Фрагменты (джен)

— Столичное время… что ж, наверное, около одиннадцати часов. Прогноз погоды: за окном переменная облачность, к вечеру, по-видимому, ожидается дождь. Возможно, он будет продолжаться до самого утра следующего дня…

Мой голос больше не дрожит. Мой голос твёрд и крепок, как будто миллионный город действительно слышит меня, внимает каждому моему слову.

Что бы мне ещё рассказать? Ведь, правда, ничего вокруг не происходит. Я вставляю виниловую пластинку в проигрыватель и ухожу в раздумья. Домашние питомцы вконец одичали и не желают подходить ко мне: удаётся застать их на улице по дороге домой. Деревья и трава разрастаются с утроенным рвением, кажется, только они и хотят жить. Техника и приборы вышли из строя, потому что пропало электричество. Кое-где находятся заряженные батарейки, и я пользуюсь карманными фонариками, когда наступает ночь. Мой телефон давно заброшен в дальний ящик, и микрофон, перед которым я сижу, конечно, тоже не работает — я лишь делаю вид, что всё в порядке. Природа берёт своё: вот и все слова, которыми можно описать происходящее вокруг — в городе, в стране, на Земле. Сказать больше нечего, но говорить хочется до дрожи и яростных слёз.

— Итак, друзья, это был короткий перерыв. Вы прослушали «Hey You» группы Pink Floyd. А теперь возвращаемся к нашей новостной передаче. Новости к этому часу… новости… а вот, что успело произойти к настоящему времени…

Я опять молчу, собираясь с мыслями.

— Сегодня семьсот семьдесят шестой день. Планета Земля постепенно возвращается к своему первозданному виду. Столичный парк захватывает город. М-м… Я очень давно не принимал душ: водопровод, конечно, давно неисправен. Каковы мои планы? Думаю, что скоро уйду отсюда. Попробую отыскать работающий автомобиль и поеду на север: лето невыносимо жаркое, а кондиционеры также сломаны. Пригодной для еды пищи остаётся всё меньше. Я питаюсь крупами и консервами. Скоро лето, значит, созреют дикие яблоки. Осенью, как вернусь, буду есть ещё и их. А может… может, и не вернусь. Вчера был в библиотеке, взял новую книгу. Планирую прочесть её за положенный месяц: надо сохранять дисциплину. Как буду уезжать — честно верну. Обнадёживает, что остаются ещё книги, которых я не читал и даже не видел. Да, кстати, могу рассказать о сюжете последнего романа. Интересно? Что ж, тогда…

В обед — то есть в то время, которое кажется мне обедом — я выхожу из студии и отправляюсь гулять. Не знаю, зачем делаю это. Наверное, у меня всё-таки кончаются слова. И это здорово угнетает.

На улице — тишина. Дует ветер, такой чистый и сильный, словно я не в огромном городе, а в самой девственной точке земного шара. Этот ветер гонит по небу облака, солнце то выглядывает, то скрывается за серой дымкой; я знаю — я научился это определять, — что скоро оно скроется совсем и польёт дождь. Мне нужно быть осторожным: следить за тем, чтобы не встретить диких животных. Они больше не боятся ничего и никого — покинув свои дома, звери поселились здесь, прямо в гуще многоэтажек и дорог. Да, отныне природа задаёт мой маршрут.

Я иду долго — у меня больше нет графика и обязанностей, я ничего не должен — и дохожу до дальнего продуктового магазина. Здесь я брал еду не так часто — полки ещё заполнены, правда, у большинства товаров давным-давно истёк срок годности. А я ещё не до того отчаялся, чтобы питаться просроченным. Я шагаю к третьему стенду и беру несколько пачек быстрозаваримой лапши. Потом нахожу литровую бутылку воды — моему счастью нет предела.

У кассы я останавливаюсь. Начинаю смотреть в одно точку, потом обхожу продуктовую ленту и становлюсь за стойку. В кассе лежат деньги. Я думаю: как же они бесполезны теперь. Мне становится даже смешно, когда я вспоминаю, как какие-то два года назад эти бумажки и железки были смыслом множества жизней. В том числе — и моей. Я делал всё, я работал на износ на проклятом радио, чтобы получить зарплату и пережить очередной месяц. И если бы тогда я попытался взять чужие деньги, меня бы тотчас арестовали; сейчас же я могу спокойно вычистить хоть всю кассу, и мне за это ничего не будет. В первую очередь, конечно, потому, что у этих денег больше нет хозяина. Нет ни кассира, ни управляющего, ни полицейского, ни даже мэра.

На улице я развожу костёр, нахожу подходящую тару и ставлю воду кипятиться. Становится жарко от огня: день и без того довольно тёплый, к тому же стихает ветер. Я хожу в ожидании взад и вперёд прямо по проезжей части. Я слышу тишину, а ещё — треск поленьев и лай злобных голодных собак.

Дом передо мной порос плющом, палисадник весь в сорняках и высокой траве. Пока заваривается просроченная лапша, я подхожу ближе — несколько позволяют заросли — и разглядываю получившеюся картину. Власть растений ощущается как нечто совершенно естественное и закономерное. Будто бы именно к этому стремился наш мир. Будто бы именно так всё и должно было быть с самого начала. Зелёные волны покрывают людские постройки: магазины, школы и больницы, — словно они — что-то постыдное и их надо поскорее спрятать.

После еды мне надо справить нужду, и я захожу во двор многоэтажного дома, где образовался густой лес. От кого я скрываюсь? Мне и самому не понять. Но кажется, что, если я сделаю это прямо здесь, на дороге, я перестану быть человеком. С другой стороны, а, правда, зачем им быть, ведь гораздо легче сойти с ума и прибиться к стае худых кошлатых собак. Я задаю себе этот вопрос, но так и не нахожу ответ. Наверное, что-то говорит мне, что человеком оставаться всё-таки важно.

Первые недели, когда это только случилось, я был опьянён свободой. Всё то неприятное, что наполняло мою жизнь до: ранние подъёмы, работа строго с утра до вечера, попытки заниматься собой, чтение книг ради хвастовства перед коллегами, — исчезло. Просто потеряло смысл, ведь не осталось никого, кто мог бы поддержать меня или, напротив, осудить. Я перестал гнаться за успехом и зажил в своём ритме. Я мог днями лежать в постели, мог гулять с утра до вечера, надевать, что мне вздумается, кривляться и дурачиться. Но потом… потом я вернулся к прежнему ритму. До сих пор не знаю: почему? Дела шли так хорошо, я имел счастье быть свободным… И сам же со временем отнял это у себя. Кажется — человек всё же запрограммирован вечно к чему-то стремиться. Иллюзия, что мы делаем это из-за других — эфемерных «других», — действительно всего-навсего миф.

— А помнишь, — я уже смирился с глупой привычкой говорить с собой вне студии; это наконец перестало пугать меня, — ты когда-то хотел, чтобы так было? Помнишь? Ты мечтал… ты готов был на всё, лишь бы эта гонка прекратилась. Каким же идиотом ты был, Боже!

Я возвращаюсь в студию длинной дорогой, стараясь ни о чём не думать. Если я стану думать, то все размышления кончатся и мне не о чем будет рассказать. А говорить для меня — очень важно, пускай я и повторяю одно и то же изо дня в день.

Я и забыл, каково это — слышать запах выхлопных газов и химических отходов. Теперь чистый воздух мешается с ароматом цветущих деревьев. Где-то высоко поют птицы. Когда мне становится особенно страшно, я говорю себе, что я просто вышел погулять за город, в лес — вот и не слышно и не видно людей. Но мне сложно обманывать себя.

В студии я сажусь к давно сломанному микрофону, вздыхаю и начинаю говорить. Я начинаю словами:

— Столичное время — что ж, наверное, около четырёх часов

— и продолжаю рассказом о том, что видел, когда выходил наружу. В моей голове пустота. Вот и дождь начинает лить. Я замолкаю, подхожу к окну, и мне чудится, что деревья стали ещё выше, а трава — ещё крепче и ярче.

Я рассказываю и об этом.

За что я расплачиваюсь? Этот вопрос — пожалуй, единственное, что время от времени занимает меня. Или дарованная мне жизнь — награда за честный путь? Но ведь я всегда был обыкновенным человеком, грешным и корыстным! Тогда… тогда почему — я? Это злой розыгрыш или какой-то важный урок?

Природа — животные и растения — вольна делать всё, что ей заблагорассудится. Наконец она вырвалась из железных клешней, из грубых тисков. Наконец на смену вековому заточению пришла пора свободы. Надо быть честным: мир прекрасен в своей естественности. Уродливы мои попытки сохранить человека. Я, наверное, так и не понял того важного урока. С другой стороны, я как никогда ощущаю в себе инстинкт. Инстинкт сохранения разума от въедливого сумасшествия. Инстинкт борьбы с огромным миром за себя.

— Вот и пришла пора прощаться с вами, мои дорогие слушатели. Желаю всем благополучно добраться до дома. Пускай вас ждут ваши любимые. Я вернусь завтра утром, а пока передаю микрофон своему полуночному коллеге…

Я ухожу уже в темноте. Маленький фонарик здорово помогает не сбиться с пути и отпугивать больших страшных собак. У дома я развожу костёр (дождь, вопреки моим прогнозам, заканчивается), там же ужинаю. Мне, как и всегда, не хочется заходить в квартиру. Ничто не напоминает об одиночестве сильнее, чем звенящая тишина мёртвой спальни. Я стою, покачиваясь из стороны в сторону, обнимая самого себя и тихо напевая.

Ещё год тому назад я выкрал (у кого?) пистолет, он лежит в моей прикроватной тумбочке. Я смотрю на него каждую ночь и каждое утро, но какая-то глупая, я бы даже сказал — идиотская надежда останавливает меня. Что, если этот кошмар закончится и я проснусь?

Я выхожу на балкон, чтобы покурить (сигареты так же просрочены, как и еда в заброшенных магазинах, но это не останавливает меня). Замечаю, крепко затягиваясь, что небо расчистилось. Вижу звёзды, они дрожат. Как будто бы плывут по чёрному полотну… Сначала я не верю в это, но потом замечаю: что-то, и правда, быстро движется вниз. Что-то большое и яркое. Наверное, падает звезда (но откуда она взялась? Ведь теперь не сезон космических дождей). Я внимательно слежу за этим полётом — даже забываю о сигарете, которую держу в пальцах. И, хотя во мне давно уже нет никакой веры, загадываю про себя желание. Одно-единственное, навечно застрявшее в больном сознании.

Через несколько минут падают ещё звёзды — две или три, они далеко от меня, но я легко прослеживаю их путь. Они приземляются где-то за городом, там, где качается лес.

Дома темно, тихо и жутко. Всё давно застыло, остекленело, лишилось рассудка. Я хожу из комнаты в комнату, перенося туда-сюда истлевшие вещи. Всё потеряло свой смысл. Мне не хочется спать, хотя, будь моя воля, я спал бы сутки напролёт. Я не знаю, который идёт час, когда я ложусь в холодную грязную постель и укрываюсь засаленным одеялом.

Я ощущаю себя ошибкой. Я — чудовищное недоразумение. Мир абсолютно гармоничен, Земля счастлива, и только я один брожу по пустым дорогам, неприкаянный, и мечтаю возродить всеобщее насилие, царившее годы назад. Повторяю себе из месяца в месяц: меня не должно здесь быть. Я должен умереть, разложиться, исчезнуть. Либо же сойти с ума и одичать. Я отравляю леса, поля и горы. Моё существование — последняя преграда на пути к мировой гармонии.

Не высовывая головы из-под одеяла, я открываю ящичек прикроватной тумбочки и достаю пистолет. Через одеяло прислоняю к виску, но — моя рука тут же падает. Нет. У меня не получается и не получится это сделать. Может, это и есть тот самый инстинкт выживания? Может, я всё-таки превращаюсь в животное, раз во мне просыпается первобытный страх?

На улице воют собаки, а может, волки. Закрывая глаза, я представляю, будто просто вышел ночью (со всяким может случиться) прогуляться по лесу. Будто мой дом — всё ещё чистый ухоженный город. Свободный и одновременно самый что ни на есть строгий.

Я часто даю волю своему воображению. Что мне ещё остаётся делать? И правда, ничего. Я живу в фантазиях, в каком-то вечном обмане: такая хитрость отпугивает безумие.

Или я уже безумен?

Волки воют, воют и воют. В окно светит луна.

С восходом солнца придёт новый день. Новый, тошнотворно старый день, в котором больше не существует радиоволн.