Мышонок и Лягушонок (гет)

Блейз хотел сделать Лягушонку подарок. Но он знал, что нет никакого смысла покупать вещи. Купленное Лавгуд не интересовало. Так же, как ей не было дела до стоимости.

Подождав, когда все уйдут из спальни, он достал из чемодана небольшой бархатный мешочек и высыпал его содержимое на постель. Лавгуд угадала — несмотря на принадлежность к серебряно-изумрудному факультету, Блейз не носил ни серебра, ни изумрудов. Только не с его цветом кожи, в конце концов!

В основном — золото, рубины, бриллианты.

Лет в одиннадцать-двенадцать он не снимал перстень, который подарила матушка. Конечно, такой крупный рубин не подходил для ребёнка, но добавляло ощущения собственной важности.

Сейчас Блейз не надевал украшений вовсе. Их цель — обозначить статус и состояние. А про него все всё знали — так зачем? Кольца ужасно мешали на зельеварении, а серьги, всё же, для пиратов или мафии.

Он задумчиво перебирал свой небольшой повседневный ювелирный запас. Остальное лежало в Гринготтсе и, вероятно, там и останется навсегда.

Серебра у него не было. Но имелись запонки из белого золота, усыпанные крошечными, но очень чистыми бриллиантами. Подарок Отто на день рождения.

Над заклинаниями Блейз просидел неделю, но всё равно не был уверен в себе. Только отступать было поздно — он направил палочку на запонки. Бриллианты росой осыпались на зелёное покрывало. Золото начало плавиться. Блейз держал в памяти рисунок и не сводил глаз с зависшего в воздухе мягкого металла. Тот растягивался, сворачивался, сплетался, и спустя долгие пятнадцать минут на ладонь опустилась ажурная стрекоза. Бриллианты стали фасеточными глазами. Крылышки, немного неровные, подрагивали.

И он угадал — при виде стрекозы Лавгуд запрыгала как ребёнок, кинулась на шею с воплями благодарности. Стрекоза опустилась ей на волосы, пошевелилась и устроилась там.

— Теперь я её не сниму!

— Очень на это надеюсь.

Они сбежали в башню Лавгуд в Выручай-комнате. Жевали яблоки и сэндвичи с индейкой и сыром, пили клубничный морс, лёжа на странной постели.

— Тебе семнадцать, Лавгуд, — произнёс Блейз. Ему вдруг стало лениво, томно. — Знаешь, что это значит? Летом я смогу украсть тебя к себе на виллу.

— У тебя есть вилла?

— Есть. Мама подарила. Ей хотелось, чтобы я чувствовал себя… независимым. Почему ты смеёшься, мерзкий Лягушонок?!

— Мне обычно дарят книги и краски.

— А… Лавгуд, это аргумент в пользу того, чтобы выйти за меня сразу после седьмого курса. Я, может, не Малфой и не Поттер, но весьма богат.

— Фу, Блейз, это вульгарно звучит! И очень скучно. Богатство…

Теперь пришла его очередь смеяться, попутно целуя её нелепую ледяную лапку.

— Думаю, моего состояния хватило бы десятка на два экспедиций за морщерогими кизляками. Или на три. Что, уже не так скучно?

Повозившись, она устроила голову у него на плече, вздохнула и ответила:

— Всё равно скучно. Мне не нравится мысль, что можно получить что угодно за деньги. Вообще всё.

— Не всё, Лавгуд, — уже без улыбки возразил он. Кольнуло. — Совсем не всё. В основном за деньги можно получить всякую ерунду.

— Тогда зачем они?

— Потому что я, представь себе, терпеть не могу дешёвое вино, хлопковое бельё, массовый пошив и обувь, которую делают не по ноге.

Она только наморщила нос. Разумеется, чудовищный Лягушонок не принадлежал этому скучному миру материальных вещей.

— Так что, дашь мне украсть тебя?

— Дам.

* * *

ЖАБА оказались проще СОВ. В разы. Не программой, а внутренним настроем. Посидеть, поболтать со старичками из комиссии, написать в работе то, что, разумеется, знаешь. Меньше предметов, меньше сил, потраченных на ерунду.

Заканчивался последний год. Истекали последние его дни и часы.

Слагхорн не мог упустить случая устроить торжество — на вечер двадцать четвёртого июня, сразу после объявления результатов экзаменов, назначили бал.

Только для шестых и седьмых курсов. Блейз позвал Лавгуд — в основном, чтобы послушать формулировку отказа.

— Я не умею танцевать так, как положено, а так, как мне хочется, — не стоит.

— Знаешь, Лавгуд, чтобы пройти со мной тур вальса, тебе ничего не нужно уметь.

— Это неправда.

Блейз уже её изучил достаточно, чтобы не начинать спора — очевидно, ей стало интересно, и она захотела убедиться на практике. Потому что Рейвенкло — это диагноз. Было не так уж сложно представить убедительный учебный зал.

Три года назад они с Берти и Драко гоняли несчастного Гарри — никто не хотел, чтобы участник Турнира трёх волшебников опозорился. И Блейз выбрал ту же мелодию — музыкальная шкатулка была готова заиграть «Приглашение на танец» Вебера. Идеальная вещь для новичков.

Начинаясь медленно, этот вальс постепенно набирал темп, но словно бы дышал, давал время замереть, прочувствовать силу музыки и движения.

— Три шага, Лавгуд, больше ничего. Мягко вперёд, правой, затем левой, немного в сторону и приставить к ней правую. И снова повторить. Иди сюда.

Вальс тем и хорош — стойка позволяет направлять партнёршу, вести её, девушка может почти не думать о шагах и фигурах.

Когда Блейз положил ладонь на спину Лавгуд, ему показалось, что он ощущает сердцебиение. От этой мысли было не по себе, но он скрыл её окклюментным щитом. Просто Лавгуд. Её рука подрагивала в его руке, её огромные серо-зелёные глаза были устремлены на него.

— Не опускай голову, не смотри на ноги.

— Я в них запутаюсь.

— Смотри на меня — и не запутаешься.

Блейз танцевал этот вальс раз сто — пока учился, ещё дома. Но никогда ему не было настолько прекрасно и настолько невыносимо. Лавгуд умела доверять — страшно доверять, полностью. Он попросил не думать о шагах — она не думала. Он сказал, что она не запутается, если будет смотреть на него — и она смотрела, не замечая больше ничего.

Это было всё равно что танцевать с призраком. Невесомая, растворившаяся в его руках, в его воле, которая направляла их танец. Не требовалось считать «раз-два-три». Лавгуд ощущала линию, которую вели скрипки, так точно, словно была марионеткой и висела на их струнах.

Она не задыхалась, только щёки стали непривычно румяными. Когда вальс затих, когда контрабасы приглушённо завершили финальную партию, она пошатнулась и счастливо, довольно заулыбалась.

— Это было чудесно. Я имею в виду…

— Я знаю, что ты имеешь в виду под словом «чудесно», Лавгуд, — хмыкнул он, чтобы избавиться от транса. — И ты отлично танцуешь. Пойдёшь со мной на бал?

— Конечно, нет.

Конечно. Очевидно.

* * *

Было что-то нелепое в том, что Блейз единственный из их компании пришёл на выпускной без партнёрши.

Мышонок появился под руку с Боунс — это уже было даже не смешно, вся школа знала, что Сьюзен — дежурная дама Его Высочества. Собственно, выслушав поздравления со сданными ЖАБА, они учтиво станцевали всё тот же вальс и расстались.

Гарри привёл Джинни Уизли, хотя они давно уже были не вместе. Скорее, так, по дружбе. Драко не отлипал от Гермионы, а Рон — от своей хорошенькой, глупенькой Лаванды Браун.

Зал украсили флагами с гербами школы, все столы были убраны, на подиуме играл струнный оркестр. Да, у Слагхорна на балу никаких «Ведуний» ожидать не стоило — мужик любил комфорт и тонкость.

Все были в парадных мантиях. Мышонок с бокалом шампанского ходил от группы к группе, общался с педагогами, выпускниками и приглашёнными гостями, шутил, смеялся, внимательно слушал, качал головой. Его звали, о чём-то спрашивали.

Блейз стоял у стены, в полутьме, наблюдал за ним и немного — за остальными. Вот, Перси Уизли со своим товарищем-зельеваром. Улыбались, беседовали спокойно, держали приличную дистанцию, но казалось, что сплетаются друг с другом. Лавгуд сказала бы: «Общие мозгошмыги».

Слагхорн занимался тем же, чем и Мышонок — обходил компании и вёл светскую беседу.

Драко уговорил Гермиону потанцевать в уголке.

Финч-Флетчли едва ли не повис на Мышонке, пытаясь ему что-то объяснить. МакМиллан и Боунс собрали вокруг себя небольшую кучку народу и что-то самозабвенно вещали.

Только часа полтора спустя Мышонок оказался рядом с Блейзом, выдохнул, сделал глоток шампанского — кажется, первый за этот вечер, — и спросил:

— Луна не захотела идти?

Он был в тёмно-зелёной мантии, аккуратный и строгий. Уже совсем не школьник, хотя всё такой же блёклый и мелкий.

Вместо ответа Блейз едко поинтересовался:

— Почему ты с Боунс, а не с Гринграсс?

Мышонок помрачнел.

— Мы расстались сразу после экзаменов…

Подобные новости на пустой желудок обсуждать было бы неправильно, они отошли к фуршетным столикам. Набрали мелких закусок, ещё шампанского — такой вот дозволенный директором символ совершеннолетия и взрослости.

Какое-то время молча жевали. Выпили. А Берти внезапно сказал:

— Я дурак.

— Это факт. А почему на этот раз?

— Спасибо на добром слове. Мне стоило бы на ней жениться.

— На Гринграсс?!

— Конечно.

— Она же помолвлена.

На лице Мышонка отобразилось чудное выражение изумления и насмешки.

— Пожалуй, мне удалось бы убедить её отца, что я… более выгодная партия, — заметил он таким тоном, не подлежащим сомнению. — А она — идеальная партия для меня.

Блейз не успел спросить, почему, Мышонок сказал сам:

— Она тонкая, понимающая. Рисует потрясающе гравюры. Мечтает продолжить дело Шекспира — переложить на стихи основные вехи нашей славной истории.

— Отличные качества для жены, — фыркнул Блейз. Мерлин, Гринграсс! Да ни за что!

— Отличные, — серьёзно согласился Берти. — Она умна, доброжелательна, в меру красива… и у неё полностью отсутствуют личные амбиции. Она не пойдёт покорять политические вершины, не кинется в науку или в дипломатию. Будет вести дом, заниматься искусством и растить детей. — В его голосе слышалось даже что-то циничное, оно ему не шло. — И она бы с радостью приняла моё предложение. Я обладаю достоинствами, которых напрочь лишён её жених.

— Конкретнее.

— У меня нет и не будет любовниц на стороне, и я умею решать проблемы, не повышая голос.

— Идеальные качества… Дурак ты, Мышонок.

— О том и речь.

— Да не по этому… К Мордреду такие браки, не понимаю, дурная пустышка. Забей. Вот влюбишься однажды… до смерти. Мы тебе сопли вытрем и сразу женим.

Надо было как-то разбавлять эту уныль, немедленно. И самому взбодриться, и Мышонка развеселить. Ухмыльнувшись, Блейз сообщил:

— Неудачники мы с тобой, Мышонок. Никто не желает с нами танцевать. Хоть, вон, друг друга приглашай.

— Один такой танец — и Паркер оторвёт мне голову.

— Прессы нет. Да и я не на танго зову. Вполне себе фокстрот играет.

— Это такой же фокстрот, как я — ловец.

— Раз-два-три-четыре. Мышонок, я могу из этого сделать фокстрот.

— Это будет издевательство над фокстротом!

Но Берти уже сам заразился весельем, да и лёгкое игристое действовало. Прорывался хохот. Они всё-таки встали в стойку и, поймав ритм, начали творить насилие. Мышонок — не Лавгуд, учить его было не надо. Он смеялся, показывая зубы, ловко перехватывал инициативу и ломал задуманный рисунок.

На них, конечно, смотрели — и кто-то аплодировал, кто-то подбадривал. И вовсе не насмешливо — танцевали-то они хорошо. Блейз замыслил гнусность с поддержкой, но осуществить её не успел — на них налетел хмельной Гарри с воплями:

— Без меня?! — и полез третьим.

Теперь начались медвежьи пляски. Присоединился Рон, втихаря предложил по глотку рома из серебряной фляги, но не рассказал, где добыл.

Ром оказался забористый. Фляга ходила по кругу. Вчетвером, обнявшись, они продолжали кое-как двигаться в хороводе. Перебравший Мышонок вдруг объявил, что это «однозначно сиртаки», но доказать не смог — для Гарри и Рона слово «сиртаки» ничего не означало.

Закуска с фуршетных столов уже не спасала. Мир плавал, кружился в темпе спутавшихся танцев. Все вместе они перебрались на лавки, принялись, непонятно с чего, вспоминать школьные деньки. И сомнительные приключения, и уроки, и споры. Вышли Драко с Гермионой — более серьёзные и строгие, как будто отдалившиеся. Но и их удалось затянуть в кружок, фляга помогла. Перед глазами вставали все эти бесконечные истории. Цербер. Карты и шахматы. Заседания в пыльных тайных проходах. Веритасерум. Дементоры. Многое, многое другое. Всё то, что Блейз пережил, потому что на первом курсе увидел тощего Мышонка и решил, что стоит за ним приглядеть.

Он и в этот раз приглядел — сгрузил на кровать, раздел, разул и накинул на полог защитные заклинания.

* * *

На пустую кровать Тео они за полтора года виртуозно научились не обращать внимания. Будто и нету её. И никогда не было у них шестого соседа по комнате. Блейз знал, что оба Нотта — младший и старший — живы. В Штатах. Больше ничего.

Было неожиданно увидеть Мышонка, сидящего на краю этой незаметной кровати.

— Свалите, — велел Блейз, едва скользнув взглядом по Винсу и Грегу. Те подчинились. — Странно ты собираешься.

— Я собрался. Сразу после завтрака.

— Тогда помоги мне.

Блейзу не требовалась помощь, — вещи он предпочитал паковать с помощью магии. Но, скажем, он имел полное право рассмотреть несколько галстуков, прежде чем убрать их в чемодан.

Мышонок это знал, но послушно поднялся и встал рядом, склонился над чемоданом.

— Я могу прожить год без магии, — произнёс Блейз.

— Я знаю.

— Но ты не хочешь брать меня в свою академию.

— Не хочу.

Резануло по внутренностям, отчаянно больно. Но Блейз не успел ощутить эту боль в полной мере, потому что Мышонок положил ладонь ему на запястье, слегка сжал и поправился:

— Хочу, но не возьму. И ты спросишь, почему.

— Спрошу.

— Две причины.

— Дай угадаю, одна политическая.

Мышонок тихонько засмеялся.

— Конечно. — Достал палочку и наложил «Муффлиато» — заклинание от подслушивания. Спасибо, Сев, за хорошее изобретение. — В ближайшие лет десять станет понятно, на каких условиях маггловский мир будет с нами общаться. И… им крайне выгодно взять нас на поводок. Схема с Риддлом провалилась, финансово мы пока не сдаёмся, но политики умеют выжидать. То, что не удалось полтора года назад, можно повторить.

Блейз внутренне содрогнулся. Не от содержания слов, а от того, насколько легко и спокойно Мышонок их произносил. Длинными сложными предложениями, без запинок. Он продолжил:

— Или придумать другой подход. Наша партия — пока единственная, которая может одновременно принести пользу магическому сообществу и выстроить с магглами адекватный диалог. Пока мы держимся за счёт Скримджера и Крауча, но им трудно вести переговоры с магглами, оба чистокровные и не понимают многих нюансов. Им нужно — нам нужно, чтобы через десять лет я занял кресло министра.

Всё было давно спланировано и просчитано, он осознавал свою роль в этом спектакле — и даже не думал её менять. Хотите посмотреть на идеального, эталонного слизеринца? Вот он, перед вами.

— Во многих областях у меня хорошая репутация, — продолжил он, — меня знают как умного, деликатного человека, будущего дипломата и так далее, и тому подобное. Но… — он тяжело вздохнул. — Моих слёз и обмороков мне не простили.

— Тебе было одиннадцать.

— Ага, годам к шестидесяти забудется. Я должен доказать, что они ошибаются, считая меня слабым, пугливым нытиком.

Блейз лучше всех знал, что Мышонок — уж точно не слабый и не пугливый. Ну, а нытиком его мог бы назвать только полный идиот.

— Все ждут, что ты пойдёшь со мной, — продолжил Мышонок. — Поэтому тебе нельзя идти. Я должен справиться сам.

— А вторая?

— Что?

— Вторая причина. — Блейз уже даже не пытался делать вид, что собирает чемодан. — Ты сказал, что их две.

Мышонок отошёл к своей кровати, поправил подушку.

— Я читал твоё досье целиком и обсуждал его с Паркером.

— И?

— Это интересный документ, Блейз. Пролайферы убеждены, что ты зависим от меня, готов идти за мной куда угодно, игнорируя собственные принципы и желания…

— А это не так? — с невесёлой ухмылкой спросил Блейз.

Не было у него ни принципов, ни убеждений — только Мышонок и Лягушонок, за которых он готов был рвать глотки.

Мышонок резко обернулся и посмотрел в глаза.

— Так.

— И?

— И они считают, что со временем ты станешь лучшим телохранителем для меня.

— Они правы.

— Я знаю, что они правы, Блейз. Просто…

Внезапно взрослая жёсткость пропала из его глаз, он сделался хрупким и уязвимым, потерянным. Блейз был рад это видеть — он опасался, что политика сожрёт его Мышонка с потрохами. Не только она: дворец, протокол, кошмарный Паркер.

— Это как будто лишает тебя права выбора. Словно предначертанное будущее…

— Ты видел моё будущее?

— Я не смотрел.

— Посмотри.

— Не буду. Да и бесполезно, там столько вариантов и распутий… Блейз! Я хочу, чтобы у тебя был выбор. Хотя бы этот год — решить, чего ты сам хочешь, без меня. И без Луны.

Потому что невыносимый Мышонок точно знал, как Блейз относится к Лавгуд.

— Уверен, что мне стоит?

— Уверен, что нет, — с улыбкой ответил Мышонок. — И если бы не первая причина, ты уговорил бы меня на Сэндхёрст минут за десять.

Но есть первая причина, а значит, у Блейза не оставалось иного выхода, кроме как продержаться один невыносимый год. Пока ещё никого не было рядом, пока они не вышли в большой, страшный мир, он крепко обнял Мышонка, ощущая его запах: тонкий одеколон, полынь и книжная пыль.