Под сенью дуба (гет)

Угадайте, у кого сегодня день вареньки?😎 Тёте Тане исполняется сколько-то там лет😏 Все поздравления принимаются близко к 💖

Подарить автору шоколадку можно здесь — 2202208047913182 😌

Кто бы что ни говорил, он умел любить, но не так, как окружающее его тупоголовое стадо, — он никогда не был слабым, любил себя, силу и то, что приносило ему удовольствие. А потому Волан-де-Морт одинаково любил и ненавидел этот день всей своей сущностью. Любил, потому что именно в эту ночь он победил смерть. Не в жалком, маггловском смысле, когда тело гниёт, а душа уходит в какое-то псевдосветлое никуда. Нет. Он победил, он разделил душу, стал больше, чем человек, чем бог, чем сам Мерлин.

Когда его тело пало, повергнутое Лили Поттер, на последнем вздохе всей своей душой пожелавшей защитить свое дитя, он не испытал страха, он испытал приступ бешенства, какого не испытывал никогда до этого, и экстаз.

Бешенство — от того, что какая-то ничтожная грязнокровка в принципе осмелилась встать между ним и его целью. От того, что её любовь: глупая, нерациональная, а оттого бессмысленная, оказалась сильнее его заклинания. От того, что смерть — та самая смерть, которую он победил, разделив душу, подчинилась той, кто готова была умереть ради другого. И экстаз от осознания: «Я выжил. Я — бессмертен. Я — правда».

Но радость триумфа была недолгой и быстро окрасилась в кроваво-алый, потому что в голове, в его разорванном, обожжённом сознании, как в калейдоскопе, мелькали предательские мысли — ядовитые, как Нагайна.

Она, поганая грязнокровка, умерла за него. А моя… мать — чистокровная ведьма, наследница Салазара Слизерина… трусливо сдохла. Предала меня. Отказалась быть матерью. Оставила меня, как сверток с мусором, на пороге маггловского приюта, лишь бы не иметь дела с моим воспитанием.

Дух его бесился не от боли, не от страха, а от надо же, несправедливости.

Как?! Как какая-то грязнокровка могла оказаться сильнее наследницы Слизерина? Как ее любовь смогла победить кровь тысячелетнего рода? Как она смогла умереть с достоинством, а Меропа Гонт, с её древней магией и гордостью, умерла в одиночестве, стыде и страхе перед собственным ребёнком?

Всё своё детство тогда ещё Том ненавидел её за это — за то, что она не любила его или любила недостаточно, чтобы выжить и быть ему матерью, уберечь его от жестоких магглов, унижений, голода и их войны. За то, что она спуталась с поганым животным, ведь роди она его от мага, то от него не отказались бы — маги были трусливы и слабы, но ценили каждого волшебного ребёнка. За то, что она дала ему жизнь и сразу же бросила его.

А эта девчонка, не моргнув глазом, отдала жизнь за своего ребенка и этим спасла мир — эта мысль жгла его, как кислота. Он ревновал. О да, это чувство тоже было ему знакомо. Ревновал всех к той силе, которую предпочитал считать иллюзией, слабостью и глупостью.

Его сознание, разорванное, обожжённое, лишившееся плоти, но не воли, металось во тьме и без устали клялось себе: больше никто никогда не победит меня. Я сотру любовь с лица земли и построю мир, где правит только страх. Только кровь. Только я.

Он смеялся, потому что знал: он вернётся и станет еще сильнее, еще жестче, еще совершеннее, и тогда весь магический мир падёт к его ногам.

* * *

Ещё в детстве, в приюте Вулси, Том понял: людьми правят не добро, честь и совесть, людьми правят сила и власть, кнут и пряник — их изредка поощряли сладостями, и для приютских детей это было сродни празднику, и гораздо-гораздо чаще наказывали. Этот, с позволения сказать, метод воспитания навсегда отпечатался на подкорке Тома, и он ещё в Хогвартсе начал выстраивать линию своего владыческого поведения, от которой не стал отказываться, став лордом Волан-де-Мортом, и возобновил, переродившись, а потому пару раз в год он устраивал «вечера кнута и пряника» для своих слуг. Как правило, на Хэллоуин и Рождество.

Не стал исключением и сегодняшний вечер — праздник-поощрение был в самом разгаре: роскошный ужин в особняке Малфоев, чары, что заставляют стены петь, вино, что дарит видения, и посыл рабам: «Служите мне — и будете бессмертны», — и выводил Волан-де-Морта из себя.

Грязная свора егерей, оборотней и прочего расходного материала смеётся, пьёт, клянётся ему в верности и чувствует себя избранными, но лишь по-настоящему избранные знают, что будет происходить здесь дальше, когда двери Малфой-мэнора закроются для всех, кроме них, его ближайшего круга, его рыцарей, тех, кому он «верит и на кого он может положиться», — наказания за малейший «не такой» взгляд, за сомнения, за… да за всё, и он, восседающий на троне, как маггловский бог, с лицом: «Вы — ничто без меня. Вы — пыль, и я могу стереть вас с поверхности земли в одно мгновение».

* * *

Гарри Поттер всё ещё жив и где-то скрывается. Пророчество было утеряно. Сын Малфоя ослушался его указа. Близнецы Кэрроу не от великого ума смели поднимать свои палочки на чистокровных детей, на будущих его слуг. А Северус Снейп — его самый ценный шпион, его правая рука — годами ходил по одним коридорам с мальчишкой, но так и не принёс ему его голову.

Волан-де-Морт бесновался и имел на это полное право. Он швырял бокалы в стены, заставлял слуг вздрагивать от каждого своего вздоха, неспешно прогуливался по залу и смеялся — тихо, каким-то шипящим змеиным смехом, когда кое-кто (читай, Кэрроу) едва ли не плакал от страха. Они вкусили пряника, пришло время воздавать каждому по заслугам.

* * *

— Сегодня мы празднуем, — говорит Лорд, Нагайна вторит своему хозяину шипением, а по спине Северуса пробегает табун мурашек от плохого предчувствия, которому он привык доверять, — празднуем чистоту. Празднуем победу. Празднуем твою слабость… Северус.

Все взгляды направлены на него, и он рад, что не позволил себе расслабиться, не позволил дрогнуть ни одному мускулу в своем теле. Чувства — слабость, ближний круг — стая пираний: не успеешь моргнуть, а тебя уже доедают. Но кровоток его жег дикий коктейль из огня, боли, стыда и ненависти.

— Ты просил меня, — продолжает Волан-де-Морт, подходя ближе, — сохранить её. Ты был глуп, Северус, и ты всё ещё глуп.

Пожиратели смеются тихо и осторожно, боясь вызвать немилость Лорда, но и боясь промолчать.

Северус же не шевелится, он знает: лучшая защита — почтительное, но в то же время покорное молчание, но каждое слово Лорда бьет его ножом в сердце.

— Где мальчишка? — вдруг спрашивает его Лорд, и в голосе его первородная ярость. — Где Поттер? Он всё ещё жив. И ты, мой самый верный слуга… ничего не сделал.

Лорд едва заметно щёлкает пальцами, и Северус падает на колени. Кто-то хочет отвесить ему пару пинков по рёбрам, кто-то победно оскалится — он видит это, читает по лицам своих «братьев». Лорд смотрит на него сверху вниз и улыбается.

— Ты огорчил меня, Северус, и за это ты заплатишь.

Когда вечер наконец окончен, Снейп еле стоит на ногах, но ему куда лучше, чем близнецам, вряд ли они появятся в школе раньше, чем через неделю, а если ему повезет, то дней через десять. Разбитая губа, сломанный нос и, кажется, отбиты заклинанием почки, но это всё пустяки — он вылечится, не впервой. Его душа кровоточит, и это куда больнее, но он должен идти. К ней.

С трудом добравшись до ворот поместья Малфоев, Северус аппарирует — не в Хогвартс, не в Тупик и даже не в секретный коттедж. С громким хлопком он появляется там, где под одним на двоих могильным камнем лежат Лили Эванс и ее муж. Не удержав равновесие, он падает на колени.

— Прости меня, Лили, — шепчет он, — за то, что не уберег тебя… вас. За то, что разрушил нашу дружбу. За… Твой сын, Лили… Гарри, он всё ещё жив. Он всё ещё борется. Он сильный, дурной, правда, — весь в отца, но сильный и добрый, прямо как ты, мальчик… — Северус уже готовился наколдовать и положить на ее могилу букет белых ромашек, когда его внимание привлек какой-то шорох.

Инстинкты взяли вверх, выброс адреналина от мгновенно промелькнувшей мысли, что если за ним кто-то проследил — это погубит всё, за что он, Альбус и весь Орден боролся годами; если рухнет его прикрытие, Лорд будет действительно пытать его, не играться с ним, как сегодня, а пытать и узнает всё, что Северус так тщательно столько лет хранил в тайне, — сработал похлеще любого обезболивающего, и Северус, вскочив на ноги, направил палочку на источник звука, попутно невербально накладывая на себя и непрошеного гостя все мало-мальски подходящие ситуации чары.

— Кто здесь?!

* * *

Была ее очередь дежурить, костёр почти угас, когда она почувствовала, что что-то не так. Гарри выплыл из палатки, закутавшись в одеяло, как в мантию, и не потрудившись надеть очки, что было прямым свидетельством того, что он чрезвычайно растерян. Некоторое время Гермиона наблюдала за ним из-за книги, а потом не выдержала:

— Ты не спишь, — констатировала факт она, закрывая том.

Гарри вздохнул и где-то через минуту все же ответил: — Завтра… Хеллоуин.

Всё, что оставалось Гермионе, это кивнуть. Она знала, что это значит, но это был первый раз за все годы их знакомства, когда Гарри коснулся в беседе Хеллоуина как даты смерти своей семьи, а как не общественного праздника.

— Я… никогда не был на их могиле, — почти шёпотом признался Гарри. — Ни разу. Дамблдор всегда говорил — «ещё не время», Молли твердила — «слишком опасно», но я хочу увидеть их, понимаешь? Хочу рассказать, что выжил, что несмотря ни на что борюсь, что теперь я не один, — он поднял на неё глаза, те самые, что, по словам всего магического мира, так похожи на глаза Лили. — Пойдёшь со мной?

Гермиона моргает, ей больно от того, что должна ему сказать, но выбора у нее нет.

— Гарри… это безумие. Все Пожиратели будут на взводе. Тот-кого-нельзя-называть может быть где угодно, они могут поджидать тебя на кладбище — ты же и сам знаешь это.

— Знаю, — брат тут же соглашается с ней, — но… я не могу больше ждать. Я чувствую, что мое время заканчивается, и, если я не схожу к ним сейчас… я могу никогда уже туда не попасть, — Гарри подходит к ней, опускается на корточки — как делал в детстве, когда просил ее помочь с домашкой, — одеяло растекается пестрой лужей вокруг их ног. — Ты — моя сестра, Гермиона, и я хочу… представить тебя им. Сказать: «Это Гермиона, она — моя семья».

Гермиона смотрит на Гарри и впервые видит в нем не мальчика, что еще недавно ненавидел носить очки и боялся своего дяди, а молодого мужчину, что несёт на своих плечах груз, которого не просил, и просит её просто быть с ним рядом.

— Это опасно, — повторяет она, но уже не так уверенно, — мы можем погибнуть.

— Мы можем погибнуть и здесь, — возражает ей Гарри. — Завтра. Через час. Через неделю… Но если я умру, так и не узнав, где они покоятся и не сказав им «спасибо»…

Она молча смотрит в огонь и вспоминает, как Снейп сказал ей: «Ты никогда больше не будешь одна», но ушел, да, вынужденно, но все же ушел, как потом и Рон, не сказав ни слова, бросил их. И только Гарри — ее друг, ставший ей братом, человек, заслуживающий всей ее поддержки, всегда оставался с ней. Так кто она такая, — выросшая в любви мамы и папы девушка, — чтобы отказывать ему в возможности, не исключено, что проститься с родителями, которых он никогда не знал, но любит всей своей сущностью?

— Ладно, — она наконец сдается. — Я пойду с тобой, но только под мантией-невидимкой. И только если ты пообещаешь ни на шаг не отходить от меня.

Гарри улыбается и торжественно заявляет: — Обещаю, — и, взяв ее ладони в свои, тепло и по-детски непосредственно добавляет: — Ты — мой якорь, сестрёнка, без тебя меня снесет течением.

Гермиона, высвободив одну руку, гладит брата по щеке, целует в лоб, как ее саму на ночь целовала мама, и отправляет спать.

Завтра они совершат невозможное.

* * *

Из-за соседнего надгробия — осторожно, а потому медленно — кто-то вышел, и Северуса передернуло то ли от остаточных судорог после Круцио, то ли от догадки — ни одно заклинание не могло так идеально скрыть человека, а вот мантия-невидимка… И он знал только одного человека, владеющего такого качества мантией — Поттер. А где Поттер, там и Гермиона…

Никогда в жизни он не был так огорчен своей правотой. Глупые, глупые дети!

Сначала показался Поттер, а потом она.

Она смотрит на него из-за плеча мальчишки, явно прикрывающего ее собой, — надо же, неужели поумнел? — не с осуждением или злостью, как это наверняка сделала бы любая другая женщина, заставшая мужчину, признавшегося ей в любви на могиле другой, — и не с жалостью, а с пониманием, с болью — не за себя и свои не оправдавшиеся ожидания, а за него и его страдания, и с любовью.

Северус бы и сам не смог потом ответить, что удивило его больше: то, что первым заговорил, причем заговорил с ним, Гарри, или то, как именно как он это сделал. В его картине мира сын Джеймса Поттера, его школьного врага, просто не мог так спокойно с ним так разговаривать.

— Мы… Мы не хотели вас напугать, — тихо, словно опасаясь, что их подслушивают, заговорил Гарри. — Я просто… Никогда не был здесь, а вокруг война и… Понимаете? Ну и хотелось представить родителям свою сестру.

Северус замер, наверное, в тот момент он был похож на соляной столб. Он не был готов к этому. Не к тому, что она увидит его здесь и таким — раненым, сломленным, униженным, едва ли не плачущим у могилы женщины, которую он любил, — ему оставалось только надеяться, что их прошлого разговора хватило и Гермиона поняла: он любит Лили так же, как она любит Гарри, как старший брат любит младшую сестру. Не к тому, что сын Лили при встрече не то чтобы не попытается его убить, а даже заговорит с ним, как с добрым знакомым. И уж точно не к тому, что Поттер назовет его Гермиону своей сестрой. Ему же не послышалось? И он всё правильно понял?

Гарри подходит ближе, кладёт руку на надгробие родителей, и Северус невольно делает шаг назад просто потому, что не может стоять бок о бок у могилы родителей с их ребенком, которому он так или иначе «помог» стать сиротой.

Гермиона делает шаг вперёд, потом ещё один и останавливается рядом с ним. Она не лезет к нему с объятиями — умная девочка— и не говорит банальное «всё хорошо», она просто встает с ним плечо к плечу и возвращает ему его же фразу:

— Ты никогда больше не будешь один.

— Я не достоин… — шепчет в ответ он, стремясь и при этом просто не находя в себе сил отвести взгляд от Гарри.

— Ты достоин всего, — возражает ему Гермиона, — потому что умеешь любить даже, когда это больно, даже зная, что порой любовь убивает.

— Мам, пап… — Гарри кидает на нее взгляд и подает ей руку, которую Гермиона тут же принимает, — это Гермиона. Моя сестра. Она… не раз спасала меня и всегда была рядом. Сириус погиб, но вы, наверное, это и так знаете, — парень на секунду замолкает, — она — все, что у меня осталось.

Он хотел что-то еще сказать, может быть, рассказать родителям, как скучает по ним, или по-детски пожаловаться на то, как ему жилось в доме тетушки Петуньки, — Северус видел, как подрагивали губы мальчишки, но из них не вырывалось ни звука.

Троих таких разных людей окружало и объединяло одно на всех молчание. Один на троих траур. Одна на троих боль и надежда.

Сколько они так простояли — Гарри с Гермионой по правую руку и прикрывающий их спины Северус, — никто из них не знал, но вскоре в лучших традициях конца октября поднялся ветер и начал накрапывать дождь.

Первые капли упали на окружающие надгробия, на белую лилию, наколдованную Гермионой, на созданные им ромашки, на их лица — и смыли слёзы, которые ни он, ни Гарри не хотели показывать.

— Дождь усилится, — сказал Северус голосом хриплым, но твёрдым. — Вы промокнете до нитки, замёрзнете, не дай Мерлин, простудитесь. И всякая шушера… обожает охоту под дождём, — но вслух он этого не произнёс, не желая пугать Гермиону.

Он с трудом выпрямился, и только гордость не позволила ему пошатнуться.

— Пойдёмте со мной, — добавил он и бросил взгляд на Гермиону, — туда, где можно поговорить.

Гарри нахмурился.

— Почему вы… Я бы не стал проливать ничью кровь на могиле своей матери, но вы не боитесь, что я убью вас там?

Снейп усмехнулся, во всяком случае, попробовал, из-за боли выходило плохо.

— Потому что, Гарри, — Гарри, услышав такое обращение, от шока аж приоткрыл рот, — ты — сын Лили. И ты уже не ребёнок, больше нет, теперь ты молодой, пока ещё не ахти какой, но всё-таки мужчина, а мужчины не убивают без причины.

Гермиона, так, на всякий случай, шагнув вперёд, решила разрядить обстановку.

— Мы пойдём, — сказала она, — но только если ты докажешь Гарри, что не заманиваешь нас в ловушку.

— Я готов, — Северус взмахнул рукой, и в воздухе возникло мягкое сияние, уже знакомое Гермионе.

— Следуйте за мной.

* * *

Коттедж ожидаемо встретил их теплом. Камин уже горел, на столе стояли чайник и чашки, плед украшал спинку дивана — всё как в прошлый раз, только теперь не для двоих, а для троих.

Северус снял мокрую мантию, Гарри и Гермиона последовали его примеру.

— Чаю? — спросил он, попутно копаясь в каком-то шкафчике. Секундой позже Гарри с Гермионой поняли: непобедимый Северус Снейп ранен и ранен серьёзно, если позволил себе пить лечебные зелья на глазах бывших студентов. — Ответы на вопросы?

Гарри сел на диван, Гермиона устроилась рядом, стараясь не углубляться в воспоминания о своём прошлом посещении этого домика.

— Пожалуй, начнём с главного, — бросился на абордаж Поттер. — Почему вы не убили меня, когда могли, если вы служите Во… — Гермиона пихнула его в бок, и парень вовремя исправился: — Тому-кого-нельзя-называть? Почему вы убили директора? Точнее, я знаю в общих чертах, но хотелось бы конкретики.

Северус, состояние которого несколько улучшилось после приема зелий, вскинул бровь — Гарри смог его удивить, — всучил в руки гостю чашку чая и, смотря прямо в глаза, ответил:

— Причина всему — любовь и Лили, — дальше следовал долгий рассказ, который Гермиона слушала вполуха, изредка отмечая про себя какие-то мелкие детали, которые Северус при прошлой встрече не упоминал. Ничего критичного.

Через несколько часов, пару литров хорошего чая и тарелку сэндвичей монолог Северуса подошел к концу, и Гарри стыдливо опустил глаза.

— Я… Я ненавидел вас за все это.

— Да, — согласился с ним Северус, — возможно, из меня вышел бы неплохой актер.

Гарри вдруг усмехнулся, видимо, приняв для себя какое-то решение: — А ещё Гермиона теперь моя сестра. Мы поклялись на крови после того, как… Рон «ушёл».

Северус нахмурился.

— Уизли? Ушёл?

— Оставил записку: «Я устал. Простите», — вставила свои пять копеек Гермиона. — И медальон. Ушёл ночью, не сказав ни слова. Бросил нас — спящих — на произвол судьбы.

— Неожиданно, но не непредсказуемо, — пробормотал куда-то в пустоту Северус. — Он не выдержал, но не потому, что слаб, а потому что понял: война — это не про славу. Это про выбор, и он выбрал себя.

За окном была глубокая ночь — или уже ранее утро? — а дождь и не думал утихать, напротив, он усилился, превратившись в настоящий ливень, что стучал по крыше коттеджа барабанной дробью. Словно сама природа в лице Поттеров оплакивала всех невинно убиенных от рук и по вине Лорда.

Северус стоял у окна, глядя в темноту, и мучительно боролся сам с собой. Выбирая между тем, что «надо», тем, что «завещал» ему Альбус, и тем, чего хочет, требует сама его душа. Наконец, приняв решение, он обернулся.

— Вы останетесь здесь, — сказал он, и слова его прозвучали не как приказ, не как просьба, а как решившийся факт. — Нечего вам под дождём шляться, а скоро снег пойдет. Вы и так рискуете больше, чем должны.

Гарри хотел было возразить, что это рискованно и для них, и для него, но Северус поднял руку.

— Мой дом — под такими защитными чарами, что Хогвартс позавидует. Даже он не найдёт его, если я не захочу, а я не захочу, — он прошёлся по комнате, указывая: — Кухня — там. На ней имеется всё, что нужно: очаг, запасы еды, чай, кофе, даже маггловский хлеб — Гермиона, ты оценишь. Ванная — за этой дверью. Горячая вода, полотенца, шампуни и гели без запаха — я не фанат вырвиглазных ароматов. Спальни — две, одна — моя, вторая, — Северус скривился, — для гостей, — и Гарри с Гермионой стало ясно — они в этом доме первые и единственные «гости». — Кровать большая, но одна, если не хотите делить — диван под вами раскладывается. Гермиона, — он устало улыбнулся, — библиотека — вон там. Книги по зельям, оборотничеству, древним рунам… И кое-что от Альбуса, — он помолчал. — Здесь вы сможете отдохнуть, отъестся, отмыться и продолжить свои поиски. Это облегчит вам жизнь хотя бы немного.

Гермиона, не обращая внимания на заинтересованный взгляд брата, подошла к нему.

— Ты уверен? Это же твой дом, твое убежище.

— Было, — ответил ей Северус. — Теперь это наше убежище, наш дом. Если вы согласны.

Гарри переглянулся с Гермионой, кивнул сам себе и, подойдя к ним, протянул Северусу руку для рукопожатия.

— Гермионе нужен отдых. Мы согласны.

Северус кивнул в ответ, пожал ладонь молодого мужчины, а потом — неожиданно для своих гостей — улыбнулся.

— Отлично. Тогда располагайтесь, а мне пора. Дела не ждут.

— Хогвартс? — спросила Гермиона.

— Да, не волнуйся, — ему хотелось коснуться ее лица, погладить кончиками пальцев ее щеку, но в присутствии Гарри Северус на это не решился. — Чары выдержат, вас здесь не найдут. Припасы пополняются автоматически моим личным эльфом. Если однажды со мной что-то случится и я не приду, для вас ничего не изменится, этот дом останется вашим. И… всё же осторожнее с книгами, некоторые кусаются.

Он накинул на плечи мантию, остановился у двери, бросил через плечо: «Отдыхайте, я приду… когда смогу» и вернулся в мир, поглощенный войной.

* * *

Северус, как и сказал Гермионе, аппарировал в Хогвартс, но не в Большой зал, не в кабинет директора и даже не в свои старые покои в подземелье. Он появился в оранжерее, в ста метрах от их поляны. Дойдя до двери, ведущей в заливаемый ливнем осенний лес, Северус открыл ее и, опустившись на пол, уселся спиной к дверному косяку и закрыл глаза.

Дождь убаюкивающе стучал по стеклянным стенам и потолку оранжереи и успокаивал расшатанные нервы человека, который впервые за двадцать лет позволил себе нарушить приказ.

Я пошёл против воли Альбуса, — признался он себе. — Он хотел, чтобы они искали их сами. Хотел, чтобы они закалялись в болях, мучениях и предательстве, а я вмешался, — Северус прислушался к себе, — и не жалею.

Он открыл глаза и устремился взглядом туда, где когда-то открылся Гермионе, туда, где началась их история.

Гарри изменился, — думал он, — и это тоже её заслуга, — Северус грустно и почти незаметно усмехнулся. Он, как и любой мужчина, не любил признавать свои ошибки, но, не будучи «любым» мужчиной, он всё-таки умел это делать. — Я был предвзят и глуп. Видел в нём только Джеймса — его высокомерие и глупую гриффиндорскую храбрость, а в нём столько всего от Лили. Её глаза, её сила, её способность любить и хранить верность друзьям. Слепой ты идиот, Северус, — он провёл рукой по лицу, смахивая со лба прилипшие от сырости волосы, но внутри ему было тепло, словно его грел огонёк надежды. Потому что впервые за долгое время он хотел жить — не выживать, не служить, не искупать, а жить.

Я сделаю всё, чтобы выжить в этой войне, — поклялся себе Северус, глядя в плачущее серое небо. — Мы можем заполнить пустоту друг в друге и начать всё заново. Они… могут стать моей семьёй.

Просидев на полу оранжереи еще около десяти минут, Северус встал и, потянувшись, почувствовал, как что-то в нём меняется, как будто крылья, которые он держал сложенными восемнадцать лет, наконец-то готовы были раскрыться.

— Альбус, — зашептал он в дождь, — твои планы были… мудры, но жизнь — упрямее мудрости, и я… выбираю жизнь.