Золотые Длани (джен)

— Что там за шум? — спросил Ойнор рано поутру, как только поднялся и едва успел приготовиться к обычным воинским занятиям.

Теман вышел и тотчас вернулся. В его темных глазах читалось беспокойство.

— Стражники на рассвете подобрали у ворот какого-то беднягу, милорд, — ответил он. — Похоже, он пролежал там едва ли не всю ночь. Израненный весь, нет живого места…

— Идем. — Ойнор толкнул дверь, презирая утренний холод. Гораздо сильнее поразил его холод недоброго предчувствия.

Ойнор сбежал с крыльца и поспешил к главным воротам. Под ногами похрустывал весенний ледок, солнце медленно озаряло оживающие улицы, где уже трудились работники, равняющие дороги, скрипели колодезные цепи и слышался шум из мастерских. Навстречу шли от ворот двое стражников, которые несли на плаще человека. Ойнор бросился к ним. Стражники тотчас отдали поклоны и остановились, позволив взглянуть на свою ношу.

Несчастный был без сознания, окоченевший, точно мертвец. Одежда, некогда добротная, изорвана и перепачкана грязью и засохшей кровью — видно, выдержал нелегкий бой и столь же нелегкий путь, пока добрался сюда. Грудь еле заметно поднималась от дыхания. «Кто же он такой?» — подумал Ойнор, мысленно сочувствуя, и вдруг застыл сам, едва вгляделся получше в посиневшее, распухшее, окровавленное лицо.

— Утан!

Ойнор коснулся шеи раненого, пальцы его крепче впились в холодное тело, прежде чем ощутили биение крови. Он слегка встряхнул лежащего, но тот не пришел в себя, хотя веки чуть задергались.

— Вы знаете его, милорд? — спросил один из воинов, что несли раненого.

— Это Утан из Периллинена, он служил у нас старшим лесорубом...

Ойнор переглянулся с Теманом. Подошел еще один воин, просунул горлышко фляги меж сизых губ Утана и влил ему в горло немного перегнанной браги.

Раненый глотнул, закашлялся, с трудом облизнул губы. Туманным облачком вырвался изо рта глубокий вздох. Веки задрожали сильнее и поднялись, раздирая смерзшиеся ресницы. Мутными глазами Утан уставился на молодого хозяина.

— Ты слышишь меня, Утан? — произнес Ойнор, вновь хватая его за плечо. — Ты узнаешь меня?

— Ми…лорд… — еле слышно выдохнул раненый. — Перил…линен… — И он вновь лишился чувств, уставив в небо невидящий взор.

Ойнор открыл было рот, чтобы приказать воинам нести раненого к лекарям, но его перебил Теман:

— Лорд Те-Сапари!

Мерзлая дорога впрямь звенела от крепкой поступи командира. Так же, как и Ойнор, он вышел в одной рубахе, штанах и сапогах. Взгляд его мгновенно охватил всю сцену и задержался на раненом.

— Что такое?

— Милорд. — Ойнор отдал поклон и поспешно продолжил: — Сегодня утром в Эредеро прибыл человек из Периллинена. Я хорошо его знаю, он служил у нас много лет. Вы сами видите, что с ним случилось. Это означает одно: Периллинен в опасности.

— Несите к лекарям, — велел лорд Те-Сапари воинам, едва взглянув на Утана. — Сейчас мы от него ничего не добьемся, он тяжело ранен. Будем надеяться, он очнется и расскажет, что произошло в Периллинене.

— Мне думается, милорд, это и так ясно, — произнес Ойнор.

Лорд Те-Сапари взял его под руку и повел в цитадель, к своему дому. Ойнор повиновался, но перед тем незаметно сделал Теману условный знак: будь наготове. Тот коротко поклонился и тотчас исчез.

— Те опасения, которыми вы поделились со мной недавно, милорд, сбылись, — продолжил по дороге молодой граф. — Мой дом принял на себя первый удар.

— Я бы не спешил с выводами, Ойнор, — заметил командир. — Быть может, этот удар лишь нацелился на Периллинен. Ваш человек может оказаться посланцем графа ан Тойдре, прибывшим за помощью.

— Но кто мог столь жестоко изранить его, как не враги, намеревающиеся убить? — возразил Ойнор. — Это милость Превысшего Создателя, что он вообще добрался сюда живым. Что, если Периллинен уже захвачен? И те, кто захватил его, не желают, чтобы об этом стало известно?

Лорд Те-Сапари задумчиво кивнул. Тем временем они вдвоем вошли в просторную комнату, где обычно держали совет командиры, и подошли к недавно разожженному очагу. Ойнор с облегчением протянул к огню озябшие руки — лишь сейчас он понял, как сильно продрог в своей легкой одежде. Но стоило ему подумать об израненном, замерзшем почти до смерти Утане, которому доблесть и преданность могут стоить жизни, и кровь в его жилах словно сделалась кипящей смолой.

— Пошлите мою сотню, милорд, — прямо заявил Ойнор, глядя в глаза командиру. — Если мы сможем, то поддержим Периллинен. Если же… — он поневоле сглотнул, — если уже поздно, мы вернемся за подкреплением.

— Предположим, что ты прав: Периллинен захвачен и окружен, дабы никто не узнал об этом, — ответил лорд Те-Сапари. — Ты представляешь, сколько нужно воинов и орудий, чтобы взять такой замок, пусть даже с небольшим числом защитников? Если уже поздно, твоя сотня ничего не решит и не поможет. Секлис Кайбиганский — если он в самом деле наш враг — мог привести под стены Периллинена тысячи воинов.

— Я понимаю. — Ойнор не сумел продолжить, чувствуя, что гнев душит его. Он глубоко вздохнул, и незримая рука на горле разжалась. — Но там мой отец и сестра. Что, если они…

— Хорошо. — Лорд Те-Сапари сжал ладонями его плечи и отпустил. — Кто-то должен узнать, что же произошло, и вряд ли кто-нибудь справится лучше тебя, ведь дело касается твоего дома. Отправляйся на разведку — слышишь, только на разведку! Не бери с собой много людей. Разузнайте все как есть и возвращайтесь. Потом решим, что делать дальше. Возможно, придется послать к государю за подкреплением.

— Скорее всего, милорд, вам придется известить его, что слухи правдивы, — ответил Ойнор. — Я убежден, что это Секлис Кайбиганский. И я удостоверюсь в этом.

— Не забудь, — напомнил командир, качнув головой, — твоя задача — разведать. Не обязательно пробираться в замок.

По лицу Ойнора было ясно, что именно это он и намерен сделать.

— Мне мало будет увидеть чужое знамя над стенами Периллинена, — сказал он. — Во имя Золотых Дланей, я должен узнать, что с отцом и Эвлией.

— Держи в узде свою горячность, Ойнор, — сурово заметил лорд Те-Сапари. — Голос крови взывает к тебе, но пусть он не заглушит голос разума. Если, по воле Превысшего, сбылись наши худшие опасения, ты остался единственным наследником дома ан Тойдре. Тебе недолжно гибнуть понапрасну, как и попадать в плен к врагам.

— Я не верю, милорд. — Ойнор тряхнул длинными волосами. — Точнее сказать, не поверю, пока не увижу сам. Но даю вам слово, я не стану понапрасну подвергать опасности себя и моих людей. Если будет нужда в мести, не стоит спешить с ответным ударом.

Лорд Те-Сапари кивнул с печальной улыбкой. В его светлых глазах Ойнор прочел искреннее сочувствие.

— Возвращайтесь скорее, — напутствовал лорд Те-Сапари. — Если вам представится возможность разузнать что-нибудь, не упускайте ее, но берегитесь. А мы подождем, пока очнется твой слуга. Быть может, он расскажет нечто важное. Теперь поспешите, и да хранит вас Превысший Создатель.

Когда Ойнор приблизился к своему дому, его вороной жеребец по имени Берейм уже стоял оседланным и радостно бил копытом, словно предвкушая сражения и дороги. Рядом, тоже под седлом, дожидался серый мерин Темана. Сам же десятник, одетый для путешествия, заканчивал крепить мешки с припасами и без слов понял все по лицу своего господина.

— Лорд Те-Сапари приказал съездить на разведку, Теман, — сказал Ойнор. — Отправляемся немедленно. Возьмем твой десяток, этого будет довольно.

Теман поклонился, покончив с работой, и отправился собирать людей. Ойнор поглядел ему вслед: было видно, что парень тревожится, ведь в Периллинене остались и его родные. «Горе равняет всех», — с печалью подумал молодой граф ан Тойдре, не подозревая, что отныне он — единственный мужчина в Вербаннене, который носит это имя.

Огромное медное било у воинских жилищ не успело отметить очередной переворот больших песочных часов, когда посланные во главе с Ойнором выехали из крепости Эредеро.

Обычно путь до Периллинена занимал два дня, если ехать быстро, почти не останавливаясь, и три, если не спешить. Ойнор не терпел промедления, хотя не желал напрасно утомлять коней и всадников. Если дорога к вотчине графов ан Тойдре на самом деле перекрыта, их задачей будет разузнать все, что возможно, остаться незамеченными и вернуться живыми. Но молодой граф сомневался в собственных силах: как сможет он равнодушно смотреть на оскверненные стены отчего дома?

Какой бы страшной раной ни было это для семейной гордости, еще страшнее страдали его сыновние и братские чувства. Что с отцом, что с Эвлией? Если произошло неизбежное, отец — бывалый воин, сильный и мужественный человек — выдержал бы что угодно. Но сестра? Одна мысль о ее участи в захваченном замке приводила Ойнора в отчаяние и заставляла кипеть лютым гневом. "Если бы этот мерзавец Летаар не струсил тогда, — твердил он порой мысленно, — Эвлия пребывала бы сейчас вдали от войн, смертей и разорения, под защитой мужа!" Впрочем, таким ли хорошим мужем был бы он ей, если испугался ума и учености своей невесты?

Ойнор вздохнул. Горячая кровь гнала его вперед, рисовала самые жуткие картины. Он заставил себя не думать об этом. Не подобает мужчине и воину тревожиться, не убедившись в справедливости своих тревог. Когда он увидит собственными глазами, тогда и поймет, кого оплакивать и за кого мстить.

Пока же в мире не осталось ничего, кроме стелющейся вперед подмерзлой дороги. Конские копыта то звонко стучали по камням, высекая искры, то с глухим чавканьем топали по проселку. Вдали мелькали каменные и деревянные стены городков и замков, деревни с отдохнувшими за зиму полями, которые через месяц-другой будут готовы принять новые посевы. Ойнор содрогнулся от внезапной мысли: так ли это будет? Не окажутся ли эти поселения объяты вместо мирного труда пламенем войны?

Он знал, что война неизбежна. Он знал, что Периллинен пал. И знал, хотя все его существо противилось этому знанию, что отец его мертв. Как будто душа старого графа ан Тойдре незримо находилась рядом с сыном, не в силах заговорить с ним, лишь безмолвно возлагая на него надежду. Какую именно, Ойнор тоже знал, давно, и от этого его охватывало не прежнее волнение, но некий благоговейный трепет. Остаться единственным во всей Аскелле хранителем великой тайны казалось ему уделом тех, кто одарен превыше обычных смертных, — уделом таких, как его отец, как прадед-Видящий Торнар, как Федеан Однорукий. Себя же Ойнор не посмел бы равнять с ними даже в самых дерзких мыслях.

Почти все время всадники ехали молча, касаясь в редких разговорах только привалов и коней. Никто не предполагал вслух, что ждет их в конце пути, никто не обращался к командиру с напрасно обнадеживающими словами. Ойнор чувствовал, что воины тоже тревожатся, пускай не столь глубоко, как он сам. С каждым оставшимся позади алкеймом, с каждой краткой остановкой общее молчание делалось настороженным, плотным, как воздух перед яростной грозой.

На вторую ночь путешествия Ойнор поднял свой отряд еще до зари: ехать оставалось недолго. Когда же хмурый рассвет разогнал туман, впереди показался черный лес, что расстилался всего в половине алкейма от Периллинена, а следом и сам замок. Ветра не было, и обвившееся вокруг шпиля на башне знамя казалось темно-серым, как бы зорко ни вглядывался в него Ойнор.

У леса всадники спешились. Здесь можно было не бояться сторожевых разъездов, поскольку этот участок не просматривался ни с дороги, которая вела с севера на юг, ни со стен замка. Ойнор отправил двоих на разведку, а сам с прочими остался ждать на восточной опушке леса. Спустя почти два переворота больших песочных часов посланцы вернулись.

— В лесу никого, — доложили они, — но земля на западной опушке сильно истоптаны — конями и людьми, так, что снег почти весь сошел. Следы давнишние, не меньше семи-восьми дней. По южной дороге, что ведет к замку, дважды промчались всадники — видно, дозор, — но они нас не заметили.

— А что замок? — спросил Ойнор и тут же прибавил: — Хотя нет, я должен сам увидеть. — Он огляделся. — Теман, за мной, остальным ждать здесь.

Вместе с верным соратником Ойнор шел по сонному после зимы лесу. Сапоги обоих воинов то и дело проваливались в рыхлый снег, оставляя полные талой воды ямки. Путь преграждали упавшие сучья и ветки, в проталинах хлюпала грязь. Ойнор знал этот лес, сколько себя помнил: мальчишкой он любил убегать сюда, порой без разрешения, и потом получал заслуженные розги. А иногда — уже с дозволения отца, под незримым присмотром замковой стражи — он приводил сюда маленькую Эвлию и слушал ее пение, способное поспорить с голосами певчих птиц. Тогда сестра весело смеялась и носилась по лесу вместе с ним — еще до того, как незаслуженный позор опустил завесу печали на ее девичье счастье.

— Смотрите, милорд! — Теман коснулся его локтя.

Ойнор услышал, как дрогнул голос верного товарища. И сам уже увидел зрелище, которое сорвало с его уст один лишь возглас:

— Во имя Золотых Дланей!

Сине-золотой стяг больше не осенял стены Периллинена — во многих местах разбитые, с обрушенными угловыми и надвратными башнями. Налетевший вдруг ветер только что развернул над донжоном багряное кайбиганское знамя — ворон на дубу. Шелест тяжелой ткани, казалось, разносился по всей округе, и звук этот напомнил Ойнору шорох погребального савана.

* * *

— Нужно пробраться в замок, — сказал наконец Ойнор своим людям, собравшимся на восточной опушке рядом со стреноженными конями. — Узнать, сколько внутри врагов, что они замышляют и возможно ли нам отбить Периллинен обратно.

— Если вы пойдете, милорд, возьмите меня с собой, — вызвался Теман. — Хотя вам-то как раз не стоит лезть в пасть к волкам. Что, если там окажется засада? Я бы справился и сам, да взять любого из наших…

— Нет, должен пойти именно я, — прервал Ойнор. — Если отец погиб, мне следует забрать его завещание, а место известно мне одному, ты не найдешь, да и не достанешь. К тому же, тебя могут узнать слуги.

— А вас, милорд, они не узнают? — стоял на своем Теман.

Ойнор задумался, оглядел всех спутников. В голову нежданно пришла мысль, которая одновременно взбудоражила кровь и привела в ужас. Если эта затея — дерзкая, сумасбродная и не слишком достойная наследника благородного рода — не удастся и его разоблачат, позор будет хуже смерти. Решение было нелегким, Ойнор противился ему, как воин и дворянин, но иного способа проникнуть в родной дом он сейчас не видел.

— Бритак, — окликнул Ойнор, — ты еще не позабыл свои штучки? Сможешь сыграть роль бродячего шута?

Бритак, мрачный черноволосый молодец лет тридцати, был родом из Хиризии, земли к северо-западу от моря, знаменитой своими воинами-наемниками на все побережье. В юности он много путешествовал по дальним краям, побывал даже в южных языческих странах, где и научился самым удивительным фокусам. Хотя он не отличался особой общительностью, товарищи любили его, особенно когда он любезно соглашался развлечь их своими диковинными трюками.

— Тер цера тер гваннера, — с ухмылкой ответил Бритак и коротко поклонился. — Прикажете — сыграю, милорд. Но как же вы?

Ойнор позволил себе ответить на ухмылку. Слова эти были негласным девизом хиризийских наемников и означали: «Хороший воин — хороший актер». Сам он не умел лицедействовать ни на грош, однако придется быстро учиться, если он хочет достичь своей цели.

— Я буду тебе помогать. — Ойнор скинул плащ, сам расстегнул пояс с мечом и кинжалом. — Только сперва кое-что сделаю.

Следом за оружием отправились дублет, кольчуга и поддоспешник. Берейм фыркнул, переступив копытами, словно не одобрял поступка хозяина. Ойнор забросил снятую одежду на седло, потрепал коня по шее и вытащил из походного мешка огниво и восковую свечу. То, что предстояло сделать, было ему отвратительно и все же рождало в душе некое воодушевление, какое бывает, когда решаешься на некий отчаянно дерзкий поступок.

Когда такие поступки заканчиваются удачей, их порой называют подвигами. Если же нет — глупостью и позором.

Ойнор отбросил последние сомнения: решился — значит, пора действовать. Он оглядел себя, потеребил рукав рубахи и стянул ее с плеч. По обнаженному телу, кое-где меченному следами от ран, тотчас побежали мурашки. Молодой граф перехватил изумленные взгляды воинов, взор его обратился к Теману.

— Ты тоже сможешь послужить мне в этом деле, друг мой, — сказал он. — Раздевайся. Даже если мою одежду извалять как следует в грязи, сама ткань выдаст меня. — Он вновь пощупал тонкое полотно брошенной через седло рубахи, шитой нежными руками сестры. — А ты, Бритак, подойди и ударь меня, так, чтобы остался синяк на пол-лица.

— Милорд, я не смею… — опустил глаза наемник, хотя не отличался щепетильным нравом.

— Я приказываю, исполняй, — велел Ойнор.

В следующий миг крепкий удар едва не сбил его с ног. Голова его дернулась назад, из глаз буквально посыпались искры. Он коснулся левой скулы и поморщился: ощущение было таким, словно его боднул в лицо бешеный бык. Под пальцами набухал кровоподтек.

— Отлично. — Ойнор с трудом улыбнулся: говорить и морщиться было больно, левый глаз почти заплыл. — Теперь снимай все лишнее и хорошенько испачкай рубаху и штаны, словно пришел издалека. Но не надевай сразу, пусть сперва высохнут.

Бритак кивнул. На угрюмом обычно лице появилась хитрая усмешка: не иначе, выдумка пришлась ему по душе. Ойнор и Теман обменялись одеждой: десятник был почти на голову ниже молодого графа, но сложением не уступал. Пока сохла на ветру измазанная грязью одежда, Ойнор принялся за самое неприятное.

Вынув кинжал, он безжалостно срезал свои длинные волосы, нарочно неровно, порой выдирая клочьями; точно так же он поступил и с недавно отпущенной бородой. Теман, который взирал на позор своего господина, как на святотатство, молча подал ему горящую свечу. Ойнор дождался, пока она хорошо прогорит, зажмурил правый глаз и принялся капать горячим воском на бровь, глазницу и щеку. Боль заставила его содрогнуться, дворянская гордость взвыла, точно пленник, которого жгут каленым железом. «Что пришлось вам вынести, отец? — говорил Ойнор мысленно, стискивая зубы. — И тебе, моя бедная Эвлия? Все ради вас. Простите меня за это унижение, но я не знаю, как сделать иначе».

Последние капли воска упали на нос Ойнора. Он слегка подправил воск, убеждаясь, что может видеть без труда. Теперь оставалось только перепачкаться как следует.

Спустя два переворота больших песочных часов оставшиеся в дозоре воины Эредеро провожали взглядом две фигуры, двигавшиеся в обход леса на юг, к перекрестку дорог: одна вела к Ирвану, другая — к Периллинену. Угрюмый бродяга в обмотках, рубахе и штанах нес на плече тощий мешок, в котором болталось огниво и еще кое-какая мелочь. Рядом с ним, то и дело спотыкаясь, плелся сгорбленный уродец, в котором никто не смог бы узнать молодого графа ан Тойдре.

— Да хранит вас Превысший и да поможет вам, — от души произнес Теман, глядя вслед своему господину. Он тоже был убежден, что иного у него не осталось.

* * *

Разбитые в бою ворота Периллинена дожидались починки, как и стены. За мастерами и материалами уже послали: лорд Кампис, герцогский наместник, не терял даром времени, ибо Секлис велел как можно скорее привести замок в должный вид. Гарнизон его составляли около пятисот кайбиганцев, которые заняли весь нижний этаж нового крыла и потеснили челядь. По всем окрестным дорогам сновали разъезды, часовые днем и ночью несли службу на стенах. Поскольку недавние пиршества в честь захвата Периллинена изрядно опустошили кладовые, лорд Кампис ожидал подвоза припасов из Амневида и Мельто. Самих крестьян никто не спрашивал — просто послали воинов и приказали доставить съестное. Вскорости должны были привезти и новые орудия из Ходанна, прочнее, мощнее и современнее прежних.

Перед тем, как отбыть в Каннатан, герцог Секлис провел целый день в библиотеке Периллинена. Никто не знал, что именно он надеялся отыскать там, но, судя по его виду, поиски оказались напрасными. Он никому ничего не сказал и в тот же вечер уехал со своей свитой. Лорд Кампис особо не сетовал: его честолюбивые мечты были удовлетворены, и он сам знал, что делать.

Весна, которая как будто не слишком спешила доселе, теперь шагала, точно сказочный великан Одду, способный одним шагом оставить позади целый алкейм. С яростным напором весны оживали дороги. Лорд Кампис был доволен: уже два купеческих каравана уплатили обычную пошлину по кайбиганским расценкам. Заниматься этим пришлось новым чиновникам, ибо амневидский сборщик податей наотрез отказался служить Секлису, за что был повешен на глазах у всей деревни. Участь его разделили староста и еще пятеро местных мужиков, которые вздумали сопротивляться кайбиганцам.

Решительные меры принесли добрые плоды: селяне присмирели, никто из купцов не пытался спорить, но все дружно раскошелились — к чему выступать против победителей? Правда, помимо купцов, по дорогам шлялось множество бродяг, и воинам приходилось быть настороже. Соглядатаев они не опасались: теперь, когда кайбиганские войска вторглись в Вербаннен, у герцога Фандоана довольно иных забот, кроме освобождения небольшой приграничной крепости.

Снег с далеких полей почти сошел, лишь в ложбинах и на лесных опушках еще виднелись серо-белые кляксы. Бурые равнины, не оживленные пока весенней зеленью, казались унылыми. Под стенами же Периллинена иссохший дерн был истоптан сотнями ног до самой земли. Скоро жухлые былинки сменятся молодой травой, но в этих местах, казалось, так и останутся проплешины — словно отголосок и напоминание о случившейся битве.

У ворот несли караул двое воинов. Опираясь на копья, они скучали на посту и порой перебрасывались несколькими словами. Им не было нужды смотреть на свой недавний лагерь или вспоминать минувшую битву за Периллинен. Гораздо приятнее подумать о будущих победах — и о богатствах, которые они сулят. Разве не это заставило их, бедных наемников, примкнуть к войску герцога Кайбиганского?

— Знаешь, Сарз, — протянул один из воинов, ежась на ветру, который сегодня разыгрался почти по-зимнему, — а я все-таки женюсь на той бабенке с кухни. Тем более, она вдовая с дитем, ей нужен мужик в доме. Да и мне пора остепениться.

— Надоело жить вольной жизнью да захотелось к бабе под каблук? — засмеялся его товарищ, на вид постарше и поопытнее. — Видал я ее, у такой шагу лишнего не ступишь. Да и кто тебе позволит остаться в Периллинене? Сегодня мы здесь, а завтра герцог перебросит нас еще куда-нибудь.

— А какая разница — Вербаннен-то теперь, почитай, тоже наш. И вообще, наш брат присягу не приносит и знамя не целует, а служит за серебро. Получил серебро — и шагай, куда хочешь.

Воин поскреб небритый со вчерашнего дня подбородок, снова поежился на ветру. Судя по его виду, вряд ли ему хотелось куда-то идти — особенно в такую погоду.

— Ну, гляди, — отозвался Сарз. — Хотя, будь я женщиной, трижды бы подумал, прежде чем идти за тебя. Ветер у тебя в голове гуляет вон как сегодня. — Он плотнее закутался в плащ и прибавил со вздохом: — Совсем как у бедняги Лимма. Какой щеррь его дернул похваляться своим мастерством да убить ненароком старого графа?

— А тебя какой щеррь дернул заговорить об этом, дубина? — Воин поднял глаза на высокий проем ворот и содрогнулся. — Упаси Создатель и святой Аргир от беды! Лимм-то наш вот тут и висел, мне аж до сих пор не по себе. Уж больно герцог осерчал на него. — Воин понизил голос. — Ну, всяко бывает, война есть война. Откуда ж он мог знать, что старик подвернется под пулю? Ну, выдрали бы… но вешать-то зачем?

Сарз только пожал плечами в ответ и вновь оперся на копье. Напрасно они затеяли этот разговор: наушников среди их товарищей хватало, и никогда не знаешь, кто на тебя донесет и почему. От нечего делать он уставился на серо-коричневые поля, прорезанные ровной лентой дороги. Повозок со снедью еще не было видно — впрочем, дозорный на стене оповестит, когда они покажутся. Зато вместо повозок вдали замаячили фигуры двух путников. Те шли на север, в сторону Кайбигана, и только что свернули к Периллинену.

— Глянь, Карав, опять топают. — Сарз хлопнул товарища по плечу древком копья и указал на южную дорогу. — Щерревы бродяги, летят, как воронье на падаль. И чего их сюда тянет? — Он пригляделся. — О, да один к тому же уродец! Нет, нечего привечать здесь всякий сброд. Станут милостыню клянчить — выгоню.

— А может, они наниматься? — предположил Карав. — Как начнем чинить ворота со стенами да поднимать наверх пушки, нам пригодятся крепкие руки. Второй-то бродяга на вид силен, да и горбун тоже. Так что погоди гнать, успеется.

Бродяги тем временем шагали по дороге, что вела к воротам. Деревянные подошвы, привязанные к ногам поверх обмоток, гулко цокали по камням. Один из путников, высокий угрюмый молодец, что-то шепнул своему горбатому товарищу, но ответа, видимо, не дождался. Угрюмый перехватил поудобнее свой мешок и прибавил шагу. Вскоре они оказались у самых ворот. Карав и Сарз шагнули им навстречу, скрестив копья.

— Кто такие и куда идете? — спросили стражники.

— Идем, куда глаза глядят, — ответил угрюмый на удивление приятным голосом, в котором слышался легкий чужеземный говор. — А вот куда пришли… Не скажете нам, храбрые воины, как называется этот замок? Для города вроде маловат.

— Это Периллинен, принадлежащий ныне герцогу Кайбиганскому по праву завоевания. А вам что здесь нужно? Милостыни мы не подаем и кормить дармоедов не станем.

— Мы и не просим милостыни, — ответил бродяга. — Но остановились бы здесь на денек-другой. Лишнего мы не съедим и каждый кусок отработаем на славу. Вот, глядите!

Он отхлебнул из плоской кожаной фляги, что висела у него на поясе, а потом провел рукой по губам и резко выдохнул. Изо рта вырвалась струя оранжевого пламени, отчего оба кайбиганца отпрянули, поминая всех щеррей. Но испуг их продлился недолго. В следующий миг они рассмеялись, так, что гулкое эхо прокатилось по пустому проему ворот.

— Ай да бродяга! — выговорил Карав. — Да ты, я вижу, непростой парень. Много еще таких штучек умеешь?

— Сколько угодно, — ухмыльнулся бродяга. На удивление, огонь не опалил ни единого волоска его черной бороды. — Обычно мне хватает двух дней, чтобы показать их все. Потому мы и просимся на два дня.

— Эй, а горбун чего молчит? — напомнил Сарз. — Он что умеет?

— Это мой меньшой брат, — пояснил бродяга, с жалостью глядя на своего убогого спутника. — Уродился таким — видно, Превысший так судил. Но не бросать же мне его? Так что не оставьте его голодным, благородные воины. И не вздумайте обижать да бить, ежели не хотите увидеть припадок.

— Добро. — Воины с усмешками переглянулись, предвкушая знатное развлечение. — Тогда отработаешь нам за двоих. Звать-то тебя как?

— Да хоть за троих, у меня штучек хватит, — кивнул бродяга. — А звать меня Лебб, на моем родном языке это значит «певчий дрозд».

— Тогда пойдемте, пташки мои. — Карав перехватил копье поудобнее. — Сейчас доложусь командиру, вас накормят да отведут закуток, отдохнете. Ну, а к вечеру будь готов, Лебб-Дрозд. У нас здесь с развлечениями негусто.

Сарз остался на посту у ворот — с неохотой, как показалось Караву. Сам же он повел обоих бродяг к своему командиру, сотнику Авирсу, минуя десятников. Сотник, как знал Карав, сам не чурался развлечений, и теперь, когда военная добыча давно поделена, угощение съедено, вино выпито, а женщины залапаны, он ни за что не откажется от диковинного зрелища. Ловкий чужеземец-фокусник со своими штучками славно развеет хмурую марь воинских будней.

Ветер подметал двор Периллинена, без того чисто выметенный и вычищенный слугами. Кое-где виднелись черные подпалины от костров и трещины от ядер, но больше ничто не напоминало о недавней битве. Воины и снующая туда-сюда челядь зябко кутались в плащи или плотнее запахивали теплые куртки. Казалось, жизнь в замке, налаженная за многие годы под твердой рукой графа ан Тойдре, продолжается по-прежнему даже после его смерти. Все так же хлопало на ветру тяжелое знамя над башней — только не синее с золотыми дланями и венцом, а багряное, с вороном на дубу. Все так же звенели мечи и гулко стонали щиты в руках воинов, собравшихся на обычные упражнения, — только воины эти были не вербанненскими, а кайбиганскими. Никто из замковых слуг не пытался бунтовать, бежать или вести недолжные разговоры. Судьба погибшего лесоруба Утана с двумя помощниками, решившихся на безумный побег вечером после битвы, оказалась печальным, но суровым уроком для всех.

Когда Карав рассказал сотнику Авирсу о бродягах, тот ничуть не возражал, даже обрадовался. Однако службу свою он исправлял как должно, поэтому сперва пожелал сам взглянуть на непрошеных гостей. При виде сотника Лебб смиренно поклонился, придерживая на плече лямку мешка. Горбун же так и смотрел в землю — он вообще ни разу не поднял головы, пока Карав вел их через двор к командиру.

— Так, — протянул сотник и почесал светлую щетину на подбородке, уже способную сойти за бороду. — Откуда родом?

— Из Трианды, сударь, с самого побережья, — ответил Лебб. — Мы странствуем уже много лет, все берега исходили, да заплутали на беду в Мендритских горах и угодили к горцам-язычникам. Тут нас брат мой выручил — горцы боятся обижать убогих. Мы сперва обошли Вербаннен, а теперь идем на север.

— И ты вправду так искусен, как о тебе говорят мои воины? — Сотник кивнул на Карава.

Лебб не ответил. Меж его пустых пальцев вдруг проскочил пестрый воробей и с весенним чириканьем взвился в воздух. Сотник пригляделся: бродяга не мог прятать птицу в рукаве — те были плотно стянуты на запястьях обрывками тесемки.

— Ишь ты… — Сотник заулыбался и милостиво кивнул в ответ на поклон бродяги. — Ладно, оставайтесь, только ненадолго, не то наши воины обо всем на свете позабудут. Снеди не пожалеем и наградим, если повеселите нас на славу. А ты чего глаза опустил, точно девка стыдливая? — обернулся он к горбуну. — Подними голову.

Убогий не шелохнулся. Густые брови сотника сердито сдвинулись. Он шагнул вперед, готовый замахнуться, но его остановил Лебб:

— Вы уж простите моего братца, сударь, он не только горбатый, но и глухой, да и разумом его Превысший обидел. И людей он смерть как боится. Только протянет кто к нему руку, с ним вмиг падучая приключается. Одного меня и подпускает к себе.

— Тогда на кой щеррь таскаешь с собой этот мешок с костями? — Сотник брезгливо убрал руку. — Глупо. Только лишний рот.

— Что поделать, сударь, родная кровь, — развел руками Лебб. — Да и грех это — убогих бросать, у нас так не делается. Так что, коли привечаете меня — приветьте и брата моего. Трудиться-то он может, что-нибудь самое простое: воды принести, дров наколоть. Вы не беспокойтесь, сударь, я пригляжу за ним.

— Хорошо, только гляди в оба, фигляр: не дай Превысший, пропадет у кого что — лорд наместник вздернет вас обоих на воротах, а перед тем прикажет выпороть.

Лебб аж покраснел от негодования.

— Негоже так, сударь, честных людей в воровстве обвинять не знаючи. Нам чужого не надо, мое ремесло нас обоих кормит.

— Вот и славно, если так. — Сотник кивнул и сделал знак Караву. — Отведи их на кухню, пусть поедят, а потом пристрой в каком-нибудь сарае или в хлеву, где найдется место. Но пусть за ними приглядывают. А сам возвращайся на свой пост.

Карав поклонился, древко его копья глухо стукнуло о землю. Лебб, следуя примеру воина, тоже отвесил сотнику низкий поклон. Лишь горбун не шевельнулся, но так же безучастно последовал за братом.

Глядя им вслед, Авирс задумался. Если эти двое — соглядатаи, то, во-первых, чьи, а во-вторых, что они здесь высматривают? Конечно, можно было схватить и допросить обоих, но что, если это в самом деле мирные бродяги? Конечно, нечего жалеть жизни двух безродных чужестранцев, и все же один из них — убогий, а обижать таких — грех; сотник был достаточно суеверен, хотя не отличался благочестием. Даже если удастся выбить у бродяг признание, это ничего не докажет: сознаться может и невиновный — под пыткой любой оговорит себя и наплетет чего угодно.

Да и какой прок герцогу Фандоану или кому-то из его военачальников посылать в Периллинен соглядатаев? О падении замка никому не известно: слуги, пытавшиеся сбежать, убиты. Любопытно, куда же они тогда держали путь — неужели на восток, на заставу Эредеро, где живет молодой граф ан Тойдре? Даже если так, ничего у них не вышло, и граф знать не знает, что случилось с его отчим домом. Стало быть, он тоже не мог послать сюда лазутчиков.

Хотя это теперь неважно. Герцог Секлис больше не делает тайны из захвата Периллинена — замок открыто объявлен кайбиганской твердыней. Войско продвигается вглубь Вербаннена, дороги к столице перекрыты — кто станет освобождать Периллинен? Если Фандоан и бросит куда свои силы, то на защиту Маннискора, а не на возвращение малозначимой приграничной заставы.

Убедив себя в справедливости своих рассуждений, сотник Авирс тотчас позабыл о них. Такие вопросы подобает решать лорду Кампису, а не ему. Куда приятнее подумать о грядущем развлечении.