Каждому королю своя королева (гет)

— Вы уверены в этом? — едва слышно спросила Бат-Шева, сидя на стуле возле письменного стола в своих покоях. Её пальцы нервно теребили край шёлкового платья, а взгляд, обычно полный жизни и блеска, сейчас был омрачён тревогой.

Балдуин подошёл ближе к своей жене, аккуратно сев на стул напротив. Его лицо, на котором теперь не было маски, обычно суровое и сосредоточенное, сейчас смягчилось. Он мягко взял её руку в свою, его большой палец нежно поглаживал кожу. — Я очень на это надеюсь, душа моя, ибо надеяться сейчас — наше единственное оружие, — тихо ответил он. Шёпот был полон нежности, но и той же неуверенности, что читалась в глазах девушки. — Мы прошли через столько испытаний, столько потерь… Если, наконец, небеса даровали нам такое чудо, то в ближайшее время наши надежды воплотятся в жизнь, и ты подаришь мне маленькую копию себя…

Он не закончил фразу, но Бат-Шева поняла: маленькую копию себя, наследника, продолжение их рода, которого они так долго и страстно желали. Столько ожиданий, молитв, разочарований — всё это тогда давило на неё. Но несколько месяцев назад всё рухнуло в одночасье. Главное, что её благоверный счастлив в неведении. — Но, доктор… он был так осторожен в своих словах, — прошептала она, вспоминая визит другого придворного лекаря. Его слова были полны терминов, но за ними скрывалась та же неопределённость. "Есть признаки, Ваше Величество, но…" — это "но" звучало в ушах, как приговор.

Мужчина сжал её руку крепче. — Осторожность лекаря — это долг. Мы видим больше, чем просто признаки, видим свет, который вернулся в твои глаза, чувствуем твою перемену. Ты стала более уязвимой, но в то же время и более сильной. Он улыбнулся, и в этой улыбке была вся его любовь и вера. — Я вижу, как ты заботишься о себе, как ты стараешься. Это уже само по себе чудо, я верю, что это будет вознаграждено. Монарх усмехнулся, едва заметно дёрнув уголком губ. На мгновение он прикрыл глаза, словно отгоняя болезненные воспоминания. На лице промелькнула тень, такая глубокая и печальная, что Шева невольно вздрогнула. — Дорогая, — тихо произнёс он, открывая глаза. В них плескалась усталость, но и какая-то странная, смиренная мудрость. — Не хочу, чтобы мой ребёнок унаследовал проклятие за гордыню, которое преследует меня с самого детства, видел, как она разрушает жизни, как отравляет души, боролся с ней всю свою жизнь и боюсь, что эта борьба никогда не закончится. На мгновение замолчал, словно собираясь с силами, и супруга молчала, заворожённо слушая. — Хочу, чтобы он был мудрым, справедливым, милосердным, — продолжил он, глядя куда-то сквозь неё. — Чтобы он любил свой народ и служил ему верой и правдой. Но больше всего я хочу, чтобы он был свободен от той тьмы, которая живёт во мне. И, чтобы он скорее появился на этот свет живым и здоровым, чем похожим на своего отца. Пусть он будет похож на тебя, унаследует твою доброту и силу духа. — В этих словах звучала такая искренняя мольба, такая глубокая любовь к ещё не рождённому чужому ребёнку.

В этот момент, в тишине их покоев, между ними возникла невидимая связь, сотканная из страха, надежды и любви. Они были вместе перед лицом неизвестности.

Королева не выдержала. Слёзы сами выступили в уголках её карих глаз, горячие и горькие. Она быстро утёрла их рукавом своего платья, пытаясь сохранить хоть какое-то подобие королевского достоинства. Но сейчас достоинство казалось таким далёким и незначительным. — Обещаешь, если у нас родится наследник, ты будешь любить его всем сердцем? — Губы ощутимо дрожали, а голос едва слышался в тишине. Вопрос был не просто просьбой, а мольбой, вырвавшейся из глубины материнского инстинкта, смешанного с вечным страхом перед правдой.

Король поднял голову. Глаза, глубокие и светлые, встретились с глазами собеседницы. Он увидел слёзы, боль, и во взгляде отражалось столько же нежности, сколько и той самой боли, которую женщина так боялась. — Конечно, обещаю, милая… — Он кивнул, осторожно взяв девичью руку. Пальцы, хоть и немного грубые из-за бинтов, были удивительно тёплыми. — Я буду любить его не меньше тебя, буду стараться быть самым понимающим и любящим отцом, несмотря на моё проклятие и внешний вид. — Правитель говорил это не как клятву, а как истину, высеченную в душе, что проклятие, таинственная болезнь, исказившая тело и наложившая тень на его существование, было постоянным напоминанием. — Я знаю, что мой облик может пугать, — продолжил он, а взгляд стал более сосредоточенным, — но я обещаю, что моё чадо никогда не почувствует этого. Увидит только любовь, защиту и мою мудрость. Я научу его всему, что знаю, и буду оберегать от всех опасностей, как внешних, так и тех, что могут таиться внутри.

Шева смотрела на него. Страх постепенно угасал, сменяясь надеждой. Она знала, что муж не просто король, но и человек с невероятной силой духа. Проказа была крестом, но он нёс его с достоинством, которое восхищало каждый день. — Ты… ты действительно так думаешь? — прошептала она.

— Я не просто думаю, я чувствую это, — ответил Балдуин, прижимая её руку к своей груди. — Моя душа ждала этого момента всю жизнь — возможности стать отцом, несмотря ни на что. И я обещаю тебе, что наш ребёнок будет самым любимым существом на свете, будет нашим светом и будущим. Сделаю всё, чтобы он вырос сильным, добрым и счастливым.

Монарх наклонился и нежно поцеловал жену в лоб. В этом поцелуе не было ни тени проклятия, только безграничная любовь и обещание, которое он дал не только ей, но и тому невидимому существу, которое уже билось в её чреве. Девушка закрыла глаза, чувствуя, как тепло обещания разливается по телу, успокаивая тревоги. В этот момент, глядя на своего мужа, она видела не искажённого проклятием короля, а любящего отца, готового отдать всё ради своего ребёнка. И это было самое прекрасное зрелище, которое она когда-либо видела, но понимала, что это всего лишь ложь сознания.

Время текло медленно. Каждый удар сердца Арье отдавался глухим эхом в тишине его покоев, отмеряя секунды, приближающие к цели, которая манила и пугала одновременно — королева Бат Шева Леви II. Её красота была подобна нежному цветку, а дарованная браком власть — острым шипам, которые он жаждал сломать.

План расправы зрел в душе долгие дни, питаемый обидой и жаждой возмездия, что кто-то посмел иметь возможность взойти на трон, кроме него. Кац, имел доступ к самым сокровенным уголкам дворца, знает множество тайных ходов, слышит каждый шёпот придворных, видит страхи и слабости тех, кто стоял на вершине власти. Но королева, она неприступна, как горная вершина, окутанная туманом.

Мышьяк. Это было его оружием. Чистый, без запаха, без вкуса, способный тихо и незаметно унести жизнь любого живого существа. Лекарь достал его из самых дальних уголков своей аптеки, где хранились редкие и опасные ингредиенты для снадобий. Теперь оставалось лишь одно — вручить его.

Но вот только, как это сделать? Девушка редко покидала свои покои, вечно окружённая стражей и верными служанками, находясь всегда под присмотром. Медик знал, что любое подозрение, любая малейшая ошибка — и его ждёт неминуемая казнь.

Он перебирал в голове разные варианты. Подменить обычное вино? Слишком рискованно... Добавить в еду? Служанки всегда пробовали блюда перед подачей... Подсыпать в личный кубок с водой? Но она пила только из серебряных сосудов, которые тщательно мылись.

Каждый день приносил новые разочарования. Мужчина чувствовал, как план, некогда такой чёткий и осуществимый, рассыпается на мелкие кусочки, как песок сквозь пальцы. Он видел Шеву в коридорах дворца, её грациозную походку, мягкий взгляд, и в нём разгоралась новая волна ненависти. Она была так близко, и в то же время так далеко.

Однажды, когда целитель готовил для короля отвар от лихорадки, его осенила мысль. Королева часто навещала своего супруга, когда проказа давала о себе знать, и снова ослабевал. Благоверная приносила ему цветы, читала книги, утешала. В эти моменты она менее бдительна, более уязвима.

Арье с энтузиазмом начал готовить новый отвар для короля, разливая в две посуды, добавив в одну чашу небольшое количество яда. Он точно знал, что королева, будет пить вместе с мужем, чтобы разделить с ним недуг. Это был тонкий расчет, игра на любви и заботе. Но даже такой хитростный план полон опасностей. Если Балдуин почувствует что-то неладное, если жертва заметит странный привкус… Кац чувствовал, как холодный пот стекает по вискам. Этот человек лекарь, искусный в своём ремесле, но в его душе таился и другой, куда более тёмный талант — талант убийцы. Это не первый раз, когда врач совершал подобные действия, но травить простолюдина, врага государства, и травить саму королеву Иерусалима, жену своего монарха, — это совсем другое. Чувство ответственности, смешанное с леденящим страхом, сжимало грудь.

— Вот, прошу ваше величество, — произнес Арье, голос звучал ровно, насколько это было возможно в его состоянии, чуть поклонился, ставя поднос на низкий столик рядом с ложем короля. Движения выверены, чтобы чаша с ядом оказалась ближе к королеве, когда она сядет рядом с мужем. Мужчина старался не подавать виду, будто ничего не было, а лицо оставалось непроницаемым.

Король, слабо кивнул. Королева, прекрасная даже в своём горе, склонилась над благоверным, её рука нежно гладила правителя по лбу. Она не заметила ничего необычного в действиях лекаря, всё внимание полностью поглощено страданием супруга.

Арье отступил на шаг, наблюдая. Видел, как Шева берёт чашу, как пальцы касаются прохладного металла, как подносит сосуд к губам, делает первый глоток. В этот момент в чёрствой душе боролись два человека: знахарь, который должен был спасать жизни, и убийца, который только что обрек на смерть одну из самых знатных дам королевства. Но это не конец... Ему предстояло наблюдать за последствиями, поддерживать видимость заботы, пока яд не сделает своё дело. И каждый глоток, каждый вздох девушки будет напоминать ему о той черте, которую он переступил. Черте, за которой нет возврата.

Медик смотрел на бледное лицо королевы, на её тонкие пальцы, сжимающие край покрывала, и чувствовал, как холодный пот стекает по спине. Это не было триумфом. Это было начало кошмара. Мышьяк действует медленно, коварно, и каждый день, проведённый рядом с ней, будет пыткой. Бат-Шева, некогда полная жизни и смеха, теперь лишь тень самой себя. Дни проходили в мучительных приступах рвоты, в изнуряющей головной боли, которая, казалось, раскалывала череп, в неутолимой жажде, не приносившей облегчения. Каждый глоток воды, каждый вздох девушка выдыхала с трудом.

Он играл свою роль безупречно. Улыбался королю, утешал его, предлагал свои услуги как верный советник. — Ваше Величество, я молюсь за скорейшее выздоровление королевы. Я приказал лучшим лекарям быть у постели, но, увы, болезнь эта коварна... — Слова слетали с губ Каца легко, как перья с птичьих крыльев, но внутри всё сжималось от отвращения, что ему приходится так старательно скрывать правду.

Король, обычно гордый и властный, теперь сломлен горем. Его тусклые, печальные глаза следили за каждым действием. Монарх проводил часы у постели жены, держа за руку, шепча слова любви и надежды. Арье наблюдал за этим, и в душе поднималась волна злобы. Эта любовь, эта преданность — всё это было ложью, построенной на предательстве.

Каждый вечер, когда мужчина оставался один в своих покоях, замечал своё отражение в воде чаши. Лицо бледное, глаза запали, щетина. Он видел в нём не себя, а монстра, который ради власти готов был пожертвовать всем. Пытался заглушить голос совести, убеждая себя, что это необходимо. Правитель слаб, королевство нуждается в сильной руке, но эти оправдания звучали пусто и фальшиво.

Теперь, когда мышьяк медленно делал своё дело, врач чувствовал себя пленником собственного замысла, вынужден поддерживать видимость заботы, улыбаться, утешать, в то время как внутри всё кричало от ужаса. Когда королева умрёт, король будет искать виновных, а он будет первым в списке подозреваемых. Ведь именно он, как никто другой, знал все тайны королевской семьи, все их слабости и страхи. Поэтому говорил всем, что болезнь королевы — загадочна и неизлечима, что она пришла из ниоткуда, не оставив никаких следов. Но пока должен играть свою роль верного, скорбящего слуги.

Но жалость не могла остановить убийцу. Тайком, когда никто не видел, Арье подмешивал яд в снадобья больной. Медленно, но верно, продолжал травить жертву, приближая конец. Это жестоко, но другого выхода медик не видел: он загнан в угол, и только смерть королевы могла спасти от гнева короля. Надеялся, что когда всё закончится, Балдуин поймёт, что слуга не желал ему зла, что действовал из последних сил, чтобы защитить.

Тяжёлая боль в животе не давала покоя Бат-Шеве. Она металась по роскошной постели, сотканной из шёлка и золотых нитей, но даже мягкость подушек не приносила облегчения. Каждый вдох давался с трудом, грудь сдавливало невидимыми тисками, а внизу живота пульсировала тупая, изматывающая боль. Это был не просто недуг, это был яд, медленно, но верно вытягивающий всю жизнь из юной королевы. Мышьяк — коварный, безмолвный убийца, подмешанный в отвар для её больного мужа. Токсин поражал организм, не жалея. Сначала это были лишь лёгкие недомогания, которые списывали на женские слабости. Потом боли стали сильнее, дыхание — прерывистее, а лицо — бледнее. Лекари разводили руками, предлагая лишь бесполезные отвары и молитвы. Никто не мог понять истинную причину страданий.

И вот, в один ужасный день, когда солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в кровавые тона, Шеву пронзила острая, невыносимая боль. Она закричала, тело выгнулось дугой, а затем всё стихло. Когда служанки, испуганные стонами, ворвались в покои, они обнаружили королеву без сознания, а на простынях — следы крови. Выкидыш. Токсин, уже успевший поселиться в крови, не пощадил и нерождённое дитя. Эта потеря стала последней каплей. Женщина чувствовала, как жизнь покидает её, как силы иссякают с каждым ударом сердца. Она просто лежала, глядя в потолок, и думала о том, кто мог желать ей такой участи. Кто мог поднять руку на королеву Иерусалима, на мать, на человека, который хотел жить.

Мысли путались, боль усиливалась, холод проникал внутрь, веки тяжелели. Последнее, что она увидела, — встревоженные лица служанок, склонившихся над ней. А затем — темнота. Темнота, в которой не было ни боли, ни страха, ни сожалений. Только тишина, наступившая после того, как мышьяк вытянул всю жизнь, оставив лишь пустую оболочку на роскошном ложе. Отравленная и сломленная, ушла в небытие, оставив после себя лишь вопросы и горечь невысказанных слов.

— Шевушка... Душа моя... — шептал Балдуин, сжимая в холодной ладони тонкую руку почившей жены. Голос дрожал, едва сдерживая слёзы, которые медленно накатывались на глаза, прорываясь сквозь посеребрённую маску, скрывающую боль и усталость.

Тяжёлые бархатные шторы, обычно скрывавшие солнечный свет, казались теперь саваном, окутывающим всё вокруг. Правитель сидел на холодном каменном полу, плечи сотрясались от беззвучных рыданий. В деревянном ящике, обитом мягким замшем, лежало тело — холодное, неподвижное, словно застывшее во времени. На шелках, что нежно обвивали её, покоился комок — ребёнок, чья жизнь первым делом забрал яд, оставив лишь пустоту и горечь. На голове покойницы сияла корона, а белые одеяния, в которые она одета, напоминали тот день коронации — день, когда она была прекрасна и полна надежд.

Мужчина отчётливо помнил тот миг, когда впервые увидел благоверную в этих одеждах — светлую, величественную, словно сама судьба благословила их союз. Теперь же перед ним лежала лишь тень той радости, и сердце короля разрывалось от горя. Он наклонился ближе, губы едва касались холодной кожи, и тихо произнёс: — Ты была светом моего мира, и теперь без тебя всё вокруг погрузилось во тьму. Но я обещаю: память о тебе будет жить вечно, в каждом моём вздохе, в каждом решении...

Слёзы, наконец, прорвались, струясь по щекам, и король позволил себе оплакать не только любимую жену, но и невинного ребёнка, чья жизнь оборвалась прежде, чем успела начаться. Маленькое чудо, которое должно было, как он думал, не зная всей правды, стать продолжением их любви, стало ещё одной раной на истерзанном сердце. В тишине зала, наполненного холодом, печалью, звучал лишь шёпот — молитва о прощении, надежде на светлое будущее, которое теперь такое далёкое.

Внезапно тишину прорезал резкий, холодный голос. Арье стоял у стены, его фигура казалась высеченной из камня, лишённой всяких эмоций. Глаза, обычно полные хитрости и амбиций, сейчас были пусты, как два озера в пасмурную погоду. — Болезнь всё равно бы не дала ей и шанса, мы бы не смогли её спасти, — твёрдо и равнодушно ответил лекарь, словно произносил сухой факт, не имеющий никакого отношения к человеческим страданиям. Слова, как ледяные иглы, впились в истерзанную душу Балдуина.

Король поднял голову, белки́, красные от слёз, встретились с пустым взглядом. В этот момент он увидел не просто врага, не просто предателя, а воплощение зла, холодное и безжалостное, которое не знало ни любви, ни скорби. Когда тело Шевы забрали для дальнейших манипуляций перед похоронами, один слуга, помощник Каца, на ухо, вдали от всех, выдал его, рассказав правду: кто на самом деле виновен в смерти королевы.

— Ты убил мою жену, моего ребёнка, украл моё будущее! — крикнул Балдуин. Голос дрожал от сдерживаемой ярости, а глаза горели огнём, когда смотрел на слугу. — Отвечай мне прямо, чёртов предатель, ты это сделал?! У неё был шанс выносить наследника на Иерусалимский трон. Зачем? Почему ты всё испортил?

Арье пожал плечами. Движение было едва заметным, но в нём читалось полное отсутствие раскаяния. — Я сделал то, что должен был сделать, — произнёс он, шёпот стал ещё более ледяным. — Королевство нуждалось в сильном правителе. Эта иудейка слаба, она не смогла бы достойно править, а ребёнок был лишь моей ошибкой.

Эти слова были как удар хлыста. Правитель почувствовал, как внутри него что-то переломилось. Ярость, до этого погребённая под слоем горя, вырвалась наружу. Тут резко поднялся на ноги, как только смог. Тело дрожало, но не от холода, а от силы гнева. Кровь билась в висках. — Что ты сказал?.. — прорычал он, и его голос наполнился новой, пугающей силой. Сделал шаг к врагу, кулаки сжались. В глазах больше не было слёз, только холодный, решительный блеск. Внутри закралась буря, которая сметет всё на своем пути, включая того, кто посмел украсть его свет. Он схватил врага за запястья, и казалось, что сейчас задушит.

— Тот ребёнок от меня, — честно сознался виновник, поняв, что пути назад нет. — Несмотря на это, шансы очень малы. Шева могла умереть при родах, или наследник мог бы не дожить даже до года. Это не стоило такого риска. Вы могли передать трон кому-то другому, кто смог бы повести страну к светлому будущему. Например, мне.

Балдуин оттолкнул собеседника так, что тот ударился спиной о стену, возле которой стоял. — Как ты смеешь так говорить о моей жене?! Ты забыл, кто перед тобой стоит?! Я сам могу решить, кому передать трон. Я король, а ты лишь слуга! Что мне стоит приказать отрубить тебе голову прямо сейчас?! — Гнев не отпускал, заставляя совершать необратимые поступки. Такие слова и такое поведение просто вывели его из равновесия. Он сделал короткую паузу, стараясь успокоиться, сглотнув образовавшийся ком в горле. — Даже представить себе не можешь, каково это — потерять дорогого твоему сердцу человека... Всё отнял у меня! — Схватил Арье за грудки, пальцы крепко сжались на грубой ткани. — Ты здесь никто, чтобы решать за меня! — Резкий удар прилетел слуге в живот, заставив того согнуться пополам от боли. — Я доверял тебе все эти годы. Помогал мне во многом, не раз спасал в бою, ценил тебя, но это... Ты зашёл слишком далеко. — С этими словами прокажённый силой ударил оппонента о стену. На сером камне стали видны тёмные следы крови. — Предатель... Предал меня, моё сердце, душу. Мы были вместе на поле боя, делили шатёр, я доверил тебе свои тайны, планы, мечты, надежды.

— Вот именно! — сорвавшись, хрипло зашипел Кац. — Лучше бы я оказался на троне, чем эта женщина из знатной семьи, чьи родители только и делают, что считают деньги, мечтая спихнуть своих детей под королевский бок.

— Она была прекрасным человеком: нежной, мудрой, красивой и честной. Да, её родители хотели избавиться от неё, но она не заслужила такой смерти! — Балдуин встряхнул медика, словно маленького котёнка. — Отнял у меня всё, за что я боролся все эти годы... — Кулак врезался в лицо медика. Он хотел причинить ему как можно больше боли. — Казнить тебя самым страшным образом, чтобы ты понял всю мою злость!

День казни наступил, омрачённый серым небом и тяжёлым предчувствием. Толпа, собравшаяся на площади, шепталась; их взгляды были прикованы к фигуре, которую вели к эшафоту. Площадь гудела, как растревоженный улей. Неистовый шёпот, словно рой злобных насекомых, витал в воздухе, смешиваясь с запахом пыли и предвкушения. Этот день был отмечен в календаре каждого жителя города красным, жирным крестом — день, когда виновник предстанет перед судом, который вершился не на каменных плитах зала заседаний, а на грубо сколоченном эшафоте.

Толпа была огромна, она заполнила каждый сантиметр площади, выплескиваясь на прилегающие улицы, где люди стояли на плечах друг друга, пытаясь хоть краешком глаза увидеть зрелище, которое обещало стать кульминацией долгих лет страданий. В глазах каждого, от старого крестьянина с мозолистыми руками до юной девушки с бледным лицом, читалась одна и та же эмоция — жгучая, всепоглощающая ненависть. Лекарь, некогда уважаемый, теперь был заклеймён как предатель, отравивший королеву.

И вот, сквозь плотную завесу людских тел, показалась фигура. Ведомый двумя стражниками, Арье двигался медленно, словно каждый шаг давался ему с неимоверным трудом. Некогда гордая осанка сломлена, плечи ссутулились под тяжестью взглядов, которые впивались в него, как тысячи острых игл. Лицо, обычно искажённое самодовольной усмешкой или презрительным прищуром, теперь было бледным и осунувшимся. Глаза, которые когда-то сверкали хищным блеском, теперь были пустыми, но даже в этом жалком зрелище, в измождённом облике, люди видели не раскаяние, а лишь подтверждение его низости.

Шёпот усиливался, превращаясь в рокот. Слова, произносимые сквозь стиснутые зубы, были полны проклятий и пожеланий скорейшего забвения. — "Пусть земля ему будет пухом..." — прошипела старуха, чьи дети были разорены. — "Пусть его душа найдёт покой в аду!" — прокричал молодой мужчина, чья невеста была увезена им силой. Каждый взгляд, направленный на слугу, был обвинением. Каждый вздох толпы был приговором. Они видели в нём не человека, а воплощение зла, которое наконец-то будет повержено. Все ждали этого дня, как ждут рассвета после самой тёмной ночи.

Голова гудела от недавних ударов, каждый пульсирующий удар отдавался в висках. Врач сплюнул кровь, но удержал равновесие, несмотря на то что руки были крепко связаны за спиной. Его тело, хоть и измученное, сохраняло стойкость, словно бросая вызов своим мучителям. Взгляд упал на Балдуина — человека, причину его нынешнего положения. Холодный, непроницаемый взгляд, в котором не было ни страха, ни мольбы, лишь безмолвное презрение. Губы мужчины плотно сжаты, он не собирался давать монарху ни малейшего намёка на свои чувства. Ни слова, ни вздоха, ни дрожи — ничего, что могло бы выдать внутреннее состояние.

Каждый удар сопровождался тихим шипением, словно змея, готовящаяся к последнему броску. Это было единственное проявление боли, гнева, отчаяния. Шипение, которое, казалось, проникало сквозь шум толпы, сквозь крики и проклятия, достигая ушей правителя, заставляя почувствовать лёгкий холодок.

Король встал с трона, подняв руку, чтобы толпа замолчала. Воздух застыл, пропитанный напряжением. Он смотрел прямо в лицо подсудимого, и взгляд не предвещал ничего хорошего. В нём читались гнев, разочарование и холодная решимость. Но тот, кто сидел перед ним, не дрогнул, а наблюдал в ответ с той же хладнокровной отстранённостью, которая когда-то завораживала, а теперь вызывала лишь отвращение. — Арье… — начал он медленно, но твёрдо, выделяя каждое слово. Сделал шаг ближе, и тени от колонн легли на фигуру в белом, делая её ещё более грозной. — Знаешь, за что тебя ждёт та казнь, которой ты на самом деле достоин?

Вместо ответа, который мог бы быть мольбой, раскаянием или даже вызовом, из уст Арье послышался тихий, пренебрежительный смешок. — Решил выбрать самое неприметное для меня? — спросил он, и в голосе прозвучала горькая ирония. — Неужели думаешь, что такая тварь, как я, не заслужила чего-то большего?

Слова лекаря повисли в воздухе, словно ядовитый туман. Балдуин замер, рука, всё ещё поднятая, слегка дрогнула. Он ожидал признания, мольбы о пощаде, чего угодно, но не этого. Не этой дерзкой, циничной насмешки. — Большего? — прорычал главный, сорвавшись почти на крик. — Ты говоришь о большем, когда отравил мою жену, королеву Иерусалима? Когда искалечил сотни невинных жизней? Когда играл со самой смертью, как с игрушкой?

Целитель пожал плечами, взгляд оставался всё таким же спокойным, даже скучающим. — Я делал то, что считал нужным, Ваше Величество. Искусство исцеления требует жертв. Иногда жертв, которые не всегда понятны тем, кто стоит на вершине власти.

— Жертв? — шагнул Балдуин ближе, кулаки в перчатках сжались. — Ты называешь это жертвами? Ты превратил людей в чудовищ! Ты играл с их душами!

— Души — это лишь метафора, Ваше Величество. А вот плоть можно изменить: улучшить или уничтожить. Я лишь исследовал пределы возможного.

— Пределы, которые ты перешёл многократно! — отступил на шаг, грудь тяжело вздымалась. Тон, обычно ровный и властный, дрожал от праведного гнева. — Ты думаешь, что твои знания оправдывают твои деяния? Ты думаешь, что можешь стоять здесь и насмехаться над правосудием? Думаешь, я хочу дать тебе ощутить себя мучеником перед Богом? Нет. Ты будешь казнён самым позорным образом.

Кац, стоявший перед ним, не выказывал ни страха, ни раскаяния, посмеялся, и этот звук, подобный шелесту сухих листьев, прозвучал как вызов. — Мудрое решение, господин... — проговорил он, голос низкий и бархатистый, но в нём звучала сталь. — Всё продумал, специально хочешь, чтобы Бог не спас мою душу от мук.

Царь видел эту игру в чужих глазах, эту уверенность, которая так раздражала. — Для тебя нет места среди небес, — произнёс он, слова были холодны, как лёд. — После всего, что ты сотворил, нет шанса попасть в рай. Ты обречён на вечные страдания в аду, как подобает каждому вероломному предателю.

Доктор склонил голову, словно принимая приговор. — Вы правы, господин. Рай… это место для тех, кто верит в ваши законы, в вашу справедливость. А я… я всегда искал истину. Истина не всегда бывает приятной, не всегда вписывается в ваши рамки.

Когда Арье Каца подняли на эшафот, площадь замерла. Наступило глубокое молчание, казалось, можно было услышать биение сердца. В этот момент, когда верёвка была уже накинута на шею, в глазах мелькнуло что-то похожее на мольбу, но она тут же заглушилась рёвом толпы, которая наконец-то получила то, чего так долго жаждала.

И последний рассвет слуги наступил. Вместе с ним в сердцах жителей города зародилась надежда на то, что справедливость, пусть и такая жестокая, восторжествовала, и что их земли наконец-то будут свободны от тени злодеяний. Площадь, недавно гудевшая от ненависти, теперь наполнилась вздохами облегчения.