Луна и цветы (гет)

Линн очнулась от кошмарного видения. Где-то глубоко в легких застыл не вырвавшийся крик ужаса. По взмокшей спине чья-то рука нежно ее гладила. Девушка села на кровати, привыкая к яркому свету закатного солнца.

— Бабушка, почему ты здесь? — охрипшим голосом спросила она. Ужасно хотелось пить.

— Ты вся искрутилась во сне, мы с Морисом никак не могли тебя разбудить, — ее тонкие губы изогнулись доброй улыбкой. — Всех переполошила.

— Просто кошмар приснился. Все в порядке.

«То есть все совсем не в порядке», — мысленно добавила Линн. Это странный сон… Он преследует ее с тех пор, как умер Андрес, будто страшное предзнаменование. Ружье, вода, холод и темнота. Она всего один раз за жизнь была на охоте вместе с отцом и Андресом больше трех лет назад. Тогда они с Эриком ставили ловушки для белок и он, впервые за все время их знакомства сказал ей больше двух фраз. Ему было жаль красивых беззащитных белок, но их шерсть была необходима для кистей, а заменить ее нечем. Тогда выстрел Андреса поразил на глазах у Линн молодого оленя. Он бежал так быстро и грациозно по лесной опушке и был исполнен такой дикой свободой, что, когда его тело в предсмертных конвульсиях упало бесформенным мешком на землю, у Линн до боли сжалось сердце. Тогда же она впервые почувствовала пронизывающую все ее существо нестерпимую боль в груди. Больше на охоту ее не брали, но образ Андреса со смертоносным оружием в руках и пугающим своей пристальностью прищуром надолго остался в ее памяти.

Бабушка вложила в ее дрожащие пальцы невесть откуда взявшийся стакан холодной воды. Линн осушила его за один глоток.

— Скажи, малышка, что тебе приснилось? — старушка заглянула мутновато-карим взглядом в темные, все еще испуганные глаза внучки, продолжая ее поглаживать по спине.

— Не помню, бабушка, — соврала Линн.

— Сложная ночь у тебя была, да?

— Все в порядке.

Рядом с бабушкой всегда было уютно и спокойно. Женщина души не чаяла в единственной внучке и была готова простить любое прегрешение. Как же она непохожа на свою дочь…

— Голубушка, ты до сих пор трясешься вся.

— Все хорошо, правда.

— Ну, раз уж все хорошо, то пойду я, — старушка, кряхтя, поднялась со стула, но Линн схватила ее за руку.

— Бабушка, постой, — ледяной холод все еще сковывал ослабевшее после беспокойного сна тело, ей было страшно оставаться одной, — посиди со мной, — в немой молитве она подняла черные глаза, — пожалуйста.

— Хорошо-хорошо, — стул жалобно проскрипел под весом женщины, — я буду рядышком с тобой вот тут. А ты бы лучше еще поспала, милая.

Мысль о том, чтобы вновь уснуть и, возможно, вновь увидеть тот сон привела Линн в дрожь. Нет, лучше она будет бодрствовать, пусть и разбитая, трясущаяся с невыносимой головной болью. Девушка опустилась на подушку и, повернувшись на бок, уставилась в родное лицо.

— Бабушка, расскажи мне какую-нибудь историю.

— Зачем? — рассмеялась старушка. — Ты все их наизусть чуть ли не с пеленок знаешь.

— А ты все равно расскажи, — обняв подушку, захныкала Линн.

— Ну, ладно-ладно, слушай, моя хорошая.

Тихий смех и голос бабушки — лучшее средство от всех страхов.

* * *

Однажды богиня Мелан заскучала. Ее ослепительная Луна набирала силу, а вот она сама будто бы слабела с каждым днем. Во время властвования солнца Лео она отправлялась на покой, а по ночам ходила по черному небосводу, пересчитывая звезды.

— Ах, среди этих немых прекрасных созданий так тоскливо! Выходит, даже богам ведомо чувство одиночества.

Стала она с неба наблюдать за смертными. Все трудятся и трудятся они полях, даже времени согрешить у них нет. Вскоре наскучило ей и это занятие.

— Был бы у меня хоть какой-нибудь собеседник. Я бы рассказывала ему сказки по ночам, а по утру укладывала спать, — думала Мелан. — Люди говорят, что я жестока и капризна, но скоро назовут меня несчастной.

И вот в одну из ночей Полной Луны не стерпела богиня, да и спустилась на землю. Оказалась она в густом лесу, где ни видно следа человеческого. Все животные вмиг попряталась, будто чувствуя ее присутствие. Брела она среди деревьев и одиночество ее вылилось через край. На темную траву упали серебряные слезинки.

— Неужели это мой удел — держать всю власть над этим миром в своих руках, но быть одной на веки вечные?! Вернусь назад к своим безмолвным подругам, раз и тут так пусто и скучно.

Топнула она ногой, вся земля в ответ всколыхнулась. С ветки могучего дерева что-то упало и зашелестело в траве. Мелан подбежала и присмотрелась. Раненый в крыло ворон истекал кровью. Опустилась она на колени и взяла в руки раненую птицу. Алые капли растекались по ладоням и серебряному одеянию.

— Кто же тебя так обидел, бедный ворон? — черные бусины глаз испуганно смотрели в прекрасное лицо богини. — Ничего, излечу я тебя, и станешь ты мне другом верным на всю свою жизнь.

Мелан забрала его на небосвод и вылечила своими чудодейственными слезами. Крыло ворона стало серебряным. Наделила она его даром речи, да каждую ночь сказки ему рассказывала. Сидел верный ворон у нее на плече, да внимал каждому ее слову.

Прошла сотня лет, а богиня так и не расставалась с верной птицей. Но не зря Мелан называли капризной — надоел ей ворон. Сказки давно кончились, а он стал уж больно болтливым. Прогнала его богиня с небосвода и отправила к людям.

Ученый ворон поселился в одной деревушке и по ночам пел заунывные песни. Испугались его селяне.

— Что за чудо птица? Крыло серебряное у него, уж не от богини Мелан он к нам снизошел? — перешептывались они, когда днем ворон на покой уходил.

Жила в той деревушке одна бойкая девчонка, лишь одна она не боялась дивного ворона. Свила она клетку из терновых прутьев и однажды ночью отправилась его ловить. Хоть и наделила его богиня долгой жизнью, но все равно стал он стар и немощен. Не заметил он цепких рук над своей головой, моргнуть не успел, как уже в клетке оказался.

Внесла его девчонка в дом, поставила на стол и уселась рядом.

— Спой мне песню, ворон, теперь уж ты мой.

— Не буду я в неволе петь. Отпусти, тогда услышишь мои трели.

— Нет, уж хитрый ворон, улетишь ты от меня. Спой мне песню о любви.

Забился ворон в клетке, замахал крыльями, да разодрал их в кровь о колючки.

— Не старайся, ворон, не вырваться тебе на волю, — жестоко улыбалась девочка.

— Насильно мил не буду! Держала меня Мелан в своей ледяной тюрьме сто лет. Теперь хочу я быть свободным! — вскричала гордая птица.

— Спой мне песню о любви, тогда и отпущу, — не унималась она, не обращая внимания на страдания ворона.

— Да разве знаешь ли ты, дура, что такое любовь? — просунув голову между колючек, вопрошал он.

— А ты расскажи!

— Любовь — это когда ты рвешь перья из груди, чтобы согреть любимого, а он давится твоей кровью, принимая ее за вино.

Ворон яростно начал выклевывать перья.

— Уж лучше смерть, чем горькая жизнь в неволе! — грудь ворона превращалась в кровавое месиво.

Испуганная девочка соскочила со стула и выбежала из дома, как во дворе ее настигла кара. Вокруг все сияло и искрилось. С Луны спустилась богиня Мелан, пригвоздив неистовым взглядом черных глаз девчонку к месту.

— Как посмела ты, ничтожная смертная, обидеть моего друга! Не убежать тебе от моего наказания!

Взмахнула богиня рукой и обратила девочку в канарейку, сидящую в терновой клетке.

— Почувствуй, какого это петь песни среди колючек.

Мелан зашла в дом. Ворон истекал кровью, жизнь покидала его тело.

— Прости меня, мой друг. Любила я тебя всем своих ледяным сердцем, но не уберегла от жестоких людей.

Ворон последний раз взглянул на нее своими черными глазами и прохрипел:

— Любить — значит добровольно отдать свои перья, напоить своей горячей кровью… но строить клетку грешно…