Звон (джен)

Звон — это пустота в голове Мили, бросающей горох моих слов во все стороны.

Она вела машину, не глядя, и без умолку хвалилась всем тем, что сделала она, милосердная и добрая, для завистливой, неблагодарной Нелли. И тем, что любит её все равно, конечно же.

Растяпкину такой любви не пожелаешь.

Подруги их оказались все как одна. Все до единой. Все за одно лицо. Просветленные. С детьми, беременные, замужем.

Мужья же их отличались интересно: будто каждый из них был уникально и особенно мёртв внутри. Жутко даже, не будь они зеркалами для меня.

Никто не видел Нелли. Никто ничего не слышал. Но все знали: она всегда страшно всем завидовала!

Я кивал. Я вспоминал речи Одуванчика. Когда говорят, что кто-то завидует — дели на пятьдесят. Может, зависть его не о том, чем ты хвалишься. А может, её и вовсе нет. Ты просто не нравишься и ничто не стоит за спиной.

Но к чему тогда это звать дружбой, верно? Даже у меня с Растяпкиным отношения лучше.

Еще раз я в этом убедился, когда очередная подружка, с подозрительно знакомыми мелкими чёрными кудряшками, подозрительно знакомыми мелкими кровожадными зубами, силящимися улыбаться, и подозрительно знакомыми протухшими глазами, заявила радостно:

— Конечно, ты заслужила победу, дорогая! Корона не могла достаться этой жалкой шлюшке!

Я подавился вытребованным кофе, и Пули сел напряжённо и прямо.

Ну, это, конечно, интересное дружеское заявление, но волновало меня совсем другое.

— Она вовлечена в проституцию?

— Я этого не говорила! — тут же, точно опомнилась… Кажется, она назвалась Линой. Я перестал запоминать ещё где-то на Алисе, которая, вообще-то, Элис, а еще лучше Элла, а ещё лучше Изабелла.

— Ничего, теперь можете сказать. Это существенно поможет в поисках, — я мог бы милостиво понять, что она использовала слово не в прямом значении, но слишком устал от трепа, разводимого каждой из них с Мили.

— Но я…

— Ну, вы ведь не стали бы называть женщиной лёгкого поведения подругу просто так? — не скрывая злорадства в голосе, протянул я.

В ответ — гневный вздох. И такой настоящий, правдоподобный ужас в глазах Мили!

Лина — пусть остаётся Линой, в конце концов, — вскочила с места.

— А ты кто такой, чтобы об этом спрашивать?! Не предателю учить меня дружбе!

Звон — это только в моей голове. Все начинало противно расползаться и смазываться ещё в самом начале пути, но я мог это игнорировать, потому что привык. Теперь же — будто ударило в колокол, и все обрело несколько лишних контуров.

Где-то на поверхности я знал, что это Мили разболтала ей обо мне, ещё сотни лет назад.

Где-то внутри я рассыпался от смеха, неудержимого и сумасшедшего.

— Он обижает тебя?! — в общую картину ворвался контур побольше и повыше. Пять минут назад этот контур мило наливал мне кофе, и жаловался, полушепотом, что не уверен, заслужил ли такое счастье — быть её мужем. Но теперь он прибежал, чтобы усилить всеобщий звон, и доказать, что, конечно, заслужил сполна.

Я все равно улыбнулся. Я все равно отставил чашку куда-то.

— Я не пытаюсь никого учить, мне просто нужно знать, что не так с этой вашей Нелли! — я закрыл глаза. Нужно передать привет милому новому Злату.

Что-то тёплое ткнулось мне в ноги. Прижалось очень крепко и зарычало низко и угрожающе. Но я знал, что угрожает оно не мне.

— С ней… Все в порядке. Но то, как она одевается, и то, как ведёт себя, и то, что пьёт, и то, какие мужчины ей по душе… Все это сомнительное. А уж как она радовалась, что я развожусь! — контуры медленно становились снова людьми. И недавно строгий муж слабо вздрогнул. А я… Опустил руку Пули на голову. Так странно, что я ему нравлюсь… — Ну не с тобой, не с тобой, ты что! — Лина слишком резко повернулась, и мне снова пришлось закрыть глаза. Главное не до тошноты. — У меня был другой муж, — зачем мне эта информация?.. — Но, конечно, чудовище, но все равно, радоваться такому!.. Тем более, он бы все равно на неё не посмотрел!..

Я вскинул руки, чтобы её остановить.

— Понятно. Кроме одного: зачем ей ваш бывший муж?

— Ну как же? Он очень богатый…

Ещё один выдох.

— Так она человек в поисках денег? Или лёгких денег.

— Скорее, совсем лёгкой жизни. Сесть на шею и ножки свесить, прямо как моя старшая дочь — она с тем мужем оста…

— Ясно. Спасибо.

Слишком много личных, лишних, липких подробностей.

Кофе я все же допил. Но оставаться больше не хотел. Не хотел больше видеть ни одной из подружек. Не хотел больше слышать.

Нужно было искать дальше.

* * *

Чтобы только послушать тишину, хотя бы немного, я выбрал продолжить поиски Нелли в её собственном доме.

Мили, правда, все равно не замолкала всю дорогу, объясняя, как сильно ей за меня пришлось краснеть перед Линой, как неправильно было злить её мужа, хоть он её и распустил, а потом, видно, чтобы не отвечать на вопрос, в чем это выражается, вдруг переключилась на слова более интересные: о том, что Нелли не так давно стала снимать очень даже хороший домик, совсем близко от её собственного. Не забыла добавить, конечно, и то, что не слепая, не глухая и не глупая, и что сама уже стучала и звонила. На вопрос о том, где Нелли достала денег на такой вот домик отвечать не захотела, естественно.

За это я велел ей остановиться у собственного дома и со мной вообще не ходить.

Я подозревал, что она не услышала вторую половину, но шаг взял быстрый, даже слишком быстрый, такой, что вчерашняя ночь во всей своей красе зацвела неприятными ощущениями отовсюду. Хотелось сбросить с себя одежду, чтобы она не касалась кожи нигде совсем. Хотелось закричать. Но вместо этого я только сжал меж зубов конфету — язык боялся откусить в таком порыве.

Ответа на стук и звонки не было.

Поэтому, я открыл дверь сам. Вряд ли это разрешено частным детективам официально, но сто бед — один ответ: так меня научили в Академии. А разве Академия может быть не права в своих методах причинения добра?

Дом встретил меня тишиной, какой-то пластиковой, и пластиковой же идеальностью. Все было так ровно и так гладко, что даже мне, при былом, так и не погибшем, но утонувшем глубоко, стремлении к порядку, казалось непригодным для жизни.

В кухне, в гостиной, в маленькой комнате с большим телевизором все было нетронутое, не живое, не пахнущее будто бы.

Весь первый этаж. И лишь на втором, в самой маленькой из комнат, я нашёл другое.

Дешёвые сигареты на постели. Смятое покрывало. Подушка с пятном и грязный бокал, который, видно, был причиной пятна. Платья на стуле, на полу и на столе. Косметичка с таком жутком беспорядке, в каком даже дядя свою не держал. Выводок туфель, пытающийся прятаться под столом.

Кое-как я нашёл место, чтобы сесть на стуле. Интересно, зачем же так. Нет, когда живёшь один, вполне естественно сидеть в своей комнате, а до остальных и не доходить. Ага. Но только не тогда, когда снимаешь такой вот домик. Ну не для того же он тебе, чтобы ютиться в тесноте?

Впрочем, я почти тут же вспомнил её милых подружек. Может быть, все и просто. Если цель этого дома только в том, чтобы они увидели, что вообще-то, живёт Нелли ничуть не хуже.

А душа запиралась здесь. Здесь и прибрать недолго, но, думаю, никто из них не хотел заходить в маленькую комнату совершенно.

Действительно, нет смысла думать, что кто-то из них даже постарается вспомнить то, что помогло бы. Не более, чем сам факт того, что домик появился недавно. И раз он не её личный, а съемный, то уезжать, бросив вещи, дело все же странное.

Впрочем, осмотрев комнату подробнее, я убедился, что важных документов, украшений и денег в ней не осталось.

— Да уж, госпожа Нелли… Не стал бы я вас искать, но вы меня поймете: мне тоже ужасно нужны деньги, а ваша подружка Мили считает, что может себе позволить их потратить на эмоциональное насилие…

В дверь как будто что-то ударилось, и я почти вздрогнул, но тут же успокоился, когда за этим последовали попытки скрести все ту же дверь.

Я открыл.

Пули поднял на меня печальный взгляд.

Не знаю, самовольно ли он тут. Для его хозяйки, пока что, слишком тихо.

— Что такое, Пули? Ты хочешь найти всё подозрительное через магию собачьего чутья?

Он фыркнул, как-то так оскорбленно и недовольно, и я рассмеялся.

— Наверное, ты скажешь мне, что здесь пахнет падшей женщиной, которую не очень-то любили её дорогие подружки. И будешь прав.

Хотя, может, я преувеличиваю. Короткие платья, вульгарный макияж и даже мнение подружек ещё не делает её такой уж падшей…

Впрочем, Пули все эти вопросы не заинтересовали, и он, чуть подумав, влез мордой в косметичку, вытащил оттуда зубами самую блестящую дрянь из всех возможных, положил её на пол и трагически вздохнул.

Так трагически, что я даже не засмеялся. Хотя был к этому близок.

— Боюсь, это нам в деле не поможет, — и все равно, опустился рядом. — Но… Мой дядя тоже любил такие… Как размаляюется, так туши свет, — как будто бы даже смешно, а внутри паршиво. В конце концов, дядю устраивала реакция вроде смеха. Но мне-то всегда нравилось на него смотреть. И главное, это был он, настоящий дядя, а не… Не…

Ещё одна конфета прозвенела. Неважно.

Блесток оказалось так много, что часть уже гордо сияла у пса на носу. Нет, ещё ведь съест, ещё ведь потом неизвестно… Кое-как, я нашёл пару ватных дисков в хаосе, и старательно стёр блёстки. — Но тебе, видишь ли, это не на пользу…

И лишь после я поднял и палетку. И тут же, что-то скользнуло, отлепилось от её дна.

Визитная карточка.

Красивая, дорогая, твердая, но явно проведшая многовато времени среди косметики. Имя на ней оказалось закрашено, замазано, зачеркнуто со всеми стараниями, почти до дыры. Но вот адрес и номер телефона остались.

Что ж. Наведаемся. Предупреждать о своём визите звонком — лишнее.

— Слушай, Пули, я ведь пошутил… А ты, похоже, и правда интересную штуку нашёл.

В благодарность, конечно, он тут же получил ещё одну конфету. Конфету он, конечно, сгрыз, но смотрел на меня скорее растерянно, чем гордо. Видимо, все же, случайность. Визитные карточки по запаху не найти…