Портрет директора (гет)

— Итак, вам нужно принять позу в отведённом месте, — Нагини зажмурилась, словно что-то отчаянно вспоминала и, распахнув глаза, указала на кресло, — туда.

Том опустился на бархатное розовое сиденье и, по обыкновению закинув ногу на ногу, принялся ждать дальнейших указаний.

— Нужно что-то более запоминающееся. Может, боком? А ноги перекинуть через подлокотник.

Том поморщился, но спорить не стал:

— Конечно, миледи.

Теперь плечи сдавливала доска, обтянутая тканью, и в считаные мгновения под коленями заныли сухожилия.

— Что вы делаете с руками, профессор Риддл? — Нагини потребовала ответ, словно Том ими баловался, как первокурсник с метлой, но он просто сложил их на груди. — Положите одну на спинку, другую на бедро. О, нет, это никуда не годится! Будет непонятно, что написано с натуры.

— Миледи, вы же обещали, что портрет никто не увидит, — настороженно напомнил Том, выбираясь из запоминающейся позы.

— Разве я и вы — никто? — выпалила напряжённая творческим поиском Нагини. — Пожалуйста, встаньте и сделайте мужественное лицо.

— А само по себе оно недостаточно мужественное? — пошутил Том, но наткнувшись на строгий взгляд, слегка нахмурился и напряг челюсть.

Нагини отошла на два шага, наклонилась, присела, встала, снова приблизилась и разом поникла:

— Всё не то. В голове я представляла иначе.

Пользуясь перерывом, Том отступил за кресло, скрыв нижнюю часть тела:

— В чём дело? Голый в гостиной я выгляжу, будто поражён преждевременным слабоумием и по утрам забываю одеться?

Всё ещё обречённо ссутулив плечи, Нагини невольно хихикнула:

— Если честно, да.

— Миледи, в этом костюме я бываю исключительно в ванной.

— Ванная не подойдёт — наивно и женственно, словно не хватает плавающих лепестков вишни и венка из роз на голове. Вам лучше лечь.

— Это мужественно? — скептично уточнил Том.

Хоть на словах он препирался, на деле послушно отправился в миниатюрную солнечную спальню, бо́льшую часть которой занимала зефирно-мягкая широкая кровать, сдвинутая к стене. Вопреки воспитанию, он не стал пропускать Нагини вперёд, чтобы не смущать, а теперь не оборачивался, лишь бы не спугнуть её взгляд.

— Смотря, какую позу вы выберете. Сделайте что-то, что вам по душе, примите естественный вид, расслабьтесь. Но не до конца!

Том сложил подушки у стены и опустился в пропитанную ароматом жасмина постель, однако по наставлению живот подобрал и выпрямил плечи.

— Сэр, вы неплохо позируете: виден рельеф мышц и натура.

— Неужели я слышу первую похвалу в свой презренный адрес?

— Не ёрничайте, а то она быстро закончится.

Не теряя ни секунды, художница чарами притянула мольберт, холст и стол с красками, опустилась в появившийся за спиной стул и принялась набрасывать эскиз углём, но также скоро, как начала, забросила дело:

— Не то.

— Наверное, теперь я выгляжу как бездельник?

— Точно, — Нагини недоверчиво покривилась, качая головой, — вам совершенно не идёт.

— Значит, нужно придумать занятие.

Вновь прозвучало «Акцио!», и Риддл, получив в руки книгу, открыл её ровно посередине, уложил на бедро, а свободную ладонь по привычке прислонил к подбородку.

— Сейчас я кое-что поправлю, — пробормотала Нагини.

Том пропустил нервный глоток и незаметно прикусил губу, наблюдая, как острые колени скользят по белым простыням, сминая ткань, как художница приближается, словно готовая нырнуть в объятия. Нагрудник фартука неумолимо съезжал, когда подол попадал под ноги, и рука Тома почти дёрнулась, чтобы указательным пальцем притянуть за лямку к себе, нырнуть в камфарно-медовой аромат масляных пятен и узнать вкус карамельно-кремовой кожи.

Но в последний момент он откинулся на подушки и вздрогнул, когда Нагини опустила ладони на волосы и растормошила их, а после, следуя загадочной логике, наоборот, пригладила и спрыгнула с постели.

— А вы, оказывается, ещё кудрявее на самом деле, — игриво заметила Нагини, пока драпировала простыни у ног.

— Вам моя укладка мешала? — испытав таинственное облегчение, догадался Риддл.

— Нет, но без неё вид приобрёл идеальную гармонию, — мечтательно протянула она и одёрнула руки. — Ничего, что я вас касаюсь?

— Обращайтесь со мной, как с натюрмортом.

— Это слишком, — смущённо рассмеялась Нагини, и Том тоже сдержанно улыбнулся, поймав из карих глаз каждую сверкающую искорку.

Спустя двадцать минут позирования он наизусть заучил две имеющиеся перед глазами страницы про значение поворота головы в портретах, потому искоса перевёл взгляд художницу.

Та радостно царапала холст угольком, как ребёнок, которому подарили первые цветные карандаши. Вновь обратившись к натуре, она заметила интерес и воодушевлённо проговорила:

— Я будто подглядела за вашей приватной жизнью: лето, зной, директор в выходной проснулся позже обычного, принял ванну и, позабыв об одежде, взялся за увлекательный роман, оставленный с вечера. Или изучение научной литературы. Зависит от настроения зрителя.

— Важную роль играет, что я именно директор? — самодовольно усмехнулся Том.

— Разумеется, — Нагини украдкой облизнулась и тут же спряталась за мольберт.

Но скука одолевала, потому Риддл не отступился:

— Почему?

— Мы создаём эротический портрет, и он должен соответствовать глубоким и тайным желаниям. Кто не фантазировал о симпатичном учителе, особенно если он молод и строг? Власть — вот что волнует, отталкивает и пленяет.

— Значит, вы находите меня симпатичным, отталкивающим и пленяющим?

Несколько мгновений слышались лишь росчерки уголька, но потом сияющая художница выглянула из-за холста, как солнце из-за облаков:

— Иначе бы не предложила роль особенного натурщика. С первого сеанса я заметила, что вы хорошо сложены, и профессиональный опыт меня не подвёл. Обнажённым вы выглядите абсолютно так же, каким я вас и представляла.

— С первого сеанса вы воображали, что у меня под одеждой? — поразился Том.

— А чему вы удивляетесь? Это называется «анатомия». Когда рисую людей, то всегда представляю их, как они есть.

Риддл с заворожённым недоверием уставился на художницу:

— Всех-всех? И тех, кто не нравится?

— А вы скромно предполагаете, что нравитесь мне? — Нагини многозначительно вскинула бровь, но не рассердилась. — Уродливые тела наиболее живописны, отражают многогранность пережитого опыта, семейную историю, а иногда и тайны своего рода. Для портретиста несовершенство — клад. Вот, у вас, например, непропорционально узкие запястья.

Мгновенно переведя взгляд на свои руки, Том обескураженно произнёс:

— Не замечал раньше…

— И левое плечо выше правого, потому что вы привыкли сидеть нога на ногу.

— И как много пунктов в списке моих недостатков?

— Профессор Риддл, не обижайтесь, — полушутя попросила Нагини. — Моя левая грудь меньше правой, потому что я левша. И руки длиннее, чем должны быть, на целых восемь сантиметров. Им я благодарна за изящные пальцы, — она подняла узкие ладони над мольбертом, словно демонстрировала помолвочное кольцо. — И у меня крепкие объятия, как будто две змеи оплетают тело.

— Как всегда, кому-то всё, а кому-то ничего, — деланно проворчал Том, пока мысли сбивчиво прыгали с факта о груди к желанию ощутить на себе «две оплетающих змеи».

— Не прибедняйтесь, лучше откройте секрет, откуда у такого кабинетного завсегдатая, как вы, широкие плечи и плоский живот. Вам же есть тридцать? Это что, работа какого-то зелья?

— Миледи, что вы! — смутился Риддл. — Я просто люблю гонки на фестралах, не пропустил ни одну за последние пятнадцать лет.

— Квиддич слишком плебейский для вас?

— А вы догадливая, мисс. Не нахожу привлекательным оседлание палки.

— Обычно, когда люди говорят о фестралах, они прибавляют трагичный рассказ, как начали их видеть.

— Пожалуй, — неуверенно согласился Том, пожав плечами, услышал недовольное шиканье из-за холста и вновь замер как статуя. — Разве вы хотите ронять слёзы на мой эротический портрет?

— Может, так он станет более эротичным? — игриво предположила художница.

— Не думаю, что это в моих интересах, — дразняще вернул натурщик.

На одну нескончаемую минуту воцарилось безмолвие. Стали различимы прыжки птиц по черепице и шум водопроводной трубы. Изо всех мыслительных сил, которые оставались в кружащейся от Феликс Фелицис голове, Том выдумывал, чем продолжить разговор: похвалить квартиру, обсудить планы, завести беседу о треклятом влиянии поворота головы в портрете…

Но неожиданно Нагини взяла на себя это бремя:

— А почему вы вообще согласились? Почему вернулись?

— Теперь вы этому не рады?

— А вы хотите признание, что рада?

Удовлетворившись косвенным саморазоблачением, неожиданно Риддл осознал, что и сам не помнит «почему он вообще согласился». Снитч потерянной мысли летал поблизости, но задолго до Феликс Фелицис, Дырявого котла и непредвиденного побега. Том вновь перевёл взгляд на загорелые икры и лодыжки, виднеющиеся ниже холста, но дело было не в Нагини… Точнее, не совсем в ней. Он уставился в темноту коридора и заметил извивающуюся на картине змею.

— Мисс, я должен признаться, — голос Риддла прозвучал низко и вкрадчиво, но серьёзно.

— Слушаю вас, — Найя отодвинула мольберт, и Том увидел её враз побледневшее лицо.

— Я умею разговаривать со змеями. Тогда в огороде я соврал, потому что с опредёленного времени род Гонтов скрывает эту способность, но, я чувствую, вы относитесь к змеям без предубеждений, потому мне хотелось раскрыться вам.

— Постойте, профессор Риддл, — залилась нервным смехом Нагини, — вы сейчас лжёте, что змееуст, пытаясь меня впечатлить?

— Я могу наколдовать змею и побеседовать с ней, если вам кажется, что моё признание — шутка.

— Не надо, — решительным жестом она остановила Риддла, потянувшегося к волшебной палочке. — «Сса-на’иш тшха’алл-кхсс» — что я сказала?

— Назвали меня слепым дождевым червём? — обомлел трижды поражённый Том. — Кто вас научил этому непотребству?

— У нас в Китае змеи так ругались, особенно если тыкать в них палкой или схватить и не отпускать.

По спине пробежали мурашки, но не от холода — от волны жара, подкатившей к вискам:

— Вы тоже говорите на змеином? Почему раньше не сказали?

— Во-первых, вы тоже не говорили; во-вторых, не спрашивали; в-третьих, солгали, что напрочь отбило желание беседовать с вами о змеях. Честно говоря, вы меня тогда серьёзно разочаровали. Я подумала: «И откуда в нём столько спеси с горочкой, если он с ужом поздороваться не в состоянии?». Но сейчас вы меня приятно удивили. Рисовать вас будет интереснее, — протараторив, Нагини облизала уголёк и вернулась к эскизу.

Воспользовавшись занятостью собеседницы, Том рассчитал, куда и как свернуть разговор:

— Вам известно, что я змееуст по линии Слизерина, теперь и вы приоткройте завесу тайны. Или, лучше сказать, отодвиньте ширму?

— У нас говорят «снять вуаль», — не поддалась на провокацию Нагини. — Я, как и вы, получила парселтанг в наследство, от которого с радостью бы отказалась, будь у меня возможность.

— Стыдитесь? — Риддл сжал корешок книги до хруста. — Мало чего в жизни мне отвратительно, как убеждение, что язык змей порочен и несёт беды.

— Почему тогда сами скрываетесь? — сделала ответный выпад Нагини, всё так же прячась за холстом.

— Я полагал себя единственным змееустом, не считая австралийских аборигенов и дравидийских шаманов. Мне и бороться было незачем, — ногти Тома впились в ладони, вызвав привычную с детства боль.

— Ладно, можете не сокрушаться, я вовсе не стесняюсь связи со змеями. Вам знакомы китайские магические традиции? — Риддл застыл, пытаясь припомнить, ведь читал, но в школе. Не дождавшись ответа, Нагини продолжила: — До революции великие роды волшебников жили при императорском дворе, как и остальные знатные семьи, а Клан Белой Змеи, мой клан, нёс обязанность хранить мудрость тысячелетий. Мы были летописцами, предсказателями, врачевателями… иногда шпионами. Лишь за одно умение понимать змей в древности нам поклонялись, как богам. 那吉倪⁽¹⁾, — Найя произнесла по слогам свою фамилию на китайском, — означает «благословенный с рождения».

— Зачем отказываться от такого наследия? — страстно увлечённый всем, что касается змей, Том, к своему удивлению, не заметил в себе ни отблеска зависти.

— Потому что оно отобрало у меня выбор судьбы, — из-за полотна послышался тяжёлый вздох и стук выпавшего из рук уголька. — Подобно тому, как европейские и американские волшебники почитают чистоту магической крови, наш клан сохранял концентрацию змеиной в роду. Оттого супруг и род деятельности предрекались задолго до рождения, и не просто в рамках факультета. Сколько живу здесь, а всё равно завидую вашей свободе.

— Вы порвали с семьёй, — догадался Том.

— Или они со мной, смотря с какой стороны посмотреть. Зато последние каникулы я проводила в Ильверморни, а не в Сан-Франциско. Терпеть не могу жару.

Том поднял палец и невербально послал прохладный бриз, отчего Нагини с раздражённым восхищением цокнула и покачала головой.

— Я тоже терпеть не могу жару и на старших курсах оставался в Хогвартсе. Но не из-за погоды.

— А потому, что вы полукровка? — обыденным тоном спросила Нагини, но Том вспыхнул.

— С чего вы это взяли?

— Я немало знакома с местными нравами, всё-таки выросла в Америке. В МАКУСА приняли закон, запрещающий браки между магами и не-магами, в Англии ещё нет, но, я чувствую, как эта мысль бродит среди волшебников.

— Ну, — кашлянув, Том прочистил горло, готовясь рассказать историю, которую раньше из его уст не слышал никто, — если бы закон был принят Министерством магии до моего рождения, мать всё равно его не нарушила бы. Я незаконнорождённый. Об отце знаю только имя, — слукавил он. На пятом курсе, научившись создавать порталы, Том посетил поместье Риддлов. Первый и последний визит окончился тем, что новоявленного внука и сына прогнали, когда выяснили, что он всё-таки унаследовал от матери магические силы. — Хотел бы я его забыть, но оно такое же, как у меня.

Нагини гулко постучала пальцами по холсту:

— Если вы выросли с Гонтами, отчего фамилия неизвестного магловского папы?

— Потому что я полукровка, — с напускным цинизмом Том повторил предположение Нагини. — Но я оставался на каникулы в Хогвартсе из-за сумасшествия дедушки, а не его родовых принципов. Насколько мне известно, моя мать умерла при родах и отдала меня в приют, а дед Марволо нашёл, предоставил кров и знания. Правда, потом его увлечение огневиски окончательно стёрло остатки разума, и курса с третьего я не видел его в добром здравии. Обычно он запирался в своём кабинете и разговаривал с погибшими женой и детьми. Прямо-таки семейный сбор, который я, как и многие юноши, старался избегать. А потом он лёг на фамильное кладбище, перед этим умоляя меня похоронить его вместе с кольцом, а напоследок, когда коронер сторожил за дверью, сказал, что счастлив, потому что род Гонтов остался чистокровным до самого конца. Наверное, оттого долго я не скорбел. Благодаря его болезни и смерти, я больше времени проводил в любимом месте. В настоящем доме.

— Это вы сейчас о школе? — с язвительным неверием уточнила художница.

— Да, миледи, — Том понимающе улыбнулся, вспомнив тот же тон у своих студентов, которые спешили покинуть стены Хогвартса. — Потом я прошёл стажировку, стал профессором в двадцать два, а в тридцать два — директором.

— Вы весьма последовательны, — хмыкнула Нагини, и Риддл мгновенно распознал неприязнь, которую ученики испытывали к отличникам и заучкам, наверное, со времён основателей.

— Вам тоже не отказать в целеустремлённости, мисс. За мою десятилетнюю карьеру всего один студент сбежал из Хогвартса. Из-за проблем с законом, но потом мы уладили печальный инцидент, и бедолаге удалось получить аттестат.

— Нет, я ни за что не вернулась бы в школу, даже если бы меня на коленях умолял директор.

— Ваша слепая ненависть куда интереснее, чем моя приверженность.

— Я родилась первого сентября, — выпалила Нагини, словно Риддл лично был в этом виновен. — В мой день рождения все объедались в столовой, хвастались формой, новыми мётлами и учебниками. А обо мне никто не вспоминал: ни друзья, ни учителя, ни родители.

— Понимаю вас, как никто, — заверил Том.

— Правда? — выглянув из-за полотна, художница уставилась на натурщика, будто намеревалась считать оскорбительную насмешку по дрогнувшей мышце, по тени улыбки или секунде промедления.

— Я родился двадцать пятого декабря.

— О нет, нет, это ужасно! — воскликнула Нагини, едва услышав. — Я отмучилась, когда сбежала, а вам всю жизнь терпеть и никуда не деться...

— Не в моей привычке отмечать день рождения. Я полностью удовлетворён, что о нём никто не вспоминает, — не понимая причины горевания, Том уткнулся в открытую книгу и украдкой перевернул страницу.

— Грустный факт вы превратили в душераздирающий. Я не буду ронять слёзы на ваш эротический портрет, так и знайте, — взволнованно пообещала Нагини, будто и правда растрогалась.

— Может, так он станет ещё эротичнее? — наигранно подобострастно предложил Том и, не успев понять, что в его лоб запущен снаряд, машинальной реакцией на лету схватил кусок уголька. — Миледи, вы же китайская леди, не стройте из себя американку!

— Где тот сдержанный профессор-Том-Риддл-проглотивший-за-завтраком-корзину-лимонов-и-пытающийся-их-переварить? Вы отвлекаете и саботируете процесс написания портрета. Время к ужину, а у меня ни эскиза, ни наброска. И что-то в фартуке стало прохладно, — художница встала с табурета и накинула на плечи шаль.

«Образ просто незабываемый, как и вся она. Оказывается, к этому легко привыкнуть», — подумал Том, разглядывая Нагини, спускаясь от волос, волнистых после душа, до голых пяток, посеревших от угольной пыли, и его вновь накрыло обжигающей волной предвкушения. Всё-таки лежать обнажённым в мягких простынях, когда их не разделяет полотно холста, являлось изощрённой пыткой.

В голове всплывали откровения Генри Малфоя, какими горячими штучками оказывались эмансипированные женщины, но эта своенравная змейка превосходила их всех. Очаровательный скандал во плоти.

— А вы, как я вижу, не мёрзнете, — ехидно подметила Нагини, вытаскивая из-под Тома пуховое одеяло.

Вскочив, тот стиснул зубы и прикрыл низ живота книгой, но, пожалуй, не смог бы скрыть признак своей симпатии, даже будучи в пиджаке и брюках.

— Вы в Дырявый котёл? — из-за спины прозвучал вопрос, когда Риддл крался по тёмному коридору к своим вещам.

— Если вы всё ещё предлагаете мне ночлег, то, с вашего позволения, лягу на кушетке.

— На ужин ничего нет. Я схожу в кулинарию.

— В таком виде? — Том развернулся и преградил дорогу. — Прошу меня извинить, миледи, но я бы хотел знать, что это не в вашей привычке. Вы должны понимать, что внимание мужчин не всегда может быть приятным.

— Я поняла, почему иногда вы вызываете во мне такую злобу, что челюсть сводит и скрипит вот здесь, — Нагини указала пальцем место на щеке рядом с ухом. — Вы относитесь ко мне, как профессор к студентке.

Том хотел бы вспылить, но то ли руки сковывала необходимость держать книгу посередине тела, то ли остатки Феликс Фелицис плескались в крови, оттого он сухо признал:

— Школу из меня уже не вынуть. Добавьте это в список моих недостатков к узким запястьям и кривым плечам.

— Будете пирог с почками и грибами, жареную курицу или сэндвичи? — примирительно предложила Нагини. — Не стану обещать вам, что оденусь перед выходом, но я сделаю это, потому что мне холодно и я не сумасшедшая, как ваш дед.

Не придумав, как остроумно отреагировать на укол, Том продолжил шутку:

— Да, не хотелось бы, чтобы вас объединяла хотя бы одна черта, тем более столь неприглядная.

— Постелите себе, я скоро приду.

Спустя четверть часа она появилась с корзиной, накрытой полотенцем и увидела, что Том придвинул к кушетке кресло, соорудив из них постель:

— Мы можем разделить кровать напополам. Всё равно вы в ней валялись голым весь день, ничего нового моя спальня не увидит.

«Мисс ни на секунду не предполагает, что я не усну до рассвета, если мы ляжем вместе», — возмутился Риддл, к которому вместе с костюмом вернулись осторожность и здравомыслие.

Зелье удачи ослабевало, но глупости всё же рвались с языка:

— Благодарю, но нет. Уверен, мне и здесь удастся прекрасно выспаться.

Нагини кивнула, спрятав смешок за коротким кашлем, и села на пустую софу:

— У меня нет кухни, как вы заметили, поэтому гостиная — это и столовая, и кухня, и теперь ваша спальня. Вы выглядите как человек, которому можно доверить приготовление завтрака, а я буду ответственна за ужин.

Том опустился возле, почувствовав соблазнительный аромат горячей выпечки:

— Может, мы вызовем эльфа из Хогвартса? Или из моего поместья, ему, наверное, скучно в одиночестве.

— Нет, — беспрекословно отрезала Нагини, и Риддл не стал уточнять, что кроется за отказом, побоявшись нарваться на разговор о свободе и равенстве всех магических существ, но художница заметила тяжёлый взгляд, спрятанный за призмой любезности: — Вообще-то, вы мой помощник и слуга.

— Я натурщик.

— Для столь блестящего таланта разве будет трудом совмещать две простые обязанности? Тем более, вы искупаете свою вину. Вам это на пользу.

— Теперь вы разговариваете со мной так, будто я ваш студент.

— Значит, мы находим общий язык, — прошипела Найя на парселтанге, пихнула Тома локтём и отняла кусок пирога, за которым он потянулся.

— Ребячество, — фыркнул Риддл, хотя ещё пару недель назад не стал бы терпеть и минуты подобного поведения.

* * *

Ночью Том разглядывал незнакомый потолок, полосы лунного света, пробивающиеся сквозь шторы, ощущая, как кресло сдвигается, образуя под коленями дыру. Стоило бы приклеить его чарами, но от предсонных видений пятнистого фартука неотвратимо клонило в дремоту. А всё, что под ним, обещало занять целую ночь.

1) Значение иероглифов: 那 (Nà) — «тот», «тот самый» (указывает на особенность, избранность.吉 (Jí) — «счастье», «благоприятность».倪 (Ní) — «начало», «исток», «предел». Фонетическая разница связана с трудностью точной транслитерации фамилии на английский язык.

Вернуться к тексту