Муня (гет)

Вернувшись из квартиры на Гороховой Муня тотчас послала записку Лохтиной с просьбой о посещении. Та ответила согласием. Девушка предложила Але также познакомиться с Григорием, но та сперва не захотела.

-Знаем мы этих странников, — сказала она сестре, — то Богу молятся и псалмы поют, то в баню с кумушками ходят.

-Григорий Ефимович при мне голубку исцелил. Она, бедная, крылом подбитым махала, кровью истекала, а он взял птицу на руки, помолился и она полетела, словно и не была ранена. Да на что ему кумушки, особенно в бане? Дочки у Григория Ефимовича премилые, до чего забавно книксен делают! Словно цапли на болоте. Но как они любят своего папеньку! Он только в комнату вошел, а девочки ему тотчас на шею кинулись, будто год не виделись! Нет, Аля, он хороший человек.

-Ты очень легковерная, Муня, хотя, признаться, и я не лучше. В такой уж мы с тобой переплет попали. Ну, что ж, ради Ольги Владимировны познакомлюсь с твоим этим Григорием, как его там, Ефимовичем.

На следующее утро решили для начала ехать за Григорием. Дверь Муне отворила мрачная Акилина в белом платье сестры милосердия.

-Кто это с Вами, барышня? — недовольно проговорила женщина.

-Это Аля, моя сестра. Александра Головина, — и Аля тотчас поклонилась, сделав изящный реверанс. — Скажите Григорию Ефимовичу, что прибыла Муня, он знает...

-Знаю, деточка, — послышался из-за двери знакомый чуть подсиповатый, но приятный голос. — Сестру привела, аха? Ну садись, что ли, чайку попьем.

Григорий смотрел на девушек из-за двери, теребя бороду и шевеля пальцами босых костлявых и жилистых ног. На нем была белая рубашка и шаровары, а из-за его спины выглядывала любопытная Варя в сереньком платьице и с косичками.

-Прихворнула Варюшка, в гимназию не пошла. Пушшай ее чаю с медком попьет, да с облепишкой. Ну и вы садитесь, тамо в столовой с авчерашнего крендельков осталося, сам не ем, а дочкам не лезет.

-Григорий Ефимович, — забилась взволнованная Муня, — нам нужно непременно ехать к Ольге Владимировне! Она страшно мучается, вы должны ее исцелить! Мы, я, Аля...

-Слышь-ко, деточка, — перебил ее Григорий, — а почем ты знашь, что моими молитвами барыня ваша да исцелится? Нешто я колдун, али святой, али как? А вдруг как нет на то воли Божией?

Девушки побледнели. Но Григорий спокойно продолжал:

-Я-то помолюсь, да нешто от меня исцеление быват? Ничего не быват. Господь исцелят, а не Гришка грешный, — он сделал Варе знак кивком головы и та скрылась у себя в комнате. — Ты вот, — указал Григорий на Алю, — как думашь: вожу я кумушек в баню али не вожу?

Аля побледнела еще сильнее. Выходило, что странный знакомый ее сестры действительно читал мысли.

-Пшли в столовую, аха, — не дал ей ответить Григорий.

Вместе с девушками он сел за стол и отхлебнул из большого граненого стакана в подстаканнике. Муня и Аля пили чай из простого сервиза с цветами и птичками, какие можно часто встретить в небогатых домах.

-Так вота, — продолжал свою мысль Григорий, — случалось мне, слышь, и в баню с кумушками ходить. Думашь, для непотребства? — он кивнул Але, которая сидела ни жива ни мертва, — А для смирения. Како ходили со мной, мужиком грязным, в баню аристократки, како все величие да гордыню сволокли с себя, тако и смирилися. Да только опосля слухи пошли, мол, Гришка Распутин в бане баб растлевает, ну и завязали мы в баню ходить, аха. А чего я растлевал, коли я один, а их семеро? Одну растлевал, а иные глядели?

Аля сидела, ни жива ни мертва. Мунин знакомый, странник с Гороховой казался ей еще более ужасным, нежели Ордовский-Танаевский и вся Ольгина секта. Те, хотя бы, не водили женщин в баню... или же, делали что-нибудь похуже, но сумели скрыть? К тому же этот Григорий такой... уродливый. Самый настоящий Кащей, только борода, как у лешего. Совершенно точно, больше порога его квартиры она не переступит.

-Но для чего вы, Григорий Ефимович, все это делали? — спросила смущенная Муня.

-А для смирения, деточка. Ну, да каждому свое: кто для ради смирения в баньке парится, а кто для ради гордости в белых рубахах в господском доме волчком вертится. Этого нам с тобой не разобрать, аха.

Муня слушала своего "странника" с интересом и будто что-то в ее сознании прояснялось, медленно становилось на свои места. Надо же, вот только теперь она поняла, что все эти проповеди, свечи, моления на непонятных языках потому казались чуждыми, далекими от Бога и не ложились на сердце, что тешили одну лишь гордыню. Чувство превосходства от обладания "истиной", фанаберия, не более. А Григорий... вот сидит человек и рассказывает о том, какой он заурядный грешник. Ничего не скрывает, но и не трясет грехами напоказ, словно грязным бельем. А будто бы с ним Бог пребывает. И не страшно с таким идти в особняк к Лохтиной, молиться о здравии... будь там хоть с десяток Ордовских-Танаевских.

После чаепития Муня, Аля и Григорий отправились в дом Лохтиной. У входа в особняк их привычно встретил старенький лакей:

-Милости просим-с, барышни-с, а кто это с вами, не изволите ли доложить хозяйке-с?

Лакей подробно разглядывал Григория в черной сибирке и смазных сапогах с такой презрительной гримасой, что девушкам даже стало как-то неудобно.

-А ты не кривись-то, миленькой, — обратился вдруг Григорий к лакею, — мужик я, мужик и есть, с села Покровское, что Тобольской губернии, и что с того?Сам ли давно-то от сохи, аха?

Лакей густо покраснел, а Муня тотчас нашлась:

-Это Григорий Ефимович, и Ольга Владимировна ожидает нас вместе. По очень важному делу.

-Пожалуйте-с, извольте-с, — засеменил лакей и тотчас пропустил девушек с Григорием.

К счастью для всех, в доме Ольги не было никого кроме прислуги. Сама она лежала в креслах, накрытая пледом, и стонала. Муня и Аля испросили разрешения войти в спальню.

-Как Ваше здоровье, любезная Ольга Владимировна? — спросила участливая Муня.

-Благодарю, милая... увы, нечем утешиться. Боли замучили, ни встать мне ни сесть.

-Мы привели к Вам Григория Ефимовича, — Муня кивнула за дверь, где он стоял, ожидая приглашения, — он долгое время странничал по Сибири, на моих глазах исцелил птицу. Надеюсь, поможет и Вам.

-Пусть войдет, — простонала Ольга.

Григорий вошел в спальню и тотчас направился к Ольгиному креслу. Он вел себя настолько решительно, что Ольга даже стонать перестала.

-Ну, здравствуй, милая, — обратился Григорий к Лохтиной, — Хвораешь себе, спинка болит, аха?

-Хвораю, — ответила Ольга. И тут же удивленно посмотрела на него, — откуда Вы знаете, что болит спина?

-Неча не знаю, чувствую только, занедужила спинка твоя, аж самому заломило. Да вы, деточки, погуляйте маленько, — обратился Григорий к Муне и Але, — надобно мне с барыней перетолковать.

Девушки тотчас удалились.

-Добрая ты, барыня, — заговорил Григорий, усевшись на стул возле кресла Ольги, — Сердце у тебя мягкое, да и умом не обижена, а только вижу я, не Божьими путями ходишь. По своей ли воле так?

Ольга тяжело вздохнула.

-Вы все правильно видите... Григорий Ефимович. Не Божий путь избрала. Да и не по своей воле.

-Расскажи, коли можешь. А коли боишься, так не бойся: никто тебя не тронет, вот те истинный крест.

-Расскажу.

Ольга чуть привстала с подушек, собираясь с мыслями и начала.

-Сама я казанская мещанка, генеральская жена. Муж остался в Казани с нашими детьми, развести нас не могут, а жить со мной он более не желает. Мы с ним вместе путешествовали по Сибири, ездили в Верхотурский монастырь, в Абалак, Тобольск. Там и познакомились с губернатором Ордовским-Танаевским. Он предложил посетить одно из сел, где находилась община хлыстов. Сказал, что знает их предводительницу, кормщицу, и несколько раз бывал на радении. Спросил, не будет ли сие для меня интересно.

-Наивна ты, матушка. Нешто хлысты к себе на радение чужака допустят?

-Я тоже подумала так, но Ордовский-Танаевский меня совершенно разубедил. Сказал, что кормщица его старая знакомая и никаких препятствий нам не будет. Мужа все это не занимало, однако я загорелась желанием посетить настоящее хлыстовское радение. Ордовский-Танаевский привез меня в село на тракте, где и познакомил с женщиной по имени Агафья Томилина. Красивая, статная, высокая, глаза голубые, коса до пояса, как же она мне тогда понравилась. И я осталась с ней и ее последователями на ночь в избе. Ордовский-Танаевский также был с нами. Помню, как кружились мы в белых рубахах, а потом один из Агафьиных сподвижников протянул мне чашу с вином. Я пригубила и лишилась чувств. Когда проснулась, оказалась лежащей посреди горницы, совершенно без одежды. А рядом со мной, также раздетые лежали Ордовский-Танаевский и тот человек, что опоил меня из чаши. Я была совершенно раздавлена. Ко мне подошла Агафья и рассказала, как я на глазах у всей общины... Боже...

-Да ты говори, милая, не бойся, — Григорий был абсолютно спокоен и ласково глядел на Ольгу, — Нешто мне не знать, как по нашим краям хлысты себе паству уловляют? Не ты, барыня, первая, не ты же и последняя. И губернатора того знаю. Сволочь он, слякоть подлая, аха.

-После этого Ордовский-Танаевский и Агафья велели мне распространить их учение в Петербурге. В случае отказа пригрозили отравить дочерей. Муж довольно быстро узнал о том, что сделали со мной хлысты и пожелал развода. Теперь я в ужасе ожидаю, когда суд определит моих дочек в приют. А сама вынуждена была собрать цвет петербургской аристократии у себя в доме и радеть с ними каждый четверг. Князь Феликс Юсупов помог мне в этом, а заодно привез курительницы с наркотической смесью, которой мы окуривали помещение.

-Вот они тебя, миленька, и окурили. С того и занедужила, аха. Да что уж, коли расскаивашься. Раскаивашься ведь? — и Григорий так посмотрел на Ольгу, что она покраснела.

-Раскаиваюсь. Но ведь я не смогу оставить общину. Ордовский-Танаевский сказал, что у него есть знакомые газетчики. Он напишет обо мне везде, где только можно.

-Пусть себе напишет. Про меня чего только не пишут, и все худое. Да ты и сама читала ведь, али как?

-Про Вас, Григорий Ефимович, я не читала, — удивилась Ольга.

-Эт ты про Григория Ефимовича не читала. А про Распутина, знать, читывала, аха?

Лохтина вздрогнула и Григорий это заметил.

-Вот тота. Да ты только знай: поношение-душе радость. Собака лает, ветер носит, а с нас с тобой Господь без газетчиков спросит. Помолимся, что ли? По-простому, по-православному?

-Помолимся, Григорий Ефимович.

Тотчас Григорий встал на колени и зашептал молитву. Ольга в кресле молилась своими словами. Примерно через полчаса Распутин, шатаясь, поднялся с колен и обратился к Ольге:

-Полежи покамест, пойду с деточками перетолкую, — и вышел из комнаты.

Муня и Аля расположились в гостиной, когда лакей проводил Григория из спальни к девушкам.

-Жаль мне барыню вашу. Душа чистая, горюшка хлебнула себе, аха. Все как есть порассказала. Про радения ваши. Ну да после не мне уж, вам с ней возиться. Нешто тоже радели?

-Радели, Григорий Ефимович, — живо откликнулась Муня, — теперь сожалеем об этом.

-Богу молитесь, в церкву грехи несите, а сожаление ваше тьфу. Тако я вижу...

-Григорий Ефимович! Девочки! — прервал его знакомый Муне и Але красивый женский голос. Все трое обернулись.

В дверях стояла Ольга в домашнем шелковом пеньюаре и лебяжих туфельках. Она была совершенно здорова.