. Выпученные и испуганные глаза мужчины быстро вращались, он схватил себя за ворот рубахи и рванул со всей мощью, высвобождая впадающую внутрь грудь. Из носа выступила кровь, в уголках открытых губ показалась пена, и травник упал замертво, задев головой подол платья Вики.

Бонт любил историю — потому что своего прошлого просто не было. Он оказался в школе в шестилетнем возрасте. Тогда он твердо знал, что ему исполнилось шесть, и это все, о чем он помнил. Скорее всего родители Бонта исходили из знати — крестьянские дети едва ли умеют считать и не понимают, сколько им точных лет. Только почему родные оставили его? Какое имя он носил? Почему потерял детские воспоминания? Сперва эти вопросы мучили Бонта, но время шло, а ответы не приходили. Мальчик докучал вопросами Мисселину: она отвечала, что Бонта принесли рыбаки — якобы ребенка прибило морской волной. Да разве море Мрачных волн оставит свой улов, выбросит добычу на берег? Геральд всякий раз придумывал новое: травник притащил Бонта в своем кузовке; его принес на спине сокол; из леса вышло чудовище и оставило Бонта на опушке. Фенцио буднично говорил, будто бы Бонт родился из огня и воды заклинателей школы. Его растили как приемыша, не сближаясь с ним достаточно сильно, но и не отдаляясь: обучали и придумывали досуг; развлекали фокусами, когда тот грустил. Мальчика берегли от зла, он не видел жестокости, и многие ученики поражались простоте и доброте Бонта. Возмужав, он, конечно, соображал, кто достоин доверия, а кто пытается получить от него необходимое обманом — но в его сердце всякому подлецу находилось прощение. 

Вики Бонт относил к первым. Запутавшаяся, растерянная, пришедшая в школу ради него или за ним — и забывшая о прошлом по воле Фенцио. Может быть, она что-то знала о Бонте, поэтому Фенцио пришлось провести над ней Обряд первой крови по-настоящему? Ах, вот бы она вспомнила! Шанс на это невелик: хотя Фенцио слаб кровью и не разбирается в ведьмовстве, ритуал все же был проведен. Только сильнейшая ведьма способна побороться с последствиями Обряда. Бонт снова мучился вопросами. Ему хотелось отправить к Фенцио и спросить напрямую: зачем? какую тайную заклинатели стерегут от него? Но, как и в детстве, ответов не будет. 

Он привык искать ответы сам, в книгах о прошлом. Бонт считал себя любителем истории: не только знатоком, чем мог похвастаться любой выходец Ордена черных одежд, а тем, кто изучал, сопоставлял и делал выводы. Он знал множество дат — важных и не очень; знал множество имен — громких и едва знакомых; знал множество легенд — про отвагу и про любовь. Бонт знал легенду про Алишу и Алия. Говорят, Алиша была темной леди, а Алия — светлым лордом. Они так сильно полюбили друг друга, что отреклись от своих имен и ушли разбойничать в леса. Конечно, это лишь предание, сохранившееся только в книгах со сказками и легендами. Но Бонт знал и события, случившиеся много веков назад. Доподлинно известно, что Алианна Толлэк, наследница дома нынешних Водных просторов, сбежала из-под венца и отправилась в странствия по Тенебрису, где посетила Залиеру и разделила ложе с рабом из Золотых степей. Домой она вернулась с первенцем, похожего на дикаря: с раскосыми темными глазами, кожей цвета раскаленного песка и черными, как ночь, волосами. С раба, сраженного красотой Алианны, начался бунт — такой жестокости, что Каменный пролив между Залиерой и Небесами окрасился красным. Алианна заслуживала наказания, но вряд ли кто-то мог указать девушке на ее место — знаменосцы почитают своего сюзерена как короля, а Алианну любили как свою принцессу. Своенравная, унаследовавшая железную волю отца — она сделала бежавшего за ней раба мужем, а общего сына — наследником. Знал Бонт и то, что записывали современники: Соннелон Фаньяно после смерти жены, Розы, взял розу в качестве родового герба и вырастил диковинный розовый сад. Роза умерла в муках, рожая на свет дочь, — прекрасную, как цветок, и девочка стала утешением и спасением для Соннелона. 

Любовь… Что она творила с сердцами! Что она творила с сердцем Бонта! Рядом с Вики Бонт ощущал только радость, яркую и игривую, как пузырьки в сладком фруктовом вине. Он глубоко понял и Алианну, и ее мужа-раба, и Соннелона. Хотелось вечно смотреть на Вики, любоваться ею. Ее немного стеснительный вид вызывал внутри бурю, дрожащие ресницы заставляли задержать дыхание, приоткрытые губы — упасть на колени и молить о поцелуе. Бонт мог бы соврать, что о большем и не мечтал, но он стал сжимать ее ладонь чуть крепче, чуть дольше задерживал взгляд на губах и поднимающейся волнительно груди. 

Бонт знал историю. Он знал об Эдварде Лейке, который на 317-м турнире Победы вручил венец королевы любви и красоты Мариссе Найтшилд. Для супруги Эдварда это стало оскорбительнее еще и тем, что она носила под сердцем наследника, а Марисса больше спешила в мужскую постель, чем замуж. Никто не скажет, чем закончилась та ночь для Эдварда и Мариссы; говорят, пара поделила один шатер на двоих. На следующий же день Марисса подарила танец Грегу Блэквуду Ширскому. Эдвард забил его до смерти в общем поединке. Тем же вечером Марисса, вместо того чтобы последовать в шатер к Эдварду, отправилась в родовой замок. Эдвард со своими людьми шел за ней, оставляя позади реки крови. Он вырезал отряды, которые отправляли Найтшилды в защиту дочери. Слуги рассказали, что, когда Эдвард добрался до замка, то упал перед Мариссой на колени, умоляя отправиться с собой. «Ты пойдешь со мной, или я погублю весь твой род», — сказал Эдвард, обнажив меч. Она отвергла мужчину в гневе: «Я никогда не буду принадлежать тебе одному: уведи меня силой, и я лягу с тобой — но вечером лягу с конюхом, утром — с кузнецом и оруженосцем. Весь двор будет знать меня и смеяться над тобой. Запри меня в башне, и я выброшусь на камни; привяжи к себе, и моя жизнь закончится в петле этой веревки». Эдвард был человеком слова. Он зарубил отца, мать и двенадцатилетнего брата Мариссы, кого та любила больше всех, заставляя девушку смотреть. Она кричала и билась так, что расшибла голову насмерть. Впрочем, говорят также, что ее убил сам Эдвард — и покончил с собой, насадившись на острие собственного меча подбородком. Род Найтшилдов прервался. Вдова Эдварда выполнила свой долг: она родила крепкого мальчика с глазами отца, который вырос в нелюбви, но все же стал ростком новой ветви дома Лейк. 

Любовь! Любовь, смешанная с желанием, — опасное варево. Чем больше Бонт узнавал любовь, тем меньше ему хотелось вспоминать. Он знал истории про жертвенность; про вожделение столь острое и жгучее, что приводило к тысячам смертей; про боль и излечение; про отречение и гордость. И что делать со своей любовью Бонт решительно не понимал. Сначала ему хотелось, чтобы Вики улыбалась, позже — чтобы улыбалась ему одному. Сначала он просил разрешения лишь любоваться ею, позже — касался губами ее пальцев и умирал. Стоило Вики показать ноготок, как Бонт требовал всю руку. Его сердце горело, грудь пылала рядом с ней! Такое мощное чувство пугало и окрыляло одновременно. Вики сделалась всем, к чему Бонт проявлял интерес. Он стал рассеянным и невнимательным. Он смотрел на строчки, но буквы складывались в ее лик. Бонт кинулся к ней тогда, в комнате травника, закрыв собой вид на мертвеца. Вики подняла на Бонта испуганные глаза, и Бонт никогда не чувствовал такого страха — страха за другого человека. 

— Миледи, ты в порядке? 

Она закивала, ее подбородок плаксиво задрожал, но Вики сурово поджала губы. У нее отняли ответы и возможность узнать правду, но она не проронила ни слезинки. Стойкость восхитила Бонта настолько, что он не сдержал порыва и легко, почти касаясь, поцеловал девушку в горячий лоб. В этот момент Бонт совсем забыл про покойника — да, впрочем, и вообще обо всем мире. Он хотел бы, чтобы этот жест выглядел утешающим. Но в мечтах юноша возвращался к поцелую снова и снова и с каждым разом позволял себе все больше и больше. Вот бы он поцеловал лоб и спустился губами от переносицы к кончику носа; вот бы она потянулась навстречу, дрожа не от испуга, а от желания, тогда бы он поцеловал ее в губы, по-настоящему, очень нежно и деликатно. 

Тьма, в которой блаженствовал Бонт, вдруг вспыхнула искрой, которая переместилась с чужих пальцев на фитиль свечи. Бонт зажмурился, прикрывая глаза ладонью. Тени заплясали на деревянных стеллажах, которые уходили в темный потолок библиотечной башни. Перед Бонтом оказался высокий и широкоплечий брюнет с дерзкой ухмылкой. Парень носил мягкий бархатный жакет, летний плащ был пристегнут к плечам украшениями в виде змеек из красного золота и глазками-рубинами. Отстроченные легким мехом полы плаща волочились за вошедшим, и Бонт подивился, как в своих мечтах не услышал шороха сена. Это, конечно, был Люцифер — красная змея на черном песке. Он поднял книгу, над которой сидел Бонт, и прочитав название, хмыкнул: 

— «Баллады и сказания о любви». Женское чтиво. Планируете впечатлить сказками свою непризнанную? 

— Здесь нет законных и непризнанных детей. Вы все отрекаетесь от семьи. — Бонт поднялся, не сводя глаз с пламени. — Вам стоит быть осторожнее с огнем в библиотеке. — Прежде он редко, даже почти никогда, не злился и всякому злодеянию находил оправдание. Но оскорбление Вики сделало его взгляд тяжелым. Люцифер ухмылялся, и Бонт вдруг произнес: — В более дремучие времена я бы убил вас за эти слова. 

Люцифер казался потрясенным. Змейки испуганно мерцали темными рубинами. Гнев тихого и спокойного Бонта удивил его. 

— Я пришел с вестью от Геральда: совет начался без вас. 

— Извинитесь, — Бонт проигнорировал сказанное. Его голос заледенел. 

— Вам стоит перестать стыдиться правды, она — непризнанная, и вы хотите сделать ее своей. — Люцифер опять забавлялся, но, заметив решимость в глазах Бонта, смягчил тон и приложил руку к сердцу, всем видом показывая раскаянье. — Мне жаль, если мои слова бросили тень на ее честь. 

Ничего не говоря, Бонт покинул помещение и быстрым шагом преодолел три этажа башни. Его серая туника и пепельные волосы почти сливались с темным камнем коридоров, только яростно блестели светлые глаза. Вечерний воздух обдал прохладой, свежесть отрезвила. Бонт резко остановился, запустил руку в волосы, взъерошивая, поднял голову и взглянул на убывающую луну. Что происходит с ним? Бонт хотел было подняться и принести Люциферу извинения за излишнюю резкость, но застыл у тяжелой дубовой двери. Поразмыслив, что Люцифер вернее всего просто посмеется над его поступком, Бонт горько вздохнул и побрел в сторону главной башни. 

Хотя он знал, что Вики уже спит, ему отчаянно хотелось встретить ее случайно. На всякий случай он сорвал пурпурную веточку волчьей травы. Бонт видел в ней красоту, но подумал, что Вики наверняка засушит увесистую кисточку для какого-нибудь отвара. Цветок казался черным в синих сумерках. «Я сошел с ума. Готовлюсь к встрече, которой не суждено сбыться», — без всякой эмоции подумал Бонт, зажимая нежные лепестки в ладони. 

Совет располагался в круглой комнате на самом верху донжона. Отсюда из узких окон любой мог узреть, какой значительной школа была много десятилетий назад: и ее сады, и башни заклинателей, и комнаты учеников, и склады, и конюшни и хлева, теперь пришедшие в упадок и заросшие бурьяном. Школа строилась, чтобы стать домом для тысячи заклинателей, которых сейчас чуть больше тридцати. Но в былое время школа жила. Из Тенебриса переплывали Бескрайние воды жители Золотых степей: высокие и смуглые, с глазами узкими и хитрыми, одетые в богатые меха и кожу; учились заклинательству и богатые господа Залиеры: мягкотелые, изнеженные, гологрудые — что мужчины, что женщины. Из Элиона — горожане бессчетного числа нынешних колоний Тосшоса, которые в те времена еще дышали свободно и хранили независимость: трудолюбивые фалларианцы; пахнущие морем луситанцы; холодные, как их горы, авильцы; бледные, прячущиеся от солнца в лесах, целтийцы — и гордые, непокоренные иллирийцы. Были ноктеранцы с кожей черной, словно сама земля, и даже таинственные бхеанайцы. Прежде заклинатель служил дому защитником, оружием, которое сулило победу на любом ратном поле. Чем сильнее заклинатель — тем больше денег. Это и привлекало учеников… Слава и богатство заставляли навсегда отказываться от родных и вставать на службу в том числе к врагам своих семей. Однако ветер Войны проклятий смахнул со школы роскошь и величие с легкостью, будто пыль. 

Из узких окон нельзя было увидеть лишь внутренний дворик жилых комнат и статую Хранителя штормов. Бонт попытался вспомнить ее вид. Камнерез оказался умельцем и даже смог передать красоту этой женщины. Большие миндалевидные глаза, прямой нос, лицо мягким треугольником, плавные, изящные жесты ладоней. Мягкость… Слишком много мягкости оказалось в этом каменном изваянии — мастеру следовало бы изобразить женщину со щитом и мечом. Ее звали Фрия, и это имя даже Шепфа заставляло с ненавистью сжимать кулаки. Слишком сильная, слишком горделивая, слишком властолюбивая. Такие рождались и прежде, еще при матери Вардариссы — люди, способные управлять стихией, рано или поздно захотят управлять миром. Однако война миновала время суккубов — но объяла Небеса при Шепфа. 

Фрия выступила с небольшим войском заклинателей на 419-й год Победы. Она шла к юго-востоку, от Сумеречных песков к Медвежьим холмам, отрезав от владений Шепфа Юг и половину Шири. Когда на пути встали Волчьи угодья и Жуткие топи, продвижение замедлилось; к тому времени война раздирала Небеса уже два года. Любое промедление выводило нетерпеливую Фрию из себя, и это сыграло роль. Она уперлась в тридцатитысячное войско Шепфа на половине пути к Цитадели. Его возглавлял сэр Гарольд Стоквуд, блестящий стратег и отважный воин. Кто знает, чем бы все кончилось, если бы Фрия действовала холодной головой. Но переменчивая, как море, скорая на гнев и расправу Фрия выманила Гарольда к берегу, пообещав, что явится одна. И сдержала обещание: одинокая женская фигура встретила Гарольда и его полчище на берегу Бескрайних вод, у рек Три Сестры, где Старшая соединялась с большой водой. Что произошло дальше неизвестно наверняка: одни чернецы считают, что Фрия утонула, не сумев совладать со столь мощной стихией. Другие — что Стоквуду все же удалось ранить Хранителя, и она, как камень, легла на дно — на дно той воды, которую обрушила на землю до самой Шири, погубив одной волной тридцать тысяч человек. 

Битву, длившуюся не дольше взмаха ладони, окрестили Разливом. Сестер стало пять: Старшая, Средняя, Младшая и две безымянных — Правая и Левая. Волчьи угодья, Медвежьи холмы и Жуткие топи с тех пор стали звать Водными просторами — так и закрепилось, хотя спустя много лет вода все же схлынула отовсюду, кроме Леса-утопленника у самого берега, где стояла Фрия. Болота, озера и реки просторов напитались сполна. Война проклятий шатко и валко продлилась еще три года и завершилась запретом использовать заклятия на человеке. Заклинатели вдруг стали бесполезной игрушкой. Дешевой и предназначенной только для развлечения. Школа шутов и дураков. 

«А ведь Фрию тоже вела любовь», — мрачно подумал Бонд, садясь к остальным, — «Любовь к власти и престолам». Наверное, его думы отразились на лице, поскольку Мисселина сразу обратилась к нему: 

— Бонт, все хорошо? Ты не болен? 

Бонт ободряюще улыбнулся, чтобы успокоить женщину. Большой круглый стол запросто вместил тех немногих, кто руководил школой. Фенцио с вечно злым лицом, Мисселина, знавшая стихии понемногу, Фидеро, Хранитель ветра, и чернец Геральд, сумевший познать силу огня. Все когда-то носили имена, но школа отобрала прошлое у каждого. «Впрочем, у меня забрали больше всех», — невесело подумал Бонт, — «У меня — и Геральда». Геральду исполнилось девять или десять лет, когда его подобрал Орден черных одежд. Его родители, возможно, погибли во время последнего, четвертого, восстания Шепфамалума. Оно затянулось на год и стало одним из самых долгих. Геральд рассказывал, что солдаты пришли в деревню ночью. Он видел много огня, горели деревья, дома, кони, люди… Крыши с грохотом опадали внутрь стен, суетились живые, стонали умирающие. Во тьме виднелись лишь яркие красные угли и белые обезумевшие глаза жителей. Крики и ржание смешались в страшный звук. Мать усадила его на лошадь к соседу и растворилась в черном дыму. К утру беглецы достигли Змеиного ока, небольшого участка, очерченного двумя мелкими реками в форме глаза. Тропа Цитадели проходила ровно посередине, разрезая зелень черной полосой. Орден принимает только детей, и сосед оставил Геральда. Мальчик надел белое — знак чистоты без знаний. Его обучали истории и гербам, цифрам и письму, лечению болезней и строению тела, алхимии и металлам, сторонам света и землям. Лишь к тридцати годам он сменил одежду на черное и поступил на службу в школу. Здесь же он пробудил в себе стихию огня. Правда, в отличие от Фидеро, его умение сильно отличалось: он едва мог разжечь огонек на ладони — зато умел отыскать в себе силу, чему и учил других. Бонта он обучал всему, что знал сам, однако мальчик увлекся одной историей. 

Судя по напряженным лицам, Бонт застал спор между участниками совета. Геральд сидел, скрестив руки на груди, Фенцио сжимал посох до побелевших пальцев, Мисселина натянуто улыбалась с посеревшим лицом — и только Фидеро, кажется, находил обстановку конфликта приятной. Подождав, когда Бонт присоединится, он произнес тоном, будто говорил о хорошей погоде: 

— Бедняга наверняка поперхнулся от жадности, почему сразу убийство? Пусть Сирота закопает бедолагу здесь — сделайте вид, что ничего не случилось. 

— Мы должны сообщить об этих смертях в столицу, — настаивал Геральд. 

— Возможно, Цитадели в самом деле не стоит знать о наших проблемах, — проскрипел Фенцио. — Вместо помощи Его светлейшество сделает все, чтобы наши дела стали еще хуже. 

Наступило молчание. Фидеро склонил голову к плечу и лукаво посмотрел на чернеца. 

— Твоя вера во влиятельность Шепфа поражает меня, дорогой Геральд. Поверь, делами государства управляет совет чуть больше нашего, пока Его светлейшество прозябает над книжками в башне короля, словно запертая отцом принцесса. Что до его доброты, — он вдруг посмотрел на Бонта, заставляя всех сделать то же самое, — то мы знаем, чего стоит его милосердие. 

Бонту стало неловко под взглядами старших заклинателей, он явственно осознал, что не только Фенцио хранил от него секреты. «На то есть причины», — подумал он, опуская глаза, — «Я верю, что в этом нет злого умысла». Из всех только Фидеро ему не нравился. Что он хотел от Вики? Геральд поспорил снова: 

— Тем не менее у Шепфа есть силы найти губителя. Есть мечи, есть власть. 

— Силы? — Фидеро посмеялся над словами Геральда. — Да что мы вообще знаем об этих сущностях? Красная у него кровь или зеленая? Спаслось ли двое или их было больше? Бонт, расскажи нам, как горящий Афиум ушел под воду. Как знать, что Небеса не ждет та же участь? Из-за чего горящий Афиум ушел под воду…

— Этого никто не знает, — растерянно произнес Бонт, не понимая сути разговора. 

— Бонт, спасибо, — прервал его Геральд и гневно добавил: — Это измена, Фидеро. 

— В таком случае Шепфа обязан заключить меня под стражу прямо сейчас, — Фидеро помолчал. — Видите? Ничего. Шепфа не всемогущ, — он развел руками, и по комнате прошел сквозняк, — Шепфа взял меня шутом, и мне хватает ума быть дураком при дворе. У вас же должно хватить ума никому о моих словах не докладывать — иначе трясти деньги с нерадивых учеников будет некому. 

— Кстати об этом, — оживилась Мисселина, радуясь смене темы, — мы давно не получали золота от Уфира. Он так и не выплатил свою часть за обучение. 

— Говорят, он сейчас в Ноктеране, — буркнул Фенцио. — Уж не в Беханайя ли он сулится? Абсолютно бесталанный, но совершенно беспринципный — с него может статься увлечение чем-нибудь диким и запретным. 

— Если он еще в Ноктеране, то получить золото не будет проблемой, — Фидеро подбросил невесть откуда взявшийся медяк, и он завис в воздухе, весело подпрыгивая. — С печатью Шепфа новость об Уфире отправится королю Ноктерана со следующим кораблем — и делу край. Однако, друзья, мы засиделись и ни к чему не пришли. Оставляю решение за Кроули — он владетель школы и знает, в чем благо для всех нас. 

Медяк со звоном упал на стол. Участники совета неторопливо поднялись, только Бонт остался на месте. 

— Доброй ночи, — он кивнул уходившим заклинателем, мягко улыбаясь. — Я погашу свечи. 

Ему хотелось побыть одному и еще немного помечтать. Смятые лепестки волчьей травы лежали на его раскрытой ладони. Он коснулся их подушечками большого и указательного пальцев, как всегда украдкой касался волос Вики, когда она становилась впереди. В толпе учеников он смотрел только на нее, только ей впервые и без стеснения говорил, как она красива, страдая от того, что слова не выразят и сотой доли его восхищения. Бонт обожал Вики, но не понимал природы этой любви — чувство росло стремительно, как смертельная волна. Впрочем, Эдвард Лейк положил жизнь к ногам Мариссы после одного лишь взгляда. «И нам тоже не быть вместе», — эта мысль заставляла лихорадочно стучать сердце, словно Бонта загнали в ловушку, — «Не потому, что у нее теперь есть только долг. А потому, что у нее нет любви».

Раньше его любви хватало на двоих. Ему было достаточно любить, теперь же сердце жаждало быть любимым, страстно желало увидеть в ее глазах отражение глубокой нежности — и он бы без всяких колебаний умер ради этого. 

Стало прохладнее, из узких окон потянуло ночной свежестью. Лес ершился верхушками на фоне синего глубокого неба, усыпанного яркими блестящими звездами. Пахло полежавшим сеном, свечными огарками и сыростью — по преданию, именно в этой комнате заперли последнюю ведьму крови, и даже камень смягчился от ее слез. Слышались тихие перешептывания листвы, перекликивание ночных птиц эхом доносилось из леса, растворяясь по пути в темноте. Показалась и тут же спряталась оранжевая луна, на миг озарившая мир бледным светом. За спиной раздались шаги. 

— Вернулся за медяком, — проговорил Фидеро серьезно и сел напротив Бонта. Парень едва признал в мужчине шута, которым тот предстал на совете. Хранитель бросил мимолетный взгляд на цветок в ладонях юноши: — Она сказала, что разбирается в травах, а ты уже готов тащить ей каждую соринку. Думаешь, эта палка ее впечатлит? 

— Что вам нужно? — Бонт привык, когда его доброту принимали за слабость. Он многим позволял пользоваться собой — и позже прощал себя и других за это. Что плохого в том, чтобы быть полезным людям? Пусть даже и с ущербом для себя. Однако использовать Вики он не позволит. 

Фидеро со скучающим видом пожал плечами. 

— В сущности ничего. Я всего лишь дурак Его светлейшества, а цель у шута одна — развлечение господ, — в его руке что-то блеснуло, и он выложил на стол стеклянный осколок не больше ладони. — Развлекись. Подумай о ней и увидишь, чем она занята. Также советую иногда подсматривать за Шепфа — он, как и ты, увлечен историей, но, в отличие от тебя, лично участвовал во многих событиях. 

— Что это? — Бонт аккуратно поднял стекляшку, и в ней отразился его непонимающий взгляд. 

— Зеркало Небытия, очень занятная вещица. Попробуй! 

Бонт с недоверием посмотрел на сияющее лицо Фидеро, но все же закрыл глаза и представил Вики. Ее красивое лицо в обрамлении темных локонов, пухлые губы, сведенные к переносице брови, придающие упрямое выражение. А когда открыл глаза, то увидел этот образ в зеркале — она спала, шумно выдыхая через нос, волосы разметались по постели, пальцы с силой сжимают покрывало. «Ей снится кошмар», — подумал Бонт с тревогой. Он перевел взгляд на Фидеро и снова на зеркало, боясь, что это обман, и Вики сейчас же пропадет. Но возлюбленная не исчезла: ее рот открылся в немом крике и она, резко сев на кровати, уставилась прямо на Бонта.

— Это тебе, — Бонт наклонился, словно слуга, опуская перед Вики тарелку. По одному только запаху она сразу догадалась, что перед ней земляничный пирог. Сладкий и горячий розовый сок стекал с песочных боков, теплый пар просился прямиком в нос. Вики почувствовала, как все в столовой зале смотрят на нее. — Я попросил на кухне. Ты же любишь. 

Бонт не стал садиться рядом, понимая, что и так привлек много внимания. Он улыбнулся, прощаясь, его серые глаза светились теплом и счастьем. Мими проводила его задумчивым взглядом и обратилась к Вики: 

— И? Ты скажешь, что это нормально? Может быть, даже мило? 

Вики попробовала кусочек пирога и бесцветным голосом ответила: 

— По крайней мере, это вкусно. 

Остаток обеда прошел в тишине, только ложки стучали о тарелки. От запеченой говядины, развалившейся в соусе из меда и горчицы, поднимался ароматный дымок, холодные капельки собрались на горлышке глиняного кувшина с горьким пивом, хлеб хрустел корочкой при разламывании. Сверху за учениками наблюдали изображения заклинателей: мужчина, танцующий с воздухом, молодая женщина, играющая с водой, старик с костерками на руках и юная девушка с раскрытыми венами. Вики поежилась, подумав о несчастной, по спине побежали мурашки. Мими сидела напротив: сегодня она выбрала платье из пурпурного бархата, расшитое желтым золотом. Ее белые плечи и грудь по обыкновению открывались всему миру для любования; волосы были собраны заботливыми руками Вики в высокую прическу на приавардский манер и закреплены золотым обручем с черными опалами, которые переливались радугой на свету. Бонт даже не взглянул на нее, во всем мире он видел только Вики. 

Отвечала ли она Бонту взаимностью? Вики старалась услышать свое сердце, но оно молчало. Она практически ничего не знала о Бонте, не знала, что это был за человек, на какие поступки он способен. Что толку в красивом лице? Она остерегалась и чувств Бонта. Его любовь была подобна пожару: начавшееся с безобидной искорки чувство вдруг разрослось до бушующего пламени, способное пожрать их двоих. Это и ласкало, и тревожило девичье сердце. Неужели человек способен полюбить столь сильно с первого мгновения? Или этому способствовало что-то неестественное? Например, еще один обряд? Но возможно ли это? Мими отвечала, что она способна очаровать любого, но лишь на короткое время, и уж тем более она не способна заставить человека полюбить другого. Снова вопросы… Вики покачала головой.

Смерть травника едва не заставила Вики сдаться. Шрам под сердцем подзажил и зудел все меньше, открытие тайн уже не казалось таким важным. Пред глазами появлялись манящие образы будущей жизни. «Что, если просто жить?», — думала Вики, — «Выучить пару трюков с водой или воздухом, заделаться в целительницы и продавать отвары и обереги, чтобы выплатить Школе за обучение. Поселиться рядом, чтобы видеться с Бонтом. И жить, жить, жить». Однако в следующее мгновение ей казалось, что она чувствует соль папиных слез на губах, и решимость возвращалась. «Да оставят ли меня кошмары? Эти ужасы сведут меня с ума прежде, чем я закончу обучение». Она договорилась с Мими, что они сходят в библиотеку вместе, чтобы поискать информацию о Черном обелиске. Может быть, хотя бы его предназначение прольет свет на сгущающуюся тьму. Признаваться в безграмотности было неловко, словно Вики подтверждала свое низкое происхождение, жар обжигал щеки от стыда, но Мими будто не услышала этих слов. Она с радостью закивала и заговорщицки заговорила: «Пойдем сразу после занятия с Геральдом». 

День выдался погожий, стоял пик лета. Небо над Школой раскинулось светло-голубым безоблачным сводом. Легкий ветерок принес с собой озерную прохладу и запахи леса: сочной зеленой травы, свежего сруба, тягучей смолы с поломанной ветви. Вики чувствовала от волос Мими едва уловимый цветочный аромат и думала, что, наверное, тоже стоит начать пользоваться духами. Флакончик приятно охлаждал тело под платьем. «Какое приятное случилось лето», — с досадой размышляла Вики, подставляя лицо солнцу. Она чувствовала себя прекрасно. — «Как бы мне хотелось оказаться дома, рядом с папой, испечь земляничный пирог и угостить Звездочку морковкой. Ах, как же все-таки было бы хорошо». Они подходили к астрологической башне, подножие которой заросло высокой зеленью и дикими цветами. В тихом перешептывании травы чудилось древнее эхо того шелеста, что слышали сотни поколений заклинателей до них. Вики не удержалась и сорвала пару веточек, чтобы засушить. 

Занятие проходило на последнем, четвертом, этаже астрологической башни. Здесь полукругом стояли каменные тумбы, на которые ночью ставятся специальные трубы с линзами, сквозь которые видны даже пятнышки на луне. Облаченный во все черное Геральд казался тенью на стене. Крыши не было, и сейчас полуденное солнце пекло макушку и грело щеки. В высоких и широких зубьях башни, защищавших от ветра, Вики заметила длинные и узкие окна бойниц. Мутная, несформированная мысль об их назначении мелькнула где-то далеко.

Сколько же времени прошло? Время тянулось словно мед с ложки. Только что сорванные, казалось, веточки уже подсохли на солнце, прекрасное самочувствие обернулось дурнотой, от которой подкашивались ноги и мир плыл перед глазами. Монотонный и красивый голос Геральда звучал где-то глубоко внутри головы, то сжимаясь в точку, то разрастаясь, достигая черепа и давя на белую кость. Перед Вики лежала ветка лимонного дерева. Геральд заставлял воздействовать на нее, чтобы пробудить силу. Над ухом зажужжала жирная ленивая муха, Вики отвлеклась, и острый шип вонзился в подушечку пальца. Блестящая алая капля выступила на коже и соскользнула на черный камень тумбы.

— Ай! — вскрикнула Вики и поднесла палец ко рту. Морок спал, под ногами вместо мягкого болота оказался твердый камень, разум заволокла красная пелена гнева. Вики огляделась: никто, кажется, не добился серьезных успехов. Проклятая лимонная ветка! Люцифер смог заставить ее гореть; ветка Сэми дергано перекатывалась по тумбе из-за рваных и непостоянных потоков воздуха. Ади, Вики и Мими смотрели на ветку обреченно. И никто, похоже, не испытал того же, что ощутила Вики. 

— Вряд ли у дерева откроются глаза и чувства ко мне, чтобы я могла что-нибудь с ней сделать, — зло прошипела Мими, глядя, как Геральд хвалит Люцифера — тот смотрел на старшего заклинателя со скучающим видом, словно поджог ему ничего не стоил. Сэми подобрался поближе к подругам и шепнул: 

— Сделайте с корягой хоть что-то. Простой фокус с ветром, иначе Геральд не отстанет, — отодвигаясь, он подмигнул Ади напротив, и тот, нескромно улыбнувшись, залился пунцом в цвет волос. 

— Я не могу ничего сделать. Я не умею! Не могу! — Вики злилась, по-настоящему злилась. Занятия с Геральдом заставляли ее страдать. Какая нелегкая привела ее в эту школу? Зачем? Чтобы выставить ее бестолковой перед всеми? Какой тайный смысл есть в ее нахождении здесь? Она ведь никогда — никогда! — не собиралась обучаться в Школе заклинательства. Ее кровь кипела от гнева, который обратился на несчастную ветку. Ах, будь она проклята! Пусть она изменится хоть как-то, пусть высохнет, пусть исчезнет! Вики едва сдерживала себя, чтобы не начать топать ногой от бессилия. 

…веточка вдруг скрючилась, словно червяк, и рассыпалась в пыль. 

Вскрикнув снова, Вики отскочила от тумбы, ошарашенная Мими кинулась к подруге. 

— Что ты сделала? 

— Понятия не имею, — Вики подняла руки, показывая, что не касалась ростка.

Геральд обернулся на крик. Ветер сдувал остатки лимонного деревца, словно песок. Девушка почувствовала, сколько взглядов обратилось к ней. 

— Это ведь кто-то из вас? Кто-то пошутил надо мной? — спросила она больше испуганно, чем грозно. 

Заклинатели молчали. Геральд встревоженно посмотрел на пустую тумбу. Глубокое сомнение отразилось на его лице, на лбу появилась складка. Ни огня, ни воздуха, ни воды — несложно было догадаться, о чем думал мужчина. Он скрестил руки перед собой. 

— Я недостаточно силен в заклинательстве, чтобы дать ответ о произошедшем. Мне придется вынести это на совет. Занятие окончено. 

Расстроившись, Вики с чувством провела ладонью по холодному камню, уничтожая доказательства произошедшего. Хотелось плакать. Мими осторожно обняла ее за плечи и коснулась губами виска. «Я так запуталась», — хотела ответить Вики, но слова умерли где-то в груди. Они стояли, обнявшись, наблюдая, как ученики покидают башню. Остались только Сэми и Ади. Люцифер, уходя, бросил на них насмешливый взгляд и криво ухмыльнулся. Мими прижала Вики крепче, словно опасаясь, что обе сейчас набросятся на него. Сэми выглядел обеспокоенным. Он осмотрелся и, убедившись, что его слышат только Вики, Мими и Ади, произнес: 

— Это сулит плохое, — мимо прошел последний ученик, и Сэми на мгновение замолчал, провожая его взглядом. Затем он продолжил: — Я видел сон. Луна и солнце стали одним целым, и в пепле горящего дерева родилась… 

— Горящего дерева… — вторила Вики, и образ из сна предстал пред глазами. Пепел кружил в воздухе и ложился льдом на плечи. Сэми знал о ее кошмарах, и сейчас выглядел расстроенным. В его глазах промелькнуло сомнение — видимо, он долго решался на рассказ о своих видениях. 

— … родилась тень, — неожиданно закончила Мими и тихим, но взволнованным голосом продолжила: — Я слышала об этом пророчестве… Впрочем, неважно от кого. Свет сойдется с тьмой, и в их объятьях родится тень. Горящее дерево есть в центре Седого леса. Этот огонь обжигает, но дерево не сгорает. Седой лес недалеко от Школы — полдня пути на лошади. 

Если бы не подоспевший на помощь Ади, Вики бы опустилась на пол. Его ладони казались каменными из-за мозолей, которые появились от занятий с мечом, но это грубое прикосновение возвращало к жизни. Она разом вспомнила ночные кошмары, заставлявшие просыпаться с криками. Обряд первой крови, Фенцио, горящее дерево, Бонт, мужской крик боли, чаша, полная человеческой крови — образы смешались в одно мутное пятно. Не хватало лишь мазка, который бы открыл всю картину, — лепестка Черного обелиска. Дурнота усиливалась. 

— Спасибо, Ади, — ее голос прозвучал слабо. 

— Не за что, Уокер, — он все еще бережно придерживал ее за локоть, но не позволяя лишнего. 

Вики обратилась к Мими, надеясь, что они отправятся на поиски книги сейчас же. От загадок болела голова, и Вики отчаянно нуждалась в ответах. 

— Мне необходимо пойти в библиотечную башню.

Мими с готовностью взяла Вики под руку. 

— Я провожу, — вызвался Ади, с заботой осматривая Вики: — Планируешь снова падать? 

Та покачала головой. Она знала, что вне занятий Ади все упражнялся с мечом, и лишать его тренировочного времени, которого и так было мало, не собиралась. Даже несмотря на то, что становилось хуже. Голова кружилась, кровь разносила жар по телу, кожа пылала. Дотронувшись до щеки Вики, Мими едва не одернула руку — настолько горячей она была. Мими предложила перенести поход в библиотеку на другой день, но Вики отказалась. Силы еще позволяли идти. 

— Лучше бы тебе отправиться в постель, — обеспокоенно проговорила Мими, когда они вдвоем брели к библиотечной башне. — Я помню, что такое лихорадка. Она пришла на Юг с ней… 

Вики уже с трудом передвигала ноги. Вязкая кровь толчками пульсировала в теле, больно ударяясь о кожу и кости. В ушах шумело. Вокруг не было никого, дневная жара спала, мир окрасился в оранжевый цвет заката. Мими молчала, и Вики пришлось напомнить о разговоре, который связывал ее с реальностью, как хлипкий мостик меж двумя скалами. 

— Пришла с кем? — высохшие в миг губы слипались. 

— С ней. — Было заметно, что Мими хочет рассказать, но не решается. Она оглянулась перед тем, как продолжить: — Со Старшей дочерью. Страшная хворь косила южан. По ее наставлению мы… Мы не кладем умерших в землю. Мы сжигаем их на высоком костре, а пеплом посыпаем Цветочное поле. Мы возвращаем детей Матери, и за это она облагодетельствует нас. 

— Может быть, и правильно, — перед глазами плыла туманная дымка, Вики не понимала, о чем говорит Мими. — Я всегда боялась Сирот. Люди, зарабатывающие на смерти, не могут желать тебе жизни. 

Мими горько ухмыльнулась. 

— Старшую дочь ты бы страшилась сильнее. Она наводит ужас на всех. Даже на моих родителей — они слушают ее, правда. Только делают наоборот, если есть шанс, что она не узнает. Поэтому я здесь. Старшая дочь советовала выдать меня замуж за какого-то северного лорда, и теперь им приходится врать, что я сбежала в Школу. Я бы и тебе про нее не сказала, — она вдруг снова заговорщицки, но дружелюбно заулыбалась, — но секрет за секрет. Спасибо, что поделилась со мной. Никто не узнает, что ты не умеешь читать, Вики. Клянусь, я унесу эту тайну с собой — на костер или в могилу, неважно. 

Мими вдруг остановилась, обнимая Вики, и бархат ее платья приятно лег к коже. 

— Какая ты горячая, — засуетилась Мими. — Пойдем скорее, пока могила не забрала тебя раньше! 

Девушки скоро поднялись в библиотечную башню. Обычно она пустовала — из всех учеников читать умели едва ли пятеро. Это широкое, приземистое строение больше походило на кряжистую бабушку в широкой юбке. Несмотря на несуразный вид, стены башни, запятнанные временем и влажным мхом, говорили о старине. Верхушку обвивали бесчисленные ветви стебли, создавая безумную прическу, словно сама природа пыталась проникнуть внутрь и завладеть вековыми книгами. В самой башне камень хранил прохладу, сухие массивные книжные полки и шкафы поднимались ввысь, толпились заваленные свитками и раскрытыми книгами столы для чтения, свет лился из широких окон, многочисленные светильники зажигались и гасли вдали от столов и полок. На каменный пол всегда что-то капало, хотя влажности не было, и этот звук преследовал заклинателя на всех этажах. 

Их ждали тысячи книг: о науках и легендах, о проклятиях и лечении, о звездах и морских глубинах, о странах и государствах, об истории и предсказаниях. Вики встала, замерев. Пришлось опереться на стену, чтобы не упасть. Холод касался лопаток и пробирал до кости, остужая. Вики даже показалось, что становилось чуть легче. Будто издалека послышался голос Мими: она стала зачитывать вслух тексты с корешков книг и комментировать:

— «Хроники Раскола» — что-то историческое, видимо. «Песнь о Лунных королях» — а, об этом я слышала! Какие-то сказки. «Трактат о звездных знаках» — что-то ученое и скучное. «Темные ветра. Гримуар» — жуть… 

— Ищи что-то, связанное с растениями, — отозвалась Вики, надеясь, что Мими услышит ее. — Может быть, обрядами. 

С лестницы заговорил юноша: 

— Тогда вам стоит подняться наверх. Фенцио строго следит за своими книжками, и все они собраны на последнем этаже. 

Люцифер показался и, наклонившись на перила, с издевкой посмотрел на девушек. Мими вдруг обратилась к нему как к старому знакомому — и не без раздражения. 

— Люцифер, прошу, помоги. Это очень важно! 

— Не хочу, — ответил он и, поднимаясь, добавил: — Меня оскорбляет общество непризнанной. 

Мими бросилась за ним, выкрикивая проклятья. Заметив, как тяжело Вики идет следом, Мими постаралась сдержаться. Она взяла подругу за руку и, помогая Вики, зашипела: 

— Я знаю этого змееныша с детства, как же нам не повезло оказаться здесь всем вместе… 

Люцифер оказался наверху. Богато одетый в цвета своего дома, черный и красный, он всем видом показывал, что не принадлежит этому месту. «Наверняка, продал один из тысячи своих перстней, и теперь не должен Школе за обучение», — бесцветно подумала Вики. Сил на эмоции не было. Здесь сохранился сумрак, навевавший сон: окна замещали узкие бойницы, как и на всех верхних этажах башен Школы. На стенах дрожал огонь в светильниках, тени танцевали на шкафах. Вики села за стол поодаль от Люцифера. Этикет говорил ей сидеть с прямой спиной и устремленным вперед взглядом, но слабость заставила клониться носом к столу. Мими снова пошла к шкафам, в этот раз молча изучая названия книг. Скоро она вернулась с высокой стопкой. Люцифер нарочито громко посмеялся, увидев число книг. Он прошел мимо, кинув тонкую книжку Вики на стол. 

— Вот чтиво для твоего ума, непризнанная. Бонт чахнет над ним свободное время.

Он покинул этаж под злое шипение Мими: 

— Надеюсь, однажды ты отравишься своим ядом, подлая змея. — Покачав головой, Мими прочла название книжки: — «Сказки и баллады о любви». Хм. 

— За что ты так с ним? — Вики приходилось делать паузы между словами. Хотелось спать, но желание закончить не давало сомкнуть веки. Девушка чувствовала себя рыбой, попавшейся на крючок: оставаться пойманной означало смерть, но вырваться уже не получалось. 

— Он несколько раз тебя оскорбил! — вскипела Мими. — Его отец — Хранитель Юга. Поэтому он считает себя выше всех нас. Мы никогда не были особенно дружны, но только что река моего терпения вышла из берегов. 

В другой раз Вики бы, пожалуй, смогла защититься, но сейчас Вики не было дела до надменности Люцифера. Жизнь еле держалась в ней.  Когда началась эта хворь? Она почувствовала себя дурно еще на во время занятия с Геральдом, и с каждым мигом болезнь усиливалась. «Вероятно, я стояла на сквозняке», — подумала Вики, вспоминая, с какой легкостью сдул ветерок рассыпавшуюся лимонную ветвь, — «Зря я стояла на сквозняке». Она придвинула книжку поближе к себе, и та раскрылась сама, видимо там, где ее читали чаще всего. «Почему Бонту интересны эти глупости?», — Вики напрягла зрение, пытаясь разглядеть строчки. Они размылись в одно черное пятно. Мими мягко взяла книгу из ее рук. 

— Это просто сказка о любви, — сказала она, голос звучал по-матерински тепло, и Вики поняла, что мир уплывает от нее. — Очень грустная. В конце он жертвует собой, чтобы его любовь жила. — Она отложила книгу и взяла первую в стопке, — Начнем. Итак, «Растения и обереги»…

Спустя десяток книг Вики уснула, положив голову на сложенные перед собой руки. Сон случился жаркий и беспокойный. Она снова увидела Бонта: он стоял на корме большого корабля, одетый в черное, расписанное серебром. Рука в перчатке лежала на яблоке меча, который еще спал в ножнах, из-за плеча показалось темное оперение стрел. Он ждал встречи с кем-то, с кем его разлучили очень давно… Позади поднимались черные волны, впереди тонкой полосой виднелся берег, с которого доносился бой барабанов и тоскливое завывание медного горна, призывающего на смерть: «Ту-у-у-у-у, ту-у-у-у-у».

— Вики, ты слышишь? — Бонт обернулся, чтобы увидеть девушку. Из его шеи что-то торчало. «Рукоятка», — догадалась девушка. Быстрым движением юноша вынул кинжал, темное лезвие пропало в сумраке, из раны пульсирующим фонтаном забрызгала кровь. Бонт улыбнулся своей мягкой улыбкой, и на красивых губах запузырилась черная пена. 

— Вики, ты слышишь? — Мими мягко потрепала ее по плечу. — Черный обелиск используется вместе с девичьей кровью только в одном обряде… 

Жуткое видение исчезло. Мими резко замолчала. Вики подняла голову, просыпаясь. Мими смотрела на вход в читальню: наверху лестницы, улыбаясь, как во сне, стоял Бонт, и Вики вздрогнула. 

— Только в одном, все верно, — сказал он. — Не думал, что застану вас здесь. Позволите войти? 

Мими взглянула на Вики, та кивнула. Это движение отозвалось резкой болью в висках. Совсем стемнело, вечер принес прохладу. Жар сменился ознобом, тело трясло. Вики обняла себя за плечи. 

— Я не уйду, — предупредила Мими, пересаживаясь к Вики и прижимая ее к себе, как сестрицу. Прикоснувшись к ее коже, она едва заметно поморщилась, обжигаясь. 

— Прошу вас, — Бонт сел напротив, — выслушайте. Вы убедитесь, что я не желаю ей зла. И после — молю вас, — уйдите. Дело касается чувств. Дело касается двоих. 

Мими снова вопросительно взглянула на подругу. Вики кивнула, разрешая оставить ее. Заметив состояние девушки, Бонт протянул к ней руку, но у Вики не хватило сил на ответ — она сумела только повести плечом. Бонт оставил раскрытую ладонь.

— Каюсь, что действовал тайно, но не мог иначе. Словно чувствовал, что мои искания приведут к секрету, который лучше сохранить. Вы наверняка осведомлены о бедах Вики. Так случилось, что источник о покупателе Черного обелиска скоропостижно скончался. Но ведь травник не был единственным, кто понимал, зачем нужен Черный обелиск. Возможно, об этом знает Фенцио — но спрашивать напрямую и выдать свои намерения… Спросите у овцекрада, видел ли он вашу овцу, и тот ответит «Нет», — грустно улыбался Бонт. — Поэтому как и вы, я отправился сюда — в место, где бывал чаще любого другого заклинателя. Найти нужную книгу не составило труда. Черный обелиск и девичья кровь — что-то вроде приворотного зелья. К несчастью, я доверчив, а особенно доверчив к тем, кто меня воспитывал. Думаю, мне могли добавить эту отраву в еду или питье.

Все объяснялось так просто. Только кому это потребовалось? С каждым словом Бонта Вики чувствовала, как сжимаются объятья Мими. 

— Теперь я точно не уйду, — сказала Мими, — ты одержим ею. 

— Вы неправильно поняли, — Он обращался к Мими, но не сводил страдальческого взгляда с Вики. Его улыбка выражала муку, он был лишен возможности коснуться Вики и хоть как-то облегчить ее болезнь. — Это зелье не способно пробудить любовь там, где ее нет. Оно лишь усилило мое чувство, взрастило крепкое деревце любви из семени симпатии, — голос вдруг изменился, задрожал, его терпению приходил конец: — Теперь уходите. 

Вики с облегчением вздохнула. Где-то глубоко внутри своего сердца она боялась, что на самом деле Бонт ее не любил. Что никто не способен ее полюбить по-настоящему. 

Мими отрицательно покачала головой, но Вики вдруг попросила: 

— Пожалуйста, Мими… 

Она не хотела, чтобы признание Бонта кто-то видел. Несмотря на открытие о Черном обелиске, она понимала, что все, что скажет Бонт дальше, предназначалось только для Вики и принадлежало лишь им двоим. Мими с неохотой поднялась и строго посмотрела на юношу: 

— Я буду ждать этажом ниже. Если я услышу шум… Поверьте, я быстра столь же, сколько отважна. 

Бонт с благодарностью кивнул и, когда Мими вышла, пересел к Вики, которая стала заваливаться на бок без опоры. 

— Ты горишь. — шепнул он, прикоснувшись губами к ее виску. — И я горю вместе с тобой. Простишь ли ты меня за то, что я оставил тебя в поисках ответов?

— Бонт, — Вики смогла поднять руку. Она коснулась пальцами его груди, ощущая, как грохочет в ладонь хрупкое мужское сердце. Собрав последние силы для ответа, проговорила: — Ты обманут, как и я. 

Злые люди используют их обоих, чтобы достичь своих неясных целей. Может быть, Вики и хотела сердиться на Бонта за то, что он бросил ее на половине пути. Но эмоции отбирали жизненные соки, которых и так осталось немного. 

«Мне необходимо поспать, иначе я умру». 

— По-королевски великодушна, — сказал Бонт, и девушка почувствовала его улыбку. Он вел себя странно, будто Черный обелиск не был единственной его тайной. — Ты скромна, не расточительна, твои руки знают работу, тебе не чужды заботы простого человека. Как бы хорошо тебя приняла Цитадель… 

Это слово вонзилось в висок ножом, разделяя разум на части, и Вики зажмурилась. Крик боли застыл в ушах. «Мой? или чужой?», — от страха сердце застучало быстрее. Тело снова стало живым и сильным. 

Едкий дым обжигал горло, грудь горела.

До ушей донеслось знакомое потрескивание — трещало горящее дерево, огонь прыгал по молодым листочкам, красное на зеленом, облизывал сочные, полные жизни ветки.

«Седой лес горит. Все знаки здесь», — незнакомый девичий голос звучал отовсюду, — «Тьма и свет породят тень, и мир укроется в этой тени». 

Жуткие слова обратили чрево в лед, и Вики распахнула глаза, пытаясь найти источник голоса. Пепел летал в воздухе и падал в глубокие следы от копыт, высокая луна освещала маленькую поляну пред деревом бледным светом. Из глубины леса к девушке вышел Бонт. Вики бросилась к нему, и он вдруг накрыл ее губы своими, лаская их языком и сильно прикусывая. Это заставило ее дышать так часто, словно она долго бежала, ей хотелось поцелуя так сильно, что она, противясь разуму, стала отвечать на ласку. В миг, когда влажные языки коснулись друг друга, Вики поняла, что погибает. Оторвавшись на мгновение, юноша приставил к ее рту золотую чашу, полную крови — густой и черной. 

— Пей, — попросил Бонт мягко, но Вики крепко сжала челюсти. — ПЕЙ! 

Золото уперлось в зубы, кровь потекла по подбородку и попала на язык. На вкус как сталь и соль — и Вики сделала глоток против воли… Кровь обернулась молоком, подслащенным медом. Вики отставила кубок и огляделась. Она узнала этот кабинет: песочного цвета колонны поддерживали высокий потолок, украшенный люстрами и гирляндами из живых цветов — пурпурных ирисов, желтых роз, алых маргариток, синей лаванды. Окна вышиной в человеческий рост закрывали занавески из ткани такой легкой, что она казалась прозрачной. Солнечный свет мягким золотом ложился на стены и пол. Из окна слышалось, как возится двор королевского замка, больше похожего на маленький город. Пахло лимоном и свежим сеном. Ребекка, одетая в зеленое строгое платье, сидела напротив и улыбалась. Она сделала глоток, ее губы стали цветом василька. Ребекка проговорила: 

— Синее вино из Бхеанайя. Чудный край. Кто знает, из чего оно сделано? В Залиере господ узнают по синей пленке на губах. Говорят, если выпить его достаточно много, то вместо опьянения приходит счастье — такой силы, что объятия любимого кажутся тусклой тенью удовольствия. Однако проверить некому: даже у Шепфа нет столько денег и возможностей, чтобы добыть этого вина в избытке. — Ребекка склонила голову к плечу и вежливо, даже с интересом спросила: — Какой ты находишь столицу? 

Вики понимала, что это лишь часть этикета. «Я все-таки уснула», — догадалась девушка, — «И мне снится день, когда я отправилась в Цитадель». Она хотела сразу задать нужный вопрос, но вместо этого ее собственный рот произнес: 

— Благодарю за приглашение, — «матушка» едва не сорвалось с языка, — здесь прелюбопытно.

— И только? Разве не впечатляют Новые торговые ряды, где можно встретить чудеса со всего света — от Тосшоса до Золотых степей? Не удивляет синее вино из Бхеанайя, не радуют голые платья из Залиеры, золотые побрякушки и пятнистые меха из Ноктерана? Другая на твоем месте отдала бы жизнь, чтобы получить все это. 

Конечно, сердце Вики трепетало от восторга, когда Ребекка покупала для нее украшения и ткани у жадных торговцев — таких же разных, как и их товар. Глупо отрицать, что ей хотелось бы одеваться в шелка, носить дорогие камни, есть вкусно и быть рядом с мамой. Тогда бы она смогла подарить папе большой дом с несколькими конюшнями и как следует бы отблагодарила сэра Оберика. Вики молчала, стыдливо глядя в стол, словно пойманная на своих мыслях, и Ребекка продолжила:

— К счастью, я не прошу твою жизнь. 

Вики потянулась к духам на шее, словно они что-то значили. «Что это значит?» — но вместо этого вопроса Вики из сна задала другой: 

— Что… Что будет с сэром Обериком? 

— Винчесто позаботится о нем, — Ребекка на мгновение отвела взгляд, но затем снова посмотрела на Вики. — Так ты согласна? От этого зависит мир в Небесах. Ты сделаешь это?

— Да, — настоящая Вики не понимала даже, о чем Ребекка просит. Вики из сна задумчиво крутила флакончик на шее, — всего одна капля, и Бонт будет мертв.

Тео, как всегда, опаздывал. Он чувствовал это по горячему лучу солнца, который скользнул с виска на щеку; по притихшим крикам во дворе — шла середина дня, вся жизнь отступила в тень, люди предпочли скрыться от жары в прохладном каменном замке. Двор обычно шумел: Цитадель готовилась принять турнир. Торговцы гнали скот через Грязные ворота; по Тропе Цитадели качались повозки, наполненные до верхов овощами, фруктами, бочками с сладким вином и горьким пивом. В городе стуку кузнечных молотов подпевали нежные стоны шлюх из ласковых домов. Всегда шумная столица, похожая на комок шевелящихся червей, вдруг стала роем насекомых, теснящихся у матки. Суетливых, беспокойных, без продыху жужжащих. Обычно гуляния длились шесть дней: день отдавался на открытие турнира; затем четыре дня сражались чемпионы, на шестой день обычно турнир завершался пышным пиром. Близкие королю дома оставались еще с половину луны, проводя время за охотой на вепрей в Королевском лесу и танцуя на пирах.

Указательный палец скользил по черным строчкам на желтом сухом пергаменте. Тео перепроверял имена, кому окажут честь и позволят остановиться в замке на время празднований, а кому придется искать приют в городе. Список первых надлежало отнести командующему кастеляну замка. От Шири приехал Томас Блэквуд Ширский, не упускающий возможности на общем турнире померяться силой с далекими родственниками из Водных просторов. Правда те часто пренебрегали подобными приглашениями, оправдываясь тяжелым и опасным путем. С Равнины тянулись фургоны Фростов, Браунов, Филдов и Хиллов с берега — младшей ветви самого лорда Уильяма.

Юг. Тео показалось, что из окна повеяло ароматом трав с Цветочного поля, зажурчала льдистая Озорная. Дом. Сатана прислал птицу и просил позволения остаться с больной супругой дома. Как же. Наверняка показаться на людях после позорной выходки сына казалось непозволительным для такого гордяка. Однако его знаменосцы не забыли о долге: Фолкнеры, Картеры, Джоссе. Фаньяно.

Кончики ушей Тео покраснели, когда палец коснулся ее имени.

Вспомнив, что его, наверное, уже ждут на совете, Тео всполошился, наскоро похватал книги и почти выскочил из своего кабинета. Прижимая к груди записи, он почти бежал по широким коридорам замка, надеясь не заплутать. Этот замок, древний и запутанный, начал свою историю несколько тысячелетий назад, как бабушка Вардариссы заложила первый камень. Когда Шепфа и Шепфамалум заявили притязания на престол, королевский замок представлял собой изящный комплекс, скроенный из мягких арок, острых шпилей и деликатных куполов. Как и сама Цитадель в то время, замок полнился воздухом, по коридорам и лестницам запросто могли пускать ряды фургонов. Новый лорд — новая крепость, поэтому вскоре после Раскола замок стал меняться, его облик стал тяжелеть, как и сердца жителей Цитадели. Шпили утратили стройность и стали грузными башнями, купола оплыли, как лицо пропойцы, по краю подросших крепостных стен вместо каменных рогов проступали кривые зубцы, похожие на лучи солнца. Новый дом рождался из старого. Двести лет понадобилось Шепфа, чтобы завершить строительство. Однако ему не удалось совсем стереть воспоминания о прежних хозяевах: всякий раз находился то лаз, то ход, то целая комната, запечатанная вековой пылью и тенями прошлого.

Из-за угла вдруг выпорхнула и проскользнула мимо, шурша юбками, стайка служек. От неожиданности Тео выронил книгу, желтые листы разлетелись по пыльному камню. Бросив недовольный взгляд вслед девушкам, парень опустился на одно колено и стал собирать разлетевшиеся бумаги. До его слуха донесся бархатный, но раздраженный голос Торендо, и Тео тихонечко, но горько вздохнул. Из-за опозданий Тео всегда оказывался там, где не нужно, и тогда, когда его совсем не ждали.

Торендо говорил с Альвией, своей дочерью, и живой разум Тео мгновенно представил ее красивое, но глупое и лишенное красок и ума лицо, с вечно приоткрытым, как у рыбы, ртом.

— Отец, — в этот момент она, верно, опустила белые ресницы и приложила узкую ладонь к сердцу, — клянусь тебе памятью покойной матушки. Я не брала никакого зеркала!

Она врала. Видимо, дело совсем худо, раз Альвия прикрывается такими сокровенными вещами. Тео захотелось зажать себе уши, он поджал губы от досады. Листы давно были собраны, но продолжать путь и выдать себя он не мог.

— Ты не в первый раз грабишь мою сокровищницу, чтобы награждать королевского дурака и своих недалеких друзей, — голос Торендо звенел льдом, — но в этот раз твои детские пальцы забрались слишком далеко, — Альвия вскрикнула, видимо, Торендо схватил дочь за руку, — это зеркало нужно нам. Понимаешь, Альвия? Для общего дела. Твоего и моего, — его голос потеплел, — ты ведь хочешь, чтобы отец нашел для тебя лучшего мужа, правда? Ты хочешь жить во дворце, танцевать на маскарадах и слушать бардов, которые слагают музыку о твоей красоте. Поэтому, Альвия, ты вернешь зеркало до заката.

Судя по тяжелым шагам, мужчина пошел прочь, а девушка появилась из-за угла. Платье молочного шелка делало ее кожу еще бледнее, белые волосы растрепались, на руке остался алый след от пальцев. Альвия улыбалась, распахнув бледно-голубые водянистые глаза, словно и не было строгого разговора. Увидев Тео, она радостно воскликнула:

— Теобальд! Как я рада вас видеть! Приходите вечером во внутренний дворик, — она заговорщицки понизила голос и приложила к светло-розовым губам ладошку, — у меня сегодня странник, прибывший из Бхеанайя, он будет рассказывать истории! Говорят, он бывал в краю, где у людей вместо лиц — звериные морды, лошадиные, волчьи, кабаньи. Они седлают громадных кошек, и кожа у них синяя-синяя, — она испуганно поежилась, и на острых плечиках появились мурашки. Казалось, что эти сказки страшат ее больше, чем гнев отца.

Тео не было дело до семейных перипетий Ронтесов, он лишь понадеялся, что Торендо отошел достаточно далеко и не услышал дочь. Альвия знала манеры замечательно. Ее с детства окружали девушки, прививавшие малютке прекрасное. Но она пренебрегала всем, что вкладывали в ее изумительную головку.

— Альвия, вы уверены, что вас не накажут? — Тео даже не думал о том, что Альвия обвинит его в подслушивании. Она слишком проста для этого, — не запрут в комнате или что-то вроде того…

— А! — Альвия беспечно махнула рукой, — столько шуму из-за какого-то осколка. Отец отходчив. Прощайте, Тео! Приходите вечером обязательно!

Легкая и тонкая, она проскользнула мимо, даже белые локоны не качнулись в такт шагам. Тео стоял, брошенный со своими книгами, задумчиво глядя вслед. Ему стало интересно, каким Торендо был отцом, когда на него не смотрели люди. Глядел ли он на Альвию как на капитал, как всякий лорд? Или в самом деле нежил и баловал дочь? Перед взором появились нервные строчки, написанные рукой Шепфа и размытые там, где попадала влага: «Акасналум II погибла во время Жаркой ночи — пока огонь съедал Торговые ряды, болезнь забрала жизнь семнадцатилетней девушки». Тео встряхнул головой, прогоняя образ пламени и крови, и поспешил на совет. В последнее время ему как книгодержателю приходилось присутствовать все чаще из-за подготовки к турниру, но советы Тео не любил. Он прилагал чудовищные усилия к тому, чтобы разглядеть слова с двойным дном и обнаружить истинную суть разговора. Тео искренне не понимал, почему не начать всем говорить друг другу правду и общаться прямо. Зачем нужны эти загадки? Он чувствовал себя гораздо надежнее и спокойнее в мире твердых цифр и счетов.

Даже толстые двери Зала Совета не могли укрыть происходящее внутри. Спор шел жаркий, Ребекка горячилась. Двери устало скрипнули, раскрывшись, выпуская возгласы наружу, но на Тео никто не обратил внимания. Лишь Амикус, сидевший на плече у Эрагона, повернулся и молча раскрыл белый клюв, обнажаяя красную пасть. «Шепфа здесь», — отметил Тео удивленно, — «Наверное, мне являться не стоило. Вряд ли речь пойдет о казне». Дождавшись паузы, Тео почтительно поклонился и спросил дозволения. Король слегка кивнул, разрешая войти. Тео под внимательным взглядом ворона занял место напротив Торендо. Ребекка не стала дожидаться, пока книгодержатель устроится, и продолжила:

— Маль скоро достигнет Небес.

Торендо лениво махнул рукой, будто отгонял муху:

— Не каждая волна приносит шторм. В конце концов, с ним нет Шепфамалума. Откуда уверенность, что это не побег из Аскетгарда?

— Две барки и пять галер. — Ребекка откинулась на спинку стула, и Тео заметил ее корсет цвета золота, похожий на броню. Она выдохнула и продолжила спокойно, словно говорила с ребенком: — Люди, провизия. Долго же он собирается бегать. Как минимум до Водных просторов: мальчик отправится к Толлэкам, чтобы собрать армию.

— Слова — круги на воде, — сказал Торендо беззаботно.

— Не в том случае, когда круги оставляет человек из отряда Сильвии, — вмешался Эрагон, — тому, кто наушничает для Шепфамалума, придется тщательнее следить за здоровьем нашего друга, потому что его смерть мгновенно выдаст предателя, — Амикус тремя глазами наблюдал за тем, как бледнел Торендо. — Брустрик Харвестоун передал нам намерения Маля.

Торендо наклонился к столу, и хищный взор Винчесто устремился к нему.

— Маль и Эймар — дети, — настаивал Ронтес, — мальчишке Толлэков — пятнадцать…

— Ничего не могу сказать насчет калеки, но Маль? Невинное дитя? — снова вступила Ребекка, — он выбирает служанок посимпатичнее и загоняет девушек в лесу, словно дичь. Тела находят истерзанные собачьими укусами и колючими ветками, с тьмой стрел в спине и ногах. Брустрик говорит, что мальчик искусный стрелок. Но он никогда не целится в сердце, чтобы облегчить страдания бедняжкам.

Наступила тишина. Шепфа молчал, слушая и взвешивая. Солнце играло золотом на черной маске, не выражающей ничего. Глаза устало прикрыты — казалось, он и вовсе заснул. Побег это или мятеж? Тео понял: совет планировал убийство Маля. Мальчишке грозит смерть в любом из случаев. Тео вздохнул и неожиданно даже для себя сказал:

— Я согласен с Торендо, — и добавил громче, чем планировал: — Очнитесь, это тучи, а не тень меча.

Винчесто посмотрел на Тео разочарованно. Ребекка поджала губы. Эрагон обратился к Шепфа:

— Пока государству нет угрозы. Отправьте пятьсот мечей к Толлэкам и восемьсот — навстречу Малю. Это должно остудить их пыл.

— С ним отряд Сильвии. Астрик стоит минимум двухсот, — добавила Ребекка.

— Что ж, отправим тысячу, — произнес Винчесто.

Тео подсчитывал, во сколько обойдется такой поход накануне турнира. Дешевле, чем война. Эймар Толлэк — глухой, глупый от рождения мальчик. Такой с охотой поиграет в солдатиков. Побег или мятеж? Маля следовало остановить.

Шепфа снова едва заметно кивнул и обратился к Торендо.

— Когда-то вы заслужили мое доверие тем, что похитили у сестры корону Вардариссы, — Тео понимал, почему Шепфа заговорил о доверии. Казалось, каждый участник совета подозревал Торендо. — Самое время вернуть реликвию суккубам. Отправьте ее Триаварди. Королева расценит верно этот жест.

Покои короля ясно предстали перед взором Тео: повсюду — головные уборы, среди которых блестит серебром венец с закрученными рогами. Дыхание перехватило от того, что древнее сокровище хранилось с такой небрежностью. Впрочем, древним оно вполне считалось для людей. Не для Шепфа.

— Где же Шепфамалум? — спросил Винчесто, нахмурив орлиные брови, — почему не присоединился к Сильвии и Малю?

— Отплыл в Тосшос. Может быть, он тоже ищет, — проговорил Эрагон, обращаясь к Шепфа, и только король понял, о чем речь. — Брустрик также сообщил, что Мидеро Хайтор погиб от голода в темницах Аскетгарда. Как знать, возможно, он так и не достиг Афиума.

— А младший ушел в Сироты, — мрачно сказал Винчесто, — какая жалость. Дома Хайторов больше нет.

— Многие дома погибнут, если Маль встретится с братом, — сказал Шепфа в пустоту. Тео не понял, о чем он. Ребекка выпрямилась, расправив плечи, словно готовясь принять удар. Золото корсета красиво сочеталось с изумрудным бархатом платья.

— Этого не случится, — она бросила взгляд на Торендо, — Фидеро только что вернулся из Школы. Он подтвердит.

Смутная тревога царапнула сердце Тео. Медные глаза Шепфа всего мгновение изучали Ребекку, и затем король склонил голову. Его голос звучал особенно грустно.

— Такова цена, — произнес он, убеждая самого себя. Тео чувствовал: эти два слова дались Шепфа тяжело, и от этого беспокойство лишь усилилось.

— Где же Фидеро? — спросил Торендо. Тон его был беспечен.

— С Сиротами, полагаю — у него всего два развлечения. Веселить вашу дочь и рассказывать небылицы тем, кто умеет только слушать, — отрезала Ребекка.

Совет завершился. Шепфа покинул место первым: советники поднялись, поклоном провожая короля. Следом уверенным и резким шагом вышла Ребекка. Она не любила уступать, но ей пришлось повиноваться слову Шепфа. Вряд ли Ребекка осталась довольна решением совета. «Мечом и огнем», — вспомнил Тео девиз дома Уокеров. «И многой кровью» — добавляли некоторые после знакомства с Ребеккой. Сжатые губы выдавали гнев, который она пыталась сдержать. Женщина едва ли сомневалась в своем решении погубить Маля. Он виделся ей мальчишкой: жестоким, с темными наклонностями и обагренными кровью руками. Торендо, напротив, выходил медленно, сохраняя на лице ленивую полуулыбку.

Уходя, Тео бросил взгляд на опустевший зал, усталые стены которого впитали ропот голосов, спор и угроз. «Это всего лишь буря», — думал Тео, — «Бурю можно переждать». Но тяжелые думы терзали сердце Тео. О чем говорила Ребекка? Неужели Шепфа, защитник государства, страшится подростка? Неужели поддержание мира в королевстве требует убийств? Что же это за мир такой, который требует крови? На верной ли они дороге или все же стоят на тропе, которая ведет к обрыву? Не заплутали ли они?

Арчи бы смог отыскать свет во тьме. Вот кто должен был встать рядом с Шепфа, чтобы вести его прямым путем честности и доброты. Арчи бы не допустил смертей, он бы решил все так, чтобы все остались живы. Только Арчи лежит, сломленный хворью, пришедшей на Юг — тогда Тео пришлось ехать в столицу вместо наследника. Он решил это сам, как взрослый, когда впервые увидел мать, рыдающую у постели Арчибальда. Дорога бы убила брата, и мать знала это. Впрочем, даже будь он здоров, она едва бы пережила разлуку с любимым сыном и рыдала бы не меньше. Тео горько вздохнул. Его она проводила со счастливой улыбкой, радуясь решению Теобальда заменить Арчи на службе.

Свет угасал, уступая место смутным сумеркам. Тяжелый воздух казался еще глуше и плотнее, чем днем, чувствовалась холодная свежесть от приближающейся грозы. Ночью молнии небо исполосуют небо, словно ножи — ткань, небесная высь затрещит, разрываясь и проливая дождь, задрожит земля от приступов грома. «Это всего лишь буря», — снова подумал Тео с улыбкой, — «Бурю можно переждать». Он направился к покоям командующего кастеляна. Сейчас он был слугой долга, передающим списки гостей, и эта роль нравилась ему больше, чем роль советника.

Тео продвигался по замку, и тихие, неспешные шаги тонули в гулкой тишине массивных, полутемных коридоров. Это была новая часть замка: закрытая, душная, давящая. Стены коридоров украшали старые гобелены, на которых выцвели сцены древних битв. Слабый свет факелов колыхался, оживляя лица героев, наблюдавших за длинной тенью Тео и тянущимся за ним следом тяжелых размышлений. Пройдя небольшой лестничный пролет, он оказался у покоев, где обычно жил Эрагон, когда не находился в своей башне Младшей маски — главного советника Шепфа. Дверь была закрыта, но Тео не мог не подумать о трех глазах Амикуса, которые, казалось, следили за ним даже сейчас.

Путь Тео лежал через тронный зал. В сумраке он показался ему мрачным, даже зловещим, исполненным величия и старинной силы. Зал строился еще суккубами, поэтому при свете он казался особенно воздушным, светлым и пустым. Стены, сложенные из белого камня с редкими нитями ониксового мрамора, поднимались высоко, теряясь во тьме, где царила вечная тень. На плитах пола темнели следы тысяч шагов тех, кто шел за королевской милостью. Золотой трон возвышался на пьедестале, сделанном из цельного камня, и его спинка, высотой с человека, казалась частью самой стены. Восседая на престоле, Шепфа казался не просто королем, а чем-то иным — скорее, частью самой истории, чей образ навечно вписан в холодный камень зала.

Перед троном Тео заметил фигуру Хранителя ветра. Невысокий, сейчас он виделся еще меньше своего роста. Фидеро стоял, погруженный в размышление, сцепив руки за спиной в замок. Его обычно хитрое выражение лица казалось усталым и решительным. Тео подошел, занимая место рядом. Впервые, быть может, Тео хотел поговорить с этим скользким человеком. Ему требовалось знать наверняка, о чем говорила Ребекка. Фидеро не обернулся на шаги. Оба смотрели на величественное кресло короля.

— Ребекка возлагает большие надежды на новости из Школы, — сказал Теобальд. Кажется, он все же научился высказываться так, как любой советник.

— Она замышляла убийство чудного мальчика, вы в курсе? — Фидеро повернулся к Тео, издевательская улыбка поселилась на губах. Тео похолодел, сердце обратилось в льдину: — Доброго, отзывчивого, честного.

— И это… случилось? — спросил Тео дрожащим голосом. Сколько интриг, сколько крови! Милый брат Арчи, как хорошо, что тебе не пришлось столкнуться с этим!

— Ну, пару свежих могил в Школе я видел, — забавлялся Фидеро.

— Если вы солжете Ребекке…

— Если я солгу Ребекке, Винчесто заставит меня жалеть об этом до конца жизни, — хитрое выражение вернуло краски лицу Фидеро, и он довольно добавил: — К счастью, в таком случае жизнь не будет долгой.

— Вы слишком обрадованы скорой смерти, — заметил Тео. Сердце понемногу успокаивалось. Каким бы ни был план Ребекки, вероятнее всего, он не осуществился — по крайней мере, если на эту мысль наводил слишком счастливый вид Фидеро. Впрочем, в случае с этим мужчиной уверенности не может быть ни в чем.

— Не стоит бояться смерти — так говорят мои друзья из Сирот, — ответил Фидеро, расплываясь в улыбке, словно желая подтвердить мысли Тео.

— Говорят? Они умеют только слушать.

— Это сказка для тех, кто не умеет слышать. Язык у них не только для еды.

Наступила тишина. Казалась, сама тьма застыла, ожидая. Раскатисто прошелся по залу первый гром, и Тео повернул голову на звук. Следом сверкнула молния, разрезав небо в широком окне пополам. Взявшийся ниоткуда ветер задул факелы, не тронув свечи, и стало еще темнее. Тьма молчала. Тео впервые, наверное, подумал о том, какой мрак хранили эти светлые стены, впитавшие за многие века и слез, и жестоких слов. Фидеро первым нарушил тишину. Его мягкий, тихий и серьезный голос раздавался отовсюду.

— Когда вы смотрите на трон, кого вы видите на нем?

— Что за глупый вопрос? — Тео даже смутился, глядя на пустое кресло, — Шепфа, разумеется.

— Ваша мать, верно, с вами не согласна.

Тео сжал зубы с такой силой, что свело челюсти.

— Она очень добра, только и всего. И к врагам, и к друзьям. Мы все одинаково истекаем кровью, когда нас ранят.

— Вот как? — спросил Фидеро бесцветным тоном, и Тео поразился этой перемене. — Милосердие заставило ее укрывать солдат Шепфамалума, зная, что Шепфа отберет мужа и после — наследника и любимого первенца? — Тео крепко сжал книгу, чувствуя, как ногти впиваются в кожу обложки. — Или просто Ириса видела на троне кого-то другого?

— Лодэ — не предатели, и Шепфа знает об этом, — жарко проговорил Тео, чувствуя, что говорит от открытого сердца, искренне, и правда придавала сил, — моя мать спасала умирающих мужчин, а не солдат Шепфамалума. Я благодарен Шепфа, что он сохранил жизнь моей семье и, можно сказать, взял меня на воспитание.

— О, вы благодарны Шепфа за то, что он отнял вас от матери? Сколько вам было? Двенадцать? — заметив эмоции Тео, Фидеро преобразился в весельчака. — Не обижайтесь. Обижаться на дурака — быть дураком самому.

Тео посмотрел на Фидеро так, будто увидел его впервые.

— А кого вы видите на троне, Фидеро?

Фидеро блаженствовал, и перед Тео снова стоял шут Его светлости, простой, как медяк.

— В первую очередь, я бы хотел видеть на нем человека, — он улыбнулся, и острые концы усов устремились вверх. — Может быть, девушку? На нее хотя бы приятно смотреть.

— На нее страшно взглянуть, — сказал Ади, всматриваясь в похудевшее лицо Вики. Она лежала уже несколько дней в беспамятстве. Волосы, собранные в тугую косу заботливой рукой Мими, растрепались; страшные черные тени легли под глазами; ресницы опущены; бледные щеки заострились, обнажая скулы. Жар спал, теперь кожа ее была холодна, как лед, и бела, как снег. Только поднимающаяся грудь выдавала в ней живого человека. Иногда она звала отца, иногда — Бонта или Ребекку: то едва различимым шепотом, то таким жутким криком, что у Мими стыла кровь в жилах. Бонт не отходил от нее ни на шаг, спускаясь лишь для обеда и занятий. Его глаза блестели слезами каждый раз, когда он слышал свое имя из ее уст. Он поил ее жирным козьим молоком с медом, сцеживая смесь с чистой тряпочки прямиком в приоткрытые губы. Несколько раз Мими пыталась его прогнать, но он упрямился.

— Не заставляйте страдать без нее, — сказал он решительно, — лучше убейте меня и похороните у порога, чтобы ее нога ступала на меня каждый раз, когда она покидает комнату.

И Мими сдалась. С ее слов, в тот вечер она меряла шагами третий этаж библиотечной башни, прислушиваясь к тому, что происходит наверху. Оттуда не доносилось ни звука. Время шло, небо потемнело, заблестели, перемигиваясь, первые звезды. Мими решилась подняться. Она ступала осторожно, подняв полы платья, чтобы не помешать; однако мешать уже было нечему. Бонт и Вики все еще оставались на скамье, и Мими сперва смутилась увиденного: Вики полулежала на его руках, и он бережно придерживал девушку за плечи; ее голова откинута, волосы спадали водопадом к полу, глаза прикрыты. Мужская ладонь спускалась с девичьей щеки к шее, большой палец задержался на подбородке. Глаза Бонта горели, как у больного лихорадкой, приоткрытыми губами он ловил дыхание Вики.

Не отрывая взгляда от возлюбленной, он обратился к Мими:

— Вам не стоит волноваться. Она дышит, я чувствую горячее дыхание, чувствую, как бьется под пальцами живая венка… Мне так жаль, — он сглотнул и тяжело вздохнул, — я держу ее и не могу отпустить, хотя понимаю, что должен бежать за помощью.

— Ты солгал. — Мими позабыла, что перед ней старший заклинатель. Она готовилась наброситься на него, — ты одержим ею.

— Пожалейте, прошу! — Взмолился Бонт, неотступно исследуя пальцами очертания лица Вики, — посмотрите на изгиб шеи, на изгибы губ, носа; она создана для поцелуев — но не моих. Я стану свидетелем ее счастья, а сам никогда его не познаю. Ее супруг даже не узнает своего везения: за одну только ночь, какие она отдаст ему, я готов лишиться всего, а он примет как должное... Сейчас я вижу ее так близко, как будет смотреть на нее другой каждый день — и как я никогда больше не увижу. О, знали бы вы, сколько страстей принесла любовь в душу праведника, — он провел линию указательным пальцем от шеи вниз и с силой сжал кулак, отрывая руку от ее тела, не решаясь коснуться груди, — мучительное желание, тоска, но страшнее всего она — зависть к тому, кто еще даже не вошел в ее жизнь.

Мими сжалилась. Она позволила ему вынести Вики наружу, надеясь, что ночной воздух вернет девушке сознание, но все оказалось тщетно. Жизнь будто покинула Вики. Она дышала, ее грудь поднималась, но она не отвечала ни на зов, ни на прикосновения.

Слушая рассказ Мими, Ади с грустью глядел на Сэми. Слова Бонта больно откликались в его сердце. Пусть заклинатели говорят, что в Школе равны все, но это неправда. Пусть говорят, что всем приходится забывать семью, но и это ложь. Ади никогда не встать с Сэми рядом. Ничто не могло изменить суть вещей, запечатанную судьбой с рождения. Отец Сэми — лорд-протектор Равнины, его дому не меньше пятисот лет. Своих родителей Ади не знал. У таких, как он, не бывает имен: только кличка, которую даст какой-нибудь проныра в винном погребке.

О Вики беспокоились все, но никто не понимал причину недомогания. Даже чернец Геральд хмурил черные брови, перебирая в уме десятки вариантов и хотя бы отдаленно похожих случаев — и не находя ничего подобного. Первое время к ее кровати нельзя было протолкнуться: Мисселина бледными пальцами без конца поправляла одеяло и волосы, Фенцио задумчиво кивал и потом что-то живо обсуждал с Геральдом; какие-то незнакомые ученики приходили поглазеть из любопытства.

Сейчас трое находились у постели Вики. Высокому Бонту приходилось вставать на колени, чтобы устроиться у кровати удобнее; Мими заняла место у окна — она задумчиво помешивала горячее молоко; Ади сидел на сундуке у входа. Он положил на колени меч, который украл еще в Цитадели, и медленно, с почтением, водил маслянистой тряпицей по лезвию, позволяя маслу проникнуть в невидимые трещинки и зазубринки. Этот меч не раз выручал его на Тропе по пути в Школу; не будь его, лежать бы ему сейчас в лесу с изъеденным телом. Звери, разбойники, голод — путника предостерегало много опасностей, но Ади смог. Он шел сюда не за способностями — он шел в Школу за едой, крышей и призрачной возможностью устроить жизнь дальше. Ади понимал, что рассчитываться за обучение ему предстоит, наверное, до конца дней; но и это было лучше, чем жизнь безродыша в столице. Рано или поздно чей-нибудь пьяный клинок нашел бы его сердце, или, быть может, его уже ждала, потрясая костями, смерть от недоедания — как знать. Здесь же хорошо кормили, постель всегда чиста и свежа, а местный кузнец владеет мечом не хуже мастера над оружием.

Стояло раннее утро; было прохладно и свежо. Мир виделся будто сквозь дымку — на земле еще лежал туман, который останется ледяной росой на траве. Заканчивали ночные пения птицы, за окном деревья одобрительно кивали первым лучам солнца, и их тени ложились на пол холодным серым ковром. Ади зябко поежился, вспоминая свои ночлеги в лесу по пути в Школу. Дверь отворилась, вошел Сэми — он принес отвар для Вики от Фенцио. Друг улыбнулся Ади и передал кожаный мешок Бонту:

— Фенцио требует вас к себе, — Сэми сел на постель Мими, и Ади залюбовался им. Он предпочитал носить белое; в особенности — шелковые свободные рубахи, которые усиливали красоту его бледной гладкой кожи. Узкие льняные бриджи он подпоясывал серебряными медальонами в виде мотыльков.

— Нет, — сказал Бонт, сцеживая отвар в губы Вики. Его широкая спина закрывала девушку, и Ади пришлось склонить голову, чтобы увидеть, как он поит девушку.

— Немедленно, — ответил Сэми и, предвосхищая протест Бонта, добавил: — Он так сказал.

Бонт поднялся, и Ади снова подивился его росту. Пожалуй, только Гигант Черных скал, Артур Вейн, мог похвастать таким сложением. Он был одним из героев Ади — Артур прославился во время третьего восстания Шепфамалума почти полторы сотни лет назад. Тогда войско Шепфамалума шло с гор Каменного пролива. Его встретил Артур Вейн, мелкий лорд Медвежьих холмов; говорят, благодаря росту Артур первым увидел поднимающееся знамя Шепфамалума над Черными скалами. Битва случилась страшная и длилась два дня. Артут Вейн не устоял, однако эта задержка позволила Шепфа собрать силы.

Ади знал о рыцарях прошлого и настоящего все. От района Золотых кошельков, где он жил, рукой подать до Шелковой улицы — места веселья и разврата. Там часто устраивала сценки труппа лицедеев. Как же она называлась? Ади нахмурился, вспоминая. Блуждающие тени? Что-то такое. Ади любил посмотреть на их представления. Когда разыгрывали истории Алиши и Алия или Простушки и богатого лорда, Ади скучал; но когда на сцене появлялся Альбер Уокер, Артур Вейн, Эдгар Ронтеса или Харрен Брайт, тот, что первым вонзил меч в сердце Шепфа (о, что бы сделал Шепфа с этой труппой, узнай он о таком герое), сердце его трепетало. Ади не пропускал ни одного турнира, стараясь подобраться как можно ближе к схватке, и представлял себя кем-то вроде Астрика Плейнгарда, первого меча королевства, каких больше нет и не будет еще десятки лет. Как враги бегут в страхе от одного только имени Ади Золотого кошелька! Но для того нужно было учиться, а обучение требовало золота — поэтому Ади украл меч и отправился в место, которое прославляли лицедеи в сценке про Хранителя штормов. Место, которое теперь-то он ни на что не променяет!

«Видно, удача все же на моей стороне», — думал Ади, проводя маслянистой тряпочкой по лезвию. Он был счастлив чуду, случившемуся с ним, и за это стыд жег его сердце. Бонт тем временем достал из мантии какой-то осколок, взглянул в него и тут же убрал.

— Я быстро, — сказал он, передавая Мими смоченную отваром тряпицу, — позаботься о ней.

Мими отставила молоко и принялась поить Вики отваром. Веки девушки, казалось, вздрагивали, как от легкого сна, словно она вот-вот откроет глаза. Бонт, тоскливо взглянув на Вики, вышел, оставив за собой едва слышный шум шагов, растворяющийся в тишине площадки. Занятия еще не начались, но птицы уже затихли, солнечные лучи начали пробираться сквозь утреннюю дымку. Еще холодные, бледно-желтые, но такие яркие и ослепляющие. Закончив с мечом, Ади вытер руки о штанину и поднялся. Ребята молчали, но по лицам друзей Ади видел, что каждый думал об одном: оправится ли Вики? Среди них, казалось, Бонту следует волноваться сильнее всех, но он единственный сохранял спокойствие, будто знал что-то и скрывал это.

Мими обернулась к Ади:

— Пойдешь?

Ади кивнул. Он понимал, что ничем не мог помочь. Часть забот легла на плечи Мими. Бонт менял постель; кормил и поил Вики. Но, кроме этого, Вики нужно было мыть и обтирать, а этого Мими не могла доверить Бонту или другому мужчине. Хотя подруга совсем иссохла, она все еще осталась страшно тяжелой, и Мими, никогда не знавшая и не терпевшая работы и труда, поднимала подругу; омывала и умащивала маслами.

— Нужно на кухню, — сказал Ади, убирая меч в ножны и по привычке проверяя крепление на поясе, — меня просили нарубить мяса. Еще придется разобраться с травами, раз вы обе здесь, — он слабо улыбнулся, пытаясь подбодрить Мими, но, кажется, шутка ей не понравилась. — Увидимся, Сэми.

Сэми помахал рукой, и сердце Ади радостно сжалось. «Все же удача на моей стороне», — снова подумал он со стыдом, покидая комнату. Во внутреннем дворике звучал голос Фенцио, и Ади замер. Наверное, он все же пошел за Бонтом сам. Слышно было плохо, и Ади даже пришлось лечь на пол, чтобы оказаться как можно ближе к разговаривающим. Фенцио скрежетал:

— Твой брат…

— Не сейчас, — упрямился Бонт.

— Сейчас!

Больше ничего не удалось расслышать. Ади встал, поднял меч и отряхнулся, подумав, что об этом надо будет обязательно рассказать Мими и Сэми. Боясь, что Бонт сейчас вернется, Ади заторопился спуститься, но во дворе уже никого не было. «Странно», — подумал Ади, направляясь к главной башне, — «Очень странно. Разве Бонт оставил бы Вики?»

Кухня встретила привычным шумом и ароматами — над открытым очагом кипел котел с черным закопченным дном, отовсюду слышался лязг ножей, пахло чесноком и укропом. Запахи смешивались, густые и насыщенные, и Ади, хотя и не был голоден, почувствовал слюну во рту. Он в жизни так не ел, как здесь, поэтому очень быстро набрал мышц и теперь уже не походил на длинного задохлика. С большого дубового стола у печи вкусно пахло свежим хлебом, где остужались румяные буханки. В дальнем углу, за пухлыми горшками с кашей, на раскаленной сковороде шкворчала толстая свиная голяшка, поблескивая жирными боками. Было дымно и пряно.

— Эй, Ади! — крикнул ему крепкий мужчина со следами ожогов на руках. — Давай аккуратнее с костями. Последнее, что я бы хотел почувствовать на зубах, — это каменная мука вместо хорошего шмата мяса.

Мозолистая ладонь привычно легла на массивную рукоять топора. Лезвие с глухим стуком вонзилось в дерево, оставляя глубокую бороздку, которую тут же заполнила кровь. Первые куски мяса скользнули в корзину, и скоро дело было кончено. Жара стояла невыносимая: Ади чувствовал, как по виску стекает соленая капля, как пот ручьями бежал под рубахой. Он отложил топор и углубился в кухню, к другому выходу, чтобы освежиться и поскорее разделаться с другой частью работы. Недалеко отсюда начинался лес. Он шумел, в траве стрекотали кузнечики, ветерок приятно холодил разгоряченную кожу. Ади сел на скамью, подтащил к себе мешок с травами и принялся доставать веточки, стряхивая с них грязь и насекомых. Вики учила его, в каких растениях полезны листочки, а в каких — стебли. Ади понимал, что часть пойдет в отвар для нее, и сейчас старался не ошибиться, тщательно отделяя одно от другого. Листья он клал на деревянный поднос, стебельки — связывал в пучки. Закончив, Ади отряхнул руки и по привычке проверил крепление меча.

Теперь его ждала тренировка — трудиться приходилось до начала основных занятий. Он надеялся, что не опаздывает. Его учитель, седой кузнец Вельден, точно участвовал в сражениях: огромный и глубокий шрам тянулся по щеке, и на нем никогда не росла щетина; одно колено его не гнулось, но это практически не ощущалось в бою; он никогда не говорил о своем прошлом. Обычно Вельден сторонился учеников, проводя все время в кузне, но, увидев, как нелепо Ади лупасит мечом деревянный стол, Вельден покинул свое логово и похромал к парню. Они занимались вне школы, то в открытом поле под солнцем, где нога норовила попасть в кочку, то в лесу, где меч то и дело застревал в стволах. Однажды кузнец загнал Ади в реку — отбросил меч и, нырнув, поволок на дно. Ади едва не утоп, он здорово нахлебался воды и кашлял с неделю. Вельден посмеивался.

— На турнирах площадку устилают камнем и деревянным срубом, — рассказывал он, поигрывая своим мечом, — кроме тебя и противника там и нет ничего. Очень удобно, — он усмехался, и шрам побагровел, — попробуй-ка сразить врага в воде. Озорной, ледяной — что ноги сводит судорогой, стоит только вступить. Или в лесу, когда сапог вязнет в пепле.

Все говорило о том, что Вельден сражался на Юге, возможно, боролся с последним восстанием Шепфамалума. Но почему пришел в Школу? Почему не говорит о прошлом? Ответов не было, и Ади не требовал, зная, что они не раскроют ничего хорошего.

В этот раз они встретились на поле. Вельден стоял, опираясь на рукоять. Он всегда смотрел так, будто видел все, что скрыто под кожей, глядел внутрь самых костей. Ади вытер рукавом пот со лба, размазывая грязь по лбу. Парень знал, что Вельден оценит, что он работал до занятий — уставшему нужно стараться сильнее, чтобы победить. В настоящем бою нет отдохнувших.

— Тебя дождаться нельзя, — хрипло произнес Вельден, когда Ади приблизился. — Сегодня учимся искать вес меча.

— Вес? — Ади принял покрытый бурыми пятнами меч от Вельдена и повел плечом.

— Вес, — повторил Вальден, усмехаясь, и его шрам снова налился кровью. — Почувствуй. Это не просто оружие. Это твой союзник, который прорубает путь к спасению. Или твоя обуза, которая заставляет тебя выдыхаться, — Вальден обошел Ади и грубым движением приподнял его локоть. — Чувствуешь? Ослабь хват! Учись держать правильно. Сожмешь слишком сильно — и он задохнется. Чересчур расслабишься — он уйдет.

Ади перехватил рукоять поудобнее. Запястье ныло под тяжестью чужого меча, гулкая боль отдавала в плечо. Наконец, Вельден отошел, и Ади со вздохом облегчения опустил руку.

— Еще — научимся ходить.

Ади хотел съязвить, что давно умеет, но вовремя прикусил язык. Вельден развернулся боком, и Ади повторил за ним. Движение то же, но у оно вышло неуклюжим, словно детским. Он будто и впрямь разучился передвигать ноги. Вельден приподнял бровь в немой издевке. Сделал шаг, и Ади снова коряво повторил. Конец клинка клюнул вниз, вырвав из равновесия, и парень чуть не оступился. Вместо изящного танца у него получалась пляска пьяного.

— Меч ведет тебя, но тело борется, — пояснял Вельден, поворачивая свое оружие так, что лезвие разрезало воздух полукругом и мягко замерло у плеча. — Расслабься. Радуйся тяжести в руке. Уравновешивайте друг друга, дополняйте, — он говорил о мече, как о близком человеке, — меч всегда предупреждает, где опасность. Заваливается — ты наступил на кочку. Падает — ты неправильно стоишь. Слушай меч, чтобы он стал союзником.

Ади повторил шаг, подстроился, перенес вес на отставленную ногу, и в этот раз вышло плавнее. Он замахнулся, и лезвие тяжело опустилось. Вельден хрипло засмеялся.

— Много суеты! Коли, а не руби, иначе заколют тебя. Работай плечом, а не корпусом.

Тренировка продолжилась. Вельден кружил вокруг Ади, как ястреб над куренком, они без конца меряли поле шагами. С каждым мгновением меч легчал, движения становились естественнее, а тело — податливее. Пот насквозь пропитал рубаху, и Ади сбросил ее, оставшись с голым торсом. Мошкара тут же облепила липкое тело, и Ади понял, что они уже приблизились к реке. Солнце стояло высоко, воздух заметно потеплел. «Пора на занятия», — подумал Ади. Но уходить так не хотелось! Не хотелось снова запирать меч в ножнах, не хотелось возвращаться к скучной зубрежке названий растений и бесконечным попыткам разбудить в себе силу. Вельден тоже, видимо, не был готов возвращаться в кузню — Ади видел это по взгляду. Однако все же Ади совсем вымотался. Рука едва поднималась, а ноги уже не шагали. Он, довольный, сел посреди поля в самый разгар упражнения, и Вельден опять рассмеялся. Ади признал, что убит, и они пожали друг другу руки. Затем Ади попытался незаметно сорвать цветок, но Вельден все равно увидел:

— Не трогай ирис, — внезапно попросил кузнец. — Пусть растет, это мой любимый цвет. Сорви вот люпин, — он потянулся к пурпурной ветви, и, надломив, протянул цветок Ади.

Здесь они разошлись. Дорога тянулась вдоль реки. Синие волны искрилась под солнцем и слепила глаза, и Ади щурился. Он закинул рубаху на плечо, он шел, думая, как обкупнется после занятий, когда вода прогреется и станет парной. Его мысли блуждали между ощущением силы, рожденной в теле после тренировки, и легким сожалением, что свобода закончится за дверьми учебных башен. Меч приятно тяжелел в натруженной руке, мышцы славно ныли. Шелестел камыш, мир казался живым, дышащим, хранящим покой. И зачем люди придумали города? Ади вспомнил беспокойство Цитадели, ее гам, стоны ласковых домов, крики торговцев, стук копыт гвардейцев о камень улицы. Нет, он нисколько не скучал по этому. Поднявшись на холм, он услышал знакомый голос. Сэми торопился к нему, и его лицо излучало радость. «Неужели Вики?», — Ади улыбался. Щеки Сэми порозовели, когда он увидел голый торс Ади, и тот поспешил накинуть рубаху.

— Сокол пришел из дома, — Сэми не скрывал восторга, — мать пишет, что, может быть, меня примут назад. Отец отходчив.

Сердце сжалось от этих слов, и Ади остановился, глядя другу в спину.

— Я-я-ясно, — протянул нарочито равнодушно он, нагоняя Сэми. Тот заметил перемену и, взяв его свободную руку, легонько сжал пальцы.

— Поедем со мной.

— Чтобы тебя снова выгнали? — Ади не отдернул ладонь, хотя обида жгла лицо до красноты, — твои родители ищут тебе в избранницы принцессу или сестру Толлэков. Они смогут смириться со мной, только когда я стану рыцарем.

— Дело не в титуле, — сказал Сэми, — а в том, что ты прячешь в шароварах.

— Там нет ничего, что могло бы напугать твоих лордов, — Ади с сожалением убрал руку из ладони Сэми и достал из кармана примятую веточку люпина, протянул ее другу, — как Вики?

— Все также, — Сэми убрал веточку за ухо и мягко, печально улыбнулся так, как умел только он.

Как сильно Ади любил это выражение! В это мгновение он вдруг подумал о том, как бы хорошо, если бы Сэми никогда не простили, и он бы остался в Школе навсегда. Ади тут же устыдился этих мыслей, хотя они казались такими правильными, такими привлекательными. Он покачал головой, прогоняя проклятые думы. Сейчас Сэми здесь, и вот что правильно. А уж он как-нибудь постарается сделать так, чтобы им вдвоем не пришлось скрываться от человеческого гнева остаток жизни.

Они шли мимо башни крови, и Ади поежился. Башню обходили стороной, словно даже воздух вокруг нее был другим — тяжелым, липким, сгустившимся от древней тайны. Ади ускорил шаг, стараясь не смотреть в ту сторону. Сценку о ведьме крови Ади смотрел только один раз, потому что она показалась ему ужасно страшной, но плаксивой. Во время Войны проклятий она была Хранителем жизни. Слишком юна, слишком красива, слишком наивна. Ее звали Хе… Наследная принцесса Золотых степей. Одним движением пальца она выманивала кровь из человека, оставляя иссушенную оболочку. Она дурела от сражений, становилась безумна; там, где земля пропиталась алым, она чувствовала себя богиней, которая могла управлять телами людей, как обычно девочка играет куклой. Солдат она не боялась — когда проливалась кровь, боялись ее. Гарольд — кто знает, что она нашла в этом человеке? что вообще один человек находит в другом? — влюбил Хе в себя. Она предала заклинателей, и ее предали. Обманом Гарольд завел Хранителя жизни на самый верх главной башни, чтобы ее силы не смогли никого достать, и, заперев дверь, сбежал. Она поддерживала существование, питаясь своей кровью и плотью, надеясь, что любимый вернется, и, когда случился Разлив, пролились ее первые слезы. Даже камень отсырел от этих рыданий. Говорят, при жизни она знала снадобья и зелья и могла спасать людей, но почитала темные ритуалы, которые творила в своей башне.

Взгляд невольно скользнул по одному из окон, и Ади словно окатило ледяной водой. Казалось, на миг ему удалось разглядеть тень — что-то или кого-то, скрывавшегося за досками. Он быстро отвел глаза, но холод в груди остался. Успокаиваясь, Ади коснулся крепления меча и…

Внезапно остановился. Один меч он нес в руках, а второй болтался в ножнах на поясе. Конечно, Вельден любил усложнять занятия. Вот почему Ади все время чувствовал, как что-то ему мешает! Он настолько свыкся с ним, настолько пребывал в восторге от своих занятий, что повелся на уловки Вельдена и пользовался чужим оружием, пока свое хлопало по бедру, просясь наружу.

— Сэми, — сказал он, — я пойду до кузнеца. Я забыл вернуть меч, — он осмотрел острое, но ржавое от крови лезвие, — и этот я точно не хочу красть.

Сэми кивнул и побрел дальше, а Ади развернулся на путь к кузне. Дорога лежала мимо конюшен, нос уловил запах прелого сена, навоза и лошадиного пота, до ушей донеслось фырканье и тихое ржание. В стойлах, он заметил, сейчас находилось всего три лошади, на остальных, видимо, по делам отправился Кроули и его свита. Впрочем, это показалось ему странным, но Ади отмахнулся — какое ему было дело?

— Вот дурак, — пробормотал он. — Как я вообще мог забыть о собственном мече?

Рука легла на бедро, оружие тяжело качнулось, насмехаясь. Ади прежде услышал кузню, чем увидел ее; лязг молота и наковальни раздавался по всей округе. Затем он заметил темную низкую дверь в обрамлении красноватого сияния раскаленного металла. Вход дышал жаром. Работы у Вельдена было немного, в основном она касалась заботы о лошадях и ковки каких-нибудь железных ступ для растирки трав, которые то и дело терялись. Вельден, конечно, начал нудеть: невнимательность он назвал третьим уроком и взял с Ади обещание относиться к мечу с уважением. Ади кивал и на прощание пообещал стать аккуратнее, хотя вообще не понимал, зачем нужна эта шутка с подменой оружия. Чтобы доказать, что в пылу восторженности Ади забывает обо всем? Эка новость! Ади достал свой меч, и сталь игриво блеснула на солнце. Ади хотел бы, чтобы оружие, как в сказаниях о рыцарях, стало бы продолжением его длани, его мыслей и его воли. Он стащил первый же меч, который плохо лежал, но он полюбил его. Ади любил звук, с которым железо огрызалось на другие клинки; любил глубокую синеву где-то внутри лезвия; любил его особую остроту; любил скорость, с которой меч порхал в воздухе. «Я назову его Мотылек», — подумал Ади с теплом.

— Эх, Мотылек, — протянул он, снова пряча свое сокровище в ножны. — Мы с тобой точно полюбим друг друга, дай время!

Он уже вернулся к конюшням, как впереди показалась таинственная женская фигура. Ади протер глаза, но девушка не исчезла. Она шла, качаясь и с трудом передвигая босые ноги. На ней была спальная сорочка, сквозь ткань которой проглядывался стройный силуэт. «Ведьма», — почему-то подумал Ади, и волосы на затылке зашевелились, желудок рухнул вниз и теперь покоился в ногах. Ади встал как вкопанный. И, когда понял, кто это, поразился еще сильнее.

— Вики! — закричал он, пускаясь ей навстречу. Она упала в его руки и взглянула в лицо измученным взглядом. «Как же она похудела», — Ади с легкостью подхватил ее. Она все еще горела, но жар отступал. Лицо посерело, лишилось красок. Но она была живой!

— Ади, где он? — сухие губы потрескались, а ко лбу прилипла мокрая прядь, — где Бонт?

— Так он не вернулся? Вики, тебе нужно… — Ади хотел сказать, что Вики не должна быть здесь, но вдруг догадка озарила его. — Брат. Фенцио говорил ему что-то про брата…

Вики болезненно застонала, вырываясь из объятий друга, и медленно продолжила идти в сторону конюшен. Ади остановил девушку, развернув к себе. Девушку окрикнул женский голос.

— Вики! — то была Мими. Она по-мужски бежала к ним, наплевав на юбки, и плакала. Запутавшись в тканях, Мими упала почти у самых ног Ади, разбив ладони. — Я так рада! Но почему ты… Я обыскалась тебя!

Ади почувствовал слабые удары в грудь, Вики пыталась его оттолкнуть.

— Мне нужно к нему. Нужно! Ты не понимаешь, Ади! Я смогу его уговорить не делать этого… Его можно спасти! — слезы выступили на ее глазах и побежали по чумазым от пыли щекам, — позволь мне. Мими, прошу, — она обратилась к подруге, которая уже поднялась и дрожащими от боли руками пыталась пригладить волосы Вики, — прошу отпустите меня. Он там, у горящего дерева, пожалуйста, отпустите!

Она рыдала, некрасиво раскрыв рот и зажмурив глаза, без конца ударяя кулаками в широкую грудь Ади. Ему стало страшно за нее. Вики просила так, словно от этого зависела ее жизнь. А может быть, и жизнь каждого в Небесах. Мими посмотрела на парня моляще, и тот все понял еще до того, как она горько произнесла, борясь со слезами:

— Я не владею мечом, чтобы защитить ее.

Ади коротко кивнул. Мими раскрыла ворота и вывела двух гнедых лошадей. Ади осторожно усадил Вики на землю и бросился в стойла. Теплый дух конюшни окутал его. Он заметил старые седла, висевшие на стене рядом с потрепанной упряжью, и поспешно снял одно. Затем ухватил второе, чуть более легкое, и обернулся. Кони вели себя неспокойно. Переступали с ноги на ногу, то и дело встряхивая красивыми головами. Они будто чувствовали нервозность седоков. «Спокойно, спокойно», — Ади взглянул на трясущиеся пальцы. Один из жеребцов фыркнул и встал, но второй продолжал водить ушами, прислушиваясь к звукам. Снарядив коней, он помог Вики забраться. Она сидела как мужчина, и сорочка оголила ее белые ноги. Девушка едва держалась, но решительно натянула поводья. Ади занял лошадь тоже. Мими подошла, прощаясь.

— Здесь еще есть лошадь, — сказала она, и глаза ее блестели, — я позову Люцифера. Я заставлю его помочь.

Лошадь, испугавшись чего-то, дернулась, и Ади почувствовал, как она нетерпелива.

— Мими, — попросил он, — передай Сэми, что мы увидимся. Что бы там ни случилось, мы увидимся.

— Спасибо, Мими, — вымолвила Вики, и Мими повернулась к ней. Вики поцеловала протянутую ладонь, — за все спасибо. Я обещаю, что вернусь.

— Уж пожалуйста, — сказала Мими, всхлипнув. Ади ударил пятками в гнедые бока, следом сорвался конь Вики. Мими проводила удалившихся всадников взглядом и вдруг крикнула, словно ее боль наконец обрела голос: — Если костер заберет тебя раньше, я тебя не прощу!