Снейп. Инструкция по применению: встряхнуть, но не смешивать (гет)

Примечания:

PG-13, гет, AU:без магии, измена, расставание, ОЖП

Дождь стучал по окнам лондонской квартиры, монотонный и бесконечный, будто сама природа оплакивала то, что Гермионе только предстояло осознать. Капли, скользящие по стеклу, напоминали слезы — те самые, что она не решалась пролить.

Она сидела на краю их постели — их, хотя теперь это слово обжигало, как ложь. Белоснежный пододеяльник, купленный два года назад в предвкушении счастливых лет, теперь казался ей саваном. В пальцах она сжимала потрёпанную записную книжку Северуса, случайно выпавшую из внутреннего кармана его пальто, когда она собирала вещи в химчистку.

Книга пахла им: горечью древесного одеколона и едва уловимым дымом сигарет, которые он иногда курил на балконе, думая, что она не узнает.

Страницы были исписаны аккуратным, болезненно точным почерком — тем самым, каким он подписывал ей открытки на день рождения, писал списки продуктов, оставлял на холодильнике записки «Не жди. Буду поздно, ложись спать».

Но эти слова не предназначались ей.

«Лили. Сегодня тебе исполнилось бы сорок семь. Я всё ещё помню, как пахли твои волосы — гардения и жасмин. Люсиль говорит, что я должен отпустить. Но как можно отпустить то, что никогда не принадлежало мне?»

Гермиона медленно провела пальцами по строчкам, будто пытаясь стереть их.

Ещё.

И ещё раз.

Она знала о Лили.

Знала, что та была первой любовью Северуса — такой, о которой говорят «на всю жизнь», но не уточняют, чью именно жизнь имели в виду.

Знала, что Лили погибла молодой — Северусу тогда было немного за двадцать. «Трагическая случайность», — говорили все. Её муж, его вечный соперник, был за рулём, а годовалый сын спал на руках, когда их машина попала в страшную аварию в Девоне.

Северус никогда не рассказывал ей деталей. Но иногда, в редкие моменты, когда он думал, что она спит, она слышала, как он шепчет это имя — Лили — во сне как заклинание, как молитву, как проклятие.

Но она не догадывалась, что до сих пор…

Что спустя годы после их свадьбы, после всех их «Я люблю тебя», после тех ночей, когда он целовал её так, будто боялся, что она исчезнет, — он всё ещё писал ей.

Что Люсиль — та самая рыжая коллега с изумрудными глазами — знала о Лили больше, чем она.

Что она, Гермиона, была всего лишь второстепенным героем в чужой трагедии.

Глухой стук захлопнувшейся входной двери вырвал её из оцепенения.

— Гермиона? — раздался из прихожей голос Северуса.

Он звучал как обычно — спокойно и чуть устало. Будто это был обычный вечер. Будто он не носил в кармане целый мир, в котором ей не было места.

Она не ответила.

* * *

Люсиль появилась в их жизни внезапно, как летний ливень посреди ясного дня — нежданная, обжигающе яркая, оставляющая после себя едва уловимый след.

Гермиона впервые увидела её в офисе Северуса, когда зашла позвать его на обед. Рыжая, с бледной кожей, веснушки почти не видны под слоем косметики, и глазами — не просто зелёными, а именно такими: изумрудными, колдовскими, будто светящимися изнутри. Она смеялась над чем-то, что сказал Северус, и в этот момент слегка запрокинула голову — точь-в-точь как на той фотографии, которую Гермиона случайно нашла на заре их брака.

— Моя новая коллега, Люсиль Шарп, — представил Северус, и в его голосе прозвучала какая-то новая нота, которую Гермиона не слышала раньше.

Тот вечер в баре «Дырявый котёл» стал для Гермионы откровением.

Люсиль сидела напротив, играя длинными пальцами с ободком бокала, и рассказывала о своей стажировке в Париже. Северус слушал, не отрывая взгляда, его губы время от времени растягивались в улыбке — настоящей и искренней, не той вежливой полуулыбке, которую получала Гермиона последний год.

И тогда она увидела.

То, как Люсиль небрежно откидывает волосы за плечо. Манеру прикусывать нижнюю губу, когда задумывается. Даже её смех — мягкий, но звонкий — будто эхом отзывался в памяти Гермионы от тех редких рассказов Северуса о юности с Лили.

— Они же… они похожи, — прошептала Гермиона, стоя перед зеркалом в дамской комнате, пытаясь унять дрожь в руках.

В этот момент что-то холодное и тяжёлое опустилось ей на грудь. Это был страх, но не тот внезапный, от которого холодеет кровь, а медленный, ползучий и удушающий, проникающий в каждую клеточку. Страх понимания.

В следующие дни Гермиона ловила себя на том, что ищет подтверждения своей догадке.

И она нашла: Северус стал чаще задерживаться на работе, оправдываясь новым проектом; его телефон, всегда лежавший на виду, теперь неизменно оказывался экраном вниз; а однажды, вернувшись с пробежки раньше времени, она застала его у окна — он что-то быстро писал в мессенджере, а на лице у него было то самое счастливое выражение, какое бывает у влюблённых людей, когда они думают, что их никто не видит.

Но настоящий удар пришёл позже. Тихий, беззвучный, разрывающий сердце на части, которые уже никогда не сольются воедино.

* * *

Гермиона стояла в дверном проёме, пальцами судорожно сжимая ручку чемодана, который так и не пригодился в отменённой командировке. В воздухе витал знакомый аромат: смесь его одеколона и её духов, теперь к нему примешивалось что-то новое, ядовитое. Она узнала этот запах — резкий, животный, предательский.

Луч заката, пробившийся сквозь щель в шторах, выхватил из полумрака детали, которые навсегда врезались в память: рыжий волос, прилипший к её подушке, переливался медью на белоснежном хлопке; разбросанные по полу вещи — его ремень, её кружевное белье, пустая бутылка вина с двумя бокалами; Северус, сидящий на краю больше не их постели, спиной к двери, с сигаретой в длинных пальцах. Дым кольцами поднимался к потолку, будто сигнальные дымы их погибшего брака.

Он даже не обернулся, когда дверь скрипнула. Просто сделал очередную затяжку, и его голос прозвучал странно отрешённо, будто он комментировал новости с первой полосы газеты:

— Я думал, ты уехала.

Люсиль лежала обнажённая на простынях, которые Гермиона выбирала с такой любовью прошлым летом. Она не потрудилась даже прикрыться, лишь подняла голову, и в её изумрудных глазах читался даже не вызов, а… жалость. Именно это ранило больше всего.

— Сколько? — выдохнула Гермиона, и её голос прозвучал чужим даже для неё самой.

Северус наконец повернулся. В его тёмных глазах не было ни раскаяния, ни даже сожаления. Только усталая покорность судьбе, будто всё это было неизбежно с самого начала.

— Всегда, — тихо ответил он. — Просто раньше это была только мысль о ней. А теперь…

Его взгляд скользнул к Люсиль, и Гермиона вдруг поняла страшную правду: она никогда не была его выбором. Все эти годы он просто ждал, когда появится кто-то, кто сможет заменить невозвратное.

И дождался.

* * *

Гермиона не кричала. Не плакала. В её потухших глазах не было и следа той бури, что бушевала внутри. Она двигалась с методичной точностью, будто выполняла давно заученный ритуал. Каждое движение — взмах руки, захватывающей платье из шкафа, щелчок застёжки чемодана — отдавалось в тишине комнаты звенящей чёткостью.

Северус стоял у окна, его силуэт вырисовывался на фоне лондонских огней. Он не пытался помочь, не делал попыток остановить. Просто курил, наблюдая, как исчезают следы её присутствия в его жизни: фотография с их свадьбы, оставленная на комоде; любимая кружка, подаренная ей на первый день рождения вместе; томик Диккенса с закладкой — билетом в кино с их свидания.

Люсиль исчезла ещё полчаса назад, оставив после себя лишь следы помады на бокале и тяжелый аромат дорогих духов, въевшийся в постельное бельё.

Когда чемодан щёлкнул замками, Гермиона остановилась в дверном проёме. Её тень легла на пол длинной полосой, почти касаясь его ног.

— Ты же знаешь, что она просто замена? — голос Гермионы звучал странно спокойно, будто она констатировала очевидный факт. — Ты даже не любишь её. — Пауза. Ветер за окном внезапно стих, будто затаив дыхание. — Ты любишь тень. Тень женщины, которая никогда не была твоей. И никогда не будет.

Его лицо дрогнуло. Исказилось гримасой холодной ярости. Впервые за весь вечер маска равнодушия дала трещину. Пальцы сжали подоконник так, что побелели костяшки.

— Пошла прочь.

Не «уходи», не «оставь меня», а именно так — будто она уже ничего не значила. В этих двух словах Гермиона услышала всё: и боль, и гнев, и то самое признание, которого так боялась.

Она повернулась. Последнее, что она увидела перед тем, как дверь закрылась — это его отражение в зеркале прихожей. Одинокое. Разбитое. Навсегда добровольно запертое в клетке собственных призраков.

И она ушла. Не хлопнув дверью. Не оставив записки. Просто переступила порог их общей жизни в тот момент, когда дождь за окном наконец прекратился, и первые лучи утреннего солнца коснулись мокрого асфальта.

* * *

Прошло три года.

Эдинбург встречал Гермиону мягким утренним светом, который струился сквозь высокие окна маленького кафе на Ройал-Майл⁽¹⁾. Она сидела за столиком у окна, пальцы перелистывали страницы нового романа — подарка от коллег по издательству, куда она устроилась редактором. В чашке дымился латте с корицей — теперь она предпочитала его крепкому эспрессо, который пила в Лондоне.

— Место свободно?

Голос прозвучал мягко, с лёгким шотландским акцентом. Гермиона подняла глаза.

Перед ней стоял мужчина — её ровесник, невысокий, кудрявый, с тёплой улыбкой, которая трогала уголки его синих глаз. Ничего общего с Северусом.

— Конечно, — улыбнулась она, отодвигая сумку.

Он представился Теодором, преподаватель истории в университете. Разговор завязался легко — о книге, которую она читала, о предстоящем фестивале, о том, как пахнет осень в Эдинбурге. Он смеялся, когда она рассказывала о своём первом неудачном опыте приготовления хаггиса, и его смех был таким… обычным. Без подтекста. Без призраков.

— Может, прогуляемся? — предложил Теодор. — Покажу вам одно место с лучшим видом на город.

— С удовольствием, — кивнула она.

И когда они вышли на улицу, где ветер играл её уже коротко подстриженными волосами, Гермиона вдруг осознала: она больше не ищет в каждом мужчине его черты. Не вздрагивает от телефонных звонков после полуночи. Не просыпается с ощущением, будто чего-то — кого-то — не хватает.

Она просто шла вперёд — к новому дню, к новому городу, к новой жизни, где прошлое осталось там, где ему и место: в пыльных альбомах и старых записных книжках, которые больше не жгли пальцы при касании.

1) Королевская Миля (англ. The Royal Mile) — безумной красоты достопримечательность Эдинбурга. Рекомендую потратить пару минут и хотя бы через фото там побродить и полюбоваться на прекрасную архитектуру.

Вернуться к тексту