Тайна ведьмина цветка (гет)

На дереве близ шалаша трещали белки. Аргис улыбнулся: надо же, привыкли, не пугаются больше. Несколько мгновений он стоял так, задрав голову, и глядел на беспечных тружениц, пока не вернулись думы о насущных делах. Наспех срубленный шалаш неплох — для лета, но не за горами осень, а там и зима. Благо, шкур у него к тому времени будет достаточно, и еще хватит выменять у селян на муку и соль.

«Или Таливу попросить…» — прокралась в голову дерзкая дума.

Аргис тряхнул головой. За минувшие месяцы его отшельничества, которое так внезапно и грубо нарушила эта девушка, он все чаще думал о ней. Даже мужики из Онгала, ее деревни, опасались его — смотрели настороженно, когда меняли у него шкуры и дичь, и чуть ли не хватались за ножи. А она не боялась.

Трудно было усомниться в ее искренности. Всею душой желал Аргис отозваться на нее — но не мог. Когда-то, в «той жизни», как он теперь называл ее, многие девушки заглядывались на него, да их только красота влекла. А что влекло Таливу, он не понимал. И не хотел понимать, не хотел, чтобы она привязалась к нему. И мелькала порой злобная мысль: покажи ей лицо — и ее как ветром сдует. Но это было бы слишком жестоко.

Против воли он гнал ее — а она не отставала. Он пытался отказываться от подарков — а она их приносила. Сперва он отдавал ее хлеб лесным птахам, потом, терзаясь муками совести, стал есть сам. Не сразу пришло ему в голову, что эта девушка — единственный мостик для него к миру людей. Не будь ее, не будь этой сердечной доброты, он мог бы вправду сделаться чудовищем — не только лицом, но и душой.

Аргис уже знал о ней все: что мать ее умерла, что она живет с отцом, здешним целителем, и собирает в лесу травы для лечебных настоек, порошков и мазей. Не раз он замечал, как она смотрит на его капюшон и повязки на руках, где тоже пробилась шерсть. Когда же она спросила, что с ним случилось, он нехотя рассказал свою заготовленную придумку: в доме случился пожар, он не успел вовремя выбраться, но выжил, зато остались на всю жизнь уродливые шрамы, да такие, что люди пугаются. А Талива на это предложила сходить к ее отцу — вдруг он сможет чем-то помочь?

«Мне никто не сможет помочь», — ответил ей тогда Аргис. А она, наивная душа, сказала, что, мол, судят не по лицу, а по нраву. И так глядела при этом, что Аргис встревожился не на шутку.

После того разговора он не спал всю ночь. Безумная, неистовая надежда терзала его сильнее звериных когтей, сильнее проклятья и мук одиночества. Но он устоял, взяв самое верное свое оружие: «Хочешь, чтобы она стала такой, как ты? Даже тебе, охотнику, мужчине, тяжко жить так. А каково будет ей?»

И все же они оба радовались нежданной дружбе — ибо их связала подлинная дружба. Он рассказывал ей о лесных обитателях, а порой о своих давних охотничьих приключениях; она рассказывала о целебных травах и цветах. Даже говори они о пустяках, Аргис бы с радостью слушал ее — просто ради того, чтобы знать, что нужен ей. Да не вечна была радость. Слишком быстро сменяли ее горестные, но справедливые думы.

«Долго ли еще мне оставаться в безвестности? Обо мне уже знают, скоро пойдут слухи о том, что девчонка чуть ли не каждый день бегает в лес. Не станет отбою от любопытных, кто-нибудь да узнает правду — и конец: либо изгонят, либо убьют. Не лучше ли уйти самому и разорвать то, что еще не окрепло, — то, что может погубить Таливу?»

Про оборотня Аргис тоже не забыл, даже сделал из звеньев цепи оковку для нескольких наконечников стрел. Цепь теперь стала совсем короткой, но еще налезала на голову. Оборотней же больше не появлялось — ни волков, ни других. Не раз вспоминал Аргис волка и ворона, что набросились на него тогда у Черных холмов. Был ли это тот самый волк? Одни боги ведали. Ему же оставалось быть настороже.

Вот и сейчас смутное ощущение опасности заставило его потянуться за луком и стрелами. Всякое бывает: порой даже за водой не выйдешь без оружия. Прихватив флягу и старый глиняный горшок, Аргис зашагал к ручью.

Прежде чем набрать воды, он сделал то, что делал теперь редко, — снял капюшон. Прикрыв глаза, чтобы ненароком не увидеть отражения, он напился из горсти и умыл лицо — или уже морду? Видеть он не видел, но наощупь казалось, что она стала еще уродливее. Даже странно, что выросшие клыки и выдвинутая вперед челюсть не исказили его голоса.

Едва Аргис надел капюшон и склонился к ручью с флягой, как издали, со стороны Онгала, послышался шум и треск. Казалось, кто-то со всех ног бежит по лесу — даже отсюда было слышно хриплое дыхание и как будто всхлипы. Женские всхлипы.

Аргис позабыл о фляге и подскочил, поправил капюшон. В тот же миг на Заячьей тропе показалась Талива — растрепанная, красная от быстрого бега, с залитым слезами лицом. Едва завидев его, она бросилась к нему, но споткнулась и упала ничком в траву. Все сомнения Аргиса вмиг улетели, сам же он метнулся к Таливе.

— Что с тобой? — спросил он и поднял ее. — Что стряслось, говори!

Она уставилась на него круглыми бесцветными глазами. Заговорить она не смогла: стоило раскрыть рот, как он кривился, и из него вырывались только рыдания. Со вздохом Аргис усадил ее на толстый корень дуба, сам сбегал к ручью и принес полную флягу.

— Пей.

Кое-как она глотнула раз-другой, стуча зубами о горлышко фляги. Аргис плеснул себе на ладонь и умыл лицо Таливы: она вмиг отшатнулась, фыркая, зато словно пришла в себя. Но говорить все еще не могла, лишь кивнула.

— У вас беда? — спросил он. — С отцом что-то?

— Онгал сожгли… — чуть слышно прошептала она и вновь зарыдала.

Фляга выпала из рук Аргиса, покатилась по земле. Он едва заметил это, не зная, что думать. Кто мог напасть на мирную деревню? Врагов у Аллавеля давным-давно нет. Разбойники хоть и пошаливают по местам, но разве под силу подобное жалким шайкам по три-пять или семь человек? Деревенские мужики вмиг бы отбились, да так, что горе-грабители костей бы не собрали. Или тот оборотень появился здесь не случайно?

Аргис сам не заметил, как обнял Таливу и прижал к себе, точно меньшую сестру. Она же припала к нему и все плакала, оставляя на его куртке мокрые следы. Сквозь рыдания он кое-как различил: «Черные… страшные… как тени… глаза горят… Отца… убили… Он мне… бежать…» Аргис ничего не понял, но с расспросами решил подождать. А пока ей лучше просто выплакаться.

Наконец, Талива кое-как успокоилась, даже отпрянула от него и покраснела еще сильнее. Казалось, ей стыдно за то, что он видел ее вот такой, напуганной и ревущей. Аргис же подобрал флягу и вновь протянул ей.

— Держи, пей. И не тревожься, здесь тебе ничто не грозит. Лучше расскажи, если можешь.

Она выпила чуть ли не половину и кивнула, отдуваясь.

— Я… у нас никто не понял, откуда они взялись… Будто из-под земли выросли, черные тени с горящими глазами. И у каждого — не то кинжал, не то копье короткое. Они начали убивать, всех подряд, без разбора… Кто-то защищался, но… бьешь его — а он рассыпается, и появляется новый. Отец… он велел мне бежать, а сам… — Талива опять всхлипнула, но сумела сдержаться.

— И больше никто не спасся?

— Не знаю. — Талива утерла лицо, пригладила торчащие волосы. — Вроде кто-то пытался убежать, но я не видела, догнали их или нет. Даже не знаю, гнался ли кто-то за мной, я просто бежала, куда глаза глядят. Я даже не поняла, что бегу сюда, к тебе… Мне просто было некуда больше бежать… — Она подняла взор на Аргиса. — Ты же не прогонишь меня, правда?

Он задумался.

— Я был бы рад приютить тебя, назвать сестрой… — Казалось, эти слова огорчили ее, и он продолжил: — Но жизнь здесь сурова, а у меня ничего толком нет, даже дома. Нет, не качай головой, в лесу жить не так просто, как кажется. Может быть, у тебя есть где-нибудь родичи или друзья?

Талива прикусила губу, размышляя.

— В Ломсе двоюродный дядька живет с семьей… — сказала она. — Знаешь, где это?

— Слышал, — ответил Аргис, возблагодарив богов за то, что лицо его закрыто — не выдаст. — Дня три отсюда, если пешком.

— Ты проводишь меня? — тотчас оживилась Талива. — Прошу тебя, я одна не дойду, я нигде раньше не бывала, ни дороги не знаю, ничего… А дядька добрый, он и тебя может принять… Нет, не спорь, тебе же все равно, где жить, — почему бы там не поселиться?

— Я подумаю, — сказал Аргис, совладав с собой. — А проводить — провожу. Пойдем, соберем вещи, хоть их у меня мало.

Он встал и зашагал к шалашу. Судя по шороху и глухим всхлипам, Талива не отставала. Когда они пришли, ее лицо вновь было залито слезами, но, казалось, сам вид шалаша вызвал в ней любопытство. «Как же ты здесь живешь?» — не удержалась она и тут же зажала себе рот передником. Аргис не обиделся: в сравнении с его домом близ Ломса эта хибарка впрямь выглядела убого. Зато и бросить ее не жаль.

Аргис накинул на плечи Таливы свой плащ, сунул ей в руки наскоро связанный узелок с припасами. Сам же поправил ремень колчана за спиной, забросил на плечо другой узел, побольше. Пока Талива молча теребила свою ношу, он покосился на ее башмаки, плетенные из древесного лыка, — выдержат ли трехдневную дорогу? Да и сама она выдержит ли?

— Если устанешь или вдруг ноги сотрешь, сразу говори, — сказал Аргис. — Ты к путешествиям непривычна.

— Эти башмаки мне отец сплел, — ответила Талива, глаза ее заблестели, но без недавнего отчаяния. — А он все делал с любовью. Да и сейчас я не одна — ведь ты со мной. И… — она замялась, — раз уж мы будем попутчиками, может, скажешь наконец свое имя?

«Вроде бы я не назывался, когда проезжал через Онгал», — подумал он и ответил:

— Аргисом меня зовут. — Он вздохнул, посмотрел на нее. — В путь?

Талива кивнула, отерла глаза.

— В путь… Аргис.

* * *

Он вывел ее из леса одной из звериных троп. Идти пришлось полями: незачем показываться на дорогах и смущать случайных путников, да и тяжко было бы Таливе увидеть останки родного Онгала. Ходоком же она оказалась на удивление хорошим, не отставала и не жаловалась, хотя Аргис старался не слишком загонять ее. Первое время они шли молча, разве что перебрасывались несколькими словами. Когда же солнце поднялось высоко и они устроили первый привал, беседа полилась сама собой.

— Не нравится мне это, — сказал Аргис. — Сколько помню, в наших землях отродясь не было оборотней. А эти черные тени, о которых ты рассказывала… О таком не то что в Аллавеле — во всех окрестных странах не слыхивали. Такое войско мог вызвать разве что очень могущественный колдун…

— Или ведьма? — подхватила Талива. — Но ведь, как говорят, ведьма погибла, и принцесса расколдована… Еще о каком-то чудовище слухи ходили…

— Не всем слухам верь, — перебил Аргис — и тотчас устыдился.

Талива хлопнула глазами, они вновь заблестели.

— Я помню… — тихо заговорила она. — Через наш Онгал проезжал один юноша… охотник… Он говорил, что едет за волшебным цветком для принцессы.

— За ним многие ездили, — ответил Аргис, — но, как я слышал, ни один не вернулся.

— Ты же сам только что сказал: не всем слухам надо верить, — возразила Талива. — Этот юноша как раз вернулся — и добыл цветок, я сама видела. Только он очень спешил, даже не остановился. Но я его никогда не забуду. — Она вздохнула. — Как ты думаешь, он правда женился на принцессе после того, как расколдовал ее?

Аргис не ответил, лишь стиснул зубы, чтобы сдержать слезы. Талива же смотрела на него в недоумении. Щеки ее вдруг вспыхнули, она отвела взор — видно, поняла, что ее слова задели его.

— Я тебя обидела? — спросила она, голос дрогнул. — Прости, если так. Трудно это — говорить и не видеть лица того, с кем говоришь. Может, снимешь капюшон? Обещаю, я не испугаюсь…

— Нет, — отрезал Аргис. — Испугаешься.

— Почему? — не отставала она. — Вон, у дядьки Идда, соседа нашего… — Талива опять всхлипнула, — тоже были шрамы во все лицо — рысь порвала. Полноса не было, глаза одного, а другой — прищуренный, и рот смотрел вверх. И ничего, никто не пугался. А у тебя глаза целые…

— Давай не будем об этом, Талива, — сказал Аргис — почти умоляюще.

Она вновь шепнула: «Прости» и молча принялась собирать остатки трапезы в узелок. Аргис тоже молчал, а душу его рвала бешеная буря. «Бедная девочка — повелась на красоту, как многие другие, и теперь мается. Знала бы она, во что превратилась эта красота! Может, оно и к лучшему — для нее. Приживется у родичей и забудет. А я… Боги, как же мне будет недоставать ее! Да не место мне рядом с нею».

До самого вечера они шли в молчании. Аргису казалось, что все кругом словно помрачнело — и небо, и солнце, и яркие травы, и веселые птицы. Не раз и не два мерещились ему вдали — то слева, то справа — одинокие черные тени: одна припадала к земле, другая носилась в небе. Пугать Таливу он не стал, лишь сам решил быть настороже, сколько хватит сил. А она тоже помрачнела — стала скорее угрюмой, чем печальной. И все косилась украдкой на его закрытое лицо.

Они остановились на ночлег на опушке небольшой светлой рощи. Аргис устроил для Таливы ложе из веток и одеяла, свое же накрыл плащом. Ужин тоже прошел в молчании, после чего Аргис велел Таливе ложиться спать. Как только она улеглась, он снял с шеи цепь и обвел их маленький лагерь по кругу, чтобы защитить от нечисти. Надевать цепь на шею он не стал, лишь обмотал вокруг ладони на случай нападения. «Придется бодрствовать всю ночь», — сказал он себе.

Чем дольше он сидел, вглядываясь в темную даль, тем сильнее давила на голову и плечи невыносимая усталость. Круг защитит, решил Аргис, да и сам он услышит чужие шаги даже во сне. Уж лучше отдохнуть как следует, чем назавтра еле передвигать ноги и дремать на ходу.

И он лег, кое-как завернувшись в плащ. И не заметил, засыпая, что край его капюшона задрался почти до самой челюсти.