Признание

Палантир пылал в руках Аэлин, как раскалённый уголь. Она знала, что это ловушка. Знала, но всё равно прижала камень к груди, повторяя про себя: «Он может измениться. Он должен. Пока не поздно». И словно прочитав её мысли, Саурон проник в её разум не голосом, но властным импульсом, настойчиво взывая к ней: ты уверена, что видишь истину? Тогда приди и докажи, что твои идеалы способны изменить ход вещей.

Она смотрела в окно, где горизонт затягивали зловещие чёрные тучи, словно предвестники неминуемой последней битвы. В Минас Тирите царил хаос: воины спешно возводили баррикады, женщины прятали детей. Аэлин знала — Совет что-то замыслил, какой-то отчаянный план, связанный с Кольцом. И конец этого плана неумолимо приближался. Что произойдет, когда они добьются своей цели, чего бы она ни стоила? Саурон… будет уничтожен? Окончательно? Без надежды на искупление, без малейшего шанса на возвращение к свету? И в ее воображении возник образ: он, воплощенная властная Тень, в твердыне Барад-Дур. Где каждый подчиняется его воле лишь из страха или из-за власти своих собственных, подпитываемых им желаний. Где вокруг лишь тени, мрак и бесконечное, всепоглощающее одиночество. “Если ему суждено погибнуть так… и даже если он уже не способен стать тем, кем был — я не могу его оставить”.

— Как мне прийти? — прошептала она, обращаясь к Палантиру. — Барад-Дур окружён огнём и тенями.

— Ты носишь ключ в своих руках, — ответил Саурон. — Камень видений — это дверь. Но лишь для тех, кто не боится шагнуть.

Она сомневалась. Всё в ней кричало, что это безумие. Но когда Палантир дрогнул, и её комната наполнилась тенями, она не сопротивлялась. Тьма обвила её, как холодный шёлк, и земля ушла из-под ног.

Аэлин очнулась на каменном полу, в окружении чёрных стен, пронизанных багровыми прожилками. Воздух был густым от запаха серы и отчаяния. Перед ней возвышался Саурон — не как тень или дух, а в облике, напоминающем прежнего Майрона: высокий, с лицом, словно высеченным из мрамора, но глаза горели мрачным пламенем.

— Ты пришла, — произнёс он. В голосе — неприкрытое торжество. — Не многие смертные отважились бы на такое.

Едва поднявшись на ноги, Аэлин встретила его взгляд. Да, она — пленница. Она знала, что её готовность откликнуться на призыв была лишь оружием в руках Саурона, инструментом для подчинения ее самой и, может быть, других близких ей людей из ее города, для навязывания его воли.

Саурон изучал её, словно пытаясь разгадать какой-то скрытый мотив. Зачем он позвал её — он знал. Но почему она пришла? Понимая, что ловушка захлопнется за ней. Что ею двигало? У неё не было тайного плана — это Саурон понимал, отточив за века мастерство распознавания любых уловок. Он умел сражаться, но… как сражаться с тем, кто не оказывает сопротивления? Она просто смотрела. И в её взгляде не было страха. Только что-то непонятное. Тревога? Беспокойство? Или… сострадание? К нему? Он мог бы убить её сейчас. И она словно ждала этого исхода. И всё равно просто продолжала смотреть с непонятным для него выражением в глазах.

Внезапно пол под ногами вздрогнул. В окне явился отблеск пламени Ородруина. Что это значило? «Близкий конец?», с тоской подумала Аэлин.

Фродо спотыкался о камни, чувствуя, как Кольцо давит на его шею. Голос Саурона, обычно грохочущий в его сознании, вдруг стих. Что-то отвлекло Тёмного Владыку.

— Спеши, — прошептал Сэм, подхватывая его под руку. — Он не смотрит на нас. Не сейчас.

Чувствуя, как сердце сжимается отчаянием, она не знала больше, что сделать. И вдруг тихо запела. Мелодичную простую песню, которую порой как колыбельную ей напевала мать. О чем она была? Разве могла она сейчас это понять?

«Солнечный, лунный…» — выдохнула она, и в рыдании смешались боль и облегчение. Казалось, каждый слог обжигал губы. «О мудрые Парки…» — эхо подхватило её мольбу, разнеся по коридорам, где тысячелетиями слышался только скрежет железа.

«Что мне ответить? Ни воли, ни сил!», — голос ее раздавался в гулком зале. Сначала тихий, как шёпот листьев, дрожащий от слёз, потом набирающий силу — чистый, звонкий, разрывающий удушающую тишину, он поднимался к черным сводам, где тени сплетались в узоры, словно испуганные незнакомым светом. Слова лились сами собой.

Она пела.

Саурон замер, обратившись в подобие изваяния. Взгляд, всегда острый и беспощадный, вдруг смягчился — и в глубине зрачков, словно пробиваясь сквозь вековую тьму, робко засветилась искра чего-то давно потерянного, забытого. Он вдруг увидел себя. Майрона, стоявшего когда-то в зале Аулэ, с лицом, озарённым восторгом творца. Тот же свет, та же непоколебимая вера в добро, что теперь казалась ему детской сказкой.

Он шагнул вперёд. В груди что-то дрогнуло — старый шрам, оставленный эхом собственного падения. Рука непроизвольно потянулась к её лицу, будто хотела стереть слёзы, но замерла в сантиметре. Голос, привыкший отдавать приказания, прозвучал глухо, почти смущенно:

— Ты… Зачем?

«Луч серебристый молился, а яркий — нежно любил…» — пропела она в ответ, не отводя взгляда. Аэлин не видела уже ни копоти на стенах, ни багровых отсветов лавы за окнами — только два луча в темноте: золотой и серебряный, сплетавшиеся в её памяти с образами Майрона и Саурона. Любила ли она их? Да. Безумно, безнадёжно, как любят закат, который нельзя удержать.

В этих словах была вся её исповедь. Любовь не к владыке тьмы, не к светлому духу из легенд — а к нему, настоящему, кто застрял между, разорванный собственным выбором.

Солнечный? Лунный? Напрасная битва!

Каждую искорку, сердце, лови!

В каждой молитве — любовь, и молитва —

В каждой любви!

Где-то вдалеке рухнула башня, но здесь, в эпицентре бури, вдруг стало тихо. Саурон слушал. Не смеялся, не прерывал — слушал, как впервые за эпохи кто-то обращался к нему не с мольбой или проклятием, а с… благодарностью. За то, что когда-то создавал. За то, что даже теперь, в бездне, оставался частью этой песни.

Фродо разжал пальцы, и Кольцо полетело в огненную пропасть.

Знаю одно лишь: погашенных в плаче

Жалкая мне не заменит свеча.

Буду любить, не умея иначе —

Оба луча!

— последние слова сорвались в шёпот.

И в этом признании, вырвавшемся помимо воли, было больше силы, чем во всех армиях Мордора.

Кольцо коснулось лавы и утонуло в ней.

Твердыня Барад-Дур рухнула.

Несколько мгновений, и все стихло.

— Царство Саурона погибло, — произнес Гэндальф. И ответом ему была улыбка Валар.

Глава опубликована: 20.03.2025