Гибель отложим на завтра (джен)

С огромного ясеня шмякнулся мохнатый зверек и притворился мертвым. Хирм отшвырнул его ногой, пробормотав:

— Проклятый дутл...

Эти грызуны водились здесь в изобилии: считалось, что их привлекают горькие семена дейноров — высоких крепких деревьев, напоминающих дубы. Разведчик не особенно в это верил, ведь дейноров никогда не было много, а сейчас стало еще меньше. Местные шаманы использовали их кору для путешествий в мир духов, что деревьям вредило, приграничные поселенцы и вовсе норовили дейноры срубить, ведь дома, построенные из них, почти не гнили, не привлекали термитов и служили не хуже каменных.

Дутлов же меньше не становилось, и они зачастую мешали и охоте, и разведке. Заслышав шаги, зверьки притворялись мертвыми и падали на землю, чем пугали дичь и привлекали внимание дикарей. И это притом, что желающих полакомиться мясом глупых грызунов — жестким и дурно пахнущим — находилось не много. Неспроста в Отерхейне слово «дутл» стало ругательным.

Разведчик огляделся, прислушался, но не заметил ничего подозрительного. Пружиня шаг, двинулся дальше, по-прежнему избегая ровных тропок и открытых мест.

Выйдя на опушку, он с удовольствием отметил: соратник с лошадью уже здесь. Не говоря ни слова, взял коня под уздцы, обменялся с товарищем взглядами, вскочил в седло и умчался по дороге, ведущей в Отерхейн.

Ночью зачастила морось, тропу размыло, и из-под копыт летели брызги грязи. Разведчик плотнее закутался в шерстяной плащ и надвинул капюшон на глаза. С погодой не повезло, но переждать ненастье Хирм не мог — донесение было срочным. Вот он и торопился, не обращая внимания на дождь, слякоть и усталость.

Серые воины — так называли себя разведчики, — давно заметили волнение среди дикарей. Правда, лишь сейчас убедились, что те всерьез готовятся к битве. Началось брожение и среди племен равнин, а это значило, что лесные жители решили объединиться с туризасами и идти на Отерхейн.

Хирм полагал, что дикарям надеяться не на что — все равно проиграют, но чем раньше кхан узнает о замыслах врагов, тем сокрушительнее окажется их поражение.

К утру вдали показалось большое поселение. Разведчик свернул в ту сторону и скоро въехал за плетеную изгородь села под названием Птичий Затон. Спешился, взял лошадь под уздцы и, насвистывая себе под нос песенку, подошел к добротным деревянным воротам, над которыми висела большая железная подкова. Хирм постучал. Спустя несколько минут выглянул чернобородый мужик в закопченном кожаном переднике.

— Лошадь подковать, — буркнул разведчик, протягивая потертую монету.

— Заводи во двор. — Кузнец пропустил его вперед, болтая на ходу: — Там у меня навес, чего под дождем-то торчать. У-у-у, давненько в наших краях таковской непогоды не видели. Ну, да это ничего, зато поля, может, того, зазеленеют. А то скот совсем отощал. — Он захлопнул ворота, затем обернулся и воскликнул: — Ну и ну! Хирм! А я тебя не сразу и признал! Давненько ты в наших краях не бывал, а? Все по лесам мотаешься?

— Мотаюсь, Шешко, мотаюсь, — усмехнулся разведчик. — А к тебе как всегда… ну, ты знаешь.

Кузнец с пониманием кивнул. Отвел лошадь Хирма в конюшню и скоро вывел другую, тоже каурую.

— Кажись, похожа, — пробормотал он, похлопал коня по крупу и поинтересовался: — А в лесах-то чего творится, а? Кобылка твоя, смотрю, вся в мыле.

— Да ничего особенного, — отмахнулся разведчик. — Дикари расшалились.

— Обычное дело. И чего им неймется?

Хирм промолчал, только пожал плечами, а Шешко хмыкнул и спросил:

— Может, перекусить хочешь? Отдохнуть? Уж больно погодка мерзкая. Переждал бы, а на рассвете и в путь.

— Я бы с радостью, да времени нет. Поеду.

— Ну, как знаешь. — Кузнец прошел к воротам и, открыв их, пропустил Хирма. — Бывай. Удачи тебе!

— Бывай, Шешко! Если что, все как обычно: ты меня не знаешь…

— Да кому объясняешь-то? Чай не в первый раз.

— Ну, извиняй. Давай, судьба будет — свидимся.

Хирм вскочил на лошадь, пустил ее рысью и покинул Птичий Затон.

Перед ним проносились покосившиеся деревушки и добротные села. Пару раз он останавливался, наскоро перекусывал и двигался дальше. В городке под названием Сихрут передал донесение одному из своих и отправился на постоялый двор — отсыпаться.

* * *

Дозорные заметили к востоку от столицы облако пыли, поднятое тысячами копыт: отерхейнское войско с победой возвращалось домой. Эта весть быстро разнеслась по городу, и он забурлил.

На торговой площади лавочники спешно выкладывали лучший товар — заморские вина, дорогие ткани и украшения: жены непременно захотят устроить мужьям пир, а те, в свою очередь, не откажутся побаловать жен. К тому же после удачных походов воины всегда при деньгах, а значит, в торговых рядах еще несколько недель от покупателей отбоя не будет.

В трактирах и публичных домах наряжались прислужницы и веселые девицы. Те из воинов, что не обременены семьями, первым делом отправятся к ним — пить и развлекаться.

Когда всадники въехали в город, жители высыпали на улицы, чтобы увидеть их, поприветствовать, поглазеть на кхана. Ликующий рокот толпы заглушил горестные вопли тех женщин, чьи мужья не вернулись.

Элимер сейчас куда больше походил на властителя, чем в военном походе. Серебряный с сапфирами венец сверкал в черных волосах, собранных в высокий хвост, что позволяло увидеть знак династии на виске, одежда из синего шелка переливалась на солнце, через плечо была перекинута рысья шкура. Даже те, кто видел Элимера впервые, без труда узнавали в нем правителя.

В замке царила суматоха еще с предыдущих дней, когда там получили известие о возвращении войска. По огромной кухне сновали повара: готовился пир для правителя и воинской знати. Слуги подметали полы и покрывали их ароматными луговыми травами, а серые колонны и стены украшали цветами и яркими лентами.

В тронной зале ждал наместник — он должен был торжественно вернуть кхану кольцо с печатью.

В своих покоях прихорашивались женщины: наложница кхана и жены знати, живущие при дворе.

Поправляла рыжие кудри красавица Зарина. Ее бледное лицо окрасил румянец, а в горячечном взгляде сквозила нервозность. Она покусывала губы, чтобы сделать их ярче.

Девушка придирчиво изучала себя в зеркале. Изящная фигура подчеркивалась тонким одеянием ярко-зеленого цвета, на запястьях поблескивали витые браслеты, на пальцах — золотые кольца, а в ушах — серьги с топазами.

Зарина улыбнулась своему отражению, оно ей нравилось.

«Если ты, мой кхан, останешься хладнокровным — сердце твое сделано из камня!» — подумала девушка.

У себя на родине, в княжестве Тилирон, она многих покорила. Многие мужчины готовы были сложить к ее ногам богатство, а ведь она не отличалась ни благородством происхождения, ни достатком — всего лишь младшая дочь мелкого лавочника. И все же продавать себя она не хотела, а ждала своего единственного. Молодого, богатого и красивого. Дождалась. По крайней мере, так ей тогда казалось. Зарина верила, что тилиронский княжич, которого видела пару раз на площади, заметит ее, и грезила о нем дни и ночи. Сотни раз представляла, как голубоглазый Кмити случайно окажется на их убогой улице, засмотрится на Зарину и не устоит: сделает ее своей возлюбленной. Только этими мечтаниями и жила, с отсутствующим видом выполняя работу в лавке.

Но бурным потоком хлынули на Тилирон орды Отерхейна, и о мечтах пришлось забыть. Молодого княжича со всей семьей казнили, а Зарина, узнав об этом, выбралась из последней крепости, где скрывался народ княжества и, словно опоенная зельем, отправилась на полуразрушенную площадь. Там по-хозяйски разъезжали вражеские воины, Зарина же бродила в сумбурном помешательстве, не думая, что ее могут изнасиловать или убить, не замечая, что всадники смотрят на нее, как на добычу. Вдруг на плечо легла мужская рука, и Зарина вздрогнула.

— Девочка, здесь опасно, — сказал воин на ломаном тилиронском. — Идем. Отведу в спокойное место.

Зарина мало что соображала и, не противясь, позволила увести себя к бывшему княжескому дому. Мужчина подтолкнул ее в спину и что-то сказал стоящим у входа стражникам. Она не поняла его слов, зато в ответе распознала обращение «кхан». Тут и дошло: незнакомец — кровожадный правитель Отерхейна. Она крикнула, позабыв об осторожности:

— Ты! Убийца! Ненавижу!

С удовольствием отметила, что кхан опешил, но тут же ее охватил страх. Зарина отшатнулась и даже всхлипнула, но правитель уже не смотрел на нее. Снова что-то приказал стражам и, ни разу не обернувшись, ушел. Те подхватили Зарину под руки и увели вглубь терема.

Сейчас девушке было смешно вспоминать и об этом случае, и о полудетской влюбленности в незнакомца, и о пролитых по нему слезах, и о страхе перед кханом.

Да, отерхейнский правитель ничем не напоминал былую любовь Зарины: мрачное смуглое лицо и пристальный взгляд черных глаз ввергали в трепет, в то время как мягкие черты и озорство во взгляде русоволосого княжича вызывали желание заговорить с ним и улыбнуться. Но теперь-то Зарина знала: княжич Тилирона не шел ни в какое сравнение с могущественным кханом Отерхейна.

Все происходило постепенно. Зарина иногда сталкивалась с Элимером в тереме — захватчик присмотрел там себе покои. Она сначала вздрагивала и старалась быстрее убежать, а потом успокоилась, поняв, что он не собирается делать ей ничего дурного и вообще едва обращает на нее внимание. Чуть позже проснулось любопытство, и она стала посматривать на него, наблюдать, заинтересовалась и сама начала искать встречи. А там и заговорила: спросила о дальнейшей судьбе Тилирона. Уже потом узнала, что для чужачки и простолюдинки считалось непростительной наглостью обратиться к властителю первой и без позволения, еще и с расспросами. Но правитель ее тогда не одернул, не упрекнул, а терпеливо пояснил, что княжество станет теперь Отерхейнской провинцией, а все его жители, кто примет власть кхана, — отерхейнцами.

— Значит, — спросила Зарина, — если твоя страна станет и моей, то мне можно будет поехать в любой ее конец?

— Конечно.

— Даже в твою столицу?

— Даже в мою столицу.

— Даже в твой замок?

Правитель вскинул брови в веселом изумлении и ничего не ответил, но его обычно жесткий взгляд смягчился, и Зарине это понравилось. Она поймала себя на том, что очень не хочет, чтобы кхан уезжал отсюда один, без нее.

Он и не уехал без нее. В день, когда захватчики покидали Тилирон, Элимер подошел к Зарине.

— Я буду рад видеть тебя в моей столице и в моем замке, — сказал он, затем наклонился к ее уху и, понизив голос, добавил: — И на моем ложе.

По телу Зарины пробежали волнительные мурашки, щеки обдало жаром, а сердце затрепетало. Она вскинула на правителя жгучий, с лукавинкой, взгляд.

— Я уж боялась, что ты так и не предложишь…

Он улыбнулся и, взяв Зарину за руку, повел за собой.

Так тилиронская простолюдинка и стала наложницей властителя Отерхейна и со временем влюбилась в него еще сильнее. С каким исступлением, с какой страстью отдавалась она ему теми редкими ночами, когда он находился рядом. И какими пустыми становились дни без него…

Теперь, когда кхан наконец вернулся с войны, она в радостном предвкушении ждала вечера, когда он заглянет в ее покои.

«Нет на свете никого прекраснее меня, — думала Зарина, — и никого прекраснее Элимера, моего кхана. Только моего и ничьего больше».

* * *

— Совсем стемнело… — стоя у окна, протянула Зарина и обернулась к Элимеру. — Погасим свечи?

— Зачем, милая, разве с ними плохо? — Кхан поднялся с покрытого овчиной дивана и приблизился к ней. — Пусть горят, я хочу тебя видеть.

Зарина улыбнулась и отошла от окна, сделала несколько шагов навстречу Элимеру. Он любовался ее изящными плавными движениями.

— Господин моего счастья, — певучий голос Зарины был тих, но глубок, — наконец-то ты со мной! Тебя так долго не было.

— Ты знаешь почему.

— Потому что ты правитель, и у тебя много дел, — откликнулась она и, заигрывая, добавила: — Но я твоя нетерпеливая женщина и с ума схожу от ожидания, все время по тебе скучаю. Смотри, скоро захочу еще и на твои войны с тобой ездить!

Зарина снова улыбнулась, вызвав ответную улыбку на губах Элимера. Он притянул любовницу к себе, обнял, коснулся губами ее губ. В этот миг раздался осторожный стук в дверь. Отстранив девушку, кхан обернулся.

Она взмолилась:

— Не открывай, и они уйдут!

— Если меня беспокоят в такой час, значит, что-то важное, — в голосе больше не слышалось нежности.

Стук повторился, и Элимер открыл дверь.

— Таркхин? Что-то срочное?

— Из Дейнорских лесов примчался один из серых, привез вести о дикарях. Они собираются идти на нас войной.

— Сейчас? Войной? На нас? Да они обезумели.

— Прикажешь его позвать?

— Не нужно. Я сейчас спущусь, пусть подождет.

Элимер прикрыл дверь, подхватил с пола пояс с оружием и надел. Зарина потянула кхана за руку и воскликнула:

— Не уходи, жизнь моя! Какие-то дикари! Что с ними станется? Уже совсем ночь, до завтра подождут. — Элимер глянул на нее так, будто она сказала сущую глупость, но Зарина не заметила. — Неужели из-за них ты снова покинешь меня?

— Придется.

— Останься!

— Доброй ночи, Зарина. — Он поцеловал девушку в висок и вышел из покоев.

Она стояла потерянная, потом в ярости ударила ногой дверь: правитель пренебрег ею из-за жалких дикарей! Скоро ярость сменилась слезами.

* * *

Элимер спустился по лестнице и удивился, заметив в зале Ирионга и Варду: не ожидал увидеть их в столь позднее время.

Таркхин пояснил:

— Когда я выслушал Фарема, подумал, что вопрос нужно решить поскорее. Вот и собрал… небольшой совет.

Кхан кивнул. Прошел в другой конец залы и опустился в деревянное кресло. Напротив него стоял невзрачный человек в запыленном плаще, к нему Элимер и обратился:

— Ты из серых воинов и привез весть, которую считаешь важной.

— Да, повелитель.

— Слушаю.

— Месяц назад к айсадам пришли вожди других лесных племен, а также туризасов. Тогда мы не придали этому большого значения, подумали: это из-за праздника — иногда дикари справляют Весеннюю Луну вместе. Мы ошибались. Племена объединились в туризаских степях и думают идти на нас войной. Пройдут в обход Дейнорских лесов, через Зеркальное ущелье. Они как раз собирались выдвигаться, когда мы отправились с донесением.

— Когда это было?

— Позавчера, еще до восхода. Молю о прощении, повелитель: мы поздно поняли их замысел.

— Да, — Элимер в раздумьях постучал пальцами по подлокотнику, — это ваша ошибка. Но хотя бы с донесением успели вовремя. Если дикари и впрямь двинулись в обход лесов, то раньше, чем дня через три, не появятся. Но я не понимаю, на что они рассчитывают… Нам даже не пришлось их выманивать.

— Может, у них появилось что-то, о чем мы не знаем? — предположил Ирионг. — Ведь даже если дикари объединились, их все равно меньше, чем нас, и они плохо вооружены. Может, они надеются на какую-нибудь хитрость?

— Скорее, на помощь высших сил, — возразил Варда. — То, что у нас зовется военной хитростью, они называют трусливыми уловками, не думаю, что у них в запасе может быть одна из них. Наверняка это просто наши приграничные поселенцы слишком осмелели и разозлили лесной народ.

— Поселенцы... Постоянно лезут в эти леса! — поморщился Элимер. — А дикари думают, что весь Отерхейн идет на них войной.

— А туризасы? Они-то с чего воевать решили? — Ирионг покосился на разведчика, а затем взглянул на остальных.

— Наверное, боятся за свои степи, — усмехнулся кхан. — Можно подумать, нам своих не хватает. У нас еще Вальдакер не достроен, и селения не везде есть, куда нам еще неосвоенные равнины?

— Какой бы ни была причина самоубийства дикарей, — сказал Таркхин, — а главный вопрос в том, что будем делать мы.

Ирионг развернул карту и обратился к серому:

— Где, говоришь, они пройдут?

— Вот здесь. — Разведчик ткнул пальцем в пергамент. — Тут лес почти граничит с горами. Потом они, должно быть, спустятся по Каменистым Холмам и обрушатся на ближайшие поселения.

— Я понял. Мой кхан, если наши этельды выйдут на рассвете, мы встретим дикарей на холмах. Удобная позиция.

— Успеешь собрать людей?

— Их понадобится не так много.

— Хорошо. Тогда завтра на рассвете. Я сам их поведу.

Повисло молчание, затем Ирионг спросил:

— Но, мой кхан, дикари — это не Антурин… И даже не Урбиэн с Тилироном. Они не стоят того, чтобы ты рисковал жизнью.

— Никакого риска. Я возьму Видальда с ребятами, они еще ни разу не подводили. Пусть дикари — те, которые выживут, — не рассказывают потомкам, как струсил выйти против них проклятый шакал. Кажется, так они называют меня, а, Варда? — увидев, что советник смутился, Элимер рассмеялся. — Можешь не отвечать, я и так знаю. Ирионг, готовь войско. И всем приятной ночи. Нам не мешает выспаться.

С этими словами кхан отправился в свои покои: об оставленной в одиночестве любовнице он уже забыл.

Столица погрузилась в сон, уснул и Элимер. Уже под утро ему приснилось, что в начале сущего была пустота…

…Бездонная пустота и непроглядный мрак. В них не было ни движения, ни покоя, ни времени, ни безвременья. Пока не зародился во мраке огонь. Откуда он возник, не знали даже боги, ибо они пришли позже. Вечность пронеслась, и вышла из пламени Праматерь сущего. Была лицом она черна, а телом бела, одним сердцем зла, другим добра, на четыре стороны смотрели четыре ее глаза.

Проглотила она те угли, что от пламени оставались, и отяжелело чрево ее.

В один день родила она богов, и старшим среди них был Гхарт, но Праматерь заточила его в оковы, ибо выйти он хотел из повиновения. Однажды не стерпел Гхарт и вызвал Праматерь на поединок.

Бились они тысячу лет и еще один день. Поверг Гхарт Праматерь в день последний. Но она была жизнь породившей, и Гхарт почтил прах ее. С танцем, от которого содрогнулось сущее, отправил ее тело в негаснущий горн, и превратилось тело в Гору. Своим алмазным молотом придал Гхарт ей форму, и стала Гора миром.

Танцевал Гхарт перед Горою-Матерью. Одной рукой взмахнет — звезды с луною появляются, другой — солнце поднимается. Как третьей рукой поведет — небо с землей разделяются. Четвертой — живые нарождаются.

Скрутил Гхарт из мрака черный жгут, и стал жгут змеем. Выросли у Змея крылья, рванулся он прочь.

На девятый день поймал его великий Гхарт, схватил за хвост, оторвал крылья и сказал:

«Быть тебе, порождению хаоса, охранителем мира. Трижды обернешься вокруг тела Горы и уснешь, пока последние времена не наступят».

Смирился Змей, обернулся вокруг Горы, закусил хвост и заснул до последних времен, как ему приказали. Держит он Гору, пошатнуться ей не дает.

Так есть и так будет до последних времен, когда прольется слишком много крови. Проснется тогда Змей, напьется этой крови, мощь обретет, отрастит новые крылья и вырвется на свободу.

Пошатнется Гора, и смешаются миры. Мертвые полезут в царство живых, богов не выдержит небо, а безымянные и многликие твари хаоса на костях Матери плясать начнут, разрушая. Перепутается все местами, перевернется Гора вниз вершиною. Погибнет мир, нарушится порядок.

А что будет дальше, ведомо лишь Непознаваемым, что сами себя создали.

* * *

Спала империя, но Таркхин не сомкнул глаз — у него еще оставались дела.

Ему не понравилось, что Элимер надумал участвовать в походе: пора бы уже кхану наиграться в простого воина и успокоиться. Слишком рано он взошел на престол, не успел как следует насладиться юностью с ее безумствами, а потому иной раз забывался и пытался насладиться сейчас. Впрочем, нечасто. Первые месяцы власти — постоянный страх предательства, заговоров и смут — сильно его изменили, ожесточив сердце, и большую часть времени он умел держать себя в узде. Жаль, что не всегда...

Когда кхан решил пойти в бой, встревоженный чародей увидел за его плечами тень смерти. Он не отговаривал воспитанника, тот все равно не послушал бы, тем более что существовал другой путь. Тот, к которому Таркхин старался не прибегать без надобности: чары. Подобное вмешательство не одобрялось среди магов-хранителей, но все равно он пошел на него — уже не в первый раз.

Таркхин закрыл глаза и, взрезав ткань мира, отправил дух в иные пределы, чтобы отыскать среди узора сил и паутины судеб одну единственную нить — ту, которую кто-то вплел в судьбу воспитанника. Ту, которая ядовитой змеей обвилась вокруг нее, перекрывая ток жизни. Блуждая среди тенет времени, колдун спускался к корню Горы и возносился к ее вершинам. Не прошло и мгновения, но пролетела вечность, и Таркхин нашел нить изменений. Она пульсировала, воспаленно-багровая, похожая на опухоль, кровавыми отростками переплетаясь с жизнью Элимера. Она останавливала течение его жизни, разрывала сочленения событий и причин, занимая их место.

Чародей открыл глаза и вздохнул. Теперь он знал, что смертельное проклятие несла в себе древняя вещь — наследие айсадов, наделенное огромной мощью. Среди племен все-таки нашлись сильные шаманы. Впрочем, Таркхин мог с этим совладать: пусть проклятие нельзя уничтожить, не навредив Элимеру, но можно изменить его путь. Да, чародей сам не так давно утверждал, что маги-хранители стараются сдерживать свои человеческие порывы и не поддаваться соблазну что-нибудь поменять. Стараются. Но это не значит, что у них всегда это получается. Вот и он, чтобы спасти воспитанника, снова готов нарушить негласные законы посвященных.

Старик вновь закрыл глаза и перенесся в мир духов. Там ожидало самое сложное: нужно было умиротворить смерть другой жертвой, перенаправить кровожадную силу с кхана на кого-то другого: справедливее всего — на шамана, пославшего убийственное заклинание. Для этого необходима была магия крови, опасная даже для Таркхина, и все-таки он решил воспользоваться ею, лишь бы не допустить смерти воспитанника.

Чародей вскрыл запястье. Здесь, в призрачном мире, кровь преображалась, окрашивалась золотым и, подобно солнцу, озаряла серые пределы, согревая их, и привлекала детей ночи — бесплотных пиявок, высасывающих жизненную силу. Даже великие маги с трудом противостояли этим тварям нижнего мира. Поэтому, когда Таркхин напоил кровью багровый сгусток проклятия, сманив его на другую нить судьбы — шаманскую — он почти лишился сил, опустошенный тенями.

В последний миг вынырнул в явный мир и без сил рухнул на пол. Он успел заменить мишень для смертельного заклятия на иную. Теперь, когда оно начнет действовать, то сделает круг и упадет на голову того, кто посмел угрожать жизни любимого воспитанника Таркхина.

Покачиваясь, советник поднялся и в тревоге уставился на свечу: его не оставляло ощущение, будто он что-то упустил.