To Cause a Soul to Crack  (джен)

Примечания:

Отдохнуть, отмыться, вспомнить.

Он вызвал очередную волну костей и направил ее перед собой, кости вгрызлись в снег, но он все равно ощущал чужое приближение. За этим последовал новый костяной узор — быстрое чередование голубого и белого, белого и голубого — это всегда срабатывало, но он все еще мог чувствовать чужое приближение…

— Что ты делаешь, бро? Ты можешь.

Знаю, знаю, я справлюсь! Но почему тогда ни одна атака не попала в цель?..

Он лихорадочно выбросил новую волну, на этот раз коротких костей. Противник должен был споткнуться — но сейчас он стал даже ближе!

— Давай, Папирус! Я знаю, что ты можешь лучше! Ты что, серьезно забыл все наши тренировки?

Нет, Андайн, я не забыл, я делаю все, что могу вспомнить, клянусь!

Энергия быстро сходила на нет, намного быстрее, чем должна была, и противник доберется до него в считанные секунды. В отчаянье Папирус создал перед собой щит из синих костей, но вопреки всем правилам магии он прошел сквозь атаки, как будто они были ничем, и…

…и скелет оказался впечатан в дерево, замерзший и обнаженный, ощущая грубую древесную кору за спиной, и путы на конечностях, и лозы, проталкивающиеся в грудь, сжимающие позвоночник, поглаживающие ногу…

Папирус с криком проснулся и сжался, пряча лицо в коленях и тяжело дыша. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что он не чувствует холодную землю под своими костями, а лежит на чем-то теплом и мягком.

Немного расслабившись, он проморгался и увидел не лес, а свой собственный дом — гостиную, если точнее. Он лежал на диване, под головой была подушка, и его укрывало одеяло. Он не помнил, чтобы спускался сюда или засыпал на диване, однако он здесь.

…Это был просто сон?

Он пошевелился, чтобы распрямить колени, и задохнулся от боли, когда левую ногу словно обдало огнем. Нет, скорее всего, не сон. На пробу он пошевелил правой рукой, запястье тут же начало ныть. Определенно не сон. Он продолжал медленно проверять ощущения, получая новые сведения о травмах своего тела и ощущениях…

Заскулив, он подтянул ноги и обхватил себя руками. Почему он все еще чувствует, что по нему ползают лозы? Флауи здесь нет, так? Он медленно приподнялся на здоровой руке, чтобы лучше осмотреть комнату и замер, когда заметил что-то.

Рукава? Он давно не носил кофт с рукавами — по крайней мере, с тех пор, как получил свое боевое тело. Но эти рукава были синими и мягкими…

Толстовка Санса. Точно, Санс одолжил ему свою толстовку, когда он… когда он его нашел.

Папирусу захотелось спрятаться под одеялом и остаться там навечно.

Санс видел его — он видел его сломанным и побежденным, без половины брони, с лицом, грязным от слез. Не то чтобы Санс никогда не видел его в неловкой ситуации, но это… он часовой! Гвардеец! Может быть, и не Королевский гвардеец, но он все равно защищает Сноудин, и… и как он должен делать это, если не смог защитить себя?

Как он должен защищать Санса?

Никак. Вот ответ — он не может защитить Санса, и Санс это знает. Он видел, что с ним случилось. Он… видел, что стало с его душой.

Ощущение все еще было неправильным. Больно, но боль не похожа на физическую — что-то гораздо глубже. Что бы ни… случилось тогда, с ним что-то произошло — что-то, что он пока не мог понять. Магия покоилась в его душе, как и всегда, но было ощущение, что из него что-то вынули… вырвали и растерзали, и этого никогда не вернуть. Как будто его опустошили, осквернили, надругались…

Он заставил мысли уйти и вытер слезы. «Прекрати», — подумал он. — «Санс уже видел тебя таким прошлой ночью… ни к чему ему видеть это опять. Теперь ты в безопасности».

Разве? Он осторожно приподнял одеяло, просто чтобы убедиться, что внутри на самом деле нет лоз.

Их там не было. «Ты же знаешь, что их нет! Хватит об этом думать. Все кончилось — ты в безопасности и тебе надо прекратить волноваться. Сансу не нужно расстраиваться из-за этого», — Папирус повернулся на спину и уставился в потолок. — «Ты в безопасности, ты дома, в безопасности. Нет причин для страха или слез. Флауи здесь нет».

И только он собрался закрыть глаза, почти убедив себя в этом, как тихий звук совсем рядом заставил магию лихорадочно вздрогнуть. Вскрикнув, он сел, единственное, о чем получалось думать — как убраться подальше от звука. Он судорожно отполз и прижался к подлокотнику, едва не кувыркнувшись с дивана. Он тяжело дышал, наблюдая, как что-то поднимается с пола рядом с диваном…

— Бро? — пробормотал Санс, потирая одну глазницу. — Что такое?

Разумеется, это был Санс. Кто еще это мог быть?

Папирус заставил себя дышать нормально, склонился вперед и уперся взглядом в одеяло, которое все еще покрывало его ноги.

— Н-ничего, — ответил он, чувствуя слабые уколы вины.

Санс зевнул, потянулся, его кости щелкали и потрескивали, и тут Папирус осознал, что его брат спал на полу.

— Приятно видеть, что ты проснулся, — вздохнул он и улыбнулся совершенно фальшивой небрежной улыбкой. — Чувствуешь что-нибудь… — он замолчал, потом прочистил горло. — Как себя чувствуешь?

— Я… думаю, ХП восстановились… — он потратил секунду, чтобы считать душу, и понял, что в принципе это правда. — Но мне все еще немного плохо, — осмотрев правую руку, он загнул перчатку и начал массировать запястье — сустав по-прежнему отдавался болью. И вдобавок… это ощущение…

Краем глаза он заметил, как дрогнули уголки улыбки Санса.

— Сможешь вылечить?

Точно, магия. Закрыв глазницы, Папирус поднес левую руку к поврежденному запястью и…

…ничего.

Гложущее чувство пустоты вернулось, и он неосознанно обхватил руками грудную клетку.

— Н-не похоже, что моя магия… уже восстановилась.

Он заметил, что Санс изучает его, и неловко поерзал, выше натянув одеяло. «Не смотри на меня так. Я не знаю почему. Я не знаю, что случилось…» Все, что он знал — его магия украдена навсегда, но каким-то образом это понимание тоже не казалось верным.

Санс поднялся с пола и пересел к брату на диван.

— Если хочешь, позже мы можем сходить к хозяйке гостиницы, — предложил он, пытаясь сделать это ненавязчиво. — Она лечит городских детей, когда те падают и расшибают коленки.

Папирус задумчиво хмыкнул, но звук вышел унылым, он попытался скрыть его за кашлем. Обычно предложение сходить в гостиницу выглядело заманчивым — хозяйка всегда была добра и частенько угощала конфетами, но теперь… мысль о том, чтобы позволить кому-то из горожан увидеть его — часового — в таком состоянии, когда он не мог выполнять своих обязанностей…

Внезапно его поразило мыслью — кто знал о том, что с ним приключилось? Он едва помнил, как его нашел Санс, но он слышал голоса — кто-то пришел с ним. Они знали?.. Рассказали ли они кому-нибудь еще?

Он понял, что снова сжался, Санс больше не пытался изображать легкомысленную улыбку и смотрел на него взглядом, полным беспокойства. Вздохнув, Папирус заставил себя выпрямиться и снова сесть ровно.

— Я-я не могу позволить другим… узнать об этом, — пробормотал он, сжав одеяло на коленях. Он заставил себя встретиться взглядом с братом. — Т-ты не?..

— Догами и Догаресса помогали мне искать тебя, но они не в курсе, — ответил Санс. Его ладони скользнули по бокам, он в замешательстве посмотрел вниз, а потом скрестил руки. — Я никому не скажу.

Папирус ощутил каплю облегчения.

— Но…

Он окоченел, тупо пялясь на одеяло.

Санс поерзал и опустил взгляд.

— Ты не обязан отвечать мне прямо сейчас… но я хотел бы знать, что произошло.

Папирус до боли в запястье вцепился в одеяло. Что ему сказать? Цветок, с которым я дружил, внезапно напал на меня, лишил доспехов и… Он вздрогнул, ощутив тошноту и борясь с желанием снова сжаться в комок от воспоминаний. Нет, нельзя этого говорить — как вообще упомянуть Флауи, когда цветок так настаивал на том, чтобы о нем никогда никому не рассказывали?

Остается ли Флауи вообще его другом после этого? После того, что он сделал?

«Я… сказал ему «да»… — размышлял он, чувствуя, как внутри расползается знакомое ощущение пустоты. — Он ранил меня, но… я сказал ему, что он может… может делать, что хочет…» Потом он попытался передумать, но видимо так было нельзя. Он решил, что это вполне логично. Неправильно брать свои слова назад так просто. Однако Флауи напал на него раньше этого соглашения, но… может быть, он просто забыл спросить заранее?

Голова разболелась. «Это… это неважно. Флауи… не плохой. Не может быть плохим. Никто не может быть по-настоящему плохим. У него… должна была быть причина. Я не знаю какая, но… я… я верю в него».

Что-то в этой мысли вызвало сбой в дыхании, и Папирус свернулся, уткнувшись головой в колени.

— Эй, — прошептал Санс, Папирус ощутил, что он придвинулся ближе и поглаживает его по спине. — Все хорошо. Все хорошо. Тебе не обязательно говорить мне сейчас, бро.

Это хорошо, потому что сейчас он не знал даже, что сказать самому себе.

Когда Санс погладил его по спине, Папирус внезапно осознал, насколько сырой была надетая на нем толстовка. Правильно, из-за снега, что скопился в грудной клетке. Эх. Наверное, еще и грязь налипла на кости, и…

Брат убрал руку, заглянул ему через плечо, а потом спросил:

— Хочешь переодеться?

— Да, — быстро ответил он, потирая один из рукавов. — И… наверное, сполоснуться.

Без лишних слов Санс соскочил с дивана и отправился на кухню, откуда скоро вернулся с ведром мыльной воды в руках и полотенцем с мочалкой на плече. Папирус подумал о том, как здорово видеть брата, изъявляющего такое желание помогать… хотя это не то, с чем ему требовалась помощь.

Санс, непривыкший к работе, морщась, начал тащить ведро вверх по лестнице. Увидев это, Папирус нахмурился и откинул одеяло в сторону. Обычно он сложил бы его, но сейчас на это не было времени, если он хотел помочь брату. Он медленно перенес вес на ноги, вздрогнув от боли в левой, и похромал к лестнице.

— Ой, бро, тебе не надо этого делать, — Санс, крякнув от натуги, втащил ведро на очередную ступеньку, чуть не расплескав воду по лестнице. — Я почти справился.

— Нет, давай я, — скрипнув зубами, Папирус неловко прошел по ступенькам и потянулся за ведром здоровой рукой. Брат нерешительно передал его, выглядя готовым подхватить ведро (или Папируса) в случае необходимости, но высокий скелет взялся за ручку и с кряхтением поднял ведро — оно не было тяжелым, но он чуть не упал, потому что, взяв его здоровой рукой, ему пришлось перенести больше веса на больную ногу. — Я-я смогу…

Лестница была достаточно широкой, чтобы они могли подняться по ней бок о бок, и Санс все время держался рядом. Когда они добрались до второго этажа, суставы в ноге Папируса болели так, будто их пронзали копья Андайн.

Уж лучше больные кости, чем раненая гордость.

Поставив ведро, чтобы дать уставшим конечностям отдохнуть, он тяжело вздохнул.

— Это сделано… А сейчас, м-может быть, я успею собраться на работу.

— Работу? — Санс приподнял надбровную дугу. — Эм, ты немного опоздал с этим, сейчас полдень, бро.

— Ч-что?! — Папирус повернулся к настенным часам и поник, увидев, что его брат прав. — Но кто тогда будет…

— Уже написал собакам смску, так что Догго и Малый Пес знают, что сегодня им придется быть немного внимательнее, — снова подняв ведро, низкий скелет прошел через открытую дверь (постойте, разве он оставил ее открытой?) в комнату Папируса, осторожно поставил ведро и положил мочалку с полотенцем перед кроватью. — Вот. Полегче сегодня, ладно, бро?

Сначала Папирус хотел поспорить, но потом ощутил новый всплеск боли в ноге и понял, что, наверное, сегодня не лучший день, чтобы стоять на своем посту, патрулировать округу и часами проверять головоломки… Особенно, если это обозначает, что ему придется идти через лес, чего ему совершенно не хотелось. Вздрогнув, он прохромал в свою комнату и опустил взгляд на полотенце на полу.

Тем временем, Санс выходил.

— Я буду внизу, если понадоблюсь, — сказал он, осторожно прикрывая за собой дверь.

Ну, пора начинать.

Открыв дверь шкафа, Папирус обнаружил свое старое снаряжение, аккуратно развешенное на крючки, основная одежда была сложена в ящики ниже. Никому из них не требовалось много одежды, особенно после того, как они с Сансом сделали его боевое тело. Папирус ощутил неприятный комок в груди, когда осознал, что какое-то время не сможет надеть это снова… если вообще когда-нибудь сможет.

Он вытащил кофту и растянутые спортивные штаны, положил вещи на компьютерный стол и сел на кровать.

Когда он начал снимать перчатки и сапоги, его пробила дрожь от неловкости. Почему-то ему было очень неуютно раздеваться… но как еще можно вымыться? На ногах засохла грязь, наверное, таз и грудная клетка были в том же состоянии. Кроме того, нужно избавиться от этого… ощущения лиан, все еще ползающих внутри. Он мог поклясться, что все еще чувствовал их на лодыжках, запястьях, шее и…

Вздрогнув, Папирус решительно расстегнул толстовку и скинул ее с плеч, пока не успел слишком сильно задуматься об этом. Он тут же почувствовал себя слишком открытым и обхватил грудную клетку, покрытую трещинами, ушибами и — как и ожидалось — грязью. «Просто нелепо», — думал он, закрывая глаза. — «Здесь не от кого прятаться, здесь больше никого нет. Никто тебя не видит». Однако он продолжал дрожать, не в силах справиться с ощущением, что в комнате есть кто-то еще, кто разглядывает его поврежденные ребра и позвоночник.

Он резко вдохнул и, открыв глаза, лихорадочно оглядел комнату, но, разумеется, был один.

«Детский сад, — подумал он, разглядывая пол. — Нет… нет никаких причин для страха. Ты почувствуешь себя лучше, когда помоешься».

Нужно просто снять последнюю часть доспехов, тогда можно будет смыть грязь, переодеться в чистое и покончить с этим. Скрипя зубами, он поднялся, чтобы избавиться от последней части одежды, и…

…На миг ощутил себя в лесу, лозы насильно сдергивали его броню, оставив его полностью обнаженным и уязвимым. Хватали за ноги и…

Папирус вернулся в реальность и обнаружил, что сидит на полу, прижимаясь к спинке своей кровати-гоночной машины. Его кости стучали друг об друга, а по лицу катились слезы. «Ох… хватит, — он вытер глазницы, выпрямился и решительно сбросил броню. — Что я за часовой, если… если дергаюсь из-за каких-то глупостей?»

Однако ему совершенно не нравилось это чувство незащищенности — оно не беспокоило его, когда он в последний раз мыл свои кости, но сейчас у него было ощущение, что он снова открывается для всех опасностей — чтобы его ударили, ранили, изъяли магию…

Он снова зажмурился, пытаясь сосредоточиться. «Глупости. Я не могу позволить какой-то слабой панике… наверное, это все равно была моя вина… встать у меня на пути. Я просто должен двигаться дальше и в следующий раз быть сильнее. Вот… вот и все». Тряхнув головой, он поднял мочалку, окунул ее в ведро, порадовавшись, что вода все еще теплая, и начал обмывать руки.

По крайней мере, ощущение теплой мыльной мочалки ничем не походило на навязчивые прикосновения извивающихся лоз.

Отмыть грязь оказалось труднее, чем изначально предполагалось. Папирус был правшой, но шевелить этой рукой было слишком больно, так что он делал все, что мог, левой. Приходилось быть предельно осторожным с ребрами, которые все еще ныли, и он невольно содрогнулся, когда мыл внутри. Позвоночник тоже был поврежден, но теплая вода немного успокоила его. Грязь легко сошла с ног (хотя ему приходилось быть очень нежным к суставам), и ступни получилось отмыть быстро, но…

Папирус закрыл глаза. Он не хотел видеть эту часть.

Настолько быстро, насколько смог, он обмыл свой таз. Скелет сосредоточился только на этой задаче, полностью сфокусировался на том, чтобы отмыть грязь, пытаясь заблокировать воспоминания о том, откуда она там появилась. Обычно его никоим образом не волновало мытье этого места, но теперь это больше напоминало сражение с собственными мыслями, попытку удержать свою ментальную оборону.

Он справился. Его кости были чисты, но скелет чувствовал себя полностью выжатым. Он повесил мочалку на край ведра и обернулся полотенцем, радуясь, что тело опять что-то скрывает, и… остался сидеть перед кроватью, слепо глядя в пол.

Он думал, что должен встать, но понял, что не хочет двигаться. Он всего лишь помылся, а ощущал себя так, будто одновременно разгадывал пять головоломок.

В конце концов, собрав свою волю, он ухватился за край полотенца и начал вытирать правую руку.

Лоза скользнула по его плечу.

Папирус вздрогнул и шарахнулся в сторону, его магические резервы застонали, как пустой желудок, когда он на автомате попытался призвать кость, чтобы защититься. Внезапно он ощутил, как что-то ударило его по ноге, и услышал грохот, следом за этим что-то обдало его холодом, заставив отползти и прижаться к дальней стене, готовясь отбиваться от лоз, если они сделают еще одно движение в его сторону, и…

…и…

Лоз не было, он просто опрокинул ведро, разлив холодную воду по ковру.

Папирус осмотрел беспорядок, а потом уронил голову на руки.

Почему у него не получалось просто вернуться к нормальной жизни?