Бог, открывающий двери (джен)

#Янус@dom_txt

#Дом_в_котором

#домвкотором

#The_gray_house

id579691131 был ли какой-то самый запоминающийся пациент?

id527931320 Расскажи о тех, кто врезался тебе в память. Из любых выпусков

Янус бегло проглядел карту новенького: очередная грустная история, но по счастью никакой остроты, просто осмотр после поступления в Дом. Это можно было оставить и Беленькому.

Сегодня был один из тех дней, когда Янус собирался пойти в свою комнату на третьем пораньше и там, наконец, позволить себе хоть немного не думать ни о лазарете, ни о работе вообще, ни о детях.

Янус все еще был внимателен и дотошен с пациентами, въедлив и хваток, но… сил и запала сразу знакомиться с каждым больше не доставало. Он пережил выпуск, он справился, он по-прежнему знал почему делает свою работу, хотел ее делать, но что-то все же погасло. Или с возрастом ушло?

Он стянул халат, повел шеей, разминая одеревеневшие мышцы, выдохнул, отпуская напряжение, и в дверях столкнулся с Чистюлей.

Они давно перестали сопротивляться тому, что в Доме клички к взрослым приклеивались точно так же, как к детям. Янус свою любил.

Чистюля — хорошая, но чрезмерно брезгливая новенькая медсестра — мяла полу короткого халата, а в ее глазах стоял ужас…

«Аннушка уже разлила масло» — подумал вдруг Янус, припоминая имя Чистюли. Ее клички пугали.

— Аня, что случилось?

Она замялась… Прерываясь, произнесла:

— П…прости…те, но вы должны пойти…

Янус вдохнул, он знал, что вопросы лишь все усложнят, а исход будет один. Кивнул Чистюле, снял с вешалки халат.

Он шел быстро, но ступал тяжело, на ходу натягивая халат.

«Проклятое масло…» — вертелось в голове.

У двери палаты новичка Чистюля остановилась. Янус смерил ее взглядом: не задержаться ей на этом месте работы… Что бы она там ни увидела.

Вслух он не сказал ничего, только отпустил ее кивком головы, и она с облегчением заправила локоны под шапочку и пошла в сестринскую, распрямляясь на ходу, словно скидывая с плеч тяжелый груз.

Когда Янус вошел в палату, ему хватило одного взгляда, чтобы понять: «Ебанько».

Огромные голубые глаза удивительной красоты вперились в Януса. Взгляд у пацана был испепеляющий, но вот он моргнул, и его глаза вдруг наполнились пустотой.

Новенький жил своей внутренней жизнью: огромной и сжигающей его изнутри, большими чувствами, но стоило Янусу войти, как все это… пропало. Спряталось, если точнее.

Мальчишка то ли зябко, то ли брезгливо и высокомерно передернул плечами, смахнул с лица длинные, золотистые волосы, каким и девчонки позавидовали бы, и уставился в стену, чуть пониже часов.

Янус даже посмотрел туда повнимательнее, но там, конечно, не было ничего.

Янус присел у кровати и начал расспрос. Что этот новичок мог ему показать после невыносимости Мавра и Волка, против постоянного ёрничания Табаки, после загадочной метаморфозы Смерти, после забытья Кузнечика?

И все же новенький его удивил.

Он не был аутистом, но совершенно не замечал Януса, легко, играючи игнорировал все вопросы, четкие и ясные, вопросы, которые достигали цели всегда, но не сейчас. Янус был уверен, что мальчик слышит его, но тот считал, что все что угодно, включая ногти и шнурки гораздо интереснее.

Янус оставался спокойным и даже полным интереса, но чувствовал, что терпение подходит к концу. Сказывалась усталость? Недавнее дежурство? На фоне гонора новенького, поведение Волка начинало казаться почти очаровательным. Волк не только вопросы, но и все другие их слова замечал, хотя и ненавидел их, но можно было хотя бы догадаться за что. Можно было говорить с ним, хоть и с малым эффектом.

Пацан проигнорировал очередной вопрос, и Янус не выдержал: откинулся на стуле, роняя карту под ноги и произнес себе под нос:

— Все вертятся вокруг тебя, что тебе не так? Как же я от тебя устал…

И тут новенький удостоил Януса своего внимания: ожил, резко вскинул голову, а потом попытался рывком подняться с каталки, взлетая так рьяно и смело, что покачнулся и рухнул на пол.

Он еще не привык быть не ходячим.

— Как вы смеете?! — то ли прошипел, то ли прокричал мальчишка, глядя на Януса снизу вверх…

Янус сорвался с места, но мальчик в ужасе отпрянул, заваливаясь на коляску неуклюже, отодвигая ее — спасительницу — от себя все дальше, вскидывая руку в попытке поймать ее — ненавистную ему — словно спасательный круг.

И Янус просто увидел это: запястье новенького, расчерчивал едва заживающий, глубокий, некрасивый шрам, не просто тонкий порез, а широкая, почти алая полоска новой кожи, приподнятая, бугрящаяся, уродливая и неуместная на его тонкой холеной руке и орущая о своем происхождении.

«Совсем свежий, — понял Янус, — буквально неделя.»

Вот, что так напугало Аннушку. Хорошее все же чутье у нее, жаль будет расставаться. А ведь в карте об этом не было ни слова.

Янус поднял руки, словно сдаваясь под натиском, шквалом этих бешеных эмоций. Он все же был только человек, хотя и врач.

Мальчишка не был ненормальным, и поведение его было вполне обоснованно… Для него самого и его обстоятельств.

Ему казалось, что жизнь закончилась, а продолжать ее он не хотел.

Такой красивый, такой яркий и живой, такой… благополучный? С, наверное, радужным, успешным и распланированным будущим. Принц, который все потерял… и обрел Дом.

Янус знал: начало бывает и таким. Но переубедить новичка не попытался.

Теперь закончить с осмотром получилось быстро: слишком смущенный, что тайна открылась, что Янус понял — новенький сник, растерял весь гонор и перестал сопротивляться, только по-прежнему молчал.

— Я — врач, я никому не скажу — пообещал Янус тишине палаты.

Их новая встреча случилась через пару недель, когда мальчишку, придерживая со всех сторон, привезли Кузн… Сфинкс и Лэри. Волк, маячил за их спинами, но к лазарету приближаться не собирался.

— Сделайте что-нибудь… — попросил Сфинкс глухо.

Янус не ответил, перехватил коляску.

А потом смотрел на новенького, распластанного по койке, бледного и снова замершего, не реагировавшего ни на что, как в их первую встречу.

Его, конечно, откачали, только на запястьях остались новые шрамы.

Глубокие, он резал не бритвой и не ножом, а чем-то грубым и неприспособленным, почти разрывал кожу. Это должно было испугать, заставить его остановиться, но нет. И Янус понял, что мальчишка не боялся и не сдавался в своем намерении. Реальность пугала его куда сильнее.

Янус так и не узнал, что тот всего лишь в очередной раз встретился со своим отражением. И не увидел там ничего кроме своего… лица. А сегодня его должна была навестить мать, а он успешно избежал встречи с ней и начал поправляться.

Утром заявился Табаки и возопил, пугая Чистюлю:

— Ну что? Как там Лорд?

Янус вышел на шум, усмехнулся — какое подходящее прозвище — и констатировал:

— Лорд, выздоравливает.

Табаки в восторге засвистел, а Лорд тогда еще не умел радоваться гостям.

Но Янус стал встречаться совсем с другим его взглядом.

Лорд так и не рассказал о своем прошлом. Но Янус видел его мать, слышал, как она говорила с Акулой. Янус не мог не отпустить Лорда с матерью, хоть и знал, что ему нельзя, просто нельзя никуда из Дома, что Наружность и то, что он оставил в ней, его погубят.

Но, это были не его дети. Со всех точек зрения, кроме самой важной.

Дом всегда жил сам по себе, не важно принимаешь ли ты его, важно принимает ли он тебя.

И на картах последних трех лет больше не было имен. Они как-то стерлись.

Янус смотрел на детей, он ждал нового выпуска, как и все они. И взгляд его то и дело останавливался на крупных и ярких буквах. Красной резкой, но красивой бегущей прописью.

Именно на этой карте они появились первыми: ЛОРД. Он сам попросил, он ненавидел свое имя.

Когда Лорд вернулся, и Янус снова пришел на первичный осмотр, он проглотил болезненный ком в горле: во взгляде Лорда снова была пустота. Гораздо более страшная, чем раньше: Лорд больше ничего не внушал себе, он просто не верил в то, что видел. И ждать пришлось гораздо дольше.

Зато после, когда его золотистые волосы начали потихоньку отрастать, Лорд вдруг стал удивительно, как никогда живым. Словно наконец понял, как это — не делать вид, не изображать кого-то, а просто жить.