Дикий-дикий Восток... (гет)

«Люблю»… Эхом отдалось в ушах и отозвалось с самых дальних уголков театра. Любит… Как давно? Сейчас? Последние месяцы? Целую жизнь? Он ни разу не рассматривал Жози, как женщину. Ни разу? Нет… Он просто…

Он просто любил. Но не видел. Любил смешливую девчонку с двумя косичками, которая приходила к нему в подвал рассказывать истории про индейцев. Любил яростную и отважную индейскую воительницу, которая не колеблясь всадила нож в человека, как будто всегда это делала. Любил бесстрашного и заботливого «медика», который нашел его, потерявшего много крови и с начавшейся воспаляться раной, после чего несколько дней тайком держал у себя в комнате и лечил, менял повязки, подтыкал одеяло… Любил чудесную девочку с ангельским голосом, которая так и не смогла понять, как же правильно называть те или иные ноты, но при этом обладала диапазоном, позволяющим вытягивать сложнейшие оперные партии. И вот — перед ним еще одна ее сторона. Непривычно скромная и тихая принцесса в длинном платье с «парадной» укладкой. Он ее любит. А она? Смогла ли бы она его полюбить? Его, Эрика, увидев лицо которого, любой нормальный человек упадет без чувств от ужаса?

Она отделяет его самого от его лица. «Лицо жуткое, но ты-то сам не жуткий». Этого достаточно, чтобы дружить, да, но достаточно ли, чтобы полюбить? Может ли вообще полюбить его эта девочка, которая всем сердцем стремится обратно в прерии и хочет найти себе скво, лишь бы не готовить еду самой?

Музыка стихла. Очарованный моментом и происходящим, Эрик стоял напротив Жозефины, все еще прижимая ее к себе.

От танца девушка раскраснелась, светлые волосы немного растрепались, да и сама она уже не выглядела снежной королевой, больше напоминая ту, привычную, знакомую Жози. Она смотрела на него глаза в глаза, чуть улыбаясь, обнажая белые фарфоровые зубки.

Больше всего ему сейчас хотелось наклониться вперед, преодолевая последние сантиметры между ними и поцеловать. Просто поцеловать, как это делают другие, нормальные люди. Берут и целуют тех, кого любят. Останавливал страх, что вместо ответа на поцелуй Жози ударит его. И… Она ведь не простит, да? Ведь нельзя же так — без спроса целовать… Не простит.

— Эрик… — она чуть нахмурилась, проводя рукой по его волосам. — С тобой все хорошо? Ты просто дышишь часто и сердце бьется…

Милая девочка… ей и в голову не приходит, из-за чего именно у человека, а тем более — у мужчины, может усилиться сердцебиение и участиться дыхание. Жози, Жози…

— Все в порядке. Жозефина…

— Что, Эрик?

Она так всегда произносила его имя… Только с ней у него было имя. Будучи безымянным Призраком Оперы он практически забыл, как его зовут на самом деле. Жестокая судьба отняла у него все — лицо, имя… И в завершение мук — послала с небес на землю ангела, которого он полюбил всем сердцем и который… А может быть… Ведь Жози всегда смотрит мимо лица, прямо в душу. В театре много красивых людей, но почему-то дружить она стала с изуродованным Эриком, живущим в подвалах. Может, она сможет полюбить его? У нее большое, доброе сердце, разве не найдется там хотя бы немного места Эрику? Совсем немного…

— Пообещай мне вернуться обратно в театр так быстро, как только сможешь. Я… Мне надо поговорить с тобой. Кое о чем очень важном. Я… Хочу рассказать тебе. Обещаешь?

— Обещаю, — кивнула девушка.

На душе воцарился покой. Если Жози дала слово, что вернется так быстро, как только сможет.

— Я только поговорю немного с Филиппом и сразу назад.

В душе поднялась волна ненависти.

— На твоем месте я бы поменьше доверял де Шаньи. К твоему сведению, он тащит в постель всех мало-мальски симпатичных хористок.

— Я знаю. Он и во время жизни в Новом Свете из борделя тети Розмари не вылезал, мне рассказывали. Все равно он хороший — девочки рассказывали, что он никогда никого не обижает, покупает красивые вещи и помогает каждой, кто попросит.

— И ты бы согласилась стать его… дамой сердца? — он в последний момент заменил этим эпитетом «содержанку», боясь обидеть Жозефину.

— Ни за что, — фыркнула девушка. — Ну, то есть он богатый, красивый, добрый и щедрый. И он хорошо ко мне относился в прошлом и не стал издеваться сегодня, когда понял, что я не мальчик, а девочка, и заступился. Но он никогда не согласится поехать со мной в прерию и сидеть у костра. А еще — он боится индейцев, хотя они на самом деле лучше европейцев, просто ему не понять было, что оскальпированный труп — это что-то вроде таблички «посторонним вход воспрещен». А еще он не умеет готовить и сам даже носки себе не постирает. Да и вообще… Филипп хороший, конечно. И будь мы друг к другу ближе, то могли бы быть вместе, но мы с ним из разных миров. Думаю, что не я одна это понимаю — он всегда был умным парнем, даже когда вел себя в прерии, как последний идиот.

От сердца отлегло. Ненамного. Конечно, это будет не Филипп, но все же… он отпускает свое творение в люди. И это больше не неотесанная девочка из прерий, а вполне цивилизованная красавица, на которую наверняка положит глаз большая часть посетителей ресторана. Мог ли он быть абсолютно спокойным? Нет, не мог. Именно поэтому он незаметно проследовал к бистро другой дорогой. Идти следом за Жози он не рискнул, поскольку девочка слишком хорошо чувствовала слежку. Она говорила, что как настоящий индеец.

Не прошло и пятнадцати минут с момента появления девчонки в зале ресторана, как ее чистый, высокий, уверенный голос зазвучал на полную мощность, с легкостью перекрыв жалкую попытку нынешней «примадонны» спеть с ней дуэтом. Эрику показалось, что восхищенные вздохи долетели даже до его укромного убежища. Его довольная улыбка продержалась на лице ровно до того момента, как Филипп не вывел под руку из заведения девушку, в которой Эрик сразу же опознал Жозефину. Двое сели в экипаж и уехали, а он… Он прождал ее всю ночь. В том классе, где они условились встретиться после ее, несомненно, дебюта.

Последние несколько часов перед рассветом он сидел неподвижно и лишь смотрел, как на руки медленно падают слезы, катящиеся из прорезей маски. Он так хотел… Всего лишь… За что она так с ним? А может, с ней что-то случилось? Вдруг с ней что-то случилось? Ведь не может Жози просто взять и нарушить данное слово… И как он выяснит, если с ней что-то произошло и ей там, за пределами театра, понадобится помощь?

Ждать дальше не просто не имело смысла, но и было опасно. Поэтому он отправился к себе в подвал. Чем заняться, даже не знал. Все валилось из рук. Не было желания рисовать, что-то писать, сочинять… Просто возникало ощущение, что его взяли и предали. А ведь, скорей всего, так и было.

Ведь так легко говорить о том, что тебе не нравится Филипп де Шаньи, когда он там, далеко. А вот оказавшись рядом с ним…

Звук голоса донесся до него. Ее голоса. Там, наверху, идет репетиция. Жозефина пела партию Маргариты. Учитывая, что он сам привил ей эту технику исполнения — ее голос узнал бы из тысячи других. Она! Она! В театре, здесь! Надо идти, надо сказать… Сказать? А если она уже с ним, с Филиппом? Почему он не признался раньше, ведь мог бы быть шанс…

Нет, он не готов. Не готов к такому. Пусть пройдет хотя бы неделя. В подвал он спускался в расстроенных чувствах, но белый клочок бумаги заметил сразу же. Он был припрятан в потайном месте, которое они заранее себе присмотрели, чтобы в случае чего можно было обменяться записками.

«Полночь. Крыша. Нужно многое обсудить. КАРЬЕ — ТВОЙ ВРАГ, НЕ СМЕЙ ЕМУ ВЕРИТЬ!!!»

Его отец — враг? Что за чушь… Но Жозефина не стала бы разбрасываться такими обвинениями. Как бы то ни было, но все ответы на вопросы он получит не раньше полуночи.

Едва большие часы пробили двенадцать раз, он ступил на открытое пространство рядом с лирой Аполлона. Спиной к нему стояла девичья фигурка.

— Я пришел, — тихо произнес он.

— Я знаю, Эрик, — Жозефина обернулась. — Присядем? Мне нужно тебе кое-что рассказать.