Проклятье (гет)

Почтовая станция недалеко от Лысых Гор, декабрь 1820 года

— Ты знаешь, о чём говорила мне мама, когда мы прощались?

Этот вопрос Наташа задала Пьеру самым сердитым тоном и с самым сердитым видом, когда они обедали на почтовой станции.

За окнами станции шёл небольшой снежок, а внутри было тепло, уютно и не слишком много народу. Граф и графиня Безуховы обедали вдвоём за одним столом. Неподалёку был стол, за которым сидели их трое старших дочерей со своими нянями и гувернантками. Младшего сына, младенца Петю, его нянька укачивала в сторонке. После обеда Наташа должна была покормить его грудью в отведённой отдельной комнате, а потом они всем семейством продолжили бы свой путь. За столом, за которым сидели взрослые, кроме Наташи и Пьера сидела ещё и Соня. Но она быстрее всех справилась с обедом и с некоторым смущением сказала, что ей надо выйти. Деликатный Пьер догадался, что Соне надо в дамскую комнату, но не подал виду. Наташа проводила Соню недовольным взглядом. Оба они продолжали обед. Соня всегда ела очень умеренно, а вот Пьер любил-таки покушать много и плотно. Наташа после свадьбы переняла многие привычки, в том числе и аппетит мужа, и тоже стала много есть. Именно потому через восемь лет после свадьбы Наташа, прежде тоненькая и стройная, значительно поправилась. Поэтому и времени на еду они оба тратили гораздо больше Сони.

Пьера не удивил сердитый взгляд и тон жены. Она пребывала в состоянии недовольства ещё со вчерашнего вечера. В тот вечер, накануне их отъезда из Лысых Гор, где они гостили у брата Наташи Николая и его жены Марьи, Пьер сделал жене заявление, которое вызвало её страшное возмущение. Он сказал Наташе, что пригласил погостить в их дом в Петербурге кузину жены Соню. Наташа тогда взвилась до небес, долго с недовольным видом уговаривала Пьера оставить эту идею и не увозить с собой Соню. Но Пьер почему-то принял на себя самый решительный вид, который он, как известный всем в семье подкаблучник, редко позволял себе в присутствии властной жены. А потом заявил ей, что дело это решённое, что Соня приняла приглашение и поедет обязательно. Тут Наташа очень сильно рассердилась. Рассердилась и сердито молчала всё то время, пока они собирались в путь, а также всю первую половину дня, когда они ехали из Лысых Гор до первой почтовой станции, где остановились пообедать. Но после того, как Соня вышла из-за стола и скрылась, Наташа дала волю долго копившемуся раздражению. Она спросила Пьера с сердитым выражением лица:

— Ты знаешь, о чём говорила мне мама, когда мы прощались?

— О чём же она говорила, дорогая? — спросил Пьер жену с самым кротким видом. Он всегда старался беседовать с женой именно с таким видом, чтобы случайно не вывести её из себя. Тем более сейчас, когда Наташа явно была на взводе, что показывал весь её сердитый внешний вид.

— Она говорила, что ей будет тяжело без Сони! — с обвиняющим выражением лица ответила Наташа. — Кто ей будет читать по вечерам? Ведь ты знаешь, что мама стала в последние годы плохо видеть и читать сама не может. Мари и Николай заняты: Мари — детьми, Николай — хозяйством. Компаньонка мамы Белова стара и видит так же плохо, как и мама, к тому же глухая, как тетерев. Горничные или безграмотны, или еле-еле знают грамоте. Раньше чтением всегда занималась Соня, а кто будет теперь? Кто подаст маме стакан воды, кто нальет чаю, кто укутает её ноги пледом, когда она попросит, кто, наконец, успокоит её, когда она вдруг расстроится? И кто будет ухаживать за ней, если она заболеет? У Сони всё это прекрасно получалось. Она молодая, здоровая, сильная, всегда быстро сбегает и принесёт, что надо, и сделает, что надо. Умеет успокаивать маму, когда она нервничает. Умеет её уговорить кушать умеренно, если мама съест что-то не то, и у неё начинается очередное разлитие желчи. Без Сони мама будет как без рук, и это ещё мягко сказано.

— Но, Наташа, заботиться о матушке — это ваше дело, дело родных детей, — возразил ей Пьер с прежним кротким видом. — У вашей матушки трое детей, она не бездетна. Но почему-то о ней заботится Соня, которую сама графиня никогда не признавала дочерью. Соня ведь просто двоюродная племянница вашей матушки, и то не по кровному родству, а по родству с вашим отцом. Так что я считаю, что Соня вполне может погостить в нашем доме в Петербурге несколько недель, а уж как без неё обойдется ваша матушка… На те несколько недель, что Сони не будет рядом с ней, можете позаботиться о ней вы сами, её родные дети.

Лицо Наташи приняло самый разъяренный вид.

— Ты прекрасно знаешь, — начала она повышенным тоном, но тут же, оглянувшись, снизила голос, чтобы их никто не слышал. — Ты прекрасно знаешь, что ни у меня, ни у Николая нет времени, чтобы заниматься этим. У меня четверо детей, а на Николае висит ответственность за хозяйство. Вера маму никогда не любила и ни за что не станет заботиться о ней. Кроме того, ты же должен знать — Берги в Петербурге ведут самый рассеянный светский образ жизни. Чуть ли не каждый день они посещают балы, вечера и приёмы. Вера даже об их единственном сыне не особо заботится. Скинула любое попечение о нём сначала на нянек, а теперь на гувернёра, а сама с мужем кружится в вихре светских развлечений. Про маму она и не вспоминает, разве что несколько раз в году в письмах спросит о её здоровье. Поэтому именно Соне было удобнее всех ухаживать за мамой. У неё ни семьи, ни детей, ни забот. К тому же, как я могу заботиться о маме, если мы сейчас едем в Петербург, а мама осталась в Лысых Горах?

Пьер покачал головой.

— Наташа, я много раз предлагал тебе взять вашу матушку хотя бы на время в наш петербургский дом. Она могла бы пожить у нас хоть несколько месяцев. Но ты всегда отказывалась взять её, говорила, что слишком занята с детьми, чтобы ещё заниматься с матерью. Однако ты вполне могла бы посвящать ей пару часов в день. Хотя бы для того, чтобы почитать ей вечером. У нас с тобой во владении сорок тысяч крепостных душ.⁽¹⁾ Наш дом полон слугами. У каждого из наших детей по две няньки. Ты вполне могла бы оставлять детей на их попечение ненадолго, чтобы уделить время матери. Кроме того, в Петербурге мы смогли бы найти для неё более молодую компаньонку, которая читала бы ей.

— Но такой компаньонке нужно было бы платить деньги, — сердито возразила Наташа. — Мы не можем позволить себе такие расходы!

Пьер вздохнул.

— Дорогая, мы можем позволить себе любые расходы. У нас ежегодный доход более пятисот тысяч рублей в год.⁽²⁾ Заплатить какую-то несчастную тысячу в год более молодой компаньонке для нас не составило бы труда.

Пьер говорил, но чувствовал, что его слова до жены не доходят. У Наташи не только веса прибавилось после замужества, но и скупости. Она буквально тряслась над каждой копейкой, так как в своё время была ужасно напугана разорением своего отца, когда Ростовы несколько месяцев были вынуждены жить в бедности. И она боялась повторения этого даже в браке с одним из первых богачей России, каким был Пьер Безухов.

— Мы не можем позволить себе лишние траты, — категорично отрезала Наташа на слова мужа. — У нас сейчас уже четверо детей, и могут появиться потом ещё дети. Нам надо обеспечить их будущее и каждого наделить состоянием или приданым.

Пьер решил не продолжать этой темы. Когда Наташу начинала обуревать скупость, говорить с ней было абсолютно бесполезно.

— Что касается Николая, — перевёл он разговор, — то Николай в самом деле занят в те месяцы, когда проходят сельские работы. Он тогда ездит по полям и покосам. Но это бывает в конце весны, летом и в начале осени. Тогда он действительно присматривает за хозяйством. Но сейчас, в декабре, зимой, у него не так-то много дел. Разве что ходить в контору на пару часов, вести там счётные книги, разбирать почту и отвечать на письма. Или проверять раза два в неделю, как скотники и конюхи содержат скотный двор и конюшню. Это совсем не трудно. Он мог бы позволить себе пару часов в день читать матери вслух по вечерам. Да и обычную его осеннюю охоту, когда он уезжает из дома на два месяца, тоже можно было бы сократить, чтобы побыть рядом с матерью и читать ей.

Наташа махнула рукой.

— Это не мужское дело, — снова отрезала она. — У мужчин никогда не хватает терпения ухаживать за престарелыми родственниками, даже если это мать. Что бы ты не говорил, но отъезд Сони из Лысых Гор доставит большое неудобство всем: и Мари, которой Соня помогала с детьми, и Николаю, которому теперь придётся успокаивать капризы и плохое настроение мамы, и самой маме. Особенно самой маме, — подчеркнула Наташа резким тоном. — Вот поэтому, что бы ты не говорил, но я всё равно не понимаю, зачем ты сорвал Соню с насиженного места и повёз куда-то? Тем более к нам, в наш петербургский дом? Ей хорошо было и в Лысых горах, — с раздражением сказала Наташа.

Пьер снова покачал головой.

— Соне не было хорошо в Лысых Горах, — ответил он. — Она там чувствовала себя очень и очень несчастной. Просто вам об этом не говорила.

«Потому что говорить об этом вам, Ростовым, было бы совершенно бесполезно, и она это знает», — прибавил Пьер про себя. «Вы, Ростовы, совершенно очаровательны, но при этом заняты только собой», — думал он дальше. Ему хотелось использовать более резкое слово, не «заняты только собой», а «эгоистичны», но по доброте душевной он избегал этого слова даже в мыслях. «Вас интересуют только вы сами, да ещё, возможно, некоторые другие члены семьи, к которым вы чувствуете расположение», — продолжал он думать. «А Соню никто из вас никогда не считал членом семьи Ростовых. Поэтому её чувствами и переживаниями вы совсем не интересовались. Соня это давно поняла и по этой причине никогда не жаловалась вам на своё отчаянное положение в Лысых Горах».

— Откуда ты знаешь, что Соне не было хорошо в Лысых Горах, — сварливо напустилась на мужа Наташа. — Она, что, жаловалась тебе?

Пьер усмехнулся про себя. Наташа, его дорогая и любимая жена, опять судит по себе. Это она, если хоть что-то, хоть чуть-чуть вызывало её недовольство или нарушало её покой, могла превратить в ад жизнь окружающих своим плохим настроением, жалобами и выходками. Наташа всегда была слишком эмоциональной и всегда энергически выплёскивала на окружающих свои переживания — как хорошие, так и дурные. Соня же любое, даже самое страшное горе, вроде женитьбы Николая на Марье, переживала в глубине своей сильной и стойкой души и никогда никому не говорила ни слова о своих страданиях и терзаниях. По этой причине все Ростовы считали её какой-то бесчувственной. Сами они легко впадали и в гнев, и в радость, никогда не стыдились проявлений своего бурного темперамента перед посторонними, демонстрируя им любые свои вспышки гнева, радости или каких других эмоций. Сдержанность Сони, таким образом, была им совершенно непонятной. Они искренне считали, что, если человек не показывает так явно и ярко свои эмоции, как это делают все Ростовы — значит, он и не испытывает их.

— Ты прекрасно знаешь, что Соня никогда никому ни на что и ни о чём не жалуется, — прежним кротким тоном ответил Пьер на слова жены. — И мне она тоже не жаловалась. Просто я заметил сам, наблюдая за ней.

«Несчастье Сони было бы очевидно любому, кто только хоть чуть-чуть дал себе труд понаблюдать за ней», — снова мысленно произнес Пьер. «Но вы, Ростовы, всегда относились к ней как к посторонней в вашей семье, и поэтому в жизни не заметите душевных терзаний Сони, даже если вас снабдить лучшей оптикой мира. Так уж вы устроены. Вас волнует свой и только свой интерес. Интересы тех людей, которых вы для себя определили в «чужие» и «посторонние», вас ничуть не занимают. Так было с Верой, которую уже в раннем детстве в вашей семье занесли в число нелюбимых и «чужих». Так стало и с Соней. Но Веру, по крайней мере, от вашего недоброжелательства защищает толстенная броня непробиваемой холодности к вам. Она ещё в детстве сумела превратиться в эгоистку откровенную и неприкрытую, а не обаятельную и непосредственную, как остальные Ростовы (тут Пьер всё же позволил себе мысленно использовать слово «эгоист»). Когда Вера поняла, что в семье её не любят и не будут любить никогда, а ей надо как-то защищаться от этой нелюбви, она сама перестала любить хоть кого-то, кроме самой себя. А вот Соне, на её беду, эгоисткой стать не удалось».

— Как ты мог заметить, что Соня несчастна в Лысых Горах, наблюдая за ней? Я вот ничего подобного за Соней никогда не замечала, — возмущённым тоном возразила Наташа. — Она всегда ходит с самым спокойным видом и не показывает ни малейшего недовольства. Нет, ты всё это придумал про то, что она несчастна в Лысых Горах. Дело совсем не в этом!

— А в чём же тогда, по твоему мнению? — удивлённо спросил её Пьер.

Наташа помолчала, видимо, накаляясь гневом и раздражением, и в конце концов, самым злым голосом выпалила:

— Ты просто влюбился в неё! — чуть не закричала она, снижая голос лишь потому, что их могли услышать посторонние. — Ты влюбился в эту отвратительную, гадкую… Она… она тебя влюбила в себя, эта дрянь! Ты разлюбил меня и влюбился в неё, вот и весь секрет! И теперь хочешь привезти эту негодяйку в наш дом в Петербурге, чтобы бегать к ней по ночам! Отвечай, сколько раз ты изменял мне с нею в Лысых Горах?

У Пьера от такого несправедливого обвинения в глазах потемнело. И в первый раз за всё время, прошедшее со дня его свадьбы с Наташей, он почувствовал прилив страшного бешенства. Того бешенства, с которым он когда-то бросал мраморную плиту в первую свою жену, изменницу Элен, и обещал убить её, если она не уберется с его глаз долой. И того же бешенства, с которым он когда-то тряс за грудки подлеца и мерзавца Анатоля и требовал от него отдать компрометирующее письмо Наташи и убраться из Москвы. От гнева ему снова захотелось что-то сокрушить вокруг себя. Но он сдержался мощным усилием воли и лишь с силой произнес, твёрдо глядя в глаза жены:

— Ты можешь оскорблять меня такими мерзкими подозрениями, но прошу тебя… нет, даже требую — не оскорбляй твою кузину! Ей бы и в голову не пришло становиться моей любовницей, даже если бы я высказал такое желание. Она никогда не предала бы тебя столь подлым образом! Не закрутила бы шашни со мной за твоей спиной! И хочу тебе напомнить, дорогая, что именно Соня спасла тебя и твою репутацию в своё время. Если ты совсем забыла об этом и не чувствуешь ни малейшей благодарности к ней за это, то я всё отлично помню! И очень благодарен твоей кузине за то, что она когда-то спасла тебя и всю семью Ростовых от вечного позора!

Под бешеным взглядом Пьера из-под очков Наташа в первый раз в жизни струхнула перед ним. До сих пор, по вполне справедливому мнению всех окружающих, Пьер находился под башмаком Наташи. И всегда старался не раздражать её и уступать ей. Но сейчас он просто полностью вышел из себя и в первый раз за всю их совместную жизнь напомнил жене о той несчастной истории с Курагиным. Раньше Пьер ни словом, ни полсловом не напоминал Наташе об этом позорном эпизоде её жизни. И Наташа сама старалась меньше думать о нём. Но сегодня перед несправедливым обвинением Пьер вышел из себя и резко ткнул Наташу носом в её постыдное прошлое. После этого Наташа вынуждена была понизить голос и, продолжая всё-таки сердито смотреть, хотя и в сторону, обиженным тоном спросила:

— Если не желание продолжить любовную связь, то что тебя заставляет везти Соню из Лысых Гор в Петербург, в наш дом?

— Предположи на минутку, дорогая, что я хочу своим способом как-то устроить судьбу Сони, чтобы она не была больше вынуждена прозябать в Лысых Горах, — ещё не остыв от гнева, ответил Пьер, но гораздо более спокойным тоном.

— Да судьбы Сони никто и никогда не устроит. Потому что её судьбы нигде в целом мире нет! — снова начала сердиться Наташа. — Она пустоцвет, чистой воды пустоцвет, знаешь, как на клубнике! Даже Мари согласна со мной в этом определении Сони!

Пьер снова усмехнулся про себя. Он случайно услышал за несколько дней до их отъезда из Лысых Гор, как Наташа и Марья перемывали косточки Соне. Под видом сочувствия обзывали её пустоцветом и обе соглашались в том, что Соня якобы не умеет чувствовать так же глубоко и сильно, как умеют чувствовать Наташа и сама Марья. Пьер сидел с книгой в диванной, когда в соседнюю комнату вошли Марья с Наташей, и Марья кающимся голосом начала говорить Наташе, что не может преодолеть в своей душе злые и несправедливые чувства к Соне.

«- Знаешь что, — сказала Наташа, — вот ты много читала Евангелие; там есть одно место прямо о Соне.

— Что? — с удивлением спросила графиня Марья.

— «Имущему дастся, а у неимущего отнимется», помнишь? Она — неимущий: за что? не знаю; в ней нет, может быть, эгоизма, — я знаю, но у нее отнимется, и все отнялось. Мне ее ужасно жалко иногда; я ужасно желала прежде, чтобы Nicolas женился на ней; но я всегда как бы предчувствовала, что этого не будет. Она пустоцвет, знаешь, как на клубнике? Иногда мне ее жалко, а иногда я думаю, что она не чувствует этого, как чувствовали бы мы».

Марья привычным для нее скромным и кротким голосом попыталась возразить, что она сама понимает эти слова Евангелия по-другому, но по её тону было ясно, что ей очень понравилось всё, что сказала Наташа в адрес Сони. Тайное довольство Марьи речами Наташи, которые унижали Соню и выставляли её бесчувственной и виноватой в своих горестях по собственной вине, было Пьеру понятно — Марья до сих пор ревновала Соню к своему мужу. Но вот слова жены ему тогда показались очень несправедливыми. Ведь судя по кающемуся тону графини Марьи, с которым она говорила о своих злых чувствах по отношению к Соне, она действительно ощущала себя хоть немного, но виноватой перед Соней за то, что Николай женился на ней, а не на своей первой любви. И это чувство вины наверняка хоть как-то да удерживало Марью от слишком явной демонстрации своих злых чувств кузине мужа. А вот слова Наташи о том, что Соня не умеет чувствовать, прозвучали так, как будто Наташа выдала Марье индульгенцию на любое, даже на самое плохое и отвратительное обращение с Соней. Словно Наташа сказала невестке — да не надо тебе, Мари, переживать по поводу своих злых чувств к Соне; ты вполне можешь их иметь и даже высказывать Соне прямо в лицо: она ни обиды, ни боли не ощутит от них, так как, в отличие от нас с тобой, ей сильно и ярко чувствовать не дано; это нам с тобой может быть больно и обидно от несправедливого и злого отношения к нам, а Соне — нет, не дано этому пустоцвету иметь глубокие и вообще какие-то чувства. Во всяком случае Пьер воспринял эти слова жены именно как индульгенцию Марье со стороны Наташи на дурное обращение с Соней, и именно по этой причине для Пьера они прозвучали очень неприятно. Поэтому сейчас он и не стал рассказывать Наташе, что именно тот, случайно услышанный им из соседней комнаты разговор между Марьей и Наташей и подтолкнул его к тому, чтобы как-то попытаться устроить судьбу Сони подальше от Лысых Гор. А то вдруг Марья серьёзно отнесётся к словам Наташи о якобы бесчувственности Сони и действительно начнёт высказывать свои злые мысли прямо Соне в лицо, тогда как до сих пор она ограничивалась в основном раздражительными взглядами и короткими резкими репликами в адрес кузины мужа. Пьер не раз замечал, что Марья с трудом удерживается от самых жестоких слов, обращённых к Соне, и справедливо опасался, что после разговора с Наташей о неспособности Сони чувствовать, Марья может дать себе полную волю в унижении той, которую до сих пор почитала своей соперницей и врагом. Не говоря Наташе ни слова о том, что он слышал их разговор с графиней Марьей насчёт Сони, Пьер просто спокойно возразил жене:

— Соня — не пустоцвет. Она — нераспустившийся бутон самого прекрасного и редчайшего цветка, который только рождает земля. Бутон, который готов был расцвести пышным и ярким цветом и принести плоды. Но ему не дали расцвести. С самого начала питали и поливали плохо, и потом вообще перестали это делать. А когда бутон пытался сам как-то подняться и расцвести, то его ещё и придавливали сверху тяжёлым башмаком: дескать, не смей поднимать голову, знай свое место! Вот этот бутон и не распустился. Точнее — пока ещё не распустился. А я уверен, что если обратить на этот бутон внимание, то он сможет ещё расцвести. И стать прекрасным цветком, к тому же гораздо пышнее и ярче, чем другие окружающие его цветы. А потом принести чудесные плоды.

— Все эти твои масонские аллегории, — опять раздражённым тоном произнесла Наташа. От хвалебных слов мужа в адрес Сони в ней вновь начала подниматься ужасная ревность, но памятуя недавнюю вспышку бешенства Пьера, она на сей раз сдержала свой темперамент. — Я не понимаю. «Бутон нераспустившийся», «перестали питать и поливать», «сможет снова расцвести…» Не понимаю, и всё тут!

— Да всё очень просто, дорогая, — ответил Пьер. — Соне не хватало любви в вашем доме. В материальном смысле её не ограничивали: кормили, одевали, обували наравне со всеми. Но любви, той самой питательной среды, на которой и расцветают люди, словно цветы, ей недодавали. Вот почему я сравнил её с нераспустившимся бутоном. Обделив любовью, ей действительно не дали расцвести, как не дают расцвести обделённому заботой цветку. А любую её попытку самой как-то решить свою судьбу давили на корню. Точно так же, как на корню давят готовый самостоятельно расцвести бутон, придавливая его тяжелым башмаком. Вот и весь смысл моей аллегории.

— И каким же способом ты хочешь добиться того, чтобы Соня, этот «бутон нераспустившийся», как ты выразился, смогла расцвести? — взвинченным тоном спросила Наташа.

— Увидишь вскоре, моя дорогая, — придя в прежнее благодушное настроение, ответил ей Пьер. — Я пока что не уверен, что мой план сработает. Но что-то мне подсказывает, что может сработать.

— Что за план? — подозрительно спросила Наташа.

— Пока я о нём не буду рассказывать, — решительно отрезал Пьер. — Может быть, ещё и не сбудется.

Наташа помолчала, недовольно сжав губы, а потом сказала мужу:

— Я всё равно не согласна с тобой, что Соня чувствовала себя несчастной в Лысых Горах. Если бы это было так, то она имела возможность переменить судьбу и уехать из Лысых Гор. Помнишь Макарина, соседа Николая и Мари? Он отставной гусарский офицер, как и Николай, и всю прошлую осень усердно навещал брата с женой, при этом обращая немалое внимание на Соню. Мы все даже думали, что он сделает ей предложение, она явно очень нравилась ему. Но Соня так холодно обращалась с ним, даже не слушала, что он ей говорит, и старалась уйти, если он приезжал. И в результате он перестал ездить. Если бы она хотела уехать из Лысых Гор, ей достаточно было бы немного поощрить его, хоть несколькими улыбками, и он бы сделал ей предложение. Но она всегда в его присутствии была словно каменная и смотрела, как на своего врага. А он стал бы ей неплохим мужем. Он вдовец, у него своё имение, хоть и поменьше, чем Лысые Горы, но достаточно хорошее. И он ещё совсем не стар, всего-то тридцать восемь лет.

— Тут я с тобой не соглашусь, — прежним решительным тоном произнёс Пьер. — Я уверен, что уже через несколько недель после свадьбы Соня была бы глубоко несчастна, если бы совершила такую глупость, как выйти замуж за Макарина. Соня прекрасный и чуткий человек, но это дано понять очень немногим, потому что её образ жизни совсем не соответствует её внутреннему содержанию. По внешнему образу жизни она обычная, ничем не примечательная барышня, живущая на положении бедной родственницы у своей богатой родни. Но внутри она — глубоко чувствующий человек. Она видит мир иначе, чем большинство обывателей. Её чувства, убеждения глубже, чем у других людей, хотя она привыкла скрывать свои чувства и мысли. К тому же Соня довольно ранима. «Хотя вы, Ростовы, за ней этого не признаёте», — последние слова Пьер опять произнёс про себя, чтобы снова не вызвать недовольства Наташи. И продолжил дальше вслух. — Она заслуживает лучшей участи, чем стать милой жёнушкой какого-нибудь заурядного, необразованного и ограниченного человека, такого, как Макарин. И не будет она счастлива в этой роли. Кроме того, мы все слышали, что Макарин очень жесток со своими крепостными людьми. Ты же знаешь, что его крестьяне приходили к Николаю с просьбами выкупить их у Макарина. И хотя Николай тоже может рукоприкладствовать с крепостными или посылать их на конюшню, но это хотя бы происходит не так часто. Пару раз в году, особенно в последнее время. А у Макарина такое через день, если не чаще. Неудивительно, что мужики Макарина просили твоего брата купить их. Уж лучше барин, который дерется и приказывает пороть крестьян на конюшне раза два в году, а не почти каждый день.

Наташа при этих словах мужа нахмурилась. Она знала о том, что Николай может избить крестьянина, и возразить на слова Пьера ей было нечего. К Николаю действительно приходили мужики не только Макарина, но и некоторых других соседних помещиков с просьбами купить их. Но приходили не потому, что считали Николая добрым хозяином, они знали, что Николай тоже может и сам ударить, и приказать выпороть. Мужики приходили к Николаю с этими просьбами только потому, что другие помещики были ещё хуже, ещё больше били крестьян и откровенно измывались над ними.

Тем временем Пьер продолжал:

— Соне будет плохо жить рядом с жестоким мужем. Я один раз видел, как она расстроилась и побледнела, когда увидела, что Николай ударил своего старосту. Она не выносит сцен жестокости. И это при том, что Николай, особенно в последние годы, редко себе такое позволяет. А каково ей будет жить рядом с мужем, который такое позволяет чуть ли не ежедневно? К тому же я совсем не уверен, что Макарин будет сдерживать свой жестокий нрав с женой. Соня вполне может оказаться в числе тех, кого Макарин бить не стесняется. Нет, этот человек совершенно не пара Соне, — решительно закончил Пьер.

Наташа раздражённо пожала плечами и отвернулась от мужа. Вскоре пришлось вообще оставить эту тему, потому что вернулась Соня и снова села за общий стол.

Пьер с грустью смотрел на жену и сидящую рядом Соню и думал про себя: почему его угораздило влюбиться в Наташу? А не в Соню, например? Ответ он, впрочем, хорошо знал и сам. Наташа в девичестве была обаятельно-порывистой, обворожительной, красивой, притягивающей мужское внимание так, как магнит притягивает железо. Она казалась такой романтичной и поэтичной, хотя куда это всё девалось в последние годы? Соня, хотя и не менее красивая, рядом с Наташей проигрывала своей сдержанностью и скромностью. К тому же она твёрдо держала всех мужчин на расстоянии, соблюдая незыблемую верность Николаю. Тогда как Наташа веселилась и флиртовала со всеми кавалерами подряд. Неудивительно, что именно она привлекала внимание мужчин, в том числе и Пьера. Он полюбил её в те годы и полюбил навсегда. Изменить этому чувству, разлюбить Наташу он не мог, это было не в его власти. Пьер знал, что его любовь к ней — это навеки. До конца дней их. Он прощал ей все её недостатки, которые ярко проявились после замужества — и её скупость, и её ревность, и её властность, и претензии на всё время мужа, и её требования к нему всегда быть рядом с ней. Прощал, что она сильно изменилась и опустилась после свадьбы, часто выглядела неряшливо. Он и сам тут был не без греха. Бывали и в его прежней жизни моменты, когда он опускался до того, что даже не умывался по нескольку дней, сидел дома в одном старом затасканном халате, ничего не делал, только курил да пил вино целыми бутылками. Поэтому он терпимо переносил частую неряшливость и неухоженность Наташи после их свадьбы, прощал ей и это. И точно так же обычно он спокойно относился к её беспричинной ревности, даже если ревность Наташи доходила чуть ли не до сумасшествия, как сегодня. Сегодняшний приступ вспыльчивости был, пожалуй, единственным, который он себе позволил за всё время их совместной жизни. Он всё прощал жене, потому что любил её. Вот и сейчас Пьер смотрел на Наташу с грустной и доброй усмешкой. Кто мог бы узнать в этой располневшей и раздражённой женщине с недовольным лицом прежнюю странно-тоненькую и романтично-обворожительную Наташу? Но Пьер словно обладал двойным зрением, и он, когда хотел, мог смотреть на свою любимую жену глазами сердца и видеть её прежней. Поэтому ревность Наташи к Соне, да и к любой другой женщине, не имела под собой никаких оснований. Но эта ничем непоколебимая любовь к жене не мешала Пьеру очень хорошо относиться к Соне. По-дружески и с величайшим расположением. Он уважал её за сильный, но сдержанный характер, за преданность семье Ростовых, которые часто обращались с нею несправедливо. Уважал за стоицизм и умение прямо держать голову даже в самых тяжёлых обстоятельствах её жизни. А уж они точно наступили, когда Николай женился на богатой Марье, и Соня была вынуждена много лет смотреть на то, как мужчина, которого она верно и преданно любила с ранней юности, живёт семейной жизнью с другой женщиной.

К тому же Пьер, в отличие от Наташи, действительно до сих пор был очень благодарен Соне за то, что она когда-то остановила безумие Наташи и помешала её побегу с Курагиным. Он хорошо понимал, что не случись вмешательства Сони, Наташа погубила бы себя. Она бы убежала с Курагиным и жила с ним на положении любовницы, будучи уверенной при этом, что она — законная жена этого проходимца. Высший свет и всё общество этого бы ей никогда и ни за что не простили. А что бы случилось после того, как Курагин натешился ею и выгнал вон? Хорошо зная этого мерзавца, Пьер был абсолютно уверен в том, что Курагин рано или поздно прогнал бы Наташу. Тогда ей пришлось бы вернуться в семью, но и носа не казать потом в высшее общество. Ей пришлось бы жить отверженной отщепенкой до конца дней её. А если бы она вернулась беременной от этого негодяя? При этой мысли Пьера всегда пробивал холодный пот. Но такое развитие событий было вполне возможным. Учитывая с какой лёгкостью Наташа зачинает детей от Пьера, она так же легко и быстро могла бы забеременеть и от Анатоля. Тогда её судьба и судьба её ребенка были бы совсем пропащими. Конечно, Пьер, скорее всего, после смерти Элен женился бы даже на опозоренной Наташе — так велика была его любовь к ней. Но что бы у них была за жизнь? Вечные шепотки и сплетни за спиной. «Смотрите, смотрите, вот прошёл граф Безухов, тот самый, который не побрезговал взять в жены шлюху Ростову, после того как этой шлюхой натешился Курагин». «И есть же такие любители порченного товара; да я бы эту потаскуху даже в любовницы не взял, а он женился». Или: «вот идет та самая графиня Безухова, помните, как она до замужества была любовницей Курагина…» И всё прочее в таком же духе. Бремя позора Наташи пришлось бы нести не только ей самой, но и Пьеру, и их детям. Этих детей тоже провожали бы презрительными взглядами и шепотками за спиной: «А мамаша-то у них, знаешь кто…»

Мысли об этих возможных последствиях побега Наташи с Курагиным, если бы он случился, хоть и не часто, но всё же посещали Пьера. Но были они настолько безрадостными, что он старался поскорее отогнать их и благодарил про себя судьбу и Соню за то, что они предотвратили побег. И совсем не по себе ему становилось, когда он представлял ещё худшее развитие событий. Сплетни и шепотки за спиной были бы ещё более-менее терпимыми исходами побега Наташи в случае удачи этого предприятия. Если мерзавец Анатоль, натешившись Наташей вдосталь, привёз бы её в Россию к родителям, то это было бы ещё полбеды. А вот если бы он бросил надоевшую любовницу за границей без гроша, а сам, поиздержавшись и нуждаясь в деньгах, вернулся домой один, вот тогда судьба Наташи была бы совсем страшной. Тогда ей, брошенной в чужой стране и не имеющей ни гроша за душой, ни возможности связаться с родными, пришлось бы зарабатывать себе на жизнь, продавая себя в каком-нибудь борделе или даже на улицах, обслуживая своим телом десятки и сотни мужчин… Про такой вполне возможный поворот событий Пьеру вообще было тошно и жутко думать, и эти мысли он ещё быстрее старался отогнать от себя.

И от такой страшной судьбы, и от любого позора, и от любых сплетен и Наташу, и Пьера, и их нынешних детей в своё время спасла Соня. Пьер крепко это помнил и был благодарен ей, несмотря на то, что Наташа либо забыла, либо не хотела помнить, и до сих пор не выражала ни малейшей благодарности к спасшей её кузине. Именно поэтому Пьер и задумал попытаться устроить судьбу Сони и сделать это как можно дальше от Лысых Гор, где она чувствовала себя несчастной. Ведь Пьер давным-давно понял, что Соня была отчаянно несчастна в Лысых Горах, хотя сами Ростовы не замечали этого и не желали этого признавать.

1) Пьер действительно получил в наследство от отца 40 тысяч душ. Об этом говорит Анна Михайловна Друбецкая в томе 1, часть 1, глава 10. «Душами» тогда считались только мужчины. Если учесть, что почти все крепостные мужики были женаты, то у Пьера было не меньше 80 тысяч взрослых крепостных — как мужчин, так и женщин. Это не считая стариков и детей, которые тоже в число «душ» не входили, так как не платили подати

Вернуться к тексту

2) О размерах дохода Пьера в 500 тысяч в год Лев Толстой написал во втором томе романа, том 2, часть 2, глава 10. Если переводить на современные деньги, то это по самым приблизительным подсчётам более 250-300 миллионов рублей в год

Вернуться к тексту