Портрет директора (гет)

Летом двадцать второго, когда зноем были задушены все британские острова — от Лендс-Энда до Джона О’Гротса — по Европе со скоростью совиной почты разнеслась весть: после скоропостижной смерти Финеаса Найджелуса Блэка Хогвартс возглавил юный Том Марволо Риддл, наследник ветви Гонтов, восходящей к Слизерину.

Однако юным Риддл считался лишь среди профессоров. Два года назад ему миновало тридцать, а теперь его душила жара, туго завязанный галстук и свалившаяся обязанность за каникулы написать живой портрет.

Рисовал не он сам, конечно, всего-навсего позировал, но и это обещало отнимать от трёх до пяти часов каждый день. Административные дела неумолимо сдвигались, и небольшая научная экспедиция, запланированная на август, повисла на волоске.

«Долг превыше всего», — твердил себе Том, музицирующими взмахами, невербально и без палочки, навеивая прохладу в директорской, успевшей за утро прокалиться насквозь. Столько окон — не кабинет, а теплица!

Художника приходилось ожидать в костюме с жилетом и мантией поверх. Именно так Тома запечатлят для потомков, и, может, неудобство от жары не стоило внимания, ведь наконец пост со всем его блистательным бременем принадлежал Риддлу, тому, кто кровью связан с Хогвартсом, кто больше всех достоин занимать круглый кабинет.

В рассеянной задумчивости Том окинул взглядом стены. Василиск ползал везде, кроме самых высоких башен: больше всего времени он проводил в прохладе подземелий, возле Чёрного озера. Риддл до назначения предпочитал те же этажи, что и его питомец, и с каждым днём невыносимой жары аргументы перенести кабинет к Слизеринской гостиной становились убедительнее. Разумеется, директор не должен быть сентиментально привязан к своему факультету, однако издавна место директора было слишком гриффиндорским.

И когда в уме возникла новая планировка подземелья с кабинетом и спальней возле него, а Том совсем забыл, что ожидает художника, дверь отворилась. Торопливо вошёл Аргус Филч, ссутулившись, будто борясь со встречным ветром, а в проходе остановился замызганный мальчишка, то ли третьекурсник, то ли невысокий ученик четвёртого. Риддл почти развернул их визит, послав к декану, но вдруг разглядел, что смотритель привёл девушку, одетую в поношенный походный костюм, с волосами, собранными под фуражку.

И в этот же момент смотритель объявил:

— Сэр, позвольте представить мисс Найю Нагини, прибывшую из Нового Света для написания вашего парадного портрета.

Том ожидал, что художница пройдёт до стола, но она так и осталась в коридоре.

Кожа у неё была бронзовая, всё равно что у сицилийки, лицо круглое, а уголки глаз острые, будто бы растушёванные к вискам.

— Она понимает английский? — понизив голос, уточнил Том, не спуская взгляда с экзотической гостьи. Сперва в ней нельзя было угадать девушку, но теперь никак с мальчишкой не спутать, и вообще ни с кем из обитателей замка. — Или мне придётся пить зелье мгновенного перевода?

— Сэр… — расшаркался смотритель, а мисс Нагини продолжила молчать.

— Будьте добры, отведите её в приготовленную спальню и объясните как-нибудь, что к работе мы приступим завтра.

* * *

Но назавтра Риддл спланировал отказать нынешней исполнительнице и найти достойную замену — степенного художника в возрасте, хотя бы способного представиться, как джентльмен.

И всё-таки чутьё напополам с любопытством заставили зажечь камин и вызвать Генри Малфоя, сверстника среди родственников из Америки, у которых в юности Том проводил каникулы.

— Эта замарашка — талантливейшая художница из ныне живущих? — рука Тома, которой он опёрся на каминную полку, сжалась в кулак, а другая смяла тёмные кудри, упавшие на лоб.

— Так о ней пишут в Нью-Йоркском Призраке, — отозвался Генри из огня. — Вот, в статье за март: «Алхимик света и летописица двадцатого столетия».

— А что ещё известно?

— Её семья приехала из Китая, когда ей было десять. И, говорят, она придумала новый способ запечатления личности в портрете.

— Ты же сказал, что она родилась в девяносто девятом.

— Не иначе юное дарование!

— Или что вероятнее, присвоила чужое изобретение, — ледяным тоном процедил Риддл.

— Том, — Генри усмехнулся, и от его усов отлетели искорки, — смирись, что твой портрет будет писать Найя Нагини, как до этого смирился с изумрудными пуговицами на мантии, медальоном старины Слизерина на шее и остальными преференциями рода Гонтов. Мне сейчас не до высокого искусства, здесь в МАКУСА такое…

Костерок с лицом Малфоя затрещал сплетнями, но Риддл думал лишь о предстоящем позировании: «Мисс Нагини должна говорить на английском, раз закончила Ильверморни. Видимо, она патологически бестактна, как и все юные американки, или потерялась в облаках самомнения, убеждённая в своей гениальности. Однако, если она профессионал в своём деле, причин отказывать нет. Главное, чтобы результат оправдал её поведение».

* * *

Будто отравленный неважно сваренным зельем, Том весь вечер кривился, вспоминая, встреча с кем ждёт его завтра, но с утра он отправился позировать как ни в чём не бывало, демонстрируя аристократическую выдержку, словно и не думал вчера выпроводить Нагини из замка.

Сегодня она предстала с распущенными пушистыми волосами, в застиранном платье и в фартуке, повязанном поверх. Одежда пестрела масляными пятнами.

Проигнорировав «доброе утро, мисс», художница дала короткие указания — куда сесть, где положить руки, поправила драпировку мантии и едва принялась за работу, как Тома опять замутило. Увлекаясь, мисс Нагини щурила узкие глаза и задумчиво грызла уголёк, а когда дело дошло до красок, то и вовсе слизывала их с кистей, вместо того, чтобы ополоснуть инструменты в приготовленном сосуде. К концу пятого часа губы её стали совсем чёрными.

Выдавив из себя благодарность, Риддл поклонился и покинул мастерскую, оставив художницу, которая не удосужилась попрощаться.

«На американские нравы подобное не спишешь, наверняка вседозволенность богемы, вот это что, взбалмошность, сумасбродство, может быть, даже магловское происхождение…» — строил предположения Том, стремительно преодолевая коридоры и крутящиеся лестницы.

Худшая часть дня, к счастью, была окончена, и остаток его предстояло потратить на воплощение мечты — перенос директорского кабинета в подземелье.

* * *

— Я срисовала лицо, — вопреки устоявшейся тишине обмолвилась мисс Нагини на пятой сессии.

— Превосходно, — хмыкнул Том, не понимая, неужели она ждёт его похвалы? Разве рисовать не её единственный долг?

Художница поджала измазанные губы и объяснилась на тяжёлом выдохе:

— Профессор Риддл, вы занятой человек, не так ли? Судя по тому, как часто нас прерывают, — тон нельзя было упрекнуть в язвительности, но Том почувствовал невысказанное недовольство за все разы, когда в студию стучались по самым разнообразным вопросам, а он, уставший сидеть без движения, давал подробные инструкции. — Я могу написать тело с любого мужчины вашей комплекции, вам необязательно…

Не дожидаясь окончания вежливого намёка, Том подтвердил, мастерски разыграв сожаление:

— Вы правы, на новом посту дел непочатый край, меня может спасти разве что маховик. — Сделав вид, словно задумался, он потёр подбородок: — Насколько я помню, в Хогвартсе остался один старшеклассник, похожий на меня. Он получил столько троллей за экзамены, что точно не откажет в помощи директору. Видимо, придётся передать ему роль вашего компаньона вместе с медальоном, парадным костюмом и мантией.

Мисс Нагини, продолжая разглядывать холст, кивнула и засияла, словно её развеселила внезапно всплывшая в памяти шутка:

— Пока всё, — опомнившись, добавила художница. — Когда я завершу композицию, нужен будет последний штрих — лак из ваших воспоминаний, которые вы захотите передать. После я нанесу его, и портрет оживёт, а вы сможете принять готовый заказ.

Том поднялся с кресла и отчеканил ровным тоном:

— Благодарю. Было честью провести время с вами, желаю лёгкого и скорейшего завершения работы.

— Ага, — бросила Нагини на прощание.

Ему не послышалось? Она сказала «ага»? Скупое молчание, и то больше подходило её измазанному красками рту. И как приятно, что их связывало ещё всего пара встреч!

В июле, когда холмы Хогсмида покрылись пурпурным вересковым ковром, директор впервые за лето сумел покинуть Хогвартс.

Будучи преподавателем защиты от тёмных искусств, каникулы он проводил в экспедициях, но новый пост предполагал привязанность к кабинету, и если бы не возник вопрос к хозяйке Трёх мётел, то неизвестно, когда ещё Риддл смог выбраться хотя бы в Хогсмид.

Дело было маленьким, но щепетильным: после хогсмидских отлучек в самых неожиданных уголках замка регулярно обнаруживались вечеринки с огневиски. И Том подозревал, что в этом замешан небезызвестный паб. Профессора Блэка пьянство в стенах Хогвартса интересовало не больше, чем выборы в общине кентавров, но Риддл твёрдо намеревался пресечь милую старшеклассникам традицию.

Зайдя в Три метлы, директор не узнал паб, а паб не узнал его. Кто-то раздвинул столы заклинанием, те образовали круглую площадку, в которой, под звук гоблинского джаза, веселились и ученики, и молодые, и те, по кому плакал Философский камень.

В самом центре, приковывая всеобщее внимание, танцевала девушка в возмутительном платье, прикрывающем только колени. Её лёгкая фигурка воздушно скакала, раззадоривая и вдохновляя остальных совершать пируэты, нити жемчужных бус подпрыгивали, с глухим стуком вновь опускаясь на грудь, а бахрома на подоле трепетала, точно цветы под водой.

Риддл прищурился, вглядываясь в полутьму, и заметил отблеск медового плеча:

— Это она так танцует? — не веря своим глазам, вслух проговорился Том.

Несмотря на шум, мадам Розмерта услышала вопрос и поняла, о ком идёт речь, ведь тоже, не отрываясь от протирания стаканов, следила именно за ней:

— Да, сэр, художница, мисс Нагини! Она здесь почти каждый день бывает и всех научила свингу. Говорит, в Америке так танцуют, а теперь и мы будем. Грустно только, что уедет — без неё мы так не веселились. Вам, как обычно, чашечку чая?

— Лимонад, пожалуй, больше подойдёт этому вечеру, — машинально сделал заказ Том, выбрав место у края, где с безопасного расстояния открывался вид на то, что мадам Розмерта назвала «танцами».

— О да, сэр, жара, будь она неладна! У меня смеющаяся ежевика повяла, а ледяная малина засохла. Вина в нынешнем году выйдет пара бутылок.

— Жара, — повторил Том негромко и издали кивнул мисс Нагини, которая остановилась на мгновение: хихикая, жадно дыша, окрашивая сливовым румянцем сумрачный паб.

Увидев директора, она моментально выпрямилась. Ещё улыбаясь, но уже без звонкого смеха, Нагини вышла из круга.

«Она хуже, чем я предполагал», — Риддл отпил скупой глоток, взглядом провожая икры в кружевных чулках. — «Впрочем, неважно, что я о ней думаю. Достаточно, чтобы она выполнила работу в срок и сделала это качественно».

Гадая, использует ли она чистящие чары, когда отмывает рот от красок, Риддл вновь посмотрел на нишу, в которой спряталась художница. Ни намёка на новое появление. Неужели она испугалась? И чем они занимались без ведома директора, если его молчаливое появление сразу же их утихомирило?

И в мгновение триумфа подозрений Нагини предстала в другом наряде. В платье, годящимся по длине разве что для нижнего белья.

— Ты готов? — то ли расслышал, то ли прочитал по губам Риддл, когда Нагини бережно погладила своего танцевального партнёра по груди.

«Просто прелесть!» — пронеслось в профессорском уме и тут же вспомнилось насмешливое «ага», последнее, что слышал от художницы Том. — «Может, разогнать эту вакханалию? В конце концов, здесь остались студенты, пусть и старшекурсники».

Не успел он решиться, как из граммофона зазвучали трубы. Стройная ножка художницы выступила, изящно перекатившись с носка на каблук, а бёдра вслед за плечами качнулись в волне. Сильные руки поймали талию, подняли и закружили. Мужское лицо, прижатое к животу Нагини, скрылось в струящейся ткани. Донёсся довольный свист.

«Это ведь сын сапожника!» — Том поперхнулся лимонадом и спрятался за бокалом.

На радость толпе, они не отлипали друг друга, пока ритм не ускорился. Сын сапожника отпустил Нагини и принялся юлить возле, оборачиваясь вокруг себя и отталкиваясь ладонями от пола, а после упал на колени, а та, не мешкая, взбежала по ноге и плечу и, едва не сбив каблуками люстру, сделала сальто.

Юбка, должно быть зачарованная, не задралась ни на сантиметр из тех немногих, что ей удавалось прикрывать.

Бесспорно, животный танец, особенно безобразно выглядела толпа, превратившаяся в ошалевших обезьян. Но Нагини танцевала не с ними, а по воздуху, скакала, как стрекоза, и в этих рваных движениях угадывался своеобразный узор, словно она была астрономическим маятником.

И хоть Том сидел на неудобном жёстком стуле, но вдруг как наяву представил, что стоит на коленях перед мисс Нагини вместо сына сапожника. Какой кошмар! Но ужаснее того, образ кончался не сальто: отчего-то в виде́нии ножка художницы лежала у Тома на плече, и он щекой касался кружева на её чулках.

Риддла охватило липкое чувство потери контроля, и одновременно капля пота сбежала по спине. От жары, конечно же, исключительно от жары.

— Смотрите, все притихли, когда вы появились, — доверительно улыбнулась хозяйка Трёх мётел, сверкнув золотой коронкой. — Теперь каждая ждёт от вас приглашения на танец.

— В ком-то ещё живёт надежда, что такой небезызвестный зануда, как я, пустится в пляс?

Розмерта кивнула, не уловив сарказм:

— Ещё как живёт, сэр.

— Досадно, но придётся в очередной раз стать разочарованием, — Том нахмурился. Его глаза бегали от бара до зала: внимание то и дело крала мисс Нагини, которую сын сапожника закинул на плечи и кружил под дружное улюлюканье. — Я пришёл не развлекаться, а по делу. Мне известно, что старшекурсники постоянно проносят огневиски в Хогвартс, который, как мне кажется, получают у вас. Искренне надеюсь, что Три метлы никак не замешаны, а во всём виновато хулиганство моих подопечных, которое я пресеку с вашей помощью.

— Я продаю огневиски студентам, — с трогательной серьёзностью созналась мадам, — совершеннолетним.

— Но они угощают и учеников с курсов младше, — от возмущения Том перешёл на полушёпот.

— В Трёх мётлах всё по закону, значит, на моей территории порядок, а вам нужно разобраться на своей. Да и дело пустое, ученики всегда будут нарушать правила, для них запреты — список дел на день. Сэр, не вам ли помнить грешки юности? — мадам Розмерта рассмеялась и, собирая со столов кружки, локтём толкнула Тома, который снова не удержался и обернулся на выкрик «Найя, покажи ещё!». — Я заметила, вас больше интересуют танцы, чем разговоры со мной. Раз зашли, выучите пару движений, мисс Нагини никому ещё не отказала. У неё не только светлейшая душа, но и преподавательский дар. Мисс Нагини! — зычно крикнула Розмерта, и звук раздался будто не из неё самой. Не из кудрявой полнотелой женщины в фартуке с рюшами.

— Слушаю, мадам? — художница вернулась на пол и невесомым пружинящим шагом приблизилась к стойке.

— В пабе единственный профессор Риддл не умеет танцевать свинг…

Том покачал выставленной вперёд ладонью:

— Благодарю вас, не стоит, я и без того прекрасно провожу время.

— Вы из тех, кто больше любит посмотреть? — невинно взмахнув накрашенными ресницами, уточнила Нагини.

— Простите, как вас понимать? — Тома вновь скривило. Вопреки воспитанию, он не мог сдержаться, когда вблизи появлялась она.

— Вам нравится наблюдать за танцами со стороны? — перефразировала художница.

— Нет, к сожалению, танцы не входят в список моих интересов. Вообще, — добавил он, увидев неверящие лица.

— А на меня вы весь вечер смотрели, потому что… — Нагини села за стойку, и мадам Розмерта тут же подала ей пиво.

— …У вас любопытные бусы, — процедил Риддл, пытаясь вспомнить, почему начал оправдываться.

— А танец совсем нет? — она лукаво покосилась в его сторону и поднесла запотевшую кружку к губам.

— Признаться, я уже наблюдал нечто подобное, когда нерадивые студенты дёргались, ужаленные соплохвостами. Однако, если вам нравится…

— Для свинга требуется ловкость и грация, вряд ли вам бы сразу дались «подёргивания», сэр, — вскинув бровь, Нагини забросила ногу на ногу и повернулась к Риддлу. Теперь её лодыжка касалась его ножки стула, и между ними оставалось опасно незначительное расстояние.

— Вы правы, я на такое неспособен, — Том поправил идеально лежащий галстук, принявшись разглядывать бутылки за спиной Розмерты, но вдруг перевёл вспыхнувший взгляд на художницу. — В Хогвартсе прививают дисциплину, а студенты Ильверморни, судя по всему, за неимением другого довольствуются хаосом.

— Дисциплина — это маленькая комната в мире хаоса, в котором каждого смерть поджидает за углом. А свинг освобождает, потому он всем нравится.

— Я не боюсь смерти, мисс, — усмехнулся Том, и правда за годы владения Василиском и опасных экспедиций привыкший к ледяному дыханию в затылок.

— Может, вы боитесь жизни?

Он помотал головой, стряхивая её вопрос из мыслей, точно паутину с лица, и перешёл в контратаку:

— Вашему поколению кажется, что жить нужно быстро, не задумываясь, не тратя время на образование, нравы, традиции и другие «пережитки». — Невзначай, будто рассказывая своему бокалу, Том начал: — Недавно мне попалась статья, где говорилось, что на шестом курсе вы сбежали из Ильверморни.

— Я потратила этот год с большей пользой, чем могла бы в школе, если вам «попадались» другие статьи обо мне, то вы должны быть наслышаны. Но чего бы я ни достигла, в определённых кругах уважения я никогда не заслужу.

— Если бы вы попытались, — раздражённо протянул Риддл.

— Но я не хочу, — Нагини вскинула плечи, подмигнула кому-то и побежала в толпу.

С излишней резкостью захлопнув дверь паба, Том набрал в грудь ночной аромат полевых цветов:

«Американская свобода крайне утомительна. Генри порой терпеть нелегко, а эту особу… Стоило бы держать подальше от приличных людей».

Он дошёл до развилки на Хогвартс и замедлил шаг. Стояла светлая беззвёздная ночь. Издалека всё ещё доносились звуки саксофона, и невольно вспоминались юные годы, когда он звался лордом, а его друзья — вальпургиевыми рыцарями. Самопровозглашённый орден, призванный хранить тайны Хогвартса и исследовать запретные науки. Тогда ещё Том не знал, что в каждом поколении есть «рыцари», и всех настигает одно и то же — трагедия из-за сумасбродства и безнаказанности.

— Миртл, — обмолвился Том, — а ведь я тебя не помнил, пока ты не умерла.

Великий Хогвартс будто превратился в хижину Хагрида, постоянно и не вовремя сталкивая Риддла и Нагини: то в Большом зале взгляд Тома, словно издевательски подшучивая, останавливался на круглом смуглом личике, то подол платья, окрашенного в цвета всех оттенков, мелькал перед глазами на крутящихся лестницах. Её смех можно было услышать и в гостиной Гриффиндора, и Слизерина, как и сейчас, когда Том спустился в подземелье, чтобы магией расширить место под спальню, он снова различал вкрадчивый голос Нагини.

Она, точно уличная художница, развлекала быстрым портретом Слизнорта, а Риддл, рассчитывая чертежи и толщину стен, тайно, но невольно подслушивал.

— Мисс, я всё ещё переживаю, что не взял с собой никакого противоядия, — закудахтал Слизнорт, не изменяя выбранной величественной позе. — Ваша привычка съедать краски очаровательна, но нос старого алхимика не обманешь: я чую ртуть и свинец, как боггарт страх.

— Не беспокойтесь, профессор, эта привычка со мной с самого детства. Не могу рисовать по-другому, иначе я не чувствую живопись. К тому же картина готова! — игриво воскликнула она.

— Так быстро?

— Мне известны кое-какие фокусы, должна же я оправдывать свою славу, — подшутила Нагини и застенчиво замолкла. — Хотите посмотреть?

Деревянные ножки мольберта заскрежетали по каменному настилу.

— Моя дорогая, кажется, яд в красках всё же повлиял на вас. Мы в подземелье, откуда здесь взяться рассвету? И если из окон лучами бьёт свет, отчего моя мантия так темна? — Слизнорт мягко рассмеялся, приглаживая ткань на груди. — Признаться, я выбирал её всё утро, но, видимо, мог прийти и в садовом костюме.

— Сэр, картина не может копировать жизнь, иначе она выйдет попросту скучной. Ровный свет подземелья подходит для чтения, но не для отражения контрастов: для портретов точный баланс света и тени особенно важен.

— Вы правы, как же я сам не догадался! Но если я изображён в тени, значит ли это, что моё сердце охвачено тьмой? Впрочем, об этом нужно размышлять на досуге, а не донимать творца...

— Профессор Слизнорт, позвольте, вы не в тени. Вы в полутени.

— Плохой-хороший человек?

— Как и все, кто ходит по земле.

— Мерлинова борода! Жаль, что вы не были моей студенткой. Какая потеря… Позвольте в память о нашем знакомстве сохранить портрет с вашей подписью.

— Но его нужно покрыть лаком, хотя бы одним воспоминанием.

— Не буду утруждать вас, уверен, мои руки справятся с этим так же ловко, как с приготовлением Жидкой удачи. Кстати, могу я вас отблагодарить одним флакончиком? На особый случай?

— Не стоит, сэр, мне было нетрудно, правда!

— Ах, моя дорогая, послушайте совет старика: всегда соглашайтесь, пока предлагают, — произнёс Слизнорт с доброй усмешкой. — Сейчас мои запасы пусты, последний Феликс Фелицис я подарил профессору Риддлу, когда он получил новый пост, но сегодня же я примусь за пополнение и вручу вам, как будет готово.

— К тому моменту я уеду из Англии и, если честно, не знаю, где буду, — на выдохе призналась Нагини.

— Всё-таки печально, что вы нас покидаете. Обитатели замка успели привязаться к вам. И, моя дорогая, я намекаю не только на себя.

— У меня есть квартирка в Лондоне: иногда я приезжаю на выставки, так что мы наверняка ещё повстречаемся на Косой.

— Так вы практически англичанка, мисс! Профессор Риддл не предлагал вам работу? Преподавать должны лучшие из лучших, именно так передаётся светоч знаний. Или вас уже переманили в Ильверморни?

Том замер и отнял ладонь от свитка, прервав скрип пера.

— О нет, я совершенно не гожусь для преподавания! У меня же образование — неполные шесть курсов.

— А я давно говорил, ещё Найджелусу, что нужно вводить экстернат для редчайших бриллиантов. Уверен, если бы вы могли окончить школу досрочно, вы бы получили диплом с отличием.

— Сэр, — мисс Нагини захихикала, и Том, старающийся сосредоточиться на записях, поморщился, — я еле до «Удовлетворительно» дотягивала. Меня не интересуют заклинания, зелья, занятия. Исключительно жизнь и искусство. А искусство, как я заметила, не лежит в сфере приоритетов профессора Риддла.

— Гм, да-а… Я учил его. Он всегда был… надмировым мальчиком.

— Пусть так, профессор, но я бы назвала это иначе!

Дружный смех отразился от сводов, и Риддл, не имеющий больше сил слушать чужие пустые разговоры, впервые воспользовался директорской привилегией на трансгрессию в Хогвартсе. Оказавшись в Круглом кабинете, Том сжал кулаки: «Что ей мешает поскорее закончить мой портрет?».

* * *

— Мисс, позвольте, этот отдел закрыт для посторонних. У вас есть пропуск? — на следующий день услышал Том громогласный вопль Ирмы Пинс, по обыкновению изучая труды в Запретной секции.

— Нет. А как его получить? — последовал деловитый вопрос от словно бы вездесущей Нагини, и Риддл покосился на дверь, из-за которой доносился разговор.

— У директора, — отрезала библиотекарша.

— Ах, вот как. Ясно, — пробормотала художница. — Может, есть другой способ?

— Никакого. Другого. Способа. Нет, — отчеканила мисс Пинс, как для слабоумной.

— Хорошо, тогда будьте добры «Анимагию в змеиной форме: Как не застрять в чешуе навсегда» от профессора Серпентеса и Самопожирающую энциклопедию василискологии.

— Это старинные книги, выносить их из библиотеки запрещено.

— Я понимаю. Верну их, как только уточню несколько фактов.

Тяжёлая поступь библиотекарши отдалилась, и Риддл расслышал тихое:

— Алохомора.

Когда замок щёлкнул, Том стоял в проходе, скрестив руки на груди:

— Вам здесь что-то нужно?

Художница сжалась от страха, но, ахнув беззвучно, быстро взяла себя в руки и выпалила:

— «Змеиные гибриды: Где проходят границы и почему их уже перешли» Галлуса Горгона!

Хмыкнув с одобрением, Том отступил к стеллажу, приглашая внутрь, как вдруг снова раздался вопль:

— Мисс, я же говорила, вам туда нельзя! Доступ исключительно с разрешения директора!

Риддл высунулся из секции и, глядя на мисс Пинс, произнёс:

— Я разрешаю, — впустив Нагини, он захлопнул дверь, приманив её, и опустился на своё место. — Третий стеллаж справа, восьмая полка сверху, где-то между «Некромантией для начинающих» и «Жуткими экспериментами над дементорами».

Проворными пальцами Нагини прошлась по корешкам, достала заветный фолиант и заняла стул возле окна.

Риддл проводил её долгий путь взглядом, задев подбородком плечо,. Они находились на том отдалении, какое позволяла секция, и спустя две минуты, проведённые в гнетущем молчании, Том не выдержал:

— Ищете вдохновение в тёмных искусствах, мисс? Я надеюсь, вы собрались не иллюстрации рассматривать. В этой книге они всё равно попадаются редко.

— Профессор Риддл, зачем вы дали мне пропуск, если сейчас отвлекаете? — с напускной мягкостью обратилась она.

— В любом человеке я стараюсь поддержать интерес к наукам, редчайшим знаниям, угасающим из-за лени и невежества, ведь проводить время в библиотеке куда лучше, чем сотрясать местные пабы и отлынивать от выполнения заказа.

Точно непослушная школьница, вместо ответа Нагини припала к книге и сделала вид, словно от увлечения потеряла слух и голос.

Сложив в сумку свитки, перед тем, как с обратной стороны затворить дверь, директор по привычке осмотрел покинутый отдел. Надменный прищур пропал, а глаза забыли, как моргать, когда в них вспыхнул образ: тонкий стан художницы, обрамленный разноцветным свечением заката за витражным окном. Она крутила прядь указательным пальцем и, закинув ногу на ногу, качала туфлю.

На шестом курсе, как и все юнцы, Риддл мечтал встретить девушку. Ему единственному среди студентов профессор Найджелус Блэк доверил доступ в Запретную секцию, оттого, наверное, именно здесь проживая редкие моменты уединения, Том представлял, что однажды откроет отдел и обнаружит в нём другую блистательную студентку, с которой в тиши библиотеки можно будет обсудить любую из книг, недостижимых для остальных.

Правда, мечты не выходили за пределы разума — Том знал наверняка, что никакой студентки, равной ему, в Хогвартсе нет. А в последующем убедился, что учёных дам видно издалека, и не то чтобы этот вид ему хотелось созерцать до конца жизни. Однако Нагини…

«Почему такая особа, как она, столь глубоко прониклась магией змей? Вряд ли, конечно, от неё получится узнать что-нибудь новое, но, может, она умеет не только малевать и дёргаться под джаз», — как удачной шутке усмехнувшись своим мыслям, Том медленно прикрыл дверь, наблюдая через сужающийся проход за читающей художницей, словно переживая, будто та внезапно пропадёт, точно портрет с карточки от шоколадной лягушки. — «Может и к лучшему, что она не слишком торопится».

* * *

Предвкушая, что следующая встреча не заставит себя ждать, Риддл потерял Нагини. Как всегда, Хогвартс потешался, сводя и разводя чужие пути, но Том воспринимал это в счёт дружеской шутки.

Кончался июль, новостей о портрете — никаких. Ну не пропадёт же художница, не завершив заказ, где бы она ни ходила и с кем бы ни была?

По обыкновению навещая саженцы змеиного дерева, Риддл заметил высокие скулы под полой розовой шляпки. Мисс Нагини не в костюме с мужского плеча, не в развратном платье, а в наряде, достойном истинной леди, хихикала вместе с Хагридом над грядками жующей капусты.

«Кажется, кто-то наложил чары на её гардероб, и теперь она проклята вовеки одеваться невпопад», — насмешливо заключил Том, и, оглянувшись на взрыв смеха, произведённый подкидыванием яблока в хищные вилки, убедил себя, что именно сейчас лучший момент, чтобы вызнать у Нагини известную ей информацию о змеях.

— Добрый вечер, сэр! — воскликнул Хагрид, завидев директора, и мисс Нагини, будто нехотя следуя примеру, отозвалась негромким эхом.

Не зная, с чего начать непринуждённый разговор, Том зацепился за первое, на что упал его взгляд:

— Ваша капуста особенно прекрасна в это время года, сэр.

— Спасибо, я подкармливаю её яблоками: растёт быстрее и приобретает медовый аромат.

— Не терпится попробовать столь изысканный деликатес, — слюбезничал Риддл, следя за мисс Нагини, которой, очевидно, сейчас был интереснее её бархатный кисет.

— Вообще, это лакомство для гиппогрифов, но я оставлю вам пару вилков.

— Одного хватит, благодарю вас, — с аристократической невозмутимостью выпутался Том, но заметил, что уголок губ художницы дёрнулся, выдавая улыбку. Пора было с этим заканчивать. — Мисс Нагини, не так давно я выдал вам пропуск в Запретную секцию. Как продвигается чтение «Змеиных гибридов»? Нашли ответы на свои вопросы?

Промедлив, Нагини недоверчиво свела брови:

— Благодарю вас за пропуск, но, к сожалению, ответов я не нашла, как и, впрочем, чего-то стоящего. Профессор Горгон всего-навсего собрал чужие труды в общую монографию, не указав авторства. Если бы книга находилась в общем доступе, то разразился бы скандал, но, на её счастье, она попала в Запретную секцию Хогвартса. Там ей и место.

— Если вам нужно что-то определённое, — удивлённый тирадой Том поправил манжеты, — я могу вас проконсультировать. Так случилось, что я признанный знаток в сфере, которую вы изучаете.

— Профессор Риддл, я читала все ваши научные статьи и самой занимательной нашла опубликованную переписку с мистером Оливандером, в который вы дискутировали насчёт применения змеиного дерева в изготовлении палочек. Это был забавный спор. Хотя заметки путешественника тоже ничего, — утешительно добавила Нагини.

«Тоже ничего?» — едва не воскликнул растерянный Том, особенно гордившийся расследованием о Йормунганде и Лох-несском чудовище.

— Со всем уважением к вашей тяге к знаниям, но в общий доступ попадает лишь развлекательное чтиво, что не растревожит массы, не вызовет отторжения у обывателей, потому вы не могли читать всех моих трудов. Ещё в школе я закончил трактат по лингвосерпентологии «От Сирта до Салазара: Эволюция Парселтанга», правда, книга сразу же отправилась в Запретную секцию. Скажете, что там ей и место, мисс?

— А вы говорите на змеином? — всколыхнулась Нагини.

Том бросил обеспокоенный взгляд на притихшего Хагрида. Забвение на полувеликане не сработало бы, а род Гонтов не одно поколение хранил втайне две вещи: парселтанг и Василиска.

— К сожалению, нет, не владею, мой дедушка мог немного объясняться с ужами. Пусть исследование теоретическое, но оно собирает все доступные знания воедино.

— О, профессор Риддл, какое удивительное совпадение! Я ведь планировала передать вам сегодня, что картина готова к покрытию лаком, — внезапно сменила тему художница. — Мне потребуются ваши воспоминания, успеете ли вы их подготовить, например, к обеду?

Прикинув, что завтра они останутся в уединении его нового кабинета и смогут поговорить без лишних ушей, Том подхватил радость от новости:

— Было бы немыслимо вам отказать, когда завершение так близко.

— Рада слышать, — отозвалась мисс.

И Риддл, ощутив, что поймал потерянную ниточку, перешёл в наступление:

— Я могу вас проводить, если вы тоже возвращаетесь в замок.

— Благодарю за предложение, но я обещала сегодня научить профессора Хагрида свингу.

— А вы ещё не научились? — едко поддел Том.

— Да, сэр, если бы я начал танцевать в Трёх мётлах, от них бы остались три стенки, но теперь гуляния проводятся на хогсмидской площади, — поведал Хагрид. — Присоединитесь?

Нагини отозвалась с ледяной вежливостью:

— Наверняка у профессора Риддла есть дела куда важнее.

— Вы правы, — ухмыльнулся догадливости Том и кивнул на прощание. — Приятного вечера.

Министерство сквозь пальцы смотрело на живность Запретного леса, разрешая Хагриду любых питомцев, кроме, разве что, драконов, а Риддлу, наследнику Слизерина и теперь директору Хогвартса, приходилось хранить Василиска втайне и пару гектаров на змеиную рощицу выбивать через все имеющиеся у Гонтов связи.

Таких простачков, как Хагрид, всегда любили, прощали и тянулись к ним. Даже пост профессора ему достался без сотой доли усилий, которые приложил Том. «Даже такая диковинная особа, как эта мисс Нагини», — подумал Риддл и тут же себя прервал. Завтра она сама к нему придёт.

* * *

— Здравствуйте, сэр, простите, что потревожил, сэр, я пришёл по поручению мисс Нагини, сэр. Она сказала, что перед обедом вы будете готовы передать воспоминания, — пролепетал домовой эльф Вугби, торопливо переставляя на директорский стол кофе, принесённый в качестве извинений.

Риддл молча собрал флаконы, наполненные отобранными воспоминаниями, в алхимический сундучок, но перед тем, как захлопнуть крышку, всё же задал вопрос:

— Я могу ведь и сам отнести их, верно? Зачем отрывать тебя от работы?

— Мисс Нагини сказала, что ей нездоровится, — крупные глаза эльфа забегали, а уши поджались.

Том терпеть не мог неопределённость, а потому потребовал точный ответ:

— Она обратилась за помощью? Может, ей следует лечь в больничное крыло?

— Мисс Нагини сказала, что это обычная простуда от английского сквозняка, — пробормотал Вугби и спрятался за пустым подносом.

— Она попросила тебя соврать? — невесело усмехнувшись, догадался директор. На какую-то минуту, но столовому эльфу удалось облапошить его.

Домовик кивнул, сдерживая слёзы:

— Мисс Нагини так хорошо обращалась со мной, я ведь каждый день приносил ей еду в студию, и она поручила мне забрать воспоминания, но она не болеет, сэр… Я бы заметил. После этой низости, лжи директору, я не достоин служить в Хогвартсе! Отдайте мне вашу булавку для галстука, молю, я тут же покину замок.

Вугби, в подобающей всем домовикам истерике, подпрыгнул, пытаясь выхватить хотя бы платок из нагрудного кармана, но Том подвинул воспоминания к краю стола:

— Иди, — и эльф, схватив сундучок, растворился в воздухе.

«Пусть так», — решил Том, — «мы ещё встретимся, когда она будет сдавать картину, не может же она вечно притворяться больной».

* * *

На собрании профессоров, проходившем в запертом Большом зале, осипшие от споров преподаватели вновь принялись за закуски.

— Господа, я всё же считаю, что нынешняя учебная программа не годится прежней в подмётки. Моя личная статистика хогвартских талантов не соврёт, мне некого пригласить в Клуб Слизней! — воскликнул Слизнорт, а Риддл, замучившийся слушать этот спор третий раз по кругу, обратил внимание на нервного домовика, который подливал тыквенный сок.

«Вугби», — пронеслось в уме у Тома, и вместе с тем закрались необъяснимые подозрения.

Подойдя к директорскому месту, эльф уронил кувшин, и Риддл, чуявший, что вот-вот произойдёт нечто подобное, тут же остановил разлетающиеся брызги и осколки:

— Что с тобой? — воскликнул он и прошептал заклинание, мигом перенёсшее лужу на кухню.

— Простите, сэр, я снова оплошал, сэр! Просто загляделся. Ваш портрет так похож на вас!

— Ты видел мой портрет? — негромко уточнил Том, стараясь больше не привлекать внимание.

— О да, мисс Нагини попросила его отнести в ваш кабинет перед тем, как покинуть замок.

— Она уехала? Как давно?!

— Четверть часа тому назад, — заговорщически протараторил домовик. — Она не трансгрессировала, сэр, а заказала карету с фестралами.

— Она возвращается на экспрессе? — увидев кивок, Том стиснул зубы и, заметив обеспокоенность за столом, возникшую из-за их с эльфом разговора, помахал рукой и успокаивающе улыбнулся. — Вугби сообщил, что мне пришло письмо от министра магии. После смерти профессора Блэка в министерстве столько вопросов к школе, что промедлить с ответом я не могу. Прошу меня извинить.

Размеренным шагом Том удалился, но выйдя к парадной лестнице, он мгновенно трансгрессировал на дорожную колею, обратился в дым и погнался за каретой. Услышав топот фестралов, Риддл вернул себе человеческий облик и без колебаний бросился под копыта.

— Вы? — высунулась из повозки ошарашенная мисс Нагини.

— Прошу прощения, я задержался на собрании профессоров, но, к счастью, успел и готов вас сопровождать, — победно заявил Том, применив к своей мантии очищающие чары.

— Мисс, в знак благодарности за великолепно проделанную работу позвольте донести ваши чемоданы до поезда и погрузить их на багажную полку.

— Ладно, — Нагини недоверчиво оглянулась, но потом пожала плечами, — позволяю.

Они сели напротив друг друга, и когда карета тронулась, Том уточнил, деловито сохраняя невозмутимый тон:

— Вы притворились больной, а потом попытались уехать без прощания. Я вас чем-то задел?

— Разумеется, нет, вы не давали мне никакого повода для обид, — успокоила Нагини, но тут же вскипела, выдав сарказм. — Вы же не испытывали моё терпение с самого начала: после трансатлантической поездки без остановки в Лондоне мне пришлось сесть на экспресс, а после меня сразу потащили к вам, не позволив даже переодеться!

— Я не…

— И всё ваше отношение потом. Вы неслыханный грубиян! — эхо разлетелось по лесу, спугнув стайку птиц.

Том сдержанно кивнул, хотя впервые одновременно испытывал желание расхохотаться и накричать в ответ:

— Прошу прощения за столь неподобающий приём, это был недочёт со стороны смотрителя замка.

— Уже неважно. Вы получили свой портрет, а с меня довольно, — устало бросила Нагини, поставила локоть на запястье и скрылась за ладонью.

— Позвольте узнать, почему вы всегда разговариваете со мной так, словно делаете одолжение? — прошипел Том сквозь зубы.

— Потому что так оно и есть, профессор Риддл! Думаете, я беру заказы? В деньгах я не нуждаюсь, зачем мне это? Я сделала исключение для вас! — взорвалась художница. От волнения её тёмные радужки задрожали и принялись ходить туда-сюда, точно секундная стрелка на сломанных часах.

— Тогда стоит отметить, что я о нём не знал и не просил, — произнёс Том, не сводя с Нагини остужающе ледяного взгляда.

— Вот поэтому я хочу поскорее убраться отсюда, — Нагини насупилась, выдвинув нижнюю губу, как маленький ребёнок. — А вы зачем остановили карету и набились мне в провожатые?

— Может, это была плохая идея, но я просто хотел с вами попрощаться, — сердито объяснил Том, — на хорошей ноте.

— После всего?!

— Неужели это так невероятно?

— Вы ещё спрашиваете!

— Спрашиваю, — склонившись вперёд, негромко, но решительно подтвердил Том. — И сделаю всё возможное для этого.

Художница покачала головой, обозначив сомнения, но спустя минуту раздумий выпалила:

— Мне нужен помощник. Мыть палитры, кисти, грунтовать холсты и исполнять мои поручения.

— Вы же в курсе, что это можно делать чарами? — оторопел Риддл, после семнадцатилетия забывший, что такое ручной труд.

— Ну вот, судя по всему, вы разбираетесь в грязной работе лучше меня. Может, перестанете брезговать приезжей оборванкой, которая не понимает английский, — произнесла она с нарочито кантонским акцентом.

Аристократическая бледность уступила розовому на лице Риддла, когда он ощутил жалящий укол вины, не тревожащий его сердце со школьных времён.

— Вы хотите, чтобы я уехал с вами в Америку?

Нагини прыснула от невесёлого смеха:

— У меня есть квартирка в Лондоне, я останавливаюсь в ней, когда оказываюсь по эту сторону океана. Планирую задержаться на пару недель, но уж точно не думаю нанимать вас на постоянную работу.

— Я не могу покинуть школу, — растерялся Том, вспомнив о горе должностных обязанностей. Экспедиция в Восточную Европу сорвалась, и вдруг бросать пост сейчас, посреди собрания, не приготовив ни чемодан, ни объяснительной?

— А как вы собрались заглаживать вину из Хогвартса?

— Мы могли бы обменяться адресами совиной почты, — неуверенно предложил Том первое пришедшее в голову решение.

— Профессор Риддл, я не раскрою вам свой адрес, — сказала Нагини так, словно не хватало продолжения «и вы сами должны понимать почему».

Риддл выдохнул сквозь губы и оглянулся, будто ответ мог скрываться в глуби раскидистых ветвей:

— Наверное, тысячелетняя школа не превратится в руины за две недели моего отсутствия, ведь так?

— Если только вы центр мироздания.

— Мисс, я готов исправить допущенную мной ошибку, но не стоит переходить черту.

— Теперь вы мой слуга, профессор Риддл. Моё доброе отношение к вам зависит от вашего поведения: в слугах я ценю преданность, сдержанность и готовность идти на жертвы, — Нагини подняла ладонь и поочерёдно показала на три пальца.

Риддл мгновенно выпрямился и удивлённо вскинул бровь. Пожалуй, эта особа неисправима, но не так ужасающе невыносима, какой казалась изначально. Иногда она казалась милой, и отчего-то расположение, которое Том так и не заслужил, распаляло в нём азарт.

Потому, взвесив на одной чаше весов две недели в школе, в которой все вдруг перестали справляться со своими обязанностями после смерти прежнего директора, а на другой — общество девушки, запросто способной довести его до отдела душевнобольных в Святом Мунго, Риддл охотно вступил в опасную игру:

— Вы правы, в моём положении жалобы совершенно недопустимы. Миледи, я приношу свои глубочайшие извинения и готов нести любое наказание.

Взгляд художницы смягчился, но затем она капризно поджала губы:

— Раз вы предлагаете...

* * *

В поезде Нагини задремала, виском прислонившись к окну, а Риддл строчил деканам письма, в которых бесстыдно врал, и смотрителю, чтобы тот отправил походный чемодан.

Оливково-золотистая кожа переливалась в свете заката, беспрестанно отвлекая Тома, и нечто очаровательное, что таилось до этого в Нагини, начало проступать и складываться, точно мозаика: смелость распускать на людях волосы, осыпая ими острые смуглые плечи, лукавые раскосые глаза, чёрные зрачки, сливающиеся с радужкой, родинка на левом крыле носа, как точка коричневой краски, изгиб верхней губы с блестящей от жары галочкой. Гранатово-алые, такими они нравились Тому куда больше.

— Профессор Риддл, вы так пристально меня разглядываете, словно я китайский экспонат в Британском музее, — пробормотала она, и ресницы на её разомкнутых после сна веках затрепетали.

— Скорее засмотрелся, как ребёнок на витрину кондитерской, — попытался оправдаться Том, вновь склонившись над письмами.

— Вы не изменяете своей наглости.

— Вы тоже, миледи.

Нагини с сонной мечтательностью протянула:

— Непослушный директор… Между прочим, мне приснилось наказание для вас.

— И каким же оно будет? Не таите, я уже готов его исполнить, — с шутливым прищуром ответил Риддл, играя в пылкого слугу.

В купе раздался задорный смешок:

— Не торопитесь, вы вряд ли захотите делать это в поезде. Вам, вообще, скорее всего, не понравится моя идея. Но наказание и не должно быть приятным, как считаете, профессор?

— Я начинаю беспокоиться.

Она, как кошка, сверкнула довольным взглядом и, поёжившись, закуталась в шёлковую шаль:

— Разбудите меня после Арнос Гров. И пожалуйста, займите своё жуткое внимание чем-нибудь другим, вы мешаете мне спать.

* * *

Лондонская квартирка оказалась чердачной мансардой, куда вела пожарная лестница. Потолки, высокие в середине, настолько низко опускались по бокам, что туда едва помещались стулья, тумбочки и множество холстов, закрывающих друг друга.

Том занёс чемодан в прихожую и, невербально наколдовав люмос, обнаружил, что на всех полотнах блестит чешуя, ползущие тела извиваются в глубоко знакомых движениях, словно не картины, а два десятка серпентариев.

— Вы готовитесь к тематической выставке, миледи?

— Нет, змей я рисую исключительно для себя. Это мой духовный отдых.

— Почему именно их?

Нагини сложила шаль на банкетке в прихожей:

— Вся моя жизнь переплетена с ними: я училась на факультете Рогатого змея, мой Патронус — техасский гремучник. Но связь тянется ещё из Китая. Древняя семейная история.

Поняв, что получил предельную меру откровенностей, Риддл вспомнил о Салазаре и кивнул. Может, в Китае был свой великий змеиный волшебник, и род Нагини тоже начался с него. Время узнать ещё представится, а пока следовало разобраться с насущными вопросами.

— Как мне пройти в гостевую? — поинтересовался Том, видя в коридоре всего один проход, в темноте за которым скрывалась малюсенькая спальня.

— У меня её нет.

— Тогда, думаю, мне следует разместиться в Дырявом котле. Не хочу вас стеснять.

— Поверьте, у вас не получится меня стеснить — я полгода жила в общине двинутого индийского шамана. Есть софа и кушетка, выбирайте на ваше усмотрение, — она показала на каминный угол, словно предлагала приличную постель для мужчины шести футов. — Итак, наказание, о котором вы так просили: быть особенным натурщиком для одной моей особенной задумки.

Они переглянулись, все ещё стоя в арке, ведущей в гостиную. Риддл заинтересованно нахмурился, сцепив ладони за спиной:

— В чём она состоит?

— Нужно позировать без костюма. И без белья, — лицо Нагини засияло от удовольствия. — Для живого портрета: таких ещё никогда не писали. Ну, что скажете?

Потеряв дух на мгновение, Том подавился воздухом и приложил ладонь к груди:

— Вынужден отказать, миледи. Как профессор, как глава Хогвартса, превыше всего я ставлю благоразумие.

— Это чушь. Ваши исследования далеки от благоразумия.

— Миледи, — натянуто улыбнувшись, он сделал шаг назад, — я могу ввязаться в скандал, но только подобающе одетым. Что если этот «портрет» попадётся на глаза родителям студентов? Если я соглашусь, то сразу же могу подавать в отставку, и, скорее всего, мне придётся покинуть Англию вовсе.

— Хорошо, — она тяжело вздохнула, скрепила руки в замок и качнула перед собой. — Даю слово, что никто, кроме меня и вас, не увидит этой работы. Теперь и вы сдержите своё обещание, либо прямо сейчас отправляйтесь на платформу девять и три четверти.

— Прошу прощения, но я никак не могу позировать в подобном… естественном виде. Даже если единственным зрителем будете вы.

— Ох, профессор Риддл, ваше упрямство утомительно. Благодарю вас за помощь с багажом и приятной дороги!

— Постойте, — он почти коснулся её мантии, когда она отвернулась и зашагала вглубь коридора, — дайте время всё обдумать. Вы огорошили меня этим предложением, как крик мандрагоры спозаранку, что ещё я мог ответить?

— За одну ночь вам удастся перестать быть недоверчивым ханжой? — поинтересовалась Нагини из-за плеча, словно спрашивала у швеи, сколько будет длиться ремонт любимого платья. — Кушетка там, постельное бельё возьмите из комода.

— Я всё же предпочту Дырявый котёл.

— Если вы не захотите становиться моим особенным натурщиком, завтра можете не сообщать об отказе, а сразу возвращаться в Хогвартс, — строго предупредила художница.

— Я вас понял. Доброй ночи, миледи, — Риддл засунул руки в карманы мантии и покинул квартирку.

Медленно спускаясь по ступеням, он вдруг опомнился и моментально трансгрессировал на Косую аллею.

* * *

На беду, гостиница оказалась забита приезжими магами, туристами из других стран, и для главы Хогвартса нашёлся лишь захудалый номерок, будто бы раннее бывший кладовой. Оттого первые полчаса Риддл не мог уснуть из-за чизпурфлов, но укротив их заклинанием, осознал, что они меньшее среди его беспокойств.

Ответит художнице отказом, значит, навсегда её потеряет. И пусть так, Том научился отпускать и вычёркивать из жизни, но она, к его стыдливому удивлению, была словно единственной живой душой, встреченной им посреди пустошей. Кто-то, кто сумел разжечь интерес, а Риддла всю жизнь вела вперёд жадность к познанию.

А если согласится, то тогда потеряет всё. Том никогда не рисковал положением, кроме того раза, когда опубликовал статью про инферналов под псевдонимом. Сумасшедшая, непристойная картина точно не стоила трудов всей его жизни. И умереть посмешищем не входило в его планы.

Том ворочался, насколько ему позволяла узкая кровать. Влажный пододеяльник прилип к ногам. От плоской жёсткой подушки шея затекала в любой позе. Пахло пылью и отсыревшими мётлами.

Том вскочил, наспех оделся и спустился на первый этаж к консьержу:

— У вас ведь подключена каминная сеть? Мне нужно в Хогвартс.

— Да, сэр. Одно перемещение — три сикля.

— Я Том Марволо Риддл, директор Хогвартса, — Том ошарашенно указал на себя, но консьерж не шелохнулся, потому пришлось достать кошелёк. — Держите галеон, меньше нет.

— Благодарю вас, сэр, — глубоко поклонившись, работник гостиницы даже не подумал отсчитать сдачу. Он достал из кармана бумажный пакетик, тот прыгнул Риддлу в руки и исчез, оставив после себя горсть пороха.

Пригнувшись, Том вступил внутрь камина и воскликнул:

— Хогвартс, кабинет директора!

И зелёная вспышка унесла его из Лондона.

Будто едва прикрыв глаза, Том снова разомкнул их уже к пяти, не до конца осознавая, что проснулся в собственной новой спальне в подземелье. «Мы больше никогда не увидимся», — стало первой мыслью, из-за которой расхотелось подниматься с кровати.

Риддл прогнал мимолётное помутнение, решив взяться за директорские дела с тем неистовым трудоголизмом, который помогал держаться всю жизнь, но обнаружив портрет на кофейном столике, замер в дверях кабинета.

Холст в раме был обёрнут в папиросную бумагу и, приблизившись к нему, как к опасному артефакту, Риддл раздвинул края упаковки. Изнутри на него глядел бледный мужчина. Тонкие черты его лица обрамлялись тёмными локонами, которые вились без какого-либо вмешательства и разрешения, и один неизменно спадал на нахмуренный лоб. Глубокая морщина делила переносицу, но соединяла брови. Раньше Том не замечал её. В серо-голубых глазах клубилась зелёная дымка, словно поволока, скрывающая жёсткий проницательный взгляд. Знакомый незнакомец вскинул брови, безмолвно желая пресечь чрезмерное внимание, отражая владельца, точно волшебное зеркало.

— Где она? — вдруг прозвучал вопрос с холста. — Уехала?

Риддл кивнул, борясь с желанием дотронуться до красок. Портретам не нравилось, когда в них тыкают, но это был его собственный портрет, настолько живой и похожий, что, казалось, самого Тома разрезали пополам и поместили в бронзовую раму.

— И ты ей позволил?

— Она не горела желанием остаться. Сбежала, пока я был на собрании профессоров.

— Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — буркнул портрет, и Том вспыхнул, узнав в голосе разочарованный тон своего деда. — Не могу поверить, что ты так просто с этим смирился! Какая разница, чего она хочет, пока ты желаешь её?

— Откуда это тебе известно? В тебе не все мои воспоминания.

— Часть всегда стремится к целому, — менторским тоном портрет напомнил алхимический закон. — Отпустишь её?

— Да. Мы из разных миров, и она может разрушить мой, — за годы практики идеально отрепетированным равнодушным голосом отчеканил Риддл.

— Том, — будто не поверив своим нарисованным ушам, портрет откинулся на спинку кресла и замер с гримасой удивления, — ты испугался женщины?

— Не страх движет мной, а расчёт.

— Так оправдываются дряхлые старики вроде Слизнорта, которые и в шахматах берегут пешки, чтобы в итоге сдать короля! Видеть тебя не хочу, глупец! Форменный дурак! — изображённый Том отвернулся к краю рамы и скрылся за ней, как лавочник за ширмой.

«Ну и ну», — выдохнул сквозь губы Том настоящий. — «Наверное, она нарочно написала меня столь неприятным, из мести или девичьей обиды», — невесело подумал он, но от умозаключения беспокойство не утихло. Риддл прижал края бумаги, чтобы не встречаться с нарисованным нахалом вновь, если тот решит вернуться, как вдруг сзади него, кашлянул, объявляя о визите, лёгкий на помине Слизнорт.

— Мой дорогой мальчик, — начал он, замялся и тут же поправил себя, — извините, сэр, наверное, теперь я не вправе вас так называть, хоть и был вашим любимым учителем.

— Чем могу помочь? — безучастно уточнил Том, опустившись в директорское кресло и приглашая гостя сесть напротив.

— Я узнал, что вы вернулись, и потому решил осведомиться по поводу письма, которое сова принесла от вас вчера вечером. Вы написали, что уехали на некий министерский конгресс.

— Да-да, всё так, — покивал Том, с трудом припоминая детали своего вранья. — Он отменился. Точнее, я передумал в нём участвовать.

— Не буду скрывать, я замечаю, в каком подавленном состоянии вы вернулись. Неужели поссорились с кем-то из чиновников? Из палаты Визенгамота? — продолжил предполагать жадный до сплетен Слизнорт. — О, они умеют быть надоедливыми! Не переживайте, сэр, теперь вы небывалая сила, «директор Хогвартса» — не где-то накалякано.

Взгляд Тома проходил сквозь декана Слизерина, будто он и его напористая болтовня были менее реальны, чем портрет на кофейном столике.

— Нельзя проводить летние дни в печальном забытье, особенно в ваши юные годы, — Слизнорт покачал пальцем в воздухе и загадочно усмехнулся. — Вы так и не попробовали Феликс Фелицис?

— Благодарю вас за подарок, но я стараюсь не прибегать к подобным уловкам, — с силой Том сжал ладони в кулаки и, заметив это, спрятал руки под столешницей.

— Вы правы, жизненно важные дела зелью удачи доверять не стоит, но оно может скрасить даже самый угрюмый день, — Слизнорт поднялся и поклонился перед уходом. — Сожалею, что ваша поездка сорвалась.

— Здесь я нужнее, — успокоил Риддл.

— И снова вы, как всегда, правы! — сиплым старческим смехом зашёлся зельевар и покинул кабинет.

И больше за всё утро никто Тома не посетил, словно известие прошлого вечера об отъезде устраивало профессоров больше, нежели необходимость готовиться к новому учебному году.

Перебирая свитки, которые с июня пылились в нижнем ящике, Том вновь взглянул на свёрток на кофейном столике, потом на алхимический сейф. Подскочил к нему, будто умирал от яда, не нашёл, а нащупал флакон, отставленный в сторону, и опустошил одним глотком. Однако проглотив жидкость цвета расплавленного золота, Риддл не ощутил ничего поразительного, может, освежающую терпкость чабреца, оставшуюся на корне языка, да и только.

Том неловко поправил костюм и вернулся в кресло, как вдруг почувствовал пот, пробивший его, словно он снова сидел в душном Круглом кабинете, а не прохладе подземелья. И неудержимо захотелось принять лавандовую ванну. От одной мысли, что вместо скорого душа, к которому от спешки Риддл прибегал все последние месяцы, можно набрать сто квадратных футов⁽¹⁾ едва тёплой воды, покрытой ароматным ковром из пышной пены, глаза Тома загорались предвкушением.

Лёгким движением он сгрёб свитки в тот же ящик, откуда их достал, и направился в директорскую купальню, упрекая себя, что не воспользовался ей раньше. Завершив сеанс релаксации, он надел чистый костюм, предусмотрительно оставленный эльфами, и решил осмотреть владения. Разве не из любви к Хогвартсу он добился поста директора? Не для того ведь, чтобы круглые сутки проводить в кабинете?

Прогуливаясь вдоль балюстрады, Риддл встретил Филча с чемоданом, который, будто не умея ходить по замку размеренным шагом, поспешил навстречу:

— Доброе утро, сэр! Только я собрал ваши вещи, как узнал, что вы никуда не уезжаете. Что мне теперь с ними делать? Разложить обратно?

— Позвольте мне, я сам разберу, — Риддл взял чемодан и обходительно улыбнулся, а Филч зажмурился и покачал головой, словно избавляясь от морока.

«Какой чудной всё-таки смотритель замка!» — пронеслось в уме Тома, но без привычного раздражения.

Он дошёл до камина, из которого вдруг повеяло густым запахом угольного дыма, жареными каштанами и йодистой затхлостью Темзы. — «Рано я вернулся, никто меня не ждал», — разочарованно заключил он, схватил порох с полки и бросил в топку, выкрикнув:

— Лондон, квартира Найи Нагини!

На той стороне что-то глухо опрокинулось, и Том, обнимая чемодан, очутился по пояс в миниатюрном очаге, по пояс на полу среди рам и картин. Невозмутимо Риддл выполз из своего положения, осмотрел гостиную вновь при дневном свете с противоположного от вчерашней точки зрения края, поставил на место холсты, прислонённые к камину, и, услышав журчание воды, рассудил, что застал художницу при приватном утреннем ритуале.

Однако терять время Риддл не стал, наиболее подходящим представилось раздеться сейчас, чтобы потом не смущать миледи носками, подтяжками и несуразными позами. Оставив одежду в аккуратной стопке на чемодане, Том решил занять себя чтением, выбрав на полке показавшуюся наиболее подходящей к ситуации книгу — «Человеческая фигура» Джона Вандерполя.

Несколько скрипучих половиц в коридоре выдали приближение художницы, потому Риддл обернулся полубоком, встречая хозяйку квартиры галантной улыбкой. Но Нагини, явно не ожидавшая гостей, вскрикнула, с очаровательной непосредственностью от испуга вскинув руки.

На её карамельно-кремовой коже не было ничего, кроме солнечных зайчиков полуденного солнца. Том, надеясь оставить дозволенную наглость незамеченной, скользнул мимолётным взглядом по маленькой аккуратной груди с вызывающе острыми коричневыми сосками. По рёбрам спустился к длинной талии и тому, что было ниже. Между тонких не сходящихся бёдер, ещё покрытых каплями воды.

С трудом Риддл прервал охвативший его гипноз:

— Кажется, мы пришли на одно мероприятие в одинаковых костюмах.

— Вы вломились в мою квартиру, пока я была в ванной?! — воскликнула Нагини, рассерженная до той степени, что даже не думала прикрыться.

— Я лишь воспользовался каминной сетью.

— О, неужели она ещё подключена! — художница схватилась за лоб. — Представляю, какой штраф мне начислили, я же просила… — она прошлась по комнате и вдруг оглянулась. — А почему вы раздеты?

— Потому что готов, — Том вернул книгу на полку, словно подтверждая, что теперь весь к услугам Нагини.

— Вообще, я планировала не удивляться вашему приходу, как и отказу, но вы постарались. Вижу, это ваш фирменный стиль — постоянно превосходить самого себя, — она схватила фартук, сорвав его с крючка, повязала на талии и принялась размешивать масло на палитре. — Подождите, я приготовлю краски.

— Миледи… — попытался напомнить об одежде Том. Его вовсе не смущала собственная нагота, но при её обнажённости становилось сложнее доверять своему телу. В тот же момент ощутив предательскую нарастающую тяжесть у бедра, Риддл произнёс, срываясь на мольбу. — Вам ведь необязательно тоже быть раздетой.

— Не хочу тратить время, — проворчала художница. — Всё равно то, что под фартуком вы уже видели. Да и эта жара! Я просто с ума схожу от неё. Пока рисовала вас, постоянно хотела раздеться, — она нагнулась над столиком с красками, и Тому вновь открылся прекрасный и запретный вид.

— Но в итоге раздели меня, — ответил он, протолкнув по враз иссохшему горлу вязкую слюну, которая отчего-то приобрела привкус карамельного крема.

— Можете не благодарить, — подняв лицо, Нагини тепло улыбнулась.

И если она была возмущена тем, где терялся взгляд её натурщика, то у неё чертовски хорошо получалось это скрывать.

1) 9,29 м²

Вернуться к тексту

— Итак, вам нужно принять позу в отведённом месте, — Нагини зажмурилась, словно что-то отчаянно вспоминала и, распахнув глаза, указала на кресло, — туда.

Том опустился на бархатное розовое сиденье и, по обыкновению закинув ногу на ногу, принялся ждать дальнейших указаний.

— Нужно что-то более запоминающееся. Может, боком? А ноги перекинуть через подлокотник.

Том поморщился, но спорить не стал:

— Конечно, миледи.

Теперь плечи сдавливала доска, обтянутая тканью, и в считаные мгновения под коленями заныли сухожилия.

— Что вы делаете с руками, профессор Риддл? — Нагини потребовала ответ, словно Том ими баловался, как первокурсник с метлой, но он просто сложил их на груди. — Положите одну на спинку, другую на бедро. О, нет, это никуда не годится! Будет непонятно, что написано с натуры.

— Миледи, вы же обещали, что портрет никто не увидит, — настороженно напомнил Том, выбираясь из запоминающейся позы.

— Разве я и вы — никто? — выпалила напряжённая творческим поиском Нагини. — Пожалуйста, встаньте и сделайте мужественное лицо.

— А само по себе оно недостаточно мужественное? — пошутил Том, но наткнувшись на строгий взгляд, слегка нахмурился и напряг челюсть.

Нагини отошла на два шага, наклонилась, присела, встала, снова приблизилась и разом поникла:

— Всё не то. В голове я представляла иначе.

Пользуясь перерывом, Том отступил за кресло, скрыв нижнюю часть тела:

— В чём дело? Голый в гостиной я выгляжу, будто поражён преждевременным слабоумием и по утрам забываю одеться?

Всё ещё обречённо ссутулив плечи, Нагини невольно хихикнула:

— Если честно, да.

— Миледи, в этом костюме я бываю исключительно в ванной.

— Ванная не подойдёт — наивно и женственно, словно не хватает плавающих лепестков вишни и венка из роз на голове. Вам лучше лечь.

— Это мужественно? — скептично уточнил Том.

Хоть на словах он препирался, на деле послушно отправился в миниатюрную солнечную спальню, бо́льшую часть которой занимала зефирно-мягкая широкая кровать, сдвинутая к стене. Вопреки воспитанию, он не стал пропускать Нагини вперёд, чтобы не смущать, а теперь не оборачивался, лишь бы не спугнуть её взгляд.

— Смотря, какую позу вы выберете. Сделайте что-то, что вам по душе, примите естественный вид, расслабьтесь. Но не до конца!

Том сложил подушки у стены и опустился в пропитанную ароматом жасмина постель, однако по наставлению живот подобрал и выпрямил плечи.

— Сэр, вы неплохо позируете: виден рельеф мышц и натура.

— Неужели я слышу первую похвалу в свой презренный адрес?

— Не ёрничайте, а то она быстро закончится.

Не теряя ни секунды, художница чарами притянула мольберт, холст и стол с красками, опустилась в появившийся за спиной стул и принялась набрасывать эскиз углём, но также скоро, как начала, забросила дело:

— Не то.

— Наверное, теперь я выгляжу как бездельник?

— Точно, — Нагини недоверчиво покривилась, качая головой, — вам совершенно не идёт.

— Значит, нужно придумать занятие.

Вновь прозвучало «Акцио!», и Риддл, получив в руки книгу, открыл её ровно посередине, уложил на бедро, а свободную ладонь по привычке прислонил к подбородку.

— Сейчас я кое-что поправлю, — пробормотала Нагини.

Том пропустил нервный глоток и незаметно прикусил губу, наблюдая, как острые колени скользят по белым простыням, сминая ткань, как художница приближается, словно готовая нырнуть в объятия. Нагрудник фартука неумолимо съезжал, когда подол попадал под ноги, и рука Тома почти дёрнулась, чтобы указательным пальцем притянуть за лямку к себе, нырнуть в камфарно-медовой аромат масляных пятен и узнать вкус карамельно-кремовой кожи.

Но в последний момент он откинулся на подушки и вздрогнул, когда Нагини опустила ладони на волосы и растормошила их, а после, следуя загадочной логике, наоборот, пригладила и спрыгнула с постели.

— А вы, оказывается, ещё кудрявее на самом деле, — игриво заметила Нагини, пока драпировала простыни у ног.

— Вам моя укладка мешала? — испытав таинственное облегчение, догадался Риддл.

— Нет, но без неё вид приобрёл идеальную гармонию, — мечтательно протянула она и одёрнула руки. — Ничего, что я вас касаюсь?

— Обращайтесь со мной, как с натюрмортом.

— Это слишком, — смущённо рассмеялась Нагини, и Том тоже сдержанно улыбнулся, поймав из карих глаз каждую сверкающую искорку.

Спустя двадцать минут позирования он наизусть заучил две имеющиеся перед глазами страницы про значение поворота головы в портретах, потому искоса перевёл взгляд художницу.

Та радостно царапала холст угольком, как ребёнок, которому подарили первые цветные карандаши. Вновь обратившись к натуре, она заметила интерес и воодушевлённо проговорила:

— Я будто подглядела за вашей приватной жизнью: лето, зной, директор в выходной проснулся позже обычного, принял ванну и, позабыв об одежде, взялся за увлекательный роман, оставленный с вечера. Или изучение научной литературы. Зависит от настроения зрителя.

— Важную роль играет, что я именно директор? — самодовольно усмехнулся Том.

— Разумеется, — Нагини украдкой облизнулась и тут же спряталась за мольберт.

Но скука одолевала, потому Риддл не отступился:

— Почему?

— Мы создаём эротический портрет, и он должен соответствовать глубоким и тайным желаниям. Кто не фантазировал о симпатичном учителе, особенно если он молод и строг? Власть — вот что волнует, отталкивает и пленяет.

— Значит, вы находите меня симпатичным, отталкивающим и пленяющим?

Несколько мгновений слышались лишь росчерки уголька, но потом сияющая художница выглянула из-за холста, как солнце из-за облаков:

— Иначе бы не предложила роль особенного натурщика. С первого сеанса я заметила, что вы хорошо сложены, и профессиональный опыт меня не подвёл. Обнажённым вы выглядите абсолютно так же, каким я вас и представляла.

— С первого сеанса вы воображали, что у меня под одеждой? — поразился Том.

— А чему вы удивляетесь? Это называется «анатомия». Когда рисую людей, то всегда представляю их, как они есть.

Риддл с заворожённым недоверием уставился на художницу:

— Всех-всех? И тех, кто не нравится?

— А вы скромно предполагаете, что нравитесь мне? — Нагини многозначительно вскинула бровь, но не рассердилась. — Уродливые тела наиболее живописны, отражают многогранность пережитого опыта, семейную историю, а иногда и тайны своего рода. Для портретиста несовершенство — клад. Вот, у вас, например, непропорционально узкие запястья.

Мгновенно переведя взгляд на свои руки, Том обескураженно произнёс:

— Не замечал раньше…

— И левое плечо выше правого, потому что вы привыкли сидеть нога на ногу.

— И как много пунктов в списке моих недостатков?

— Профессор Риддл, не обижайтесь, — полушутя попросила Нагини. — Моя левая грудь меньше правой, потому что я левша. И руки длиннее, чем должны быть, на целых восемь сантиметров. Им я благодарна за изящные пальцы, — она подняла узкие ладони над мольбертом, словно демонстрировала помолвочное кольцо. — И у меня крепкие объятия, как будто две змеи оплетают тело.

— Как всегда, кому-то всё, а кому-то ничего, — деланно проворчал Том, пока мысли сбивчиво прыгали с факта о груди к желанию ощутить на себе «две оплетающих змеи».

— Не прибедняйтесь, лучше откройте секрет, откуда у такого кабинетного завсегдатая, как вы, широкие плечи и плоский живот. Вам же есть тридцать? Это что, работа какого-то зелья?

— Миледи, что вы! — смутился Риддл. — Я просто люблю гонки на фестралах, не пропустил ни одну за последние пятнадцать лет.

— Квиддич слишком плебейский для вас?

— А вы догадливая, мисс. Не нахожу привлекательным оседлание палки.

— Обычно, когда люди говорят о фестралах, они прибавляют трагичный рассказ, как начали их видеть.

— Пожалуй, — неуверенно согласился Том, пожав плечами, услышал недовольное шиканье из-за холста и вновь замер как статуя. — Разве вы хотите ронять слёзы на мой эротический портрет?

— Может, так он станет более эротичным? — игриво предположила художница.

— Не думаю, что это в моих интересах, — дразняще вернул натурщик.

На одну нескончаемую минуту воцарилось безмолвие. Стали различимы прыжки птиц по черепице и шум водопроводной трубы. Изо всех мыслительных сил, которые оставались в кружащейся от Феликс Фелицис голове, Том выдумывал, чем продолжить разговор: похвалить квартиру, обсудить планы, завести беседу о треклятом влиянии поворота головы в портрете…

Но неожиданно Нагини взяла на себя это бремя:

— А почему вы вообще согласились? Почему вернулись?

— Теперь вы этому не рады?

— А вы хотите признание, что рада?

Удовлетворившись косвенным саморазоблачением, неожиданно Риддл осознал, что и сам не помнит «почему он вообще согласился». Снитч потерянной мысли летал поблизости, но задолго до Феликс Фелицис, Дырявого котла и непредвиденного побега. Том вновь перевёл взгляд на загорелые икры и лодыжки, виднеющиеся ниже холста, но дело было не в Нагини… Точнее, не совсем в ней. Он уставился в темноту коридора и заметил извивающуюся на картине змею.

— Мисс, я должен признаться, — голос Риддла прозвучал низко и вкрадчиво, но серьёзно.

— Слушаю вас, — Найя отодвинула мольберт, и Том увидел её враз побледневшее лицо.

— Я умею разговаривать со змеями. Тогда в огороде я соврал, потому что с опредёленного времени род Гонтов скрывает эту способность, но, я чувствую, вы относитесь к змеям без предубеждений, потому мне хотелось раскрыться вам.

— Постойте, профессор Риддл, — залилась нервным смехом Нагини, — вы сейчас лжёте, что змееуст, пытаясь меня впечатлить?

— Я могу наколдовать змею и побеседовать с ней, если вам кажется, что моё признание — шутка.

— Не надо, — решительным жестом она остановила Риддла, потянувшегося к волшебной палочке. — «Сса-на’иш тшха’алл-кхсс» — что я сказала?

— Назвали меня слепым дождевым червём? — обомлел трижды поражённый Том. — Кто вас научил этому непотребству?

— У нас в Китае змеи так ругались, особенно если тыкать в них палкой или схватить и не отпускать.

По спине пробежали мурашки, но не от холода — от волны жара, подкатившей к вискам:

— Вы тоже говорите на змеином? Почему раньше не сказали?

— Во-первых, вы тоже не говорили; во-вторых, не спрашивали; в-третьих, солгали, что напрочь отбило желание беседовать с вами о змеях. Честно говоря, вы меня тогда серьёзно разочаровали. Я подумала: «И откуда в нём столько спеси с горочкой, если он с ужом поздороваться не в состоянии?». Но сейчас вы меня приятно удивили. Рисовать вас будет интереснее, — протараторив, Нагини облизала уголёк и вернулась к эскизу.

Воспользовавшись занятостью собеседницы, Том рассчитал, куда и как свернуть разговор:

— Вам известно, что я змееуст по линии Слизерина, теперь и вы приоткройте завесу тайны. Или, лучше сказать, отодвиньте ширму?

— У нас говорят «снять вуаль», — не поддалась на провокацию Нагини. — Я, как и вы, получила парселтанг в наследство, от которого с радостью бы отказалась, будь у меня возможность.

— Стыдитесь? — Риддл сжал корешок книги до хруста. — Мало чего в жизни мне отвратительно, как убеждение, что язык змей порочен и несёт беды.

— Почему тогда сами скрываетесь? — сделала ответный выпад Нагини, всё так же прячась за холстом.

— Я полагал себя единственным змееустом, не считая австралийских аборигенов и дравидийских шаманов. Мне и бороться было незачем, — ногти Тома впились в ладони, вызвав привычную с детства боль.

— Ладно, можете не сокрушаться, я вовсе не стесняюсь связи со змеями. Вам знакомы китайские магические традиции? — Риддл застыл, пытаясь припомнить, ведь читал, но в школе. Не дождавшись ответа, Нагини продолжила: — До революции великие роды волшебников жили при императорском дворе, как и остальные знатные семьи, а Клан Белой Змеи, мой клан, нёс обязанность хранить мудрость тысячелетий. Мы были летописцами, предсказателями, врачевателями… иногда шпионами. Лишь за одно умение понимать змей в древности нам поклонялись, как богам. 那吉倪⁽¹⁾, — Найя произнесла по слогам свою фамилию на китайском, — означает «благословенный с рождения».

— Зачем отказываться от такого наследия? — страстно увлечённый всем, что касается змей, Том, к своему удивлению, не заметил в себе ни отблеска зависти.

— Потому что оно отобрало у меня выбор судьбы, — из-за полотна послышался тяжёлый вздох и стук выпавшего из рук уголька. — Подобно тому, как европейские и американские волшебники почитают чистоту магической крови, наш клан сохранял концентрацию змеиной в роду. Оттого супруг и род деятельности предрекались задолго до рождения, и не просто в рамках факультета. Сколько живу здесь, а всё равно завидую вашей свободе.

— Вы порвали с семьёй, — догадался Том.

— Или они со мной, смотря с какой стороны посмотреть. Зато последние каникулы я проводила в Ильверморни, а не в Сан-Франциско. Терпеть не могу жару.

Том поднял палец и невербально послал прохладный бриз, отчего Нагини с раздражённым восхищением цокнула и покачала головой.

— Я тоже терпеть не могу жару и на старших курсах оставался в Хогвартсе. Но не из-за погоды.

— А потому, что вы полукровка? — обыденным тоном спросила Нагини, но Том вспыхнул.

— С чего вы это взяли?

— Я немало знакома с местными нравами, всё-таки выросла в Америке. В МАКУСА приняли закон, запрещающий браки между магами и не-магами, в Англии ещё нет, но, я чувствую, как эта мысль бродит среди волшебников.

— Ну, — кашлянув, Том прочистил горло, готовясь рассказать историю, которую раньше из его уст не слышал никто, — если бы закон был принят Министерством магии до моего рождения, мать всё равно его не нарушила бы. Я незаконнорождённый. Об отце знаю только имя, — слукавил он. На пятом курсе, научившись создавать порталы, Том посетил поместье Риддлов. Первый и последний визит окончился тем, что новоявленного внука и сына прогнали, когда выяснили, что он всё-таки унаследовал от матери магические силы. — Хотел бы я его забыть, но оно такое же, как у меня.

Нагини гулко постучала пальцами по холсту:

— Если вы выросли с Гонтами, отчего фамилия неизвестного магловского папы?

— Потому что я полукровка, — с напускным цинизмом Том повторил предположение Нагини. — Но я оставался на каникулы в Хогвартсе из-за сумасшествия дедушки, а не его родовых принципов. Насколько мне известно, моя мать умерла при родах и отдала меня в приют, а дед Марволо нашёл, предоставил кров и знания. Правда, потом его увлечение огневиски окончательно стёрло остатки разума, и курса с третьего я не видел его в добром здравии. Обычно он запирался в своём кабинете и разговаривал с погибшими женой и детьми. Прямо-таки семейный сбор, который я, как и многие юноши, старался избегать. А потом он лёг на фамильное кладбище, перед этим умоляя меня похоронить его вместе с кольцом, а напоследок, когда коронер сторожил за дверью, сказал, что счастлив, потому что род Гонтов остался чистокровным до самого конца. Наверное, оттого долго я не скорбел. Благодаря его болезни и смерти, я больше времени проводил в любимом месте. В настоящем доме.

— Это вы сейчас о школе? — с язвительным неверием уточнила художница.

— Да, миледи, — Том понимающе улыбнулся, вспомнив тот же тон у своих студентов, которые спешили покинуть стены Хогвартса. — Потом я прошёл стажировку, стал профессором в двадцать два, а в тридцать два — директором.

— Вы весьма последовательны, — хмыкнула Нагини, и Риддл мгновенно распознал неприязнь, которую ученики испытывали к отличникам и заучкам, наверное, со времён основателей.

— Вам тоже не отказать в целеустремлённости, мисс. За мою десятилетнюю карьеру всего один студент сбежал из Хогвартса. Из-за проблем с законом, но потом мы уладили печальный инцидент, и бедолаге удалось получить аттестат.

— Нет, я ни за что не вернулась бы в школу, даже если бы меня на коленях умолял директор.

— Ваша слепая ненависть куда интереснее, чем моя приверженность.

— Я родилась первого сентября, — выпалила Нагини, словно Риддл лично был в этом виновен. — В мой день рождения все объедались в столовой, хвастались формой, новыми мётлами и учебниками. А обо мне никто не вспоминал: ни друзья, ни учителя, ни родители.

— Понимаю вас, как никто, — заверил Том.

— Правда? — выглянув из-за полотна, художница уставилась на натурщика, будто намеревалась считать оскорбительную насмешку по дрогнувшей мышце, по тени улыбки или секунде промедления.

— Я родился двадцать пятого декабря.

— О нет, нет, это ужасно! — воскликнула Нагини, едва услышав. — Я отмучилась, когда сбежала, а вам всю жизнь терпеть и никуда не деться...

— Не в моей привычке отмечать день рождения. Я полностью удовлетворён, что о нём никто не вспоминает, — не понимая причины горевания, Том уткнулся в открытую книгу и украдкой перевернул страницу.

— Грустный факт вы превратили в душераздирающий. Я не буду ронять слёзы на ваш эротический портрет, так и знайте, — взволнованно пообещала Нагини, будто и правда растрогалась.

— Может, так он станет ещё эротичнее? — наигранно подобострастно предложил Том и, не успев понять, что в его лоб запущен снаряд, машинальной реакцией на лету схватил кусок уголька. — Миледи, вы же китайская леди, не стройте из себя американку!

— Где тот сдержанный профессор-Том-Риддл-проглотивший-за-завтраком-корзину-лимонов-и-пытающийся-их-переварить? Вы отвлекаете и саботируете процесс написания портрета. Время к ужину, а у меня ни эскиза, ни наброска. И что-то в фартуке стало прохладно, — художница встала с табурета и накинула на плечи шаль.

«Образ просто незабываемый, как и вся она. Оказывается, к этому легко привыкнуть», — подумал Том, разглядывая Нагини, спускаясь от волос, волнистых после душа, до голых пяток, посеревших от угольной пыли, и его вновь накрыло обжигающей волной предвкушения. Всё-таки лежать обнажённым в мягких простынях, когда их не разделяет полотно холста, являлось изощрённой пыткой.

В голове всплывали откровения Генри Малфоя, какими горячими штучками оказывались эмансипированные женщины, но эта своенравная змейка превосходила их всех. Очаровательный скандал во плоти.

— А вы, как я вижу, не мёрзнете, — ехидно подметила Нагини, вытаскивая из-под Тома пуховое одеяло.

Вскочив, тот стиснул зубы и прикрыл низ живота книгой, но, пожалуй, не смог бы скрыть признак своей симпатии, даже будучи в пиджаке и брюках.

— Вы в Дырявый котёл? — из-за спины прозвучал вопрос, когда Риддл крался по тёмному коридору к своим вещам.

— Если вы всё ещё предлагаете мне ночлег, то, с вашего позволения, лягу на кушетке.

— На ужин ничего нет. Я схожу в кулинарию.

— В таком виде? — Том развернулся и преградил дорогу. — Прошу меня извинить, миледи, но я бы хотел знать, что это не в вашей привычке. Вы должны понимать, что внимание мужчин не всегда может быть приятным.

— Я поняла, почему иногда вы вызываете во мне такую злобу, что челюсть сводит и скрипит вот здесь, — Нагини указала пальцем место на щеке рядом с ухом. — Вы относитесь ко мне, как профессор к студентке.

Том хотел бы вспылить, но то ли руки сковывала необходимость держать книгу посередине тела, то ли остатки Феликс Фелицис плескались в крови, оттого он сухо признал:

— Школу из меня уже не вынуть. Добавьте это в список моих недостатков к узким запястьям и кривым плечам.

— Будете пирог с почками и грибами, жареную курицу или сэндвичи? — примирительно предложила Нагини. — Не стану обещать вам, что оденусь перед выходом, но я сделаю это, потому что мне холодно и я не сумасшедшая, как ваш дед.

Не придумав, как остроумно отреагировать на укол, Том продолжил шутку:

— Да, не хотелось бы, чтобы вас объединяла хотя бы одна черта, тем более столь неприглядная.

— Постелите себе, я скоро приду.

Спустя четверть часа она появилась с корзиной, накрытой полотенцем и увидела, что Том придвинул к кушетке кресло, соорудив из них постель:

— Мы можем разделить кровать напополам. Всё равно вы в ней валялись голым весь день, ничего нового моя спальня не увидит.

«Мисс ни на секунду не предполагает, что я не усну до рассвета, если мы ляжем вместе», — возмутился Риддл, к которому вместе с костюмом вернулись осторожность и здравомыслие.

Зелье удачи ослабевало, но глупости всё же рвались с языка:

— Благодарю, но нет. Уверен, мне и здесь удастся прекрасно выспаться.

Нагини кивнула, спрятав смешок за коротким кашлем, и села на пустую софу:

— У меня нет кухни, как вы заметили, поэтому гостиная — это и столовая, и кухня, и теперь ваша спальня. Вы выглядите как человек, которому можно доверить приготовление завтрака, а я буду ответственна за ужин.

Том опустился возле, почувствовав соблазнительный аромат горячей выпечки:

— Может, мы вызовем эльфа из Хогвартса? Или из моего поместья, ему, наверное, скучно в одиночестве.

— Нет, — беспрекословно отрезала Нагини, и Риддл не стал уточнять, что кроется за отказом, побоявшись нарваться на разговор о свободе и равенстве всех магических существ, но художница заметила тяжёлый взгляд, спрятанный за призмой любезности: — Вообще-то, вы мой помощник и слуга.

— Я натурщик.

— Для столь блестящего таланта разве будет трудом совмещать две простые обязанности? Тем более, вы искупаете свою вину. Вам это на пользу.

— Теперь вы разговариваете со мной так, будто я ваш студент.

— Значит, мы находим общий язык, — прошипела Найя на парселтанге, пихнула Тома локтём и отняла кусок пирога, за которым он потянулся.

— Ребячество, — фыркнул Риддл, хотя ещё пару недель назад не стал бы терпеть и минуты подобного поведения.

* * *

Ночью Том разглядывал незнакомый потолок, полосы лунного света, пробивающиеся сквозь шторы, ощущая, как кресло сдвигается, образуя под коленями дыру. Стоило бы приклеить его чарами, но от предсонных видений пятнистого фартука неотвратимо клонило в дремоту. А всё, что под ним, обещало занять целую ночь.

1) Значение иероглифов: 那 (Nà) — «тот», «тот самый» (указывает на особенность, избранность.吉 (Jí) — «счастье», «благоприятность».倪 (Ní) — «начало», «исток», «предел». Фонетическая разница связана с трудностью точной транслитерации фамилии на английский язык.

Вернуться к тексту

Ночью Том сложился на кушетке, как конверт с приглашением в Хогвартс, а наутро, пока несносная леди ещё спала, поспешил жульничать, а если выражаться в соответствии с директорским статусом — делегировать обязанности. Вызвал семейного домовика, приказал каждый день готовить завтрак к этому времени, а в свободное время собирать информацию про Клан Белой Змеи. Наколдовал огонь в камине, испачкал заварник, осыпал себя искрами очищающих чар, растрепал и пригладил тёмные кудри, как вчера сделала мисс. Взял поднос из рук домовика и обругал за нерасторопность. Старый эльф Глимз, воспитанный Марволо, воссиял, поклонился до пят и исчез.

«Как я и предполагал, нет ничего проще работы слуги», — Том небрежно выбил пять глухих ударов и, безответно прождав за дверью около минуты, вошёл внутрь и опустил поднос на свободный край кровати.

Окружённая чёрным дымом волос Нагини лежала на боку и, приподнявшись с подушки, пролепетала сонно:

— Профессор Риддл? Вы мне снились…

Сцепив руки за спиной, Том склонился над кроватью и, заботливо понизив голос, произнёс:

— Или вторгся в ваш сон, чтобы, наконец, разбудить.

— Или чтобы продолжить совершать непотребства. Час назад вы позировали мне обнажённым.

— Не час, а больше десяти.

— Не может быть! — она вскочила и перевернула бы поднос с чайным сервизом, если бы в последний момент Том не придержал его чарами.

— Вы не отличаете быль ото сна? — изумился очарованный Риддл.

— Я больше ничего не скажу. Вы входите без стука, я могла на вас напасть, — сев, Найя торопливо натягивала белый пеньюар, а Том, смирившись, отдавал внимание каждому дюйму исчезающей кожи.

— Ну, тогда бы состоялся единственный мой поединок, окончившийся проигрышем. И я постучал и подождал за дверью, как примерный слуга. Я в курсе, что должен делать, тридцать лет я успешно справлялся с хозяйской ролью.

Но мисс Нагини не шутила. Раскрасневшись, она захлопнула за собой дверь в ванную, после позавтракала на ходу, сердито затащила в спальню мольберт и впервые за полчаса пропыхтела связную речь:

— Почему вы до сих пор в одежде?

— Простите?.. — сложив подушки, как, по воспоминаниям, лежали они вчера, Том стянул сорочку, брюки и бельё, взял книгу, лёг на мягкие простыни и утонул в знакомом аромате жасмина.

— Всё не так, — прокомментировала художница, затачивая уголёк о наждачную бумагу. — Вчера вы были раскованны и собраны, редчайший дар для натурщика, а сегодня…

— Я предупреждал, что стоит нанять профессионала, особенно если в ваших запросах присутствует «редчайший дар», — перебил Том, лихорадочно прикидывая, сможет ли достать котёл Феликс Фелицис и пить ежедневно, ну, хотя бы недели две.

Без зелья и правда расслабиться не получалось: колени подгибались, бёдра сжимались, раскрытые ладони сами лезли за низ живота.

— Кажется, я догадываюсь, в чём дело! Вы не выспались. Я должна быть внимательнее, — тихо добавила Нагини, а после выдвинула требование. — Вы готовы спать со мной? Не в том смысле, — оговорилась она, увидев ошеломление Риддла. — Я имею в виду — на кровати. Мне нужен отдохнувший, готовый к работе натурщик.

— Но мисс… — попытался возразить Том, подозревающий, что рядом с Нагини не уснёт. Просто не захочет.

— Недосыпом вы портите мне материал.

— Я могу спать на полу.

— Чтобы вас продуло, и вы всё равно перелегли в кровать?

— Буду пить соплиотворотные пилюли каждый день.

— Том, ну как вас терпеть? — после безуспешных препираний воскликнула Нагини, кулаком стукнув по столику с красками. — Я ещё ни одного мужчину не уговаривала разделить со мной постель!

— Вы назвали меня «Том»?

— Назначьте мне дуэль за это, или что делают англичане после обыденных человеческих вещей, — огрызнулась она, унимая вздымающуюся грудь.

— Почему же? Называйте меня «Том», если вам так угодно.

Получив разрешение, Нагини недоверчиво свела брови, но оттаяла и мягко предупредила:

— За вечерним чаем я напою вас снотворным зельем, если будете сопротивляться.

— Звучит противозаконно, — задумался о перспективах Риддл. — Я вынужден согласиться, иначе поспособствую преступлению.

— Расслабьтесь, — с расчётливой вкрадчивостью произнесла она. — Я хочу вас нарисовать, и только. Представьте, словно меня здесь нет, вы в одиночестве и читаете книгу. Абстрагируйтесь. Только оставайтесь в позе и листайте невербально, договорились?

Не отводя внимательный немигающий взгляд, Том кивнул.

— И кое-чего ещё не хватает, сейчас верну.

С оглушившим Риддла шорохом белый пеньюар скользнул по бронзовой коже и упал возле ног художницы. Ногой она отодвинула его с прохода, задержавшись перед бирюзовыми глазами.

«Чёрт возьми!» — мысленно прошипел Том, чувствуя, как ниже пояса разворачивается ток горячей крови, и мучительно пытаясь сохранить непринуждённый вид. — «Пусть хоть дементор поцелует, но я не позволю крутить собой, словно палочкой в классе заклинаний. Чего она добивается? Обыденной физиологической реакции взрослого мужчины?».

— Прекрасно, Том, — удовлетворённая создавшейся композицией, Нагини вернулась за мольберт. — Ещё немного практики, и вы станете потрясающим натурщиком, а потом бросите свою скучную работу.

Вместо язвительного ответа, вертевшегося на языке, Риддл побежал взглядом по тропе напечатанных букв, не отступая от указаний — читать книгу и не замечать Нагини вовсе. На деле не получалось ни первое, ни второе, только видимость благодаря врождённому упрямству. Но и оно подвело, когда в тишине лондонской чердачной квартирки Том различил лакание.

Тонкое запястье высовывалось за край холста, опуская кисть в одно из бежевых пятен на палитре. Отчётливо различались перекаты влажного языка, однако самого действа Риддл не видел, только испачканные губы — свидетельство, что не померещилось.

Звуки возвращали к едва утихшим непристойным желаниям. Буквы перед глазами светлели, сливаясь с жёлтыми страницами. Участившееся дыхание вызывало щекотку под рёбрами, а невозможность подавить навязчивые мысли лишь разжигало нужду. Как в детской шутке, кочевавшей от второкурсников к новичкам: «Не думай о танцующих гномах!».

Пытка окончилась, когда солнце закатилось за соседние дома, забрав с собой закатные лучи. Мисс Нагини пробурчала «терпеть не могу рисовать при Люмос» и приостановила работу, а Том с головокружительным облегчением принялся застёгивать сорочку, словно возвращаясь в истинную кожу.

— Как всё перевернулось: теперь мы одеваемся к вечеру, — собираясь в кулинарию, подметила Нагини. — Как думаете, ночью нам стоит остаться в пижамах?

— Думаю, стоит, — сухо подтвердил Риддл, — для разнообразия.

— Знаете, что мне нравится в рождественских подарках больше всего? — обуваясь в прихожей, художница села на табурет и склонилась к застёжкам на туфельках.

Том просунул руки в подтяжки, поправил воротничок и ответил скучающе:

— Ни единого предположения, мисс.

— Разворачивать их, — коротко прощебетала она и выжидающе замерла с ехидной полуулыбкой.

Явно упустивший деталь очередного пазла, Риддл настолько вымотался, что позволил молчанию длиться до тех пор, пока Нагини не сдастся сама, но вдруг его осенило:

— Это я ваш рождественский подарок?

— Я такого не говорила, — она рассмеялась и торопливо накинула плащ. — Вы это додумали.

— Но на что-то же вы намекали?

Нагини открыла дверь, и её ответ звонким эхом разнёсся по пожарной лестнице:

— Лишь на то, что я люблю раскрывать тайны⁽¹⁾].

* * *

Задержавшись перед сном в ванной и там же надев пижаму, Том, застёгивая последнюю пуговицу, заметил полку, заставленную плоскими жестяными баночками, будто Нагини коллекционировала их, совсем как гоблины украденные вещи.

С любопытством взяв одну, он покрутил её в руках: ни этикетки, ни гравировки, ни печати. Под потёртой крышкой оказалась золотисто-коричневая мазь, плотная, точно расплавленный янтарь. Растёртая между пальцев жирная капля сразу же растаяла, и Том ощутил тот самый жасмин, как на простынях, но к сладкому цветочному запаху был примешан другой — орехово-горький. Однако точно различить ингредиенты не выходило, потому Том вернул баночку на место и, наконец, вышел.

Не стоило надеяться, что ради приличия Нагини сомкнёт глаза и отвернётся. Она явно ждала, но молчала. Ни слова не проронила, когда Риддл опустился на кровать, нащупал за спиной край одеяла и не лёг, нет, упал на левый бок. Затылок, шея, плечи, лопатки — всё в единой не сгибающейся прямой, а колени и стопы словно приклеились друг к другу.

Не оборачиваясь, Том натянул одеяло до ушей. Жасмин, снова он. То ли мазь, то ли крем, то ли пар от котла с Амортенцией.

Но долгий день испепелил остатки воли к размышлениям, потому Риддл, смирившись с отвратительным ночлегом и ситуацией, в которую сам себя загнал, забылся в профессорских планах и, уже погружаясь в сон, вдруг почувствовал тяжёлый толчок и удар ниже поясницы.

— Что вы творите? — Риддл метнул разъярённый взгляд. Художница развалилась посередине, оставив ему четверть кровати, а теперь спихивала и с неё. — Вы проверяете мою выдержку?

— А в чём она заключается? — с неподдельным любопытством поинтересовалась Нагини. — Вчера вы приняли решение позировать обнажённым, завоевали моё расположение, а сегодня закрылись спиной и сопите под одеялом. Я начинаю думать, что довела вас до слёз.

— Что за глупости! — буркнул Том.

— Тогда в чём дело? Своим дребезжащим напряжением вы мешаете мне настроиться на сон. А я, в отличие от вас, работала весь день, а не прохлаждалась в постели.

— Поверьте, я с удовольствием бы занялся чем-нибудь другим, более деятельным, — вскипев, Риддл откинулся на спину и плечом подвинул Нагини на её половину.

— Нет-нет, теперь уже поздно отказываться, — пробормотала она и, лёжа на животе, прижалась к вытянутой руке Тома мягким и прохладным бедром.

«Скандалистка! Кто ещё спать мешает!» — возмутился он, потеряв всякий сон.

Прошло то ли полчаса, то ли три, которые Том, не шелохнувшись, провёл с открытыми глазами. Художница не толкалась и бесед не заводила — не иначе уснула.

Затёкшая спина ныла. Поддавшись рефлексу, Риддл повернулся на правый бок, и его лицо оказалось прямо за затылком Нагини, в облаке дыма чёрных волос. «Почему она не собирает их на ночь?» — рассердившись, Том пригладил их и разобрал на локоны, чтобы они не наглели вслед за хозяйкой, отбирая спальную площадь.

Показались оголённые лопатки и плечи с кружевными бретельками. Наложив невербальное Силенцио на кровать, Том придвинулся. Ощутив, что можно сократить дистанцию ещё на пару дюймов, он сделал это и завис над изгибом шеи, наслаждаясь дурманящим ароматом жасмина.

Прильнуть к коже и провести носом до мочки. Оставить укус на плече, зубами стянуть бретельку.

Нет. Ни за что.

Он поднялся и сел, отвернув за собой край одеяла. Нагини всё ещё спала непробудным беспомощным сном. Покатая поясница переходила в маняще недоступное возвышение ягодиц, и мысли Риддла неслись от воспоминаний о загорелых стройных бёдрах к тому, как легко одним движением получилось бы сорвать одеяло и до пояса задрать пеньюар. Том хорошо помнил, что под ним. И словно это давало пропуск пойти дальше мечтаний.

Пальцы сжались на простыни. Другая рука опустилась на тот край, за Нагини. Том навис сверху и застыл.

Прильнуть к шее и провести носом до мочки. Накрыть собой, прижать к постели, а когда всё закончится, освободить память Нагини Забвением.

Риддл вычеркнул бы всего пару часов. Он уже вторгался в чужой разум и стирал воспоминания, а значит, получится и в этот раз. А если получится один раз, то тело художницы каждую ночь будет принадлежать Тому.

Рот приоткрылся. Глаза распахнулись в исступлении. Вырванный из фантазий, Том облизнул пересохшие губы и вернул затылок на подушку.

Ни за что на свете.

Нарочно обращаясь с Нагини, как с мешком жующей капусты, Риддл повернул её на бок и удержал за предплечье, чтобы та вновь не упала на живот. Однако категорически сдержаться не вышло: легко отыскав компромисс с совестью, Том обнял мисс сзади и невесомо провёл кончиками пальцев от подбородка до ключиц.

Если всё-таки проснётся, можно прикинуться лунатиком или стерпеть пощёчину — оно стоило того. Отчего-то прикосновения к её необычайно прохладной коже успокаивали Риддла, склоняя в сон.

Уже в полудрёме Том ощутил на плече зацепку, тонкий отходящий лоскуток из-за загара. «Парасоль⁽²⁾. Нужно подарить ей парасоль», — пронеслось в уме, прежде чем пальцы направились к ложбинке груди.

* * *

Утро возникло с покачивающимся бликом рассвета на распахнутом окне и домовиком, оттягивающим брючину.

— Милорд... — проскрипел Глимз, и Том, застигнутый в постели, в объятьях женщины, едва проснувшись схватил эльфа за шкирку, выскочил из спальни и, прежде чем закрыть за собой дверь, бросил взгляд на Нагини. Та спала.

— Разве я не просил тебя не показываться мисс на глаза?

— Нет, милорд.

— Значит, теперь ты знаешь. Завтрак готов?

— Как было велено, завтрак ждёт на кофейном столике.

— Что известно о Клане Белой Змеи?

— Милорд… — домовик побежал за хозяином, спешившем в гостиную, чтобы поскорее замести следы помощи.

— Выкладывай.

— Ничего. Абсолютно ничего. Я провёл сутки без сна, пытаясь найти хотя бы страничку, хотя бы обрывок, но все магические архивы в Китае сожгли. В тысяча девятьсот одиннадцатом году, когда произошла революция…

— Ты уже был в Китае? — уточнил невпечатлённый Риддл, набросив халат на пижамный костюм и подпоясовшись.

— Вернулся не более получаса назад ради завтрака, сэр.

— В любом случае продолжай искать. И во что бы то ни стало, мисс знать не должна, что ты здесь бываешь.

— Как изволите, хозяин.

И прежде чем Риддл успел сказать «иди», домовик растворился, и в комнату вошла Нагини:

— Мне послышалось или вы с кем-то разговаривали?

По подлокотнику Найя скатилась в ложбинку бархатного розового кресла и, оказавшись у подноса с едой, стащила круглую дольку апельсина.

— Я разрабатывал голос с утра — моя въевшаяся преподавательская привычка. Помогает перед многочасовыми лекциями.

— М-м-м, — приняв ответ без энтузиазма, Нагини выпила сок из оранжевой мякоти. — Сегодня я отлично выспалась, а вы?

Том вспомнил безуютное начало ночи, когда хозяйка квартиры выталкивала его и не давала уснуть, потом терзающее наваждение и свою маленькую слабость. Всё понравилось в разной степени, оттого, смутившись на мгновение, Риддл пробубнил под нос:

— И я неплохо, мисс.

— Кроме привычки болтать по утрам с самим собой, я заметила у вас ещё одну. Ночную, — налившиеся краской от глодания апельсина губы растянулись в хитрой улыбке.

Привычным жестом Том отбросил полы халата назад, точно фальды фрака, и сел напротив:

— Неужели я храпел? — поинтересовался он, прозрачно видя, куда Нагини клонит, но не желая поддаваться.

— Вы не выпускали меня из рук, — объявила Найя, наклонившись вперёд, и, резко став задумчивой, накрыла плечи ладонями. — А проснулась я от прохлады. Так я поняла, что вы ушли. И испугалась.

Медленное сердце. Тяжёлое, выкованное из чугуна сердце. И одно признание, кувалдой высекшее искру из груди.

«Что мне сказать?» — растерявшись, спросил себя Том. Со сбившимся от удара дыханием он ничего не мог поделать. И ответить ничего не мог.

Он оглядел Нагини, затравленно, как зверь, но боялся не её. И она застенчиво опустила лицо, спрятав взгляд, полный благодарности за молчание.

* * *

— Признайтесь, вы соблазняли студенток?

После дня работы над портретом Нагини, ожидавшая гостя в постели, продолжила лезть ему под кожу, как будто видеть его обнажённым весь день ей было недостаточно.

— Это серьёзное обвинение, мисс, — устало парировал Риддл, забираясь под одеяло.

— Сейчас времена свободных нравов. Вы можете мне признаться, я не стану осуждать.

— Кажется, вы запамятовали моё отношение к «свободным нравам».

Риддл, как и планировал, подвинулся к Нагини, а она многозначительным взглядом указала на скупые остатки дистанции.

— Поверьте, вы исключение, — заявил Том, не сказав ничего, кроме правды, и привлёк Найю к себе.

Она, словно по давнему обыкновению, опустила голову на его плечо, и Риддл видел, что Нагини не смыкает глаз, а внимательно разглядывает подбородок. Том провёл по нему свободной ладонью, проверяя, не отросла ли щетина, но, обнаружив, что как всегда гладко выбрит, выронил коротко:

— Что?

— Ничего, — отмахнулась Найя, но тут же вцепилась в край одеяла и накрыла им Риддла с головой.

Прежде чем он успел сорвать его с лица, Том, точно сквозь марлю, ощутил оставленный на губах поцелуй, а когда освободился, Нагини лежала, повернувшись к стене, и притворялась спящей. Риддл улыбнулся — криво, но искренно, и прижался к облаку чёрного дыма волос, к сладости жасмина и прохладной коже, оголённой на спине.

* * *

За пару недель Тому полюбилась квартирка без кухни, незаконно построенная на чердаке и недоступная маглам. Вместо двери те видели пожарный выход прямиком на крышу.

По сердцу пришлись три десятка волшебных картин, развешанных по стенам и к ним прислонённых. Они напоминали коридоры Хогвартса, разве что вместо знаменитых волшебников внутри холстов шевелились змеи, а змеи всегда нравились Риддлу куда больше людей.

Неплох оказался район, по которому Тому приходилось прогуливаться, создавая вид, словно он готовит завтраки сам, ведь Нагини теперь просыпалась вместе с ним — если точнее, в его объятиях — и не отступала ни на шаг.

Уже привычно гудели пароходы, идущие по Темзе, и на востоке в лучах рассвета блестели купола собора Святого Павла. О нём Нагини сказала, что маглы строят специальные замки, в которых просят о волшебной помощи. Поражённый Риддл, знающий, сколь сильно маглы презирают магию, не стал усугублять культурный шок. Хватало других забот.

Теперь большая часть дня проводилась в постели с книжкой в руке, и Том предался любимому занятию — жадному впитыванию новых знаний. Пусть не из сферы своих интересов, сперва всё же приходилось вникать и задавать вопросы Нагини. Та иногда шикала в ответ, выказывая просьбу не отвлекать, но чаще отвечала увлекательно и многословно.

И однажды, когда Риддл, вставая с кровати и застёгивая брюки, отвесил пару исправлений композиции, с библиотечной точностью ссылаясь на цитаты из недавно прочтённых книг, Найя выслушала, сморщила носик, молча наложила на рисунок чары невидимости и напомнила, что пора браться за швабру.

Последние дни швабра в руках Тома пребывала чаще волшебной палочки, и всё из-за Нагини. Она работала с краской, как стая обезумевших пикси: вымарывалась сама и обливала пол, каплями раскрашивая стены. Убирать совершённое непотребство лежало на плечах Тома-слуги, после того как Том-натурщик возвращался в одежду. Чистящими чарами строптивая хозяйка пользоваться запретила. Риддл, чувствуя себя наказанным третьекурсником, негромко шептал заклинания под тряпку, и пятна таинственным образом растворялись под ней.

— Я превратился в домового эльфа? — застенал Том, когда обнаружил новую разноцветную лужу, только выйдя из ванной.

Нагини накрыло ночным вдохновением. Всего на пять минут. Но ей хватило и этого.

Словно услышав удачную остроту, она прыснула от смеха и поправила:

— В моего домового эльфа.

— Как и всем домовикам, мне ужасно не повезло с хозяевами!

— Вы так считаете?

— Конечно, — продолжил сокрушаться Риддл, с грохотом вытащив жестяное ведро из-под чугунной ванны, — остальным хотя бы разрешено использовать магию.

— Ну-у-у… будь по-вашему, — сжалилась Нагини.

С тех пор пребывание в квартирке на чердаке походило на затянувшийся дневной сон. Как когда в одиноком поместье Гонтов, на скучных каникулах, скрывшись от полуденной жары за плотными шторами, Том дремал и не мог проснуться, ведь сновидение полнилось приключениями, которыми он грезил наяву.

Вымышленный летний мирок Тома-музы соединял с реальностью исключительно Глимз. Каждый день эльф приносил завтрак и докладывал о поисках. Он рассказывал об иероглифах, выбитых на камнях в старинных храмах Клана Белой Змеи, что «Нагини» в Китае названы деревушки и улицы, но о родословной или семье Найи — ничего.

Магическая верхушка, как и остальные аристократы, бежали из страны, но уничтожили любые следы своего существования на родине, и скрывались так умело, что Глимз, разыскивая их, порой боялся, что будет найден первым и убит за проявленное любопытство.

— Меня это не удовлетворяет, — процедил Риддл, но рисковать родовым домовиком не стал.

Нагини тоже не торопилась утолять интерес своего гостя. Из-за разговоров о Китае она становилась раздражительной и молчаливой, и Том, не желая видеть её в таком настроении, отступился.

Ни дня не проходило без мысли вновь воспользоваться Феликс Фелицис, но судя по тому, что Ежедневный пророк трубил об истреблении оккамиев, даже директору Хогвартса пришлось бы потрудиться, чтобы раздобыть один флакон, а Нагини вряд ли обрадовалась бы отлучке.

Впрочем, Риддл сам не хотел покидать чердачную квартирку. Как уйти, когда насквозь пропитался наивным и развратным ароматом жасмина? Когда длинные руки цвета бронзы, дикие и гибкие, точно бронза, ночью оплетают с силой двух змей? Когда каряя точка на левой стороне носа будит желание стереть губами это будто бы нечаянно нарисованное пятнышко?

«Найя», — в мыслях оговаривался Том, а вслух неизменно называл «мисс».

Найя. Найя Нагини. Женщина, которой удалось невозможное — вытеснить из головы Риддла науку, политику и даже Хогвартс.

1) Riddle (англ.) — загадка, тайна, ребус.

Вернуться к тексту

2) Зонт, предназначенный для защиты от солнца.

Вернуться к тексту

Август клонился к середине. Предчувствуя осень, жара накалилась до чудовищного пика, и даже прохладные утренние туманы превратились в липкое марево.

Написание портрета подошло к последнему этапу, потому Риддл, освобождённый от позирования, засел за директорские дела: редактировал учебный план и отвечал на накопившуюся корреспонденцию.

Из душной спальни на солнечной стороне они переместились в гостиную. Нагини почти не отлучалась от мольберта и причитала, не замечая, как повторяется: «Что-то не так, но я не знаю что. Что-то не так, но я не знаю что». То шёпотом, то бессильными возгласами, и Риддл неизменно поднимал голову, отвлекаясь от собственных записей, выведенных каллиграфическим почерком.

— Вы же до этого преподавали Защиту от Тёмных искусств? — спросила томившаяся от безделья художница, за целый день ни разу не прикоснувшаяся кисточкой к полотну.

— «До этого»? Полагаете, что я нашёл на своё место нового преподавателя? — обмакнув кончик пера в чернильницу, Том постучал по стеклянному краю.

— А разве нет?

— Я уверен, у меня выйдет совмещать должности — они нравятся мне обе.

— Вы настолько деятельны, профессор, словно вами движут злые силы, — Найя перешла к прямой провокации, но Том, как профессор с опытом, пресёк попытку отвлечь и заболтать.

— Мисс, просто я знаю чего хочу, и зачем это делаю. Поэтому я занят новым планом, а вас, кажется, ждёт портрет. Он соскучился по вашим рукам, — с елейной галантностью произнёс Риддл и невозмутимо вернулся к поправкам.

Вместо ответа Нагини фыркнула, точно норовистая фестралка, и удалилась в спальню.

В редкие моменты уединения Найя обычно подолгу принимала ванну и столько же растирала по коже жасминовый крем, но сейчас не было слышно ни плеска воды, ни журчания в трубах. И вообще ни единого звука. «Не могла же она трансгрессировать!» — встревожился Том, знающий, что Нагини не сдала экзамен и не получила разрешение. — «Уснула посреди дня, как ребёнок? Или как ребёнок дуется на меня, закрывшись в своей комнате?».

Вооружившись оправданием, что ему нужно в ванную, Том отворил незапертую дверь, вошёл и застал художницу хлюпающей носом, прислонившейся лбом к потрескавшейся штукатурке.

Едва не поддавшись желанию приблизиться и утешить в объятиях, Риддл сдержанно кашлянул, объявив о своём присутствии, и когда Найя разомкнула покрасневшие веки, спросил:

— Мисс, что вас расстроило?

Она попятилась и безвольно уронила себя на постель:

— Кажется, я разучилась рисовать.

— Разве это возможно? — Риддл сел рядом. Ощутив, что Нагини обвила его руку и прижалась, он склонился навстречу.

— Я доказательство, — мисс ладонью смахнула слезинки, но они продолжили капать. — Краски не ложатся. Портрет испорчен.

— Ну-ну, — он пригладил её шелковистые волосы, заворожённый возможностью прикоснуться к ним вне постели. — Наверняка, его ещё можно исправить. Пока вы живы, ваш талант тоже.

— Теперь-то, когда я разучилась рисовать, вы признали мой талант? — в сердцах упрекнула Нагини.

— Вы горите своим делом, я всегда это ценил, — Том подал невербально притянутый носовой платок. — Где та мисс, которая плюёт на правила, рисует шедевры и берёт замки силой очарования? В слезах я вас не узнаю.

— Я безнадёжна — плачу или нет, — последовал скорбный ответ, однако платок она взяла.

— Исходя из преподавательского опыта, скажу: существуют безнадёжные случаи, это так, но можно получить «Выше ожидаемого», если постараться, а если опустить руки, то кроме «Тролля» ничего не выйдет.

— Я привыкла к «Превосходно», — вновь хныкнула минуту назад успокоившаяся мисс.

— Неужели вы настолько зависимы от блестящего впечатления и считаете, что должны его создавать?

— Дело не в чужих оценках, а в собственных высоких стандартах.

— Найя, — обратился по имени Риддл, нервно сглотнул, заметив свою неосторожность, и продолжил сурово, — не драматизируйте. Не дописать тайный портрет — не самое страшное в жизни. Можно его уничтожить и забыть, обещаю, я никому не расскажу о вашей неудаче — это не в моих интересах.

— Вы, наверное, больше всего хотели бы именно этого, — заметила Нагини невесело, — но я обязана его завершить, раз взялась.

— Если обязаны, проявите упорство, — потребовал Риддл, как от ученицы, но когда Найя ослабила объятие и отдалилась, сразу же смягчил тон. — Что я могу сделать, чтобы вы прекратили потоп?

— Принесите мне валлийского кролика… — скромно попросила Найя, наверняка догадывающаяся, что сейчас Том ни в чём не откажет.

— Мне собраться на охоту? — уточнил он с сомнением, но уже планируя, в какой лес трансгрессирует.

— О, это не зверь. Так называется тост с расплавленным сыром на лепёшке. Его продают по ту сторону Темзы.

* * *

Том обменял галеоны на россыпь магловских денег — полусоверенов, шиллингов, пенсов — и покорно отправился по заказу Нагини.

Словно маглорождённый, впервые свернувший на Лютный, Риддл, отошедший от знакомого района, оглядывался по сторонам и сжимал палочку, спрятанную в рукаве пиджака. Разумеется, маглы Тома не страшили, но отчего-то казалось, что они в своём мире различают волшебников так же ясно, как волшебник моментально раскусил бы магла, случайно зашедшего в Дырявый котёл. Конфундус и Забвение рвались с языка, когда прохожие задерживали на Риддле взгляд.

Увидев искомый трёхэтажный дом с облупившейся краской, Том вошёл в кафе, зажатое между борделем и книжной лавкой. За скрипучей дверью его встретили тёмные стены, закопчённые дымом свечей, липкий пол и надпись на стене «мы все умрём молодыми».

«Какая вонючая и грязная дыра!» — поразился Риддл, вспоминая мечтательные заверения Нагини, что «там просто стоит побывать, так и не расскажешь», прежде чем она пустилась в монолог о золотистом расплавленном сыре на идеально хрустящей корочке.

Получив просьбу завернуть с собой, бармен вульгарно хмыкнул, точно из жалости снизошёл до заказа. Спустя пять минут он вынес свёрток и отдал со словами:

— Ради вас потратил остаток газет. Надеюсь, вы успеете добраться до дома, прежде чем сыр застынет, иначе это будет уже не кролик. Если настаиваете — держите, но не говорите, что я не предупреждал.

Сдержанно кивнув, Том оставил на краю барной стойки полсоверена.

Бармен, однако, плату не принял, а вцепился в лямки фартука:

— Извините, сэр, такую сумму я не разменяю.

Риддл равнодушно махнул рукой:

— Оставьте сдачу себе, я тороплюсь. Меня ждёт леди, готовая поцеловать дементора за горячего валлийского кролика.

Бармен мгновенно спрятал монету в нагрудном кармане, вытащил из-под барной стойки бутылку с потёртой этикеткой и, всучив Риддлу в руки, хитро подмигнул:

— Дама оценит, поверьте, сэр, и вы точно обойдёте мистера Дементора, кем бы он ни был.

Коротко поблагодарив за презент, Том покинул кафе, с досадой заметив, что успел пропитаться зловониями маглов. «Интересно, эти запахи считаются у них аппетитными?» — из чисто исследовательского любопытства задумался он, выискивая укромное место, откуда можно было бы трансгрессировать на лестницу, ведущую к чердачной квартирке.

* * *

Когда Том бесшумно отворил дверь, из гостиной доносились звуки лёгкого джаза. Но застать врасплох Нагини не вышло — она с молниеносностью приведения возникла в коридоре.

— Сыр? Кролик? Кролик!

— Мисс, у вас нюх, как у бродячей кошки.

Сверкнув довольным взглядом, Найя забрала свёрток из рук.

Следуя за ней, Риддл услышал шорох бумаги:

— Вы же не станете есть на ходу?

— Не обещаю, но постараюсь, и только потому, что вы взяли Серое вино.

— Серое вино?

— Его не продадут кому попало. Неужели вы назвали моё имя?

— Нет, мне просто так его дали. Без оплаты.

— Вы использовали Конфундус? — почти рассмеялась Найя, с ногами забравшись в любимое розовое кресло. — Акцио, фужеры!

Издав хрустальный звон, они опустились на кофейный столик. Том поставил вино возле них, и Нагини щёлкнула по горлышку. Пробка вылетела вместе со столпом серебряных искр.

— Пусть подышит, — от предвкушения Найя глубоко вздохнула, передав ещё горячую лепёшку в руки Тома — Ваш кролик.

— Благодарю, мисс.

Том сделал пробный укус и поморщился.

— Как вам? — бесстрашно поинтересовалась Нагини, уже успевшая проглотить первый кусок.

— Это в… — восторженно начал Риддл, но успел взять себя в руки. — …Весьма недурно, — однако после второго укуса сдался. — Мне необходимо добавить это в хогвартское меню.

— Полегче, там есть бренди!

— Бренди в сырном тосте?

— А вы думали, почему так вкусно? — Нагини наполнила фужеры и один подвинула к Тому. — Но с Серым вином будет просто несравненно.

С сомнением Риддл оценил мутно-розовую жидкость и осадок, образовавшийся на дне. Не пожелав портить вечер, Том подавил желание задать вопрос, не оттого ли оно называется «серым» и, понадеявшись, что Нагини не соврала, как и оказалась права с валлийским кроликом, отпил, поперхнулся, но всё же проглотил.

Кислое, как уксус, оно оставляло землистое послевкусие погреба, поражённого плесенью.

— Теперь вы поняли, почему я его люблю? — от наслаждения Найя прикрыла глаза, не заметив, что Том вернул фужер на стол.

Сдержав першащий кашель, Риддл проскрипел:

— Для меня это осталось загадкой.

— Сделайте ещё глоток, распробуйте как следует!

— Ну уж нет! — содрогнулся он, всё ещё ощущая терпкое жжение, но не на языке, а где-то возле солнечного сплетения.

— Вам ведь известно, Том, — необычайно ласково позвала по имени Найя, — что первое впечатление бывает обманчивым.

— Объясните, чем оно может понравиться? Может, тогда у меня появится причина дать второй шанс.

— Оно на вкус, как приключение… — мечтательно протянула Нагини.

— Лучше и не скажешь, — не удержался и съязвил Том. — Надеюсь, оно называется «серым» без намёка на скорое отравление?

Не дожевав, Найя поспешила опровергнуть озвученную теорию:

— Нет, нет! Просто вино контрабандное. Его привозят цыгане на лодках.

— Вы себе не изменяете, — пробрюзжал Том.

— Я и не хочу себе изменять, — наигранно обидевшись, парировала Нагини. — Будьте честны, из-за деда-пьяницы вы избегаете любых напитков крепче кофе.

— Восхитительно… — процедил Том, ошарашенный, что всего полбокала развязали мисс язык.

— Я догадалась? — засияла Найя, отхлебнув щедрый глоток вина.

— В вас внезапно проснулся прорицательский дар? Так и быть, признаю, я не в восторге от пьянства: мне тошно наблюдать за теми, кто теряет контроль. И если вы желаете провести вечер с Серым вином, то ночь я проведу в гостиной.

— Постойте, — Нагини примирительно рассмеялась, переводя накал в шутку. — Вы сами его принесли, я просила только о кролике.

Но Риддл рассердился сильнее прежнего, вспомнив злачную дыру, которую посещал сегодня, и стал хмур, точно грозовая туча:

— А раньше вы ходили за ним сама? Одна?

Найя настороженно прищурилась:

— Можно сказать и так, но я завела там немало друзей. Бармену Марселю, например, как-то раз я помогла утащить два ящика ворованных апельсинов.

— Чем вы только не занимались, правда? — Том натянул колючую улыбку.

— Разное бывало, — неуютно поёжившись, Нагини набросила шаль на пеньюар. — Вас чем-то смущает моё прошлое?

— Смущает, мисс? Я о нём почти ничего не знаю.

— Если бы вы спросили прямо, я бы ответила.

— Тогда расскажите не магловские приключения, а о вашей семье, о Клане Белой Змеи.

— Вы хотите узнать что-то определённое? — осторожно уточнила Найя.

Том выпалил первое, что не давало ему покоя:

— Парселтанг передавался, как по линии Слизерина?

— Не совсем, — вновь увиливая, отозвалась Нагини. — На змеином разговаривали только некоторые женщины из рода. Считалось, что это редкий дар, и его достоин не каждый.

— Какую информацию о змеях вы ищете? — Том догадался задать такой вопрос, чтобы не оставить места раздражающей двусмысленности.

— Поверите вы или нет… — перестав сдерживаться, Найя вспыхнула и произнесла на парселтанге: — Искала кого-то, кто меня поймёт.

— Жалеете, что это я, а не какой-нибудь бармен Марсель? — прошипел в ответ Том.

— Да, — Найя выдержала жестокую паузу, — он менее ревнив, судя по тому, что коллекционирует замужних любовниц.

— Этот факт омерзителен, как Серое вино, — выпалил Риддл, покачал головой и, вернувшись к чопорному английскому, добавил. — И вы напрасно полагаете, что я мог ревновать. Всего-навсего проявил обеспокоенность.

— Если у вас закончились вопросы, я пойду в ванную. Жутко устала сегодня. А вы будьте в кровати к моему возвращению — это приказ.

Непринуждённо, точно они не рассорились, Найя убрала остатки ужина и исчезла за поворотом в коридор.

Том проводил её взглядом до арки и, оставшись в одиночестве, неожиданно для себя самого прошептал:

— Да, миледи.

* * *

Риддл терпеть не мог лондонскую суету. Духоту большого города. Маглов. Дыру, в которой продавали сырный тост с длинным нелепым названием, присущим богемным выскочкам.

И хуже того — приходилось мириться с нарастающей пульсацией в висках, когда на глаза попадался бармен Марсель, этот пройдоха и мелкий вор.

Но ради мисс Том теперь каждое утро отправлялся за вкуснейшим валлийским кроликом.

— Сбежавший русский граф!

— Какой же русский? Ты вслушайся в акцент — это нувориш из Глазго!

Шептались о Риддле завсегдатаи, когда он оставлял на барной стойке полсоверена и, надменно дёрнув подбородком вместо поклона, покидал кафе.

Горячим расплавленным сыром Риддл поддерживал в Нагини волю к творчеству и, откровенно, пошёл бы и не на такое. Причина тому — отправленное накануне письмо в Хогвартс с новым учебным планом. Оставалось получить согласие всех профессоров, или хотя бы подавляющего большинства, и дождаться собранных подписей. В такой напряжённый момент Том не мог лишиться главного кандидата на место профессора «Изящных волшебных искусств». Кандидата, ради которого и затевалось новшество.

Пусть Найя не плакала больше, но явно рисовала через силу. Риддл, не разбирающийся в душевных тонкостях творцов, прояснить причину меланхолии не сумел и вскоре заметил, что сам переживает бессилие. Лишь оттого, что не способен помочь.

По выученной дороге он вновь сходил за валлийским кроликом, но на обратном пути трансгрессировать в подворотне не вышло — мешали столпившиеся клиенты борделя. В поисках нового укромного угла Том побродил по кварталу и, войдя в кирпичную щель между домами, оказался у крыльца цветочной лавки.

— Доброе утро, сэр! Все цветы привезли сегодня! Что пожелаете? Презент для дамы? Бутоньерку на праздник?

Содрогнувшись внутри, как каждый раз, когда к нему обращался магл, Том готов был отрезать сухо «ничего не надо», но перед отказом вдохнул глубоко и, ощутив луговой аромат росы, бросил оценивающий взгляд на букеты и вёдра с цветами.

— У вас есть драконьи зевки?

— Драконьи?..

— Зевки. Алые, крупные, пахнут дымом.

— Прошу прощения, сэр, но я даже не слышал о таких.

Том удивлённо хмыкнул, но попытался вспомнить другие цветы, которые когда-то нравились ему в садах родового поместья.

— Тогда соберите букет зеркальных тюльпанов.

— Зеркальных тюльпанов у нас, к сожалению, нет, но вот розовые камелии, лепестки у них нежные, точно шёлк, есть красные розы, классический выбор, а ещё, сэр, редчайший гибрид из Голландии, такого вы точно нигде не видали — сиреневые гладиолусы с кремовыми прожилками.

— А которые горят в темноте?

— Э-э-э, цветы?

— Да. У парадного входа моего поместья росли какие-то цветы, они симпатично светились по ночам, но я не могу припомнить название.

— Видимо, мои поставщики надёжно скрывают этот сорт, но светящихся цветов у меня нет, — продавец нервно хохотнул. — Только ароматные, свежие и стойкие.

— А есть хотя бы те, которые хихикают или мурлычут, если их погладить? — не унимался Риддл, рассчитывающий во что бы то ни стало преподнести особенный подарок.

Напряжённо пытаясь сохранить вежливость, торговец пропыхтел:

— Сожалею, сэр, но таких тоже нет.

— Жасмин?

— Уже отцвёл, пик его приходится на май…

— Раз я потратил время, соберите хоть что-нибудь, — нетерпеливо бросил Риддл. — Что-то, что не стыдно вручить весьма интересной мисс. Она американка и к тому же известная художница. Много где бывала, знает жизнь, но несколько впечатлительна… В силу возраста.

От заказа цветочник оживился, тут же принявшись лебезить:

— Сэр, позвольте узнать, букет предназначен для важного случая? Или вы желаете передать послание?

— Послание?

В мыслях вспыхнул образ Нагини: с недавних пор молчаливой и трогательно рассеянной, сидевшей за холстом, словно осуждённая перед эшафотом. Во многом стоило бы ей признаться, а ещё больше хотелось, чтобы она поняла всё без слов.

— Цветы крайне красноречивы, сэр. Если леди вам небезразлична, стоит быть точным в выражении чувств. Так что вы испытываете?

«Что я чувствую?» — озадачился Том. Какой нелепый вопрос! Впервые в жизни его задали Риддлу.

Спустя минуту размышлений, он, наконец, произнёс:

— Заботу.

— Тогда белые лилии, сэр, символ чистоты намерений. Они идеально подойдут!

Получив благоухающий букет, Том отдал за него плату и подождал, когда торговец отвернётся, чтобы высчитать сдачу. В ту секунду он без промедлений трансгрессировал, надеясь, что если мисс понравятся белые лилии, она не расстроится из-за остывшего сыра.

— Вот это да, цветы! — Найя наколдовала чистую воду в пустом ведёрке для кистей, усадила в него пышный букет и, нырнув лицом в лепестки, жадно вдохнула. — А какой повод?

— Случайно наткнулся на лавку, — не соврал Риддл, бесхитростно дёрнув плечами. Разместившись за кофейным столиком возле любимого места Нагини и закинув ногу на ногу, он кивнул на свёрток с тостом. — Мисс, ваш кролик.

— Благодарю. — Поджав под себя колени, она забралась в розовое бархатное кресло и между прочим сообщила, словно поделилась любопытным фактом из вчерашней газеты: — В Китае нечётное число белых лилий дарят на похороны.

Не успев дожевать, Том проглотил кусок застывшего сыра:

— Магл подсунул мне это. Так и знал, что им нельзя доверять! Стоило отправиться на Косую аллею…

— Простите, я не предполагала, что вас это заденет. Мы же в Англии. К чёрту Китай! Зря я о нём вспомнила. И вообще, мне нравятся белые лилии, будьте уверены, — она непроизвольно положила руку на подлокотник софы, туда, где покоилась ладонь Риддла, и мягко сжала его пальцы.

Словно не заметив этого, Том спросил на будущее:

— А какие цветы вы любите больше всего?

— Полевые, наверное… Луга в цветении весьма живописны. Жаль, что нечасто представляется возможность писать пейзажи.

— В Хогвартсе весьма живописная округа, — закинул удочку Риддл.

Неловко согласившись, Найя тяжело вздохнула:

— Я потратила столько времени, но тянуть с портретом больше нельзя. Наверное, я слишком серьёзно привязалась к образу в голове, допустила дилетантскую ошибку, но теперь я готова к предвиденному результату. Пожалуйста, поставьте пластинку, я буду работать без отдыха, чтобы поскорее закончить.

— Неужели к вам возвращаются силы? — Риддл удовлетворённо хмыкнул, повернув рукоятку завода. Из рупора граммофона раздалось ласковое звучание гитарных струн и задумчиво повторяющиеся строки: «Вера и любовь могут жить без надежды».

Не дождавшись ответа от сосредоточенной на работе Найи, Том потянулся к свитку, принесённому совой за время утренней отлучки. Сломав печать и развернув бумагу, Риддл пробежался по положению и строкам внизу: подпись, имя, подпись, имя, подпись, имя… Единогласное решение — внесение нового предмета и открытие должности профессора Изящных волшебных искусств.

— Найя, — Том уронил свиток на софу и поспешил к художнице, стоявшей к нему спиной.

Опустив одно колено на табурет, Нагини вглядывалась в полотно с расстояния дюйма:

— Что? Вы меня отвлекаете, — мусоля во рту кончик кисти, пробубнила она.

— У меня есть причина. Ну же, — увлёкшись, Риддл схватил её свободную ладонь и развернул вокруг оси под звук грянувших из граммофона духовых.

Глаза Найи лукаво прищурились в обескураженной улыбке:

— Отчего вы так веселы?

— Я добился желаемого, — произнёс Том негромко и склонился навстречу. Он коснулся левого крыла носа, накрыв поцелуем карее пятнышко, и, подняв подбородок Найи большим пальцем, настиг испачканные в красках губы.

— Не надо, горькие… — отвернувшись, Нагини ускользнула.

— Нет, сладкие, — выдохнул Риддл, изнемогая и пытаясь вернуть поцелуй себе.

— Том, остановитесь.

— Почему?

— Не хочу привыкнуть. Портрет почти окончен.

— К несчастью, я не могу надавить на вас и заставить остаться в Англии, потому что мы встретились, когда вы уже приобрели успех и богатство благодаря своему таланту, — не под стать словам вдохновенно объявил Том, удерживая взгляд и внимание Нагини. — Но я могу предложить вам почётную и увлекательную работу. Моё первое серьёзное достижение на директорском посту — я ввёл предмет «Изящные волшебные искусства». Если вы согласитесь, я прямо сейчас отправлю в Хогвартс сову с вашим назначением.

— О, Том! — воскликнула Нагини и упала бы, если бы Риддл не удержал её.

— Я как никогда серьёзен, Найя. Вам пойдёт быть учительницей, и вы даже полюбите Первое сентября. В этот день мы заведём традицию танцевать свинг, — Риддл мягко покачал её, пока она всецело пребывала в его объятиях. — Родители будут отправлять вам корзины подарков, а благодарные студенты таскать сладости и венки из полевых цветов.

— Вам носили? — вдруг спросила она, на мгновение отвлёкшись от волнений.

Том сдержанно рассмеялся:

— Нет, у меня другая роль — я требовательный и пугающий. А вы будете тёплой и озорной. Солнцем для них. Для всех нас.

— Я ведь не окончила школу. Это обязательно вскроется.

— Представьте лица преподавателей Ильверморни, когда они узнают, что стали вашими коллегами.

— Родители завалят вас письмами с требованиями меня уволить!

— Шутите? Любой, кто о вас слышал, останется в восторге, что их чадо учит гений живописи. А тех, кто о вас ещё не в курсе, я обязуюсь просветить, — Том положил ладонь на сердце.

— Но, кроме того, я — чистокровная.

— Если не считать меня и Рубеуса Хагрида, все нынешние преподаватели чистокровны, — осведомил Риддл. Сопротивляясь беспокойству порой чересчур эмоциональной мисс, Том споткнулся о неясное предчувствие и потерял уверенность: — Что-то не так?

— Да, я слишком чистокровная… — растерянно прошептала Нагини.

Как и в прошлые разы, когда она вдруг начинала разговаривать загадками, Тома захлестнуло раздражение:

— О чём вы?

— Помните, я говорила, что мой род на протяжении трёх тысячелетий сохранял змеиную кровь? Родоначальница клана Нагини — божественная змея, которая стала земной женщиной, потому что влюбилась в смертного, — Найя нахмурилась и прикусила губу.

— Безусловно, я хочу узнать предания вашей семьи, но, может, это подождёт, и прежде вы дадите ясный ответ?

— Это не шутка, Том, иначе я бы и под пытками не заикнулась об этом, — Нагини освободилась из объятий, опустилась на табурет и сжалась, руками обхватив голову. — От крови Бай Сучжэнь, божественной белой змеи, мой род получил особые магические силы и высокое место при дворе. И потому браки заключались только внутри клана. Но из-за этого рождались такие девочки, как я, и… — она шумно сглотнула, — как бы вам сказать… Мы возвращались к облику прародительницы. И из метаморфозы наших тел делали ритуальное шоу.

— Подождите, что вы имеете в виду? — напрягся Том, пытаясь осмыслить услышанное.

— Я родилась из-за кровосмешения! Мой род проклял меня ради статуса и власти! — воскликнула отчаявшаяся Нагини. — Пусть я выбралась из Китая и порвала с семьей, я всё равно превращусь в змею, Том! Превращусь, — повторила она, видя, что разум Риддла всё ещё глух. — Видите пустые холсты? На самом деле они исписаны. Моим уродством. Апарекиум, — она проговорила заклинание, разом сняв все чары невидимости.

Краски проявились на белых полотнах, точно те намокли с обратной стороны. Возникли руки, шеи, скулы, знакомые тонкие пальцы. Но кожа не бронзовая — серая. Лопающаяся и отслаивающаяся. «Линяющая», — вдруг подобрал слово Риддл. И измученные потухшие глаза.

— Мне было шестнадцать, а я даже учиться не могла. Писала автопортреты, ненавидела всех, думала, что со мной покончено. Но потом отыскался индийский шаман, который приготовил одну редкую мазь. Жасминовую, вы всё правильно поняли, — кивнула Нагини, увидев, что Том сам догадался. — Но и она перестаёт помогать. Не знаю, сколько ещё я протяну. Прежние наследницы белой змеи обращались в месяц после первой крови. Поэтому каждый день в своём теле — украденный у судьбы день. Я не должна была звать вас в Лондон. Если бы я только знала, что всё закончится так…

Том опустился на корточки и предплечьем опёрся на колени Нагини, заглянув под опущенные намокшие ресницы:

— Значит, вы отказываетесь от должности преподавателя?

— Да, — отозвалась она без раздумий.

— И в чём причина? — мягко поинтересовался Риддл, словно мог услышать что-то ещё. Что-то другое, что дало бы надежду.

— Вы верно меня не слышите? Моё существование скоро прервётся. Нам не стоит привязываться друг к другу, — она запрокинула голову, не позволив слезам пролиться, но закончила честно, — ещё сильнее.

— Без вас я в Хогвартс не вернусь, — отрезал Том, и его глаза яростно вспыхнули. Он вскочил и нервно обошёл софу, остановившись у камина. — Не после всего.

— Простите меня. Наверное, я сама вас обманула, — пробормотала Нагини, продолжая смотреть в потолок. — Со мной ничего не выйдет. Ни семьи, ни детей. Даже если бы я могла выносить ребёнка, я бы не стала передавать родовое проклятье.

— Мне не нужны дети: у меня их полно — целый замок, — до ломоты в запястьях Риддл вцепился в мягкую спинку дивана, как в последнюю возможность убедить Нагини поменять решение. — Только вы.

— Пока что вы говорите так. Пока не знаете, каково это — жить с проклятием в ожидании неминуемой участи. Если бы я не была собой, я бы согласилась, но я та, кто я есть, поэтому мне придётся уехать.

— Не лучшее время для подобного признания, но я имею представление, каково быть обречённым из-за своей сути, — заявил Том, оскорблённый обвинением в легкомысленности. — Василиск в Хогвартсе — не легенда. С основания замка он живёт в Тайной комнате и, чувствуя кровь Салазара, просыпается и подчиняется наследнику. А я ослепил Василиска. Из жалости.

— Ослепили? — ахнула Нагини.

— Своими руками. Его ядовитым клыком. Тысячелетнее чудовище скулило от обиды и боли, но ослушаться потомка Салазара не могло, — не моргая, Том широко распахнул глаза. Картина ослепления всё ещё стояла перед ними, как наяву. — Но так было лучше. Если бы Василиска нашли, а его искали, его бы убили мракоборцы. Помню, вы хотели услышать историю, как я начал видеть фестралов, мисс? — осведомился Риддл, словно на светском приёме подводил к развлекательной истории.

— Да, — будто не вправе отказаться, испуганно подтвердила Найя.

Том вскинул брови, скрестил руки на груди, и, мучительно подбирая начало рассказа, решил сознаться во всём:

— Из-за семейной тайны я считал себя не студентом, а истинным правителем замка и всех прилегающих земель. Каждому было известно, что я наследник Салазара, однако и то, что я — полукровка, потому на факультете я не пользовался уважением, каких бы академических успехов ни достигал. Тогда мне в голову пришла идея, как доказать, что в моих венах течёт кровь Слизерина. Пусть я и нарушил семейный кодекс, но всё-таки настоящим Гонтом я и не был. М-м-м, — Том довольно хмыкнул, вспомнив лица сражённых сокурсников. — Когда они воочию увидели мою власть над Василиском, то добровольно признали во мне лорда и принялись служить. Даже назвали себя «вальпургиевы рыцари». Пока дед упивался огневиски, я пьянел от власти. На пятом курсе мы после полуночи шастали по Запретному лесу. Василиск сопровождал нас: он выбирался из замка через Чёрное озеро. Громадный и гибкий, как водный дракон, он плыл по воде и зигзагами выползал на сушу. На моих спутниках лежали особые чары — они не могли смотреть на Василиска, как невозможно глядеть на полуденное солнце, но они слышали плеск воды и чувствовали, как каждая магическая тварь задерживала дыхание. Это означало: король леса вернулся. Поэтому мы беззаботно исследовали стоянки троллей, гнёзда дементоров, разворовывали пещеры арахнидов. Но однажды мы услышали человеческий крик, прежде чем этот кто-то успел превратиться в камень. Будучи всего лишь мальчишкой, мне пришлось пересилить себя, чтобы подойти ближе, и тогда я увидел сумку, набитую копытами единорогов. Вот из-за чего застывший труп оказался в глубинах Запретного леса. Он был браконьером. Все мы собрались вокруг него, кто-то, кажется, Лестрейндж, крикнул и засмеялся: «Идиот нашёл свою идиотскую смерть!». И мы расхохотались от восторга, искренне гордясь собой.

— Тогда почему вы ослепили Василиска? — потребовала ответ Найя.

— Обо всём по порядку, — увидев нескрываемое нетерпение, Том мягко улыбнулся, но, вернувшись к истории, мгновенно перестал быть весел. — Вход в Тайную комнату находится в одном из туалетов. Так его замаскировали мои предки и тогда же наложили отпугивающие чары. Даже эльфы там не прибирались. И вот однажды, когда я позвал Василиска, оказалось, что в туалете пряталась девочка. Миртл. «Плакса Миртл» её называли однокурсники. Кто бы мог подумать, что когтевранцы так жестоки? Ей поджигали постель, портили зелья, учебники, подставляли перед профессорами, а в тот вечер наслали преследующее заклятие, от которого она спряталась в нелюдимом туалете. Видимо, она выглянула из кабинки, когда услышала Василиска, и тогда же умерла. Признаюсь, мне было плевать на её несчастную жизнь, но это не значит, что я хотел убить её. Это ещё не всё, будьте терпеливы, — пресёк комментарий Риддл, увидев, что Найя хочет что-то сказать. — Из-за подозрительной смерти мракоборцы открыли следствие. Я и мои друзья, как чистокровные слизеринцы, стали первыми подозреваемыми. Тогда-то я и понял, что рыцари могут не только служить, но и предавать, — Том сжал кулаки, ходя кругами от арки к камину. — Они чуть не раскололись в первый же день допроса, вечером умоляли меня во всём признаться. Я не мог рисковать редчайшей жизнью Василиска из-за этих трусов. Мне помогло знание легилименции, которой я, слава Мерлину, увлёкся в начале курса. Как в библиотеке, в их умах я просмотрел все воспоминания, связанные с Василиском и нашими ночными приключениями, и стёр их.

Риддл замер, будто ошарашенный от собственных слов, но исповедь продолжила изливаться из его горла, как кровь из незаживающей раны. Её уже нельзя было остановить.

— Мракоборцы заподозрили неладное, но доказать ничего не сумели, и, в конце концов, им не позволили голословно обвинять наследников чистокровных семей. В душе я ликовал от их провала. А когда всё улеглось, подошло время моему краху: я спустился в Тайную комнату и ослепил Василиска. Его сила, яд, зубы не менее смертоносны — я не оставил его беззащитным. Но убивать взглядом… Он не выбирал рождаться таким. Он появился на свет из-за чужой воли, и все хотели его смерти, хотели знать, что Хогвартс избавлен от «проклятья Салазара». Я всё ещё считаю, что спас его, пусть он и не отвечал на мой зов шесть лет, скрывался от меня. Я даже думал, что он покинул замок вовсе. Но потом я услышал, как он прополз в стене моей спальни, и вскоре мы примирились. Меня не пугает твоя участь, — он бросился к Нагини, встал на колени и, безумно вытаращив глаза, пообещал. — Я найду лекарство. Если надо, я изобрету его.

Осторожно коснувшись его лица, она убрала тёмные локоны, упавшие на лоб:

— Лекарства нет, Том, это моя суть, как нельзя спасти Василиска от его смертельного взгляда. Когда я перестану быть человеком, я не… — её голос задрожал, а вслед и всё тело. — Не знаю, что будет.

Риддл обхватил трясущиеся бёдра, пытаясь унять, успокоить, принять на себя все её тяготы:

— Но разве не поэтому ты искала меня, Найя? — произнёс он громким, настойчивым шёпотом. — Не из страха, что после обращения будешь звать, но никто не ответит?

Плечи Нагини упали, и, вконец обессилев, она отчаянно разрыдалась. Слёзы посыпались на руки Тома, точно осколки хрусталя.

Затишье проявило мелодию граммофона: саксофоны продолжали задорно гудеть, струны дребезжать, клавиши прыгать. Риддл медленно поднялся, чтобы снять иглу с пластинки, и с каждым шагом, отдаляющим его от Нагини, убывали силы приблизиться вновь.

«Какое безумие!» — он опустил взгляд и прикрыл рот ладонью. — «Она умрёт. Нет, хуже, она потеряет себя. А я теряю её уже сейчас…».

Сунув непослушные руки в карманы, Том спокойным голосом подвёл итог:

— Теперь, когда я обо всём узнал, остаток твоих драгоценных дней я хочу провести с тобой. Точнее — не смогу провести без тебя.

Продравшись сквозь заикание и душащий плач, Нагини выкрикнула:

— Вы понятия не имеете, о чём говорите! Какой надеждой меня тешете! Это жестоко!

— Клянусь, я никогда тебя не оставлю, а если не сдержу слово, то сам обращусь в змею, — с решительной монотонностью настаивал Том. — Непреложный обет подтвердит мои намерения. Дай мне руку, — точно приказывая Василиску, прошипел он на Парселтанге.

— Вам нужно остыть, — Нагини поморщилась, безуспешно стирая следы слёз. — И мне тоже. Пожалуйста, отправляйтесь в Дырявый котёл! — взмолилась она. — Через пару дней я позову вас, когда портрет будет окончен.

Риддл замер, а после, обдумав предложение, неторопливо покивал:

— Хорошо, — он сдёрнул оставленный на подлокотнике пиджак, — сейчас я уйду. Но если ты обманываешь меня, чтобы вновь сбежать, я предупреждаю — я везде тебя найду. У меня есть связи в МАКУСА. В каждом министерстве.

— Я не сомневаюсь, — покорилась Нагини. — Но не из-за этого я не стану исчезать без следа. Мне правда хочется завершить ваш портрет, чтобы недели, потраченные мной, не были напрасны. Я вас провожу.

— Это ни к чему, — ответил через плечо Том. — Я знаю, где выход.

Она встала, но только для того, чтобы захлопнуть дверь.

На улице Риддл обнаружил пелену низких облаков, затянувшую небо. Злорадствуя над своей обречённостью, он усмехнулся и побрёл к Темзе. Потери, потери, сплошные потери. Может, из-за них душа так легка, что земля плывёт под ногами?

Издали грянул гром. Серо-синий горизонт растрескался молниями.

— Мистер, вам лучше уйти с берега! — крикнул юноша, придерживающий козырёк на бегу. — Разве вы не слышали, какую грозу обещали сегодня?

Однако вопреки предупреждению Том остался на набережной, наблюдая в одиночестве, как ленивые речные волны захлёстывает тревожная рябь.

«Я должен быть там, вдруг Найя сбежит», — убеждал себя Том, ранним утром отправляясь следить за выходом из тайной чердачной квартиркой.

«А вдруг я пропустил письмо? Глупо, нужно было остаться. Нужно проверить почту ещё раз. Нужно спросить у консьержа», — ежечасно терзаясь догадками, он трансгрессировал на Лютный, в гостиницу «У Морибанда», в которой, как беглый преступник, Том скрывался от всего мира.

А возвратившись за полночь в безликий серый номер, Риддл, не снимая промокшего плаща, бродил кругами и пытал себя единственным вопросом: «Зачем я здесь?».

Один раз в день, вечером, Том мог снова видеть Нагини. Она выходила в кулинарию, нервно оглядываясь, пока Риддл укрывался за чарами и углами извилистой улицы. Беспокойный лондонский ветер срывал аромат жасмина, чтобы на краткий миг подразнить им и вновь забрать себе. А Том ловил Найю во всём: в стуке туфель, в отражениях витрин, в её щебетании с детьми-попрошайками и блестящем влажном следе, оставленным узкой ладонью на лакированной древесине прилавка.

Их окружали те же дома, на востоке тот же собор Святого Павла подпирал шпилями нависшее тусклое небо, маглы гудели, стоял запах пережаренных каштанов и свежих газет. Но теперь посреди этих улиц Риддл не находил себе места, будто изгнанник, но пытался в них раствориться, точно призрак.

Еле как прошло два дня, а от Найи — ни вести. Потом прошло ещё два сдержанных, но нестерпимых.

На пятый Том остался в номере. Насильно себя запер. Закрыл шторы, потушил фонарь, лёг на спину в несвежую постель и лежал так до вечера, приготовившись к смерти той части себя, что не позволяла отступиться, впервые не доводить до конца и просто вернуться в Хогвартс. Если не уничтожить её до сентября, то она прожжёт Тома изнутри, доберётся до кожи и растворит оболочку благоразумия. Все увидят, каков он, вывернутый наизнанку и лишённый лица. И всё из-за какой-то женщины! Из-за какой женщины!

Некстати появившись в сумерках номера, родовой домовик прервал убийство:

— Милорд, госпожа уже час на другой стороне Темзы! Я подумал, вы захотите узнать об этом.

— Глимз! — крикнул Том, но замялся, не решившись послать эльфа прочь и отменить приказ следить за Нагини. Не сейчас. Наскоро накинув плащ поверх пижамы, он скомандовал: — Перенеси меня к ней.

И спустя мгновение магия выплюнула их в вонючие магловские задворки, к кафе, зажатому между шумным борделем и закрывшейся книжной лавкой.

— Она там? — спросил Том, кивнув на знакомую тяжёлую дверь с облупившейся краской.

Эльф исчез, но тут же возник на прежнем месте. Если бы Риддл моргнул, то и не заметил бы пропажи.

— Разговаривает с барменом. Допила вино.

— Прекрасно, — прорычал Риддл, борясь с подступившей тошнотой.

— Сейчас выйдет, милорд, — прошептал Глимз, и едва его скрипучий голос затих, как облупившаяся дверь распахнулась. На тусклый вечер пролился прямоугольный свет, а в нём длинная женская тень накинула на плечи шёлковую шаль.

Раздался смех, внезапный и звонкий, как задетый камертон:

— Я обязательно зайду ещё! Нет, я про тебя не забыла. И никогда не забываю. Правда-правда!

А после в тёмном закоулке, замощённом булыжником, быстро застучали каблуки.

— Ты иди за ней, — процедил Том, не отрывая лихорадочного взгляда от места, где стояла Нагини. — А я разберусь с ним.

Палочка сама появилась в руке, став продолжением ладони. Не заметив, как вошёл, Риддл уже стоял перед барной стойкой. Два слова, всего одна зелёная вспышка, и испуг навсегда застынет на бестолковом наглом лице.

— Сэр, что вам? — пролепетал побледневший Марсель, отшатнувшись к буфету за спиной.

Бокалы качнулись, издав перезвон, но не попадали, вернувшись к равновесию. В безмолвии, появившемся с Риддлом, было слышно, как один завсегдатай уронил фишку и пробормотал:

— Нувориш всё-таки разорился и спятил!

Другой ему ответил:

— А я знал, что так будет! Давай сюда два моих победных пенса!

— Сэр, что вы хотели? — повторил Марсель, взяв себя в руки, но ещё не отлипнув от шкафа.

Спрятав палочку за пояс пижамных брюк, Том растерянно провёл по растрёпанным волосам и щекам с отросшей щетиной:

— Серое вино. Всю бутылку. Пить буду здесь, — отчеканил он и опустился на барный стул.

— Проблемы в Глазго? Позвольте вас угостить — всё за наш счёт, — наливая вино трясущимися руками, бармен пытался быть услужливо обаятельным.

— Проблемы? О да-а-а, — жутко протянул Риддл, силясь разглядеть в глупой физиономии, что могло стать причиной трогательной преданности Найи и её беспечного веселья.

— Мы вам всегда рады, — с трудом произнёс бармен дрогнувшим голосом. — Благодаря вашей щедрости, сэр, я расквитался с долгами и желаю, чтобы все помнили, кто спас кафе от разорения. Позвольте узнать ваше имя…

— Я хочу забыть, как меня зовут, — вымороженным голосом ответил Том, и, тронув губами край опрокинутого бокала, ощутил, каким сейчас был бы на вкус поцелуй Нагини.

* * *

Утро тридцать первого августа наступило без ведома Тома, когда он, уставившись в дно пустого бокала, вдыхал запах солода. Успокаивающий и знакомый с детства, как тяга к разрушению. Язык отказывался ворочаться, и, потеряв возможность бормотать «повтори», Том упёрся в барную стойку локтями и на затылке сцепил руки в замок. Так меньше качало. И скрывалось лицо, что несло сразу два неоспоримых плюса: с недавних пор свет раздражал Риддла, как явление, и с тех же пор стали невыносимы люди. Бармен в мрачном пабе — вот единственный, кого он был готов терпеть с похмельного утра, когда Глимз доложил, что Найя сбежала.

Никто не выходил, однако квартира оказалась пуста. «Каминная сеть», — сразу догадался Том, трансгрессировал на лестницу и застал приоткрытую дверь, но не решился зайти внутрь. Это бессмысленно. Нагини всё равно была не там.

А Риддл, словно похороненный заживо, теперь не мог ни сбежать, ни спастись. В нём ожил давно позабытый зверь. Убаюкиваясь только от пинты огневиски, он неясно клокотал и острыми зубами изнутри глодал рёбра. И тогда Том тоже дремал. Дрейфовал между хриплыми песнями, скользкими разговорами, чёрным безвременьем, в которое проваливался неожиданно, и мыслями о Нагини. Он не мог вспомнить, мечтал или вспоминал о ней, просто замечал, что вдруг его согревало спокойствие. Это означало — приходила она. Навещала его, пусть и в мороке зыбкого разума.

Пытаясь догнать её хотя бы в мыслях, Риддл извинялся, умолял, приводил аргументы, спорил, в конце концов, отвергал с вызовом и поэтому пил. Чтобы заткнуть фонтан из лжи самому себе.

— Сэр, вам нездоровится? — поинтересовался неприлично сердобольный для этого места чудак, опустившийся рядом, и Риддл поднял на него взгляд, полный тошнотворной ненависти. — Чёрт побери, Том! Я тебя не узнал! Ты решил отпустить бороду, как у Мерлина?

— Генри? — обронил Риддл, хотя, без сомнений, понял, что перед ним двоюродный брат. Вид его идеально прилизанных светлых усиков заставил немного протрезветь. — Что ты здесь делаешь?

— Могу спросить тебя о том же! — не задумываясь, ответил он, и вдруг в голове Тома что-то шепнуло: «Допился. Теперь видишь то, чего нет». К счастью, Генри вполне правдоподобно объяснился: — Послали в командировку, а Дырявый котёл забит твоими студентами. Ты почему не с ними?

Прозвучал ожидаемый, но пока ещё слишком сложный вопрос, к которому Том не успел подготовиться, потому ляпнул:

— Я от них отдыхаю.

— Отдохнувшим не выглядишь, — Генри скептически хмыкнул и сочувствующе покачал головой. — Ты уже бывал в Серпан-а-корне?

— Это — что? — буркнул Риддл. Шок схлынул, и ему всё сложнее было притворяться достаточно трезвым для разговоров.

— Лучшее место в Англии, Том! Я слышал о нём на другой стороне океана, а ты ни разу, хоть и живёшь на той же улице?

Риддл попытался вспомнить, что он вообще знал об окружающем мире, и в эту секунду пустой ум не рождал ни единого воспоминания, тем более о забегаловках на Лютном.

— В общем, прелестнейшее заведение для холостяков. Я намерен туда отправиться этим вечером. Шоу по будням скромные, зато больше внимания к каждому клиенту. — Пробежавшись взглядом по Тому, точно оценивая масштаб взрыва от Бомбарды Максима, Малфой заключил: — И тебе тоже не помешает развеяться. Только ты хоть бороду сбрей, не то всех артисток распугаешь! Отправляйся в цирюльню. Нет, сначала лучше проспись!

То ли кивнув, то ли просто качнувшись, Том, после ночи за барной стойкой, с усилием поднялся и побрёл в свой номер, надеясь найти его с первого раза.

* * *

— Какие люди посвежели! — чересчур громко воскликнул Генри, встретив Риддла у крыльца кабаре.

Нахмурившись, Том оглянулся, но, как и следовало предполагать, не заметил никого знакомого, потому промолчал. Сейчас он мечтал отправиться внутрь и избавиться от мыслей, достигнув простой и приятной пустоты.

— И давно у тебя такая привычка? Начинаешь в июне и просыхаешь к первому сентября? Ну и ну, вот это каникулы у преподавателей! — виртуозно удерживаясь на грани между восторгом и насмешкой, Генри выбрал место прямо у сцены: один из круглых столиков, накрытых алыми бархатными скатертями. В середине уже горела свеча, а возле медного подсвечника стояли подстаканники и литая бронзовая пепельница.

Скупо покачав головой, Риддл опустился на соседний стул и потянул рукава. Новый костюм, купленный сегодня, жал в плечах. Или что-то в плечах, как пружина, сжималось само. Безуспешно высматривая официантку, Том кашлянул и ослабил галстук, испытывая неудобство и от нехватки бокала в руке.

— Знаешь, с утра ты был чертовски похож на своего старика Марволо! Не поверил бы, если бы не увидел собственными глазами, — не унимался Малфой.

— Да, мы в родстве, — сквозь зубы прошипел Риддл.

Но едкость Генри не заткнула. В его белёсых глазах ещё сильнее разгорелся раздражающий свет нескрываемого любопытства:

— В тебе явно что-то серьёзно поменялось, но я не могу понять что, — упёрся он, и Том вспомнил причитания Найи над холстом.

Как бы хотелось слушать сейчас именно их! Пусть только их днями напролёт! Вернуться в те недели, отринув прошлое и не зная будущего. Хотя, впрочем, Риддл и сейчас его не знал. Жить, как прежде, вряд ли получится, а быть без Нагини теперь невозможно. Особенно представляя, что где-то она смеётся и кокетничает, танцует с другими, пьёт вино, пишет чужие портреты и бежит, бежит ото всех, бежит без оглядки. Однако однажды судьба всё же настигнет её. А Том будет далеко. И не успеет.

К чёрту!

Разнесли аперитивы, и Том тут же залпом опрокинул бокал огневиски. Его было явно недостаточно.

На сцену взошла розовощёкая блондинка, одетая в платье с глубоким вырезом, демонстрирующим резинку чулка. Нарочно не торопясь, она стянула чёрные перчатки, обнажив мягкие предплечья молочного цвета, и бросила на сцену перед собой. Атлас мгновенно разросся и превратился в рояль. Сев за него, певица ударила по клавишам и замяукала в тон:

Визенгамот признал её виновной,Ведь красота её преступна — это факт.Спасёт её мужчина настоящий,Богатенький и щедрый холостяк.Она очаровательно мила,Она сведёт тебя с ума, о, да…

Отравленный невыносимой скукой, Риддл осушил ещё один бокал, пока Малфой продолжал рассуждать вслух:

— Когда мы разговаривали в последний раз, ты был тем же безупречным, застёгнутым на все пуговицы Томом, каким я знал тебя всегда. Так что же изменилось? Ты лишился директорского поста?

— Пока нет, — попытался сострить Риддл, но почему-то сказал правду, отчего стало гадко. Он позвал официантку и попросил оставить бутылку на столе.

— Значит, женщина! — от удовольствия Генри хлопнул в ладоши. — Ну как же я сразу не догадался! И кто она? Брюнетка Белла? Блондинка Цисси?

Том поморщился, но не от горечи огневиски:

— Ни одна из них.

— Какая-то рыжая мадемуазель? — Генри прыснул со смеху. — Если твоё сердце украла Уизли, я должен узнать об этом первый!

— Уизли? Никогда в жизни! Ты… — Том сглотнул, — не знаком с этой особой.

— Странно, — Генри вскинул бесцветные брови. — По долгу службы я встречался с чистокровными родами на всех континентах. Дама твоего сердца из маглов? — с вкрадчивой пронырливостью предположил он.

— Я не интересовался её происхождением, — доврав неубедительную ложь, Риддл уставился на блондинку, которая, казалось, вдруг помутилась в рассудке.

Сев на клавиши, она ёрзала по ним и нервно стенала, закатив глаза:

— Сведёт с ума-а, о да… О да-а-а… — А после, словно застигнутая врасплох, встрепенулась, ткнула пальцем в конец зала и вскрикнула. — Они сбежали из Азкабана! Охотницы на мужчин! Берегитесь!

Как отовсюду, с задором запели трубы и кларнеты. Сцену заволокло дымом. Рассеиваясь, он постепенно обнажал стройные бёдра, сверкающие туфельки, тугие корсеты, декольте и покачивающиеся перья в плюмажах. «Прямо-таки экзотические птицы», — усмехнулся Риддл, глядя на синхронный и гипнотический номер, как вдруг до него дошло. — «Полувейлы!». Они скользили на сцене, точно по льду на коньках. И хоть руки их были скованы за спиной поблескивающими в свете софитов наручниками, тем не менее танцовщицы улыбались, искрясь от наслаждения, а одна, встретившись с Томом взглядом, подмигнула.

За спинами грохнул выстрел. Зал окатило омерзительным дребезжанием. Генри сгорбился, вжав голову в плечи, недовольный Том обернулся. У последнего ряда стоял разъярённый дородный мужчина, наряженный в верховного чародея Визенгамота. Столп искр из его вытянутой вверх палочки оседал на четырёхугольную шапочку и мантию сливового цвета.

— Догнать! Судить! — прорычал он и помчался на сцену, расталкивая тесно сидящих джентльменов, смеющихся оттого, что верховный чародей выбрал прямой, но самый долгий путь, и теперь вынужден протискивать необъятный живот между коленей, спин, стульев и столов.

Артистки разорвали стройный танец и принялись бегать по сцене, семеня ножками на высоких каблуках и изображая панику.

— Взять! Взять их! — взывал верховный чародей к гостям, но те не шелохнувшись ожидали с нетерпением, что ещё будет дальше.

И шоу не подвело. Из-за кулис выплыли фигуры в чёрных потрёпанных балахонах. Артистки завизжали в унисон, зал громко охнул. Генри вздрогнул. Риддл и сам невольно накрыл палочку ладонью, вынужденный с неудовольствием признать, что медленно колеблющиеся края костюмов потрясающе вводят в заблуждение.

Тем временем на сцене закрутился настоящий переполох: танцовщицы пытались сбежать, но дементоры хватали их, укутывали и тискали под балахонами, оставляя зрителям возможность любоваться длинными ногами, которыми артистки, в попытках освободиться, болтали в воздухе.

Гости смеялись и свистели, кричали: «Виновны! Виновны!». Малфой же, склонившись и перекрикивая гомон в зале, предупредил:

— Том, запомни, кем бы ни была твоя леди — все приличные девушки и мысли о них остались за дверью. Тебе нужно слить излишки зелья, тогда и котелок перестанет кипеть! — Генри постучал указательным пальцем по виску. — Сегодня я уступлю тебе самую красивую, но не надейся, что сделаю это завтра.

Риддл опустил бокал на подстаканник и картинно прищурился:

— А с чего ты решил, что меня устроит самая красивая?

— Вот этого Тома я узнаю!

Одобрительно хлопнув по плечу обмякшей ладонью, Малфой жадно вернулся к зрелищу. К тому моменту дементоры отпустили танцовщиц. Они стояли, потупив взор, и украдкой улыбались гостям, а солистка оправдывалась за всех звонким и летящим, инородным кабаре голоском:

Судья мой милый, вы скажите,За что нас судите опять?За нашу красоту в зените?За то, что любим мы блистать?Мужчины сами ищут это —Красотку, что затмит весь мир.А мы не рады счёту в Гринготтс,Ведь лучше преданный банкир.

Не отвлекаясь на бестолковую песню, Том попытался рассудить: а какая из них самая красивая? Головы их усыпаны светло-каштановыми кудряшками, все они бледные, остроносые, театрально накрашенные, похожие одна на другую. Разве что некоторые более пышногрудые или коротконогие на фоне остальных.

Они запели стройным хором:

Ах, мы такие, да, мы такие,Немного ветреный народ,У наших ног сердца мужские,И в том числе Визенгамот.

На последней строчке солистка вырвала страусиное пёрышко из плюмажа на своей голове и провела им по щеке ряженного верховного чародея. Тот расплылся в блаженной улыбке, разомлел и замертво грохнулся на пол, побеждённый очарованием. Шапочка его покатилась и была остановлена туфелькой — острый каблук торжествующе смял ткань.

Артистки сбросили кандалы и поклонились. Гости захлопали. Начали сдвигаться тяжёлые, плотные шторы, но пока сцена ещё виднелась, девушки наперебой рассылали воздушные поцелуи рукоплескавшему залу. Напоследок стоявшая в центре солистка задумчиво провела пёром от плеча до декольте и, отвернувшись, бросила за спину, попав в огневиски Тома, точно в чернильницу.

— Похоже, ты выиграл главный приз, старина! — вновь похлопал по плечу Генри, пока Риддл вынимал из бокала театральный реквизит. — А я займусь блондинкой. Как-то запала она мне в душу, — мечтательно признался он. — Когда они переоденутся, то сразу выйдут к нам. Пора заказывать шампанское.

— Я не пью шампанское, — недоумённо заявил Том.

— Да, я заметил, — Генри улыбнулся, исполненный снисходительного понимания. — Зато мадемуазели пьют.

Совсем скоро оказалось, что солистку зовут Мадлен Ренар, и все они приехали из Франции, чтобы организовать независимое шоу. «Бурлеск — это очень-очень важно. Мы не раздеваемся, мы рассказываем истории», — с едва заметным акцентом повторяла она, сидя у Риддла на колене. Невесомая, как птичка, она курила одну за другой и, кокетливо опустив ресницы, наблюдала за Томом. Того последнюю четверть часа, а может быть и час или даже два, после не считанного бокала, привлекало одно-единственное яркое пятно. Губы, накрашенные сверкающей помадой, делавшие затяжки и выпускавшие облака крепкого, едкого дыма. Они что-то щебетали иногда, на что Том рассеянно хмыкал и сдержанно кивал.

В очередной раз согласившись неизвестно с чем, он увидел папиросу, протянутую к его лицу изящными пальчиками, и затянулся из чужих рук. Это происходило опять и опять, как в полусне, пока сигарета не кончилась. На губах остались блёстки, которые тут же захотелось стереть. Вникнув слишком поздно, чтобы понять смысл ещё одной фразы, Том вновь машинально кивнул. Девушка радостно вспорхнула с колена:

— Подождите меня у служебного входа! — и исчезла между столиками.

Удивившись внезапному бегству, Том на мгновение вернулся в реальность, в притихшее сонное кабаре, и спросил вслух:

— О чём это она?

Малфой, хоть и был занят исследованием выреза платья певицы, намного лучше понял, что произошло:

— Дружище, она хочет спеть тебе сольную песню наедине.

— Хм, ну раз так, — выдавил Риддл и, не пытаясь сосчитать галеоны, из кошелька просыпал их на стол.

«Должно хватить», — заключил он, собрав монеты в нестройную стопку. — «А где служебный выход? Наверное, у Лавки древностей. Сперва посмотрю там».

Не до конца осознавая, зачем и надолго ли он уходит, Том не попрощался. Ему было без разницы на Генри и его певичку, на то, что не стоит выходить ночью на Лютный в одиночестве и пьяным, встретятся ли они с солисткой или он её никогда больше не увидит. Чёрт бы побрал это всё. Плевать! Но чтобы обретённое бесчувствие не покидало его, что-то обязательно должно было происходить. Назойливо вертеться и крутиться у самого носа, как танцовщицы в кабаре. И чем ярче сверкает костюм, тем лучше.

«Бурлеск — это очень-очень важно», — вспомнились слова той полувейлы, которая весь вечер провела на его коленях. Как там её звали?

Риддла замутило. Он упёрся рукой в пыльную, точно густо припудренную стену, и замер. «Максимум минута», — уже привыкший, успокоил себя он. Всё, что было перед глазами в такие моменты, неумолимо отпечатывалось в памяти: сколы, пятна и грязные углы. Вдруг сбоку проплыли знакомые туфли и полы длинного плаща. Но важно было не это, а ножка с бронзовым загаром, мелькнувшая из-под подола во время шага. Нагини? Она здесь? Она ищет его?

Вмиг Том выпрямился. Впереди маячили распущенные чёрные волосы, ниспадающие на плечи и спину. Как всегда дикая и прелестная. Долгожданная. Нужная ему сейчас. Почему она не заметила его?

В одолевшем разум предвкушении, он схватил руку в перчатке:

— Найя…

Предстало незнакомое, до меловой бледности испуганное лицо официантки. Надежда разбилась, и ночной холод сгустился, накрыв липкой тяжестью. Отпустив ладонь, Риддл попытался попросить прощения и загладить вину, пока его неустанно подзывала солистка. Как же её имя?

— Вы дождались меня? Это очень-очень мило. У меня с собой шампанское, на случай если вечер будет долгим.

В несоразмерно огромным треугольном пальто, из-под которого выглядывали тонкие лодыжки, она ещё больше походила на птичку. Но Том будто увидел её впервые: «Чего она добивается? Зачем позвала сюда?».

— Нет, — скрывая растерянность за угрюмостью, он отказал. — Нет, я не пью шампанское.

— Тогда вернёмся за огневиски? — ласково предложила она, ища отведённый взгляд.

«Разве она не видела, сколько я выпил?» — удивился Риддл. — «Любая другая женщина была бы против». Её энтузиазм изумлял его куда больше, чем собственное пьянство. Буквально новая веха в безумии...

— Возвращайтесь, а я пойду, — пытаясь говорить чётко, отрезал Том.

Из явно обиженной солистки незамедлительно вырвался вопрос:

— В чём дело?

— Что-то мне… Пиджак натирает.

* * *

Каждый стук каблуков по грязной брусчатке отдавался в висках, и чем дальше Том отходил от кабаре, тем громче становилась мучительная тишина внутри.

«Мне нужно вернуться. Нет, не туда. В Хогвартс», — как оступившийся перед пропастью, Том уцепился за эту мысль. — «Да, там вся моя жизнь. Мой дом. Мой долг». Как в бреду поднявшись по скрипучему крыльцу, Риддл отворил дверь и с ужасом обнаружил место, в котором провёл последние дни: «Пристанище отбросов…». Вновь невыносимая тошнота сжала горло.

Приступ прервал хозяин гостиницы, Морибанд, вынырнув из тускло освещённого бара:

— Профессор Риддл? К вам прилетала сова, — выкрикнул он хриплым голосом и вновь куда-то пропал.

«Не может быть, чтобы Найя написала», — гулко взбегая по лестнице в свой номер, убеждал себя Том, но всё равно спешил наверх. Может, если ни на что не надеяться, то хотя бы тогда жизнь не разочарует?

На подоконнике лежало письмо, скреплённое печатью из красного сургуча. Приблизившись и взяв его в руки, Риддл увидел выведенные чётким, острым почерком строки: «Профессору Тому Марволо Риддлу, директору Школы Чародейства и Волшебства Хогвартс».

Вложение гласило:

«Уважаемый профессор Риддл,

Преподавательский состав ожидает Вашего возвращения для решения вопросов, выходящих за рамки полномочий деканов. Кроме того, появляются обескураживающие слухи, что вы находитесь в Лютном переулке, а это, в свою очередь, порождает тревожные спекуляции.

Я не сомневаюсь, что Ваше путешествие продиктовано важнейшими обстоятельствами, однако я считаю своим долгом напомнить: Первого сентября присутствие директора в стенах школы является столь же неотложным.

С нетерпением ожидая Вашего скорейшего возвращения, остаюсь

М. МакГонагалл, декан факультета Гриффиндор».

Слыша в голове задыхающийся от праведного возмущения тон, знакомый ему ещё со студенчества, Риддл дочитал до подписи и криво усмехнулся: «Ну, ведь где-то меня ждут?».

Путающейся ладонью он вернул раскрытое письмо на прежнее место, и вдруг перед глазами, как видение, вспыхнуло воспоминание о разбитой Найе, какой он её покинул. Том ослабел, опустился на край кровати и, беззвучно всхлипывая, заплакал. Совсем как мальчишка.

* * *

Застёгнутый на все пуговицы, размеренный и невозмутимый профессор Риддл окунулся в утреннюю суету вокзала Кингс-Кросс. Прерывисто мегафон объявлял отправления, отражаясь от арочных сводов и теряясь в приглушённом гуле сотен голосов. С перрона доносился стук колёс и едкий запах угольного дыма. «Как в студенческие времена», — заметил Том, вторгаясь в гущу котелков и дамских шляпок. Но, кроме этого, учебные годы напоминала необходимость врать. Проснувшись пораньше, подкупив Морибанда, чтобы тот хранил молчание, и тайно покинув Лютный, директор приготовил убедительную и красивую легенду о том, где пропадал. Теперь для всех пол-лета он провёл в китайской экспедиции.

Проговаривая про себя детали лжи, Том медленно продвигался к девятой платформе и заметил впереди невысокого юношу в козырьке, неуклюже тащившего за собой женский чемодан. До боли прикусив губу, Риддл одёрнул себя: «Это просто мальчишка-носильщик. Мне пора перестать видеть её везде».

Будто почувствовав пристальный взгляд, парень обернулся. А Том, чтобы не выдать себя, склонил лицо, но тут же услышал женский крик:

— Том! Том! Профессор Риддл! Профе-е-е-ссор Ри-и-иддл!

Это она? Нет, это всё-таки была она! Найя!

Фуражка упала с её головы, и она подобрала её с чужого плеча, продолжая протискиваться сквозь толпу и волоча за собой чемодан.

Том остолбенел. Время застыло. Мир вокруг превратился в размытое пятно из лиц и плащей. «Это всё-таки она», — повторил он и зашагал навстречу, схватил её предплечье и прижал к себе посреди бурлящего потока людей.

— Как я рада вас видеть! Вы не представляете! — с облегчением выпалила Нагини, обдавая Тома тяжёлыми, испуганными выдохами. — Наверное, вы на меня сердитесь. Это правильно. Я… Честно, я сама на себя злюсь! Я обманула вас, подвела себя. Портрет не получился. Ну просто что со мной делать? Вы должны меня понять: я в ужасе!

От неё, как и во всех фантазиях, исходил нежный и сладкий аромат жасмина, и на мгновение Риддлу показалось, что он не проснулся, а всё ещё лежит в безуютном номере «У Морибанда».

Всматриваясь в беспокойные карие глаза и чересчур крепко сжимая плечи Найи, Том глупо переспросил:

— Портрета нет?

— Нет, простите меня. Я знаю, это сумасшествие! Но я не готова его закончить. Не сейчас. Он должен оставаться таким. Как и всё между нами. Как и я, — судорожно проглатывая слова, она мотала головой. — Профессор Риддл, я не знаю, получится ли у меня. И понятия не имею, сколько осталось времени на всё это, — Нагини отчаянно пыталась рассказать, судя всему, заранее подготовленную речь. — Мне страшно. Но, как оказалось, быть одной ещё страшнее. Пожалуйста, если… Если место ещё свободно, я хочу преподавать в Хогвартсе. Я больше не…

— Найя, — Том соединил её ладони и накрыл своими. — Найя, постой.

— Нет, вы меня дослушайте, — растерянно продолжила она. — Я правда хочу вести Изящные волшебные искусства.

— Во-первых, с днём рождения, — будто не услышав её мольбы, сказал Том, и в его тоне прозвучала непривычная мягкость. — А во-вторых, нам нужно поторопиться. Поезд отбывает в одиннадцать.

Не проронив больше ни слова, он взял чемодан Найи и повёл за собой к кирпичному барьеру. Её рука, точно змейка, нырнула под его локоть и оплела, а тонкие пальцы, вцепившиеся в оттянутую манжету пиджака, едва заметно дрожали. Нет, это точно не видение. О таком Риддл даже не мечтал.

На окутанной клубами пара платформе девять и три четверти их тут же встретил пронзительный гудок паровоза и строгий взгляд из-под очков Минервы МакГонагалл.

— Сэр, могу я поинтересоваться, где вы пропадали? — начала она без предисловий.

— Доброе утро, профессор. Приношу свои извинения. С моей стороны было недопустимо оставлять пост на столь продолжительное время, однако тому есть весомая причина — экспедиция в Китай, — Том не удержался и ликующе посмотрел на Найю, сразу же потерявшись и забыв свою гениально выстроенную легенду.

— Да, экспедиция в Китай! — подхватила Нагини, тоже начав беспокоиться из-за затянувшейся паузы. — Как вы можете знать, я родилась там, и у нас магия развивалась иным путём. Об этом я рассказала профессору Риддлу, а как вы можете знать, — повторилась Найя и нервно сглотнула, — он поклонник змей. Точнее, любит всё с этим связанное.

МакГонагалл всё ещё хмурилась, но с интересом склонила голову, прижав подбородок к жабо.

— Точно, с этого всё и началось. Мисс Нагини поведала мне одну прелюбопытнейшую историю, которую просто необходимо было исследовать. И я уверяю вас, информация, собранная нами, внесёт значительный вклад в изучение серпентологии и создаст настоящий фурор в научном мире.

— Потомок Слизерина, — ошалевше подытожила Найя, положив ладонь ему на плечо.

Этот жест мгновенно привлёк внимание к тому, что они, не скрываясь, как пара шли под руку, и отбросив враньё, экспедицию и далёкий Китай, Риддл объявил:

— Также я предложил мисс Нагини должность преподавателя Изящных волшебных искусств, и она согласилась.

Из толпы выступил Слизнорт. Одобрительно подняв брови, он произнёс дребезжащим от радости голосом:

— Что ж, поздравляю всех нас с приобретением!

Студенты, заметив в поезде директора, собирались вокруг, как в очереди за автографом кумира. Каждый хотел поздороваться лично, и Том приветствовал учеников, называя по имени.

— Как тебе удаётся всех помнить? — прищурившись, прошептала Нагини, когда очередная стайка учеников в полосатых галстуках наконец разошлась по купе.

— Они же все мои, — Том вскинул плечи, словно не понял вопроса. — Ты тоже этому скоро научишься. А нам пора в профессорский вагон: познакомишься с другими коллегами.

Нагини недовольно проворчала через капризно надутые губы:

— Я думала, у директора отдельное купе, и мы побудем наедине какое-то время.

— Она думала, — нарочно серьёзным тоном передразнил Риддл, но в уголках его губ заиграла усмешка. — Миледи, вы мне, вообще-то, должны портрет.

— Это какой? — Найя настороженно замерла.

Том заправил за её ухо выбившуюся прядь чёрных волос, притянул к себе и невесомо поцеловал в висок, дотронувшись губами карамельно-кремовой кожи:

— Свой.