Мартуся (гет)

Прошли выходные, наступил понедельник, а за ним и вторник, а от Платона всё не было ни слуха ни духа. Привет, переданный через участкового, Марта не считала. То ли был этот привет, то ли нет. На выходные она ещё не особенно надеялась его увидеть, понятно же, что у него и без неё дел хватает, но вчера и сегодня по дороге из школы уже вовсю их с Цезарем высматривала. Но никто не встретил её ни напротив школы, ни на повороте на их улицу, нигде. И в первый раз закралась ей в голову мысль о том, что же ей делать, если он вообще больше не появится. Нет, она не сомневалась в том, что при какой-нибудь случайной встрече он непременно подойдёт к ней и приветливо расспросит, как дела, но что, если только этим всё и ограничится? Если, разобравшись с её проблемой да ещё и пострадав при этом, он совершенно справедливо решил, что ничего ей больше не должен? Он ведь сказал ей на прощание: "Главное, что всё закончилось!" Так, может, это и была точка в их истории, а она совершенно напрасно сидит и ждёт. То есть, не всё время сидит, конечно же, а ходит и ждёт, говорит и ждёт, засыпает и просыпается, делает уроки, возится на кухне и при этом всё время ждёт...

Надо было отвлечься, но не получалось. Весь дом и пол-улицы говорили теперь о том, что произошло и продолжало происходить: что "генеральский сынок" вступился за Марту и дал окорот Тихвину-младшему, после чего милиция разогнала его шайку-лейку, причём самого его как увезли, так никто его больше и не видел, и что у Тихвиных милиция уже три раза была, последний раз даже с обыском, после чего арестовали и Тихвина-старшего. Почему его арестовали, никто толком не знал, предполагали, что на самом деле он-то всей бандой и верховодил, и банда больше была намного и серьёзней, чем поначалу казалось, и что "генеральский сынок" просто потянул за первую ниточку, а потом оказалось... Что оказалось, никому было достоверно не известно, но чрезвычайно интересно, поэтому с расспросами о "генеральском сынке" соседи снова и снова подступались к Мартусе и тёте Римме, ну, хотя бы просто потому, что больше не к кому было. Причём говорить, что отец Платона полковник, было совершенно бесполезно, "генеральский сынок" просто звучало гораздо лучше. Сегодня по дороге домой из школы с Мартусей увязалась одноклассница Леночка Русакова, которой очень интересно было, как и от чего Платон её спасал и какие у них теперь "отношения". Слово "отношения" она особенно выделяла голосом и смотрела многозначительно. Говорить о преследованиях Тихвина было противно, объяснять, что отношений нет никаких, ужасно обидно, особенно Леночке Русаковой, которую и с большой натяжкой назвать подругой не получалось. Мартуся пожимала плечами и отмалчивалась, как могла. "Вот зря ты, Гольдфарб, интересничаешь, — протянула в конце концов обиженная Леночка. — Всё равно люди всё узнают, что им любопытно..." Примерно то же самое сказала тёте вчера на кухне Клавдия Степановна, когда они вместе делали тесто для пельменей: "Вот понимаю я, конечно, что ты девочку свою от сплетен хочешь прикрыть, а только от молчания твоего эти самые сплетни ещё больше кочегарятся. Если людям сразу не сказать, чего они знать хотят, то они уж как-нибудь всё выведают, а что не выведают, то напридумывают. А оно тебе надо?" Ни Мартусе, ни тёте Римме "оно было не надо", но рассказать возбуждённой общественности им было нечего.

Погружённая в глубокую и невесёлую задумчивость, Мартуся закончила мыть посуду и выключила конфорку под доварившейся картошкой. Надо было идти в комнату и садится за уроки. Учебный год подходил к концу, до последнего звонка оставалось чуть больше недели. В качестве домашнего задания ей предстояло написать двухстраничное сочинение на тему: "Мои планы на лето". Кроме традиционной трёхдневной поезки в Харьков на могилу родителей и трёх недель в лагере труда и отдыха у Мартуси особых планов не было. Ну, она собиралась научиться наконец делать фаршированную рыбу и прочитать по-немецки "Три товарища" Ремарка, но на две страницы таких планов точно не хватило бы. Придётся фантазировать в надежде, что вслух учительница её сочинение зачитывать не станет, а в сентябре не вспомнит, о чём оно было. Немедленно нафантазировалась поездка на Финский залив с Платоном и Цезарем... Да что же это такое, в конце концов!

В это время во входной двери повернулся ключ и кто-то вошёл в прихожую. Для возвращения Риммочки с работы пока было определённо рано, поэтому Мартуся ужасно удивилась, когда она распахнула дверь в комнату и поставила на пол большую корзину. С этой корзиной они обычно ходили на рынок, но сегодня точно был не рыночный день. Выглядела тётя при этом как-то странно, как будто хотела смеяться, но пока сдерживалась.

— Ну что же ты? — сказала она вместо "здравствуй", что само по себе было очень странно. — Ты так и будешь там сидеть?

Уже понимая, но ещё не веря, Мартуся подскочила и бросилась к корзине. На дне, застеленном каким-то чистым тряпьём, сидела маленькая пушистая рыжая собачка. Увидев Марту, она дёрнула своим пуговичным носом и негромко, но отчётливо сказала: "Гав!", будто поздоровалась.

— Мамочки, — еле выговорила Марта. — Это кто же?

— Это Гита, — ответила уже вовсю улыбавшаяся тётя Римма. — Ты же хотела собаку?

— Да, но как же... — Марта беспомощно обвела комнату руками. — А соседи?

— Клавдия Степановна, к моему удивлению, даже обрадовалась. Сказала, что и подкармливать её будет, и к себе брать, когда нас нет. Я так понимаю, что на треть это будет её собака. А Никифоровы согласились, когда я пообещала подтянуть их Вовку по немецкому, а то он к концу года троек нахватал.

— Бесплатно? — уточнила Мартуся.

— По-соседски, — махнула рукой Риммочка. — Ну что, выпускаем её?

Пока Гита осваивалась в своём новом доме, забавно шевеля носом и повиливая не просто хвостом, а всей своей небольшой пушистой задней частью, Мартуся с тётей Риммой устроили ей лежбище под стулом за дверью. Затем сервировали животному на пластмассовой тарелочке ужин из гречневой каши с тушёнкой, и с умилением наблюдали процесс принятия пищи. Тушёнка была выбрана подчистую, а каша по большей части оставлена, но умиление от этого меньше не стало. Кроме того, тётя Римма рассказала Мартусе историю обретения собаки. Гита раньше принадлежала племяннице Риммочкиной начальницы, и оказалась беспризорной, когда племянница три недели назад родила двойню. У самой начальницы, поначалу приютившей собачку, от её шерсти усилилась астма, поэтому та в срочном порядке пыталась пристроить её в хорошие руки, и вот, пристроила.

Когда собачка была накормлена, напоена, обласкана в четыре руки и уютно устроена на лежбище, Марта вернулась было к своему сочинению. На душе теперь было гораздо светлее. Появление Гиты придало её фантазии новое, лёгкое и весёлое направление, так что не прошло и двадцати минут, а две страницы были полностью исписаны мелким убористым почерком. От размышлений над самым последним предложением её оторвал собачий лай. Она обернулась было к Гите, но та тоже навострила уши и смотрела не на Марту, а на окно. Лай повторился, низкий, гулкий и узнаваемый. Марта вскочила, бросилась к окну, рванула на себя раму, выкрикнула в тёплый весенний вечер: "Платон, подожди, я сейчас спущусь!", захлопнула окно, защемив гардину. На полпути к двери её перехватила Римма, обняла, шепнула на ухо: "Тише, тише, девочка, он не для того к тебе пришёл, чтобы сразу уйти...". Мартуся глубоко вздохнула, но замедлиться было выше её сил. Она молниеносно переобулась, подхватила Гиту на руки, пронеслась по коридору и по лестнице и выскочила во двор прямо на улыбавшегося Платона. Замерла буквально в шаге от него, увидев закреплённую на перевязи правую руку. Но расстроиться не смогла, слишком рада она была его видеть.

— Привет, — сказала она почему-то шёпотом.

— Привет, Марта! — отозвался он гораздо громче, рассматривая собачку у неё на руках с весёлым изумлением. — А это что ещё за чудо природы?

— Это Гита, — Марта прокашлялась, — Риммочка сегодня принесла.

— Мда-а, — протянул Платон. — Трудно было заподозрить в Римме Михайловне поклонницу индийского кино.

Марта прыснула.

— Да нет, конечно же, она нам просто уже с именем досталась. Она же не маленькая, ей полтора года уже.

— Не маленькая? А какая же? — Платон откровенно веселился.

— Ну, то есть маленькая, ясное дело, но не щенок. И хорошо, что маленькая, куда нам большую?

— Марта, скажу тебе по секрету, что это не собака, это, скорее, канарейка, создание симпатичное, но исключительно декоративное...

— Не ерунди, — Марта закатила глаза. Пусть дразнится, сколько хочет. Она слишком по нему соскучилась, чтобы сердится. — Это самая что ни на есть настоящая собака, смесь болонки с чихуахуа, красавица и умница.

— Ну да, вся в хозяйку, — покивал Платон. — Особенно мастью... Видишь, Цезарь, напрасно ты переживал, теперь и у тебя тоже будет маленькая подружка.

От этого "тоже" в горле защекотало. Чтобы отвлечься, Марта посмотрела на Цезаря. Цезарь улыбался, немного наклонив голову набок и свесив язык. Какой же он всё-таки огромный, мамочки! Гита у неё на руках явно напряглась, сердчишко её у Мартуси под пальцами исполняло какой-то безумный танец.

— Слушай, а он её не съест?

— Он маленьких не обижает. Так, Марта, а поводок с ошейником у тебя где?

— Н-не знаю. Кажется, у нас нет пока ничего такого.

— То есть гулять ты с ней не собираешься?

— Очень даже собираюсь, два раза в день!

— Ну, гулять без поводка с малознакомой собакой, это, знаешь ли, эксперимент с неизвестным исходом.

В этот момент откуда-то сверху донеслось: "Марта, Платон, ловите!" Они оба вскинули головы, увидели в проёме окна тётю Римму, а потом проследили падение скрученного поводка. Мартуся тут же бросилась его поднимать.

— Добрый вечер, Римма Михайловна! — улыбнулся Платон. — Так мы погуляем? — Тётя Римма кивнула, а потом постучала себя пальцем по запястью с часами. — Если к полдевятого вернёмся, нормально будет? — Женщина кивнула вновь, после чего поправила гардину и захлопнула окно.

Мартуся в это время пыталась распутать ремешки, и в то же время не запрыгать от радости. До полдевятого оставалось ещё около полутора часов. В это время Платон неожиданно снял руку с перевязи и потянулся к ней за поводком.

— Ты это что? Зачем?

— Давай, я тебе помогу разобраться. А с рукой всё в порядке, завтра уже швы снимают, это штука исключительно для маминого спокойствия...

Поводок он у неё отобрал и, естественно, вмиг распутал и приспособил на Гитину шейку. Правую руку при этом всё-таки берёг, обманщик. Спущенная на землю собачка, впрочем, обследовать двор не торопилась. Она вообще немедленно плюхнулась на попу, прямо на носки Мартусиных туфель.

— Пойдём потихоньку, Марта. Пусть пообвыкнется твоя канарейка... Я бы на её месте тоже опасался зверя, который раз в пятнадцать больше.

Мартуся высвободила ноги, потом осторожно потянула за поводок. Она вообще не была уверена в том, что Гита пожелает сдвинуться с места, однако собачка послушно посеменила следом, забавно косолапя и стараясь держаться как можно дальше от Цезаря. Они миновали арку и вышли на улицу, в вечернюю, пахнущую сиренью, ласковую прохладу.

— Платон, ты мне расскажешь, что в милиции было? Где младший Тихвин? Он ведь домой так и не вернулся. И почему его отца арестовали?

— Младшего на следующий день уже мать забрала, одну ночь он только в медпункте райотдела переночевал. Рентген ему сделали, оказалось, даже перелома нет, Цезарь как-то очень нежно его прихватил, можно сказать, ювелирно. Утром его допросили, очную ставку с Кириленко провели, ну, это с которым он тебя у подъезда поджидал, и отпустили до суда. Где-то у родственников он, синяки свои, ссадины и расшатанные нервы лечит, видимо, чтобы соседям глаза не мозолить.

— И что с ним будет?

— На нём легкие телесные повреждения и ещё, может быть, вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность, но поскольку несовершеннолетние кроме мелкого хулиганства ни во что не вовлеклись, а на мне всё зажило как на собаке, то, скорее всего, он получит каких-нибудь полгода исправительных работ. Ну, и урок на всю жизнь... Такой, что мне даже немного жалко его, честно говоря.

— Не понимаю, о чём ты...

— Ты спрашивала, почему арестовали Тихвина-старшего. Так вот, это всё из-за ножа, которым этот поганец меня резанул. Нож этот очень интересный оказался. Он одному человеку принадлежал, очень известному в криминальных кругах. Нож заметный был, все о нём знали. Этого человека полтора года назад убили в его доме, страшно убили, не буду рассказывать как. Из дома пропали ценные вещи, и ножа тоже не нашли, хотя человек этот, как показали свидетели, с ним не расставался.

— Но не мог же Олежа...

— Нет, не мог, конечно. А вот отец его мог. Он по молодости отсидел за разбой, и человека того знал. Полтора года назад он в поле зрения милиции вообще не попал, потому что вроде как давно завязал. А теперь сначала нож всплыл, а потом при обыске в квартире Тихвиных нашли тайник с ценными вещами из дома убитого. Видимо, нож в том же тайнике хранился, и Тихвин-младший его нашёл, а может, старший Тихвин его доставал почистить или полюбоваться... Не знаю, да и не важно это, в любом случае, тайное стало явным, и теперь Тихвину-старшему за убийство с отягчающими обстоятельствами грозит от восьми до пятнадцати лет.

Мартуся вдруг резко остановилась, буквально замерла.

— Ау, малыш, ты о чём задумалась? — окликнул её Платон.

— О том, как он будет с этим жить... — ответила она очень тихо.

— Ну, сейчас ему не позавидуешь, конечно. Но сильно бы я за него не переживал. Полагаю, что он довольно быстро со своей совестью договорится. Ещё надумает себе, что мы с тобой во всём виноваты.

— Это как?

— Уж как-нибудь... Если бы ты, к примеру, не трясла беззастенчиво перед его носом своими рыжими кудрями и не прогуливалась бы со мной самым наглым образом мимо его личности, ему не пришлось бы хвататься за нож, чтобы показать мне, где раки зимуют...

Марта только головой покачала. Опять он сочинял какую-то забавную чепуху, чтобы отвлечь её от грустных мыслей.

— Это не я с тобой прогуливалась, это ты меня провожал.

— Даже конвоировал. С собакой... Я своего активного участия в этой истории и не отрицаю.

— Попробовал бы ты! Вон, вся улица знает, что "генеральский сынок" всю эту кашу заварил. Потянул за ниточку, а там... целая паучья сеть!

Платон фыркнул.

— Отец сказал, что я открывал лбом дверцу шкафа, а оттуда с грохотом вывалился скелет...

— Почему лбом? — оторопела Марта. Это звучало... обидно!

— Потому что громко и неэффективно. Предпринятые действия не соответствуют заявленной цели. Вот у Цезаря соответствуют: минимальный урон, максимальный эффект. А у меня не получилось...

Мартуся просто ужасно, ужасно рассердилась на этого незнакомого ей Якова Платоновича Штольмана. Что он себе только думает! Она сжала кулачки, шагнула вперёд и сказала с глубоким чувством, глядя ему в глаза:

— Ты меня спас!

— Точно я, не Цезарь?..

— Точно ты.

Платон смотрел ласково и немного грустно, и выглядел сейчас снова старше, чем ещё пять минут назад, но при этом отчего-то казался ближе. Может, потому что она стояла к нему почти вплотную. Она вдруг смутилась отчего-то.

— Так ведь и ты бросилась меня спасать. И это точно ты была, не Цезарь, ему-то как раз было велено тебя "держать и не пущать". — Он тихонько подёргал её здоровой рукой за свисающую вперёд косичку. — Я ещё выведаю у тебя, как ты смогла убедить его нарушить приказ.

— Да нечего выпытывать, он просто тоже почувствовал, что происходит что-то нехорошее... — Марта чуть отступила назад, оставив, впрочем, косу у него в руке, оглянулась на собак и засмеялась, обнаружив Гиту сидящей возле Цезаря. — Ты посмотри, пока мы стояли, она даже поводок умудрилась вокруг него обмотать.

— Угу, стреножила... — подтвердил Платон. — Маленькая, а подход к мужчинам знает. На лад у них дело идёт, зря ты волновалась... Дальше пойдём или посидим? — Он кивнул головой на свою подворотню, напротив которой они как раз стояли.

Посидеть хотелось, но становилось всё прохладнее. Мартуся обхватила себя руками за плечи.

— Так на скамейке же бабулечки... Хочешь составить им компанию?

— Обычно к этому времени они уже расходятся. Но вообще-то у меня во дворе больше одной скамейки. Пойдем, Марта, я тебе что-нибудь накинуть вынесу, а то ты простудишься и Римма Михайловна тебя больше со мной гулять не отпустит...