Человек, который хотел быть услышанным (гет)

Северус провёл день в своих покоях, в камере предварительного заключения своего собственного разума. Каждое его движение было попыткой убежать — и физически, и ментально — от одной-единственной мысли, от одного-единственного предмета, лежавшего на краю его кухонного стола, как обвинение, как приговор, как кара небесная. Он пытался отвлечься. Сначала — чашкой крепкого чая, потом — открытым учебником по теории зелий, но слова расплывались перед глазами, отказывались складываться в осмысленные предложения. Он переключился на проверку домашних заданий — надеялся, что язвительные замечания и красные чернила помогут вернуть ему ощущение контроля над своей жизнью. Но даже резкие пометки вроде «Вы сварили не зелье, а помои, мисс Браун, и если вы надеетесь сдать выпускной экзамен, вам стоит прекратить стрелять глазками на младшего Уизли и уже начать изучать мой предмет» не приносили прежнего удовлетворения.

Он отложил перо. Встал. Начал ходить по комнате — шаг за шагом. Двадцать семь шагов туда. Двадцать семь обратно. Стены подземелий хранили молчание, но в его голове царила какофония: голос Гермионы, голос его собственной глупости, укоряющий его (голосом, подозрительно похожим на голос старика Альбуса) и, хуже всего, шепот надежды.

В отчаянии Северус решил заняться чем-то абсурдным для мага, но привычным и банальным для его не лучшей маггловской половины. Он взял тряпку и начал вытирать пыль. Вручную. Как в детстве. Сначала — с полок с редкими ингредиентами, потом — по краю книжных шкафов, затем — по камину и столам, старательно обходя тот, где лежал блокнот. Он опять делал вид, что его там нет. Будто, если не смотреть на него, он исчезнет. Будто, если не прикасаться, он перестанет существовать и манить его.

Но проблема была в том, что он чувствовал его. Чувствовал даже спиной. Как будто блокнот смотрел на него. И в этом была его беда.

К обеду Северус уже метался между любопытством и упрямством. Он хотел знать, ответила ли она, но не хотел подходить к блокноту. Не хотел открывать его. Не хотел разочаровываться. И потому пропустил приём пищи, оставив поднос, принесённый Динки, на кухне. Он сидел в гостиной, сжав руки в кулаки и сложив их на коленях, пялился в огонь, будто тот мог дать ответы на все его вопросы. Он не голодал — в Хогвартсе нельзя было умереть с голоду, если ты его преподаватель, но он отказался от обеда. Это было его последним актом сопротивления. По-мальчишески взбалмошным проявлением воли.

Но каждый раз, закрывая глаза, он видел её почерк. И каждый раз, вспоминая свое сообщение, Северус чувствовал, как кровь приливает к лицу — не от гнева, а от стыда. И от чего-то ещё. Чего он не мог назвать.

Он не знал, сколько времени прошло, но когда за зачарованным окном тьма поглотила свет, огонь в камине начал угасать, а Динки принес ужин, он понял: он проиграл.

Блокнот пролежал на кухне Северуса весь день, безмолвный, но живой, и он всё ещё хотел к нему прикоснуться. Ему казалось, что он слышал его, ее шепот, находясь даже в спальне на другом конце своих покоев.

Северус сидел за столом, как всегда, в полной тишине. Перед ним стояла тарелка с тушёной капустой, куском говядины и ломтиком чёрного хлеба — простая, но сытная еда. Он не любил пышных ужинов и не видел необходимости в изысканной пище. Еда давно стала в его жизни делом вынужденным, и он не позволял себе роскоши наслаждаться ею.

Он поднёс вилку ко рту, когда вдруг почувствовал это.

Тепло.

Тепло, которое волнами исходило от блокнота, лежащего на другом конце столешницы. В последнее время он всегда излучал тепло, но сейчас это была тепловая волна, ударившая его под дых, словно кто-то поставил его перед банной печью и плеснул ледяной воды на горячие камни.

Он замер. Вилка застыла в воздухе. Сердце — на мгновение — пропустило удар. Внутри у него всё перевернулось.

Она ответила.

Он не стал прерывать приём пищи. Не из принципа. Из, стыдно сказать, страха. Подсознательного страха, что, если он бросит всё и кинется к блокноту, это будет означать поражение. Признание. Что он ждал. Что он надеялся.

Глупо, не правда ли?

Северус медленно, с преувеличенной аккуратностью, положил вилку на тарелку. Промокнул губы салфеткой и только потом, будто бы между делом, протянул руку к блокноту.

Он не открыл его сразу, несколько минут он просто держал в руке. Чувствовал. Тот был не просто тёплым. Не просто магически активным. Нет, он пульсировал. Он был если не живым, то полуразумным точно, и в нём словно дышало что-то, что знало — его взяли в руки.

Наконец открыв его на последней странице, там, где ранее он оставил свой вызов, он нашел выведенный аккуратным, практически каллиграфическим почерком ответ:

Шляпа предлагала мне Когтевран.

Он прочитал его раз и ещё парочку. Проанализировал каждое слово. Потом — неожиданно даже для себя — усмехнулся. Коротко. Тихо. Как будто впервые за десять лет позволил себе момент, не отравленный горечью.

Когтевран. Что ж, это многое объясняло.

Усмешка тут же исчезла. Северус нахмурился.

— Глупец, — прошептал он себе. — Ты позволил себе то, о чем еще не раз пожалеешь.

Он не имел права на такую реакцию. На ее признание. Но его пальцы уже двигались и перьевая ручка, которую он всегда держал на кухне на случай, если вдруг понадобится записать какую-нибудь резко осенившую его мысль, коснулась бумаги.

Грейнджер, откуда у вас этот блокнот?

Поставив знак вопроса, Северус закрыл блокнот и отложил его в сторону, но оставил на виду, рядом с чайной чашкой. Он больше не мог притворяться, что его нет.

Он вернулся к еде, но вкуса ее не чувствовал. Кусок в горло не лез. Он не ел, он ждал и знал: она ответит.

Но девчонка почему-то молчала. Он ждал. Минуту. Десять. Час. Потом появилось:

А у вас?

Северус нахмурился. Его пальцы сжались на ручке. Он писал с таким нажимом, будто вырезал слова ножом на дубовом стволе:

Вы забыли с кем разговариваете?! Я спросил первым. Отвечайте. Сейчас же.

Грейнджер явно не торопилась, и когда ответ наконец появился, он был до омерзения спокойным.

Предполагаю, что откуда откуда и у вас. Из Косого переулка. И опять же осмелюсь предположить, что без многоуважаемого директора здесь не обошлось.

Северус замер. Альбус? Но быстро взял себя в руки и тут же написал:

Что вы имеете ввиду, Грейнджер?

На этот раз ответ не заставил себя ждать, на странице тут же появились заветные три точки, они то появлялись, то пропадали, то вновь появлялись — Грейнджер явно нервничала и решалась сознаться в чем-то, что его точно не обрадовало бы.

Я не покупала свой блокнот, но покупала другой. Ваш блокнот. Я выбрала его для вас в Косом переулке летом девяносто второго. Вы помните?

Сердце Северуса сжалось от страха и еще от чего-то неясного. Он не должен был этого знать. Как такое вообще было возможно?

Это невозможно. Не смейте лгать мне. Вы были ребёнком. Вы не могли выбрать его и тем более купить.

Северус сделал глоток холодного чая, взмахом палочки отправил чайник на плиту и опустив взгляд, прочел ответ:

Я никогда не вру, профессор. Мне помог директор, я искала подарок для вас, и он вызвался мне помочь. И он же, судя по всему, наложил на меня заклятие памяти, потому что до недавних пор я искренне считала, что подарила вам набор флаконов для зелий. И мне очень хотелось бы узнать, зачем он это сделал? Вы ничего не знаете случаем?

Северус впился пальцами свободной руки в столешницу. Голова шла кругом, он не понимал, что вообще происходит, но стоило отдать должное Альбусу, тот всегда был беспринципным мудаком, и Северуса не удивлял тот факт, что старик мог воспользоваться ребёнком в своих целях.

Что за бред вы несете? Какой, к дракловой матери, подарок? И при чем здесь директор? Как давно у вас этот блокнот?

Профессор, это долгая история, но если по сути: мне было стыдно за свое поведение, и я решила хоть как-то возместить вам ущерб… Подарить что-то нужное. Блокнот, который и нашел для меня директор, показался мне очень нужной для Мастера зелий вещью: рецепты, правки, опыты и всё такое… А дальше я ничего не помнила долгие годы. До дня своего рождения, на него-то мне и подарили мой блокнот.

Вопросы о Дамблдоре Северус решил отложить на потом (старик явно помог Грейнджер не по душевной доброте, ну или не совсем по ней) и сосредоточиться на том, что действительно сейчас было важно.

Кто ещё знает о нём?

О том, что он существует? Мои друзья. О том, что наши блокноты связаны? Никто. Только я. Вы. И, скорее всего, Дамблдор.

Забытый ужин давно остыл, и чайник закипел, выключился, но Северус, казалось, не обращал на них внимания.

Отдайте его мне. Завтра же. Я его уничтожу. Это не какой-то блокнотик для девичьих слез и розовых соплей. Это не игрушка и может стоить кому-то жизни.

Грейнджер ответила не сразу. Он думал, что победил, что она испугалась и отдаст ему свой экземпляр. Но потом — медленно, как будто сам блокнот взвешивал каждую букву, на его странице проявилось короткое:

Нет.

Он застыл от такой наглости. Одно слово. Одно «нет», и всё внутри него взорвалось.

Вы не понимаете, с чем играете. Это не просто магия. Это не просто блокнот. Если кто-то узнает, что мы связаны… Если кто-то узнает, что я общался с вами… Вы пожалеете. Уж поверьте на слово, я сам лично сделаю так, что вы пожалеете.

Он снова ждал. А что еще ему оставалось? Ждал, что она испугается, что закроет блокнот, но вместо этого наглая девица написала:

Вы не сделаете этого. Вы не можете. Да, вы грубый, местами жестокий человек, но вы никогда не причините вред ученику. Вы не сделали этого, когда Гарри из раза в раз обвинял вас во всех смертных грехах, не сделали, когда мы украли из вашей кладовой. И теперь вы просите меня уничтожить то единственное, что явно попало к нам не просто так? Вы серьёзно думаете, что я скажу «да»?

Северус задохнулся от гнева. Он не мог писать, он просто смотрел на эти строки. На её слова. На её правду. Он закрыл блокнот. Резко. Грубо, но не оторвал руки от обложки. Не смог.

Через минуту он открыл его снова.

Грейнджер, с огнем играете. Он не должен был попасть к вам. Это явно какая-то ошибка. Я завтра же схожу к директору, и вам придется отдать его мне.

Нет, не придется. Мне его подарили — это моя личная вещь, за которую мои друзья честно заплатили свои личные деньги. Он не украден — он куплен, и он мой. Я понимаю ваше желание избавиться от меня, и поверьте, если бы я знала, как разорвать связь между блокнотами, кстати, а вы знаете, как это сделать? — я бы это сделала.

Северус не ответил. Чертова девчонка была права. Он просто сидел с блокнотом в руках, с её словами в голове, с её правдой в сердце и не отрывал взгляда от кожаной обложки. Из глубин его давно похороненного прошлого всплыл образ — не яркий, приглушённый, как старая фотография, пожелтевшая от времени. Образ маленькой комнатки-чулана в Паучьем Тупике, где сквозь треснувшее окно задувал ветер, а на полке стояла одна-единственная вещь, не тронутая нищетой — коробка, обтянутая тёмно-синим шелком.

В ней лежали записные книжки. Не просто блокноты — произведения искусства. С переплётами из мягкой кожи, отполированной до блеска. С застёжками из тускло поблескивающей бронзы. С листами, пахнущими ванилью и старой бумагой. А один выделялся даже на фоне остальных. У него была обложка цвета ночного неба, и была она усыпана крошечными серебряными точками, похожими на звёзды. Мать называла этот блокнот «созвездием».

Он помнил, как она извлекала свои сокровища из тайника пару раз в месяц по воскресеньям, когда отец уходил в паб, усаживалась у окна и, нежно водя пальцами по обложкам, подолгу смотрела куда-то вдаль. Она никогда ничего не писала в этих книгах. Она просто прикасалась к ним. С любовью и грустью, словно это были не просто страницы, а нечто большее. Воспоминания. Утраченные надежды. Другая жизнь, которая была для неё недоступна.

Однажды, когда ему было лет пять, он набрался храбрости и спросил: «Мама, откуда они у тебя?»

Она улыбнулась — той самой теплой, но грустной улыбкой, что исчезала с её лица, как только его отец переступал порог дома.

— Это мое наследство, Северус. Всё, что осталось мне от моей семьи, — она замолчала, будто чего-то боялась, но всё же продолжила: — Я была такой же маленькой, как ты, когда мне подарили мою первую записную книжку, вот эту, — Эйлин указала на маленькую малиново-розовую книжечку с мягкой бархатной обложкой и вышитой на ней короной. — Это стало традицией, раз в год на день рождения отец дарил мне новый блокнот. Однажды я играла и забежала в его кабинет, там на столе лежал самый красивый блокнот из всех, что я когда-либо видела. И очень старый. Он передавался в нашей семье из поколения в поколение.

— А где он? Это он? — спросил маленький Северус и указал на «созвездие».

— Нет, Северус. Папа… мой отец… ругался, кричал, что я ещё слишком мала. Что когда придёт время, он мне его отдаст, — она вздохнула. — Но сразу после выпускного я вышла замуж. За твоего отца. И он… отрёкся от меня.

Маленький Северус тогда не понял, только почувствовал, как мама вздрогнула, как её голос стал тише, как она посмотрела на свои руки, будто в них была вина.

Годы шли. Отец продолжал пить. Мать — тихо угасать. Но её коллекция оставалась нетронутой до тех пор, пока однажды, когда Северусу было шестнадцать, он не вернулся домой на каникулы и не увидел пустую кладовую.

— Где они? — спросил он бледную как тень мать.

— Отец нашел.

Она не плакала, но внутри неё что-то окончательно сломалось.

Северус тогда не сказал ни слова, но в ту ночь впервые по-настоящему, по-взрослому проклял имя Тобиаса Снейпа. А потом — и деда, который отказался от дочери.

Через три месяца Эйлин скончалась, а он больше никогда не вспоминал о том разговоре и блокнотах. Не позволял себе. Потому что вспоминать — значило вскрыть рану. Рану, наполненную гниющей яростью за мать, которую никто не защитил. За женщину, чьи мечты были превращены в пепел. Рану, в которой жила ненависть к деду, способному ради абстрактных принципов лишить своего единственного ребёнка будущего. И к отцу — за то, что он уничтожил последнее, что у неё и от нее осталось.

Северус медленно провёл пальцем по обложке блокнота в своих руках. Он понятия не имел, как разорвать связь их блокнотов. Он искал, ох как он искал, но ничего не нашел. Подобные блокноты были вещью не просто редкой, архиредкой, а потому защищенной древними, передаваемыми от Мастера к Мастеру защитными чарами, на которые потом свои семейные обереги, зачастую кровные, накладывали счастливые покупатели дорогих безделушек. Уничтожить такие блокноты было практически невозможно, нужно было этого действительно захотеть. Захотеть всей душой, а он, к стыду своему и застилающему зрение гневу, этого не хотел.

Впервые за много-много лет он чувствовал себя сопливым пацаном, которого загоняют в угол Мародёры. Чувствовал, что любое его движение, любое слово выйдет ему боком и выльется во что-то непредсказуемое.

Северус поднялся на ноги и, держа в руках блокнот, будто он был оружием, а не дневником, прошел в гостиную. Его разум бурлил, как котёл с неудачно сваренным зельем — мысли сталкивались, кипели, угрожали взорваться. Он хотел броситься в кабинет директора, швырнуть этот проклятый блокнот ему на стол и вытрясти из Альбуса всю душу, если она у него еще осталась, а вместе с ней и ответ на один единственный вопрос: «какого хрена?!»

Но он не двигался, потому что знал — Альбус уже давно сделал свой ход. Возможно, в тот день, когда помог девочке в Косом переулке. А возможно, ещё раньше. В тот день, когда он, Северус, за обедом в Большом зале высказал Минерве всё, что думает о ее золотой девочке. Это был ноябрь девяносто первого, прошло неполных три месяца с момента, как она переступила порог школы, а она уже успела его достать — поистине талантливая девчонка.

— Он что-то знает, — прошептал Северус в пустоту. — Старик с самого начала что-то знал, но вот что?

То, что брат-близнец его блокнота попал в руки Грейнджер, не было ошибкой или нелепым стечением обстоятельств, нет, это был план. Северус был в этом практически уверен.

И если он пойдёт к Дамблдору сейчас, с пылающими щеками и дрожащими руками, тот лишь улыбнётся и выдаст что-то традиционно пафосное и пространное типа: «Ты ведь уже что-то чувствуешь, Северус. Не так ли?» И он будет прав, а Северус — сломлен.

Нет. Он не мог позволить себе быть сломленным. Не перед ним. Не сейчас. Прежде чем обвинять, он должен был понять, как далеко зашла эта игра и кто ещё в ней участвует. Чего ждут от него и, главное, от нее. И единственный путь к правде лежал не через кабинет директора, пока нет… А через нее. Через Грейнджер.

И если она действительно выбрала для него этот блокнот… Если она действительно помнит тот день… То, возможно, она — ключ к разгадке.

Он открыл блокнот.

Грейнджер, расскажите подробнее о вашей встрече с директором? Он что-то говорил о блокноте? О своих мотивах? Почему он выбрал именно его? Что он попросил у вас взамен? Вообще обо всем, что помните о том дне, это может быт важно.

Он не знал, что он ищет, но знал, с чего начать. К тому же, если это была ловушка — он уже в ней, а если это был шанс… То он не мог его упускать.