Дикий-дикий Восток... (гет)

— И сколько можно стоять здесь, дрянная девчонка! Немедленно иди в подвал и запиши все, что там увидишь!!!

Поразительно! Вопли койотов за оградой деревни эти затычки для ушей не пропускали, а голос тети Карлотты звучит так ясно, как будто для него нет никаких преград! Вот это я понимаю — емкость легких, отсутствие работы и, вдобавок — любовь поорать. Как говорится, нам бы ваш энтузиазм и рвение…

— Ты все еще здесь?!

Готова поспорить с кем угодно и на что угодно, что в дверь подвала я влетела исключительно на силе теткиного голоса. Мда. Идти сюда, признаться, не было ни малейшего желания. И дело вовсе не в том, что какой-то рабочий успел мне сказать, что в подвал оперного театра запрещает ходить призрак. Просто именно в подвалах находится вся «механическая» начинка театра и человек незнакомый с этим делом запросто может чисто случайно о что-нибудь покалечится. А с учетом того, что здесь темно, как в жопе койота, а никакой лампы или хотя бы дрянной свечки мне с собой не дали… В той же самой жопе койота я такие приключения видала. Но выбора, кажется, нет. Перехватив поудобней блокнот и взяв наизготовку карандаш, я сделала первый шаг в темноту, намереваясь выполнить теткин приказ. Само собой разумеется, выполнить в своем привычном стиле — то есть подбросить ей таких проблем, чтобы она еще долго не рисковала обращаться за моей помощью. Тем более, что в планах у меня было создать новые затычки для ушей, которые бы заглушали ее вопли еще на четверть мощности. Протестировать их надо будет сегодня вечером, а повод я дам, в себе я не сомневалась. С учетом того, что тетка, если не дать ей повода, орет на меня без всякого повода, что вообще обидно так, что хоть плачь — лучше уж повод ей дать. По крайней мере, хоть повеселюсь… До вечера.

Я зажмурила глаза. Старый трюк, которому меня научили Хосе и Чоси, и который меня не раз выручал. Несколько секунд спустя, прекратив играть в жмурки сама с собой, я осмотрелась в комнате, которая теперь казалась намного более светлой, чем была поначалу. Возможно, все дело было в том, что за одной из старых декораций нашлась керосиновая лампа. Ох уж эти европейцы! Пользуются таким старьем… Нет, мы вообще жили с факелами месяцами, но по крайней мере не рассказывали на каждом углу, что электрическое освещение для нас дело давно привычное и в каждом доме есть. Вот уж было мне удивление, когда вместо ожидаемого города, залитого светом, моему взгляду предстали такие же мрачные темные улочки, керосинки, свечи и прочая привычная атрибутика. Электричество, правда, тоже было. На главных проспектах и то не везде. Короче, сказка про большую светлую Европу оказалась жутким враньем. Но я была к этому готова. Как говорится, бывает и хуже, а тут хоть лампа нашлась…

— Жопа койота! — раздосадованно рявкнула я, когда вспомнила, что кремень остался в кармане плаща, который я забыла где-то наверху и… Ну да. Штаны мне в этот раз надевать запретили, в юбке особо больших карманов не было, а сумку я также, как и плащ, оставила где-то в театре. — Да лучше бы тут действительно был призрак — они, по крайней мере, светятся…

Почему я в этом была так уверена — непонятно. Ну, то есть призраков я никогда не видела и в их существование не верила, как и не верила ни во что, не увиденное собственными глазами или, по крайней мере, не имеющее веских научных доказательств.

Поставив на место бесполезную керосинку, я широкими шагами пересекла комнату и толкнула дверь. Вопреки опасениям, следующий коридор был более-менее светлым. Подвал как подвал. Если забыть о том, что во времена французской коммуны этот подвал повидал смертей и крови едва ли не столько же, сколько прерия за все время своего существования… нет, все-таки в прериях люди гибли чаще. По крайней мере, если это не индейцы. Да и индейцы тоже гибли… Прерии — они такие, это вам не подвалы всякие…

Шум, движение какого-то механизма — и справа от меня закрутилась металлическая шестерня. Бр-р-р… Вот поэтому я и не хотела сюда идти. Непонятно, что где гремит и как работает, но от всего этого лучше держаться подальше, поскольку если сунуться ближе, то можно остаться без руки. Или без ноги, как старый Лиам.

Сверху раздался странный шорох и на меня посыпались крошки старой штукатурки. Подняв голову вверх, я взвизгнула от неожиданности. Но потом вспомнила, что настоящие индейцы не должны визжать при виде человеческого черепа. И черепа не светятся. Приглядевшись, я разгадала фокус черепа — хорошо, что все это время он не двигался, видимо, позволяя разглядеть меня получше. А если кто-то позволяет разглядеть себя получше, то значит — этот кто-то очень хочет с тобой подружиться. А подружиться хоть с кем-нибудь я очень хотела, поэтому в следующую секунду помахала рукой и произнесла:

— Привет! Я — Жозефина Буке. Давай дружить?

Решив, что молчание — это знак согласия, я схватилась за один из канатов, свисающих откуда-то с потолка, и принялась карабкаться наверх. Возвращаться мне хотелось еще меньше, чем проводить «инвентаризацию», так что лучше с кем-то из местных подружусь.

* * *

— Привет! Я — Жозефина Буке. Давай дружить?

Надо было просто спрятаться и сидеть тихо, как велел Жерар! Почему, почему он решил, что если напугает человека, который пошел в подвалы… Но ведь это всегда срабатывало! Женщины падали в обморок, мужчины с криками убегали, а в его царстве тишины и музыки воцарялись мир и покой, пока не появилась ОНА.

Она — это совсем молодая девушка с двумя тонкими косичками, которая сейчас как раз добралась до места, где он стоял. Женщина, а лазает по канату, как какая-то обезьяна! Даже лучше обезьяны! Как будто она только и делала, что по канатам лазила и на черепа любовалась всю жизнь.

Оставался еще один шанс все исправить. Дождавшись, пока девчонка подберется поближе и встанет так, чтобы не упасть в случае чего вниз (ломать ей шею Эрик не хотел — он ведь не зверь, чтобы убивать практически ребенка!!!), он сделала шаг назад и заставил свой голос звучать у девочки над ухом.

— Ты в царстве Призрака Оперы, дитя. Беги, пока не стало поздно!

— Здорово! — глаза восхищенно округлились. — А меня так научишь?! Пожалуйста… Хосе и Чоси умрут от зависти… И хоть в чем-то я буду лучше их, — на мгновение лицо девочки стало грустным, но мгновением спустя на нем снова расцвела улыбка. — А, я поняла. Это ты тут пугаешь всех призраком? Здорово, мы тоже все время страшилки друг другу рассказывали. Правда, когда ночью у костра и вокруг прерия — то это страшней, чем когда в подвале и без костра, но для тети Карлотты сойдет. Кстати, я Жозефина Буке. Ой, я это говорила уже, да? Ну да, точно, говорила. Друзья обычно зовут меня Жози, так что и ты можешь звать, потому что Хосе и Чоси всегда говорили, что пока мое имя произнесешь, сто койотов сдохнуть успеют. Ой, ты только не говори никому, что я ругаюсь, а то тетя Карлотта опять будет орать и меня лупить. А она дерется больно обычно. Впрочем, она меня постоянно бьет, так что ничего нового не произойдет и…

— Постой. Кто такая тетя Карлотта?

— А, это моя тетя. Ну, верней, она жена дяди Колетти. Короче говоря, он тут вроде как новый директор и теперь вам всем придется слушать, как поет тетя Карлотта. На самом деле она визжит, как койот, которому яйца прищемили, но…

Поток чужих слов все лился и лился на Эрика, оглушая, мешая мыслить, не давая вставить в чужую тираду ни слова.

— Подожди. А как же Жерар Карье?

— Его уволили. Дядя сказал, что тот слишком старый, чтобы работать, но на самом деле, мне кажется, этот Жерар совсем не старый, просто дядя хочет быть директором сам и хотя у него еще меньше мозгов, чем у тети Карлотты…

Уволил… Уволил… Это слово эхом отдалось в ушах Эрика. Он уже не слышал ничего, что говорила ему смешная девчонка с торчащими в разные стороны косичками. В голове крутилось только две мысли — «что же произошло» и «что теперь будет со мной». И если на первый вопрос ответ он более-менее знал, то ответа на второй не было видно в принципе.

— Что с тобой? — девочка сделала шаг вперед, приближаясь и гладя его рукой по плечу. Как она могла заметить, что с ним что-то не то, если на нем две маски — привычная белая, ставшая его лицом и «череп», который он надел поверх первой, чтобы напугать нежданного визитера. Почему она его трогает? Эрик хотел уж было дернуться в сторону, но почему-то не смог этого сделать. Чужое прикосновение было непривычным, но…

— Скажи, твой дядя… Он боится призраков? — рука девчонки так и осталась на его плече. Сама Жози сейчас находилась так близко, что Эрик, казалось, мог почувствовать тепло ее тела.

— Нет. Но тетя боится крыс. А призраков не существует. Ты меня пытался напугать, чтобы я всем рассказала, что призрака видела, и к тебе не лезли, да?

— Д-да… — тихо прошептал он, опуская голову. Он впервые разговаривал с другим человеком вот так вот, лицом к лицу, верней, маской к лицу. Впервые в жизни ему достался в собеседники кто-то общительный, бесстрашный и…

— Не сработает, — девчонка убрала с его плеча руку и помахала пальцем практически перед его лицом. — Если все решат, что в подвале есть призрак, то подумают, что это человек и бросятся его ловить. Кстати, вполне логично подумают, потому что для призрака ты слишком материальный…

В подтверждение этих слов девочка потыкала рукой в его плечо. У Эрика не нашлось сил даже отшатнуться от этого непривычного жеста.

— Либо просто вызовут полицию и тебя поймают с собаками. Ну, знаешь, такие злые большие псины, которые просто по запаху могут найти. Если Жерар этот тебя покрывал, то с моим дядей такое не пройдет, а жаль, конечно. Тебе ведь больше пойти некуда, да? И жить негде, наверное, поэтому тут и строишь из себя призрака.

Эрик кивнул. Ладони в перчатках вспотели от страха, липкие ледяные пальцы стиснули сердце. Он в западне. Даже если он убьет девчонку, что… Что ему делать дальше? Историю с призраком придумал теперь уже бывший директор и если для того, чтобы отпугивать из подвала полуграмотных рабочих и хористок этого хватало, то на других людях… Это просто не сработает и… Что теперь будет с ним? С его домом, лесом, с его пристанью на подземном озере… неужели все это придется оставить, бросить и бежать… Но куда? Жерар не возьмет его с собой. Эрик знал, что у него есть дом там, за пределами Оперы, что он мог бы… Но он ненавидел и боялся собственного сына, верней — его лица. Настолько, что всю жизнь врал ему о том, что он его дядя. Он не заберет его из театра. Придут в подвалы другие люди, что бы он не сделал с девчонкой. Отпустит — расскажет. Убьет — будут искать.

Рука потянулась в карман. Там, исключительно на всякий случай, всегда лежал нож. Эрику было очень страшно. Он ведь не привык убивать людей… И если бы дело было в каком-то абстрактном человеке, но это уже не просто «человек», а девушка Жози, которая…

Снова мягкое прикосновение к плечу и движение вниз. Примечательно, что она, хоть и прикасается к нему, но не пытается заглянуть под маску. Конечно, Эрик бы остановил ее, но почему она этого не делает? Ведь, учитывая ее отношение к чужому личному пространству, вполне закономерным действием была бы попытка сорвать маску… Или он что-то не понимает?

— Бедный… Ладно, раз я теперь твой друг, то я тебе помогу. Нам просто надо придумать, что здесь такого написать, чтобы никому сюда не было интересно лезть. Старый Лиам всегда говорил, что для того, чтобы не нашли какую-то вещь, надо положить ее на самое видное место и тогда просто никто ее не заметит, потому что искать будут там, где можно что-то спрятать. Но ты мне вот что скажи…

Нож выскользнул из ослабевших пальцев, проваливаясь в глубину кармана. Поможет ему? Как можно помочь и почему вообще она вдруг решила это сделать? Слишком странным было это создание с косичками, слишком противоестественным. Слишком непохожим на нормальных женщин. А оно вообще женщина, если так карабкается по канатам?

— Значит…. Значит… Что могут хранить в подвалах оперного театра? Тут у нас… Тут у нас… Какая-то машина, назначения не знаю, но представляет из себя сложный механизм с двумя подвижными шестернями… Тут у нас… — Словно позабыв про Эрика, Жозефина принялась что-то писать в блокноте прямо на весу. — Слушай, ты бы сам что-то придумал, а? Мне кроме старых декораций и дырявых костюмов в голову ничего не приходит. Что еще можно записать в качестве хлама, который «все равно на вынос потратим больше средств, пусть гниет дальше».

— Это… Могут… Быть… — слова давались с трудом, пришлось два раза прокашляться, прежде чем он уже уверенным голосом начал надиктовывать усердно пишущей девчонке список того хлама, который действительно валялся в первых помещениях. Про проход к подземному озеру он, разумеется, умолчал. Конечно, тот был тщательно закрыт, но что если кто-то зайдет и случайно заденет потайной рычаг?

Завершили они составление отчета только через час. За это время Эрик узнал много нового о Жозефине, а она про него — только его имя, которое Эрик все-таки назвал после третьего по счету вопроса. Что-то другое он говорить о себе отказался, а Жози не настаивала. Вместо этого она постоянно говорила. О себе, о месте, где жила. Эрик узнал, что папа девочки был врачом за океаном, что сама Жози жила с ним и что у нее есть два друга испанец Хосе и индеец Чоси. Что они всегда дружили-дружили, все время были вместе, а потом папа Жози принял решение вернуться во Францию, на родину, что уже тут он заболел и умер, а Жози забрал к себе дядя Колетти. Забрал только потому, что его жена Карлотта захотела бесплатную служанку, а сама Жози очень не хочет в приют, а сбежать не может, потому что нет денег и у тети Карлотты все ее документы. При этом девочка говорила об этом так весело и непринужденно, что у Эрика начало щемить сердце. Они. Так. Похожи. Но она совсем другая. Светлая, яркая, веселая. Весело говорит о грустных вещах и все время улыбается. Он не замечает, что вот вот улыбнется сам. Когда он уже готов это сделать, до них доносится… Что-то.

— Спокойно. Это всего лишь тетя Карлотта. Да, я знаю, что от звуков ее голоса любой согласен забраться в жопу койота, но это еще не самое страшное. По крайней мере, когда она поет, она не может орать, хотя поет она по сути также, как орет, но поет все-таки не орет, ведь орет она на меня…

Мысленно взвыв, Призрак Оперы принялся отсутствующим взглядом изучать потолок. Как может девушка в шестнадцать лет вести себя настолько неприлично?! Но… Но что ему оставалось делать? Ругаться на нее? И чем он тогда будет лучше «тети Карлотты», которая срывает на сироте свою злость? Тем более, что кажется, она ему хочет помочь от чистого сердца. И называет его другом. Совсем не знает, но другом…

— Кстати, на, держи. Считай подарком в честь первой встречи, — девушка достала из кармана небольшой кусок какого-то странного вещества. — Просто бери, отрывай, скатывай и засовывай в уши — полностью звук не глушит, но по крайней мере, становится терпимо. Ладно, я побегу, пожалуй, пока Карлотта не отправилась на мои поиски. О, кстати, я еще напишу, что тут очень много крыс — тогда она сюда лезть побоится. Но может прислать меня с отравой для них, так что ты не пугайся, если я сюда завтра-послезавтра загляну якобы паразитов травить. Пока, Эрик! — протараторила напоследок Жози, после чего взяла в зубы блокнот и карандаш и легко перепрыгнула через ограждение, повисая на канате. И соскальзывая по нему вниз. Какое-то время до Эрика еще доносился звук ее шагов, но вскоре все стихло.

Растерянный, напуганный, но почему-то улыбающийся до ушей под маской, Эрик еще минут десять стоял на техническом этаже, крепко сжимая рукой странную мягкую массу. Его сегодня напугали, подарили подарок, в его театре появилась жуткая примадонна и, кажется — у нее хоть и жуткая, но хорошая племянница, с которой Эрик стал… Друзьями?

— Эрик… — едва он открыл потайную дверь, впуская в свою обитель Жерара, тот набрал в грудь больше воздуха и виновато попытался начать разговор.

— Я все уже знаю.

— Но там нет возможности подслушать…

— Сюда приходила девочка. Племянница Колетти. Жозефина, кажется.

— Только не говори, что ты ее… — Жерар побледнел.

— Да она сама кого хочешь! Хотя я хотел сначала… Возможно, этой сиротке скоро понадобятся новые опекуны… Не делай такое лицо — я просто пошутил. Где твое чувство юмора?

— Мое чувство юмора? — Жерар округлившимися глазами посмотрел на Эрика.

— В одном она точно права — новая прима похожа на койота, которому прищемили какую-то жизненно важную часть тела, — мрачно выдохнул Эрик, отщипывая от странной серой массы кусочек вещества и заталкивая его в ухо. Надо будет узнать, что это за материал и заставить Жерара купить как можно больше.

Ни слова больше не сказав, мужчина повернулся и медленно побрел в свое подземное убежище. Все в нем было, как прежде. Портреты матери на стенах, подземный лес из декораций… Лишь пять минут спустя понял Эрик, что кажется ему уже непривычным — рядом не было веселого стрекочущего голоса и мельтешащих светлых косичек.

— Негодная девчонка, немедленно…

Все-таки, новые затычки глушат звук недостаточно сильно, чтобы спасти мой слух от воплей тети Карлотты. А ведь мне это жизненно важно — какой же я настоящий индеец без хорошего слуха? Меня же Хосе и Чоси засмеют, если я вернусь за океан глухая, как тетеря. Что такое тетеря — я не знала, но «глухая тетеря» обычно говорил один мой друг там, в новом свете. Петро… Петра… Петор… Алекасанд… Алекасонд… Если его имя я еще более-менее могла произнести, то отчество и уж тем более — сложную фамилию из двух длинных-длинных слов — уже нет. По слухам, он был откуда-то с восточной Европы, в смысле, еще более восточной, чем Париж. Хотя Париж с точки зрения Европы все-таки западная, хотя для нас все-таки восточная…

— Жозефина Буке, я с кем разговариваю! Немедленно иди в подвал и потрави там этих мерзких крыс!!!

А, ну да, логично. Об этом я Эрика предупредила еще вчера. Интересно, он будет рад меня видеть, или все-таки нет? Мне он показался странным. Возникает ощущение, что он ни с кем больше никогда не разговаривал. Конечно, я та еще тараторка и Хосе с Чоси всегда говорили, что если я начала говорить, то хоть слово вставить нереально, но не настолько же нереально, чтобы другого человека прямо оглушило, ведь я же не тетя Карлотта и совсем на нее непохожа!

— Да, тетя…

— Мадам Карлотта! — взвизгнув, перебила меня она, и дав напоследок подзатыльник, едва ли не пинком ноги столкнула с винтовой лестницы.

Да, вот еще новый интересный момент — с тех самых пор, как дядя Колетти назначил ее примадонной театра, я не имею права называть ее тетей. Только мадам. Ну и не больно-то надо, конечно, мне так даже смешней. Интересно, что сказала бы про мадам Карлотту мадам Розмари и ее девочки? Хотя, у тети Карлотты даже девочек нет, поэтому мадам она липовая. Впрочем, одевается она также, как и мадам Розмари, правда мадам все равно она ненастоящая. Но если бы у нее были девочки, то она была бы настоящей мадам. Ага, а если бы был голос, то была бы настоящей певицей. Наверное. Что маловероятно.

Зевнув, я прикрыла рот ладонью (тетя Карлотта пела для дяди Колетти полночи, а так как затычки для ушей я не доработала, то не выспалась толком).

— Девочка! Постой! — прежде, чем я открыла дверь в подвал, меня схватил за руку седоволосый мужчина. Резко ударив его ногой по колену, я выхватила из рукава нож. Не то, что бы я была хорошим каким-то бойцом — нож могла метнуть только в неподвижную мишень, а лассо меня Чоси так и не смог научить бросать, но если его поцарапать или ударить, то в следующий раз он меня трогать побоится. Тетя Карлотта меня в случае чего не защитит, так что… Надо было надевать штаны и прятать волосы — так я бы сошла за мальчика.

Прежде, чем мужчина успел сориентироваться, я повалила его на пол и уселась сверху, прижимая нож к горлу.

— Мерзкий вонючий койот, я настоящий индеец, а не ваши европейские скво и если ты еще раз протянешь ко мне свои грязные лапищи, то твои кости уже завтра будут обгладывать шакалы!!! Рраррр!!!

Рычать, как ягуар, меня научил Чоси. Правда, рычание у меня выходило не настолько правдоподобным, как звуки, издаваемые койотом, но я старалась и, клянусь, если бы мы не уехали, то я смогла бы потихоньку научиться изображать не только койота, но и других хищников прерий.

— Девочка, я только хотел сказать, чтобы ты не ходила в подвалы, потому что…

Убрав нож, я вскочила на ноги, потому что наконец-то узнала голос и, главное — самого человека. Ой, если он пожалуется тете Карлотте, то мне так влетит, так влетит, что… Ой-ой-ой-ой-ой!!!

Стараясь не показывать, насколько я растеряна и напугана, убираю нож за спину.

— Тебе очень повезло, белый человек. Твой скальп сегодня остался цел. Больше не нападай со спины, — зло произнесла я, исподлобья глядя на мужчину, когда он встал. Только сейчас я заметила, что у него такие же глаза, как у Эрика. Выходит, он его родственник? Эрик про него спрашивал у меня вчера и я узнала, что Жерар был тем, кто помогал ему прятаться в подвалах.

— Девочка, в подвал ходить нельзя. Там живет…

— Призрак? Увы, я законченный материалист, как и мои дядя с тетей, — проскользнув под рукой Жерара, я захлопнула за своей спиной дверь. Сделала несколько шагов, Привычно пересекая первую темную комнату. Оказалась в коридоре и обошла шестерню, которая так вчера меня напугала. — Эрик, — тихо позвала, надеясь, что откликнется. Верней — что не испугается. — Эрик, это Жози, не бойся. Меня тетка послала в подвал, вроде как крыс травить. Ты не бойся — выходи поболтать. Я тебя не обижу, обещаю. Жерар сам нарвался и я ему ничего не сделала, так что ножа можешь не пугаться. Индейцы не снимают скальпы просто так, ради развлечения.

— Индейцы? — голос раздался у меня над ухом, привычно заставив вздрогнуть. Прошла минута, прежде чем напротив меня показался человек, в плаще и на этот раз, для разнообразия, простой белой маске, оставлявшей открытой только губы и глаза. Выходит, он прячет лицо… От меня или вообще? Наверное, вообще, ведь если бы не прятался, то не старался бы держаться вдалеке. Хотя, вчера был совсем близко — так, что можно было дотянуться рукой. Я даже в него пальцем потыкала и по плечу погладила. Вздрагивал он так, как будто до этого его никто, например, не обнимал, или не хлопал по плечу.

Я, конечно, глупая скво с точки зрения обычного человека, но даже мне заметно, что Эрик очень одинокий. Почему — я не стала спрашивать. Все равно не расскажет.

— Подходи ближе, не бойся, я не укушу. И маску пытаться снять не буду, не держись за нее так, — я села подальше от шестерни, которая в любой момент могла закрутиться и похлопала по полу рядом с собой. — Так вот, индейцы — это такие краснокожие люди, которые живут на территории Нового Света и являются коренным народом.

— Но у тебя обычная кожа.

— Ага, и вид вполне европейский. Это ничего не меняет. На самом деле, это даже сложно вот так вот сразу объяснить, но мы очень долго прожили бок о бок с индейцами. Так уж получилось, что в одном племени я чувствовала себя больше дома, чем здесь. И умения у меня вполне индейские. Я хорошо стреляю из лука, могу выследить добычу в прериях или расставить силки, хорошо ориентируюсь на местности и лазаю по деревьям, могу услышать малейший шорох в лесу и унюхать вдалеке дым костра. Правда, папа настаивал на разностороннем образовании, поэтому я все-таки обладаю и «европейскими» умениями: умею читать и писать, например. Ну и разговариваю на нескольких языках. Не в совершенстве, конечно, но объясниться с испанцем или англичанином я вполне в состоянии, если потребуется.

— Ты говоришь даже грамотней, чем местные… Сама понимаешь, я редко выхожу на улицы, но могу сравнить твою речь с той, которой пользуются местные балерины и если убрать ругательства, то… — Эрик запнулся и сглотнул. Опустил голову. Протянул руку вперед, хватая воздух перед собой.

— Ты чего? — я протянула руку, перехватывая вздрогнувшие пальцы.

— Просто… Странно. Такое очень странно. Со мной до тебя никто не разговаривал. Никогда. Только Жерар и мама в детстве, но я совсем ее не помню и… почему я вообще тебе это сказал сейчас… Я… Тебе пора идти, — пробормотал Призрак, вскакивая на ноги и делая несколько шагов от меня. Почему-то спиной вперед. — Не ходи за мной, — бросил он напоследок, скрываясь в темноте.

Пожав плечами, я кивнула. Ладно, что уж там — навязываться не в моих правилах. Эрик вскоре скрылся в темноте, а я, посидев для вида полчаса, отправилась к тете, то есть мадам Карлотте, докладывать о проделанной работе. Отраву для крыс я закинула в нужник — по крайней мере, там она точно никому не причинит вреда, а то мало ли — съест кто-нибудь случайно, потом проблем не оберешься…

Мысли об Эрике покинули мою голову на несколько недель. Так уж получилось, что в театре для меня нашлось очень много работы. Я собирала костюмы, развешивала их, гладила, зашивала дырки, короче — изображала из себя примерную скво, разве что у костра не сидела и не готовила. Иногда, после завершения рабочего дня, я спускалась в подвал, пытаясь вызвать Эрика на разговор. Иногда мне даже казалось, что где-то там, впереди, в темноте раздаются то ли вздохи, то ли стоны в ответ на мои фразы и просьбы выйти поболтать. Иногда я просто говорила что-то, пыталась расспросить, почему он так быстро убежал тогда и не обидела ли я его чем-то. Но потом, когда попытки поговорить не принесли никакого результата, я поняла — он просто этого не хочет. И когда я это поняла, я отправилась в подвал. Снова. В последний раз.

— Эрик, привет, это снова я. Жозефина Буке. Ты долго не выходишь и… Почему ты просто не сказал, что больше не хочешь меня видеть. Нет, я понимаю, что должна была догадаться сама, но разве не проще было сказать напрямую. Ты не подумай — я не обвиняю тебя в чем-то, я просто… Раз ты больше не хочешь, я не буду приходить. Ты… не бойся, я про тебя никому не расскажу и, если тебе понадобится моя помощь, то ты можешь обратиться ко мне… Прости.

Закусив губу, я развернулась и выскочила из подвала, захлопывая за собой дверь. Прислонилась к ней спиной, стараясь унять сильное сердцебиение. Ну почему… Ну зачем вот так?!

На глаза практически навернулись злые слезы. Ну нельзя, нельзя было просто сказать, что со мной неинтересно, что он не хочет ни с кем разговаривать, что… И почему я такая глупая, что сразу ничего не поняла?!

Я все-таки расплакалась. Ночью. Когда никто не видел и не слышал. Правда, до сегодняшнего дня посещение подвалов и разговор самой с собой все-таки позволял себя чувствовать… не одной. Странно, но я начинаю завидовать Эрику — он привык всегда быть один. Привык настолько, что не представляет для себя другой жизни. А я так не могу. Слишком уж я привыкла, что вокруг постоянно есть компания друзей, а сейчас даже одного друга не было.

* * *

— Ты доволен мной? — едко спросил Эрик у сидящего на лавке у стены Жерара.

— Ты уверен в том, что девочка больше к тебе не придет?

— Ты бы пришел к человеку, если бы он тебя месяц демонстративно игнорировал? — против воли в голосе скользнула печаль.

— Эрик, прошу тебя. Это для твоей же безопасности.

— Безопасности, обеспечить которую сейчас помогла она. Если бы не та фальсификация и если бы ей не поверили в то, что ничего интересного в подвалах нет, то…

— Она всего лишь ребенок, Эрик. Не надо ее впутывать в свои проблемы. К тому же, девочка болтлива не в меру — нельзя сказать, что рано или поздно она бы не проговорилась о тебе своим опекунам.

«Она бы не проговорилась», — отметил внутренний голос.

— И твое лицо. Что было бы с ней, если бы она его рано или поздно увидела?

— Она даже не просила меня его показать! — вспылил Призрак Оперы, делая шаг по направлению к Жерару. — Почему каждый раз, когда я пытаюсь хоть в чем-то походить на нормальных людей, стоит только появиться хоть какому-то намеку на то, что у меня может появиться друг, как ты заставляешь меня прогонять их от себя!

— Жозефина — храбрая девочка. Но это вовсе не значит, что… Эрик, пойми, из этого с самого начала не могло получиться ничего хорошего. Тебя никогда не примут, как бы ты ни старался и насколько бы добрым не было твое сердце.

— Добрым? В моем сердце всегда был один мрак. Мрак, который меня окружает практически с рождения.

«И ты не сделал ничего, чтобы помочь мне, Жерар. Ни-че-го».

— Уходи, Жерар. Я не хочу видеть тебя. Я не хочу видеть никого.

Он врал. Хотел видеть только одного человека. Человека, которого сам от себя оттолкнул. Который целый месяц ходил к нему в надежде на встречу, каждый раз рассказывая истории про Новый Свет, про смешные и странные случаи, которые происходили там, за океаном, про сам океан, которого Эрик никогда не видел. Там, за стенами оперного театра, был целый мир. Неизведанный, манящий… Да, опасный и жестокий, но оттого не менее привлекательный. И об этом мире ему рассказывали каждый день. Интересно, захватывающе. Сам себе не признаваясь, Эрик каждый раз ждал Жозефину и каждый раз боялся, что она не придет. И больше она действительно не придет…

Три дня пролетели, как один. Девочка сдержала слово — не появлялась в подвале, хотя иногда Эрику казалось, что вот еще немного — и раздадутся в тишине подземных коридоров практически неслышные шаги. Жозефина говорила, что может ходить, как настоящий индеец — тихо и незаметно, но только не в той обуви, которую заставляла носить тетя Карлотта. И вот — стука этой обуви так и не было слышно.

Призрак Оперы решительно не знал, чем себя занять. В былые времена он бы занялся тем, что пугал балерин и хористок, но после того, как Жозефина объяснила ему, что с ее опекунами такое не пройдет и в случае, если он будет продолжать в том же духе, то окажется в опасности… Наплевав на всю предосторожность, на происходящие в театре перемены и даже на то, что его могут увидеть, Эрик решил выйти на улицу. Просто прогуляться. Куда-нибудь, где малолюдно и никто не увидит странного человека в маске. А если увидит, то не обратит внимания. Когда-то давно он пообещал Жерару никогда не выходить наружу. И легко это обещание нарушил сейчас, как до этого нарушал и его, и множество других.

Даже среди белого дня можно было найти множество тихих укромных переулков, в которых его бы никто не увидел. Услышать в одном из таких переулков крик Жозефины было для него полной неожиданностью. Сам не зная, почему, Эрик кинулся на этот вопль, как будто это был зов о помощи.

— А ну слезай, маленькая паршивка. Папочка не сделает тебе ничего плохого, малышка… — какой-то пьяный мужчина с собакой стоял под деревом, на которое забралась с ногами малышка Жози.

— Залезай сюда, жирнозадый койот и я познакомлю твой скальп с моим томагавком! — прокричала Жози, издавая уже знакомый Эрику вопль. Это было что-то вроде боевого клича — как говорила девочка, так кричали индейцы, когда охотились за кем-то.

Эрик передернулся от омерзения, когда заметил, каким взглядом пожирает «жирнозадый койот» хрупкую девичью фигурку, замершую на нижней ветке. В момент, когда мужчина нагнулся за камнем, Жозефина прильнула к ветке, то ли намереваясь спрыгнуть вниз и ударить его ножом, то ли чтобы в случае чего было больше возможностей увернуться. В этот момент она заметила Эрика и тут же отвела взгляд в сторону, когда мужчина приложил палец к губам.

Нащупав в кармане нож, он принялся подкрадываться к незнакомцу со спины. Жозефина помогла ему, а значит — даже если они не будут общаться, он должен помочь ей.

Он сделал ошибку — забыл о собаке. Наверное, именно от нее Жози и забралась в итоге на дерево, ведь с одним-то мужчиной ей было бы справиться очень просто — попросту убежала и все тут. А вот от собачьих зубов убежать не так просто. Эрик понял это в тот момент, когда упомянутые зубы вцепились в его лодыжку. Удар ножа достался собаке. Животное упало на землю, дергаясь в конвульсиях, а Эрику на шею в тот же момент была наброшена какая-то веревка. Пытаясь ее сбросить, мужчина упал на землю, но, кажется, увлек за собой и противника. Потом было что-то. Хруст, чей-то крик и вот -петля неожиданно ослабевает. Так резко, будто ее разрезают.

— Эрик! — крик доносится словно сквозь вату в ушах. Чьи-то руки держат его за плечи, поддерживая и мешая завалиться набок. — Эрик, посмотри на меня. Скажи что-нибудь и…

Он поднимает голову. В силу произошедших событий просто не понимает, что именно не так. Но когда Жозефина в ужасе отскакивает от него, став белее мела и закрывая руками рот, он видит рядом на земле свою маску. Слетевшую во время драки. Или же Жозефина случайно разрезала завязки вместе с веревкой на шее.

— Ужас какой… — тихо пробормотала она.

— Да, ужас, — плохо слушающимися губами произнес он. Непонятно откуда появились силы вскочить на ноги и кинуться прочь, прижимая к лицу маску.

Ужас! Ужас!!! Да как посмела она… Ведь он спас ее только что от участи куда худшей, чем смерть! Ведь он ради нее впервые в жизни убил другое живое существо, пусть это всего лишь собака, пусть это злая собака, которая напала на него…

Оторопь пробрала его, когда он вспомнил. Вспомнил, что никто не должен видеть его лица. И что Жозефина видела. Жерар всегда говорил ему, что если его лицо увидят, то начнут за ним охоту. Что он станет потехой для толпы в каком-нибудь цирке уродов.

Ему придется избавиться от Жозефины. Потому что если он этого не сделает, то она обязательно расскажет про него другим. Жерар был прав. Она такая же, как остальные. Такая же, ничем не лучше, даже хуже! Потому что притворялась его другом, говорила добрые слова, которые в итоге ничего не значили… Она умрет. Она умрет сегодня ночью. Когда все лягут спать он возьмет нож, придет к ней и…

Нож. Нет, у нее тоже есть нож. И она умеет с ним обращаться — Эрик это видел, верней, чувствовал. Ведь именно Жозефина убила того человека. Да, он напал на нее первым, а еще — она спасла Эрика. Снова. Он снова ее должник. Но ему больше некуда бежать и если она расскажет. Если… Расскажет…

Прилив сил спал также неожиданно, как и появился. Немного отдышавшись, мужчина обнаружил себя в своем подземном убежище. По правой ноге что-то непрерывно текло, переведя взгляд вниз мужчина обнаружил, что вся голень залита кровью. Собака… Точно. Его укусила собака.

Если придет Жерар, надо будет попросить его обработать рану нормально. Сам Эрик делать этого, к сожалению, не умел. Но перевязать рану, чтобы остановить кровь, он смог. Правда, к концу перевязки руки ослабели, а в глазах двоилось. Вовремя он заметил, а то можно было бы и кровью истечь. Только этого не хватало — умереть из-за какой-то девчонки, которая называла его «ужас».

Когда он снова открыл глаза? Почему он вообще заснул? И почему сейчас так больно ногу? Кроме боли, он чувствовал то, что пугало больше — холод и слабость. Именно сейчас, когда ему надо быть готовым к визиту нежданных гостей.

Девчонка! Точно. Надо что-то сделать с девчонкой. Она будет спать. Крепко-крепко спать, наверное. У нее в ушах затычки, которые защищают от воплей Карлотты, хоть и не до конца. Шаги Эрика она просто не услышит. Хотя, какие это шаги…

О том, что вставать ему не стоило, Эрик понял, когда уже поднялся на жилые этажи театра. Его шатало, внутренняя поверхность маски намокла от пота, а руки дрожали. В очередной раз схватившись за какой-то дверной косяк, Эрик обессилено сполз на пол, хватая ртом сухой пыльный воздух. Дрожь с каждой секундой все сильней напоминала судорогу.

— Эрик… — сквозь туман раздался голос рядом. И в следующий момент прямо напротив него из темноты появилось лицо Жозефины.

Сам не зная почему, мужчина протянул руку вперед. Что он хотел сделать? Убить ее… Смешно. Его в таком состоянии и обычная бы девушка одолела, не то что этот псевдоиндеец. Руку неожиданно перехватили прежде, чем она снова безвольно повисла вдоль тела. Потом его подняли на ноги. Безрезультатно — он тут же завалился на девушку, едва не прижав ту к стенке.

— Эрик, пойдем. Пойдем. Тебе нельзя здесь оставаться, пойдем… — тихий, едва слышный шепот на ухо.

Нельзя. Нельзя. Его могут увидеть. Но обратно в подвалы он уже не дойдет. Впрочем, если Жозефина отведет его в ту комнату, где они все время встречались — он будет в безопасности, ведь в подвал никто не ходит. В безопасности. Она? Его? В безопасность. Она видела лицо, видела… Ужас какой — вот были ее слова.

Практически волоком его дотащили до какой-то комнаты и куда-то усадили. В глаза ударил яркий свет. Поморщившись, мужчина отвернулся от его источника. Видимо, слишком резко дернул головой, потому что свет вдруг исчез. Полностью.

Не знаю, почему, но Эрик быстро убежал тогда, когда меня спас. Наверное, его испугало, что я… все-таки, это я убила человека, а не он. Хотя он убил собаку. Все-таки, эти европейцы такие нежные… А еще — я видела его лицо. Такое жуткое, что я даже вскрикнула от неожиданности.

Носа не было. Совсем. А кожа напоминала какую-то синюю чешую. Впечатление производилось какое-то… как будто это не человек, а змея. То есть, так я знала, что Эрик человек, но то, что под маской в итоге вместо носа оказались просто как будто две дырки — это было жутко.

Когда Эрик убежал, я сама тоже кинулась восвояси. Потому что если бы полицейские обнаружили меня рядом с трупом… Нож я выбросила в Сену. Было жалко, конечно, но лучше так, чем если бы вдруг его начали искать и нашли в моих вещах. Тем более, что у меня было много других ножей. Один я украла у дяди Колетти, еще несколько были привезены тайком еще из нового света. Были старые хирургические инструменты отца, которые пришли в негодность, но годились для чего-нибудь другого, были ножи, которые я стащила из буфета театра, правда они какие-то совсем никчемные.

Ночь я практически не спала, сама не знаю почему. Тетя Карлотта и дядя Колетти уехали смотреть новый дом и там, судя по всему, остались. А я… Я теперь жила в театре. Ну и хорошо. Он большой, тут можно играть в индейцев. А еще тут Эрик. Эрик? Мы ведь вроде бы как не общаемся теперь… Но он ведь мне помог, верно? Может быть, со временем он передумает.

Решив пройтись по театру, я вышла из комнаты, прошла два коридора и тут увидела его. Мужчину в плаще и маске, который шатаясь, шел в непонятном направлении, хватаясь за стены. Я подбежала в тот самый момент, как он по одной из этих стен сполз на пол.

— Тебе нельзя здесь оставаться, пойдем, пойдем…

Да, нельзя. Но куда? Ко мне? Ко мне тетя Карлотта и дядя Колетти всегда заходили без стука. Впрочем, я могу закрыть дверь и подпереть ее стулом. А дальше? Нет, сначала все-таки ко мне, потому что… Что с ним? Что?!

Рука была невыносимо горячей, а сам Эрик дрожал. Лихорадка. Но в Европе не болеют лихорадкой так, как в Америке. В том смысле, что здесь разве что простыть можно… Но что, что с ним тогда?

Рану я нашла на правой ноге. Укус. Довольно свежий. Сегодня… собака. Собака, от которой я забралась на дерево. И Эрик, который мне помог, хотя совсем не обязан был этого делать. Но почему он не пошел к врачу?! Нет, я понимаю, что он прячется, но разве нет каких-нибудь знакомых, ведь тот же Жерар, который помогал ему прятаться… Что же они делают, когда Эрик болеет, или…

«Со мной никто не разговаривал. Только мама, но она давно умерла».

Глухой стон заставляет двигаться быстрей. Нужно. Горячая вода, бинты, обеззраживающие. Из последних — только марганцовка. Ее и будем использовать, потому что папа научил в свое время. Бинты — порву старую простынь, в шкафу есть несколько чистых. Что еще? Скальпель, чтобы почистить рану. Скальпеля у меня нет, верней есть старый отцовский, но… Но другого нет, придется им. А если я сделаю что-то не так? Если все будет хуже?

Эрик трясется, как в судороге. Даже не бредит ничего, не бормочет, как обычно больные. Настоящие индейцы ничего не боятся, я столько раз помогала папе, что знаю, что надо делать…

Ага, знаешь ты, конечно. Одно дело — инструменты подавать и горшки из-под раненых выносить, а совсем другое — самой что-то делать! Тебе всего шестнадцать и ты не справишься! В конце концов, ты не врач, а просто скво, которая хоть и умеет много неженских вещей, но… но… Но что будет с Эриком, если я даже не попытаюсь? Конечно, если что-то случится по моей вине, то я себя не прощу, но… А что, если случится как раз-таки из-за моего бездействия…

Повязка прилипла к ране. Размачиваю горячей водой. Развожу марганцовку, чтобы остывала. Порошок на кончике ножа в миску и размешать, чтобы все растворилось. Вода чуть розоватая. Хорошо. Хорошо.

Когда я только прикасаюсь к ране — еще даже не ножом, а просто чистой тканью, смоченной в розоватом растворе, Эрик вскрикивает от боли. Вскрикивает, но приходит в себя. Или не приходит? Рукой теребит маску, словно пытаясь снять… Я дура! Ему ведь и так тяжело дышать, а тут еще и это… Еще и… Черт, какая же я дура, у меня же все из рук валится, я же не смогу, я… Я не справлюсь!

Паника, паника, паника… А-а-а, пожалуйста, пусть сюда хоть кто-нибудь придет! Кто-то, кто знает, что делать дальше! Дура! Даже если кто-то придет — ничем хорошим это для тебя, а тем более — для Эрика, не кончится. Он попадет в тюрьму, а в тюрьмах не лечат и не заботятся, он там просто умрет, а ты…

К черту! Я все сделаю, только заткнись ты, слышишь?! Замолчи! Я не скво, я разбираюсь, я помогала отцу, я видела, как и что он делал, я смогу это повторить! В конце концов, я меняла раненым повязки, хоть и не чистила раны сама и ни разу не накладывала швы… Я справлюсь. Должна справиться. Больше ведь некому, верно?

Сдавленный стон — и Эрик выворачивается, пытается вырвать у меня ногу. Наплевав на все, переворачиваю его на живот и сажусь сверху на бедра. Не скинешь ты меня — даже Чоси говорил, что я очень тяжелая для маленькой скво. А еще я на лошади без седла ездить умею, вот так-то!

— Ай! — кажется, Эрик немного не лошадь, потому что пока я промывала рану, он непонятно как извернулся и я полетела на пол. Разбила нос, кажется, впрочем — первый раз что ли мне нос разбивают… невозмутимо хлюпнув кровавой юшкой, я вернулась к своему черному делу. Вопреки опасениям, резать мне ничего не пришлось. Гной в ране был, но сверху и легко смывался марганцовкой. Несколько раз промыв рану, я осторожно, но достаточно туго ее перебинтовала, после чего смыла из-под своего носа кровь.

Что дальше? У Эрика горячка… Рану надо было обрабатывать сразу, а так… Что, если та жуткая собака чем-то болела? Многие охотники в прериях гибли от укусов койотов и прочих хищников, при этом достаточно часто умирая не от самих ран, а от инфекции.

— Ты ведь не умрешь, правда? Ты ведь сильный, справишься, да и ваши собаки в Европе — это ведь не какие-то койоты, верно?

Вру сама себе, что нет, не такие. Хотя на самом деле знаю — даже домашние и ухоженные животные могут быть разносчиками опаснейших заболеваний.

— Пить…

Это раздалось настолько слабо, что я сначала решила, будто мне показалось. Потом чуть не заверещала от счастья. Раз он пришел в себя, значит… Значит, что все еще может быть хорошо.

Воду в графине я всегда держала рядом с кроватью. Наливаю в кружку, осторожно приподнимаю голову Эрика и подношу к губам. Пьет он чуть ли не по каплям — совсем маленькими глотками и так медленно, что мне снова становится страшно.

— Эрик. Эрик, ты слышишь меня? Я ведь знаю, что слышишь… Все будет хорошо, слышишь? Ты держись, только держись, только не смей… Не смей, слышишь?

Папины пациенты — это было совсем одно. Свой собственный пациент, когда ты даже не врач — совсем другое. Папа учился здесь, в Европе, еще до моего рождения. Работал в больнице. Меня он учил сам, потому что когда ты один врач на всю деревню, то без помощника не обойтись. Я видела, как рождаются дети, могу остановить кровотечение, или поменять повязку. Я знаю, как ухаживать за больными, а еще я помню, как едва сама не умерла от лихорадки три года назад, заразившись от пациентов, многие из которых не пережили зиму. Но все равно так страшно, как сейчас, мне не было ни разу. Даже когда меня пытался изнасиловать сегодня этот чертов европеец, а когда я извернулась — натравил на меня свою собаку.

Смысла сидеть рядом нет. Наверное. Но я почему-то сижу на краю кровати, держу руки на плечах Эрика и снова и снова зову его срывающимся от слез голосом. Это уже совсем неинтересно и не смешно. Да, я реву в три ручья, как маленькая скво, у которой забрали любимую куклу, но это… Это уже совсем невесело!!! У меня папа полгода назад умер, я не хочу еще и друга потерять!!! Я ведь совсем одна останусь здесь тогда-а-а-а!!!

— Мама… Мамочка… Не плачь, не надо, не плачь… Обними меня, обними… Скучал… Так по тебе…

Бредит… Принимает меня за свою маму… Логично — она ведь ему была самым близким человеком и наверняка когда-то давно в его детстве она делала все то же, что и я сейчас. Сидела у его кровати и ревела, боясь за судьбу дорогого человека. Наверное, она еще молилась. В отличие от европейских скво, я не знаю молитв. И в бога я не верю. Отец мне как-то дал почитать Библию — самая жуткая книжка из всех, что я видела. А я много видела книжек, в том числе те, что были в доме мадам Розмари, с неприличными картинками и подробными описаниями разных поз…

Мама? Пусть будет мама, хорошо. Ты только не дергайся лишний раз и отдыхай, хорошо?

— Мамочка… — тонкие губы изгибаются в улыбке, когда я осторожно обнимаю мужчину. — Тепло… Так тепло… Хорошо. Ты мне споешь? Спой…

Спеть?! Чего-чего? Петь… петь… Мы в прериях часто пели, но в основном это было или что-то неприличное, пока взрослые не слышали, или что-то более-менее приличное, но все равно не настолько приличное, чтобы сейчас петь. Да и тематика…

Всплыла в голове одна из тех песен, которые пели на сцене театра. Сама не знаю почему, но я начала ее петь тихонько. Большинства слов не знала, помнила только слова «Маргарита, Маргарита», все остальное просто напевала без слов. Судя по тому, как улыбался Эрик во сне — делала я все правильно.

Иногда мне казалось, что его губы шевелятся, проговаривая слова той песни. А может быть он давно спал и это лишь были какие-то неосознанные жесты. Решив, что надо дать ему отдохнуть, я замолчала. Уснул. Крепко. Правда, при этом как-то так получилось, что он навалился на меня боком и если захочу выбраться, то разбужу. Наверное. Лучше посижу тут. Завтра, то есть уже сегодня — выходной. И если Карлотте не взбредет в голову зачем-то посетить театр, то можно оставить Эрика здесь. А если взбредет, то… надо будет куда-то увести или уволочь — зависит от его состояния. Главное, надо будет спросить, почему он прячется под театром. Лицо, конечно, очень жуткое, но тогда надо и старому Лиаму, лишившемуся ноги, жить в подвале, и отцу Чоси, у которого нет глаза, и папе, у которого все лицо было изъедено оспой. И мне, потому что у меня жидкие косички, а не роскошные волосы до колен, как у нормальных скво. Может, есть что-то кроме лица, о чем я не знаю? А надо ли спрашивать?

* * *

Он в незнакомом месте — это было скорей ощущение, чем полное осознание. Осознание наступило только после того, как он открыл глаза. Вокруг было темно, но не настолько, как в его подвалах. Кроме того, комнатка была тесной и судя по запаху пыли… Точно! Точно! Вчера он вышел… Вышел, потом… Потом…

Вихрем закрутились в голове какие-то странные обрывки воспоминаний. Мама! Там была мама, она говорила с ним так нежно и ласково, давала пить… Потом обняла и пела… Обнимала… обнимала…

Только сейчас Эрик почувствовал, что на его плечах чьи-то руки. И что он навалился боком на что-то теплое. Приподняв голову, он повернулся и сразу же столкнулся взглядом с Жозефиной.

У нее светлые голубые глаза. Кожа — сейчас это Эрик видел — слишком темная, но не потому что сама по себе такая, а просто загорелая. Волосы светлые и практически белые, выгорели неровными прядями. Сейчас одна из косичек расплелась. Нос опух, под ним запеклась кровь. А губу верхнюю она искусала до крови. Или это кровь с носа?

— Как же ты меня напугал, — тихо, с укором произносит она. После чего подается вперед и обнимает, пряча лицо у него на плече. Мужчина вздрагивает и замирает. Напугал… Он помнил, как напугал ее вчера. Она закричала, увидев его лицо. Но почему она обнимает его сейчас?

— Где я… Что я… Мы здесь делаем? — голос плохо слушается. Из-за слабости, из-за переполняющих душу эмоций. Странных эмоций.

Мамы не было. И не будет — мертвые ведь не возвращаются. Пение ему привиделось. Или пела Жозефина? Эрик поймал себя на мысли, что ни разу не слышал пения этой девочки. А ведь у нее мог бы быть неплохой голос…

— Я тебя нашла вчера в коридоре. Ты был практически без сознания, лихорадка еще… Я просто обработала твою рану и, кажется, тебе все-таки лучше. По крайней мере, ты пришел в себя. Фух, ну и ночка. В жопе койота я видала такие приключения, если честно.

Вдохнув, Эрик почувствовал, что не так что-то еще. Чуть шевельнул уголками губ и не почувствовал привычного давления маски на щеки. Повернув голову, увидел на тумбочке у кровати, рядом с полупустым графином, свою белую маску. Ту, которую никогда не снимал. Ту, которую вчера случайно потерял во время заварушки. Жозефина сказала тогда про него «ужас какой» и… и…

— Эрик? Эрик… — от слабости он пошатнулся, подаваясь вперед и девушка тут же подхватила его, не давая упасть с кровати. — Тебе лучше не двигаться. Судя по всему, ты вчера потерял много крови, да еще и рану нормально не обработал… Вот так. Удобно?

Под спину подпихнули подушку. Теперь он вполне устойчиво полулежал на кровати. И неотрывно смотрел на девушку. Она не отводила взгляд. Совсем.

— Ты… Лечишь меня, — тихо прошептал он.

— Лечу. И препочту, чтобы ты был спокойным, как сейчас. А то вчера, знаешь ли, ты меня с кровати скинул и я нос разбила, больше так не делай, а то я обижусь и разозлюсь. Мне сейчас надо поменять твою повязку, так что ты не дерись, хотя будет больно. Очень больно, я предупредила.

Больно почти не было. Разве что в тот момент, когда Жози плеснула на рану какой-то жидкостью, которая очень сильно жгла поврежденное место. Но даже тогда Эрик только закрыл глаза и тихо застонал, закусывая пальцы собственной руки.

— Все. Все хорошо. Больше не будет больно. Прости, но так нужно. Иначе рана опять воспалится, и тебе будет плохо, — маленькая рука гладит по голове, перебирая слипшиеся от пота волосы.

— Жози… Ты меня лечишь… Я ведь «ужас какой». Ты сама сказала. Вчера. И мое лицо… Отдай маску.

— Не отдам. Если тебе опять будет плохо, она помешает дышать. Лицо у тебя жуткое, конечно — я так испугалась, когда увидела. Даже у отца Чоси такого нет, а у него нет глаза и шрамы.

Она привычно тарахтела над ухом. «Жуткое», — это слово заставило Эрика грустно усмехнуться. Жозефина была слишком правдивым созданием, чтобы врать. Помнится, Карье пытался убедить его в том, что у него нормальное лицо. Тогда Эрик сорвал маску. Жерар упал в обморок и больше о мнимой красоте его лица не говорил. И вот Жозефина говорит, что у него жуткое лицо… Нет, не так… Она сначала говорит, что это «ужас какой», потом она находит его в коридоре и лечит, потом говорит, что у него жуткое лицо, при этом улыбаясь и гладя его по голове. Бедного Эрика ее поведение окончательно сбило с толку.

— Ты кушать хочешь? Сегодня выходной, кухня не работает, но у меня тут есть вчерашний суп. Он вкусный, его только надо разогреть и…

— Не хочу.

— Тогда я разожму тебе зубы и буду кормить с ложечки, как маленького глупого ребенка, — припечатала Жози.

— Я… Сам поем.

— Вот и хорошо, — девочка отошла к дальней стене и принялась возиться с плиткой. — В жопе койота я такой научно-технический прогресс видала, на костре и то проще готовить…

Орудуя ложкой, Эрик сидит на кровати и есть суп. Рядом на стуле тем же самым занята Жози.

— Почему ты мне помогаешь? У меня ведь жуткое лицо, ты сама это сказала! — доев, он не выдерживает, швыряет ложку в тарелку с такой силой, что та едва не раскалывается.

— Не вижу взаимосвязи. Ну да — у тебя жуткое лицо. Но сам-то ты не жуткий, ты мой друг. А друзья должны друг другу помогать. Ты мне сам вчера помог, верно? Вот и я тебе помогаю.

— Друг с жутким лицом, — Эрик усмехнулся. — А я думал, что друзья обычно врут. Чтобы не ссориться.

— Тебе кто такую глупость сказал? Друзья никогда не врут! И, кстати, постоянно ссорятся. Лучшие — точно ссорятся. Мы с Хосе и Чоси все время ссорились и дрались, а они ведь у меня самые лучшие друзья, которых я с трех лет знаю. Верней, Хосе с трех, а Чоси с пяти, или нет… с шести… Ай! Ну вот зачем ты меня запутываешь своими вопросами?!

— Тогда чем настоящие друзья отличаются от людей на улице?

— Друзья помогают стать лучше. А еще — друзья всегда на твоей стороне. Ну, верней, когда ты прав. Когда не прав — ух, меня Чоси однажды так за косички таскал, а старый Лиам еще и хворостиной потом добавил — у меня вот даже шрамы до сих пор на ногах остались!

Девушка закатала штанину, демонстрируя длинную стройную голень. Эрик сглотнул и отвернулся.

— Жуткие, ага, я знаю! — радостно заявила ему Жози. — Я вообще вся в шрамах, как настоящий индеец. Меня кусали койоты, собаки, царапали кошки, лупили старые индейцы лозой, а еще меня заставляли учиться кричать как койот да так, чтобы мне даже койоты верили. Но, кажется, я тебе об этом уже рассказывала.

Объяснять, что отвернулся он совсем по другой причине, Эрик не стал. Ей же всего шестнадцать! Чертов ребенок!!! Но ноги очень даже… взрослые. Да еще и ходит в штанах, а не в юбке. Со спины ее можно принять за мальчика, спереди, впрочем, тоже. Вот только он-то знал, что Жози никакой не мальчик и эти штаны теперь… Ох-х, кажется, до добра его такие мысли не доведут! Главное не проговориться случайно Жозефине о том, что он подумал только что по поводу ее ног. Дитя невинное по простоте и глупости ему ногу показало. Ну откуда ей было знать, что здесь, во Франции, этого в принципе не делают приличные девушки…

Теплое одеяло было наброшено ему на плечи. Похоже, он так долго делал вид, что спит, что Жозефина в это поверила. Уже решив закрыть глаза и провалиться в царство Морфея, Эрик краем уха уловил то, что слышал во сне. Женский голос, поразительно чисто напевающий партию Маргариты, дотягивая самые высокие ноты, но при этом упуская некоторые переливчатые трели. Сон исчез, словно его не было. Песня! Он ее слышал! Это был не призрак матери и даже не плод его больного воображения. Это Жози пела ему…

— Кто тебя научил петь? — тихо спросил он.

— Кто тебя научил петь? — голос Эрика был непривычно взволнованным. Обычно он всегда был как-то более флег-ма-тич-ным, вот!

— Никто, — пожала плечами я.

— Не ври мне, — в его голосе мелькнули что-то похожее на злость или раздражение.

— Друзья никогда не врут, забыл? — я примиряюще улыбнулась. — А петь любой дурак может, для этого нужен только слух и голос.

— Над голосом надо очень долго работать, иначе можно получить на выходе вторую тетю Карлотту! — практически рявкнул на меня мужчина.

— Не ори на меня, а то сейчас вмажу, я тебе не ваши скво, на меня орать нельзя! — завопила я, отскакивая от кровати и прижимаясь спиной к стене. После чего зарычала, сжимая кулаки. — Я не хочу тебя бить, правда. Но всегда лучше начать угрожать, тогда могут решить, что ты всерьез и драться не будут, а ты сейчас на меня кричишь, как кричала Карлотта перед тем, как начать бить. И если от Карлотты мне никуда не деться, то тебе я лупить себя не позволю! Если за дело, то еще можно, а вот так вот просто — ни в жизнь.

— Прости, Жози, — тихо произнес он. — Я не хотел… Больше не буду кричать. У тебя просто… Необычный голос.

— Тебя бы заставляли подражать койоту в течение десяти лет — еще не так бы пел, — фыркнула я. — А слух у настоящего индейца должен быть таким, чтобы на расстояние лиги слышать, как змеи ссут, вот! А я настоящий индеец и поэтому слух у меня хороший, а голос… Когда ты можешь кричать как койот так, чтобы тебе верили койоты, то спеть песенку сможешь без проблем.

— Не без проблем. Кое-что ты пропускаешь.

— Ага, самые большие перескоки, я их делать не умею, — согласилась я.

— Я тебя научу.

— Зачем?

Эрик внимательно посмотрел на меня. Чуть сощурился, после этого вцепился руками в одеяло.

— Зачем… изучать музыку? Я… Я не знаю. Я все время живу здесь, я только и делал с детства, что слушал оперу…

— Бедненький… — сочувствующе погладила его по голове я. — Ну, то есть, это ведь плохо, когда заняться нечем и вот это занудство на сцене только и слушаешь целыми днями.

— Это не занудство, а искусство, — брови Эрика сошлись к переносице. Дырки на месте носа сдвинулись ближе к глазам, по выражению лица можно было понять, что я его разозлила. Ну и что? Пусть злится дальше!

— Мне не нравится. Дурацкие платья, все скво в этих операх тупые, мало танцев и нет костра. А еще, чтобы было весело, петь должны все.

— Все? — со странным ужасом в голосе произнес Эрик. — А если они не умеют петь или поют, как твоя тетя, что тогда?

— И что? Теперь за это их унижать и мешать петь? — возмутилась я. — Песни должны приносить радость и веселить, а чтобы весело — надо, чтобы пели все. Знаешь, какой гвалт стоял вечерами в таверне Рикардо? Иногда, правда, все заканчивалось драками, но тогда надо было только под стойку спрятаться и тихо сидеть, потом раненых к папе, а трупы унести и полы со столами помыть и на место поставить, а до этого все пели и было весело! Про пиратов, про ром, про… Про всякое неприличное, — я, кажется, покраснела. Отвернувшись, заметила, что расплелась косичка. Вот жопа койота! Настоящие индейцы не разбрасывают свою шерсть по прериям, это ведь самая настоящая улика!

А Чоси еще говорил, что у меня волосы светлые, как солома и на ветках их сразу видно. Он меня так и находил, когда я маленькая вокруг деревни гуляла. А еще — так нас нашли индейцы, когда мы с тем мальчиком спасались от плохих белых. Так что улика — это хорошо, но только когда ты сам ее оставляешь.

— А вот это мне нравится. Про принесение радости, имею в виду, — Эрик снова чуть улыбнулся. — Жозефина, а ты разве никогда не хотела… Петь? Вот так, как в Опере? Как твоя тетя Карлотта, как…

— Нет. Я не хочу спать в постели с дядей Колетти, — насупилась я.

Эрик поперхнулся и закашлялся.

— Что ты имеешь в виду?

— Для того, чтобы петь в опере, надо спать в одной постели с дядей Колетти или с… Тут несколько есть тех, кто Оперу спонсирует, так что можно еще с кем-то из них. А я не хочу. Я их совсем не знаю. И я не ваши европейские скво, чтобы за роль спать с тем, кто не нравится и чтобы он трогал меня везде и еще всякие вещи делал, которые делают ковбои с девочками мадам Розмари по ночам.

— Ну вот что, для столь юного дитя твоя распущенность просто… Просто парадоксальна! Откуда ты этого нахваталась!

— Дырка.

— Что?

— В заборе борделя дырка. И в одной из комнат на первом этаже. Ну мы Чоси и Хосе ходили смотреть, что можно со скво делать. Нам это надо. Просто Хосе пришел к выводу, что мне тоже нужна скво также, как и им, потому что если я сама буду скво, то это значит, что я должна буду сидеть у костра, готовить еду и стирать одежду, а я всего этого не умею, верней, стирать умею, но очень плохо, зато я хорошо стреляю из лука, могу кричать койотом, держусь на лошади без седла и охочусь, но только не так, как европейцы, которые для развлечения с собаками, а как настоящие индейцы за едой и шкурами для одежды. Вот, я тебе сейчас покажу!

Лисья шкурка нашлась в самом дальнем углу чемодана. Если собрать еще несколько таких же шкурок, то можно сделать теплое одеяло. Я это и хотела сделать, но не успела.

— Она целая. Хороший был охотник — выстрелил точно в глаз, — чуть улыбнулся Эрик, проводя рукой по выделанному меху. Выделывала не я, а одна скво — я выделывать не умела.

— Спасибо, — я чуть кивнула, пряча улыбку до ушей. Было приятно, что кому-то нравится, как я стреляю. — Жалко, что мы с Чоси так и не выяснили, кто лучше стреляет из лука — каждый год соревновались, а в итоге результат одинаковый и я даже не могу сказать, что в чем-то лучше друзей, потому что на лошадях мы держимся одинаково хорошо, но если лошадь понесет, то удержится на ней дольше Хосе. Еще Хосе лучше стреляет из револьвера, а Чоси бросает лассо. Я вот лассо не умею, хотя я учусь и очень стараюсь, правда, но все равно не умею. А Чоси умеет и Хосе тоже, но не так хорошо как Чоси…

Дыхание внезапно перехватило, как будто резко закончился воздух. В памяти всплыл последний вечер в деревне. Маленький Родриго, который кричал мне «Жози, ты обязательно должна найти себе в Европе скво», улыбающийся Хосе, который орал, что если смешать вот эти два напитка, то будет веселей. Мадам Розмари, которая пришла в таверну ругаться со старым Лиамом. Не знаю, почему, но они все время ругались. Хосе и Чоси, которые…

— Жози… Жози, почему ты плачешь? Я тебя чем-то обидел? Прости, пожалуйста, прости, я вовсе не хотел…

— Я домой хочу-у-у-уууу!!! — я разревелась. Обычно я убегала, чтобы реветь, потому что настоящие индейцы не должны плакать на виду у всех. Они вообще плакать не должны, но если хочется, то можно, но не на виду у кого-то, кто будет дразнить… Но Эрик вроде хороший и… не будет, не будет, ведь правда? Потому что друзья не должны дразнить, когда плохо, совсем плохо. А у меня все действительно плохо, потому что я только что поняла кое-что важное. Я больше никогда не увижу прерию и своих друзей. Тетя Карлотта не платит мне денег, а все, что было у отца, ушло на билеты нам во Францию, а потом на лечение. И я теперь… Они же дорогие… Мне ведь никогда… Куда меня возьмут на работу? Служанкой, костюмершей, официанткой? Я ведь никогда не насобираю на билет, чтобы вернуться домой… Я ведь никогда… Я обещала друзьям вернуться, но теперь… Теперь…

Все это я сбивчиво рассказывала Эрику в последующие полчаса, перемежая рассказ ревом и размазыванием слез по лицу и по рубашке мужчины.

— Ты настолько хочешь туда вернуться? — тихо спросил он у меня.

— Это единственное место, куда я могу вернуться. Я… Я же там дома, понимаешь? А вот это все здесь… Оно же чужое! Там на меня просто как на чудачку смотрели те, кто знал, что я Жозефина, а не Жозеф, а здесь все косятся на штаны и рубашку и… и… И тетя Карлотта сказала, что если я продолжу заплетать так косички, то она их обрежет совсем, а… а…

— Тише. Тише. Не плачь, Жози, не плачь… Я знаю, как помочь твоей беде.

— Как? — слезы высохли практически мгновенно. Когда знаешь, что из проблемы есть выход, верней, из проблемной ситуации, верней — из полной жопы койота…

— Служанка не заработает много денег, все верно. Но певица, а тем более — примадонна... Если ты заменишь Карлотту на сцене Оперы, то…

— Я. Не хочу. Спать. В постели. С дядей Колетти. От него сигаретами воняет! — возмутилась я.

— Не надо будет спать с дядей Колетти, потому что…

— С другими я тоже спать не хочу, потому что я их совсем не знаю — они могут быть хуже и страшней дяди Колетти, а еще европейцы могут быть жестоки к своим скво — бить их или за волосы таскать и я тогда убью, а меня из тюрьмы потом не выпустят.

— Я займусь…

— Ты будешь сам спать в одной постели с дядей Колетти? — я покраснела. О таком я слышала краем уха, но не думала… — Но тогда примадонной будешь ты а не я и…

— Нет, я хотел сказать, что смогу продвинуть тебя на сцену…

— Мне что, надо будет спать в постели с тобой?! Да ни… — я хотела сказать «ни за что». Потому что Эрик жуткий, потому что он старый и потому, что я его тоже совсем не знаю. А еще — потому что он друг, а с друзьями не спят, с друзьями дружат. И мне нельзя спать с друзьями — так мы договорились еще в детстве с Хосе, а потом и с Чоси: если меня не будут считать скво, то я смогу играть с ними, а они не должны будут за меня драться, а значит — можно будет спокойно дружить даже когда вырастем.

— Да замолчи, несносное ты создание, — пробормотал Эрик, устало прикрывая глаза и откидываясь на подушку. Одной рукой мужчина подтянул одеяло на плечи, вторую забросил себе под голову. — Если тебя научить петь так, как полагается в Опере…

— Не выйдет, — обрубила я. — Во-первых, у меня нет этого… Образования, вот. То есть, одно дело когда ты умеешь петь и поешь и совсем другое, когда ты ни в какой школе не учился и просто уроки вокала не брал. Откуда я знаю, как там правильно это петь? Можно, конечно, подсмотреть, но одно дело когда подсматриваешь, а другое дело — когда показывают. Когда подсматриваешь, можно научиться волосы заплетать, бантики завязывать, а когда речь идет о том, чтобы что-то делать, то надо чтобы учили. Меня вот с повязками папа учил работать, а если бы я только смотрела, то не смогла бы ничего делать сама. И из лука стрелять меня тоже учили, показывая, а петь меня учить некому было — в прериях просто поют, без оперы. Когда скучно, когда нечего делать, когда праздники какие-то или все пьют, а…

— Жозефина, я прошу, заклинаю тебя всем, чем только можно — не надо так много болтать, ты мне не даешь сказать ни единого слова. Я могу научить кого-то петь.

— Научи тетю Карлотту! Тогда мне не надо будет делать затычки для ушей.

— Я не хочу учить петь твою тетку, Жозефина! Хочу научить петь тебя. Тогда ты сможешь выступать и заработаешь денег на возвращение домой, хочешь?

— А мне точно не надо будет спать с тобой в одной постели? — недоверчиво произнесла я. Конечно, Эрик мой друг, но с этими европейскими мужчинами всегда надо держать ухо востро. Конечно, я не красивая скво, но даже некрасивых скво европейцы могут тащить в постель. Яркий пример тому — вчерашний знакомец, получивший от меня за лишнюю прыть удар ножом. Как бы мне еще это боком не вышло.

В прериях нет никаких законов. Ну, то есть, в городах есть шерифы, иногда можно столкнуться с так называемыми «регуляторами», но все-таки в прериях человеческая жизнь мало ценится и в случае чего вас просто убьют. А если человек знает, что его за определенные поступки могут убить, то он не то что трогать скво — смотреть на нее побоится.

Меня вот никогда не трогали. Сначала многие вообще не знали, что я девочка. Когда ты носишь мальчишескую одежду и постоянно прячешь косички под шляпу — никто и не подумает, что Жозеф на самом деле — Жозефина. А те, кто знал, что я скво, помнили еще и о том, что я единственная дочь доктора, а доктор, то есть мой папа, был один на несколько деревень. Поэтому меня никто никогда не обижал. Ну, верней, меня дергали за косички Хосе и Чоси, драл лозой старый Лиам, а офицер из форта как-то обозвал драным койотом, но они не пытались меня обидеть всерьез так, как это делал тот мужик вчера.

— Тебе не нужно меня бояться, Жози. Я ведь твой друг, верно? И я тебя не обижу.

Все верно. Друзья дружат, друзья не будут считать меня скво, а значит — просто помогут, а не так, как дядя Колетти. Вот и хорошо. Вот и…

— А меня вообще можно научить? — все еще сомневаясь, задала вопрос я. Кричать койотом учили с шести лет — именно тогда так уж вышло, я оказалась в индейском племени. Тогда же меня начали учить лазать по деревьям и стрелять из лука. А уже потом, два года спустя — кататься на лошади. Еще пытались научить бросать лассо, но я так и не умею до сих пор. А еще индейцы говорили всегда, что многим вещам можно научиться только когда совсем маленьким начинать.

— Я тебя научу, — со вздохом произнес Эрик. Поморщился и повернулся набок.

— Болит? — я села на край кровати и протянула руку к его плечу.

— Болит, — тихо произнес он, закрывая глаза и, неожиданно подавшись вправо, ткнулся лбом в мою руку. — Спой мне…

Спела. Правда, слов я не знала, но ту штуку, которая тетя Карлотта пела, у меня воспроизвести получилось. Наверное, даже лучше, чем тетя Карлотта, потому что на тетю Карлотту Эрик ругался, а от моего пения он снова заснул.

* * *

Вздохнув, Эрик снова положил руки на клавиши, беря знакомый аккорд.

— Трям-трям-трям-трям-трям! — прилежно пропела девчонка за его спиной.

— Ну не «трям-трям-трям-трям-трям» это, не «трям-трям-трям-трям-трям»! Это до, ми бемоль, соль, си бемоль и до.

В сердцах он едва не саданул по клавишам кулаком. Признаться, когда он брал на себя роль учителя этой своенравной кобылицы из прерий, он думал, что это будет легче. Сейчас, два месяца спустя, была проделана львиная доля работы! Все штрихи были закреплены, все было доведено практически до совершенства… Кроме одного — обучения девочки нотной грамоте.

О том, что она не знает ни одной ноты, Эрик узнал совершенно случайно и только к концу первого месяца занятий. Тогда ему было лень встать и пройти к инструменту самому и он попросил Жозефину нажать ля первой октавы. Наверное, его глаза в тот момент, когда он понял, что именно упустил в ее воспитании, стали абсолютно круглыми.

Не знать нотной грамоты, но при этом без тренировки чисто брать самые верхние ноты сложнейших оперных партий! А после буквально пары недель разработки голоса — работать над пассажами на уровне оперной хористки, закончившей консерваторию! Но по-прежнему не знать ни одной ноты…

И если бы дело было только в нотах… Ему пришлось обучать дикаря из прерий всему! Как стоять на сцене, как вести себя, как правильно брать нож и вилку, потому что они в прериях, видите ли, едят жареное на костре руками, а она, как самый цивилизованный представитель тех мест, может еще и ложку использовать… Сначала при взгляде на предстоящий объем работы Эрик схватился за голову. Но потом, здраво рассудив, что если девочку научили кататься на лошади и стрелять из лука какие-то индейцы, то уж его педагогических талантов должно хватить на прививание хороших манер, он взялся за дело.

И снова поразился необычности воспитания девочки. Та в шестнадцать цитировала Маккиавелли, пусть и не совсем точно, но становилось ясно, что работы ученого она прочла и поняла если не все, то большую часть. При этом она не могла зашнуровать корсет, потому что просто в глаза не видела раньше ничего подобного! Могла часами поддерживать с ним разговор на какую-нибудь философскую тему или, поинтересовавшись астрономией, без проблем понять содержимое далеко недетской и тяжелой для восприятия книги, но при этом даже не знала о том, кто такой Ван Гог. А Леонардо да Винчи, сей светоч изобразителного искусства, ею воспринимался исключительно как талантливейший изобретатель и величайший ученый своего времени! Такое ощущение, что из программы воспитания этого ребенка целенаправленно вычеркнули все, что было связано с высоким искусством! Хотя произведения классиков она читала, при этом, правда, не приходя в восторг от «нудятины». Из-под подушки у нее Эрик постоянно вытаскивал то Майн Рида, то Джека Лондона, то еще каких-нибудь писателей, чьи творения явно нельзя было назвать подходящим чтением для женщины шестнадцати лет от роду…

— Да откуда я знать-то должна, что это си бемоль, а не ля диез? И вообще, если твой до на самом деле ре дубльбемоль, что тогда? С трям-трямом проще, по крайней мере. Уж точно не ошибешься и лишнего не нагородишь. Зачем вообще напридумывали такую дурацкую клавиатуру и такие же дурацкие ноты? Взяли бы да назвали каждую ноту по звуку, который она издает. Ну, то есть чтобы до — это до, без всяких там «дубльбемолей». Та, что между «до» и «ре», допустим — «де». И так далее. И всем было бы понятно, и писать эти ваши партитуры было бы проще! И ставить при этом между строчками белые кнопки, а черные — прямо на них сажать и не было бы вот этого вот… — принялась что-то доказывать Жозефина, отчаянно жестикулируя. В тот момент, когда они уже готовились продолжить репетицию… Эрик сразу же ввел правило — обсуждать все посторонние вещи только после занятий, так что к теме «де» они еще могли вернуться не один раз. Так вот, в тот самый момент Жозефина подняла руку, сжимая ее в кулак. Этот жест означал, что кто-то идет к месту, где они находились. Уже выяснилось, что слух у девочки, жившей в прериях, чуть лучше того, который развился у Эрика в результате жизни в подземельях, поэтому именно в обязанности девушки входило слушать и предупреждать о возможной опасности. Не прошло и минуты, как Призрак Оперы скрылся в потайном проходе, а Жози осталась в пустом классе одна. Это, кстати, тоже она предложила — не прятаться вместе, а чтобы прятался только Эрик. Потому что если сначала кто-то слышал игру издалека, а потом она вдруг исчезла, то это будет подозрительно, а так всегда можно будет сказать, что это Жозефина пыталась что-то наигрывать.

Двери по обе стороны от коридора, в котором находился их класс, открывались и закрывались, словно кто-то что-то искал. В момент, когда открылась та, что вела в облюбованный ими класс, человек, до этого непонятно что ищущий по коридорам, издал то ли радостный, то ли жалобный вопль.

— Наконец-то, хоть одна живая душа! — обладателем голоса был высокий молодой блондин, дворянин, судя по одежде. Жози чуть поклонилась ему, а потом…

— Филипп? Филипп де Шаньи?

— Простите, месье, а мы знакомы? — учтиво спросил у нее молодой человек, делая два шага на свет и стараясь всмотреться в лицо «молодого человека». С учетом того, что Жози для того, чтобы заниматься в классе, надевала свою старую одежду, привезенную из Америки, чтобы не пачкать в пыли более новую, да и просто потому, что в ней было удобней — непосвященный запросто мог принять девочку в клетчатой рубашке, высоких сапогах и смешной широкополой шляпе за паренька.

— Зависит от того, знакомо ли вам имя Жозефа Буке, — привычной «жопы койота» в речи Жозефины теперь не звучало и Эрика это порадовало. Потому что, кажется, Жози только что столкнулась с одним из покровителей Оперы. Самым могущественным, можно сказать. И если они были знакомы раньше, то возможно, он поможет этой девушке и, таким образом, облегчится задача Эрика. Скорей всего, Филипп — тот самый «подходящий шанс», которого он так ждал, чтобы явить миру талант своей новой ученицы. Талант, тщательно выпестованный и взрощенный в девчонке из-за океана им самим.

— Жозеф! — от напускного равнодушия Филиппа, от всей его благовоспитанности и лоска не осталось и следа. — Жозеф, я так рад, что ты жив, я… Почему ты не пришел тогда, ведь обещал, что когда окажешься в деревне, то обязательно…

— Я пришел. Но меня к тебе не пустила такая злая скво, которая вся в черном. Она еще пыталась на меня натравить собаку, но собака испугалась вопля койота, а я нет, но все равно меня к тебе не пустили. Я попросил эту скво передать тебе, что я жив и все на этом, но она, наверное, слишком была занята…

— Чем занята?

— Она пыталась выплюнуть мою перчатку! Я же не мог говорить, пока она вопила так, будто ее в жопу койота целиком засун… ой… Ты только никому тут не рассказывай, что я ругаюсь, как в прериях, потому что мне тогда наваляют по шее. Мне, конечно, не впервой, но…

— Так. Подожди. По порядку. Что ты делаешь во Франции? Ты ведь, если я правильно помню, сын доктора и…

— Мы переехали, потом папа умер. Меня забрали его родственники, я работаю тут в театре. Это все. Вкратце если. Ты ведь дорогу ищешь, да? Пойдем, я тебя выведу в холл. Знаешь, я когда тут оказался, все думал — как люди, которые не были в прериях, умудряются тут ориентироваться?

— Никак. Они теряются и пропадают навечно. Их тела навеки остаются погребенными под старыми декорациями, а из-за их исчезновения всех остальных пугают призраком оперы, чтобы специально не ходили куда не надо.

— Призрак оперы… Слышал уже. Ересь полная — самые глупые индейские скво и то истории придумывают… Помнишь, я тебе рассказывал про…

— Я потом две недели спать не мог, так что предпочел бы не освежать впечатления…

Они болтали, как старые знакомые, идя по старым коридорам. Эрик неслышной тенью шел за ними, стараясь понять, что могло связывать дитя прерий и представителя одной из самых родовитых семей Парижа.

Расстались они на парадной лестнице, верней — расстаться попыталась Жози, которая пожелала Филиппу удачи и уже собиралась развернуться и уйти.

— Жозеф! — окликнул ее Филипп.

Девушка обернулась. От Эрика не укрылось, какое-то движение наверху лестницы, но он предпочел не обращать на него внимания. А зря, как оказалось.

— Я могу тебе чем-то помочь? — тихо произнес дворянин, когда девушка преодолела расстояние между ними.

— Помочь? А чем ты можешь помочь?

— Брось, не надо. Я знаю, что это такое — быть сиротой без нормальных опекунов.

— Как ты понял, что у меня ненормальные опекуны?

— Если бы у тебя были нормальные опекуны, то ты бы сейчас в это время суток сидел за школьной партой, а не торчал в старых театральных подсобках.

— Если бы я не торчал в театральных подсобках, то ты бы заблудился и забрел бы в задницу койота! — повысила голос Жози, упирая руки в боки.

— Негодная девчонка, что ты себе позволяешь! — с лестницы вниз быстро сбежала Карлотта. — Монсеньор, прошу простить, моя племянница, к сожалению, не обладает полагающимся ее возрасту воспитанием.

— Плем… Племя… Племянница? — тихо выдавил Филипп осипшим голосом. Выражение его лица Эрик решил на досуге зарисовать. Сейчас его куда больше заботила судьба Жозефины.

— Племянница, месье… Что ты опять на себя напялила, негодная деревенщина? Немедленно иди переоденься и сними уже эту дурацкую шляпу… — Карлотта резким движением сорвала с головы девушки шляпу, явив миру и, в том числе и Филиппу, две косички, обрамляющие узкое лицо с дрожащими губами. Всхлипнув, девочка кинулась было в сторону, но почему-то ее остановило… Что-то. Голос Филиппа зазвучал немного позже.

— Мадам Карлотта, насколько мне известно, дамы имеют право носить в помещениях головные уборы. Кстати, мы только что обсуждали с моим дорогим другом ее судьбу. Жаль, что девочка так рано осталась без отца. Мне остается лишь надеяться, что ее нынешние опекуны хорошо обращаются с моим дорогим другом, — последние слова молодой человек практически прочеканил. При этом еще один ледяной взгляд достался Колетти Шоле, который как раз спускался вниз посмотреть, чем именно занята его жена, верней — чего это она так разоралась.

— А вас… — молодой человек замялся и причину этой заминки Жози, судя по всему, поняла не сразу. Только когда молодой человек посмотрел на нее чуть исподлобья, она почему-то ставшим очень тихим голосом произнесла свое имя. — Вас, Жозефина, я приглашаю в качестве моей почетной гостьи на нашу пирушку в бистро сегодня вечером. Надеюсь, что вы придете, не так ли?

— Ага, то есть… Я приду. Приду, — девчонка широко улыбнулась, а потом, выхватив из рук Карлотты свою шляпу, кинулась к служебной лестнице. По тайному коридору Эрик последовал за ней. Надо признаться, что бежала девчонка так, будто снова в прерии и за ней гонится стая койотов.

Дыхание перевести Эрику выдалась возможность только в старой костюмерной, куда добежала девчонка. НИ капли не запыхавшаяся — вот что значит, в прерии жить! Впрочем, ее потрясающая способность долго тянуть ноту, не вдыхая новую порцию воздуха, была известна Эрику наравне со способностью попадать точно в ноты, при этом слыша нужную в аккорде из восьми.

— Эрик, ты это видел? Ты видел! Он за меня заступился, а еще — он грозился тете Карлотте. И еще он меня сегодня в бистро пригласил, только я не знаю, в каком платье идти. Хотя у меня их всего… Два, да, два! Найду и разберусь, в каком отправиться в Бистро и… Эрик, ой, а почему ты мне не сказал раньше, что один из начальников тут Филипп? А, хотя да, я тебе не рассказывала про Филиппа, или рассказывала? Не могла ведь не рассказать, или все-таки могла?

Передозировка слова «Филипп» в ее речи почему-то неприятно царапнула что-то внутри. Сейчас Эрик еще не мог сам точно сказать, что именно ему не понравилось. Ведь, по сути, тот факт, что девчонка оказалась знакомой де Шаньи, существенно облегчает его план по возведению на сцену новой примадонны.

— ЖОзи, послушай меня. В бистро все поют, понимаешь? Это такая традиция. И там будет не только Филипп, но и другое руководство Оперы. Твой дядя, конечно же, владелец, но не всегда он имеет право принимать решения о том, кому именно следует петь ведущие партии.

— Ты хочешь, чтобы я спела в Бистро? Надеюсь, что Филипп надо мной не будет смеяться. Ну, хотя он ведь не смеялся, когда узнал, что я девчонка на самом деле и… И еще он меня же в Бистро и пригласил… Я пойду, Эрик, пойду. Поможешь мне выбрать платье?

Он кивнул. Непонятно, почему именно, но идея отправить Жози в кафе вечером и продемонстрировать там ее выступление ему нравилась теперь еще меньше.

Когда они оказались в комнате девушки, та первым делом подперла дверь стулом. И, взяв что-то из чемодана, продемонстрировала Эрику два платья. Вид этих «платьев» заставил мужчину выдохнуть и приложить ладонь к маске.

— Жози — эти платья, немного не то, что нужно для похода в ресторан, а тем более — для выступления там.

— Других нет, — зло насупилась девчонка. — Не хочешь помогать — сама выберу. Пойду в этом.

В костюме служанки? Демонстрировать таланты, которые в ней развил ОН?! С этими дурацкими косичками?! Наверное, ярость в его глазах не понравилась Жозефине, потому что она нахмурилась и сжала кулаки еще крепче.

— Сиди здесь. Жди.

Идея, как именно выкрутиться, пришла в голову Эрику внезапно. У него было платье, причем платье, которое, по идее, должно хорошо сесть на хрупкую девушку шестнадцати лет. Сам не зная зачем, Эрик перешил его из старого костюма Офелии месяц назад. Хотя нет — не сам не зная, зачем. Он просто еще тогда продумывал, что Жози наверняка не в чем будет идти на прослушивание и ему придется лицезреть, как она позорится в своей дурацкой клетчатой рубашке. Или в рабочей форме, что было еще хуже.

Спуск в подвалы не занял много времени. И легко нашлось платье. К нему — туфли. Что сделать с ее волосами? Это придется придумать ей самой, потому что в женских прическах Эрик по вполне понятным причинам не разбирался.

— Ты наденешь это, — почему у него дрогнули пальцы, когда он передал платье девушке.

— Странное оно, — раздалось из-за ширмы.

— И сделай что-нибудь с волосами, — приказал ей Эрик.

— Что? А, ты про прическу… ну, я могу сделать кое-что, но она будет не такой, как у тети Карлотты.

«И слава богу», — мысленно заверил ее Эрик. Сам же не сказал ни слова.

— Ну и как? — так уж вышло, что он ходил по комнате. Волновался? Конечно, он волновался, ведь этот день должен стать не только ее дебютом, как ученицы, но и его, как учителя пения! Да, все верно, он волнуется из-за предстоящей нервотрепки, ведь если Жозефина провалится… Не провалится она!

Повернувшись, он почувствовал, как непривычно защемило сердце. Жози. Она была… В этом простом светло-розовом платье она вдруг преобразилась, как преображались оборванки в сказках, вдруг превращаясь в прекрасных принцесс. А может быть, она и была прекрасной принцессой, но он не замечал этого вплоть до этого момента?

— Почему ты на меня так смотришь?

— Как? — пересохшими губами спросил он, пожирая взглядом стоящую напротив девочку… Девушку. Юную женщину, красота которой только начинала цвести.

Он никогда не замечал, что у Жозефины очень красивая осанка. Она не горбилась и не кривилась на один бок, в то же время — не выпячивая «грудь колесом». Грудь… Грудь была. Сейчас платье подчеркивало контуры ее верхней части тела и в этом Эрик мог быть уверен. Тонкая талия, которая не нуждалась в подчеркивании каким-либо корсетом. Высокая длинная шея, которую открыли убранные за спину волосы. Волосы… Чистые, слегка волнистые от косичек и все еще причудливо выбеленные жарким солнцем за океаном. Больше всего ему хотелось преодолеть два шага, разделяющие их. Пропустить между пальцем золотистые пряди и спросить, а не сон ли это? Эта девушка перед ним. Девушка, которая так красива, оказывается. А он и не замечал. Одно платье понадобилось, чтобы чудовище превратилось в красавицу.

«Чудовище? А ты не забылся ли, с кем и о ком говоришь, а? — внутренний голос вступил в диалог, привычно выливая на Эрика ведро ледяной воды. — Она как раз-таки просто стала тем, кем была — привлекательной молодой девушкой, красоту которой надо было просто показать с помощью подходящей одежды, а ты... Впрочем да, наверное, в маске тебя можно счесть красивым. Но только в маске, друг мой, а без маски она тебя уже видела».

— Эрик, что-то не так? Нет, я просто пойду в своем старом платье, я же говорила, что это никакая не хорошая идея. Не подходят мне, видимо, эти ваши европейские штучки…

— Не подходят? Да посмотри на себя! Ты похожа на ангела, спустившегося с небес! — Эрик огляделся в поисках зеркала и, не заметив его, вспомнил одну вещь. В комнате Жозефины также, как и у него в подвалах, не было зеркал. Он ни разу не видел, чтобы она крутилась перед огромными зеркалами в фойе, как другие девчонки. — Пойдем, я покажу тебе, — он присел в полупоклоне, протянув ей руку. И она… Она не оттолкнула. Более того — она ее приняла, как делали девушки, а не просто сжала в тисках своих сильных ладоней. Этому ее тоже научил Эрик.

Они прошли по знакомому коридору и спустились в один из танцевальных классов. Именно там были зеркала.

— Ой! — выдохнула Жози, невольно делая шаг назад. Эрик подхватил ее, впрочем — тут же выпустил, чтобы она не подумала ничего другого. — Это что — я? Смешная какая…

Девушка состроила своему отражению рожицу, после чего повернулась к Эрику, намереваясь что-то спросить. Но в этот момент из соседнего класса до них донеслись звуки музыки. Слышно было хорошо им обоим и только сейчас до Эрика дошло, что именно он забыл. Он не учил Жозефину танцевать.

— Позволь пригласить тебя на танец? — против воли, голос прозвучал слишком взволнованно.

Девушка лишь кивнула в ответ, протягивая ему руку. Несколько минут спустя он кружил по залу эту заокеанскую принцессу, осторожно поддерживая за талию. Ее руки лежали у него на плечах, а большие светлые глаза восторженно, но в то же время — настороженно смотрели в глубину его собственных.

«Ты ведь меня не обидишь? Знаю я вас, европейских мужиков — вы только и смотрите, как обидеть своих скво. Я потому и не показываю никому, что красивая скво, чтобы не обижали. Но ты ведь…»

«Не обижу. Не обижу, потому что… люблю».

«Люблю»… Эхом отдалось в ушах и отозвалось с самых дальних уголков театра. Любит… Как давно? Сейчас? Последние месяцы? Целую жизнь? Он ни разу не рассматривал Жози, как женщину. Ни разу? Нет… Он просто…

Он просто любил. Но не видел. Любил смешливую девчонку с двумя косичками, которая приходила к нему в подвал рассказывать истории про индейцев. Любил яростную и отважную индейскую воительницу, которая не колеблясь всадила нож в человека, как будто всегда это делала. Любил бесстрашного и заботливого «медика», который нашел его, потерявшего много крови и с начавшейся воспаляться раной, после чего несколько дней тайком держал у себя в комнате и лечил, менял повязки, подтыкал одеяло… Любил чудесную девочку с ангельским голосом, которая так и не смогла понять, как же правильно называть те или иные ноты, но при этом обладала диапазоном, позволяющим вытягивать сложнейшие оперные партии. И вот — перед ним еще одна ее сторона. Непривычно скромная и тихая принцесса в длинном платье с «парадной» укладкой. Он ее любит. А она? Смогла ли бы она его полюбить? Его, Эрика, увидев лицо которого, любой нормальный человек упадет без чувств от ужаса?

Она отделяет его самого от его лица. «Лицо жуткое, но ты-то сам не жуткий». Этого достаточно, чтобы дружить, да, но достаточно ли, чтобы полюбить? Может ли вообще полюбить его эта девочка, которая всем сердцем стремится обратно в прерии и хочет найти себе скво, лишь бы не готовить еду самой?

Музыка стихла. Очарованный моментом и происходящим, Эрик стоял напротив Жозефины, все еще прижимая ее к себе.

От танца девушка раскраснелась, светлые волосы немного растрепались, да и сама она уже не выглядела снежной королевой, больше напоминая ту, привычную, знакомую Жози. Она смотрела на него глаза в глаза, чуть улыбаясь, обнажая белые фарфоровые зубки.

Больше всего ему сейчас хотелось наклониться вперед, преодолевая последние сантиметры между ними и поцеловать. Просто поцеловать, как это делают другие, нормальные люди. Берут и целуют тех, кого любят. Останавливал страх, что вместо ответа на поцелуй Жози ударит его. И… Она ведь не простит, да? Ведь нельзя же так — без спроса целовать… Не простит.

— Эрик… — она чуть нахмурилась, проводя рукой по его волосам. — С тобой все хорошо? Ты просто дышишь часто и сердце бьется…

Милая девочка… ей и в голову не приходит, из-за чего именно у человека, а тем более — у мужчины, может усилиться сердцебиение и участиться дыхание. Жози, Жози…

— Все в порядке. Жозефина…

— Что, Эрик?

Она так всегда произносила его имя… Только с ней у него было имя. Будучи безымянным Призраком Оперы он практически забыл, как его зовут на самом деле. Жестокая судьба отняла у него все — лицо, имя… И в завершение мук — послала с небес на землю ангела, которого он полюбил всем сердцем и который… А может быть… Ведь Жози всегда смотрит мимо лица, прямо в душу. В театре много красивых людей, но почему-то дружить она стала с изуродованным Эриком, живущим в подвалах. Может, она сможет полюбить его? У нее большое, доброе сердце, разве не найдется там хотя бы немного места Эрику? Совсем немного…

— Пообещай мне вернуться обратно в театр так быстро, как только сможешь. Я… Мне надо поговорить с тобой. Кое о чем очень важном. Я… Хочу рассказать тебе. Обещаешь?

— Обещаю, — кивнула девушка.

На душе воцарился покой. Если Жози дала слово, что вернется так быстро, как только сможет.

— Я только поговорю немного с Филиппом и сразу назад.

В душе поднялась волна ненависти.

— На твоем месте я бы поменьше доверял де Шаньи. К твоему сведению, он тащит в постель всех мало-мальски симпатичных хористок.

— Я знаю. Он и во время жизни в Новом Свете из борделя тети Розмари не вылезал, мне рассказывали. Все равно он хороший — девочки рассказывали, что он никогда никого не обижает, покупает красивые вещи и помогает каждой, кто попросит.

— И ты бы согласилась стать его… дамой сердца? — он в последний момент заменил этим эпитетом «содержанку», боясь обидеть Жозефину.

— Ни за что, — фыркнула девушка. — Ну, то есть он богатый, красивый, добрый и щедрый. И он хорошо ко мне относился в прошлом и не стал издеваться сегодня, когда понял, что я не мальчик, а девочка, и заступился. Но он никогда не согласится поехать со мной в прерию и сидеть у костра. А еще — он боится индейцев, хотя они на самом деле лучше европейцев, просто ему не понять было, что оскальпированный труп — это что-то вроде таблички «посторонним вход воспрещен». А еще он не умеет готовить и сам даже носки себе не постирает. Да и вообще… Филипп хороший, конечно. И будь мы друг к другу ближе, то могли бы быть вместе, но мы с ним из разных миров. Думаю, что не я одна это понимаю — он всегда был умным парнем, даже когда вел себя в прерии, как последний идиот.

От сердца отлегло. Ненамного. Конечно, это будет не Филипп, но все же… он отпускает свое творение в люди. И это больше не неотесанная девочка из прерий, а вполне цивилизованная красавица, на которую наверняка положит глаз большая часть посетителей ресторана. Мог ли он быть абсолютно спокойным? Нет, не мог. Именно поэтому он незаметно проследовал к бистро другой дорогой. Идти следом за Жози он не рискнул, поскольку девочка слишком хорошо чувствовала слежку. Она говорила, что как настоящий индеец.

Не прошло и пятнадцати минут с момента появления девчонки в зале ресторана, как ее чистый, высокий, уверенный голос зазвучал на полную мощность, с легкостью перекрыв жалкую попытку нынешней «примадонны» спеть с ней дуэтом. Эрику показалось, что восхищенные вздохи долетели даже до его укромного убежища. Его довольная улыбка продержалась на лице ровно до того момента, как Филипп не вывел под руку из заведения девушку, в которой Эрик сразу же опознал Жозефину. Двое сели в экипаж и уехали, а он… Он прождал ее всю ночь. В том классе, где они условились встретиться после ее, несомненно, дебюта.

Последние несколько часов перед рассветом он сидел неподвижно и лишь смотрел, как на руки медленно падают слезы, катящиеся из прорезей маски. Он так хотел… Всего лишь… За что она так с ним? А может, с ней что-то случилось? Вдруг с ней что-то случилось? Ведь не может Жози просто взять и нарушить данное слово… И как он выяснит, если с ней что-то произошло и ей там, за пределами театра, понадобится помощь?

Ждать дальше не просто не имело смысла, но и было опасно. Поэтому он отправился к себе в подвал. Чем заняться, даже не знал. Все валилось из рук. Не было желания рисовать, что-то писать, сочинять… Просто возникало ощущение, что его взяли и предали. А ведь, скорей всего, так и было.

Ведь так легко говорить о том, что тебе не нравится Филипп де Шаньи, когда он там, далеко. А вот оказавшись рядом с ним…

Звук голоса донесся до него. Ее голоса. Там, наверху, идет репетиция. Жозефина пела партию Маргариты. Учитывая, что он сам привил ей эту технику исполнения — ее голос узнал бы из тысячи других. Она! Она! В театре, здесь! Надо идти, надо сказать… Сказать? А если она уже с ним, с Филиппом? Почему он не признался раньше, ведь мог бы быть шанс…

Нет, он не готов. Не готов к такому. Пусть пройдет хотя бы неделя. В подвал он спускался в расстроенных чувствах, но белый клочок бумаги заметил сразу же. Он был припрятан в потайном месте, которое они заранее себе присмотрели, чтобы в случае чего можно было обменяться записками.

«Полночь. Крыша. Нужно многое обсудить. КАРЬЕ — ТВОЙ ВРАГ, НЕ СМЕЙ ЕМУ ВЕРИТЬ!!!»

Его отец — враг? Что за чушь… Но Жозефина не стала бы разбрасываться такими обвинениями. Как бы то ни было, но все ответы на вопросы он получит не раньше полуночи.

Едва большие часы пробили двенадцать раз, он ступил на открытое пространство рядом с лирой Аполлона. Спиной к нему стояла девичья фигурка.

— Я пришел, — тихо произнес он.

— Я знаю, Эрик, — Жозефина обернулась. — Присядем? Мне нужно тебе кое-что рассказать.

— Так его, так, Абальго! — кабальеро добавил пару слов на испанском. Какие-то ругательства, но двое детей не обращали на них никакого внимания. Их взгляды были прикованы к маленькому котенку ягуара, который, беспомощный, кидался на стенки клетки, но каждый раз натыкался на болезненные удары пьяных мексиканцев.

— Уроды… — тихо прошипел один ребенок.

— Угу, уроды. Делать что будем, братец Жозеф?

— Нельзя это так оставлять. Но и помочь ему никто не захочет. Значит, надо выкрасть его ночью и отпустить домой.

— Мы не выберемся за ворота деревни, — авторитетно заявил смуглый мальчик, поправляя рукой шляпу.

— Ты — нет, я — да. Как только Сиала выпьет и заснет, ты поможешь мне выкрасть котенка, а потом вернешься домой. Утром скажем, что были дома, если будут спрашивать. Твои подтвердят, ну а у меня будет только Сиала спать пьяная.

— Письмо не приходило? — перевел тему разговора испанец. Обоим мальчикам было едва ли больше шести лет. Но оба были серьезными.

— Нет. Но папу ведь сложно найти. От нас ведь до той деревни очень далеко и… И… Он обязательно меня заберет! Он ведь обещал, что если с мамой что-то, то заберет…

— Не реви, как девчонка, — Хосе дернул друга за торчащие из под шляпы светлые вихры.

— Сам ты девчонка! — обиженно взревев, светловолосый ребенок кинулся на него с кулаками. Дрались они каждый день, иногда даже — до крови и царапин. Разбитые носы, коленки, ссадины на локтях — все это уже давно стало неотъемлемой частью их жизни. Но скоро все изменилось, по крайней мере — для светлого ребенка.

Той ночью Жозефине удалось пробраться за ворота деревни. В подоле рубашки девочки был спрятан маленький котенок ягуара, который явно был рад избавлению от клетки и водворению на свежий воздух. Кроме того, даже будучи животным он заметил, что этот ребенок, который его спасает, не обладает той жестокостью и злобой, что присуща взрослым. Поэтому остаток пути до леса ягуаренок мирно лежал на руках у девочки, под шумок посасывая рукав ее рубашки.

Девочке было… страшновато. Он слышал про то, что в прерии живут злые индейцы и злые животные. Одними из самых злых животных считались ягуары. Но разве мог маленький котенок, который лежал у него на руках, быть злым? У этих мексиканцев не было ни чести, не совести и…

— Ай! — на шее неожиданно захлестнулось что-то и ребенок, потеряв равновесие, полетел на землю. Маленькое тельце забилось, стремясь скинуть петлю и глотнуть свежего воздуха.

— А кто у нас тут, амиго? Мелкий воришка, который решил украсть нашу собственность.

— Не вашу! — закричала Жози. Котенок, такой маленький и беспомощный, лежал на земле рядом с ней. Бедный малыш даже не пытался отползти в сторону. А может быть, просто не знал, куда именно ползти. — Животные принадлежат прерии! И только злые пьяные уроды вроде вас способны на причинение зла маленьким котятам! Будь здесь его мама — и вы бы первыми обосрались от страх…

Лассо натянулось и Жози повалилась на землю. В момент, когда перед глазами потемнело, она увидел за спинами мексиканцев длинную черную тень. А потом… Потом были крики. Крики и кровь. И кто-то звал на помощь. Бесполезно. К моменту, когда все было кончено, девочка наконец-то смогла сесть и стянуть со своей шеи противную веревку, которая мешала дышать. В руку что-то ткнулось и, повернув голову, она увидел рядом с собой морду котенка. Взяв его на руки, малышка с ужасом уставилась перед собой.

Были мертвые взрослые. Они были злые и поэтому Жози не испугалась их смерти. И была большая кошка, которая приближалась к ней крадущимися шагами, не сводя пристального взгляда желтых глаз. Жози испуганно выдохнула. Вот этот, большой ягуар, был очень опасен.

В этот момент у нее на руках раздался тихий писк. И писк этот заставил ягуара замереть на месте. Жозефина выдохнула, чувствуя, что из глаз полились слезы. Стало понятно, что происходит.

— Ты его мама, да? — тихо произнесла она. — Я знаю, мама. Мамы всегда своих детей защищают. Меня бы мама тоже защитила, если бы была жива. Но знаешь, у меня теперь мамы нет, так что… Но зато меня защитила ты. На, забирай. Заботься о нем. А ты больше не теряйся, понял? Я не смогу тебя спасти от злых кабальеро второй раз, — шестилетка подняла руки с зажатым в них котенком и протянула вверх и вперед. Большая кошка подошла к ним и осторожным движением подцепила малыша за шкирку. После чего развернулась и, перестав обращать внимание на маленького белого ребенка, скрылась из виду в лесной чаще.

— Ох… Я только надеюсь, что остальные кабальеро не догадаются, кто забрал котенка… — тихо выдохнула девочка, вставая на ноги. В тот самый момент за его спиной раздался шорох. Обернувшись, ребенок вскрикнул. Больше они не прятались. Стояли полукольцом за его спиной, направив свои стрелы прямо на ребенка.

«Ой, мамочки! Только индейцев мне не хватало!», — с ужасом подумала Жози, закрывая глаза и готовясь к тому, что сейчас ее тело проткнет не одна стрела.

Но ее не тронули. Вместо того, чтобы ударить, подстрелить или что-то начать ему говорить, один из индейцев сделал шаг вперед, протягивая ребенку руку. Немного подумав — терять уже все равно было нечего, ребенок встал на ноги и взял за руку взрослого. Потом… Потом они долго шли. Потом ребенок уснул и его нес один взрослый индеец. А потом было утро, разговор со старым шаманом и пораженные вопли скво, которые обнаружили, что ребенок на самом деле — это переодетая в мальчика Жозефина.

Шаман мог говорить на английском. Жозефина тоже кое-как, но изъяснялась на этом языке. Поэтому она смогла рассказать о том, что произошло ночью на той поляне.

— Тецкатлипока выбрал тебя, мальчик, — произнес шаман. — Ты останешься здесь, с другими избранными. Ты научишься всему, что должен знать, а потом уйдешь к белым людям вместе с другими посланниками.

— Посланниками?

— Не задавай вопросов, мальчик. Всему будет свое время. Иди к скво — они дадут тебе твой новый одежда, — пальцем шаман указал на женщин. Так Жозеф узнал, что женщина — это «скво».

Одежду с него сняли уже в шатре. Пораженные вопли и крики «скво», «скво». Снова пришел шаман, но уже когда Жозефину переодели. До девочки доносилось пораженное бормотание, слова «Тецкатлипока» и «скво», но потом все стихло. Видимо, индейцы о чем-то договорились между собой. Это радовало, потому что Жозефина уже хотела есть.

«Избранных» оказалось шесть. Все — с разных племен, потому что крой одежды и прически у всех мальчиков были разными. Один из мальчиков презрительно рассмеялся и дернул ее за волосы, что-то говоря. В этой фразе отчетливо прозвучало слово «скво».

— Сам ты скво! — привычно прокричала Жози, разбивая мальчишке нос. Именно так в ее жизнь вошел новый друг — индейский мальчишка по имени Чоси. Они прожили в лагере индейцев три года. В трех разных лагерях, если быть точней. А в конце их просто отпустили. Всех. И они оказались в родной деревне Жозефины, где все и думать забыли уже о девочке, которая исчезла в ту самую ночь, когда на окраине были обнаружены изувеченные ягуаром тела мексиканских кабальеро.

* * *

— Интересная история, спасибо, — Филипп привычно взялся за весла.

— Помочь? — поинтересовалась я, но потом вспомнила про платье. Привычная одежда бы для управления лодкой подошла.

— Как видишь, сейчас грести могу только я. По крайней мере, Жози, это многое объясняет. И то, что ты выглядела как мальчик в первую нашу встречу и… все остальное тоже.

Филипп передернулся и от меня это не укрылось. Похоже, он до сих пор с содроганием вспоминает наши приключения в прерии.

— Знакомая ситуация, да? — тихо прошептала я. — Человек попал совершенно не в свой мир и ему нужна помощь кого-то местного для того, чтобы выжить.

— Этот мир не такой опасный, как ваши прерии.

— Не для меня, — я пожала плечами и принялась разглядывать водную гладь. — Филипп, почему ты увел меня до того, как дядя Колетти дал мне контракт на подпись?

— Твой дядя Колетти — мошенник и плут. Готов поспорить на все, что у меня есть — он не предложит тебе и десятой стоимости от того, что нужно платить за такое исполнение. Кроме того, ты не учла, в чьих руках окажутся твои деньги. Я просто напомню, что все твои документы у этой твоей… тети Карлотты и пока ты их не получишь — ни о каком контракте не может быть и речи.

— Значит, мне надо забрать у нее документы…

— Я заберу твои документы. И сделаю так, чтобы твоим опекуном был я, а не эта жуткая женщина. Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать. Раз ты не хочешь, чтобы я оплатил твой билет назад, то позволь хотя бы сделать так, чтобы ты его получила в этой жизни, а не в следующей. Вы ведь в это верите, да?

— Не совсем. Каждый человек после смерти становится духом предков, который направляет живущих на земле потомков на истинный путь. По крайней мере, мне так говорили индейцы. А на самом деле… не знаю. Пока не умру — все равно не узнаю, как все на самом деле.

— Рано тебе о смерти думать. Кроме того… Есть еще кое-что. Я просто должен предупредить тебя и защитить. Ты, конечно, не слабый ребенок и можешь за себя постоять, но все-таки… Что ты знаешь о Призраке Оперы?

— Призраке Оперы? — переспросила я.

— Посмотри. Мне эти бумаги передал инспектор Леду. Вся информация о том, что известно про это таинственное… существо.

— Я не верю в призраков, ты же знаешь.

— А в злых людей? — Филипп насмешливо изогнул бровь и протянул мне папку. Я открыла глаза и принялась вчитываться в информацию об убитых и пропавших людях. Некоторые из них были совершены буквально на днях. Дата последней смерти — ночь с одиннадцатого на двенадцатое сентября.

— Не может быть. Это не он, — глухо произнесла я, укладывая папку на сиденье рядом с собой.

— Не он — это не…

— Я тебе сейчас скажу, что знаю призрака оперы. Так же хорошо, как и тебя. И я тебе могу доказать, что это не он совершал все эти убийства, — также тихо произнесла я.

— Только мне, или…

— К сожалению, только тебе. Полиция не поверит моим доказательствам — Эрика просто схватят. Жопа койота, так что получается, я зря помогала ему прятаться и дядя Колетти теперь будет вместе с полицией его ловить?

— Увы. Тут, сразу говорю, я не могу ничем тебе помочь. Но рассказ выслушаю.

— Ладно. Слушай. Дело было так…

Я глубоко вздохнула и принялась рассказывать о том, как тетя Карлотта послала меня в подвал, как я там увидела Эрика в маске с черепом, как мы подружились и как мирно он спал, снедаемый лихорадкой, в моей комнате как раз в ту ночь, когда произошло одно из убийств.

— Здесь написано, что все это устроил один человек, так? Но если Эрик не убивал в тот раз, то значит — не он и остальное сделал. Да и тогда, когда его ранили… Если бы он не замешкался, то успел бы убить человека до того, как на него бросилась собака. Это был первый раз, когда он… Когда ему пришлось напасть. Ты знаешь, что мне известны такие вещи. Что я их могу понять и увидеть.

— Жози, но почему тогда он прячется в подвалах?

— Его прячет Карье — это все, что я знаю. Еще знаю, что у Эрика… ну, понимаешь, он носит маску из-за… лица. Ну, у него… Как бы это сказать…

— Понял, проблема с внешним видом. Сомневаюсь, что это веская причина для того, чтобы добровольно заточить себя в подземелье. Разве что… Если Карье внушил ему, что жуткого монстра вроде него никогда не примут.

— И зачем ему это понадобилось…

— А может быть, Карье сам совершает все эти убийства и ему просто нужен козел отпущения на всякий случай? Согласись — это очень удобно, когда у тебя под зданием живет персональный призрак, на которого можно взвалить любую смерть.

— Зачем вам в вашем мире вообще кого-то убивать, не понимаю.

— О, и не поймешь. Даже не пытайся. Это у тебя там, в прериях, закон такой — убить только ради защиты жизни своей и близких, а эти… Работорговцев «наших» вспомни — поймешь, что я имею в виду.

— Карье это, или не Карье, но его надо поймать! — решительно заявила я.

— Согласен, — Филипп кивнул. — Но мне бы не хотелось, чтобы ты была совсем без защиты.

— Я расскажу все Эрику и он нам поможет.

— А еще — ты прогуляешься пару раз со мной по улицам, примешь парочку букетов и сходишь в ресторан, потом растрепав всем своим подругам в театре, какой я хороший, добрый и любезный. Тогда все решат, что у нас с тобой роман, а трогать девушку, которой покровительствует патрон Оперы — это не то же самое, что обидеть сироту из Нового Света.

— Филипп… Не смотри на меня, как на своих скво, хорошо? — я поджала ноги, рефлекторно стискивая кулаки.

— И в мыслях не было. Упаси меня боже, я пока что не хочу в один прекрасный день, вернувшись домой позже обычного, получить стрелу в глаз. Да и вообще… Скво, как ты говоришь, много вокруг, вниманием я не обделен… Ты красивая и, встреться мы при других обстоятельствах, я бы обязательно за тобой приударил. Но так как я тебя знаю, оскорблять таким поведением не буду. Но для других — мы вроде бы как встречаемся. Договорились?

— Договорились. А еще — тебе надо познакомиться с Эриком.

— Ты уверена, что он захочет со мной знакомиться? Я бы вот, случись прятаться в подземельях, не отличался бы дружелюбием.

— Неправда! Он очень дружелюбный! И со мной он подружился и петь, кстати, тоже он научил.

— Ты даже с ягуаром подружилась, но я-то не ты.

Мимо проплывали деревья и кусты, в воде отражалось восходящее солнце. Солнце?! Ох, ничего себе мы заболтались… Эрик, наверное, разозлится, если я так поздно вернусь… Но это ведь для дела и все ведь хорошо, верно? Я извинюсь и больше так не буду. Простит ведь, верно? Почему-то мне очень важно, чтобы простил. И почему-то если не простит, я не буду дергать его за волосы, как Хосе или Чоси, а, скорей всего, заплачу. Хотя Эрик такой же друг для меня, как Чоси и Хосе, как Филипп, как… Или нет?

— Филипп… А как понять, что ты кого-то любишь?

Парень едва не выпустил из рук весла.

— Э… ну… — было видно, что мой вопрос заставил его задуматься. — Говорят, что любовь — это когда ради человека, которого любишь, готов пойти на самые непонятные и невероятные вещи. Вот, например, если ты поступаешь совсем не так, как принято. Или если ты вдруг надеваешь не такую одежду, как всегда, чтобы ему понравиться. Когда готов жизнь за него отдать, но в твоем случае это и к друзьям применимо — эти ваши законы прерий для меня всегда были непонятны… Еще что… Ну вот хоть на край света ты с ним пойти готова.

— На край света? В смысле, к нам в прерию?

Я закрыла глаза. Наверное, в прерию я бы поехала вне зависимости от того, захочет туда поехать Эрик, или нет. Но если бы он остался здесь и я знала, что ему тут будет одиноко, то я бы… Я бы его не бросила. Осталась здесь. С ним.

— А я, кажется, поняла. Я кое-кого люблю, — я расплылась в довольной улыбке. — Пойду расскажу ему.

— Стой! — мы вышли из лодки и прежде, чем я побежала в сторону экипажа, Филипп остановил меня. — И что он о тебе подумает? Ты хоть знаешь, как у нас называют девушек, которые первые вешаются на шею мужчине, лезут к нему целоваться и готовы прыгнуть в постель по первому зову? Уж на что у оперных певиц распутные нравы, но даже они не позволяют себе такого.

— Но… А… А что мне делать тогда?

— Он тебя любит?

— Да откуда же мне знать, если он мне не сказал…

— Тогда жди, когда скажет.

— А если не скажет?

— То значит, что… Плохо это будет, короче говоря, — граф подал мне руку, помогая залезть в экипаж. До самой оперы мы не проронили ни единого слова. Моя умная голова искала лазейку в словах Филиппа и, кажется, ее нашла. Если Эрик сам мне не признается, что чувствует, то я заставлю его это сделать. В конце концов, я теперь знаю, как правильно определить, что человек тебя любит, а значит — и понять, как ко мне относится Эрик, смогу.

Но пока что надо было разобраться с другим делом. Написав Эрику записку, я отправилась на первую в своей жизни репетицию. О контракте, как и в моих документах, пообещал позаботиться Филипп, а мне в обязанности теперь вменялось посещать все репетиции. Зато теперь можно костюмы тети Карлотты не чистить и вообще про нее позабыть, ура!

— Ты про меня… Зачем ты про меня… — потрясенно прошептал Эрик, глядя на сидящую напротив Жози.

За что ты так со мной?! — это хотелось прокричать во весь голос, но тот его не слушался.

— Потому что Жозефина хочет помочь вам, Эрик, — раздалось за его спиной. Он в ужасе вскочил на ноги, хватаясь за шпагу. — Не нужно меня бояться. Я пришел без оружия, можете проверить. И, кстати, если бы я пришел ловить вас, то захватил бы в компанию десяток-другой полицейских а их, как вы видите, поблизости не наблюдается.

Этот мальчишка… Граф де Шаньи. Девушка только что рассказала ему об их разговоре, практически обо всем. Эрик чувствовал, что она о чем-то умолчала, о чем-то важном. Хотя что может быть для него важней того факта, что эти двое не стали парой? И что Жозефина Филиппу все про него рассказала…

— Эрик, пожалуйста, опустите оружие. Я прекрасно знаю, что вы не убийца, хотя кто-то явно пытается вас им выставить. Кстати, вы еще спасибо должны Жози сказать — любой другой человек на ее месте при виде этого не разбираясь кинулся бы к инспектору Леду и сдал вас… Как там в Техасе принято говорить? С потрохами? А уж там бы уже и разбираться не стали. Может быть, конечно, выяснили, что не вы преступник, но только после вашей смерти. И только после появления следующей жертвы.

— О каких убийствах вы говорите?

— Убийствах и бесследных исчезновениях, если вам будет угодно. За три десятка лет — более пятидесяти жертв. Считайте, где-то каждые полгода по трупу. Женщины, мужчины… Системы, в общем-то, никакой нет. Общих черт тоже выделить не удалось, разве что выяснилось, что все они были примерно одного возраста и, вдобавок — относились к той категории людей, представителей которых никто не будет искать. Вот хотя бы Белладову взять. Первая жертва. Сирота откуда-то из глубинки, родных нет. Дебютировала в нескольких постановках, потом — бесследно исчезла куда-то на три года, а следом — была найдена с перерезанным горлом неподалеку от Гранд Опера. Или, например…

— Постой! Белладова. Ты сказал — Белладова? — Эрик потрясенно уставился на Филиппа де Шаньи. Он не знал. Не мог знать. О своей матери Эрик не говорил даже с Жозефиной. Верней, говорил, но не показывал портретов и не называл имени.

— Ты ее знал, да? На, посмотри. Только предупреждаю — фотографии довольно качественные и… Я один раз труп скальпированный увидел — в обморок упал.

— Я себя в зеркале вижу и в обморок не падаю, — мрачно огрызнулся Эрик, принимая из рук Филиппа драгоценную папку. Страх уступил место любопытству и жажде разобраться, что случилось с мамой.

Информации было немного. Сухой полицейский отчет, фотография и описание… Больше ничего.

— Я помню тот день. Мама ушла и не вернулась, а потом меня забрал Карье и сказал, что я теперь буду жить с ним.

— А Карье — он…

— Он говорит, что мой дядя. Я подозреваю, что он мой отец. Глаза у нас одинаковые.

— Точно-точно. Только Эрик незлой а Карье этот какой-то склизкий. Вот зачем он нас с Эриком рассорить пытался? И зачем его в подвале держать.

— Кстати, я этого тоже не понимаю, — поддакнул девушке Филипп.

— Он всегда мне… Он говорил, что если я не буду прятаться, то меня заберут в цирк уродов и… И…

Он сам не знает, почему, но начинает рассказывать все, что сам о себе помнил. Жози и Филипп внимательно слушали. Подумать только — этот холеный дворянчик слушал, не перебивая, и даже смотрел с таким странным сочувствием… Не с презрительным, когда хотят унизить, а с вполне человеческим участием.

— Чушь, — резко произносит Филипп, когда Эрик завершает свой рассказ. — Про цирк уродов… Тут не берусь говорить — может быть, и правда. Но с точки зрения боязни похищения прятаться надо всем. Ей — потому что красивая молодая девушка, такую в бордель можно продать и заработать. Мне — потому что я из богатой семьи и за меня заплатят выкуп. Тебе — сам понимаешь, почему. И что в итоге — все будут прятаться по подвалам?

— Но почему тогда он заставлял меня прятаться?

— Не знаю. Может, ты действительно его сын и он боялся, что это где-то всплывет. Может, он совершает все эти убийства, а ты и этот «Призрак Оперы» — превосходное прикрытие для такого рода дел. А может… Ты вот, мне Жози сказала, музыку сочиняешь? Картины пишешь… Если одолжишь на время старые партитуры, то я могу поискать, под чьим именем они всплыли, если всплыли. На таком, знаешь ли, можно очень неплохие деньги заработать, если знать, кому продавать чужое творчество, — меж бровей молодого человека залегла нехорошая морщинка. — А может ему просто нравится чувствовать свою власть над тобой — если с мозгами не все в порядке, то сам черт в мотивах ногу сломит. В любом случае — тебе лучше убраться из театра как можно скорей. Спрятаться. Залечь на дно. Раствориться. Если Карье занервничает, а он занервничает, если им двигали не мотивы отцовской любви, то начнет совершать ошибки. Может быть, будет новое убийство. И тогда можно будет по горячим следам…

— Я не уйду из театра, — Эрик решительно покачал головой. — Если только вместе со мной уйдет Жозефина. Я ее не оставлю в одном здании с убийцей.

— Эрик, я могу о себе позабо… — запротестовала было девушка. Но мужчина пристально посмотрел ей в глаза и она почему-то замолкла.

— Я подозревал, что ты откажешься. Тогда у меня есть другой план о том, как вычислить убийцу. Если это Карье — заодно и его делишки вскроются. Кстати, тебе нужны нормальные документы. Ты же не можешь жить в подвале все время, верно?

Эрик горько усмехнулся. Именно этим он планировал заниматься всю свою оставшуюся жизнь

— Кроме имени, о матери ты ничего не знаешь? Место рождения, адрес, где жила…

Эрик покачал головой.

— Черт. Это плохо. Спасибо, что хоть Белладова, а не какая-нибудь Мария или Жанна. Попробую узнать о тебе хоть что-нибудь. Может, где-то есть старые метрики и будет возможность это все восстановить… Обещать ничего не буду, сам понимаешь.

— Филипп… почему ты мне помогаешь?

— Жозефина, ты разве не рассказывала о том, как мы с тобой познакомились? — чуть усмехнулся молодой человек.

— Оу… нет. Храню чужие тайны.

— Я сам расскажу. Дело было четыре года назад. Я, сам понимаешь, не был еще графом, да и совершеннолетним тоже, кстати говоря. Считай, ребенок, хотя по борделям уже гулял, благо папа всегда деньгами баловал. Собственно, когда мы приехали в Новый Свет, я занимался тем же самым в промежутках между временем, когда спал, ел и учился делу отца….

Эрик уселся поудобней и приготовился слушать. Филипп же, наоборот, поднялся на ноги и принялся расхаживать под лирой Аполлона, рассказывая историю знакомства с Жозефом Буке.

* * *

О чем думает каждый молодой дворянин в свои семнадцать лет? Точно неизвестно, ведь в голову каждому не заглянешь, но предположить, какие мысли в ней роятся, все-таки возможно. Кто-то крутит в голове слова и артикли, пытаясь сложить стихи в честь любимой девушки, кто-то пытается утрамбовать результаты зубрежки многочисленных домашних заданий… В любом случае, никто из них не подозревает, что может вляпаться по самые уши в череду неприятных приключений, как это случилось с Филиппом де Шаньи.

Началось все довольно банально: ему пришлось приехать по делам в Новый Свет. Верней, приплыть. Дядя затребовал его к себе для решения каких-то семейных вопросов. Каким же было негодование Филиппа, когда сойдя с трапа он обнаружил, что его никто не встречает, хотя дядя не мог не знать о дате его приезда.

Переночевав в гостиннице портового городишки, молодой человек принял решение добираться до деревушки, рядом с которой находилось поместье родственника, самостоятельно. Не сидеть и не ждать у моря погоды было вполне в его духе. Тем более, что трактирщик любезно подсказал ему, что можно купить себе место в почтовом экипаже и добраться с относительным комфортом и, что важней — не пешком. Конечно, неплохо было бы захватить с собой сопровождающих, но вот только проблема: Филипп привык путешествовать в одиночестве и не озаботился тем, чтобы найти себе компанию в Старом Свете. Конечно, он нашел компанию на самом корабле: та девушка, дочь одного из странствующих торговцев, была очень милой и небезынтересной, но для поездки требовалась компания несколько иного рода.

Казалось бы, что могло с ним случиться? О, ему ни в коем случае не следовало забывать, как далеко от цивилизованной Европы он находится! Впрочем, об этом ему пришлось вспомнить уже в тот момент, когда оказалось, что в дилижансе кроме него из европейцев только мальчишка лет тринадцати от роду. Все остальные — мексиканцы, которые смотрели на графа де Шаньи весьма недружелюбно. При виде их вооружения дворянин боязливо передернулся: все-таки, ему было непривычно, что простые люди расхаживают вот так вот…

— Не дрейфь, они не кусаются, — подмигнул ему мальчишка, обращаясь на французском. Мексиканцы, судя по всему, этого языка не знали. Прежде, чем Филипп смог собраться с мыслями и ответить что-то мальчишке, тот наклонился вперед, протягивая руку. — Кстати, я Жозеф. Жозеф Буке. Рад знакомству. А тебя я не знаю, хотя я знаю всех в округе. Ты не местный, да? А, я и так вижу: неместный. Местные так не озираются. Ты на пушки и всю эту фигню внимания не обращай — паранойя является национальной болезнью местных, да и, кстати — вполне обоснованно. Так о чем это я… А, да, как тебя зовут?

— Филипп. Откуда ты знаешь французский? — почему-то разговаривая хоть с кем-то, он чувствовал себя более комфортно. Пусть собеседником и был абсолютно лишенный манер мальчишка непонятного происхождения.

— А, у меня папа из Франции.

Уже два часа спустя он не представлял, что бы делал без этого мальчишки напротив. Жозеф рассказывал ему о местном климате, местных же опасностях, даже поделился интересными историями и относительно важной информацией. Что радовало Филиппа — ему говорить не приходилось. Будучи по натуре довольно осторожным, он предпочитал не афишировать свою фамилию и сам факт дворянского происхождения. Тем не менее, его это не спасло.

На дилижанс напали так неожиданно, что никто ничего не успел сообразить. Жозеф и Филипп даже не успели выскочить из экипажа, в отличие от мексиканцев, который выпрыгивали наружу и кидались в бой, из-за чего и погибали. А может быть, Филипп просто не успел выскочить, а мальчишка логично рассудил, что лучше не вылезать наружу, чтобы не попасть под шальную пулю.

— Так-так, — дуло ружья уткнулось прямо ему под нос. Филипп замер и, подняв голову, уставился на человека, которого достаточно хорошо знал. Именно но должен был встретить его в порту. Что же, это многое объясняло.

— Филипп де Шаньи собственной персоной. Посмотрим, сколько твой дядюшка за тебя заплатит. А это еще кто?

Кажется, Жозефа заметили только сейчас. Прежде, чем сам мальчик или же враг успели что-то сказать или сделать, Филипп как можно спокойней произнес:

— Мой брат.

— Хоххо! Слышали, парни?! Молокосос любезно притащил с собой младшего братишку. Что же, мы удвоим сумму выкупа. Свяжите этих двоих. За мной, друзья, — мужчина паскудно ухмыльнулся и дождавшись, пока подчиненные выполнят указания, повел всю группу к месту, где были спрятаны лошади.

Их посадили вдвоем на одного коня. Связанных по рукам и ногам.

— Спасибо, — бандиты были достаточно далеко, чтобы не слышать, о чем именно они говорят. Да и не запрещали переговариваться друг с другом: видимо, решили, что от двух практически детей вреда не будет.

— Не за что, — тихо ответил он. После чего непонятно зачем произнес. — Они нас не отпустят.

Он знал, что похищенные бандитами в Новом Свете крайне редко возвращались домой живыми и невредимыми. Правда, кажется, зря он это сказал: все-таки, Жозеф совсем еще ребенок и даже если положение совсем безвыходное — паника мальчишки способна еще больше усугубить ситуацию.

— Не отпустят, — чуть слышно произнес он. — Я знаю про них. Мигель Шкуродер. Догадаешься, почему его так прозвали?

Филипп нервно сглотнул, поскольку предположил наихудший вариант.

— Вот что, — внезапно тихим, ровным и непривычно серьезным голосом заговорил с ним Жозеф. — Видел флягу, которую они у меня отобрали?

Филипп вспомнил, как Мигель демонстративно поболтал содержимое, открыл, принюхался и сделал большой глоток.

— Видел.

— В ней яд. Очень сильный. И нет — я не мог знать об этой ситуации, но в жизни столько койотского дерьма, что я так всегда делаю: либо воров наказать, либо вот в такой ситуации чем-то поможет. Согласно моим исследованиям, подействует он где-то через часов семь восемь. По-моему, признаки недомогания те, кто хлебнул, чувствуют уже сейчас, но подыхать начнут ночью.

— Ты предлагаешь воспользоваться суматохой и сбежать? Идея хорошая, если бы не веревки…

— Веревки — меньшая проблема, — вздохнул Жозеф. — Так ты со мной?

— А у меня есть выбор? — задал он риторический вопрос.

Ближе к ночи бандиты разбили лагерь. Филиппа и Жозефа усадили связанных спиной к спине в дальнем его конце. Слишком близко к лесу, слишком далеко от огня и, вдобавок — приставили к ним только одного охранника. Видимо, бандиты настолько привыкли иметь дело с абсолютно беззащитными людьми, что расслабились и окончательно потеряли бдительность. Когда первый из них упал и забился в судорогах, Филипп вдруг почувствовал, как веревки соскользнули с его рук и ног. Как он умудрился одновременно с Жозефом подскочить и кинуться в лес? Когда именно Жозеф успел взять с одного из корчащихся бандитов лук, стрелы и шпагу, которая хоть и не была такой хорошей и дорогой, как та, что носил раньше Филипп, но все-таки годилась ему в роли хоть какого-то оружия? Он этого не помнил. Не помнил, как бежал вслед за уверенно передвигающимся по ночному лесу мальчишкой. Не понимал, как они умудрились не наткнуться на каких-либо хищников. Не понимал, как ушли от погони, которая кинулась следом за ними. Откуда взялись силы бежать? И почему, когда они закончились, в висках застучали молотки и неизвестная сила повалила его прямо на сырую землю? И куда исчез неяркий, тусклый свет луны, до этого хоть как-то, но освещавший их дорогу?

Когда он очнулся, время близилось к полудню. Это любезно сообщил ему Жозеф, который и привел молодого дворянина в чувство. Приподнявшись на локтях, де Шаньи обнаружил, что они находятся на берегу небольшого ручья.

— Ты как? — с тревогой уточнил у него Жозеф, все еще обтирая его лицо рукавом своей рубашки.

— Нормально, я… Я нормально. Господи, это не сон, — вздохнув, он запустил пальцы в спутавшиеся волосы и принялся раскачиваться взад-вперед. Понемногу до него доходил масштаб катастрофы. Они с Жозефом оказались где-то посреди леса. Куда идти — непонятно. Чем питаться — непонятно. Благо что хоть вода есть… Но нет никакой фляги, чтобы взять немного с собой.

— Эй, ты… Ты чего? — Жозеф наклонился к нему, положив руки на плечи. — Филипп, все хорошо. Все будет в порядке. Мы выберемся — вот увидишь. Все будет хорошо…

Молодой дворянин стиснул крепче зубы. Еще не хватало дать слабину перед мальчишкой, который младше его на три года. Прекратив раскачиваться, он поднял голову и внимательно всмотрелся в серые и не по-детски серьезные глаза. Без шляпы Жозеф смотрелся еще более маленьким и несуразным. Светлые волосы, завязанные в хвост были спрятаны под рубашку, все лицо перемазано в грязи и саже, рубашка и штаны изорваны… Представив, что сам сейчас выглядит не лучше, Филипп едва заметно усмехнулся. Заметив, что он пришел в себя, Жозеф поднялся на ноги и снял со спины лук, проверяя пальцами тетиву и любовно поглаживая древесину. Только сейчас Филипп заметил, что лук и стрелы были маленькими, словно сделаны специально для подростка. Возможно, этот лук был в багаже мальчишки.

— Жозеф, нам… нам надо уходить. Постараться выйти к людям и…

Свист стрелы мимо левого уха не дает даже испугаться. Только что мирно смотрящий на него Жозеф опускает лук и, пройдя два шага мимо молодого человека, поднимает стрелу, которая вошла точно в голову извилистого, длинного тела.

— Сначала предлагаю найти что пожрать. На это так не смотри: сырыми их жрать себе дороже, а разводить костер все равно, что проорать на всю прерию «банда Мигеля, ловите нас!».

— Ого, — выдохнул Филипп. Определенно, он перестал понимать, что происходит. Пять минут назад он думал, что ему придется брать на себя ответственность за ребенка, но на деле оказалось…

— Где ты вот этому всему научился? — спрашивает он полтора часа спустя, когда они идут по лесу, где Жозеф явно чувстует себя, как дома.

— Я же местный, забыл? — фыркнул парень. Он явно не собирается отвечать ему на вопрос. Больше Филипп его не задает, вместо этого уточняя, куда именно они направляются.

— Рядом есть небольшой городок. У меня там парочка знакомых. Если повезет — доберемся к вечеру. Отправим письмо твоему дяде, объясним ситуацию, он вышлет за тобой кого-нибудь более… надежного, или передаст денег, чтобы ты смог нанять проводника.

— А ты?

— О, обо мне не беспокойся. Я, пожалуй, задержусь в том городке на пару дней по личным делам.

«Личные дела… И не будут же родные волноваться…»

Однако, на полпути к городку планы снова пришлось изменить. Джозеф забеспокоился и сказал, что чувствует дым от костра и это явно кто-то чужой. Филипп дым не унюхал, а если бы и унюхал — в его сортах он все равно не разбирался. Но предложил подойти поближе и посмотреть, с кем они имеют дело. Однако, едва они забрались на возвышенность, откуда открылся вид на лежащий в низине лагерь, глаза Жозефа потрясенно расширились.

— Планы меняются, Филипп. Мы идем в другое место.

— Почему? Стой, кто это был? Индейцы, да?

— Нет. Просто поверь мне — эти люди охотно убьют и тебя, и меня, и индейцев. Они… Ну, это типа как… В ваших языках есть термин «сектант». Они — язычники. Среди них есть белые, мексиканцы, беглые черные с плантаций… По сути — огромная банда, по сравнению с которой сброд Шкуродера — просто цветочки.

— Ты не сказал, куда мы идем, — они давно ушли с дороги и сейчас пробирались по одному Жозефу видной тропе. То, что тропа была, Филипп понял только потому, что Жозеф периодически высматривал на деревьях вокруг какие-то ориентиры.

— Стой! — внезапно остановил его мальчик, к чему-то прислушиваясь.

— Еще один враг? — флегматично уточнил Филипп. Тем не менее, рука на рукояти шпаги немного дрогнула.

— Не один. Старый, — тихо произнес подросток в тот момент, когда на поляну вышли пять человек из банды Мигеля. Видимо, все, что от этой банды осталось после знакомства с ядреным пойлом Жозефа.

— А вот и наши беглецы. Вы что задумали, твари? Вы решили, что с нами можно так просто шутить? Или полагали, что…

Тот, кто занимал место старшего, поигрывал ножом в руке, но в ход его применять не спешил. В некотором отупении Филипп смотрел перед собой понимая, что все усилия этого дня и их ночной побег оказались абсолютно напрасными. Двое против пятерых, при этом у Жозефа только лук, а у этих — самое настоящее огнестрельное оружие, которое против шпаги Филиппа не котировалось.

— Ну что, детишки? Что скажете в свое оправдание?

В этот момент Жозеф поднял голову вверх и вдруг закричал… Залаял?

— Какой хороший щеночек. Хорошее было выступление, — криво усмехнулся бандит, но в это время в кустах позади него раздался странный шорох.

И в тот же миг на пятерку, которая стояла ближе к стае, чем Жозеф и Филипп, бросились существа, напоминающие собак.

— Бежим, бежим, бежим! — прокричал ему мальчик, хватая за руку и увлекая за собой в лес. К ближайшему дереву, на которое они и забрались, причем Филипп — с явным трудом. Интересно, а койоты умеют лазать по деревьям?

В стае было около десяти собак, при этом двоих успели порешить бандиты. Оставшиеся восемь, будучи осоловело сытыми, почему-то позволили двоим людям беспрепятственно спуститься с дерева и уйти быстрым шагом в нужную сторону.

— Может, объяснишь, что это было? — принялся расспрашивать Филипп.

— Койоты, — пояснил Жозеф.

— Ты приманил койотов.

— Я знаю, — мальчик вздохнул и мягко погладил стрелы в колчане. Только сейчас Филипп обратил внимание на сам колчан. Конечно, он не разбирался в оружии подобного рода, но странное оперение стрел, да и вообще тот факт, что кто-то пользуется луком в то время, что давно было придумано более совершенное оружие…

— О, мы на верном пути, — Жозеф показал куда-то вверх и Филипп с трудом подавил тошноту. На ветке дерева, стукаясь о ствол закоченевшими ногами, висел оскальпированный труп. При виде второго такого же его все-таки вырвало.

— Ну-ну-ну, ничего страшного. И не к такому можно привыкнуть, ободряюще улыбнулся Жозеф и, подхватив шатающегося дворянина под руку, осторожно повел за собой. Филипп был не в том состоянии, чтобы подавать голос насчет того, что идти на индейскую территорию — не самая лучшая идея.

Каким же было его удивление, когда непонятно откуда взявшиеся вокруг них краснокожие окружили друзей и явно приветственно обратились к Жозефу на незнакомом языке. Мальчик принялся о чем-то им говорить, отчаянно жестикулируя и по мере того, как он продолжал рассказ, выражения лиц индейцев становились все мрачней и мрачней. По взмаху старшего из них остальные четверо сделали шаг в кусты и словно растворились, а новый сопровождающий жестами показал Жозефу и Филиппу, чтобы следовали за ним.

То, что было в лагере, со временем практически полностью стерлось из его памяти. Он помнил череду раскрашенных лиц, помнил, как рябило глаза от многочисленных перьевых украшений. Помнил, как царапал слух звук непонятных музыкальных инструментов, как кричали и носились по лагерю люди, явно готовясь к чему-то масштабному. Жозефа и Филиппа накормили, во время ужина мальчик принялся объяснять ему ситуацию.

— Значит так. Сейчас тебя отведут в мою деревню. Ну в ту, которая рядом с ранчо твоего дяди.

Филипп было хотел пояснить, что у его дяди не ранчо, но решил не перебивать паренька.

— Я останусь тут, поскольку тут готовится налет и… Мне нужно помочь своему племени, — тихо произнес Жозеф.

Племени… Племени?! Своему племени?

— Так ты… Ты же не…

— «Не» я, или не «не» — в этом я, честно говоря, сам не шарю. Так получилось, что я оказался в свое время среди индейцев… Ну, это долгая история, когда-нибудь расскажу.

— Мы еще увидимся? — с надеждой уточнил Филипп.

— Койот его знает. Я намереваюсь вернуться в деревню после сражения. Так что, если ты еще будешь там, то может, и увидимся, белый человек, — после последних двух слов Жозеф рассмеялся. Улыбнулся и Филипп.

До последнего он боялся, что индейцы убьют его, но нет. Вместо этого его вывели к границе леса, на дорогу. Развернувшись, провожатый тут же исчез в траве, словно его и не было. А Филипп медленно направился по дороге, размышляя, что это вообще было.

Единственным подтверждением реальности произошедшего с ним за эти несколько дней в прерии было появление почти трофейной шпаги, которая отправилась на полочку по возвращении в Париж и, конечно же — рассказ дяди о том, что человек по имени Жозеф Буке действительно существует. К сожалению, многого ему дядя сказать не мог, разве что подтвердил, что у врача, живущего в деревушке поблизости, действительно есть сын, который неплохо стреляет из лука, якшается с индейцами и неделями не бывает дома в те времена, когда его отец не нуждается в его помощи или сам находится в отъезде.

Жозеф так и не пришел, но в глубине души Филипп чувствовал: мальчик остался жив. И когда-нибудь, наверное, они снова встретятся.

* * *

— Вот, значит, как оно все было? — с усмешкой уточнил Эрик. Расскажи ему эту историю кто-то другой, он ни за что бы не поверил, но у де Шаньи не было причин ему врать.

— В общем, сначала он помог мне, потом я помогла ему, и теперь он хочет помочь тебе, потому что этим поможет и мне, ведь ты тоже мой друг, — привычно заболтала Жозефина, о присутствии которой они уже успели забыть.

— И чем вы поможете? — почему-то Эрик спрашивал это с затаенной надеждой.

— Я приставил одного из проверенных людей следить за Карье. Он, конечно, осторожный, но наверняка за годы работы в театре успел увериться в собственной безнаказанности. Вычислим, какую девушку он сейчас пытается затянуть в свои сети, а дальше придется ловить на живца, — пожал плечами Филипп. Судя по тому, как скривилось лицо дворянина — ему эта идея не нравилась. Но поскольку на помощь представителей власти рассчитывать не приходилось, троим заговорщикам осталось довольствоваться тем, что есть.

— А мы? Что делать нам? — внезапно уточнила Жози.

— Тебе доверяется почетная миссия быть моими глазами и ушами в театре. Я хочу знать обо всем, что там у вас происходит, а ты в любую нору пролезешь. Учитывая твой характер и манеру… кхм… общения, подобное поведение никого не удивит. Эрик… Присматривайте за ней, хорошо?

Он лишь кивнул. Он присмотрит… Он теперь ее ни на секунду из поля зрения не выпустит. Впрочем, за прошедшее с момента знакомства время он и так стал фактически тенью этой девочки, так что никаких изменений в жизни пока что не происходило. Основные перемены в судьбе и развитие событий ждали его после показа Фауста и триумфа его подопечной.

— Жозефина! — Карлос, исполняющий роль Фауста, встревоженно посмотрел на меня. Предстоял скорый выход на сцену и напарник здорово за меня беспокоился. Я понимала, почему — две недели назад случайно, после репетиции, я задержалась в гримерных и слышала, как «Фауст» плачет от радости, изливая душу «Мефистофелю» на тему «мне наконец-то дали нормальную партнершу». Петь дуэтом с Карлоттой, кажется, тенор долго не выдержал бы. Или он не тенор, а баритон? Койот его знает — мне Эрик пытался объяснить про диапазоны, но я так ничего и не поняла.

— Я в порядке, дядя Карлос, — заверила его я, накручивая на палец прядь косы парика. Было очень странно, так как эта прическа была похожа на мои привычные косички, но в то же время — оказалась в итоге тяжелей и красивей, как ни странно.

— Главное, запомни: что бы ни случилось — не волнуйся. Даже если ошибешься — пой так, будто все так и задумано, я сориентируюсь и тебе подыграю. Дебют редко у кого проходит гладко.

Я чуть улыбнулась. Мой дебют состоялся тогда, четыре года назад, на границе леса и пустыни, когда на мой крик вожака стаи примчалась толпа койотов за живой, хрипящей и трепещущей добычей. Вот это был дебют! И, главное, сколько у меня тогда было сил, сколько эмоций было вложено в тот клич, который мог не сработать, ведь я, хоть меня и «выбрал Тецкатлипока», не была по крови настоящим индейцем… Но в Тецкатлипоку я в тот день поверила окончательно. И с тех пор старалась не злить божество-ягуара, тем более, что это было не так уж и сложно. Не стрелять в ягуаров, не убивать животных прерий просто так, ради удовольствия и, конечно же — не тратить попусту стрелы, хвастая своими умениями. С последним даже перебор получился, потому что я так и не нашла удобного случая показать папе, как хорошо я стреляю.

Костюмер привычно улыбнулась мне, поправляя кофту и по сигналу выпустила на сцену. Сначала было без слов. Ну, до тех пор, пока мне не надо было петь. Я просто крутилась среди толпы других актеров, а потом понемногу вышла к краю сцены. Слева раздался голос Фауста, который пришел на рыночную площадь и начал пытаться сделать Маргариту своей скво. Едва слышно вдохнув, я подняла голову вверх и запела.

А потом… Потом произошло что-то странное. Шаман говорил, что на охоте мой дух сливается с духом, которым благословил меня Тецкатлипока. Именно он направляет мои руки во время стрельбы, именно он позволяет мне видеть в любую погоду глаза моей цели. И именно благодаря ему я могу уйти из прерии живой. Но какое отношение Тецкатлипока имеет к европейской сцене? Почему здесь, сейчас я чувствую все то же самое, что было на охоте? Почему я… Чувствую себя Маргаритой? Как ни странно, но я понимаю ее. Немного. На самом деле, конечно, скво глупая, но почему мне нравится петь за глупую скво?

А еще я не могу понять, почему сейчас мне нравится наш Фауст. В том плане, что обычно я оперу не любила, хотя роман мне показался интересным. По крайней мере, некоторые его моменты. А еще — я читала несколько версий легенды о докторе Фаусте и… Но…

Голос взлетал под своды оперы. Наши с Карлосом голоса образовывали какое-то тончайшее кружево в воздухе над головами зрителей. Наверное, все боялись даже дышать, чтобы не разрушить эту странную магию. Я чувствовала что-то такое во время различных обрядовых танцев там, за океаном, но все равно это было не совсем похоже на то, что происходило сейчас. Совсем непохоже!

Мы пели. Потом я уходила и оставался только Фауст. Потом Фауст уходил и оставалась только я. Потом была я и другие исполнители. Много действий, песен, слов и все той же странной звуковой магии. Я словно оказалась в том состоянии сознания, в котором была во время охоты на добычу или погони, или наоборот, побега от преследований. В финальной сцене мы с Карлосом, кажется, превзошли сами себя. Уловив его технику, я встроила в его партию свои переливчатые трели, от которых по залу прокатились восхищенные шепотки.

И вот — опера закончилась. Опера закончилась, а реакция толпы началась. Зрители свистели, кричали, вскакивали со своих мест и хлопали в ладоши. В нас летели цветы, выкрики «браво» и требования выйти на «бис».

— Потянем? — уточнил у меня Карлос-Фауст.

Я пожала плечами. Почему бы и нет? Тем более, что финальная песня прямо-таки жаждала повторения. Спеть ее нам пришлось еще два раза, после чего повторилась сцена, где поют Маргарита, Фауст и Мефистофель.

А потом опустился занавес. Прежде, чем это произошло, я успела заметить, как сидящий в пятой ложе Филипп незаметно дал мне жест «зайди». Как пробраться к пятой ложе, я знала — Эрик показал мне нужный потайной ход еще месяц назад. Но если бы меня так просто отпустили…

Вопли «дебют надо отметить» и попытки влить в меня рюмку какого-то пойла я проигнорировать не могла. Но и пить не хотелось почему-то, хотя остальные уже вовсю надирались прямо в общей комнате отдыха радуясь, что выступление прошло гладко. А я исхитрилась подменить свою водку на воду, вылив огненную воду в какое-то растение (прости меня, бедное, хотя с учетом того, что в тебя постоянно льют какую-то дрянь, ты наверняка уже алкоголик со стажем), нехило покружиться по комнате в компании с Мефистофелем и Фаустом, после чего робко пробормотала что-то о том, что меня ждет граф де Шаньи.

Отпустили сразу! Но, что было неожиданно — никакого улюлюканья вслед не донеслось. Если раньше мне вслед шипели гадости по поводу того, что мне дали место в труппе только потому, что я якобы любовница Филиппа, то сейчас ничего подобного не было и в помине. Таким образом, в пятой ложе я оказалась всего лишь полчаса спустя после завершения концерта. Как и ожидалось, Филипп уже ушел, а ждал меня Эрик. Он мне обещал сюрприз после дебюта. Кажется, сейчас мне его покажут!

* * *

— Я не звал тебя в свою ложу, мальчишка, — грубо поприветствовал Филиппа Эрик, когда тот зашел в ложу и привычно уселся чуть в тени.

— Я сам пришел, — фыркнул он. — Кстати, мог бы и порадоваться: поскольку в этой ложе теперь я, сюда никто не зайдет. Это, знаешь ли, мода такая, ложу выкупать целиком и наслаждаться тишиной и покоем. Если серьезно — то во всех остальных уже есть люди, а мне бы хотелось посидеть в тишине, вот и все.

Прежде, чем Эрик нашелся, что ответить, Филипп достал из сумки папку с какой-то документацией и погрузился в ее изучение.

— Я смотрю, ты не оперу сюда слушать приходишь.

— Конечно, нет. Я прихожу провести время в обществе милых щебечущих дам, ты разве об этом не знал? И, кстати, оперу я тоже как-то… Не очень. Не пойми неправильно — я не умаляю величины искусства, но просто это… не для меня, — Филипп устало, как показалось Эрику, поморщился и принялся что-то помечать карандашом на полях документа.

— Так зачем ты сюда приходишь?

— К сожалению, я слишком часто в своей жизни делаю вещи, которых делать не хочу. Сюда прихожу… Да потому же, почему и все остальные там, внизу. Потому что так полагается. Приходить, слушать выступления, потом делать серьезное лицо и с умным видом обсуждать, что именно произошло на сцене и не располнела ли та или иная певица. Прошу прощения, последнее обычно обсуждают женщины. Хотя и некоторые мужчины этим грешат. Если я ответил на все твои вопросы, то позволь заняться делами.

— В итоге, ты приходишь сюда только ради балерин и хористок. Так я и думал.

— Я же говорю — прихожу сюда отдохнуть в тишине и покое. Балерины и хористки — это отдельная тема, обсуждать которую я не намерен… Впрочем, знаешь, давай обсудим, если тебе так хочется, — юноша демонстративно поместил папку на соседнее сиденье и откинулся на спинку кресла, складывая руки в замок на коленях.

— Ты постоянно крутишь романы с балеринами, потому что…

— Потому что репутация мота и повесы служит неплохой маскировкой. Если ты считаешь, что мои предприятия управляются сами собой, то глубина твоего заблуждения не знает границ. Почему-то принято считать, что представители дворянских семей, особенно молодежь — это типичные повесы с ветром в голове. Мне это играет на руку, например, при заключении важных договоров и обсуждении торговых сделок. Конкуренты расслабляются, теряют бдительность, а потом я их…

Карандаш хрустнул в руках молодого человека, переламываясь пополам.

— Вот койотская… — ругательство Филипп не договорил, вместо этого достав из кармана на папке другой карандаш. Покрутил его в руках, положил на папку рядом с креслом. Внизу раздались первые аккорды оперы. Фауст и Мефистофель. Пока что ничего интересного, ведь Эрик пришел сюда ради Маргариты.

— Так на чем я остановился? Ах, да… На балеринах и хористках… Видишь ли, балерины и хористки — это не путаны в борделях, но еще и не дамы светского общества, от которых меня, признаться, уже воротит. С балериной и хористкой можно, не стыдясь, появиться в ресторане или на выставке, балерина или хористка может стать хорошей компанией на какой-нибудь прогулке… балерины и хористки мило щебечут о каких-то пустячных вещах, создавая иллюзию беседы, но при этом не перегружая мой уставший от бесконечной работы мозг… Кроме того — увидев рядом с тобой балерину или хористку, родня не начнет в голос вопить «а вот на этой ты просто обязан жениться». При этом балерины и хористки намного честней так называемых благородных дам. Если благородная дама, как говорит наша общая знакомая, выделывается по два часа, то балерина или хористка хочет новую роль, вон ту шубку, платье и часики, а взамен она составит тебе компанию, развлечет разговором, пением или танцем…

— Ты даже в любви предпочитаешь товарно-денежные отношения. Отвратительно, — поморщился Эрик.

— Увы, мой друг, увы. В моей среде только такая любовь и возможна. Тут ты неправ — я такую не предпочитаю. К черту такую любовь. Домой, помню, маленький, все время заходить боялся: мать скандалит, отец пьет и скандалит… А ведь когда-то они друг друга любили… Или думали, что любят? Или пошли на поводу у родни? Уже не знаю, в чем было дело, но знаю точно одно: их ошибок я не повторю. Сейчас у меня репутация повесы и убежденного холостяка и… меня все устраивает.

— Семья? Дети? Продолжение рода?

— Имеет смысл, более того — является одним из обязательных условий самореализации. Вот только любимого и любящего человека я пока что не встретил… В целом, если все будет по-прежнему плохо, я просто найду нормальную девушку из обедневшей дворянской семьи и предложу ей договорной брак. Самое счастье.

— У тебя… странные представления о счастье.

— У каждого они свои, Эрик. То, что для одного верх блаженства, для другого покажется адской мукой. Что для одного добро, для другого… Этим мне и нравится «Фауст». Версия Гете, я имею в виду.

В этот момент снизу до них донесся голос Жозефины. Эрик и Филипп переглянулись и одновременно приложили пальцы к губам, призывая друг друга замолчать.

Эрик прикрыл глаза. Почему-то чувствовал, что рядом с Филиппом его не ждет что-то плохое. Сейчас он просто расслабился и наслаждался пением звезды, которая загорелась после его трудов и усилий. Но определенно, оно того стоило.

Четыре действия пролетели для него, как один миг. Зрители повторно вызывали на «бис» те или иные сцены, как и было принято. На этот раз внимания удостоились две: финальная и та, на рыночной площади, которую пели Жозефина, Карлос и актер, игравший Мефистофеля.

Мужчина в маске счастливо улыбался, чувствуя, как по щекам под маской текут слезы. Как хорошо, что в ложе темно и Филипп де Шаньи не увидит такой реакции.

— Я позвал ее сюда, — буднично произнес Филипп. — Думаю, что минут через двадцать-тридцать при всей этой театральной кутерьме она будет здесь. Жаль, что я ее не застану. Поздравь от моего имени, хорошо?

Эрик лишь кивнул. Филипп вел себя очень странно в последнее время. Каких-либо логических объяснений поступкам этого юноши Эрик не находил, поэтому пока что предпочел ничего не спрашивать. Он знал, что Филипп желает счастья Жозефине. Счастья… С ним? Нет, это вряд ли. Впрочем, юный де Шаньи не видел лица Эрика, а значит — может иметь об уродстве Эрика представления совсем другие, отличные от реальности.

Юный… Кхм… До сегодняшнего разговора Эрик был склонен считать Филиппа избалованным дворянским мальчишкой. Хотя уже при первом знакомстве в нем проскакивали черты, совершенно не присущие выбранному образу.

— А вот и я. Не сильно хоть опоздала? Если сильно, то извини — меня сначала уговаривали спеть, потом пытались напоить, но я все вылила в кадку с растением, потому что не пью совсем и…

Неожиданно девушка замолчала и посмотрела на Эрика.

— А ты сменил одежду, — с радостной улыбкой заявила она.

— Не обращай внимания, — он махнул рукой и поднялся с места, протягивая девушке руку. — Пойдем.

— Куда?

— Разве мы не должны отметить твой дебют?

— Наш, — Жозефина привычно помахала пальцем перед его носом. — Ни один индеец не научится нормально стрелять, если у него нет хорошего учителя. С пением та же штука, проверено на личном опыте.

Он улыбался и слушал привычный щебет. Странная смесь отчаяния и робости овладевала им все больше. Она его не оттолкнет! Не оттолкнет! Она ведь не оттолкнула, когда узнала про его лицо! И она так весело смеется только с ним! Ему рассказывает свои секреты, с ним разговаривает часами на самые разные темы. Она полюбила музыку именно потому, что он открыл ей двери в этот мир.

— Как скажешь. Я решил, что устроить пикник будет неплохой идеей, что думаешь?

— Пикник, ну… Мог раньше сказать? Я бы переоделась, чтобы костюм для выступления не пачкать, — вздохнула Жозефина. — Да и жмет он мне, неудобный…

— Ты не запачкаешься, — заверил ее Эрик. Он не допустит, чтобы его девочка вывозилась в какой-нибудь грязи. Хотя, учитывая, что Жозефина была мастер пресловутую грязь находить… Ведя ее под руку за собой в тайные переходы своего подземного убежища, Эрик исподтишка любовался. Светлый, добрый и невинный ангел спускался в его царство мрака и кажется… Кажется, ангелу тут нравилось, потому что Жози привычно стрекотала, не замолкая, рассказывая ему что-то про какие-то пещеры.

Ему показалось, или Жози покраснела, когда приняла его руку, чтобы он помог ей забраться в гондолу.

— А я думала, что ты просто в подвале живешь, а тут… Ой, это что, лес? Нет, это правда?! Лес?! Под землей?! Как это вообще возможно…

— Все возможно, если…

— Да-да, если руки растут из плеч, а не оттуда же, откуда обычно ноги, — закатила глаза Жози. Эрик не мог понять, почему, но сейчас им обоим было неловко. И девочка пыталась сгладить неловкость так, как умела — привычной болтовней.

— А мне все равно кажется, что настоящий Фауст был бы лучше, чем этот.

— Настоящий Фауст?

— Ага. Настоящий. Тот, который у этого написан… У Гете, вот, вспомнила. Мне он больше понравился, чем то, что мы играли.

— Но опера поставлена как раз по этому произведению.

— Нет-нет-нет-нет! Совершенно не по этому. Не было «остановись, мгновенье, ты прекрасно». И не было новой дороги. И не было всего того, что в оригинале было. Например, самой идеи того, что добро, зло — все эти понятия они какие-то абсолютно ненормальные. Все зависит от человека, мотивов его действий и от… желания сделать что-то хорошее или плохое для других людей, вот! Фауст, конечно, считается плохим только потому, что он сделку с дьяволом заключил, но ведь именно благодаря этой сделке произошло много хорошего…

— А Маргарита? Это — тоже хорошее?

— Маргарита — просто глупая скво. Не с Фаустом, так с кем-нибудь другим. Как типично для европейских скво — продать себя за какие-то драгоценности, фи! — Жози презрительно скривилась. — А вот если не на Маргариту смотреть, а в целом, то получается, что Фауст очень много сделал хорошего, даже используя силу, данную плохим. Да и Мефистофель не такой уж плохой. Он ведь условия выполнил, значит — все по-честному. И Фауста он договор не под пытками заставлял подписывать. А еще — Фауст все-таки нашел то, что ему нужно было, а не то, что предлагали… Ну вот смотри. Допустим, он бы женился на Маргарите. И что? Был ли бы он счастлив? В чем вообще счастье? Фаусту, мне кажется, не простая жизнь была нужна, а вот так, как все закончилось в итоге. Счастье ведь у каждого свое, верно?

Эрик вздрогнул. Все то же самое, практически слово в слово он слышал около часа назад от Филиппа де Шаньи, который также, как и его Жози, рассуждал о счастье, его неоднозначности для каждого человека.

— А что для тебя счастье, Жози?

— Я хочу обратно в прерию. Хочу охотиться, по выходным сидеть в таверне вместе с Хосе и Чоси, рассказывать детям байки о хищниках прерии. Хочу узнать, что имел в виду шаман, когда называл меня «посланником Тецкатлипоки». Хочу приходить домой к костру и чтобы меня кто-то ждал, но это необязательно, так как лучше быть одной, чем жить с человеком, которого ненавидишь, но «так надо, у всех должна быть семья». Хочу, чтобы меня не дразнили из-за того, что я скво, хочу убежать отсюда, из Парижа и позабыть все… Нет, все-таки не все. Я не хочу забыть оперу, как мы пели сегодня и… и тебя, — непонятно почему, но девочка покраснела. А призрак оперы почувствовал, как в душе расцвела надежда. Ведь если она не хочет его забывать, то это может значить…

А вот и подземная пристань. Эрик умело подвел лодку в берегу и подал руку Жозефине, предлагая пройти с ним. Та ее приняла и все бы было в порядке, но Эрику пришло в голову, что девушка испачкает концертные туфли и для того, чтобы предотвратить это, он осторожно подхватил ее на руки. Отцы носят своих дочерей, друзья тоже могут носить друзей при необходимости, верно? То, как Жози с писком вывернулась и отскочила обратно к лодке, показало — неверно.

— Ты чего?! — возмущенная, красная, как помидор и, казалось, что вот-вот разревется. — Скво свою так носи, а меня не трожь, а то побью!

Маленькие кулаки сжались, а в испуганных глазах, казалось, заблестели слезы. Эрик судорожно вздохнул. Сказочное очарование рассеивалось, как дым. Зачем, зачем ему пришло в голову так поступить? Ведь было с самого начала понятно, что ничего хорошего из идеи признаться Жози в чувствах не выйдет… И вот — вместо доброго и доверчивого друга сейчас перед ним — маленький зверек со зло сощурившимися глазами, готовый к драке. А он еще даже не сказал ей ничего о своих чувствах — просто взял на руки, верней — попытался это сделать. По уважительной причине, как же без нее…

— Хорошо, Жози. Я больше не буду тебя так носить, если тебе не нравится.

— Не то что бы совсем не нравится… — едва слышно промямлила девушка, еще сильней краснея и делая шаг назад.

— Осторожней! — Эрик успел метнуться вперед и подхватить девушку за мгновение до того, как она упала в озеро.

И снова они замерли так близко друг к другу, что казалось — их губы соприкоснутся.

— Пусти… — еще тише пробормотала Жозефина, выпутываясь из его хватки и снова одергивая платье.

Эрик отошел на два шага назад. Протянул девушке руку. Но она ее не приняла. Теперь, кажется, она совсем не хотела идти рядом с ним.

— Жози, прости. Я обещаю, что не причиню тебе вреда. И не сделаю ничего, что тебе не нравится. Если не хочешь, чтобы я брал тебя на руки, или вел за руку за собой — ты мне просто скажи и этого больше не будет, хорошо?

Недоверие в светлых глазах сменилось былой благожелательностью. Но его отголоски еще долго витали в воздухе.

К нему домой они все-таки пришли. Эрик попросил Жози посидеть и подождать в гостиной, пока он соберет корзину для пикника. Его не было каких-то десять минут, но этого времени хватило, чтобы «индеец», вымотанный событиями этого дня, заснул крепким и спокойным сном. Немного подумав, Эрик все-таки поднял девушку на руки и перенес в спальню. Уложил на мягкую простынь и стянул с ног башмачки. Ступни у нее были такие маленькие, миниатюрные — меньше его ладоней. Да и сама она сейчас казалась такой беззащитной и хрупкой, с этим взглядом затравленной лани.

Подняв голову, Эрик натолкнулся на этот взгляд снова. Укрытая одеялом до подбородка, вцепившаяся в это самое одеяло кулачками, как в свою единственную защиту, Жозефина неотрывно смотрела на него, следя за каждым движением. Чуть улыбнувшись, Эрик принялся напевать старый мотив колыбельной, слышанный от матери. И потянул за кисточку балдахина, заставляя его опуститься на кровать, полностью скрыв от его глаз Жозефину. Вскоре из-за занавеси доносилось тихое сонное сопение. Пикник пришлось отложить.

Открыв глаза, я в некотором оцепенении уставилась на занавес перед собой. Над моей кроватью в той новой комнате, куда я переехала, когда стала певицей, такой занавески не было. Ах, да, точно! Эрик и наша прогулка и пикник, которого не последовало, потому что я заснула. Ой, точно! Он мне еще колыбельную спел, прямо как скво у нас дома. А может, мне и не нужна скво? Эрик говорил что-то про пикник… Если он умеет готовить и если меня любит, то я могу вместо скво забрать его. Тогда мне не надо будет сидеть дома у костра и готовить тоже будет он.

— Тише. Не бойтесь, Жозефина. Это я, Жерар Карье, — раздался со стороны входа голос того человека, которого Филипп подозревал во всех тех убийствах и пропажах. Ой-ой-ой, легко сказать «не бойтесь», когда у меня на сценическом костюме не было кармана, а значит — хотя бы плохонького ножа. А драться я, конечно, хорошо могу, но этот Карье крупный и если, вдобавок, вооружен… Ой-ой-ой-ой-ой…

— Жозефина, у меня нет времени все вам объяснять. Вам нужно немедленно бежать отсюда. Вы даже не представляете, насколько опасен человек, с которым вы все-таки подружились, несмотря на все мои предупреждения.

— Бежать? Зачем мне бежать? — принялась тянуть время я в надежде, что Эрик скоро вернется. Чем он вообще думал, когда оставил меня тут одну, а в его убежище, оказывается, каждый посторонний может попасть.

— Я же говорю — это все очень долго объяснять. Вы должны оказаться в безопасности как можно скорей, пока не произошло ничего непоправимого.

— Непоправимого? — старательно продолжила я делать вид, что вместе с теми звуками, что я издавала в оперном зале несколько часов назад, из моей головы улетучился мозг.

— Жозефина, я прошу вас. Если вы хоть немного дорожите чувствами Эрика и если вам небезразлична его судьба — уходите наверх! Я выведу вас безопасной дорогой и…

— Чувствами Эрика?

— Он любит вас, — театрально всплеснул руками Карье. — Любит и даже не понимает, что погубит обоих этой любовью.

— Да объясните же вы толком, месье, что имеете в виду! — я не хуже его всплеснула руками. Уроки Эрика не прошли даром — при желании я теперь вполне могла походить на типичную европейскую скво.

— Хорошо, Жозефина. Я расскажу вам. Но вы должны дать мне клятву, что все останется между нами.

— Обещаю, — с готовностью произнесла я. Уже зная, что не собираюсь выполнять это обещание и какой бы мне лапши не навешал на уши Карье — не поверю ни одному слову и обязательно все расскажу Эрику. И Филиппу, если Эрик разрешит.

Карье завел рассказ про Белладову. Ту самую девушку, которая якобы стала первой жертвы Призрака Оперы. Правда, по его версии, она умерла то ли от чахотки, то ли просто от лихорадки. И, конечно, Белладова его любила. При этом внятно объяснить, почему из всех людей балерина выбрала именно работника сцены, да еще и женатого, к тому же (хотя об этом она не знала), он объяснить не мог. То ли европейские скво все поголовно глупы, то ли Карье о чем-то умолчал. По его версии выходило, что он полюбил Белладову, она вскоре стала ведущим сопрано оперы, а потом забеременела. И рассказала об этом Жерару, который тут же пошел на попятный и замуж ее брать не захотел. Тогда Белладова решила избавиться от ребенка и пошла к цыганам за каким-то снадобьем. Срок был уже слишком большой и поэтому Эрик выжил. Правда, родился с таким жутким лицом. Карье привел ее в подвалы Оперы, потому что больше некуда было. И тут они с Эриком прожили три года до тех пор, пока Белладова не умерла.

Карье называл Эрика гением, своим лучшим другом и сказал мне, что именно Эрик фактически управлял этим театром. А еще — он сказал, что если я увижу лицо Эрика, то приду в ужас. Про то, что я его уже видела, я говорить не стала. И ничего не жуткое. Ну, то есть жуткое, но что его теперь за это — убить? С ним дружить можно, он хороший и я, наверное, его люблю. Вот только почему Карье так хочет, чтобы я ушла сейчас?

— Жозефина, когда вы увидите его лицо, вы оттолкнете его от себя. Он просто не переживет этого!

Ага, а если я сейчас сбегу без всяких объяснений, то переживет, так, что ли?

Я отказалась уходить с Жераром. Наплела что-то в духе восторженных европейских скво, мол, человека надо принимать со всеми достоинствами и недостатками и так далее. Хотя какой это жуткое лицо недостаток, по сути? Если бы Эрик действительно людей убивал, причем не несчастный случай или самозащита, а ради удовольствия, то это был бы недостаток всем недостаткам недостаток, или если бы он насиловал скво на улицах, а так… ну жуткий, ну и что теперь с этого?

В расстроенных чувствах мужчина покинул подвалы. Не знаю, почему он не попытался утащить меня силой. То ли ножа боялся, то ли подсознательно надеялся, что я все-таки испугаюсь Эрика, увидев его лицо. Но Жерар ушел. А я принялась осматриваться по сторонам. Нашла несколько портретов мамы Эрика, которые висели на стенах. Удивительно… Я свою маму не помню — она умерла, когда мне было пять. А потом я попала к индейцам. А Эрик свою маму помнил… Наверное, она его сильно любила. И он ее.

Рядом с моей кроватью лежало красивое белое платье. Как у невесты, что ли… Но все-таки не такое, как у невесты. Если платье рядом с кроватью и в прошлый раз, когда я засыпала, его тут не было, то значит, что Эрик принес его для меня? Это хорошо, а то костюм Маргариты все-таки тесный, а воздух в пещерах, как и полагается пещерному, был довольно спертым. Как он здесь живет без свежего воздуха, это ведь ужас какой-то! Одно дело — от дождя спрятаться, а совсем другое — вот так вот…

Уже зашнуровывая белое платье я поняла, что допустила ошибку. Оно было еще тесней, чем костюм. Я уже хотела было переодеться обратно, но в этот момент до меня донеслись звуки флейты. Кажется, Эрик вернулся. Мне надо было с ним поговорить, да и он, кажется, что-то хотел сказать мне, поэтому надо идти… О платье я вспомнила только когда дверь в «мою» комнату закрылась за моей спиной. Ладно, переживу…

* * *

Просто пригласить на пикник и признаться в подходящей романтической обстановке. Что может быть проще? Эрик отдавал себе отчет в том, что Жозефина может не любить его сейчас, но ведь может хотя бы попытаться полюбить со временем? Возможно, если бы у него не было такого страшного лица, она бы уже его любила… Хотя у Филиппа красивое лицо, очень красивое, но Жозефина воспринимает его исключительно как друга. В их случае все зависело не от лица, а от чего-то еще. В последнее время он старался быть самой галантностью. Поддерживал девушку, делал ей приятные сюрпризы, разговаривал на все темы, на которые ей только хотелось… Разве не заслужил он ее любви? Разве не он достоин ее больше, чем все эти Хосе, Чоси, Филиппы и прочие друзья-приятели?

И тем не менее он нервничал. Попытка успокоиться с помощью игры на флейте успехом не увенчалась — пальцы лихорадочно дрожали, а воздуха в легких постоянно не хватало. Эрику казалось, что еще немного — и он упадет без чувств от волнения и страха.

— Доброе утро, Жозефина, — он спиной почувствовал движение воздуха. Протянул руку, взял маску и надел ее на то место, где у других людей было лицо. Конечно, девочка уже видела его тогда, когда лечила, но все-таки в маске Эрику было привычней и спокойней. — Как тебе спалось?

— Эм… Спасибо, хорошо.

— Нравится платье? О да, вижу, оно село как раз по фигуре… — То ли он заразился от Жози желанием говорить, то ли все было в страхе сковывавшем душу и странной дрожи в руках, но сейчас он не мог заставить себя прекратить тараторить. — Как видишь, я тоже переоделся к завтраку. Полагаю, что теперь мы можем устроить пикник. Тебе нравится лес? Конечно же, нравится, не зря же ты столько рассказывала мне про свою родную прерию. Как думаешь, стоит надеть шляпу? Или что-то более официальное?

Жози стояла, как вкопанная и смотрела на него с интересом. Ее глазенки блестели от какого-то странного предвкушения и этот взгляд заставлял Эрика распаляться еще больше.

— Да, пожалуй, оставлю шляпу. О, и тросточку. А это — для пикника, — пресловутой тросточкой он постучал по корзинке, в которой был сложен завтрак и покрывало. Подхватив корзинку, он согнул руку в локте, предлагая Жози взяться за нее.

— Эрик, а раньше ты устраивал пикники в лесу? — неожиданно тихо спросила Жози, почему-то странно улыбаясь.

Он мотнул головой. И, решив вернуть себе привычное приподнятое расположение духа, принялся также, как и Жози до этого, много говорить. Показывал ей чучела животных — фазанов, оленей и белок. Это заставило Жози нахмуриться.

— Убивать ради того, чтобы развлечься — как это по-европейски, — зло прошипела она, закусывая нижнюю губу. В глазах девушки заплескалась ненависть.

— Я не убивал, — поспешил заверить Эрик. — Я просто нашел шкуры и решил, что чем оставлять их пылиться, лучше сделать что-то красивое… Почему тебе не нравится?

— Мне… Нравится то, что ты проделал такой труд. Создал этот лес — наверное, это было тяжело. Но… Наверное, это стоит назвать особенностью воспитания — индейцы не одобряют браконьерство во всех его формах. Убийство ради пропитания — да. Ради шкур, чтобы построить теплый вигвам и сделать теплую одежду себе, скво и детям — да. Ради самозащиты, чтобы спасти себя или своих близких от хищника, с которым произошло случайное столкновение в прериях — да, и еще раз да. Но это… — Жози присела на корточки рядом с чучелом оленя и провела ладонью по мягкой шерсти. После чего что-то проговорила на незнакомом языке. Судя по тому, каким серьезным был в этот момент ее взгляд — она говорила мертвому животному что-то важное. — Когда люди убивают животных ради развлечения — прерия пустеет. Исчезают растения, пересыхают реки, дует жестокий сухой ветер, который мешает дышать. Люди болеют и умирают… Индейцы, в отличие от белых, знают и чтят эти законы. Никогда не поднимают руку на животное только потому, что могут это сделать. Никогда не берут больше шкур и не делают больше украшений, чем нужно. Наверное, поэтому я никогда не смогу полюбить Европу по-настоящему. Эрик… А ты бы согласился поехать со мной ко мне на родину, в прерию? Там, конечно, все не так, как здесь. И там нет подвала, где можно спрятаться от других людей, но…

— Предполагаю, что можно устроить пикник здесь, — перебил ее Эрик. Они как раз подошли к одной поляне, где не было чучел животных — Эрик просто не успел еще придать этому месту толику жизни. И сейчас, кажется, это пошло на пользу, потому что здесь, вдали от чучел мертвых животных, Жозефина снова стала самой собой.

— Хорошо, — вопреки опасениям, девчонка не стала с ним спорить. Дождалась, пока Эрик расстелит на земле покрывало и расставит угощение. — Так ты не ответил на мой вопрос. Ты бы согласился поехать со мной в прерию? Сидеть у костра, готовить еду, терпеть мой характер и увлечения и… и все остальное, — девчонка чуть улыбнулась и пытливо, совершенно по-детски принялась смотреть на него глаза в глаза.

— Я… Да. Почему ты улыбаешься?

— Все просто. Ты надеваешь другие вещи не такие, как обычно — раз. Ты ведешь себя так, как раньше со мной не вел и делаешь вещи, которые раньше не делал. А еще — ты согласен поехать со мной в прерию. Это значит, что ты меня любишь! Мне Филипп так сказал.

«Я убью Филиппа, как только выберемся из подвалов!»

— Я… — Эрик замер. Что он мог сказать? Признаться он и сам хотел, но все-таки, когда это происходит таким образом, это сильно… Сбивало с толку. Если будет сейчас все отрицать, то Жози не поверит и будет считать обманщиком. Или поверит и это будет еще хуже.

— Я люблю тебя. И я надеюсь, что ты тоже сможешь меня полюбить.

— Закрой глаза, — на лице девушки появилась лукавая улыбка. Эрик доверял ей, поэтому и выполнил требование, как она и хотела. Чья-то рука дернула завязки маски, что заставило Эрика содрогнуться всем телом и открыть глаза. Открыть в тот самый момент, когда побледневшая Жози отшатнулась от него и рухнула без чувств на землю.

То, что вырвалось из его горла, и плачем-то назвать нельзя. Животный вой. Звериный. Полный отчаяния, боли и тоски.

— Почему?! — прокричал он, хватая маску и убегая обратно к своему дому.

Почему?! Зачем она ему внушила какую-то безумную, отчаянную надежду, обращаясь с ним, как с обычным человеком?! Зачем это все было, для чего… К чему…

С отчаянием, злостью и каким-то внутренним злорадством он громил свое убежище. Пусть вокруг будет такой же раздрай, как тот, что творится у него на душе! Пусть ни следа не останется от уюта, который он создавал в последние несколько дней для нее в этом мрачном подземном логове! Пусть лживый ангел, внушивший надежду, смотрит и ужасается!!!

— Эрик! — раздался за спиной крик. Он даже не понял, кто именно его звал. Слишком был занят тем, что пытался свалить в озеро одну из статуй. Но та была слишком крепкой и, похоже, за годы нахождения тут пустила корни, поскольку не поддавалась кулакам Эрика. Он молотил по камню снова и снова, разбивая руки в кровь, уже ничего не чувствуя, не слыша, не понимая и не пытаясь осознать.

А потом кончается воздух. И перед глазами начинают плыть разноцветные пятна. И только открыв их он понимает, что сидит, привалившись боком к статуе, а Жозефина, опустившись на колени, крепко прижалась своими губами к его. А маски на лице все еще нет. А она, хоть и выглядит все еще бледной, но явно не боится его.

— Жози… — тихо шепчет он, приходя в себя и осматриваясь.

Что-то больно дергает за ухо и волосы.

— А если еще раз дашь мне такое тугое платье, что мне станет плохо и я упаду — я тебя самого в корсет засуну и не выпущу, пока не подохнешь, дрянной вшивый койот!!!

После чего девчонка вскакивает и прежде, чем Эрик успевает ее остановить, уносится в сторону дома. Хлопает дверью своей комнаты — это Эрик отчетливо слышит. И, с трудом поднявшись, медленно бредет в сторону дома сам, по пути забирая с лесной поляны корзину с нетронутой снедью. Все-таки надо будет ее покормить, а то что он — зря старался, что ли?

Его оттаскали за ухо, накричали, а он почему-то улыбается. И лицо горит. И до сих пор чувствуется на губах какой-то карамельный привкус, а в носу стоит запах ее кожи и волос. Только сейчас он понял, что от Жозефины пахнет лесом. Настоящим лесом. Наверное, прерией.

* * *

Привычно подперев дверь стулом, я выдохнула и сползла на пол. Щеки горели, корсет по-прежнему сжимал грудь так, что не вздохнуть. Ну Эрик, ну погоди! Ой, жопа койота, я ведь его поцеловала и вроде бы как даже без спроса… нет, я и хотела его поцеловать, когда он мне признался, ведь когда признаются в любви, надо целоваться, но когда сняла маску вдруг стало темно и потом я открыла глаза, а Эрика уже рядом не было. Я, конечно, побежала его искать, потому что услышала крики, а потом поняла, что он решил, что я упала из-за него. Нет, я и так упала из-за него, но из-за того, что он платье такое тесное дал, а не из-за его лица.

Избавившись от корсета, я перевела дыхание и с ненавистью посмотрела на сценический костюм, который до сих пор лежал рядом с кроватью на стуле. Какой ужас! Нет, я это тоже не надену, оно тесное. Не такое тесное, конечно, как платье, но все равно дышать в нем будет тяжело.

Только сейчас я заметила, что в комнате есть платяной шкаф. Не голой мне ходить, в самом деле! Нет, можно завернуться в одеяло, но это будет тоже неудобно, так что одеяло это крайний случай, если и в шкафу не будет платьев.

Платья были. Голубое, зеленое и то, которое я надевала, когда пела в Бистро.

— Жози! — в дверь раздался тихий стук. И Эрик говорил тоже очень тихо, а не кричал теперь. Это хорошо.

— Не входи, я переодеваюсь, — крикнула я. Стул Эрика не остановит — он сильней тети Карлотты, но думаю, что не зайдет, если я попросила.

— Можешь взять все, что найдешь в шкафу, я их сделал для тебя, — тихо раздалось из-за двери.

— Я уже догадалась. Сам ты платья не носишь, — ответила я и сняла голубое. Тугое! Со вторым платьем, светло-зеленым, точно та же история! Но уж костюм, в котором я пела в бистро, должен был сесть нормально и…

— Жопа койота! — рявкнула я, когда и привычный наряд произвел впечатление тисков. После чего снова убрала все в шкаф. — Эрик, а ты не знаешь, что я еще расту? Теперь будешь знать. Все платья маленькие и жмут. Давай свою рубашку! И штаны!

Из-за двери раздался кашель, как будто кто-то чем-то поперхнулся. Он там что, ест втихаря?! А у меня так и не было завтрака из-за него, между прочим!!! А ела я последний раз за два часа до выступления. Я могу, как и другие индейцы, прожить без пищи много дней, но все-таки хочется уже поесть…

Уже пятнадцать минут спустя я сидела в гостиной напротив Эрика и с апетитом ела жареные куриные ножки.

— Готовить будешь ты, потому что я так не приготовлю. Я вообще никак не готовлю — все пригорает, а учиться не хочу, потому что если буду учиться готовить, то не смогу учиться бросать лассо и стрелять из пистолета, и кричать ягуаром и… Чего ты так смотришь?

— Там, в лесу, когда мы говорили…

— Если бы ты подумал о том, что я еще расту и не дал бы мне такое тесное платье, то я бы тебя просто поцеловала и не надо было бы все тут крушить, — огрызнулась я, краснея. Взгляд упал на руки Эрика. Костяшки пальцев были содраны. — Ну вот, еще и поцарапался. С тобой возни больше, чем с маленькими скво! Сиди смирно, я сейчас промою и перевяжу. Где тут у тебя бинты, горячая вода и… Спирт есть? Еще может подойти…

Он улыбнулся мне, глядя чуть исподлобья. Маска снова была на месте, так что о выражении лица я могла догадаться только по глазам и губам.

— Ты меня… Еще поцелуешь?

Я покраснела. Этого-то я и боялась. Что один раз его поцелую, а потом придется это делать постоянно. Нет, я не боялась, ведь бояться надо только того, что плохое и опасное, но я никогда не делала этого раньше и все вот это было как минимум непривычно. Чувства, испытываемые к Эрику, непривычны. Это странное ощущение, что кровь бежит по телу в два раза быстрей и при этом я не на охоте. Это странное возбуждение, которое было одновременно похоже и непохоже на те чувства, что испытываешь, когда загоняешь в угол какого-нибудь браконьера перед тем, как снять с него скальп и повесить на крепкой ветке где-нибудь в лесу...

— Я не хочу это делать прямо сейчас. И все остальное тоже.

— Все… остальное?

— Все, что обычно мужчины с женщинами делают! — от волнения я даже не употребила привычное «скво» в отношении женщин. — Думаешь, я совсем дура и не догадываюсь, чего тебе надо, как и всем остальным мужикам?!

Щеки полыхнули. Надо не только мужикам, но и женщинам тоже. Я слышала, как стонут девочки в борделях, когда некоторые мужчины ублажают их. И я слышала разговоры индейских скво о мужчинах. Что в первый раз больно, а потом приятно. А еще — что…

— Мне не… — Эрик помрачнел и отвернулся. Я опустила голову — явно ляпнула что-то не то, ведь если бы сказала что-то нормальное, то он бы так не среагировал, верно? Мужчина вдруг заговорил другим голосом. Срывающимся, нервным… Отчаявшимся. — Я знаю, понимаю. Кому же захочется прикасаться лишний раз к уроду? Готов поспорить, что ты даже вот это сделала из жалости. А разве нет? Очень на тебя похоже. Пожалела и помогла прятаться. Пожалела, когда упал без чувств в коридоре. Пожалела и лечила, разговаривала, потому что кроме тебя никто… И сейчас пожалела, да? Глупый ребенок… Даришь надежду, потом ее отбираешь, — мужчина с хрипом втянул воздух, запрокидывая голову.

— Одно дело помочь из жалости, с совсем другое — поцеловать. Целуют в губы только тех, кого любят, — огрызнулась я, краснея. — Просто я… Не хочу сейчас еще целоваться, а все остальное вообще пока не хочу и не знаю, когда захочу. А будешь заставлять…

— Не буду. Я лишь… — Эрик отвернулся. Я сжала его руку в своих ладонях. По губам мужчины скользнула улыбка и он уже повернулся ко мне, чтобы сказать что-то, но в этот момент до моего слуха донесся какой-то шум. Как будто кто-то идет сюда, по этим проходам.

— Ты в гости никого не позвал в качестве сюрприза? — быстро спросила я.

— Нет, но…

— Сюда идут. Как говорил Чоси — время вспомнить, насколько хорошо мы умеем бегать.

— Бегать? — Эрик, сощурившись, посмотрел на меня. — Я не буду бегать, потому что это мой дом и нежданные гости…

— Этим гостям явно показали дорогу — раз. Второе — они наверняка захватили с собой оружие. Твою кожу не пробивает пуля? Я так и думала, что пробивает. Бежим отсюда, пока не нагрянули и не пристрелили нас. Или не схватили. Нам сейчас попадаться нельзя.

— Я покажу выход, идем, — непонятно почему, но он не стал мне перечить. Мы выбрались по тайному ходу наверх и вскоре оказались в небольшом заброшенном здании. Теперь бы понять, куда именно идти. Денег у меня с собой не было, у Эрика, надо полагать, тоже.

— К-куда теперь? — поежившись от пронизывающего холодного ветра, мужчина обхватил себя руками и выжидающе уставился на меня.

— Есть одно место, где можно отсидеться, — адрес этой квартиры мне Филипп дал как раз на такой случай. Мгновенно сориентировавшись на улицах, я взяла Эрика за руку и повела за собой в нужном направлении.

Стараясь держаться безлюдных переулков мы без приключений добрались до небольшого здания в глубине одного из тихих и спокойных кварталов. На дорогу у нас ушло около часа и чем дальше мы отходили от здания Оперы, тем сильней нервничал Эрик.

— Что-то не так? — уточнила я, когда мы зашли в нужный дом через черный ход. Второй этаж… Третья настенная деревяшка слева… Есть ключи!

— Здесь все… Чужое. От дома далеко…

Я практически силой затащила Эрика в прихожую и он, сгорбившись, навалился на стену, медленно сползая по ней на пол. Поняв, что происходит явно что-то не то, я осторожно села рядом с ним. Надо помочь ему как-нибудь, но как?

Я вспомнила, как Хосе приучал к себе и своему дому свою собаку. Верный достался ему маленьким полуторамесячным щенком, который первые несколько дней в чужом доме только и делал, что выл, стремясь заползти в какой-нибудь угол. Как Эрик сейчас… Жопа койота, что же я натворила? Нельзя было его вот так вот вытащить из привычного подвала, где он всю жизнь прожил, в незнакомый район и, более того — в незнакомый дом. Понятно же, что ему сейчас… страшно?

— Эрик, тише. Все хорошо. Не все чужое, не все. Я ведь не чужая? Я рядом с тобой, здесь…

Он вдруг подался вперед, прижимаясь ко мне и утыкаясь маской в макушку. Нервное, частое дыхание стало немного спокойней.

— Я… Спасибо. Наверное, стоит осмотреться, где мы оказались в итоге, не так ли? Я так понимаю, что ты здесь до нынешнего дня тоже не была.

Было видно, что он стремится скрыть неловкость. Вздрогнул, когда я взяла его за руку. Весь дрожит. Надо заварить чая. Если он тут есть. Филипп использовал эту квартиру в ситуациях, когда надо было предоставить кому-то из приезжающих инкогнито деловых партнеров что-то вроде гостиницы. Сомневаюсь, что тут есть еда…

Еды не было. Ничего страшного — позже сюда обязательно заглянет Филипп, которому станет известно о проверке в подвалах сразу же, как только он появится в опере. Есть я пока что не хочу, Эрик, надо полагать, тоже — все-таки перекусить мы успели. Другое дело, что через пять-шесть часов все равно захочется, а денег у нас нет… Вот же попали! Ладно, в самом крайнем случае, я смогу стащить у какого-нибудь раззявы кошелек. Наверное. Хорошо воровать у нас мог Хосе — я не отличалась особыми талантами в этой области.

Мы медленно, держась за руки, обошли квартиру, заглядывая во всех комнаты. Их тут было четыре. Три спальни, гостиная… Кухни не было, но в гостиной была плитка и шкафчик с посудой. В этом шкафчике нашелся чай, кофе и немного галетного печенья. С учетом того, что галеты могут храниться очень долго — можно считать, что ужин у нас будет.

Эрик сообщил о том, что устал и о том, что ему хотелось бы отдохнуть. Возражать я не стала — у нас обоих за сегодняшний день было слишком много нового, следовало это как-то переварить, обдумать, ну и… Поэтому, после пары чашек горячего чая и легкого ужина из галетного печенья мы разошлись по комнатам. Я взяла из книжного шкафа в гостиной детективный роман, а Эрик отправился спать в выбранную им комнату. До меня донесся скрип ставень и задвижек — ему, кажется, тяжело спать с открытым окном.

Ночью до меня доносились странные звуки. Как будто кому-то не спится и этот кто-то то ворочается, то ходит по комнате, то тихо раскачивается взад-вперед, сидя на стуле. Когда хождения, раскачивания и ерзания на кровати сменились глухими всхлипами, я решила, что происходит что-то неладное.

— Эрик, — постучав, я тихонько приоткрыла дверь. — Я слышала, что ты не спишь. Можно зайти?

— Да, я… входи. Пять утра — самое подходящее время для разговоров, не так ли? — раздалось в ответ привычным, спокойным голосом. На мгновение я уже было решила, что все эти звуки из-за стены мне просто почудились, приготовилась переброситься парой дежурных фраз, извиниться и уйти, пока не прогнали, но тут взгляд упал на руки Эрика, нервно комкающие одеяло. Губы под маской дрожали, да и сам он трясся, словно в лихорадке.

— Если в это время кто-то не спит, так почему бы не поговорить? — отозвалась я. Привычного желания говорить много и долго не было. Сев на край постели, я повернулась лицом к Эрику и протянула вперед руки, накрывая его ладони своими. Горячие, потные, дрожащие ладони. Лихорадка?

— Так и знала, — вздохнула я, вставая и собираясь хоть как-то, да убаюкать этого несносного призрака. Видимо, он опять неадекватно что-то воспринял, или же напридумывал себе что-то, но в следующий момент он вцепился в мою руку.

— Жози… Пожалуйста…

— Ложись, — я мягко выпростала руку из цепких пальцев Эрика, после чего наклонилась к нему, накрывая одеялом. — Сейчас принесу попить и сразу вернусь, обещаю.

Прежде, чем он начал возражать, я выскочила в коридор. В гостиной, кажется, был графин. И чашки. Вымыв все нужное и набрав воды, я вернулась в комнату Эрика. Он к тому моменту успел сесть на кровати, вжимаясь спиной в угол.

Я поставила графин и чашки на столик рядом, я села на край кровати и протянула руку к голове Эрика, но он вздрогнул и сжался в комок, стараясь прижаться спиной к стене как можно крепче.

— Ну что ты… Я ведь не враг… Я ведь не обижу, — тихо произнесла я, но руку убрала. — Ты не спишь, почему?

— Я не знаю, — прошептал он. — Я не могу. Здесь… Не могу. Все… Все такое… Почему ты меня оставила? Я думал, что смогу привыкнуть, я привык бы рядом с тобой… Привыкну, если ты будешь рядом, ты… Не бросишь… — он облизнул пересохшие губы и невидящим взглядом уставился сквозь меня.

— Я поняла, — я спокойно протянула руку вперед. От прикосновения он вздрогнул, но не отстранился. Когда я притянула его за плечи к себе, обнимая — задрожал сильней.

С великим трудом удалось залить в него две чашки воды, постоянно удерживая от падения трясущееся тело и тщательно следя за тем, чтобы не захлебнулся и не разбил посуду.

— Эрик, я все понимаю. Я не уйду больше, обещаю. Просто не сообразила вовремя, что тебе будет тяжело здесь из-за…

— Я привыкну. Обещаю, что привыкну. Только немного времени, прошу. Совсем немного — и даже смогу уехать с тобой на край света. Только будь рядом… не оставь… Только люби, прошу… Ради тебя на все, что… Лишь не убегай… Жози…

Только час спустя стихло это бессвязное бормотание, напоминающее бред, и Эрик забылся беспокойным сном. Немного подумав и решив, что лучше так, чем сидеть неизвестно сколько на стуле или же оставить его одного, невзирая на собственные обещания, я осторожно забралась на кровать рядом. Хотела быстро сбегать за одеялом, но в этот момент Эрик проснулся. Так мало… Почему он не заснул нормально?

— Жози… — при виде меня его губы изогнулись было в улыбке, но вместо нее получилась какая-то страдальческая гримаса.

— Я здесь, рядом. Сказала же, что буду рядом. Я люблю тебя, — тихо прошептала я, протягивая руку вперед и запуская пальцы в спутавшиеся каштановые волосы. — Все хорошо, все будет нормально, я постараюсь тебе помочь…

— Мне не нужно помогать. Все нормально… Я нормальный, — он практически сорвался на отчаявшийся крик. Приник ко мне, как ребенок, уткнулся лицом в плечо и часто-часто задышал. Пальцы с силой стиснули мои запястья, а все тело снова начала бить крупная дрожь. — Что со мной… Почему… Это… Со мной…

— Эрик… Просто дыши. Ровней. Вдох, выдох. Давай, — прижавшись к нему в ответ, я вспомнила, что делал обычно папа, когда попадались пациенты, которые именно боялись. Он называл эту болезнь каким-то сложным словом, которое я не запомнила, но запомнила, что надо делать.

Надо было увести Эрика обратно в подвалы театра. Нормальный он… Да никто не будет нормальным, если всю жизнь живет в подвалах! И можно, конечно, привыкнуть к другой жизни, но когда постепенно, а не сразу с головой в незнакомый какой-то дом, а до этого по улицам! Понятное дело, что ему теперь плохо. А еще… Еще он боится, что я его оставлю. Не оставлю, глупый! Я ведь люблю тебя, а когда любят, то не бросают. Если ты не сможешь привыкнуть и уехать со мной, то я останусь здесь. В опере или под ней — неважно. Но мы все равно будем вместе…

Все это я шептала ему, сидя рядом. Закутав нас в одно одеяло так, чтобы получился своеобразный кокон. Вроде как если спрятаться под одеяло, то чувствуешь себя в безопасности. Не знаю, сколько мы так просидели, но скоро он снова заснул. На этот раз крепко. По-настоящему. Будем надеяться, что когда проснется, будет чувствовать себя лучше.

Филипп явился ближе к обеду. Принес продуктов и сообщил о том, что полицейские готовятся к операции по захвату Призрака. Дескать, Леду высчитал, что все убийства совершаются в определенный период времени. Более того — Филипп, верней, его люди, без моей помощи нашли девушку, которая является сейчас любовницей Жерара Карье, а значит — и следующей жертвой. Все, что требуется: вовремя остановить и поймать Жерара, вдобавок — при этом Эрик должен находиться как можно дальше от театра. Ну все понятно — не может же он быть в двух местах одновременно, а если даже не выгорит с поимкой Карье, то будет понятно, что это точно не Эрик и он может выйти из подполья. Ну, или не выходить, но только если не захочет, а не потому, что его убийцей объявили.

— Как он? — с тревогой спрашивает у меня Филипп.

— Ну… Не очень, сам понимаешь, — вздохнула я. Молодой человек протянул руку и потрепал меня по макушке.

— Зато у меня есть хорошие новости: все твои документы у меня. А, да, копия контракта: как твой опекун, я подписал его без твоего присутствия, потому что тащить тебя в театр сейчас и оставлять Эрика без присмотра явно будет плохой идеей.

Я бережно взяла из рук Филиппа бумаги и застыла, как вкопанная, когда увидела сумму, прописанную в моих гонорарах.

— Ого! А дядя Колетти предлагал мне в три раза меньше.

— А я тебе об этом сразу сказал, — Филипп закатил глаза. — Уж извини, Жози, но для выживания в наших городских джунглях нужно не попадать белке в глаз из лука, а знать всему настоящую цену.

— Странный ты. Есть ведь то, что цены не имеет. Дружба, любовь… Воздух.

— Я имел в виду именно материальную сторону нашей жизни, глупенькая.

— Ничего я не глупенькая, — возмутилась я и надулась.

— Так, все. Обиды побоку. Мир? Я побежал, а то дел, как обычно, по горло. Еды вам принес… Вещи забыл, но можете поискать в шкафах: здесь явно найдется что-то чистое и бесхозное. Кстати, а чьи на тебе штаны надеты?

— Это Эрика. И рубашка тоже его, — махнула рукой я, ставя на плитку чайник.

— Кхм… — Филипп покраснел.

— Ну платьев на меня у него в подвале не было, а сценический костюм жал, что мне еще было делать? — возмутилась я.

Филипп рассмеялся. Потом торопливо попрощался со мной и ушел восвояси. Я слышала, как в замке повернулся ключ, но на всякий случай еще и проверила дверь. Закрыто.

Возвращаюсь к Эрику. Он все так же сидит на кровати, стискивая руками одеяло.

— Кто приходил? — тихо спрашивает он у меня.

— Филипп. Принес продуктов, но я не знаю, что с ними делать. Если не собираешься питаться сырой крупой — придется что-нибудь сообразить. Пойдем?

Окна в гостиной я предусмотрительно закрыла наглухо. Сейчас надо постараться и отвлечь его от мрачных мыслей. Сделать это можно только если заставить заняться каким-нибудь делом, ну и говорить с ним.

— Нет… Нет…

— Но я же есть хочу! — жалобно ною. Если заставить его заботиться о ком-то, то меньше времени будет тратить на панику. Кажется, это работает, потому что уже полчаса спустя он жарит на сковородке что-то ароматно пахнущее, при этом разговаривая со мной на отвлеченную тему.

Я стараюсь быть рядом. Целовать, гладить, просто держать руку на плече, обнимать… почему-то сейчас мне кажется, что мое присутствие рядом — единственное, что удерживает его, не дает скатиться к беспросветному отчаянию. Иногда его руки дрожат. Иногда зубы начинают выбивать какой-то странный, нечеткий ритм. Он замирает, прижимает руку к груди, закрывает глаза и словно боится пошевелиться. Если сказать ему в этот момент, что все хорошо — он поверит, пусть и не до конца. Поверит и продолжит готовить, говорить, как ни в чем не бывало.

Завтрак, верней, обед, проходит в какой-то напряженной, нервной обстановке. Всеми силами стараюсь отвлечь его, предлагаю почитать вместе книги, поиграть в какую-нибудь игру типа шахмат… В какой-то момент вилка выскальзывает из трясущейся руки Эрика и падает на пол. Что-то меняется в его лице после этого. Он смотрит на свою трясущуюся руку.

— Нет… Не сейчас… Пожалуйста… Не сейчас… — тихо шепчет он, сжимая и разжимая кулаки. — Не сейчас... — со свистом вдыхает и выдыхает воздух.

— Эрик, — я встаю было, намереваясь подойти к нему.

— Мне… Нужно отойти… — он проходит мимо меня быстрей, чем я успеваю его остановить.

Хлопает дверь ванной, а потом грохочет что-то, будто падает. То есть, кроме Эрика там падать нечему. Схватив нож, кидаюсь к двери ванной и пытаюсь, просунув нож между косяком и дверью, поддеть крючок. Кричу, зову Эрика, чтобы отозвался. Когда ответом мне служит болезненный стон, рука срывается и вместо ножа остается только его обломок. Машинально сую руку в карман рубашки, чтобы взять нож, но натыкаюсь на странную коробку. Как я раньше ее не заметила — сама не понимаю. Достаю. Читаю название препарата. Складываю «два и два» в голове.

— Эрик! — от одного лишь удара ногой дверь распахивается. Потом я буду радоваться, что она не слетела с петель и не вылетела вместе с куском стены, но это будет потом. — Эрик…

Он лежит на боку, лицом ко мне. Из глаз льются слезы, а с губ периодически срываются стоны. Голова запрокинута, руки прижаты в груди, а все тело словно сведено судорогой. При виде пачки с таблетками его лицо искажает гримаса отчаяния. И без того жуткое, оно сейчас становится таким, что я бы убежала, но если я убегу, то ему никто не поможет. А если и я не помогу?

* * *

На несколько часов ему самому удалось поверить, что это всего лишь паника. Именно это подумала, судя по всему, Жози, так как не отходила от него ни на шаг, разговаривала и пыталась отвлечь от дурных мыслей. Зачем он в это поверил?! Он ведь знал, что так будет…

Это должно было произойти еще там, в лесу, после того, как упала Жози. Он был напуган и растерян, но почему-то судороги не начались. Может быть, все дело в том, что состояние ужаса было тут же вытеснено куда более сильными и светлыми эмоциями. Но ночью… Он думал, что все произойдет ночью. Это было бы хорошо, потому что Жози ночью спит и она бы не увидела этого… Но и тогда пронесло. В следующий раз приступ начал накатывать за столом и он, почувствовав, что в этот раз никакой отсрочки не будет, едва успел скрыться в ванной. И вот сейчас дверь распахивается и на пороге замирает Жозефина. А он лежит и не то что сказать — пошевелиться не может. Только чувствует, как льются из глаз слезы.

Вот так все и закончилось. Так… Почему? За что с ним так? Только кажется, что он счастлив и вдруг все становится хуже некуда. Ему было плохо без друзей — появились Жози и Филипп. Ему было плохо без любви — Жози ответила взаимностью на его чувства. И вот сейчас все рушится и он снова, снова останется один. Лучше умереть сейчас… Умереть… Здесь. Пока он еще не один.

Жози снова и снова зовет его по имени. Он вдруг ощущает, что к телу, а следом — к одной из рук возвращается способность двигаться.

— Все хорошо. Все хорошо, — быстро говорит ему Жози, когда он распахивает глаза и, хватая ртом воздух, пытается ей что-то сказать. — Ты сможешь проглотить таблетки?

Пытается кивнуть, но шея практически не слушается. Но девушка его понимает, поскольку ему помогают проглотить круглые пилюли и приносят воды запить.

Боль все такая же сильная, но он может теперь без проблем дышать, немного говорить. Чувствует, что сердце теперь бьется, а не безуспешно пытается вытолкнуть из себя кровь. Вместе с этим наваливается ужасная слабость. Полностью приступ пройдет только через час, а то и больше. Но сейчас, когда Жози растирает сведенные болезненной судорогой руки и ноги, когда отводит его в комнату и укладывает на кровать, укутывая одеялами, он понимает: она не испугалась. Хотя название препарата ей наверняка знакомо.

Лекарство оказывает привычное, отупляющее воздействие. Говорить нет сил. Но надо… Надо, наверное… Слезы все еще льются из глаз, Жози осторожно вытирает их и, взяв его лицо в руки, начинает привычно много говорить.

— Никогда так больше не делай, понял?

— Хорошо… Я не буду… Я привыкну, привыкну. Я не опасен… Мне больно, но я не могу двигаться, когда такое, я не ударю тебя и не сделаю еще что-то плохое, — перебивает он ее. Вскрикивает от боли и до крови кусает губы, запрокидывая голову. Все еще пытается что-то сказать, попросить, чтобы не уходила, чтобы побыла… Рядом. Жерару всегда было противно, когда он вот так… Мама не кривилась. Она осторожно укладывала Эрика на кровать и растирала сведенное в судороге тело. Сам он себе во время приступа помочь не мог ничем. Приходилось лежать по несколько часов и ждать, пока отпустит. С Жози проще…

— Эрик, все хорошо. Просто не надо было это скрывать от меня. Я бы сразу тебе помогла. Или бы проверила, чтобы ты взял с собой лекарства. Хорошо, что в этой твоей рубашке коробка завалялась.

— У меня во всех так. Кроме той, что на мне…

— Я поняла, — девушка села на край кровати и притянула его к себе. — Где болит, говори.

Мягкие, теплые руки начинали бегать по его телу каждый раз, когда сводило мышцы. Удивительно, но сразу после того, как пропала судорога, он закрыл глаза и забылся глубоким и спокойным сном. Самым удивительным было для него обнаружить по пробуждении, что девушка все еще рядом. Все еще с ним. Не бежит с криками вроде «урод, еще и псих», а снова принимается укорять за то, что сразу обо всем не рассказал. По ее мнению, подобная реакция на сильные нервные потрясения — это так, не повод бросать человека. Она либо святая, либо в Новом Свете какие-то другие понятия об опасности тех или иных отклонений нервной системы. Спрашивает, чем ему помочь. Он плачет, не зная, что ответить. Легче будет только дома. Пусть даже не в подвале, а хотя бы в здании оперного театра, или на прилегающих к нему улицах. А здесь все чужое. А он так долго не был где-то, кроме дома, что теперь…

— Эрик, надо продержаться несколько дней. Тебе сейчас нельзя в театр.

— Я знаю, — тихо отвечает он. Крепко сжав своими руками ладошки Жозефины, просит ее остаться рядом.

— Мне это поможет… Поможет успокоиться. В детстве всегда легче становилось, когда кто-то рядом, когда я знал, что мне помогут. Потом мама… Если это Жерар, то за чем он ее убил? За что он так с ней, со мной, с нами… Без нее все стало совсем плохо. Три десятилетия в темноте… В душе… Тоже темно… Но ты… Не бойся меня, не бойся…

— Точно… В детстве! Ну конечно… — Жозефина что-то пробормотала себе под нос, потом сказала что-то вроде «я сейчас». И вихрем унеслась в гостиную. Эрик закрыл глаза, стискивая в кулаках простынь и крепче закусывая губы. Она сейчас вернется. Надо успокоиться, понять, что она вернется, и тогда никаких судорог не будет. И боли не будет. Только поверить…

— Иди сюда, — открыв глаза, он обнаруживает, что девушка притащила из гостиной диванные подушки и пару пледов. Заметив удивленный взгляд Эрика, она набросила плед на стол рядом с кроватью и принялась обустраивать внутри некое подобие лежанки. — Забирайся.

Он послушно заполз под стол, чувствуя себя одновременно и последним идиотом, и… что он успокаивается. Лежа в этом маленьком убежище головой на коленях у Жозефины он рассматривает узоры на внутренней поверхности столешницы и вспоминает, как сам обустраивал примерно такие же «домики» когда-то.

— Откуда ты знаешь? — сейчас Жози ему кажется чудесной волшебницей, которая вдруг взяла и прочитала его полузабытые воспоминания о прошлом.

— Можно подумать, я в детстве вигвамы из подушек не строила, — фыркнула та, перебирая его волосы. — Ну как ты?

— Хорошо. Теперь все действительно хорошо… — он чувствует, как уходит панический страх перед незнакомым местом. Чувствует, что ему снова хочется спать. Это нормально. Это даже хорошо. И все остальное тоже хорошо. Жози осталась рядом. И даже помогла ему. И еще наругала за то, что сразу все не объяснил, ведь, по ее мнению, тогда можно было бы обойтись куда меньшей нервотрепкой.

Ночью Эрик спит. Судороги по новой не начинаются, что его очень радует. Состоянии существенно улучшается, по крайней мере — не трясется теперь все время. Проснувшись, он обнаруживает, что заснул в их убежище головой на коленях Жозефины и что девушка еще не проснулась. Осторожно встав, он уже как-то привычно прошел к окну и немного приоткрыл ставни. Руки задрожали. Глубого вздохнув, он почувствовал, как за спиной раздалась какая-то возня.

— Эрик? — Жозефина подходит ближе в тот момент, когда Эрик дрожащей рукой чуть приоткрывает ставни так, чтобы буквально одним глазом видеть, что происходит на улице.

— Жози? А я тут… вот… — он замялся, не зная, что сказать. Ее руки ложатся поверх его дрожащей ладони. — Не надо, я… Я в порядке, все в порядке…

— А, ну да, боишься, что я тебя типа психом считаю... Дурак, что ли? Кто-то боится высоты, кто-то — крови, кто-то — крыс, а ты боишься незнакомых мест. Кстати, раз ты всегда жил в подвале и ни с кем не разговаривал, то это можно объяснить. А вот, например, когда Карлотта крыс пугается, то она выглядит еще ненормальней, чем ты, потому что с тобой понятно, почему боишься.

Она ободряюще улыбается и садится на подоконник, обнимая Эрика и прижимаясь головой к его груди. Стук молотков в голове исчезает через несколько секунд.

— Красиво, да? — сквозь узкую щель он смотрит, как над городом расцветает рассветное зарево.

— Красиво. Я пойду, чайник поставлю…

— Ты… Избегаешь говорить со мной. Я чувствую.

Он поспешно закрывает ставни и прижимается лбом к стене.

— Да нет, я не избегаю, я просто не знаю, о чем. О том, что вчера было, тебе говорить неприятно, о театре не надо, потому что… Ну, в общем, это… Вот. Я пойду, — Жози выскользнула из комнаты прежде, чем он успел ей что-то сказать. Эрик почувствовал, что улыбается. Сейчас от ее прямолинейности и какой-то патологической честности было легче.

Весь день они проводят, практически не говоря друг с другом, кроме как по делу. Эрик понимает, что это было даже лучше, чем давить из себя слова. Может быть, им не нужны слова, чтобы понимать друг друга?

Когда он точно знает, что рядом есть место, где он может спрятаться, если вдруг начнет происходить что-то плохое, передвигаться по квартире становится легче. Он находит в себе силы приготовить для них с Жози вкусный обед, почитать книгу и даже порепетировать со своей девочкой особо сложный отрывок из одной оперы.

Спать уходят очень рано, еще когда не стемнело. А утром он замирает у чуть приоткрытой ставни в ожидании рассвета. Жози так же, как и накануне, сидит рядом с ним, обняв. В этот раз смотреть на происходящее за окном легче. Он привыкнет. Должен привыкнуть.

Филипп является к ним ближе к обеду. Судя по тому, как сияет лицо молодого дворянина — новости хорошие.

— Карье взяли. Причем фактически в момент преступления. Люди Леду едва не упустили ее, но мои подчиненные успели и девчонку спасти, и Жерара схватить. Вы вдвоем должны будете дать показания против него. Ну, рассказать все про эту ситуацию с Призраком.

Эрик безучастно кивает. Он уже понял, что ему придется говорить с другими людьми. С теми, кто будет вести расследование. Единственное, что он попросил Филиппа разрешить ему взять на дачу показаний Жозефину. Та действовала лучше любых успокоительных.

Отправиться в полицейский участок им пришлось через два дня. Благо что Филипп сам отвез друзей до нужного дома, при этом предусмотрительно завесив все окна в карете.

Беседы с полицейскими Эрик боится: в свое время Жерар Карье приложил массу усилий, чтобы привить ему этот страх. Жозефине и Филиппу пришлось довольно долго уговаривать его зайти в нужный кабинет. Эрик боится, что его будут обзывать из-за маски, еще больше — что потребуют ее снять. Второй страх оправдывается сразу, поскольку полицейский требует у него снять с лица маску сразу же. Эрик с присвистом втягивает воздух. Неожиданно его плечо сжимает чужая ладонь. Обернувшись направо, он видит Филиппа, который одними губами шепчет ему «не бойся». То ли сказывается лошадиная доза успокоительного, предусмотрительно принятая перед поездкой, то ли мальчишка оказывает на него какое-то гипнотическое воздействие, но в следующий момент Эрик медленно поднимает маску на долю мгновения, чтобы представитель закона мог разглядеть его лицо. Пальцы Филиппа на его плече вздрагивают. Лицо жандарма остается непроницаемым и он, как ни в чем ни бывало, начинает задавать Эрику стандартные вопросы. Просит рассказать про Белладову, про Карье, про то, как он жил в подвалах и изображал из себя Призрака. К концу своего рассказа Эрик осмелел настолько, что принялся ходить по кабинету. Это было больше от нервов. Жандарму было все равно: он просто тщательно записывал все, что говорил ему мужчина. В конце беседы ему дали прочитать то, что было записано с его слов и сказали подписать эту бумагу, чтобы заверить ее правдивость. Пожав плечами, мол, надо — значит, надо, Эрик ставит размашистую подпись.

Филипп остается в кабинете, чтобы о чем-то переговорить с жандармом, а Эрик с Жозефиной выходят в коридор и сразу же идут на улицу.

— Странно. Я думал, что реакция на мой вид будет… более бурной, — он растерянно подносит руку к маске, словно стремится убедиться в том, что она все еще на месте. Снимать ее он пока что не был готов, разве что в те моменты, когда они оставались наедине с Жози, ведь она давно знает, как он выглядит.

— Знаешь, полицейские — они в чем-то на врачей похожи. Папа мне говорил о том, что после десятой по счету констатации смерти перестаешь сочувствовать и жалеть, бояться чего-то. Ну, потому что так… Вроде как проще. Всех жалеть — это и жалелки никакой не хватит, и когда жалеешь — не сможешь помочь по-настоящему, ведь все на эмоции уйдет. Так что полицейские — они спокойны будут даже при виде разрезанного на мелкие куски человека, не то что вполне живого, но без носа. А Филипп… ну, он уже понял, что ты… Какой ты. Правда, он все равно испугался, но он вообще… впечатлительный. Европеец, что с него взять. Ну, в смысле, европейцы и так слабей индейцев, а этот еще из дворян. Он не плохой, нет — просто он боится таких вещей, которые для меня, например, обычны.

— Вроде оскальпированных трупов? — подначил Эрик.

— Да, именно. Думаю, что ему лучше не знать, что скальпы снимаются, когда труп еще трупом не является… — с ухмылкой ответила Жозефина.

— Прогуляемся? Здесь недалеко до театра, — Эрику больше всего хочется домой. Кроме того, ему хочется показать Жозефине, что его состояние не такое безнадежное, как могло бы показаться. Ну, он ведь смог сегодня разговаривать с другим человеком.

Чем ближе к театру они подходят, тем уверенней он себя чувствует. Все-таки, здесь он почти дома.

— Зайдем ко мне? — уточняет он у Жозефины. Хочется, чтобы она была рядом с ним, когда он увидит, во что превратился его дом стараниями Леду и его людей. Когда они с Жози в спешке убегали, у него не нашлось времени спрятать даже дорогие сердцу вещи. Подсознательно он ждет, что все разгромлено. Как же удивительно и сколько облегчения он испытывает, когда понимает, что толпа полицейских всего лишь затоптала полы тройным слоем грязи и разбила три чашки из его любимого сервиза.

— Вдвоем быстрей с уборкой справимся? — видимо, Жози передается часть его хорошего настроения, потому что она улыбается. Остаток дня они проводят внизу. Сначала уборка, потом — очередная репетиция. А потом он читает книгу, а Жозефина засыпает, сидя у него на коленях и прижавшись щекой к его плечу. Отложив в сторону книгу, он осторожно обнимает ее за плечи, второй, свободной рукой, гладя по контуру лица. Перебирает пальцами длинные волосы, которые смотрятся вполне внушительной гривой, когда не заплетены в косички. Напевает колыбельные, пока несет ее в кровать. Сам собирается лечь на диване в другой комнате, но в момент, когда он опускает Жозефину на кровать, обнаруживает, что та во сне крепко вцепилась пальцами в ткань его рубашки.

Разжимать, значит — разбудить. Делать нечего — он привычно ложится рядом, уже сквозь сон чувствуя, как на спину ему опускается что-то тяжелое. Видимо, Жози во сне приняла его за ветку дерева, на которую нужно забраться. Делать нечего, пришлось терпеть. Благо, что хоть не такая она и тяжелая в итоге оказалась.

* * *

Прошло две недели с момента нашего с Эриком возвращения в театр. Естественно, что мое отсутствие не осталось без внимания, а еще — все уже знали про нас с Эриком. Как и откуда, если ни я, ни Филипп ничего никому не рассказывали — для меня загадка. Может, кто-то из полицейских проболтался? Или это особенность театра такая — всем про всех все известно, как в нашей деревне? Уж точно не знаю.

Зато теперь Эрик мог свободно ходить наверху, в смысле — по театру. И его никто не обижал, даже наоборот — жалели и ругали Жерара. А еще — Эрик очень удивился, что за ним оставили право носить маску, ну, то есть, что никто не требует у него перестать ее носить или просто показать лицо.

Сейчас он стоял рядом со мной за кулисами. Это уже что-то вроде традиции: он смотрит, как я пою, иногда жестами показывает мне, как лучше вести партию. С учетом того успеха, который мне сопутствовал в последнее время, дядя Колетти решил дать мне роль Аиды. Опера была написана не так давно и сейчас пользовалась повышенным вниманием. Хотя, как по мне, все совсем по дурацки в конце получилось, потому что Аида повела себя, как идиотка. Нет, ну правда: идти умирать вместе с человеком, который приложил все усилия для того, чтобы ты осталась жива — это уже не любовь, а самое настоящее предательство по отношению к нему, ведь он же готов был все, что угодно отдать, чтобы она освободилась и сбежала. По-правильному, надо было почтить память Радамеса, назвать Радамесом своего сына, а лучше — нескольких и воспеть его доблесть. Ну, или как принято говорить у европейцев, сделать все, чтобы он, глядя с этих их небес, не пожалел о том, что спас ее, то есть быть достойным вождем своего народа, справедливой и мудрой правительницей… Ну, или просто хорошей скво, если у них там нельзя было правительницей быть.

А вот такая вот какая-то дурацкая логика… А, да. Какая может быть логика у скво из опер…

— Жози, твой выход, — над ухом раздается предупреждение. Я выхожу в центр сцены. И начинаю петь свою партию. Потом ко мне должен присоединиться Радамес, но вместо него я вижу за кулисами какую-то возню и не вижу Карлоса. Вспомнив, что не видела его сегодня весь день, начинаю подозревать неладное. Ладно, если даже он не придет: мне надо будет допеть свою партию и, поклонившись, убраться со сцены, а со всем остальным разберется Колетти или кто-то другой: Карлосу найдут замену, возьмут перерыв на пятнадцать минут, а зрителям в это время покажут какой-нибудь из общих номеров. Так всегда делали, когда происходили какие-то ЧП, а в опере они происходили постоянно: периодически накрывалось освещение, иногда возникали проблемы с капризами актеров (особенно это было актуально в те времена, когда на сцене властвовала «мадам Карлотта»)…

Но в нужный момент за моей спиной раздается-таки голос, напевающий партию Радамеса. Мне нельзя оборачиваться, но этот голос я узнаю из тысячи других. Эрик? Стоп, что он тут делает?! Он вообще с ума сошел? Он ведь не может вот так вот… Его ведь приходится каждый раз, когда отходим далеко от театра, за руку держать. Тут театр, конечно, но ведь кругом много незнакомых людей, сидящих в зале и смотрящих прямо на него… Когда приходит момент обернуться, я вижу, как дрожат его руки, нервно сжимаясь в кулаки. Но голос все так же уверенно тянет ноты. Зрители в зале изумленно притихли и, казалось, даже забыли, как дышать. Ну да, если он умудрился научить красиво петь человека, который несколько месяцев назад даже не знал, как ноты выглядят, то можно только догадываться, какое впечатление на сцене производит он сам…

Когда мы оказываемся за кулисами, я сразу же обнимаю его и с тревогой смотрю на побелевшие губы.

— Все хорошо, — тихо, но уверенно произносит он. — Я просто…

— Карлос так и не появился. Выпускаем дублера, или… Может, вы допоете? — как-то неуверенно спрашивает у Эрика Колетти, уже находящийся за кулисами.

— Хорошо, — он с готовностью кивает.

— Эрик, но… — пытаюсь возразить я.

— Я справлюсь, — он глядит на меня своими странными светло-карими глазами и нервным движением поправляет маску на лице. — Я справлюсь.

После каждой его арии зрители вскакивают со своих мест и долго апплодируют. Это вселяет в довольно робкого обычно Эрика странную эйфорию. Но после выхода на поклон он привычно исчезает и никто не может его найти. Я-то знаю, что он спрятался в моей гримерке, но никому не выдаю, где он находится. Журналистов привычно оставляю на дядю Колетти: сама я так и не привыкла общаться с ними за то время, что выступаю на публике. Филипп еще сказал, чтобы я держалась от них подальше, а то они каждое мое слово переврут двадцать раз и в итоге получится совсем не то, что я сказала. Ну а Эрик, понятное дело, и вовсе не умел с ними общаться…

Открывая дверь гримерки, я понимаю, что внутри уже находится чей-то ключ. Стукнув в дверь пару раз, сообщаю, что это я. Не проходит и минуты, как мне открывают дверь и на руках затягивают внутрь. Прежде, чем я успеваю что-то сказать, Эрик кружит меня по комнате, смеясь и что-то говоря. Опускает на диван, начинает жестикулировать. Речь немного бессвязная, но это скорей от радости, чем от страха. Он сообщает, что приготовил нам чай. Понимаю намек и достаю с полки заначенную банку с шоколадно-ореховой пастой.

Это у нас с ним общая черта: мы оба жуткие сладкоежки. К тому моменту, как в дверь начинает стучать дядя Колетти, мы уже успеваем сжевать по три бутерброда и обсудить тот фурор, который произвело наше совместное исполнение.

— Открыть? — уточняю у Эрика я. Самой мне больше всего хочется сделать вид, что в гримерной никого нет, но в глубине души копошится червячок сомнений. Вдруг Колетти собирается сказать что-то важное?

— Открывай, — мрачно выдыхает он.

Я открываю дверь и меня едва не сбивает с ног дядя Колетти.

— Где он? О, боже, вы действительно здесь. Это было… Божественно! Великолепно… Так, а это что еще такое?!

При виде бутербродов с шоколадно-ореховой пастой, оба ингредиента которой считаются запретными для вокалистов, дядя Колетти нервно дернул глазом.

— Бутербродики, — отозвалась я. — Вам намазать?

— А… Кхм… Ты с ума сошла, Жозефина! Потеряешь голос и тогда…

— Ну, я же не потеряла голос, когда вы меня заставили жить в кладовке с мышами, тараканами и кучей пыли! И, кстати, не потеряла его, когда ваша жена меня гоняла то в сырые подвалы, то под проливным дождем в магазин, то еще куда-нибудь при условии, что у меня не было даже приличной одежды, — возмутилась я. — Уж думаю, что шоколадная паста с орехами — это меньшее из всех зол, что выпали на долю моих голосовых связок.

От моей отповеди дядя Колетти посерел и, осунувшись, опустил голову. В последнее время, видимо, после разговора с Филиппом, дядю отчетливо начала мучить совесть за то, как он обходился со мной те несколько месяцев. Верней, как позволял обходиться с родной племянницей тете Карлотте.

— Ладно, о чем вы хотели со мной поговорить? — Эрик мягко взял меня за руку, потянув на себя так, чтобы я оказалась у него на коленях. Собственническим жестом обхватил меня за талию одной рукой, а другую положил мне на коленку. Сейчас я почувствовала от него какую-то странную злость и… Видимо, все дело было в той обиде, которую Эрик волей-неволей затаил на остальных людей за то, что ему пришлось так долго быть одному. Он словно говорил сейчас дяде Колетти что-то вроде «ага, смотрите! Даже вашей племяннице вы не нужны». Самое жуткое, что Эрик действительно прав — не нужен. К дяде Колетти я даже жалости не чувствую, потому что он сам виноват, что все так произошло. К тому же, это из-за него на дом Эрика напали жандармы и ему пришлось переживать все то плохое, что произошло в доме на другом конце Парижа.

— Эрик, а скажите… Вам не хотелось бы продолжить выступления в Опере? Если вы не возражаете, то мне хотелось бы заключить с вами контракт…

Как по мановению руки перед Эриком вдруг оказывается пачка бумаги. Достав из кармана карандаш, мужчина принимается вертеть его в руках. А, нет, он его не вертит. Он делает на салфетке небольшой карандашный набросок, в котором изображает моего дядю в костюме Мефистофеля из «Фауста». Уловив аналогию, я прыснула, а дядя подался вперед, чтобы посмотреть, над чем это мы смеемся. Мы ему, естественно, не показали. Вместо этого Эрик взял в руки контракт и потянулся за моей сумкой, которая висела на спинке кресла.

— Пожалуй, я почитаю дома. И заодно покажу своему другу, который разбирается в таких вещах. Полагаю, что мы договоримся сотрудничать на взаимовыгодных для нас обоих условиях, — Призрак Оперы широко улыбнулся и крепче прижал меня к себе. Всем своим видом мы принялись выражать тоску, стараясь намекнуть дяде, чтобы он убрался уже из моей гримерки и дал нам спокойно допить чай, пока он не остыл.

К счастью, дядю окликнули из коридора, иначе кто-то из нас точно бы не выдержал и послал его в такие углы прерий, куда даже койоты не заглядывают.

— Наконец-то ушел, — я с облегчением вздохнула.

— И не говори, — Эрик задумчиво принялся перебирать мои пряди. Неожиданно вытащил шпильки из пучка, в который я убирала волосы, чтобы можно было надеть сверху парик. Растрепал пряди у висков.

И неожиданно, но в то же время — как-то ожидаемо потянулся к моим губам. Отвечаю на поцелуй, от которого по всему телу пробегает странная дрожь. С губ срывается невольный стон, когда он словно невзначай проводит рукой вдоль моего тела. Дальше картинка смазывается — мое тело почему-то на какой-то момент вышло из-под моего контроля, и очнулась я только тогда, когда наполовину расстегнула рубашку Эрика, а он стащил с меня тунику.

— Что ты делаешь? — тихо спросила я, хотя понимала, что именно он делает. Понимала и чувствовала, что ему хотелось со мной сделать сейчас, пользуясь тем, что мы в этой комнате одни, а двери закрыты.

— Я… — Эрик, уже расстегивающий одной рукой мою тунику, внезапно остановился. Его взгляд стал мрачным и тяжелым, почему-то в этот момент стал похож на взгляд Жерара и мне стало неприятно. — Я понял, — глухо и мрачно произнес он, — отодвигаясь от меня.

— Слушай, — я придвинулась к нему ближе и положила руку на плечо. Эрик нервно вздрогнул, сжав руки в кулаки и наклонив голову.

— Прости, прости… Я… Я сам не знаю, что это… Как это… Я не знаю, что на меня нашло, я…

— Все нормально. На счастье, у меня явно меньше проблем с самоконтролем. Просто, Эрик… Я не признаю эти ваши европейские браки, всю эту муть с церковью и прочей… кхм… атрибутикой. Но рассказывать сыну или дочери что-то вроде «ты появился/лась потому, что мы с твоим папой психанули на выступлении, потеряли над собой контроль и отсношались на полу моей гримерной»… Это мой первый раз Эрик. Хочу, чтобы это было как-то… Красиво, а не вот так. Ну, знаешь, одежда, прическа, свечи, приятно пахнущее постельное белье… Даже у тех, кого твои сородичи считают дикарями, это — целый ритуал, а не…

Чужой палец лег на мои губы.

— Я тебя понял, — своим привычным, чарующим, бархатистым голосом произнес Эрик. — И я с тобой согласен. Насчет того, что только что…

— Да просто забудь. Мы оба были не в себе. Налей еще чаю, ладно? Я пойду, переоденусь.

Договорив это, я скрылась за ширмой. Обхватила себя за плечи руками и глубоко вздохнула. Да уж… Теперь я понимаю, почему женщины так реагируют и почему они так стонут. Голос внутри меня требовал выйти, стянуть наконец с Эрика рубашку и прямо сейчас потребовать продолжения. Останавливало то, что это все равно будет как-то… неправильно, что ли. И что нам обоим стыдно будет это вспоминать.

Когда я вышла в гримерную, ничто уже не напоминало о присутствии Эрика буквально пару минут назад. Только моя чашка была наполнена до краев. Глубоко вздохнув, я залпом выдула чай, зацепила с блюдца последний бутерброд и, жуя на ходу, направилась в сторону своей спальни.

Эрика после этого разговора я не видела два дня. А потом он появился, как ни в чем не бывало, во время одной из репетиций. И с ним был дядя Колетти, который сказал, что теперь Эрик будет в труппе, потому что Карлос, как выяснилось, банально бросил нас, уехав работать в Рим. Как-то некрасиво поступил, ведь ладно просто на работу уехать, так все-таки предупреждать же надо, чтобы замену успели найти, а не исчезать накануне спектакля.

И следующий месяц превратился для нас с Эриком в рутину. Оживляли ее лишь выступления и совместные посиделки в гримерке после них. Мне казалось, что после того, что произошло, он старается держаться дальше от меня. Может быть, так и правильно пока что: почему-то внутренний голос подсказывал, что лучше сейчас ни о чем его не спрашивать и ничего не выяснять, сам разберется, не маленький ведь, правда?

Дяде Колетти пришлось удвоить нам обоим гонорар. Остальным из труппы тоже вроде бы подняли зарплату, но точно я не знаю: финансовые темы, что удивительно, никогда не обсуждались друг с другом. Насчет наших гонораров… Тут Филипп постарался, никак иначе. Но это было справедливо, ведь на билеты на постановки, в которых мы пели, раскупались в первые два часа с момента начала продажи.

Журналистам информации не обломилось, что удивительно. Наверное, в труппе поняли: чем меньше знают про Эрика чужие, тем больше к нему интереса. Кого только не представляли под маской! Самыми распространенными слухами были «достоверные сведения» о том, что под маской скрывается представитель аристократии, который не может открыть инкогнито, но при этом хочет явить миру свой талант. Эрика, судя по всему, это устраивало. Ну и меня тоже.

После очередной «Маргариты» мы сидели уже в его гримерке и привычно грызли бутерброды. В последнее время шоколадно-ореховую пасту кто-то повадился прятать, а из буфета пропали вдруг все сладости, содержащие орехи и шоколад, а также все мороженое. Видимо, дядя Колетти всерьез беспокоился из-за наплевательского отношения нас с Эриком к голосам. Несколько раз он порывался говорить с нами на эту тему, но мы лишь отмахивались. Серьезно?! Я плавала в ледяной воде горных рек, спала на голой, между прочим, земле, так как нам во времена обучения у шамана даже одной циновки на шестерых не выдали, а Эрик вообще всю жизнь прожил в сыром подвале и, кстати, продолжает там жить.

— Жози, я хотел бы поговорить с тобой насчет… — Эрик сбился с мысли и глубоко вздохнул.

— Насчет нашего разговора? — привычно прямолинейно уточнила я, хотя, наверное, заикалась сама не хуже Эрика. Жопа койота, да это будет сложней, чем самая тяжелая охота!

— Да и… Если у тебя нет планов на завтрашний вечер и если ты все еще хочешь, чтобы… — Эрик так и не произнес «мы переспали», потому что это было явно не в его стиле: подобной прямолинейностью он от меня еще не заразился.

— Итак, если я еще этого хочу, то…

— То завтра вечером я приглашаю тебя ко мне на романтический ужин, — шея и видимая часть лица густо покраснели. Прищурившись, я, кажется, разглядела пар, идущий из его ушей.

— Ага. Я приду. Тогда до завтра? — уточнила я и, не дождавшись ответа, выскочила из гримерки. Быстро пробежав по коридорам оперы и заперев за собой дверь спальни, я достала из шкафа с одеждой платье цвета слоновой кости, которое было немного похоже и на первое платье, которое дал мне Эрик несколько недель назад, и на тот жмущий ужас, что был на мне в момент его признания. Верней, в момент, когда я вытянула из него признание.

Следом за платьем появилось белье, выбранное мною в одном из магазинов еще три дня назад. Я ведь знала, что в итоге разговор к этой теме вернется. Кстати, Филипп рассказывал мне о том, что дядя Колетти настучал ему про то, что Эрик меня совращает. На что я заметила, что скорей уж совращаю я его, но, как и полагается приличному человеку, мыслей своих вслух не произнесла. Правда, Филипп, кажется, и так все понял, потому что лишь усмехнулся в ответ на мое молчание тогда.

Последующее утро я возилась с журналами, пытаясь выбрать наиболее подходящую для такого случая прическу. Кажется, теперь я понимаю, почему европейские скво так возятся с одеждой и волосами. Странно, но когда я укладываю волосы, руки немного дрожат. Успокаивает меня лишь то, что Эрик мандражирует наверняка ничуть не меньше.