Кошки. Магия. Смерть. (джен)

Феня появилась в комнате как призрак — не врываясь, не объявляя о себе, а медленно, по-паучьи, просачиваясь из темноты. Кошка была серая, почти грязная, с облезлым хвостом и вечно дрожащими лапами, словно её под кожей колотил слабый, измождённый ток. Она не мяукала. Просто смотрела.

Северус с трудом её заметил. Её невозможно было увидеть — только почувствовать, как сквозняк в закрытой комнате. Она не касалась его, но за ней потянулся холод.

Когда пространство вновь сомкнулось, он стоял в своём собственном классе. Всё было как всегда: свет от зелёных ламп, гудение котлов, запахи зелья, выветрившегося пота и страха.

Ряд за рядом — ученики. Задние шепчутся, передние напряжены, как натянутые струны. Его голос — ровный, злой, как лезвие:

— Начинайте.

Котёл, стоящий перед ней, обычен. Книга открыта. Ингредиенты разложены. Всё как всегда. И он даже не глядит на неё — эту девочку. Он не помнит её имени. Не смотрит ей в глаза. Даже когда проходит мимо, бросает сухое:

— Бодяга не та.

И уходит дальше.

Она была... обычной. Тонкие плечи. Чистые ногти. Письменник аккуратный. Ответы в тетради точные. Не рвётся к лидерству, не спорит, не влюблена в Героя, не флиртует с Малфоем. Просто училась.

А он — игнорировал.

Северус смотрит сейчас на себя, в том прошлом: на то, как он проходит мимо её стола, как не замечает, что она перепутала порядок введения компонентов. Как не замечает её дрожащих рук — не от страха, а от болезни, от бессонной ночи, от того, что она осталась допоздна, исправляя чью-то работу, чтобы не подвести пару.

Он ничего не видит. Ни тогда, ни теперь, стоя в стороне. И только когда вспышка — когда от котла вырывается тонкая змейка зелёного дыма и зелье меняет цвет слишком рано — всё происходит слишком быстро.

Девочка не кричит. Просто подаётся вперёд. Сначала — кашель. Потом — глухой стук головы о край парты. Потом — тишина. Остальные ученики столпились. Кто-то вскрикнул. Кто-то вскочил. Северус бросается — да, быстро, правильно, как всегда. Антидот. Диагностика. Магия. Спасительная, почти молотковая.

Но поздно.

Зелье вошло в кровь. Рвущая связка из двух несовместимых компонентов, активировавшаяся преждевременно — вызвала внутренний коллапс. Сердце. Печень. Всё.

Он уже тогда понимал: она мертва. Мгновенно. Без боли, но... навсегда. Он стоял над её телом. Смотрел. Молчал. И помнил — нет, не имя. Помнил цвет рукава её мантии, как серая кошачья шерсть.

Такой же незаметный.

Дамблдор пришёл позже. Бумаги заполнились. Семья получила соболезнование. Вскоре имя вымыло из памяти даже других. О ней не говорили. В отчёте было написано: несчастный случай.

Он подписал этот отчёт. Почти не дрогнув. Он сказал себе — она была невнимательна. Сказал — он предупреждал. Сказал — он не виноват.

Но Феня стоит рядом. Смотрит. Её глаза — человеческие. Не кошачьи.

И он помнит: девочка с дрожащими руками. С глазами, которые никогда не поднимались. С завёрнутым бутербродом на столе. С любовью к зельям — не за оценки, а потому, что это была магия, сотворённая своими руками.

Он не помнил её имени. Но теперь — помнил лицо.

Феня трётся о его ногу. Не как домашняя. Как призрак. Он опускает руку, но она не даётся. Только смотрит. В её взгляде — ничего, кроме одного вопроса:

— Почему?

Северус хочет сказать, что он не убивал её. Что это было случайно. Но в его горле — вязнет только правда: Он не заметил её. Он не видел Это был не яд. Не проклятие. Это была невидимость, в которую он её загнал. Он дал ей умереть не потому, что хотел — а потому, что не считал нужным помнить, что она существует.

Он опускается на колени. Впервые за много лет. Феня садится напротив, хвостом подогнув ноги. Не уходит. Просто смотрит.

И он впервые вспоминает её имя.

— Элли, — шепчет он. — Её звали Элли Брим.

Класс — тот же. Котлы — тот же шум, те же сполохи под крышками. Запахи сливаются в колючий букет: сухой шалфей, подгоревший хмель, кислота уксуса. Свет ламп падает неравномерно, образуя тени, в которых спрятаны мысли учеников, их страхи, желания, ленивая надежда на поблажку.

Северус стоит у доски. На этот раз — не просто как надзиратель, не как безликий судья. Он смотрит. Не поверх голов. Не на самых шумных. А туда, где обычно глаз не останавливается. На неё.

На тонкую девочку с короткой косой. На Элли Брим.

Она не поднимает глаз, когда он подходит. Лишь слегка замирает, как мышь, почуявшая орла. Пальцы над ингредиентами дрожат — не от страха перед зельем, а от чего-то глубже. Он замечает: кожа на запястьях бледнее обычного, и в уголках губ — застарелая трещина, как от недоедания или авитаминоза. Ничего, что бросилось бы в глаза раньше. Но теперь — он смотрит.

— Брим, — произносит он спокойно, и она вздрагивает, будто её ударили.

Северус едва заметно морщит лоб.

— Вы перепутали очерёдность. Фиалку нельзя вводить до крапивы. Окисление будет преждевременным.

Её глаза — как большие капли дождя. Не из страха. Из удивления.

— Простите, профессор… Я… я видела другой рецепт в старом справочнике… — шепчет она.

Он берёт у неё перо, быстро делает пометку на краю книги:

— Это устаревшая редакция. Не пользуйтесь ею. Библиотекарю стоило бы её давно убрать. — И добавляет, глядя прямо: — Вы правы, что сверяли. Это разумно. Но проверяйте несколько источников, прежде чем повторять.

Слова простые. Но на лице девочки появляется тень улыбки. Не счастье, нет. Но тепло. Впервые за всё время она чувствует себя замеченной.

Он продолжает обход, но время от времени — оглядывается. Видит, как она тщательно отмеряет дозу. Как использует фильтрацию. Как сдувает пыль с мерного стекла.

У неё — идеальные руки для зельеварения. Не быстрые, не резкие. Вдумчивые.

Когда она поднимает глаза, он уже рядом.

— Температура чуть выше нужной. Пламя приглушите.

— Да, профессор, — и снова — тень той самой улыбки.

Она не совершает роковой ошибки. Котёл пыхтит, но спокойно. Цвет зелья — ровный, янтарный. Никаких зелёных вспышек. Никаких взрывов. Никаких криков. Никакой смерти.

Северус подходит к её столу в самом конце. Он наблюдает, как она льёт зелье в колбу. Без дрожи. Уверенно.

— Хорошо, Брим. Точно по пропорциям.

И только тут она — впервые — оборачивается, встречает его взгляд и тихо кивает.

— Спасибо, профессор.

Он не отвечает. Просто делает пометку в своём журнале:

> «Э.Брим — внимательна. Потенциал есть. Не упускать.»

После занятия она не торопится выйти. Остальные хлопают дверью, толкаются, шипят о контрольной. А она подходит к его столу.

— Я… могу оставить вам справочник? — спрашивает тихо, протягивая старую книгу.

Он принимает, и на миг их пальцы касаются. Она уходит последней. Но оборачивается. Один единственный раз. На пороге. Тонкая фигура в проходе, свет из коридора делает её почти прозрачной. И всё же — она поворачивает голову, ловит его взгляд, словно прощаясь.

А потом исчезает.

В пустой комнате остаётся только он. И тишина. Поначалу — ничего. Ни кошки. Ни магии. Но потом — тонкое свечение у стены. Слабое, едва ощутимое, как отблеск свечи в стекле. Феня — теперь не кошка. Девочка. Та самая. Элли Брим.

Она не говорит ни слова. Просто стоит, глядя на него. И в её лице — тишина. Принятие. Без обиды. Она кивает — один раз. И медленно растворяется в воздухе.

На мгновение Северус чувствует — будто комната сделалась легче. Воздух чище. Плечи — чуть менее согнуты. Он поворачивается к Дому. Туда, где раньше были только обрывки памяти, замазанные отчёты. И вдруг — имя. Чёткое, золотое, простое:

Элли Брим.

Теперь она есть. Теперь она была.