Похождения барда в Скайриме (джен)

Я вышел из Вайтрана через западные ворота, когда солнце уже клонилось к зениту, заливая равнины золотистым светом, который делал всё вокруг похожим на старую картину — слегка размытую, но полную жизни. Ворота скрипнули за спиной, как прощальный вздох, и стражник, тот самый, что жевал яблоко, кивнул мне на прощание: «Берегись, странник, дорога — не таверна, там никто не угостит элем». Я улыбнулся в ответ, поправляя сумку на плече — она теперь была довольно тяжелой от еды, фляги и верёвки, а броня от Адрианны сидела плотно, как вторая кожа, несмотря на поношенность и лёгкий запахом старой псины. Лук Утгерд болтался за спиной, кинжал — на поясе, а в руках — импровизированное копьё, которое я смастерил из найденной по пути палки и купленного наконечника. Возможно, не идеально, получилось, но уже получше той палки, с которой я вышел против волков. Пять септимов в кошельке — жалкие крохи, но они не тяготили: приключение только начиналось, и я чувствовал себя героем саги, который шагает в неизвестность с песней в сердце.

Дорога из Вайтрана в Солитьюд была не прямой тропой, а извилистой лентой, петляющая через равнины, холмы и редкие рощицы. Сначала она спускалась с холма, где стоял город, по булыжникам, потрёпанным телегами и копытами, с глубокими колеями, заполненными лужами после недавнего дождя. Вода в них отражала небо — синее, с редкими облаками, похожими на разорванные перья. Ветер дул с севера, прохладный, но не злой, неся запах влажной земли, диких цветов и далёкого дыма от ферм. Мои сапоги чавкали по грязи, и каждый шаг отзывался в теле лёгкой вибрацией — настоящей, без фильтров VR. Я шёл бодро, с лёгким возбуждением в груди: это была настоящая свобода, как в детстве, когда сбегал из дома в лес, но теперь это был целый мир, полный опасностей и чудес.

Все еще было немного жаль, что я расстался с Утгерд так быстро, но я хотел повидать этот мир, мир, который я, казалось знал назубок, но, на самом деле, можно сказать не знал вовсе.

Равнины вокруг были широкими, как океан травы, волнующийся под ветром. Золотистые стебли пшеницы на полях фермеров клонились, шурша, а вдалеке паслись коровы — не пиксельные модели, а настоящие, с паром из ноздрей и ленивыми взглядами. Над головой кружили ястребы, их крики разрезали тишину, как острые ножи. Горы на горизонте — Тротгар, кажется, — возвышались, как стражи, покрытые снегом на вершинах, с тёмными лесами у подножий. Воздух был чистым, острым, с привкусом соли — наверное, от далёкого моря, куда вела дорога. Мои мысли витали: о Утгерд, чьё тепло ещё ощущалось в памяти; о Коллегии Бардов, где, надеюсь, научусь местной музыки; о том, как буду петь в тавернах Солитьюда, собирая монеты. Настроение было приподнятым — как перед митингом или выступлением, когда нервы на пределе, но знаешь, что всё получится.

Через пару часов ходьбы я увидел первую ферму — скромный домик с соломенной крышей, окружённый полем, где колосилась капуста и морковь. Дым из трубы вилялся тонкой струйкой, а у забора работал фермер: высокий, худощавый, с острыми ушами и золотистой кожей — альтмер, высокий эльф. Он полол грядки, сгибаясь над землёй, и его движения были точными, почти грациозными, несмотря на грязь на руках. Я подошёл ближе, решив попросить воды — фляга была полна, но разговор мог дать информацию о дороге.

— Добрый день, добрый эльф, — сказал я, останавливаясь у забора. — Иду в Солитьюд, не подскажете, есть ли впереди опасности? И, может, воды нальёте путнику?

Он выпрямился, вытирая пот со лба, и посмотрел на меня жёлтыми глазами — усталыми, но проницательными. Его лицо было морщинистым, с глубокими складками у рта, а одежда — простой холщовый плащ и штаны, покрытые землёй. Альтмер улыбнулся уголком рта, но в улыбке сквозила горечь.

— Добрый день, странник. Воды — пожалуйста, колодец вон там, у дома. А опасности… в Скайриме они везде. Волки в холмах, бандиты у руин, а иногда и драконы, если верить историям. Но ты норд, судя по твоей гриве, тебе проще — норды здесь хозяева.

Я наполнил флягу из колодца — вода была ледяной, почти сладкой, — и вернулся, заинтересовавшись его тоном.

— Я Микаэль, бард. А вы? Давно здесь живёте? Редко вижу альтмеров на фермах — обычно в городах, в дорогих салонах или в дворцах.

Он усмехнулся, опираясь на мотыгу, и кивнул на дом, где из окна выглянула женщина — тоже эльфка, с длинными волосами, заплетёнными в косу.

— Зови меня Элдрин. Живу здесь двадцать лет, с тех пор, как ушёл из Саммерсета после… ну, ты знаешь, после событий с Конкордатом Белого Золота. Купил эту землю, женился на соотечественнице, растим овощи. Но для нордов я всё равно «чужак». Пятнадцать лет пашу, плачу налоги ярлу, помогаю соседям — а они всё равно косятся: «Эльф, значит, шпион Альдмерского Доминиона». Или: «Твои овощи, наверное, отравлены эльфийской магией». Расизм здесь как мороз — въедается в кости, не вытравишь.

Я кивнул, чувствуя лёгкое удивление — в игре эльфы часто были антагонистами, но здесь, в реальности, это был просто человек… эльф, борющийся за жизнь.

— Жаль слышать. В моих странствиях я видел, что люди — или эльфы — везде похожи: хотят мира, еды, тепла. А норды… они грубы, но честны. Может, со временем все изменится.

Элдрин покачал головой, но в глазах мелькнула благодарность.

— Может. Но я устал ждать. Совет тебе, бард: в Солитьюде будь осторожен — там норды ещё более горды, а эльфы в основном при дворе. Но если поёшь о равенстве, может, и тронешь чьи-то сердца. Удачи на дороге. И возьми вот морковку — свежая, выращенная без магии.

Я взял овощ — хрустящий, сладкий, — и пошёл дальше, размышляя о его словах. Расизм в Скайриме был не абстракцией, а реальностью: норды видели в эльфах угрозу, эльфы — в нордах варваров. Это добавляло миру глубины, делало его не чёрно-белым, как в игре, а серым, с оттенками. Мои шаги стали задумчивее, но природа вокруг отвлекала: солнце клонилось к закату, окрашивая небо в оранжевые тона, а тени деревьев удлинялись, как пальцы гигантов.

Дорога поднималась в холмы, становясь круче, с камнями под ногами и редкими кустами ежевики — я сорвал пару ягод, кислых, но освежающих. Ветер усилился, неся холод с гор, и я плотнее закутался в плащ. Пейзаж менялся: равнины уступали место скалистым отрогам, с ручьями, журчащими в расщелинах, и редкими деревьями — соснами, изогнутыми от ветра. В воздухе висел запах хвои и мокрого камня. Я шёл уже часов шесть, ноги ныли, но настроение оставалось боевым:

— Это приключение, Микаэль, не прогулка по парку. — Сказал я сам себе вголос, понемногу привыкая к новому имени.

Вдруг, за поворотом, я увидел странное: группу камней, торчащих из земли, как зубы дракона, с выцветшими рунами на поверхности. Это были древние нордские курганы — могилы предков, как в игре. Воспоминания нахлынули: в игре я всегда зачищал такие, собирая лут и опыт. «Просто скелеты и драугры, — подумал я. — Медлительные, тупые, неуклюжие Легко, как в игре. Зайду, посмотрю, может, найду септимы или зелье». Сердце забилось чаще от азарта — это был шанс на лёгкую добычу.

Вход был низким, заросшим плющом, с деревянной дверью, прогнившей от времени. Я толкнул её — она скрипнула, выпуская запах плесени и пыли. Внутри было темно, но я зажёг факел из сумки (спасибо Белетору за огниво), и пламя осветило коридор: стены из грубого камня, покрытые паутиной, пол усыпан костями и обломками. Шаги эхом отдавались, как в пустом зале. Я спустился ниже, держа копьё наготове, и адреналин закипел в крови: «Сейчас скелеты, пару ударов — и готово».

В первой комнате — круглом зале с саркофагами, где воздух был густым от вековой пыли и запаха гниения, — раздался треск, словно кто-то ломал сухие ветки под ногами. Я замер, факел в моей руке дрогнул, отбрасывая пляшущие тени на потрескавшиеся каменные стены, покрытые мхом и рунами, которые казались выцарапанными когтями древних духов. Два скелета поднялись из своих гробниц с ужасающим скрипом суставов — их кости клацали, как старые заржавевшие замки, а пустые глазницы загорелись синим, призрачным пламенем, холодным и неживым, словно отблески лунного света на льду. Они не были пиксельными фантомами из игры — нет, это были настоящие, осязаемые ужасы: пожелтевшие кости, обтянутые клочьями высохшей плоти, с ржавыми мечами, покрытыми коркой времени, и щитами, изъеденными коррозией. Их движения были рывками, как у марионеток, дёргаемых невидимыми нитями, но при этом пугающе быстрыми, полными какой-то первобытной, неутомимой злобы.

«Легко, — подумал я, пытаясь успокоить бьющееся сердце, — как в игре. Просто целься и бей». Адреналин хлестнул по венам, как глоток крепкого мёда, — смесь возбуждения и лёгкого страха, того самого, что делает приключение острым. Я натянул тетиву лука, чувствуя, как дерево скрипит под пальцами, и выстрелил — стрела со свистом вонзилась в грудную клетку первого скелета, пробив рёбра с хрустом, похожим на ломающийся лёд. Но он не упал, как ожидалось, — только пошатнулся, издав низкий, вибрирующий стон, от которого мурашки пробежали по спине. Второй скелет уже бросился вперёд, размахивая мечом с такой яростью, что воздух засвистел. Я уклонился в последний момент, почувствовав, как лезвие чиркнуло по воздуху у моего уха, — сердце колотилось, как барабан в груди, громко, неумолимо, заглушая все мысли. Время замедлилось: я видел каждую трещину на его черепе, каждую искру в синих глазах, и страх шепнул: «Это реальность, Микаэль, один промах — и конец».

Я рванул копьё вперёд, вложив всю силу, — наконечник врезался в череп с отвратительным хрустом, разлетелись осколки костей, как белые конфетти в тёмном зале, и скелет рухнул, рассыпаясь в кучу на пол, поднимая облачко пыли, которая осела на моих сапогах. Но второй уже был слишком близко: его меч чиркнул по моей руке, защитить которую доспехами у меня не хватило денег, разрывая одежду и кожу с острым, режущим звуком, как нож по мясу. Боль взорвалась мгновенно — острая, жгучая, как прикосновение раскалённого железа, распространяясь волнами по руке, заставляя мышцы свести судорогой. Кровь потекла тёплой, липкой струйкой, пропитывая ткань, и я почувствовал её металлический запах, смешанный с пылью зала. Эмоции нахлынули потоком: страх, холодный и липкий, как пот на ладонях, смешанный с яростью — первобытной, животной, которая кричала: «Борись или умри!». «Это не игра! Они настоящие!» — пронеслось в голове, и паника подкатила к горлу, заставляя дыхание стать прерывистым, а зрение — сузиться до туннеля.

Я отпрыгнул назад, дыша тяжело, как после бега по горам, — грудь вздымалась, лёгкие горели от усилий. Руки дрожали, но я ударил снова копьём, целясь в рёбра, — оружие пробило хрупкие кости с влажным треском, и скелет рассыпался в пыль, оставив после себя эхо клацанья и лёгкий звон упавшего меча. Я победил. На миг гордость вспыхнула в груди — тёплая, как глоток вина после битвы, — «Я справился!». Но рана на плече пульсировала, как живое сердце, кровь капала на пол каплями, окрашивая камень в тёмно-красный. Гордость смешалась с ужасом:

— Еле-еле… Что если их больше?. —Дыхание сбивалось, руки дрожали от адреналина и боли, а в ушах звенело, как после удара.

Я двинулся глубже в коридор, факел мерцал, отбрасывая длинные тени, которые казались живыми, шевелящимися на стенах. Запах стал сильнее — гнили, плесени и чего-то металлического, как старая кровь. Вдруг раздался рык — низкий, как гром под землёй, вибрирующий в костях, заставляющий волосы на затылке встать дыбом. Из тени вышел драугр: мумифицированный норд в ржавой, покрытой коркой броне, с кожей, высохшей и потрескавшейся, как старая пергамент. Его глаза были полны льда — не синими, как у скелетов, а белыми, морозными, с искрами, словно внутри бушевала зимняя буря. Он поднял руку, и воздух похолодел мгновенно — мороз пробрал до костей, пар вырвался изо рта, а на стенах заледенели капли влаги. Заклинание! Ледяная стрела сорвалась с его пальцев, сверкая, как кристалл, и полетела в меня — я увернулся, почувствовав, как холод обжёг кожу на щеке, оставляя ожог, похожий на укус зимнего ветра.

«Маг! В игре они слабы, но здесь…» — мысль мелькнула, полная ужаса, и я выстрелил стрелой из лука — она вонзилась в плечо драугра с глухим ударом, но он только зарычал, низко и утробно, как раненый зверь, и пошёл на меня, меч в руке сверкнул тускло в свете факела. Бой был яростным, хаотичным: я колол копьём, чувствуя, как дерево вибрирует от ударов, он блокировал щитом с грохотом металла о металл, его удары были тяжёлыми, как молот кузнеца, сотрясающими всё тело. Один из них задел мою ногу — лезвие зацепило бедро с резким, мокрым звуком, боль пронзила, как молния, разрывая мышцы, заставляя ногу подкоситься. Кровь хлестнула фонтанчиком, тёплая и обильная, пропитывая штаны, и я упал на колено, мир качнулся, зрение помутнело от слёз боли, которые невольно выступили на глазах. Страх сжал сердце железной хваткой: «Я умру здесь! Это не перезагрузка, не сохранение — это конец!». Паника накрыла волной — дыхание участилось до хрипа, зрение сузилось до узкого туннеля, где был только драугр, его ледяные глаза и приближающийся меч. Руки онемели от холода его ауры, а в голове билась мысль: «Беги, дурак, беги!».

Я рванулся вверх, игнорируя боль, которая жгла ногу, словно огонь, и ударил кинжалом в шею — лезвие врезалось в высохшую плоть с чавканьем, брызнула чёрная, густая жидкость, драугр зашатался, рыча, но не упал. Я не стал добивать: страх победил всё — гордость, азарт, любопытство. Я развернулся и побежал, хромая, вверх по коридору, каждый шаг отдавался агонией в бедре, кровь капала следом, оставляя тёмные пятна. Драугр рычал за спиной, эхо его шагов гналось за мной, как преследователь в кошмаре, а ледяные заклинания били в стены — мороз щипал кожу, оставляя иней на волосах и одежде, холод проникал в лёгкие, заставляя кашлять. Я вылетел наружу, в сумерки, захлопнул дверь с грохотом, который эхом отозвался в холмах, и привалился к ней спиной, тяжело дыша — грудь ходила ходуном, воздух входил рваными глотками, а сердце стучало в ушах, как молот в кузнице. Раны жгли, как огонь, — плечо ныло тупо, бедро пульсировало остро, и мир кружился от потери крови.

Солнце садилось за холмами, окрашивая их в кроваво-красный цвет, как будто небо сочувствовало моей боли, а тени удлинялись, ползли по земле, как пальцы ночи. Я отошёл от кургана, хромая, каждый шаг — пытка, нога подгибалась, оставляя кровавый след на траве. Нашёл укрытие — небольшую ложбину у ручья, окружённую густыми кустами ежевики, где вода журчала тихо, успокаивающе, а земля была мягкой от мха. Развёл костёр дрожащими руками: огниво чиркнуло несколько раз, искры полетели, как звёздочки, и пламя вспыхнуло, разгоняя холод и тьму, отбрасывая золотистые блики на воду ручья. Перевязал раны полосками ткани из сумки — плечо болело, но рана была неглубокой, просто царапина, пропитанная кровью; бедро — хуже, плоть была повреждена, кровь сочилась сквозь ткань, но кость, кажется, не задета, только мышцы горели, как в аду. Ничего, раны вроде бы не такие серьезные, как мне сначала показалось. Сел у огня, жуя хлеб и вяленое мясо механически, но аппетита не было — вкус казался пресным, горло сжималось от тошноты.

Да уж, это было не так легко, как в игре. Я чуть не умер от простых скелетов! Реальность — это боль, страх, кровь, не пиксели и перезапуски. Ужас от пережитого сжимал грудь, как тиски, — я представил, как лежу там, в темноте, с разорванным горлом, и холод пробрал до костей. Но потом пришло упрямство, тёплое и упорное, как пламя костра: «Я справлюсь. Это приключение, интересное, настоящее — с риском, который делает жизнь яркой. Без боли нет историй, без страха — нет побед. Завтра продолжу — осторожнее, умнее, не как новичок». Ночь опустилась полностью, звёзды мерцали над головой, как драгоценности на чёрном бархате, а я лёг на плащ, слушая треск костра, вой ветра в холмах и далёкий крик совы. Боль утихала медленно, превращаясь в обыденность, а решимость росла, как рассвет на горизонте: Солитьюд ждёт, и я дойду, даже если придётся ползти.