Сага о Сакши́. Книга 3. Последний удар сердца (гет)

— Специальным указом его величества императора её величество императрица обвиняется в попытке убийства государя и до вынесения приговора помещается в условия особого тюремного заключения: всем, кроме узкого круга лиц, запрещается входить в камеру, разговаривать, приближаться, прикасаться к императрице, помогать ей или причинять вред. Каждый нарушитель указа подлежит немедленной казни...

Согласно тому же указу, любой, кто осмелится хотя бы заикнуться о происшедшем за пределами дворца, лишится языка.

Стоя около решётки камеры, специальный императорский клерк донёс содержание указа до императрицы, поклонился и ушёл.

Вилан сидела на куче соломы, прислонившись спиной к стене и разглядывая солнечные пятна на полу. Сквозь узкое высокое забранное решёткой окошко лучи пронизывали камеру до противоположной стены, но, кроме этого пространства, во всех углах лежал полумрак. По крайней мере, тут было сухо и тепло. Она не могла не улыбнуться, узнав, что это темница Хань Лин Тая. Обольщаться не имело смысла: для неё её выбрал не Бай Лин, а Жу Лань, который, как и Сунь Чжао, хоть и не понимал её поступка, но всей душой ей сочувствовал и оберегал, как мог. Как Бай Лин сказал тогда: "Господин Хань Джун обманом проник в мой дом, пренебрёг гостеприимством и напал на меня с оружием...". Она поступила так же и теперь на месте тех двоих. Заговор против государя, а значит, против государства.

Что с ней сделает Бай Лин? Неважно. Он бесконечно далеко, между ними выросла такая стена, которую не способно пробить и разрушить ничто. Стоит ли ждать от него пощады? Вряд ли. Во всяком случае, если бы он помиловал и простил её после такого, Вилан бы разочаровалась в нём навсегда. Должно быть, он вне себя от её предательства. Это ещё не ненависть, она придёт позже. Он хотел выслушать её. Даже испытывая невыносимую боль, он принял её и пытался дать возможность всё объяснить. Вилан знала, что он простил бы, если бы она рассказала всё, как есть. Но она не могла. Не могла, и всё тут. Физическая боль ничто в сравнении с душевной. Со временем эта боль разъест его душу до такой степени, что он возненавидит её по-настоящему. И вот тогда он вынесет свой приговор.

Сунь Чжао и Жу Лань тоже пытались выспросить у неё причины её лиходейства, но она не могла сказать даже им. Никому. Ни слова.

Сидя на соломе и закрыв глаза, Вилан позволяла мыслям вяло течь, не сдерживая и не отгоняя их. Это душевное оцепенение появилось четыре дня назад, когда... Тогда. Тогда её жизнь рухнула. После того что с ней произошло, все слова перестали что-нибудь значить.

Она не беспокоилась за Бай Лина. Он окружён лучшими из лучших, он умеет находить таких. Когда в последний раз они виделись, он был белее снега. Но там, наверху, найдётся кому позаботиться в нём. Она сделала для него то немногое, что могла: совершив над своим телом настоящее насилие, в момент выстрела чуть-чуть сдвинула прицел, и стрела вонзилась не в сердце, а в сторону.

Вот что самое страшное: потерять власть над своим телом, утратить собственную волю. Стать чужой куклой на верёвочке. И не иметь возможности рассказать об этом. Теперь в глазах всех она несостоявшаяся убийца императора.

Вилан на минуточку вспомнила свой дом в облаках. Отца, маму, братьев. Вспомнила Мальви. Раньше она могла улететь. Теперь не может. Она могла бы связаться с родными, передать послание через ветер. Теперь и этого не может. Потому что тот, кто подчинил её своей воле, предусмотрительно лишил её этих способностей. Да и что передать им? До чего она дошла и где оказалась? Покатилась по наклонной прямой, а её кто-то должен выручать, рискуя жизнью?

Как будто всего этого мало, к ней вошёл главный придворный алхимик и принёс какую-то гадкую жидкость в бокале: волей императора приказано выпить. Вилан усмехнулась, думая, что её одарили отравленным вином, что это конец — бесславный и тихий. Но нет, позже поняла, что это какой-то отвар, блокирующий её способности. Надо же, какие они все догадливые. И вот она уже ни на что не способна, кроме как сидеть здесь и ждать своей участи.

Потом явился Сунь Чжао. Больше он ни о чём не спрашивал, только попытался напоить и накормить. Вилан не хотелось, после зелья тело стало слабым и безвольным, клонило в дрёму. Но он настоял, пришлось покориться. Первый генерал осторожно и ласково поддерживал и помогал ей. Видимо, запрет на разговоры распространялся и на него. Во всяком случае, он и без слов выражал ей сочувствие. Дорогой друг, столь же бессильный что-либо понять и изменить, как и все они.

Оставшись одна, Вилан снова уставилась в противоположную стену. Она не вспоминала прежнюю жизнь с Бай Лином. Та жизнь осталась словно бы за стеклянной стеной. Даже любовь осталась где-то там, позади, как нечто утраченное и утратившее смысл. Сейчас нельзя думать об этом. Да и не стоит.

Кругом стояла незыблемая тишина. Поблизости не было ни души. За это стоило поблагодарить. Неожиданно Вилан глубоко вдохнула, но лёгкие, вместо того чтобы расправиться, наоборот, сжались, выдох превратился в рыдание, по щекам побежали слёзы. Это плакало тело, а душа застыла, оцепенела, замерла. И только в самой глубине появился страх — увидеть Бай Лина снова, услышать его голос, почувствовать рядом с собой. Лучше умереть.

Невыносимо хотелось спать, но Вилан чувствовала, что засыпать нельзя, потому что, скорее всего, она не проснётся. Сон — это смерть. Хотя, может быть, это и спасение тоже. Она больше ничего не может сделать для него. И для себя. Сон — это начало конца, сдача без сопротивления, самый лёгкий путь. Это будет означать, что враг вышел победителем.

Собрав силы, Вилан встала и прошлась по темнице. Остановилась под окном. Там, снаружи, кипела жизнь. Жизнь была во всём и всем. Её охватил озноб, стало холодно, лёгкий шёлковый наряд не грел. Солнце сменило своё положение, лучи сместились, день клонился к вечеру, коричневый полумрак опустился на пол.

Может быть, ничего не случится, если она немного поспит. Эта постоянная сонливость изводила её. Вилан вернулась на свой ворох соломы, прижалась спиной к стене и закрыла глаза. Зыбкие волны сизого тумана подхватили её и принялись качать и баюкать. Временами она чувствовала прикосновения чьих-то рук. Кто-то подносил чашку к её губам. Стало холоднее, потому что, расслабившись, тело отдавало немногое имеющееся тепло. А через некоторое время кто-то укрыл её чем-то тёплым и мягким.

На несколько мгновений Вилан пришла в себя, и её тут же снова напоили зельем. Этот дурман лишал воли сам по себе, внушал чувство бессилия и опьянения. Пойло на вкус было как вода из болота. Потом снова всё зашумело и поплыло перед глазами, Вилан подхватил и понёс какой-то поток. Периодически хлебая эту болотную жижу, она всё больше теряла власть над телом и то тонула в забытьи, то выныривала из него, как из воды. Она всё хотела обернуться назад, посмотреть, что за спиной, но некто, кто держался позади, мешал, стискивал её голову и поворачивал вперёд. А ей нужно было увидеть, вспомнить...

Когда в горло полилась чистая прохладная вода, она сумела разлепить тяжёлые веки.

— Кто тут?..

— Ваше величество... Простите... Так надо...

Жу Лань. Это Жу Лань. Вилан попробовала сказать ещё что-то, но язык не слушался, а тело совсем закоченело, даже сквозь грёзы она чувствовала дрожь. Внутри её тела словно перетирались осколки ледяного битого стекла, раня каждую клеточку. И это не из-за отвара. Это что-то другое.

В конце концов, Вилан решила больше не сопротивляться потоку. Какой смысл? Лучше сосредоточиться на том, что там, за спиной, на том, что память так усердно прячет...

Эта девушка... Вилан так и не удосужилась запомнить её имя. Она помогала своей госпоже делать причёску. Из ларца, подаренного Ло Фэном, она вытащила узорчатую чудесную шпильку для волос. Шпилька была чудо как хороша: выточенная из морозно-белого нефрита, она казалась почти прозрачной. Служанка восхищённо разглядывала украшение, желая посмотреть его на повелительнице, воткнула шпильку в волосы Вилан. После этого единственное, что осталось в голове Вилан, — это непреодолимое желание подняться на ноги, покинуть дворец ФанСинь и выйти из города.

Она так и сделала. Рядом шла служанка. Никто не помешал им, даже стражники у Западных ворот. Тело двигалось само, словно жило собственной жизнью, а душа застыла в полной неподвижности. Осталась только внутренняя пустота и убеждённость, что всё идёт как до́лжно.

Выйдя за ворота, они углубились в лес, дошли до камня, на котором кто-то сидел. Этот кто-то со словами "Моя любимая госпожа пришла!" погладил её по щеке, а потом без всякого предупреждения, безо всякой жалости убил прислужницу императрицы... Что было дальше, Вилан не помнила.

Её долго не поили зельем, так долго, что Вилан снова начала приходить в себя: слышала шаги, чей-то голос, другие звуки. Кто-то совсем рядом сказал:

— Нельзя больше поить её этой гадостью. И так не сбежит...

— Император будет недоволен, если узнает...

— Императору нет до неё дела... Но если она умрёт, тогда действительно не сносить головы...

Вилан попыталась приоткрыть глаза. Сколько прошло времени, когда в последний раз она на что-то смотрела? Месяцы? Годы? Зрение, наверное, тоже ослабло, как тело и мозг. Она увидела только серые очертания фигур в темноте. По голосу один из них — И Лей, врачеватель императора. Второй — Жу Лань, его голос она знала превосходно. Неужели он осмелится нарушить волю Бай Лина и перестанет поить её этой отравой?

Явилась какая-то женщина, раздела её и тщательно вымыла тёплой водой. Это было приятно, но холодило ещё сильнее. Вилан давно забыла, что такое нормальная температура тела. На неё надели чистую одежду, тщательно причесали ещё влажные волосы. Неужели Бай Лин наконец придумал для неё кару и её готовят для того, чтобы представить на его суд? Или всё это делали с ней и раньше, пока она лежала в беспамятстве?

После ухода женщины пришёл Сунь Чжао и, осторожно приподняв так, чтобы спиной она опиралась на его плечо, напоил прохладной водой, а потом стал кормить кашей. Вилан пробовала отвернуться, но мышцы затекли, онемели и не слушались. Она только поражалась тому, во что превратилась, и конца падению, похоже, нет. Из уголка глаза скатилась и упала слеза.

— Ваше величество... Как вам помочь? — зашептал ей в ухо генерал Сунь. — Если бы я умел...

Вилан до смерти устала от холода, опустошения и бессилия. Но он чем мог ей помочь? Ничем. Она опустила ресницы и в один миг увидела прекрасные алые глаза императора Ло. "Сделаешь это для меня?". О чём он просил? И почему позади него стоит, улыбаясь, Су Лу? Она как дерево, старое сухое дерево — ствол ещё крепкий, а внутри труха и пустота. Порой и вовсе исчезало всякое представление о себе. И тогда оставались только жажда и холод.

Вилан знала, что умирает, что осталось недолго. Собственно, это вопрос времени. Почти постоянно она находилась в глубине себя, оттуда думалось легче. Ло Фэн всё-таки добился своего. Убийца его невесты и сородичей почти наказана. Что будет с Бай Лином? Наверное, окончательно станет его слугой, если это входит в планы владыки Веньяна.

Дело не только в дурмане. А в том, что драконьи чары постепенно лишали жизненных сил, высасывали по капле. Всё сломано, всё разрушено, и разрушения необратимы. Дольше оставаться в живых не имеет смысла. Пора принять решение. Смириться. Но прежде нужно попрощаться. Вилан уже не чувствовала былого ослепления, теперь Бай Лин был близок по-иному. Он всё равно не поймёт, потому что она по-прежнему не может объяснить своего преступления против него. Не может, потому что не сумеет выговорить ни единого слова о том, что было в Ледяном дворце, не одолеет повеления молчать. И потому все так и будут думать, что она неблагодарное чудовище.

Впрочем, кое-кому из охранников это соображение не помешало попытаться протянуть к ней руки, попытаться воспользоваться её сломленностью. Как ни странно, в этот раз тело не подвело: Вилан ударила его с такой силой, что мужчина отлетел к тюремной решётке. После этого её заковали в кандалы. Что сталось с несостоявшимся насильником, она так и не узнала. "Приходи проститься! — шептала Вилан, надеясь, что воздух сумеет каким-нибудь образом достучаться до невообразимо далёкого Бай Лина. — Сейчас. Приходи сейчас. Я жду...".

Сунь Чжао маялся от чувства вины за то, что не знал, как сообщить Мальви, что случилось в её отсутствие. Как дать ей знать? Уж она-то что-нибудь придумает. Но как? Разговаривать с ветром он не умел. Написал письмо, но оно так и осталось лежать на столе. Самому полететь в Небесную Гавань значит самовольно отлучиться из дворца. Император не позволит позвать на помощь. В последние дни из-за его чудовищного настроения полетело столько голов, что придворные, советники и чиновники шарахались и жались по углам безмолвными призраками, только бы ничем не заслужить "внимания" его величества, от которого теперь в ответ на малейшую оплошность можно было ожидать лютой расправы.

Жу Лань в силу своего нового чина больше Сунь Чжао не подчинялся, и отправить его с поручением было уже нельзя. Да он и сам не мог бы исчезнуть без высочайшего дозволения. В конце концов, первый генерал объяснил своему новому помощнику, как примерно добраться до Небесной Гавани. Ему надлежало сообщить обо всём одной только принцессе Мальви и никому больше. Помощник отсутствовал несколько дней, а вернувшись, доложил, что её высочество отбыла в Страну Зелёных Холмов по приглашению короля Эллана, который всё-таки сменил гнев на милость и разрешил дочери повидаться с ним. Войти туда нельзя, он пробовал. Хоть всю жизнь там просиди, Холмы не отворяется.

Сунь Чжао и Жу Лань придумали сотню планов по спасению императрицы и её примирению с супругом, и все их безжалостно отмели, потому что ни один не годился. Оставалось только ждать развязки или какого-нибудь удобного случая.

"Приди... Приди... Я так жду тебя... Прямо сейчас... Прощаться... Ты нужен... Ты так нужен...".

Это шелест листвы. Из глаз императора скатились слёзы. Даже повернуть голову стоило невероятных усилий. Каждое движение причиняло страдания. Остриё стрелы упорно следовало к сердцу. Он лежал на кровати, почти уничтоженный, не зная, что лучше, — оставаться в сознании или позволить себе соскользнуть в кромешную милосердную тьму беспамятства. Шёпот листвы так похож на её голос. Голос женщины, которую он возненавидел до дрожи, ненависть к которой взращивал, как бесценный цветок, и поливал ядом обиды и горечи, боясь сорваться и бегом броситься к ней. Грань так тонка. Броня этой ненависти такая хрупкая... Меньше полугода прошло... Меньше полугода, как они снова встретились и снова поженились. В эти месяцы они были так счастливы... Он был счастлив. Она казалась счастливой. Он сделал её императрицей, чтобы у неё не было сомнений, что он ставит её превыше всех самых прекрасных женщин в мире. Через пять месяцев она попыталась его убить, как и предсказывал Ло Фэн. "Она уже убила шестерых драконов. Понимаю, они мои, а не ваши, иначе вы бы смотрели на это по-другому. Но если однажды она решит убить ва́с, вы будете жалеть её по-прежнему?". Лучше бы убила.

"Приди... Я жду...".

— Закройте окно! — велел он, отворачиваясь. Из-под ресниц упала ещё одна слеза. Можно ли понять то, что она сделала? Как понять, если с тех пор не проронила ни слова, не произнесла ни звука? Как понять такое предательство! "Вилан, как ты могла?.. Чего бы ни попросила — получила бы всё. Я не мог только одного — отпустить тебя. Если это вина, за которую подло убивают, что ж. Значит, теперь между нами ничего нет. Мы чужие. Видимо, всегда были. Теперь каждый сам по себе. Плати за то, что совершила, сама. Отныне я тебя не знаю".

Сколько возможностей у неё было, чтобы убить его! Бай Лин никогда не проверял на наличие ядов еду и напитки, которые ему готовила Вилан. Никогда не поднимал щит перед ней, потому что доверял всецело. И потому что она могла обжечься, не видя его, не обладая драконьим зрением... Теперь сквозь слезы он смеялся над собой, над своей доверчивостью. Полюбил первого, кто проявил к нему доброту, раскрылся, обнажил слабые места. И вот она — цена доверия?

Две недели прошло. Две недели, как пообещал забыть. Вырвать из сердца. Проще вырвать само сердце. От каменной брони оторвался новый кусок. Когда предаёт кто-то, не имеющий никакой ценности, не вызывающий добрых чувств, такое предательство принять легко. Просто действуешь по обстоятельствам. Предательство близкой души чудовищно. К этому нельзя привыкнуть.

"Не каждый может испытать свою крепость до конца. Этот путь тяжел и страшен, идущий им умирает и воскресает раз за разом, познаёт предательство и боль...".

Бай Лин оплакивал свою поруганную, опозоренную, растоптанную любовь... Он ненавидел Вилан. И ненавидел себя. За то, что обманулся в ней. За то, что полюбил ее той самой больной, безумной, иступленной любовью, которую предсказала ему мать. За то, что не может вырвать из души эту женщину. За то, что не может разорвать связь с ней. Даже теперь не может.

Клялась, клялась ведь — и как жена, и как подданная. Сердце теплеет от каждой мысли о ней. До сих пор. Но она — подданная. По закону, за попытку убийства императора полагается смерть. Казнят и за меньшее. А как казнить её?

Собирая остатки гордости, Бай Лин гнал от себя мысли о Вилан. Ви осталась в памяти, в их общем прошлом. А в подземелье заперта Вилан. И это две разные женщины. Она права: нужно очнуться от грёз, подумать о себе. Мечты — это обман. Любовь — это обман. Тогда, она сказала, он сможет прожить ещё немного. Зачем? Что за мука эта проклятая жизнь. Хоть бы уж и правда скорее конец.

Одиночество обрушилось на Бай Лина как горная лавина. "Я скоро уйду. Отпусти...". "Нет, ты не уйдёшь. Никуда не уйдёшь и не улетишь! Если ненавидишь меня настолько, чтобы убить, то и мне незачем любить тебя. Но ты всё равно останешься здесь!". Если бы можно было заменить казнь на пожизненное заключение, и так, чтобы точно не сбежала, он бы пошел на это. Как должна ненавидеть его Вилан, чтобы решиться на убийство, да ещё при свидетелях. За что? Что он сделал такого, что заслужил её ненависть? Неужели он в глазах Вилан представляет угрозу её сородичам? Или она не поверила, что он не отдаст её Ло Фэну? Вопросов было слишком много. Можно было бы потребовать объяснений у Вилан, но сейчас он не мог и не хотел её видеть.

Он безо всяких угрызений совести согласился на предложение И Лея поить Вилан дурманящим напитком. Так она не сможет избежать наказания. Не сможет сбежать и быть счастливой где-нибудь, а его оставить раненым и с разбитым сердцем, посреди осколков того, что прежде было жизнью. Идея лекаря была такой логичной... Так странно, что Вилан не улетела сразу же после своего покушения. Её тогда ничто не держало. А теперь, даже если захочет, не сможет. Как бы не так. Пусть они лучше умрут оба.

Чем больше Бай Лин думал о Вилан, тем более разбитым и жалким себя чувствовал. Это совсем не дело, разлёживаться нельзя, слишком многое от него зависит. Впереди война, и есть ли в его жизни Вилан или её нет, это ничего не меняет. Он много раз пытался достать коварную стрелу из своего тела и каждый раз понимал: ему это не по силам. Не в этот раз.

Бедняга И Лей и его подручные перепугались, когда повелитель потребовал применить всё врачебное искусство, чтобы поставить его на ноги. Шутка ли — жизнь императора. Одна ошибка — и Юшэнг лишится своей надежды, а вся вина падёт на них.

— Достаньте её из меня! — кашляя кровью, прохрипел Бай Лин.

— Ваше величество, ваше тело может не выдержать... Что, если вы умрёте?

— И так умру.

— Но такой риск... Что, если?..

— Доставайте! Ну же!

— Это займёт много времени. И, возможно, будет очень больно, — сдавшись, предупредил И Лей.

— Делай.

И Лей никогда бы не стал доверенным врачом его величества, если бы, несмотря на молодость, не умел многого. Он был сведущ не только в снадобьях и бинтах, но и во многих секретных энергетических и магических практиках, поскольку в прошлом был учеником знаменитого мудреца-отшельника.

Чтобы рассмотреть то, чем поражен Бай Лин, он погрузил повелителя в глубокий сон. Проще, конечно, было бы порасспросить императрицу. Уж она-то наверняка знает, чем именно пыталась убить его и как обезвредить своё оружие. Сам И Лей был за то, чтобы вообще допросить её хорошенько, может быть, даже с пристрастием. Нельзя. Приказ его величества недвусмыслен: даже заговаривать с ней нельзя. Генералы и те побаиваются словом перемолвиться с этой гадиной, а уж лиц, ближе их, к императору нет. Кроме упомянутой гадины. Интересно, как долго она ещё останется супругой его величества?

Заглянув в "тонкие" поля Бай Лина, И Лей с удивлением воззрился на некую сияющую холодным голубым блеском "каракатицу", уютно расположившуюся внутри грудной клетки владыки и захлестнувшую щупальцами рёбра. Три щупальца устремились к сердцу. До него ещё оставалось некое пространство, но И Лей понимал, что, на самом деле, это вопрос недолгого времени, когда каракатица обовьётся вокруг сердца всеми щупальцами. Это не настоящая стрела. Это энергоудар.

Пока что он не знал, что делать. И Лей, вынужденный каждый день навещать жёнушку императора, отправился к ней, пожалуй, впервые пожалев о своей идее опаивать её. Но что делать — сам предложил. Там он застал подхалима Вилан — Жу Ланя. Он не сомневался, что новый второй генерал тоже метит в любовники её величества. Прямо напасть какая-то. Иначе с чего бы он улыбался ей так светло и мило?

Раздражение И Лея только усилилось, когда Жу Лань небрежно, скрывая истинное отношение к преступнице, произнёс:

— Нельзя больше поить её этой гадостью. И так не сбежит...

— Император будет недоволен, если узнает... — сквозь зубы процедил И Лей.

— Императору нет до неё дела... Но если она умрёт, тогда действительно не сносить головы...

Если она умрёт... Лучше бы умерла месяц назад! Как вообще могло владыке, да хранят его боги, прийти в голову жениться на ней вторично вместо того чтобы аннулировать свой брак и взять в жёны на драконицу (что драконица в силу разных причин точно так же могла бы желать ему смерти, целителю в голову отчего-то не приходило)?

Где-то рядом шумела вода. Ненавязчивый плеск и прохлада посреди неподвижного и какого-то неживого воздуха.

Бай Лин стоял на берегу неширокой речки. Он прикинул, что от берега до берега, засыпанных серой обкатанной галькой, не больше шестидесяти шагов. На той, дальней, стороне раскинулись леса, тронутые осенней желтизной. На той, где стоял он, в пределах видимости боковым зрением — одинокое дерево, раскинувшее ветви над водой и галькой. Ветра не было, но ветви покачивались.

Бай Лин поднял лицо к небу. Оно было покрыто сплошными серыми тучами, как вуалью. Тоскливый безжизненный пейзаж, иллюзия реальности. Отчётливо осознавая, что это сон, он не вполне понимал, зачем появился здесь. Может быть, таков мир внутри него? Если так, то ему было жаль себя.

Под деревом, шагах в двадцати, прислонившись к стволу дерева, к жёсткой коричневой коре, кто-то сидел. Бай Лин присмотрелся. Этим кем-то оказалась Вилан. Она его не видела: её глаза были закрыты, словно она дремала, убаюканная плеском речных вод. Бай Лин хотел пойти в другую сторону посмотреть, есть ли здесь ещё что-нибудь. Но вместо стремления отдалиться на возможно большее расстояние ему пришла мысль: "Неужели мы насто́лько далеки, чтобы отвернуться друг от друга при встрече?". И он шагнул вперёд. И пока шёл к дереву, кто-то шептал ему: "Спроси себя...". О чём?

Бай Лин подошёл и присел рядом. Вилан не проснулась, не открыла глаза. Её неподвижное, словно вырезанное из камня лицо было во сне таким же, как и всегда. Его ли здесь нет или она — образ из другого мира?

Ещё не уверенный до конца в своих намерениях, он протянул руку и собирался коснуться её щеки, но тело Вилан вдруг начало истаивать. Две-три секунды — и она исчезла из виду, как несколько клубов пара. И Бай Лин остался один сидящим на корточках у того места, где только что была она. А за спиной шумела, перекатывая гальку, река.

Глядя на опустевшее место, как будто ещё хранившее очертания Вилан, Бай Лин испытывал странные чувства. Во сне не было прежней бури эмоций, отступила на миг пронзающая насквозь боль от вероломства, осталось одно только сожаление о том, что всё могло быть по-другому. Так бывает, когда двое ещё не враги. Когда разногласия ещё можно разрешить. Когда ещё есть, куда вернуться. Когда ещё можно сделать шаг навстречу. Когда ещё можно услышать и быть услышанными. "Я хотел любить тебя всем жаром сердца, которое ты разбудила. Быть вместе с тобой всю жизнь... Зачем же ты всё разрушила?".

Мальви наслаждалась домашним уютом. Кажется, всего-ничего дома не была, не чаяла, как и вырваться в большой мир. Альтарион велик, а за свои шестнадцать сотен лет толком ничего не видела. А вот вернулась — воздухом надышаться не могла, вода казалась слаще и даже гуще той, что течёт за их страной. Тенистые тропки манили в неизведанные, нехоженные глубины леса, открывающиеся одному-единственному, кто осмелится дойти до конца.

Золотые пятнышки на шубках оленей, затейливый посвист малиновок, тёплые от солнца ягоды малины, сухой запах горячей палой хвои, необхватные стволы деревьев, упавшее в озёра небо — всё это словно впервые бросалось в глаза.

А золотое вино, сверкающее в тонких бокалах? А вечерние песни, ласкающие отходящие к отдыху холмы и дубравы? А таверна, расположившаяся высоко в кронах деревьев, куда сходились вечером альвы, чтобы посидеть кружком за столом, съесть кусочек любимого пирога и выпить вина на травах, потанцевать и посмеяться простым добрым шуткам, послушать истории пыльных дорог и встретиться понимающим взглядом с соседями и друзьями? Как мало нужно, чтобы чувствовать единокровную связь...

Как бы ни хотелось Мальви устремиться к любимым местам, отдаться им целиком, без остатка, она не забыла, что явилась помириться с отцом. Эллан позволил дочери войти в Холмы, и она поспешила прежде всего к нему. Эллан обнял её так, словно ничего не произошло. Словно она никогда не выходила из его воли и всего лишь вернулась из поездки.

Мальви вошла в свои комнаты, наполненные любимыми вещицами, и принялась перебирать их всех, решая, что бы взять с собой.

За ней вошёл король Эллан. Высокий, статный, величавый, в волосах, кажется, запутались лучи лунного света. На губах застыла вежливая насмешливая улыбка.

— Хорошо дома, — вздохнула она.

— Я тоже рад, что ты вернулась домой.

— Отец, я хотела бы представить тебе моего мужа. Сунь Чжао — второе лицо в Юшэнге, правая рука императора Линь. Он честный и смелый. Уверена, ты примешь его.

Эллан насмешливо улыбнулся.

— Я бы принял его на службу. С твоими рекомендациями ему не составило бы труда получить работу. Но я не приму его в качестве зятя. Альвы не смешивают кровь с полуживотными.

— Никто не выбирает, кем родиться. Очень жаль, что ты такого мнения о тех, у кого иная природа, — мягко ответила Мальви. — Подобное отношение оскорбительно для них. Из-за этого едва не вспыхнула война между кентаврами и драконами. Вилан...

— Вилан дурно повлияла на тебя. Надеюсь, ты осознала это.

— Я очень огорчена, что она не может хотя бы погостить в Холмах.

— Лала, Холмы для неё закрыты. Однако её семья ни в чём не виновата, и я не стану менять своего отношения к её родным. Она должна быть благодарна.

— Уверена, что она благодарна тебе.

— Не повторяй её ошибок.

— Папа, я выбрала путь сердца и не считаю это ошибкой. Я люблю своего мужа, а она любит своего.

— Вилан сама выбрала свой путь. Однажды она попадет в большую беду из-за связи с драконом.

— Он не просто дракон. Он Сакши.

— Тем хуже для неё.

Мальви похолодела.

— Ты что-то знаешь?

Эллан помолчал, и, когда он заговорил, в его голосе не было никакого сочувствия.

— Наверняка не знаю. Она сделала то, чего делать не должна была. И заплатит за этого. Скоро. Я не желаю ей зла, но и помогать не стану. Она сама по себе, и теперь её путь протекает отдельно от нашего.

— Как и мой, — закончила Мальви.

— Как и твой.

Иными словами, поняла Мальви, ей дозволяется гостить здесь, но не вернуться насовсем вместе с мужем. Либо отказаться от мужа и тогда вернуться. И то сказать: Чжао не оставит Бай Лина. Если бы он был отщепенцем и деваться было бы некуда, то мог бы.

Она вспомнила Юшэнг. Пора бы домой, но на несколько дней можно ещё задержаться. Чжао не потеряет её, он и сам занят делами. В любом случае, она известит, когда захочет вернуться домой... Домой?