Золотой билет (гет)

Январь.

Приближался Новый Год — время фейрверков, любования потешными огнями, красных закатов над Огавой,* сливающейся с огненными салютами. Только вот наступали эти радости не для всех. Якумо Курама в свой четырнадцатый Новый год знала, что все это пропустит. Ей нельзя надолго покидать фамильный особняк. Она, кажется, сгорала от зависти, когда видела веселящихся ребят за окном, когда выглядывала из-за черных плотных штор, которые заслоняли ее комнату, оберегая ее от солнечного света, как будто у той была светобоязнь. Лишь иногда Якумо за раздвигала эти занавесы да смотрела на внешний мир. А причина была в том, что здоровье Якумо-самы было совсем шатким. И на миссии ей было нельзя, и тайдзюцу с ней совсем не занимались, а из физических нагрузок оставались лишь прогулки по саду в особняке, которые совершались специально для того, чтобы юная девушка не страдала от недостатка свежего воздуха, а наоборот укреплялась. И гуляла-то она чаще всего в сопровождении яку-нин, специальных слуг, которые бы следили, не простудилась бы девушка на прогулке. В голову Якумо закрадывалась странная мысль, что чем больше она засматривалась за шоры, хранящие ее от внешнего мира, тем чаще она думала, что болезнь ее только усугубляется тем, что ее ото всего берегут. Наступал новый год, а никаких новогодних забав Якумо не полагалось. Родственники, конечно, ее поздравят, пожелают успехов в учебе, которой она и так все время посвящает и в которой она весьма успешна, и все ее родные будут, как один, дарить или красивые одежды, которые и надеть-то некуда, или что-то связанное с рисованием. Обязательно что-то дорогое и сложное, как раз "для ее возраста". Сценарий своего нового года она давно уже выучила.

Подарки на вырост — вот , что любили ее родители: печать для мастера чакро-рисования, который уже лет десять как в профессии, а Якумо Курама самой исполнилось только четырнадцать. Сначала ей даже такое нравилось: ей нравилось открывать новое, с усилием постигать то, что выше ее уровня, да и просто не хотелось разочаровывать родителей, которые верили, что ей интересна вот эта печать А-ранга для взрослого художника с многолетним стажем. И она принималась в ней разбираться, постепенно вникая в элементы, занимаясь по восемь часов живописью, чтобы потом с гордостью доказать всему миру, что она справилась с задачей. А мир ее ограничивался спальной, трапезной, художественной студией и небольшим садом, где ей дозволялось гулять. Зато родственники потом рассказывали, как они вкладываются в доченьку и ничего для нее не жалеют: репетиторы по черчению, математике, геометрии, специальная чакрогуашь для медицинских печатей, которую и медицинском училище в Конохе-то не всем выдают, а только под роспись, да еще, наверное, клятву на крови требуют, а в случае растраты сразу в город Мертвых отправляют к заведующему отделением генетических исследований Орочимару-саме. Ему люди всегда нужны. А вот Якумо в такой роскоши недостатка не знала, только радости это ей не прибавляло. Ведь каждый такой подарок означал на самом деле серьезное задание . А иногда Якумо охватывал ужас: кого из нее растят? Шиноби ранга А? Так ранг достигнут. Шиноби ранга S? "А им самим не страшно?" — Спрашивала она себя. Но вопросы эти заглушало чувство вины. Родители очень рано объяснили ей, что она родилась с искалеченной системой чакры, и в то время, когда все дети спокойно узнавали основы ниндзюцу и готовились изучать стихийные техники, Якумо ничем таким заниматься не могла. И когда все укрепляли тело в додзе, девочка там даже не появлялась. Тайдзюцу объявили для Якумо чрезвычайно опасным и даже смертельным искусством. А мама Якумо даже с каким-то особенным отвращением произносила это слово — "спарринги". Самое страшное, что Якумо бы смирилась с тем, что она тайдзюцу никогда заниматься не будет. Но зачем же дразнить! Ее иногда приводили в спортзал, где занимались молодые девушки, будущие боевые куноичи. Нет, не для того, чтобы она чему-то научилась. Она должна была сидеть, за ними наблюдать и практиковаться рисовать человеческое тело в движении. Это были полуторачасовые тренировки, во время которых девушки поработали бесплатными натурщицами. Потому что мама Якумо договорилась, с кем надо, и ее дочь пускали на занятия смотреть и запоминать, как занимаются другие. К тому же происходило это без вреда для ее здоровья, потому что куноичи отрабатывали удары на спарринг-партнерше, а для Якумо-чан это было совершенно безопасно. Гораздо лучше, чем рисовать реальный бой или делать зарисовки на миссиях. А кто считает иначе — враг их ребенку и глупости говорят. Никогда и ничего не рисовала Якумо так вдохновенно, как те бои. И ведь на славу получилась та техника, где она рисовала бойцов на чакробумаге, а они должны были при активации техники ожить и биться с врагами. Якумо поразилась, что завидует собственным творениям: они сражаются, пусть недолго, до первого серьезного попадания по ожившему чернильному рисунку, пусть даже не за нее, потому, что она все удачные рисунки складывает в шкаф, и они-то может и покинут ее дом со шторами, с кем-то сразятся за клан Курама, погибнут, впитаются чернильной лужей в землю, а вот она — никогда не пойдет на миссию. Хотя из всякого "никогда" есть свои исключения. И случаются они как раз на Новый год.

* * *

Ирука Умино никогда не желал спокойной и мирной жизни. Например, быть обычным учителем младших классов было для него было слишком скучно и непрестижно: тяжело было разбираться с толпами набегающих мамаш, выясняющих, почему их драгоценных деточек привязывают к столбам, отчего на них испытывают безвредные гендзюцу в качестве первой тренировки без уведомления родителей. Вот с месяц с такими неадекватными родственниками пообщаешься, так и от классного руководства откажешься. И в Корень анбу обратно попросишься. Хотел Ирука после анбу сменить сферу деятельности, да только и в школе счастья не нашел. В школу его потянуло, потому что позавидовал Ирука, будучи анбу, хорошей жизни своих знакомых: ирьенину со скорой помощи и учителю японского языка и знатоку танка*. Фельдшером устроиться не удалось, а вот учителем начальной школы его взяли. Только выяснилось, что жалование стало сильно меньше. Вот и подумал Ирука, что в школе ты разбираешься с малолетними бандитами, а в анбу — с уже окончившими школу и нарастившими свои навыки преступниками. Вроде бы в анбу сложнее, зато там можно убивать, что ему как учителю иногда казалось весьма желанной привилегией. Особенно это касалось того отвратительного блондинчика, который вечно затевал драки, вовсю использовал умение мастерски строить ловушки и, когда кого-то калечил, то жаловался ему, Ируке, на свое сиротство и тяжелую судьбу, а потом еще и директору рассказывал, как его не принимают другие люди.

"Нет, в анбу Нэ было лучше", — решил Ирука, и ему пришло на память, как он на задании одну шпионку из Тумана завалил. Во всех смыслах. Любо-дорого вспомнить. Оставаться в Деревне Ирука не любил, а зато любил ходить на миссии. Оттуда всегда то денег привезешь, то по дороге подработаешь, главное, чтоб никто не знал. Вот, например, была у Ируки миссия в страну Снега, и оттуда привез он замечательный огромный и редкий... плакат с изображением популярной актрисы Коюки Казоханы во фривольном виде. Познакомился он там с хорошими шиноби (а Ирука больше всего на свете ценил связи и халявку), так вот они ему такой презент и подогнали. Что говорить, уважение. Так у Ируки начался роман с этой снежной красавицей.

Ништяки и трофеи он тоже любил, поэтому не упускал случая обирать мертвых, ведь никакое гендзюцу ты не схватишь, взяв чужую вещь, и какая-нибудь "противоугонная" печать, рассчитанная на воров, тебе жизнь не испортит.

Он был из рода знатного, но обедневшего, потому что на миссии погибли его родители, а все их имущество быстро осело в списках богатств и имений совсем других людей, да еще и было оно продано по три раза, чтоб запутать следы.

Из-за нищей корневской юности Ирука Умино слишком любил деньги. Ему казалось, что, если он вернет себе богатство и статус, то это как бы исправит трагедию, которая случилась с ним в детстве, поэтому карьера его напоминала полосу препятствий. Сначала он решил, что ему, дворянину без титула, поместий и земель и собственно клана, не пристало работать в Корне. Слишком мало уважения, поэтому он с большим трудом ушел с оперативной работы. И вот теперь опытный киллер, мастер пыток, ловивший кайф от истязаний пленников, должен был обучать малолеток ниндзюцу и прививать им горячую любовь к родине. Как было у многих шиноби в Конохе, Ирука выбрал себе вечного соперника. Он тоже был самурай, только куда более везучий. Ирука после смерти родителей оказался никому не нужным корневиком, а вот Какаши неизвестно за что свалилась удача и покровительство Четвертого. Он почему-то именно его взял в свою элитную команду, хотя родители Ируки исполнили свой долг, а у Хатаке отец закололся, не выполнив волю хозяина.

И получал Какаши элитные задания и элитных учеников, а значит, у него водились деньги, а благодаря "гениальности" он быстро достиг чина джонина. Недавно Какаши и вовсе перешел все мыслимые и немыслимые пределы наглости: взял того блондинчика-изувера в свою команду и решил его продвигать. А началось все с того, что он подольстился к Сарутоби, и тот выделил Хатаке команду. Да и вообще Какаши не грабили до такой степени, поэтому у него остался от отца артефакт, который даже не изъяли, меч Хакко Чакра То, через который можно пропускать молнии. А вот его обнесли дочиста.

Ирука был талантлив от рождения: многое давало ему преимущество перед неклановыми шиноби, так, что он был сильнее их, а штрафов, характерных для клановых воинов, у него совсем не было. Как здорово-то! Он был способен и к тайдзюцу, и знал печати, и владел стихиями огня и воды, и был неплох в гендзюцу. Только всего этого было ему мало. Хотел он был подобен Какаши, который был обласкан Минато, а потом и Третьим, ведь Хатаке был эрудит в области ниндзюцу. Люди даже говорили, что он знает целую тысячу дзюцу. А Какаши только пускал табачный дым из тонкой трубки да посмеивался. Говорил, что никто тысячу техник не выучит, а потом глядел на собеседника сквозь дымку расслабленно и немного лукаво и добавлял:

— Хотя это смотря как считать... Если каждый нарисованный на чакробумаге кандзи С-ранга за отдельную технику считать, то полно у нас "тысячников". Только от этого они хорошими шиноби не становятся. Так и какая-нибудь калека сможет, которая из дома со шторами не выходит. Или, например, твари глазастые, которые кроме фуиндзюцу и карате ничего не могут.

Конкретные имена называть Какаши отказывался, только намекал так, что любому жителю в Конохе становилось понятно, о ком он говорит. И людям, которые беседовали с ним, становилось понятно, что тысячи дзюцу он, конечно, не знает, но хранит секреты чего-то более крутого, чем множество похожих друг на друга низкоранговых техник.

И это еще больше раздражало Ируку. Вот, как он умел! Вроде бы признался, что все брехня про сотню дзюцу, посмеялся над тупым плебсом, который верит байкам, а значит, и над Ирукой лично тоже, потому что Умино тоже решил, что этот слух — правда, и комплексовал, что у него техник в разы меньше. А Какаши не только посмеялся над толпой, но еще и сделал это настолько изящно, что стал выглядеть еще круче. Типа, что там ваши тысяча техник, вот у меня есть такое, что мне вся эта огромная эрудиция не нужна. А, что это, я вам не расскажу.

В ответ на такие слухи Ирука выделял дистиллированную ненависть, только открытого столкновения он боялся. Знал, что силы неравны. Да и с командой вышел промах. Какаши дали боевую группу, чтоб он учил сынка Четвертого. Дали команду и Обито, его сопернику-другу. Вот уж этого Ирука предположить не мог: инвалиду, ноги которого когда-то придавило обвалом, которого Какаши освободил из каменного плена, отрубив ему конечности... этому инвалиду дали команду, да при этом тоже клановую. Состояла она из последнего Учихи, который приходился Обито племянником, вторым был странный юноша, которого привез из экспедиции в Страну Воды начальник управления генетических разработок Оротимару. Все сначала думали, что мальчику конец, как и всем, кого вывозила из других стран его группа, только вот ребенок чем-то приглянулся саннину, и тот оставил его при себе в городе Мертвых живым. И употребил все свое влияние, чтоб обучать его вместе с живыми учениками. Третья была родственница главы одного из коноховских кланов, которую отчего-то взял только этот Обито.

Когда он на уроке в их классе позволил себе критиковать способности Обито из-за его увечья, через несколько дней с ним случилось неприятное происшествие. Кто-то перед его уроком подложил под стол Ируке нажимную ловушку, на которую тот наступил, и тем самым распечатал свиток с взрыв-печатями, которые облепили ему ноги, а одна так и вовсе оказалась в таком положении, что взорвись она, и род Ируки оказался бы прерван навеки. Когда первый страх прошел, то выяснилось, что печати — подделка высокого качества. Выглядят один в один, особенно, если внезапно облепят тебя, а приглядишься и поймешь, что иероглиф-детонатор не прорисован. Печати были фальшивые, а страху он натерпелся настоящего. Тварь, которая это сделала, отпечатков не оставила, в перчатках работала. Дело раскрыть было трудно, только гадина осмелела и на другой раз прокололась. Ирука рассказывал новичкам о том, что такое додзюцу, и в пример привел шаринган, о котором говорил очень общо, но с небывалым восхищением, за которым некоторые могли разглядеть зависть, что, конечно, "не соответствовало" действительности. На следующий день он задел растяжку с перцовой бомбой. Потом три дня преподавал с красными глазами.

И вот наконец-то она попалась. Правда не ему. Мерзавка проникла в архив кабинета биологии, где хранились коллекции. Ее застигли на месте: Миюки Инузука сразу нюхом почуяла недоброе и вернулась в кабинет, нашла там негодяйку, которая зачем-то подобрала ключ к архиву. Сделала восковой слепок замка, смастерила отмычку. Госпожа Инузука ее обыскала, но ничего краденного с ней не было. Девка ничего не успела стащить, но ясно, что что-то собиралась украсть, просто на ее счастье из этой затеи ничего не вышло.

* * *

Меж тем близился Новый год, но Ирука сдавать позиции не собирался , ведь в Новый год не только чудеса случаются, но и приходят в скрытые деревни самые жирные заказы и миссии, которые в обычное время получали джонины с репутацией получше, а теперь все они стремились на праздник воссоединения,* так что желающих работать в такие дни было всегда мало, потому ждал Умино Нового Года, по-особому ждал, как ждут заказа с двойной ценой. И вот наклевывалось интересное дело. У одной семьи из далекого города пропал фамильный и драгоценный меч с редкими свойствами. Нужен был шиноби, который бы его нашел. За приличное вознаграждение, конечно. Ирука тут же согласился, потому что вдруг по ходу миссии законный владелец меча случайно умрет, а ему за небольшую плату разрешат оставить у себя клинок в качестве трофея.

А все в Конохе знали, какой чистой любовью любит Ирука трофеи и связывали это с нищей юностью. Вот вроде бы должен был остепениться человек, звание специального джонина получить и прекратить таскать добычу, напичканную следящими техниками. Даже коллеги об этом намекали, тот же Какаши. Из-за этого и произошла их единственная драка, где Какаши ему знатно навалял, отобрал у него танто с выгравированными на нем странными символами, и снес его потом непонятно куда. Выяснилось, что Оротимару был крайне недоволен, что ему в срочном порядке пришлось запечатывать какой-то темный артефакт. Как будто у его Отряда проблем мало.

Поэтому взамен потерянному танто нужно было срочно было найти новый меч и желательно "волшебный", и уже не хвастаться им перед Какаши, не то снова отберет. Но предстояла встреча с заказчиком, а значит Ируке нужно было выглядеть представительно. А как выглядеть представительно без своей команды? Поэтому он просил у администратора, распределявшего миссии хоть какой-нибудь помощи. А тот рассказывал, что генины ждут Нового года даже больше остальных праздников: они, наконец, проведут хоть немного времени вместе со своими родителями, поучаствуют в фестивале на реке, получат долгожданные подарки. Если и удастся найти, то каких-нибудь штрафников.

— Вот-вот. Дайте хотя бы штрафников, я с ними живо... общий язык найду. — Подхватил Ирука.

Для задания живо сыскали Идате Морино. Мальчику часто не везло на такие трудные и несвоевременные задания, потому что когда-то он крупно и по глупости проворовался. Учитель подбил его похитить меч, драгоценный меч Второго. Только охрана у того меча была крепкая. И ничего Идате сделать не смог, только попался, навсегда получив клеймо предателя и вора, а его джонин смылся в другую страну, правда без добычи. Вот и повесили всю ответственность на Идате. Спас его только двенадцатилетний возраст, явная глупость и исчезновение подельника. Однако оскомина осталась. От Идате ждали подставы или глупости, на хорошие миссии его не брали и не считали добрым товарищем. Зато он был постоянно наказан, его посылали на штрафные задания, когда это было нужно. Сам Идате не расстраивался. Он не любил свой дом. Потому что дома был брат, старший и единственный его родственник, он был палач, и не убил Идате только потому, что у него больше никого не было. Не хотел Идате быть с "братаном" на празднике воссоединения, поэтому миссии был рад невероятно, отчего вербовщик решил, что пацана загнобили так, что он стал двигаться рассудком. К нему в пару прикрепили недавнюю взломщицу коллекций в кабинете биологии Ханаби Хьюгу. Страсть к чакро-белемнитам* наказуема, поэтому проделки в лаборантской лишили ее долгожданного праздника, а сама она отправилась на отработку. Нужен был третий человек. Третья нашлась сама.

— Ирука-сенсей, нет ли у вас для меня какого-нибудь задания? — Курама была большой умницей и, заметив учителя, а с ним еще двух человек, по его беседе с администратором, с которым они обсуждали укомплектование команды, поняла, что новосбранной команде нужен третий участник.

Вообще-то случившееся было большой удачей Якумо-чан. Она выбралась из своего особняка, чтобы передать работы по печатям Куренай-сама. Юхи она не нашла , зато ей рассказали, где эти работы точно можно оставить, чтоб Куренай-сама их не потеряла. А тут вторая удача: она встретила Ируку-сенсея, который ей преподавал и всегда хватил, и, как казалось Якумо, очень любил ее. Ирука отвлекся от разговора, расплылся в подобострастной улыбке, и, говоря с Якумо-химе, произнес: "Все, что угодно, для наследной госпожи клана Курама".

Администратор немного растерянно посмотрел на них двоих, затем проверил ранг миссии, который был не больше С, да и махнул рукой. Хотя бы Ирука сейчас свалит, и не будет больше заставлять его искать генинов. А Ханаби от такого лизоблюдства состроила такую кислую мину, что казалось, будто ее сейчас вырвет.

Якумо оглядела новых товарищей внимательным взглядом художника. С ребятами она знакома была. Все-таки ее приводили на собрание учеников в самом начале года. Впечатления от ее первой в жизни команды были противоречивыми. Юноша показался ей очень даже симпатичным, и у Якумо от новых впечатлений захватило дух и зашлось сердце. А девчонка, наоборот, страшная. Ей таких всегда советовали остерегаться, а среди близких и вовсе подобных людей не было. Она была из нелюдей. Да и похоже это была девочка со страшным прошлым. Хорошим детям татуировки на лоб и на язык не ставят. Это Якумо как самурайка и художница сама знала. Руки исписаны чакро-иероглифами и вязью. И непонятно было, то ли это — клановый призыв, подчеркивающий статус, то ли призыв, который должен следить за заключенным и не дать ему сбежать. В призывах чужих кланов Якумо плохо разбиралась, да и у нее чакрозверей не было. Кто ж ей даст завести чакрозверей! Наоборот ей рассказывали про страшный крысиный призыв, следящий за заключенными, который накалывают насильно зэкам на руки или ноги, и сбежать от своих зверей-тюремщиков они уже не смогут, а если пленники все-таки решатся на побег, то обратный призыв отправит их в крысиное логово, где такого беглеца будут грызть-кусать. Так что, Якумо-солнышко, рисуй животных и медицинские печати. Они безвредные. А призыв — это рабский контракт. И Якумо Курама не сомневалась, что это так.

Была при всей угловатости фигуры Ханаби, тонким, заплетенным в косицы, волосам, вызывающим отвращение наколкам, которые девица не скрывала, а подчеркивала безрукавкой и прической с открытым лбом, только одна красивая черта, которая контрастировала со всем остальным: глаза пронзительные и ярко-синие, живые, насыщенного цвета, что было необычно для ее белоглазого клана, члены которого всем остальным казались слепыми.* Никогда Якумо таких не видела.

Ирука, кажется, потихоньку смирялся с составом команды: мальчишка, которого припахивали к любой тяжелой работе, был покорным, потому что дома его ждал брат-садист, принцесса из клана Курама, которому он считал, что оказывает услугу, выполняя желание их дочери, за что надеялся сгрести с магнатов как минимум "горстку бриллиантов", а там недалеко и до нового кланового союза. Еще он подумал, что из-за замкнутого образа жизни и малого опыта через Якумо можно будет налаживать отношения с ее родными в нужном направлении.

Последняя девушка, Ханаби, была самой сложной для Ируки. Впервые он увидел ее на празднике начала учебного года. Ирука ощутил, но не сразу понял, в чем различие между ней и сестрой. Прекрасная Хината вовсе была не похожа на сестру. Она появилась в длинном фурисоде с воздушными рукавами, дававшем представление об изяществе девушки, но скрывавшем наготу ее рук, прическа у нее была высокая и не по годам взрослая, и челку ей никто специально не выбривал, а красоту лица подчеркивала удачно подобранная косметика.

Родная сестра явилась в тренировочном костюме для марш-бросков по пересеченной местности. И Ирука понял: девочка не на празднике и вряд ли знает, что такое праздник начала года. Он решил, что сестра из побочной ветви клана Хьюга. И она сейчас на работе. Она тринадцати лет от роду телохранительница сестры. И праздник этот не для нее, а она обеспечивает безопасность наследницы. Наверное, поэтому ей и разрешили учиться в одном классе с госпожой. Вытянула служанка свой золотой билет. Распределение по командам все подтвердило. Девочка оказалась в команде, где капитан — безногий инвалид, а остальные двое — клановые выродки-демоны, которые начнут выяснять, кто из них альфовей. И после стремной группы кинули эту служанку под начало Ируки. Характер у нее был отвратный, а еще Ирука опытным взглядом смотря на нее, думал, что ее терзает скрытая и подавленная (возможно, пытками) ненависть к своей госпоже. И было одно обстоятельство, которое примиряло Ируку с Ханаби: и это слово было тенсейган.* Те самые красивые бирюзовые глаза девочки. Сначала Ирука не мог поверить, а потом до него дошло: родилось две девочки с этими чудесными глазами. Одну, Хинату, возвысили, дали возможность счастливо жить, а другую, хоть ее дар был не меньше, загнобили и показали ее место. И это Ирука собирался использовать. Наверняка у второй есть много обид, неудовлетворенной гордости, комплексов, на которых можно сыграть. Неужели не мечтает она уйти от безногого сенсея и выродков-товарищей? Так можно было поставить на службу своим интересам ее способности, которые по слухам, которые всегда были исключительно правдивы, превосходили обычный бьякуган.

Правда, первая же критика Обито на уроке обернулась не просьбой взять ее к себе, а подложенной ловушкой.

Ирука, добившись того, что ему дали временную команду, оглядел ребят.

— Я недавно с миссии. — Сказал он таким тоном, чтобы все почувствовали важность момента.

— Ну, и отдохнули бы, — сказала девчонка. — Новый год скоро. Мы бы тоже по домам бы пошли.

— Как вас зовут? — Прошипел Ирука.

— Ханаби Хьюга.

— Будь тише, Ханаби, когда тебя не спрашивают. — Произнес Умино. — Я недавно с миссии. — Повторил он. — И взял много добычи. Поэтому мы сначала пойдем к оценщику и все продадим, а уже потом отправимся на задание.

Они прошли несколько улиц, зашли в низенькое серое здание и вскоре оказались в полуподвальном помещении, где была контора оценщика, в которой трудно было разместиться и пятерым.

Бородатый чиновник с испещренными морщинами лицом, с застарелым шрамом на щеке пугал подростков, и они почувствовали себя еще хуже, когда из мешка Ируки высыпалась добыча: захваченные с бою оружие, одежда, личные вещи. Оружие в сколах и зазубринах, одежда явно была сильно измазана в крови, а потом плохо застирана. Разволновавшаяся Ханаби с активированным бьякуганом рассмотрела и совсем мелкие детали: серьги, когда-то вырванные с мясом из носов и ушей, колечки, составлявшие "капитал" разбойников, с которых они были сняты, даже зубные коронки* оказались на столе владельца ломбарда.

Якумо не очень понимала, чем содержимое мешка Ируки отличалось от схранов разбойников, с которыми шиноби должны были бороться.

— Вы — молодец. — Похвалил Ируку оценщик. — Вот Какаши-сан и не собирает трофеи, а вы сами...

Тут вдруг к столу с воинской добычей пролезла Ханаби и тревожным голосом спросила:

— Вы что, это с мертвых сняли? — Сказала она и будто смерть сама побледнела.

-Я тут набрал немного. — Пояснил Ирука, показав пальцем на кучу на столе. — Не трогай! — Воскликнул он и сделал такой жест, как будто хотел ударить по рукам. Только рук Ханаби, как и ее самой возле стола уже и не было.

— Ирука-сама, да я даже за деньги это руками разгребать не стану. Там же какой угодно чакры можно нахвататься. — Сказала она.

Девочка перехватила суровый взгляд бородача и добавила:

— Очень уж опасная у вас работа. — Чиновник довольно улыбнулся в усы.

"Лицемерка, — подумал Ирука. — Ко всем пытается подольститься".

Оценщик в этот момент покосился на детей, подозревая Умино в чем-то противозаконном. А сам тем временем пытался внести все богатство, свезенное Ирукой в реестр, описать его, привязать ко всем этим вещам бирки для опознавания. Большую часть бирок он уже привязал, а Умино ему в этом активно помогал. Если честно, то Ирука надеялся, что дети будут не стоять столбами и не задавать дурацкие вопросы, а тоже помогут. Только вот Ханаби опять затупила и наоборот, затесалась в самый конец, ближе к двери, да и Якумо дышала глубоко и напряженно, ей не нравилось быть в непривычной духоте, а Идате, как понял Ирука, и не собирался ничего делать, если командир не прикажет.

Итак, с формальными хлопотами было покончено и новосозданная команда отправилась в путь. Якумо надеялась, что покинут они деревню как можно раньше, прежде, чем ее родители поймут, что джонин забрал ее на миссию и сорвут ее коварный план провести новый год не дома. С каждым шагом за пределы деревни Якумо ощущала все больше и больше так желанной ей свободы.

Выяснилось, что Умино — род связанный со стихией воды, и сейчас они быстро дойдут до берега Огавы, что для Якумо было большим достижением: она бывала там всего пару раз в своей жизни, а значит, точно запомнит этот Новый Год как нечто замечательное, ведь она сама смоталась от родных на Огаву с ребятами. Ирука предполагал там призвать чакрокрабов, которые мигом перенесут его и команду в место, где ждет их заказчик. Крабов, действительно, призвали. Великий шиноби Ирука Умино расстелил свиток с призывом, больно укусил себя за немытый палец и смазал кровью призывной свиток. Хьюга вздохнула, ничего не сказала, только закрыла лицо руками. Потом молча, с видом, насколько возможно, равнодушным, протянула пузырек с йодом. То, что Ирука расстелил свиток, а не набил наколку тоже не вызвало уважения у Ханаби: трус, боли испугался.

Появившиеся крабы пощелкали клешнями, сказали, что за вызов Ирука уже должен пятьсот мон, а потом сильно увеличились в размерах и спросили:

— А за прошлые вызовы сколько платы ждать? Когда долг отдадите? А? Вы нам двадцать ре* должны!

Якумо таких здоровых крабов никогда не видела. Они казались ей даже смешными, когда они так нелепо сердились на Ируку-сенсея, требовали от него долг. Крабы грозились пригласить взыскателя, который точно найдет у Ируки деньги, и не убивают его только потому, что все-таки надеются получить с него золото. Затем они сообщили обомлевшему Умино, что у него месяц, чтобы вернуть двадцать ре, а приказы его они выполнять не собираются, и пока не отдаст, что должен за прошлое, пусть не призывает. Иначе они ему шею перекусят. Затем крабы снова уменьшились и исчезли.

Первым от речи очнулся Идате и обнаружил в своей руке левую руку Ханаби, которая сжимала его, что есть силы, а пальцы ее правой замерли над наколкой на ее предплечье.

Он вырвал ладонь, услышал невнятные извинения. Вся эта сцена не скрылась от внимания раскрасневшейся Якумо. Морино сказал, что они сами добегут до места, и ничего страшного нет, что крабы их обманули, потому что он — лучший гонец в Конохе. Он даже конкурсы выигрывал, правда, не уточнил, какие.

"А у него и ноги сильные. — Мечтательно подумала Якумо. — Крепкие и мускулистые. То-то к нему эта нежить и липнет. Хоть и не человек, а все-таки девчонка." Но вслух она сказала только, что слаба и бегать шуншином не умеет. Так, что никуда не побежит. Сам Ирука начал понимать, кого ему дали в качестве команды, а также последствия того, что крабы ему не помогли.

— А ты, что скажешь, Ханаби-чан? — Спросил он с надеждой девочку, которая в его понимании была телохранительницей сестры. А та стояла ни жива, ни мертва, как будто увидела он-ре. Она в этот момент вспомнила историю, как один джонин задолжал призыву и расплатился учениками с чакрозверями. Это ж надо у призывов в долг брать! У самой Хьюги из-за слабости ее как воина призывов было много, и поэтому правила безопасного обращения с ними она вызубрила. Девочка вдруг подумала: не стало бы это ее задание последним не только в уходящем году, но и в жизни с таким учителем.

— Наш клан к шуншину не способен. — Проговорила она.

Ирука повернулся к обеим ученицам и стал сначала спокойно, а затем все более набираясь пафоса, говорить:

— Девушки, вы обе просто неправильно мыслите. Вы набираетесь идей о ваших якобы болезнях, и убеждаете в них сами себя. Это мешает вам мыслить позитивно! А все просто: Якумо-чан, это не болезнь. Ты — специалист в гендзюцу. Понимаешь, мастер гендзютсу всегда, я повторяю — всегда физически слабее мастера тай или нин. Это особенность развития, а не дефект или болезнь. Нельзя быть лучшим во всем.*

— Но мне иногда дышать бывает тяжело... особенно при нагрузках. — Возразила Якумо. — И еще... — Но Ирука не слушал. — А ты, Ханаби-чан, — сказал он гораздо строже, обратившись к другой девочке, — просто выдумала себе, что не можешь использовать шуншин, чтобы не пытаться. Это все твоя лень. Наверное, ты мало тренировалась, а твой учитель не может тебя ему научить...- Тут Ирука ухмыльнулся, — по объективным причинам.

— То, что я падаю навзничь, когда забываюсь и шуншином бегу, это не выдумка! Это серьезно. Дефекты чакры... они есть. — Произнесла в ответ Хьюга.

Тут она поняла, что Ирука просто не может принять факт, что иногда люди не могут стать, кем хотят из-за тяжелой болезни, и это сильно мешает им в жизни, рушит их мечты. А Умино считает, что, если ты чего-то хочешь и стараешься, то обязательно достигнешь, даже если все объективные обстоятельства против этого. Ханаби знала, что тренировки и сила воли важны, но, если твоя природа такова, что ты не можешь использовать элементальные техники, то, как бы ты ни старалась, силу стихии ты пробудить не сможешь. У тебя ее просто нет. А если у тебя тонкие сосуды чакры, то ты так и не сможешь создавать чакрозатратные техники, типа шуншина, скальпеля чакры, расенгана и шосена. Ирука же не мог принять факт, что существуют обстоятельства, препятствующие безудержной тяге к приключениям, обстоятельства, противоречащие твоим желаниям.

— Эти "особенности" существуют. — Твердо сказала Ханаби. — Ей впервые приходилось доказывать факт существования своей болезни. Как будто она не с опытным тюнином разговаривает, а с ирьенинской комиссией, определяющих негодных к военной службе. Хотя Кимимару шутил, что в городе Мертвых, где он живет со своим приемным отцом, и покойнику напишут "годен с незначительными ограничениями". Ханаби надеялась, что он шутил. — И эти проблемы мешают жить. — Добавила она.

Якумо тоже не особо верила Ируке, что болезни нет, хотя эти слова были очень соблазнительными. Курама знала, что слаба в тайдзюцу, но не так, как другие дети, у которых просто "иные таланты". Она была слаба в тайдзюцу до полной небоеспособности, невозможности что-то такое освоить. Также, как Ханаби, была бездарна в гендзюцу или ниндзюцу, то есть абсолютно. Признание Ханаби в своей болезни заинтересовало девочку. Но, как поговорить с ней об этом более открыто, она не знала.

В итоге пришлось нанимать повозку, потому что половина команды нормально бегать не умели. Ирука уже отставал по графику, а его вдохновляющая речь не пробудила в Якумо стихию огня и не сделала сосуды чакры Ханаби здоровыми. На ночлег остались в таверне. Если сначала ребята еще надеялись выполнить миссию быстро, то в первую ночь надежды развеялись вовсе. Девушки разделили одну комнату, и тут Якумо поняла, что это — тот момент, когда надо спрашивать о том, что тебя волнует, ведь нет Ируки с его мотивированием и Идате, перед которым стыдно было бы вести разговор о своей неопытности и заболеваниях.

— Ханаби-чан, я насчет сегодняшнего... — Начала она немного неуверенно. Хьюга обернулась вполоборота и посмотрела на блондинку. — Ты часто бываешь на заданиях? — Спросила она. Хьюга помотала головой.

— Не очень. — Ответила она. — Не так, как взрослые. Она посчитала вопрос исчерпанным, и уже готовилась ко сну, спускала тренировочные хакама. В глубине души Якумо с облегчением вздохнула. На лодыжках не было печатей-колодок. Вольная она, не каторжная. А с осознанием этого возрос и интерес. Якумо подумала, что ситуация у нее точь-в-точь, как у Ханаби, только она — талантливый гендзюцу мастер и живописец, а Ханаби — призыватель, сенсор и мастер ловушек. А стихийные техники или чакрозатратные дзюцу для них закрыты. Ханаби уже ложилась спать, и ее даже не волновало, что ночует она не дома, а в какой-то харчевне, а вот Якумо в первый раз было немного неуютно. Она впервые уходила так далеко не только от дома, но и от Конохи.

— А как ты ходишь на миссии, и это...- Тут она посмотрела на босые ноги Хьюги, — не можешь пользоваться шуншином?

— А это-то? — Махнула рукой Ханаби. — А нафига он мне? Только синяки ставить. — Сказала она и сама уже от холода забиралась под одеяло. — Я и без шуншина могу рис сажать. Нас отправляли в деревню на лето. Типа трудовая практика. За чакроптицами ухаживать, рис сажать, батат собирать в августе. Это было даже весело. У нас в клане ни у кого этого шуншина нет. — Сказала она с легкой обидой. — И все же справились. Сейчас в команде тоже трудовые миссии есть. — Продолжила она. — Просто сенсей не следит уже больше, как мы на них ходим, типа мы совершеннолетние, и сами должны привыкать устраиваться на фермы, искать работу. Ну, он так говорит. Может, ему, действительно, тяжело бегать за молодыми и здоровыми на протезах. — Сказала она. — А были и охранные задания. — Ханаби заметила, как у Якумо загорелись глаза. — Ну, это когда мы с Кимимару-куном на складе сторожами подрабатывали. А у него тоже ни гендзюцу, ни ниндзюцу, и вообще только одна техника, странная и жуткая. Я однажды видела его тело через бьякуган. Ему бы лечиться нужно, у него с костями что-то не как у обычного человека. У него папа — профессор-медик, ему лучше знать. Но мы с ним отработали. И никакие воры к нам не сунулись. — Заметила она.

Якумо слушала и видела совсем другую картину: вот девчонка одного с ней возраста, хоть и нелюдь, сама признается, что у нее куча ограничений, она многого не умеет, судя по печатям она еще и слаба как ниндзя и неуверена в себе, потому что только трусы используют призывы, а ведет совершенно другую жизнь: ее никто не запер во дворце, ей не надо убегать от яку-нин, чтобы гулять, где хочется, ее не прячут от мира, не пугают тем, что во внешнем мире полно людей, которые хотят ей навредить. А у другого мальчика отчим, профессор медицины, а разрешает своему больному сыну ночевки на складе с Ханаби. Девочка тут же представила такую миссию с Идате. Как же здорово подрабатывать сторожами! Поэтому следующий вопрос Якумо был про родителей:

— А твои папа с мамой не против?

Ханаби раздраженно поглядела на нее, замолчала, как бы взвешивая слова.

— Не против. Слушай, Курама-сан, ты найди мне клан, у которого со здоровьем все хорошо, а? То, что ты говоришь... странно. — Хьюга зевнула, затем встряхнулась, попытавшись взбодриться и справиться с находящей на нее усталостью. — Ну, вот нет у нас ни стихий, ни гендзюцу, но мы используем то, что есть. Все кланы делают, что-то свое, но от мира не закрываются, а учатся, работают, трудятся в мануфактурах, берут миссии, сражаются... как обычные люди. Блин, у Акимичи такая же проблема, как и у нас. Они, кроме рукопашного боя, ничего не могут. У клана Нара две техники, а в тайдзюцу они, наоборот, слабы. Только некоторые кланы одарены всем. Вроде Учих. — Тут она задумалась и сама испугалась. — Только я и за миллион ре не захотела бы стать Учихой. — Хьюга подумала, что эти слова немилосердны к ее сокоманднику, но они уже были сказаны.

Якумо смотрела на нее удивленно и не понимала, почему, если у всех кланов проблемы со здоровьем, одних детей типа Нара, Яманака, Акимичи адаптируют к жизни и даже находят работу таким, как Кагуя с чем-то очень страшным, тогда за что же ее заперли? Значит, различие было в чем-то другом. Почему кому-то разрешают учиться со всеми в клане в самурайской школе, учат следопытству, гоняют по лесам искать потерявшийся скот и людей, а ее во дворце за шторами держат?

Курама еще раз окинула взглядом полуголую Ханаби и не смогла принять, что татуировки это — нормально. В ее клане при том, что это был клан чакрохудожников, такое считалось делом низким. И ей объяснили: зачем рисковать собственным телом, когда можно нарисовать свиток на бумаге васи?* Поэтому Якумо набрала в грудь побольше воздуха, собрала свою смелость, потому что не очень понимала, насколько расстроится Ханаби, услышав от нее еще вопрос, и решилась спросить еще кое-что. Ей важно было знать ответ.

— А ты... самурайского рода? — Сказала она. Ханаби не отвечала. Просто молча указала двумя пальцами на глаза.

— А как же... — Якумо хотела сказать "наколки", но это звучало слишком грубо. Слово "клеймо" тоже не подходило, оно могло сильно оскорбить, намекнуть на другую касту.

— Ну, чего ты выговорить не можешь? — Спросила ее Ханаби, которая по тону очень хотела спать.

А Якумо, правда, не могла.

-Твои рисунки. — Догадалась Якумо, как сказать, чтобы не обидеть.

— В сумке посмотри, только потом положи на место. — Бросила Ханаби и улеглась спать.

— Которые на теле. — Прошелестела Курама еще тише. Задавать такие вопросы другим людям она стеснялась.

— Поздно, нам спать пора. — Ответила Хьюга. — Завтра нас поднимут, и мы в повозке клевать носом будем. Куда это годится, если мы с тобой всю ночь проболтаем.

— Скажи, — попросила ее Якумо. — Зачем сначала говорить, а на полуслове замолкать.

— Потому что эта история не на сон грядущий. Хочешь страшную сказку на ночь, а и не сказку вовсе, а быль? — Курама закивала головой в знак согласия.

— Ну, тогда слушай. — Произнесла Ханаби и расположилась на футоне поудобнее. В эпоху Сенгоку, лет триста назад, наш клан жил и не в Конохе вовсе, а в Стране Молнии. Мы были слабы в бою, а глаза наши были ценным трофеем, вот наподобие тех, которые перед поездкой продавал Ирука-сан, только гора-а-а-аздо, — Ханаби протянула гласную, — дороже. В общем на нас охотились. Вырывали глаза, разбирали на органы. Мы же нелюди, недочеловеки. Клан Хьюга оказался на пороге истребления. Поэтому нам так было хорошо в Стране Молнии, что мы бежали в Коноху, но от страха, что и там будет тоже самое, в нашем самурайском клане произошли изменения. Глава клана запечатал себя и всю свою семью...вот этим... — Ханаби показала рукой на лоб со свастикой. — И с тех пор фуиндзюцу стало играть большую роль в нашей жизни. Мы были в отчаянии и позаимствовали даже ту печать, которую ставят смертникам. Наше состояние было недалеко от этого. — Ханаби высунула татуированный язык.

— Жесть какая. — Произнесла Якумо. — Если честно, ты жуткая...

— Я говорила, нечего на ночь рассказывать. — Затем девочка посмотрела в окно.

— А как же ваше самурайство? — С сожалением спросила Курама. — Ведь позор же! — Сказала она. А потом осеклась, замолчала. Вот так и была у нее подруга. Ровно один день.

Ханаби легла на футон, отвернулась, закрылась курткой.

— А что делать людям, пережившим геноцид? — Буркнула она. — Ты про клан Кумо слышала?

— Не а. — Был ответ. Курама была удивлена, что с ней вообще после такого разговаривают.

— Это маленький самурайский дом. Деревенька в стране Огня, дворов в пятьдесят. Я там бывала. Там живут замечательные лучники и смелые воины. Мануфактура тоже есть. Ткацкая. Так вот в эпоху Сенгоку...

— Что с ними стало? — Тревожно спросила Якумо, перебив подругу.

— А ничего. — Раздраженно выпалила она. — Они ставили опыты с паучьей чакрой. И получили странный улучшенный геном. Но период Сенгоку пережили. Самураи просто пытались выжить. Одни себя запечатывали и соколиный призыв заключали, а другие паучью чакру прививали. Это нормально.

Стояла глубокая полуночная тьма.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Огава — река в Токио.

2. Танка — короткое японское стихотворение в 31 слог.

3. Праздник воссоединения — ритуальный ужин у дальневосточных народов на новый год. Кто не придет, тот будет разлучен с семьей на весь год.

4. Чакро-белемниты. Ископаемые моллюски. По легендам обладают целебными свойствами.

5. Тенсейган. Тенсейган. в отличие от бьякугана ярко-синий. В рамках данного АУ он по свойствам от бьякугана НЕ отличается и специальных свойств НЕ имеет. А является просто мутацией бьякугана.

6. Зубные коронки. Такие трофеи любили собирать, например, фашисты. https://topwar.ru/86960-nemcy-oboshli-stroy-zaglyadyvaya-v-rot-i-vyryvaya-zolotye-koronki.html

7. 20 ре, чудовищная сумма, 300 гр. золота.

8. Якумо-чан, это не болезнь. Ты — специалист в гендзюцу. Понимаешь, мастер гендзютсу всегда, я повторяю — всегда физически слабее мастера тай или нин. Это особенность развития, а не дефект или болезнь. Нельзя быть лучшим во всем. — перл принадлежит Керру Риггерту и Семеноффу.

9. Бумага васи — качественная бумага для живописи, каллиграфии.