Тени Вайаты (джен)

— Значит, точно решились? Не повернете вспять?

— Я же сказал: не поверну! — Королевич Огешан гордо вскинул голову, словно не замечая насмешки в темных глазах Исура. — Разумеется, она придет сегодня на рынок. И когда станет возвращаться, я подойду к ней, а ты следи, чтобы рядом не было соглядатаев.

— Здешних соглядатаев даже мне различить мудрено… — буркнул Исур, но продолжил идти — вернее, пробиваться сквозь толпу, плотную, как твердый сыр из марибьего молока.

Вайатские рынки славились на все побережье Хиризийского моря, а перед празднествами — особенно. Даже последние бедняки старались разжиться к торжеству новой одеждой и припасти для своих домашних хотя бы самые скромные подарки. Мужья гадали, как угодить женам, жены ломали головы, что бы выпросить у мужей, дети вообще не могли думать ни о чем другом и знай себе бросали в море медные шаны, загадывая желания. Заморские же купцы, без того частые гости в Вайате, съезжались отовсюду в предпраздничную пору, надеясь и сами закупиться южным товаром, и свой продать повыгоднее.

Площадь Мерхамета, где находились рынок и место для представлений, празднеств и казней, напоминала многоногое морское чудовище дазгу, вытянувшее во все стороны свои жадные щупальца. Этими щупальцами служили ведущие к ней улицы. Даже сейчас, когда длинные утренние тени стелились по камням мостовых, лишь по одной улице можно было проехать на телеге — и то медленно. Запоздалые торговцы и покупатели с бранью кричали: «Дорогу! Расступись!», хотя пускать в дело бичи не решались — городская стража зорко следила за внешним порядком.

У Огешана перехватило дыхание — не только от толчеи и волнения перед свиданием. Ему доводилось прежде бывать на рынках, но только не на таком, когда на всей площади нет ни пяди, где не стоял бы кто-то и не лежал бы какой-либо товар. Натянутые кое-где навесы из светлой ткани плохо защищали от жары, над рынком носился стойкий запах пота и давно не стираной одежды, мешаясь с вонью крови из мясных рядов, острым запахом душистых приправ и благовоний, чадом жаровен и смрадом животных — и вьючных, и выставленных на продажу.

Гам стоял оглушительный. Порой сквозь сплошную стену человеческого гула, звона монет, шороха, стука, грохота и ослиного рева пробивались отдельные голоса: «Ковры, тканые ковры!», «А вот бусы, серьги, запястья — подходите, красавицы!», «Свежие плоды, только с дерева!», «Чеканная посуда!», «Расписные горшки, блюда, кувшины — хоть королю на стол!», «В этих сосудах вода в самую жару ледяная!», а порой что-нибудь вроде: «Ай-ай, держи вора!» Хотя у Огешана не было с собой денег, эти крики заставляли его плотнее запахивать полы плаща. Исур шел рядом и рассекал толпу, точно могучий корабль — морские волны. Без него, понимал Огешан, его давно бы задавили.

Поневоле королевич остановился у деревянных клеток с животными. В Вайе не было обычая держать домашних питомцев — разве что сторожевых псов да кошек, защитниц амбаров. Зато в других странах южные звери ценились. Огешан едва сдержал смех, глядя на ужимки рыжевато-бурых мартышек, сцепившихся из-за горстки сладких плодов брихо. Пронзительные голоса пестрых птиц делуд заставили его вздрогнуть — до того похоже они передразнивали людей. Мальчишка лет четырнадцати с блестящей медной шаной в руке протянул одному из делуд, красно-зеленому, палец со словами: «Ух ты, какая птичка!» Птичка незамедлительно ответила на все окрестные лавки: «Дуррак!», отчего мальчишка покраснел, а с прилавков чуть не попадали товары от дружного хохота зевак.

— Ворюга этот парень, — тихо сказал Исур на ухо Огешану. — Видите, какая у него монетка в руках — край отточен. В самый раз, чтобы срезать с поясов кошели. И толку потом вопить: «Держи вора» — кто ж его задержит в такой толпе?

Рядом с мартышками и делуд громоздились ворохи золотисто-черных тигровых шкур: их привозили южные кочевники, которые жили в пустыне, граничащей с Вайей. Когда-то они причинили «вратам моря» немало бед, но теперь сделались если не друзьями, то хотя бы надежными союзниками. Отважные охотники, они истребляли свирепых тигров, чьи шкуры ценились и в самой Вайе, и за морем. Приводили они и своих странных верховых зверей — намного крупнее мариб, лохматых, чьи морды походили на сплюснутые комья глины, а ноги — на кривые колонны. По словам самих кочевников, звери эти, кухраны, превосходили выносливостью даже лошадей.

Здесь же расхаживали заморские торговцы со своими помощниками: кто продавал, кто покупал. Огешан разглядывал их светлые лица, тонкие губы, прямые носы и диковинные наряды из странных тканей: одни походили на мягкий водяной мох, что покрывает камни на берегах, другие — на струящуюся воду, блестящую, как серебро. Свертки таких тканей тащили на плечах купеческие слуги, а некоторые катили тачки, полные бочонков с вином. Вино ценилось чуть ли не на вес серебра, а порой и золота: в Вайе не знали его, как не знали и плодов, из которых его делали.

— Вот она, господин! — шепнул Исур.

Огешан, который завороженно разглядывал красивый кинжал на поясе чужеземного купца, тотчас позабыл и о серых кожаных ножнах с золотым тиснением, и об узорчатой рукояти, плотно обвитой чем-то вроде тонкой веревки. Сердце мгновенно упало в пятки, тут же подпрыгнуло к горлу; несмотря на зной и духоту, королевича пробрала дрожь. Он вцепился холодными потными пальцами в края плаща и глянул туда, куда указывал Исур.

Она шла, прекрасная, как сама Эфитра, в наброшенном на голову некрашеном полотняном покрывале. Серо-голубые глаза ее сияли, с губ не сходила приветливая улыбка. Одной рукой девушка придерживала то подол платья, то покрывало, а на другой висела корзина, из которой торчали пучки свежей зелени и блестящие хвосты завернутых в листья рыбин.

— Идем скорее! — прошептал Огешан.

Как ни влекла его безымянная красавица, он вдруг ощутил, что все тело его холодеет и стынет, будто он превращается в камень. Вмиг вылетели из головы изысканные речи, которые он мысленно сочинял все минувшие дни для своей любимой. «О боги, помогите мне! — воззвал Огешан в отчаянии и надежде. — Вы видите мою душу, знаете, что я влюблен! Пламенная Эфитра, научи меня, как разжечь огонь в ее сердце! Пусть она услышит небесную музыку моей любви, пусть не оттолкнет, не засмеется, не рассердится, не пройдет равнодушно…»

— Не отставайте, господин, — привел его в чувство голос Исура. — А то мы потеряем ее в толпе.

Они устремились вслед за девушкой. Их тотчас оттеснила толпа женщин с детьми и молодых девиц: матери, видимо, спешили за раскрашенными глиняными игрушками, свистульками и сластями, а девушки — к продавцам коралловых и ракушечных украшений. Когда Огешан и Исур выбрались из моря цветных нарядов, покрывал, полных корзин, веселого щебета и требовательных криков, девушка подошла к одной из лавок с тканями.

Лавка не располагалась под навесом, как многие другие рядом, а примыкала к дому, над входом качался резной знак волны, а у двери стояло странное на вид деревянное изваяние, похожее на женщину, сплошь окутанное всевозможными тканями: тонким, чуть желтоватым полотном, разноцветной шерстью, затканной серебром и золотом. У подножия изваяния сидел не слишком усердный сторож — мальчишка-слуга, который знай себе играл в цветные камешки. Шагах в пяти от него стояла небольшая, только что подъехавшая телега, запряженная лошадью: там громоздился ворох дерюги, возница лениво перебирал поводья.

Огешан остановил спутника напротив лавки. Там они и стояли, хотя проходящие мимо люди толкались и бранились — мол, всю дорогу перегородили. Королевич едва замечал это: ему казалось сейчас, что он готов не то что вытерпеть чужие тычки и ворчание, но даже отправиться к разрушенному городу Хассерину, близ которого таится храм безликого Тейава, лишь бы доказать, что он достоин своей избранницы. Время тянулось, точно золотая нить из-под щипцов мастера, шум и запахи обступили, словно враги в смертельном бою, а девушка все не появлялась. Не раз Огешан утирал со лба пот, вновь и вновь пытаясь придумать, с чего же начать беседу. Исур рядом молчал, но одним своим присутствием как будто умирял бешеные волны, в которые превратилась истомленная душа королевича.

Когда дверь лавки наконец открылась, Огешана вновь охватила дрожь. На голове у девушки красовалось новое покрывало с вышитыми на нем мелкими птичками йангви, какие водились в пестрых степях между Вайатой и ближайшим крупным городом — Тереслехом. Выглядела она чуть озадаченной: брови сдвинуты, губы поджаты — видно, обновка обошлась недешево. Но щеки девушки пылали, и глаза сверкали извечной женской радостью.

Не успела девушка притворить за собой дверь, а Огешан — шагнуть к ней, как из-за телеги выскочили двое. Разглядеть их королевич не сумел: они тотчас схватили девушку, набросили ей на голову плотную дерюгу и поволокли к телеге. Корзина с покупками покатилась по земле, юный слуга выронил свои камешки и замер на месте, разинув рот. Огешан тоже растерялся, зато Исур кинулся вперед сквозь толпу, не щадя никого. Поздно: возница щелкнул бичом, резко заржала лошадь, и телега понеслась прочь по единственной свободной улице.

Потрясенный Огешан так и стоял, будто скала в людском море, и смотрел невидящим взором вслед похитителям. В душе его, недавно кипящей, сделалось пусто. Он не сомневался в том, что произошло, — вся Вайата была наслышана о проделках работорговцев, как и о том, что жертвы их обычно пропадают без следа. И все же дерзость похитителей поражала: вот так, среди бела дня, в густой рыночной толпе, украсть девушку?

Пустота в душе сменилась дикой яростью и жаждой действия. Огешан бросился было сквозь толпу за телегой, но тщетно: люди все прибывали и прибывали, и, казалось, никто не заметил, что случилось.

— Чего тебе неймется, юнец? — рявкнула на королевича толстуха аж с двумя корзинами, полными доверху. — Или украли что?

Подоспевший Исур отпихнул толстуху и ухватил Огешана за локоть. Королевич едва не рванулся, позабыв, что это бесполезно. Он уставился на Исура и набрал в грудь побольше воздуха, хотя не знал, что сказать. Телохранитель, открывший было рот, тоже не успел вымолвить ни слова — рядом послышался испуганный крик: «Найра!»

Огешан оглянулся: кричала худая женщина в синем вдовьем покрывале, опаленном по краям. Рядом с вдовой оказалась еще одна женщина, плотная и румяная, и королевич мельком расслышал ее слова: «Надо Берхаину сказать». Мальчишка-слуга у входа в лавку надрывался во всю глотку: «Стража! Стража!», но стражи, как всегда, поблизости не было.

Дверь лавки резко распахнулась, едва не задев слугу. В проеме показалась полная круглолицая девушка — видимо, купеческая дочь — и повертела головой, задорно встряхнув темными кудрями и успев мимоходом построить глазки нескольким прохожим. Она оглядела закутанное в ткани изваяние, вздохнула как будто с облегчением и велела мальчишке замолчать. Дверь тотчас закрылась за нею.

— Как же так? — с трудом вымолвил Огешан. — Что нам теперь делать, Исур? Мы… мы должны спасти ее!

— И как? — Телохранитель вновь остановил его, готового сорваться с места и бежать незнамо куда. — Для начала: где нам искать ее? Это могли быть кто угодно — разбойники, работорговцы или просто любители поразвлечься и не платить за удовольствие денег…

— Нет! — вскрикнул Огешан, вмиг похолодевший, и беспомощно оглянулся. — Мы можем… Боги, я не знаю, что… — Он затряс головой, глаза его жгло от подступающих слез.

— Ладно, идемте. — Исур твердой рукой взял его под локоть и повел вперед.

— Куда? — опешил королевич.

На невыразительном лице Исура мелькнуло нечто неуловимое.

— Для начала можно попытаться проследить за телегой, — сказал он. — Летела-то она — будь здоров, точно владыка ветров над морем в бурю. Кто-нибудь да заметил. Один правит — лохматый, с большой бородой, двое в самой телеге, среди кучи тряпья. Левое заднее колесо болтается, на борту справа глубокие царапины, раньше телега была крашена синим, но почти вся краска слезла, лошадь серая, грива и хвост все в колючках, сама хромает на переднюю ногу — вот не разглядел, на какую…

Огешан разинул рот, несмотря на весь свой ужас.

— Как ты успел столько заметить?

— Неважно, — отмахнулся Исур. — Главное, что заметил. Выезд с рынка только один, по нему и пойдем. Дальше, конечно, будет труднее, но мы расспросим: вдруг кто-то видел телегу или, может быть, слышал крики девушки — если только ее не оглушили или не заткнули рот.

— Не надо, перестань. — Огешан вновь содрогнулся. — Лучше идем.

* * *

Дорога-выезд привела их к кварталам тележных и колесных мастеров. Здесь же в кружевной тени деревьев прятался маленький храм серого камня с белевшими над входом двумя юными лицами щека к щеке. На крыльце собралась толпа человек в сорок, и слышался мягкий, певучий голос жреца:

— …но король не поверил, что дитя его снискало божественную милость, и счел, что королевна втайне от всех опорочила себя. И повелел он бросить ее, непраздную, в море, но бог не оставил своих детей. И вышли из волн двое — и как бы одно целое: брат и сестра, сросшиеся боком. И сказал юноша королю, своему деду: «Вот я караю тебя», и сказала сестра его: «Вот я тебя милую». И небеса покарали его — он лишился своего царства, и даже камни и земля ныне позабыли о нем. И небеса помиловали его, ибо он остался жив и свободен, и до конца дней своих бродил по берегу моря, умоляя дух дочери и своих внуков-богов простить его…

Огешан заставил себя ускорить шаг. Ему доводилось прежде слышать это предание, как и сотни поучений о том, что боги одновременно справедливы и милосердны и желают, чтобы люди сделались такими же. Эти речи обычно заставляли его недоумевать, а сейчас он просто вскипел от злости. Будь на свете справедливость, его мать бы не умерла, отец не сделался бы равнодушен к нему, а Садахар нипочем бы не захватил власть. А будь на свете милосердие, боги бы слышали и тотчас исполняли все людские мольбы до одной. Чего им стоит, к примеру, исполнить его просьбу: только бы с нею ничего не случилось и только бы ему удалось скорее отыскать ее!

Исур не тратил время на размышления и гнев — он действовал. Некоторые стражники и прохожие лишь разводили руками, но находились и такие, кто мельком заметил облупившуюся, некогда синюю телегу, запряженную серой лошадью. Не заметить было бы трудно — слишком уж быстро она мчалась, словно кляче сунули под хвост охапку колючек.

— Отсюда у них только два пути: к городским воротам и к порту, — сказал Исур, когда закончил с расспросами, которые изрядно напугали прохожих. — Те две женщины из рыбацкого квартала уверяют, что по их улицам та телега не проезжала, стражники говорят то же самое и, похоже, не врут. Значит, похитители поехали не в порт. И значит…

— Значит, не работорговцы, — выдохнул Огешан.

Ноги его дрожали от долгой ходьбы и волнения. На сердце не стало легче: пускай его любимой не грозит рабство, но они так и не узнали, кто ее увез, куда и почему. Беспомощно он вертел головой, оглядывая бесчисленные улицы и переулки, — эти негодяи могли поехать по любой из них. Глаза вновь защипало — и от пота, и от горячих слез, которые он уже не мог сдержать.

— Полно вам, господин, не убивайтесь так, — сказал Исур. — Когда на душе тяжко, телесный труд — лучшее лекарство. Пойдемте-ка к воротам, может, там кто их видел.

— А ты думаешь, — всхлипнул Огешан и утерся краем плаща, — они правда покинули Вайату? Вдруг они свернули в проулок и укрылись в каком-нибудь своем убежище?

— Может быть и так. Но давайте все же сходим и спросим. Идти далековато, хотя… — Исур умолк и прищурился, словно оценивая силы Огешана.

— Я дойду, — тотчас заявил он, вспыхнув до ушей. — За нею я бы пошел хоть за пределы моря, хоть к мертвому городу Хассерину…

— А вот его не поминайте всуе, господин, — сурово оборвал Исур, лицо его мигом застыло, точно каменное. — Так недолго и беду накликать.

Когда они дошли до городских ворот, солнце уже стояло высоко в небе, а тени исчезли. Огешан по-прежнему кутался в плащ, так, что едва видел все вокруг, а Исур знай себе расспрашивал прохожих — то внимательно, чуть ли не ласково, то почти грозно. Королевич дивился его терпению, как недавно — наблюдательности, и со вздохом подумал, что, попроси он Исура обучить его этим премудростям, тот вновь откажется.

«Много ли проку быть королевичем, — сокрушался он, уныло подпирая глинобитную стену ближайшего дома и стараясь отгородиться от звенящих поблизости детских голосов. — Честь честью, а на деле ты ничего не можешь и не смеешь — да у Исура больше свободы, чем у меня! Не смей ходить к отцу, не смей гулять по улицам, не смей задавать вопросы, не смей влюбляться… Да что там, я даже не сумел сказать ей о своей любви — и защитить тоже не сумел…»

Звонкие шаги и голос Исура заставили Огешана сморгнуть слезы.

— Кое-что есть, господин, — сказал телохранитель и отер лоб. — Телега точно выехала из города и направилась к предместьям, вот только больше никто ее не видел. Одни говорят, что к западу поехала, другие — к северу: сам Ниразак не разберется.

Огешан глубоко вздохнул — совсем как в детстве, когда узнал о смерти матери, — и заставил себя смириться с неизбежным.

— Значит, — медленно произнес он, — все кончено?

Исур не ответил. Лицо его вновь неуловимо изменилось, в глазах замелькали искорки, он потер подбородок, как делал всегда во время тяжких раздумий.

— Есть одно средство, господин, — так же медленно, словно колеблясь, заговорил он, — только, прошу, не удивляйтесь и не спрашивайте ни о чем. Если вы правда хотите спасти свою милую, вас ничто не должно останавливать.

— О чем ты говоришь? — вытаращился Огешан. — Что нужно сделать?

— Вы должны открыть мне свой разум, — сказал Исур и тут же пояснил: — Понимаете, между людьми, которые так или иначе расположены друг к другу — между друзьями, родичами, влюбленными, — есть незримая связь. Она есть между нами и есть между вами и вашей девицей, потому что вы ее любите. Пусть она еще не знает об этом, но связь есть. И по этой связи можно попытаться отыскать ее. — Он помолчал, словно задыхаясь от волнения, и прибавил: — Я могу попытаться.

«Где же ты обучился такому?» — едва не сорвалось с уст Огешана, хотя в его опустошенной тревогами душе, казалось, нет сил даже удивляться. И все же он вовремя удержал себя. Сейчас не до пустого любопытства и глупых расспросов. Исур прав: что угодно, лишь бы напасть на след.

— Как это сделать? — просто спросил Огешан.

— Вы сейчас почувствуете себя… немного странно и даже неприятно, — ответил Исур. — Не боритесь с этим, не закрывайтесь, просто думайте о вашей девице и о вашей любви к ней. Все прочее я сделаю.

— Хорошо.

Они вошли в ближайший переулок, пропахший кошками и рыбьими отбросами. «Не самое подходящее местечко для чародейства», — подумал Огешан с мрачной ухмылкой. В тот же миг все посторонние мысли улетели прочь — его пронзило то самое неприятное ощущение, какое бывает, когда человек, чья воля сильнее твоей, вынуждает тебя повиноваться ему, как бы ты ни противился. Подобное чувство вызывал у Огешана Садахар, и в душе тотчас всколыхнулось отвращение и лютое желание бороться. Ему показалось, что в глазах у него темнеет, а самого его начинает жестоко мутить. «Думай о ней, о том, как ты любишь ее!» — приказал он себе.

Первая встреча. Ясный взор светлых глаз, милая улыбка, звонкие переливы голоса. Она идет среди подруг, похожая на единственный цветок на пышном кусте, и словно не подозревает о том, как она прекрасна, какое это наслаждение — смотреть на нее. Простая и величавая, задумчивая и печальная… чем утешить тебя? «Свет серебряной звезды в сером мраке облаков», «как чарует меня аромат твоих волос, нежная моя голубка», «ты — моя пристань и мое бурное море, ты волнуешь меня и покоишь, с тобою одной я горю, с тобою одной я дышу» — нет, все не то, даже стихи здесь бессильны. Ты — моя жизнь и мое счастье, я знаю. Порознь мы — жалкие несчастные осколки, вместе мы — свет небесных волн, вместе мы — весь мир, вместе мы — вечность. Мы не можем потерять друг друга, даже не обретя…

— Очнитесь, господин, — послышался, будто издалека, голос Исура.

Огешан разлепил стиснутые веки. Лицо телохранителя сделалось серым, на лбу блестели капельки пота, глаза словно потускнели. Королевич вмиг похолодел, испугавшись худшего, но нашел силы спросить — голос почти не дрожал, хотя прозвучал хрипло:

— Получилось?

— След ведет за город, господин, — ответил Исур. — К разрушенным шахтам. Я слышал, там прячутся разбойники, которых никак не удается изловить нашим усердным стражам.

— Разбойники? — медленно повторил Огешан и вновь облился холодным потом. — Но… скажи: она жива? Они не… ничего с нею не сделали?

— Раз след есть, значит, жива; больше я вам ничего не скажу. Правда, по-прежнему непонятно, зачем разбойникам похищать простую девушку — не выкуп же за нее брать? Ну да ладно, разберемся на месте. Вы ведь собираетесь идти туда?

— Ты еще спрашиваешь? — Огешан встрепенулся, ощутив, как недавний холод уступает горячей жажде искать и действовать. — Идем немедленно. Оружие у нас с тобой есть, а нужную шахту мы непременно найдем — телега и лошадь могли оставить следы. Вот только… кто знает, сколько их там, этих разбойников…

— А сколько бы ни было, я справлюсь, — заверил Исур. — Не силой, так хитростью. Лишь бы вы успели сбежать да прихватить свою милую.

Плотнее закутавшись в плащи, они покинули город — удачно затерялись среди погонщиков ослов, которые как раз выходили из ворот и не привлекли внимания стражников, привыкших видеть их здесь каждый день. Скрыться в путаных улочках предместий было нетрудно. Огешан то и дело приподнимал капюшон и вглядывался вдаль: шахты отсюда не разглядеть, сплошь скалистые прибрежные пустоши, но местный камень не годится для строительства. Идти не так уж далеко — еще до сумерек поспеют. Только неизвестно, что может статься с нею, пока они будут идти, — и что уже сталось?

Тревожные думы королевича разорвал топот множества копыт позади. Исур едва успел оттащить его в крохотный проулок между хлипкими домами на самой окраине северо-западной части предместий. Осторожно вытянув шеи, они оба увидели конный отряд, мчащийся по главной дороге в сторону шахт. Даже поднятая копытами пыль не скрывала блестящих на солнце шлемов, брони и наконечников копий. Стража, городская и дворцовая, — не меньше сотни.

Всадники промчались мимо, словно стая тигров, взявших след жертвы. Исур и Огешан успели разглядеть тонкое, надменное лицо предводителя. Это был Сеннуф, сын Садахара.