Любовь одна и на всю жизнь (гет)

Юнги сидел на заднем сидении машины, мчавшей его из аэропорта к Эшли. Он вырвался на целый день раньше срока. Во-первых, он невероятно соскучился, а во-вторых, хотел сделать сюрприз. Он продумал все, он даже придумал как, не вызывая подозрений, выведать у нее, где она находится: у него, у себя или в Японии. Спрашивать напрямую он не решился, боясь испортить сюрприз. Уже из аэропорта он позвонил Эшли и попросил найти важные бумаги у него на столе, на что она ответила, что ночует сегодня у себя. Теперь он точно знал куда ехать.

Он даже хотел заехать домой и взять запасные ключи от ее квартиры, но все же посчитал, что такое проникновение может ее больше напугать, чем обрадовать. Поэтому сейчас он смотрел на яркие вечерние огни Сеула и представлял, как она откроет ему дверь. Сначала замрет на секунду от удивления, а потом взвизгнет и запрыгнет ему на руки. Он обожал, когда она так делала.

Машина подкатила к ее подъезду. Юнги распахнул дверь и, забыв попрощаться с водителем, рванул к ее подъезду. Не с первой попытки набрав код и не в силах дождаться лифта, он побежал по лестнице. Перед ее дверью постоял, выравнивая дыхание, а потом позвонил. Дверь долго не открывали. Наверно, сидит в наушниках. Юнги уже протянул руку, чтобы еще раз позвонить, но дверь распахнулась.

Эшли действительно замерла на секунду, но вместо того, чтобы кинуться ему на руки, отступила на шаг, кутаясь в халат и приглаживая растрепанные волосы. Юнги сделал шаг вперед, сжал ее в объятиях и вдохнул такой родной запах. Он даже не сразу понял, что она не обнимает его в ответ. Он отстранился, взглянул вопросительно и только тут до него дошло, что она в восемь вечера явно уже спала.

— Ты что, заболела? — заволновался Юнги.

Она ничего не ответила, опустив глаза и плотнее запахивая халат. Юнги огляделся и наткнулся взглядом на открытую дверь спальни. Там, на разобранной кровати, развалился голый мужчина, закинув руку за голову и прикрыв нижнюю часть тела одеялом. Мужчина довольно лениво изучал Юнги, не испытывая никакой неловкости. Юнги непонимающе перевел взгляд на Эшли. Она стиснула зубы, судорожно вдохнула, вскинула голову и посмотрела прямо ему в глаза.

— Ну что ж. Не хотела, чтобы ты так узнал, но так даже проще.

Юнги отшатнулся, не отводя от нее взгляд. Перед ним сейчас стояла не его Эшли. Перед ним стояла высокомерная стерва.

— Ну что? Что? Ну поймал с поличным, — она холодно хмыкнула и сложила руки на груди.

— Композитор, что ты такое говоришь? — горло у Юнги свело и слова приходилось буквально выталкивать.

— Я говорю, что скучно с тобой до зубовного скрежета. Я стала встречаться с тобой, потому что ты айдол, мировая знаменитость. Я думала, что мы будем ходить на крутые тусовки, закрытые премьеры, в рестораны, ездить по миру, ты меня познакомишь с разными знаменитостями. И что в результате? Из крутого только этот вшивый клуб, который, может, и элитный, но там ни одного человека.

— Ты же сама его выбрала потому что там нет людей.

— Ой, Господи, — Эшли закатила глаза. — Это было в самом начале знакомства. Я просто хотела тебе посильнее понравиться. Кто ж знал, что ты так на нем зациклишься. Надо было Чонгука соблазнить, а не тебя. Он с этой своей по два раза в неделю на тусовки ездит.

Юнги смотрел на нее и ждал, что сейчас она рассмеется, ткнет его в плечо и скажет: Котмой, ты что, правда поверил? Да это розыгрыш, а это — мой брат. Да Юнги поверил бы сейчас в любое объяснение, каким бы абсурдным оно не было, если бы только Эшли сказала, что все это неправда. Но она смотрела на него с пренебрежительной ухмылкой, сложив на груди руки, и бросала эти грубые неприкрытые признания.

— А любовь? Та самая? Одна на всю жизнь? — он все еще пытался найти подвох, все пытался зацепиться за что-то, чтобы понять, что все это неправда.

Эшли закинула голову и рассмеялась:

— Юнги, ты меня просто поражаешь. Мы с тобой днем только нормально познакомились, а вечером уже трахались! Какая любовь? Я про нее в каком-то из твоих интервью услышала, ну и воспользовалась. Да ты посмотри на меня! С моей внешностью, с моей популярностью какая одна любовь-то? Может, мне еще и в монастырь уйти? — и она снова рассмеялась.

— Ты все это время притворялась?

— Ой, только не надо этой драмы! — она поморщилась. — Можно подумать, ты сам первый раз в любовь эту играешь.

— Да, первый раз, и я не играл.

На лице Эшли на долю секунды промелькнула растерянность, но она тут же снова вскинула голову:

— Ну а я только время зря с тобой потратила.

Юнги слышал ее слова, понимал смысл, но принять последствия этих слов не мог. Полгода он любил вымышленную женщину? Бред какой-то.

— А Кандэ? Как же он? — он схватился за последний весомый аргумент ее лжи. Она посмотрела куда-то в сторону, судорожно втянула носом воздух, а потом брезгливо фыркнула:

— Пфф, да я счастлива, что больше его не увижу! Я терпеть не могу собак. С тех пор, как одна из них меня укусила. У меня до сих пор остались следы зубов. А твой еще и слюнявый. Да меня чуть не выворачивало каждый раз, когда он ко мне лез! А мне приходилось с ним сюсюкать. Фу! Противно вспоминать.

У Юнги в голове образовалась абсолютная пустота. Как будто череп есть, а мозга — нет.

— Ты теперь с ним? — он кивнул на мужчину, который уже не лежал, а полусидел, напряженно слушая их разговор.

— Ага, — с удовольствием подтвердила Эшли и игриво махнула мужчине рукой. — Это Ганс. Он вообще-то немец, но недавно открыл в Сеуле крутой ночной клуб. Наконец-то я смогу блистать, а не сидеть серой мышью в четырех стенах.

Она перевела взгляд с мужчины на Юнги:

— Тебе пора. У нас с Гансом есть еще незавершенные дела, если ты понимаешь о чем я.

Юнги молча смотрел на нее.

— Кстати, свои вещи я уже перевезла, так что прощай.

Юнги постоял еще секунду, шаря глазами по ее лицу, потом молча развернулся и вышел.

Как он доехал до дома, он не помнил. В квартире Кандэ бросился к нему, взлаивая от эмоций и виляя хвостом, как сумасшедший. Покрутился у его ног, а потом почувствовал неладное. Аура хозяина была неправильной: слишком темной и тяжелой. Такой у него никогда не было. Кандэ заволновался и заглянул за спину хозяина. Где Эшли-то? Она быстренько бы эту ауру убрала.

— Она больше не придет, Кандэ. Она нас никогда не любила, — Юнги опустился на пол и привалился спиной к двери. — Она и тебя обманула.

Кандэ недоуменно посмотрел на хозяина. Умный же человек, а простых вещей не понимает. Его нельзя обмануть, он же не слова слушает, он ауру чувствует. А ауру люди подделывать не умеют. Эшли любит и хозяина, и его, Кандэ. Его, конечно, больше.

Кандэ вздохнул и лег рядом с хозяином, положив морду ему на ноги.

* * *

Намджун сидел в столовой агентства, жевал и листал ленту соцсети в телефоне.

— Привет, Намджун, к тебе можно или не мешать?

Перед его столиком стояла До Хи.

— Конечно, можно. Садись, — Намджун отодвинул телефон. — Где Минсока потеряла?

— Он в Японии. Завтра вернется, — До Хи махнула палочками и принялась за еду.

— Как у вас дела? — поинтересовался Намджун. Ему действительно было интересно. До Хи и Минсок составляли прекрасную пару.

— Ну я познакомилась с его родителями, он — с моими. Родители между собой перезнакомились. Так что все серьезно, — До Хи подмигнула.

— Это здорово. А вы съехались уже?

— Да как тебе сказать. По-отдельности мы ночуем только когда второй уезжает, но живем то у меня, то у него. Наши вещи и там и там есть. Так что, наверно, да, съехались.

— Я рад за Вас. Вы — прекрасная пара, — Намджун тепло улыбнулся До Хи.

— С ним легко быть прекрасной парой. Он — самый лучший мужчина на свете, — До Хи просияла. Казалось, что одно упоминание ее любимого делало ее счастливой. — Невольно вспоминается теория Эшли про одну любовь на всю жизнь.

Намджун резко перестал улыбаться, желваки заходили под кожей, а палочки он сжал до побелевших костяшек:

— Не произноси при мне ее имя, — процедил он.

До Хи с испугом посмотрела на Намджуна. Таким злым она его никогда не видела.

— Что случилось, Намджун? Что она тебе сделала? Вы, вроде, мало общались, — осторожно спросила До Хи.

— Просто держись от нее подальше. То, что ты считала маской — не маска. Она и есть холодная эгоистичная сука.

— Намджун, ты можешь объяснить что произошло? Почему ты так говоришь? — До Хи отложила палочки.

— Объяснить? — недобро усмехнулся Намджун. — Что ж, объясню. Эта тварь изменила Юнги. Мерзко изменила, и даже не попыталась оправдаться. Нет, зачем. Она же такая звезда, ей можно все! Унижать, топтать чужие чувства, плевать на то, что причиняешь другому боль.

Он цедил слова сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как внутри нарастает неконтролируемая ярость. Его разрывало не от того, что Эшли изменила, и даже не от того, что Юнги сейчас стремительно погружался в депрессию, из которой еле-еле выбрался несколько лет назад. Он ненавидел ее за собственное бессилие. За то, что он наблюдал, как Юнги буквально корчится от боли всякий раз, когда что-то напоминает ему об Эшли, как все чаще сидит, уставившись пустыми глазами в одну точку, как он работает сутками без сна и еды только чтобы забыться. А, когда тяжело проваливается в сон на пару часов, мечется и стонет, и не может сделать НИ-ЧЕ-ГО.

И еще он никогда не простит ей тот страшный разговор, когда Юнги пришел к нему на следующий день с бутылкой виски, флегматичный и спокойный, как всегда. Намджун минут пятнадцать не понимал, что что-то не так. Пятнадцать минут он говорил о каких-то запланированных поездках, встречах, записи. А потом никак не мог понять фразу «Эшли ушла». Сначала подумал, что она ушла гулять с Кандэ, потом шутил, что Юнги наконец достал ее своей ревностью, и она его бросила. ОН ШУТИЛ, ЧТО ОНА ЕГО БРОСИЛА. А потом слушал совершенно спокойный, и от того жуткий, голос Юнги, который рассказывал про сюрприз, который он хотел сделать. Этот голос до сих пор, месяц спустя, звучал у Намджуна в голове и вызывал ужас, от которого сводило мышцы, волоски вставали дыбом и начинало тошнить.

До Хи невольно отшатнулась от такого Намджуна.

— Изменила Юнги? — переспросила она. — Они встречались?

— Они жили вместе. Полгода. Он в нее влюбился, а она, оказывается, просто хотела попользоваться его известностью, — Намджун с силой кинул палочки на стол.

До Хи ошарашено молчала, переваривая информацию.

— Так что обходи ее как можно дальше. Она и на тебя наплюет, если ей это будет выгодно, — Намджун судорожно вдохнул, пытаясь взять себя в руки.

— Она уволилась и вернулась в Америку, — До Хи сузила глаза и внимательно посмотрела на Намджуна. — Когда они расстались?

— Месяц-полтора назад. Да какая разница?

— Нет. Точнее вспомни, — До Хи подалась вперед, ожидая его ответа.

— Пятнадцатого. Мы все вернулись шестнадцатого, а Юнги приехал на день раньше. Зачем тебе это?

У Намджуна зазвонил телефон. Он поднял трубку, пару секунд послушал и коротко бросив: «Иду», встал из-за стола.

— Извини, надо бежать.

Он потянулся за подносом, но До Хи крепко схватила его за руку, наплевав на приличия:

— Намджун, давай выпьем завтра вечером. Надо поговорить, — твердо сказала она.

Намджун удивленно посмотрел на руку и перевел взгляд на ее решительное лицо.

— Если о ней, то нет.

— Подумай о Юнги, и давай поговорим. Хочешь — у меня, хочешь — мы с Минсоком приедем к тебе, можем просто в машине посидеть. Неважно. Важно поговорить.

Намджун несколько секунд смотрел на До Хи, решаясь.

— Хорошо, приезжайте ко мне. На, добавься в K-Talk, — он протянул ей свой телефон. — Адрес скину позже.

* * *

Намджун, До Хи и Минсок сидели в гостиной Намджуна. Намджун разливал соджу. До Хи и Минсок напряженно молчали.

— Намджун, пожалуйста, выслушай спокойно. Я понимаю твои чувства, я понимаю состояние Юнги. Но ради него и выслушай, — начала До Хи, выпив стопку.

— Хорошо, говори, — Намджун тоже выпил.

— Эшли последний день отработала шестнадцатого. Я это точно помню, потому что шестнадцатого у меня день рождения. И выглядела она в тот день так, что мы все испугались. И это не образное выражение, — До Хи взмахом руки остановила готовые вырваться возражения Намджуна. — Но дело не в этом, а в том, что, как ты знаешь, нельзя уволиться одним днем. Заявление подается заранее. Вчера я уточнила у босса на всякий случай, и он подтвердил, что Эшли подала заявление, как и положено. Ты понимаешь?

— Что? Что я должен понимать? — раздраженно уточнил Намджун.

— Что эта измена и увольнение удивительно точно совпали.

— Ну бывает. Она же не планировала афишировать своего трахаля. Если бы Юнги не вернулся на день раньше, он ничего бы и не узнал.

— Но Эшли и улетела шестнадцатого.

— И?

— Вы во сколько вернулись?

Намджун на минуту задумался, вспоминая:

— Поздно мы вернулись, что-то в районе десяти вечера.

— Так когда Эшли планировала поговорить с Юнги о своем отъезде, если вы к этому времени еще даже не вернулись?

— Хер знает. Может, она и не планировала говорить. Сообщение бы ему из аэропорта написала, типа прости-прощай, и все. Она не могла знать, что он приедет на день раньше, это был сюрприз.

— А ты уверен? Вы ведь все знали. Могла она об этом узнать у кого-то другого? Так, ненароком, случайно.

Намджун задумался.

— Теоретически могла.

— Напиши всем и спроси. Я тебе гарантирую, что она знала.

— Почему тебе это так важно? Какая разница теперь знала-не знала. Почему ты вообще во всем этом копаешься? До сих пор не веришь, что эта сучка не белая и пушистая? — Намджун начинал злиться.

— Сначала выясни, — непреклонно потребовала До Хи.

Намджун взглянул на такую новую для него До Хи, сжал губы, но отправил всем сообщения.

Пока ждали ответов, никто не разговаривал, сидели молча. Наконец, телефон звякнул. Намджун прочитал сообщение и удовлетворенно посмотрел на До Хи:

— Хоби не говорил.

Телефон опять звякнул.

— Чимин тоже.

Опять звяканье.

— Не Чонгук.

Торжество в глазах Намджуна росло.

— А ты всех спросил? — уточнила До Хи.

— Ну кроме Джина. Он с ней вообще не общается.

— Значит, это Тэхен, — уверенно заявила До Хи, Намджун только хмыкнул.

Телефон звякнул. Намджун прочитал сообщение и поднял глаза на До Хи:

— Это Тэхен.

— Само собой, — пожала плечами До Хи. — И ты до сих пор думаешь, что Юнги застал их случайно?

— А ты полагаешь, что она трахалась с другим, зная, что сейчас придет Юнги?

— Я полагаю, что она вообще не трахалась.

— Она открытым текстом сказала, что это ее любовник.

— Я не знаю, зачем она все это инсценировала. Но то, что это именно инсценировка — я не сомневаюсь. И ты сам это понимаешь, просто не хочешь признавать, потому что слишком зол на нее.

— Хорошо, ладно, признаю. Она все подстроила так, чтобы Юнги было больно! Это, по-твоему, делает ее хорошей девочкой?

— Это меняет ситуацию. Да, она намеренно сделала Юнги больно, это была ее цель. Это очевидно. Но значит все, что она ему наговорила, тоже часть плана. И вполне может быть ложью.

— Почему ты в этом копаешься? — снова спросил Намджун.

— Потому что я с ней работала по десять-двенадцать часов каждый день. Да, мы не дружили, но, когда находишься все время рядом, невольно узнаешь человека. Видишь его реакции на что-то, слышишь разговоры. И я могу сказать тебе абсолютно точно, что Эшли никогда бы так не поступила. Она никогда бы не стала встречаться с другим, не расставшись с Юнги как положено. Это слишком подло. А она очень ценит отношения. Любые.

— Вокруг нее слишком много мишуры. Тех, которые западают на ее внешность. И мало тех, кто ее по-настоящему любит, — вступил Минсок.

— Да, и их она очень ценит. Даже если сама она Юнги не любила, она все равно так жестоко не поступила бы, зная, что он ее действительно любит. Никогда, — горячо продолжила До Хи.

— Что вы мне двое сейчас хотите сказать? — Намджун допил соджу и разлил всем еще.

— То, что надо искать причины ее спектакля. Я тебе руку дам на отсечение, что это все она сделала не для личной выгоды, — До Хи опрокинула стопку и даже не поморщилась.

— Правда? Ты считаешь, что ее семью держат в заложниках, чтобы Эшли тут побольнее ударила Юнги? Интересно, кто? — зло хмыкнул Намджун.

— Я считаю, что нужно разобраться, — бесстрастно повторила До Хи.

* * *

Эшли сидела на диване в собственной гостиной, теребила струну на руке и застывшим взглядом смотрела в ноутбук. Ей казалось, что струна еще хранит тепло его пальцев, и, когда она ее касалась, она как будто касалась самого Юнги. Это ее личный кусочек тепла, который уже никто не сможет отнять. Если бы она могла, она бы воткнула эту струну себе в грудь, вживила бы в сердце. И тогда, может быть, пустота внутри нее не была бы такой всепоглощающей.

На экране Чонгук поет свою партию, Тэхен дурачится с Джином, не забывая подпевать, Чимин и Хосок заводят и без того возбужденный зал пластичными сексуальными движениями. Юнги качает головой в такт музыки. Картинка, снятая на телефон кем-то из зрителей, подрагивает, музыка и слова песни заглушаются голосами рядом стоящих, но это неважно. Вот к Юнги подходит Намджун, что-то ему говорит, Юнги не реагирует. Намджун поворачивает голову в сторону камеры. Изображение тут же увеличивается, но Намджун уже отвернулся и опять что-то говорит Юнги. Юнги дергается и разворачивается всем корпусом. Хорошо видно, как он шарит глазами по залу, а потом впивается взглядом куда-то, левее камеры. Камера тут же перемещается на зрителей, мечется по лицам, пытается поймать ту, которой предназначается этот взгляд. Мелькает сама Эшли, но камера на ней не задерживается, а продолжает метаться.

Видео обрывается и возникает белый слепящий прямоугольник. Через пару секунд становится понятно, что это зимний лес. Солнце отражается от заснеженных деревьев и дороги, отчего пейзаж кажется окутанным волшебной, золотистой, искрящейся дымкой. В конце дороги появляется темная точка, стремительно увеличивается и превращается в Кандэ, который несется прямо на камеру. За кадром слышится возглас Юнги: «Осторожно!» Изображение дергается, перескакивает на ярко-синее небо и верхушки деревьев, переворачивается, мельком зацепив бегущего Юнги и огромный нос Кандэ, и гаснет. За кадром слышится басистый лай, смех Эшли и голос Юнги: «Господи, ты жива?»

И опять на экране сцена, что-то говорящий Намджун, резко разворачивающийся Юнги, зрительный зал. Потом заснеженный лес, и бегущий Кандэ, потом опять сцена.. Лес, сцена, лес сцена, лес сцена.

Когда Эшли вернулась в Америку, она первым делом поехала к Глории, а потом… Потом села на диван и стала смотреть эти два видео. Сначала она могла погружаться в то настроение, могла по памяти испытать те самые чувства радости, восторга, счастья, но с каждым следующим просмотром эмоции становились все бледнее, а боль от осознания того, что тех событий больше не будет никогда, все сильнее. Как у наркомана, у которого кайф от дозы становится все короче, а ломки все сильнее. Она три дня не ела, не спала, не ходила в душ. Вставала только, чтобы сходить в туалет, очень медленно, шаркая ногами по полу и держась за стены. На четвертый день потеряла сознание, а потом включился инстинкт самосохранения, и она поняла, что надо что-то делать.

Она заказала еду, ткнув в первый попавшийся сайт по доставке. Потом открыла сайт по поиску работы и отправила резюме всем работодателям с открытыми вакансиями программистов. Последние силы она потратила на собеседование и согласилась на первый же оффер, не выясняя условий, размера зарплаты и обязанностей. Ей просто нужно было куда-то уходить утром, чтобы не смотреть эти видео, чтобы попытаться отвлечься. И у нее получилось. Написание кодов заставляло концентрироваться и не думать ни о чем другом. Самым сложным для нее стало общение. Рабочие обсуждения вытягивали все соки. Концентрации и внимания на пустую внерабочую болтовню коллег уже не оставалось, она и не старалась. Смотрела, как кто-то что-то пытается ей сказать, а потом просто отворачивалась. Очень скоро от нее отстали, приняв за невменяемую. Да она и была такой.

На работе она сидела допоздна. Не для того, чтобы выслужиться, а чтобы оставалось как можно меньше свободного времени. Потом возвращалась домой, садилась на диван и включала видео. Боль, целый день заглушаемая работой, накатывала с новой силой. Как будто кто-то убирал заслонку. Но не смотреть она не могла. Это был ее личный наркотик.

Один раз, открывая особо усердно упакованный контейнер с едой, она порезалась. Вздрогнула и вдруг поняла, что на одно мгновение боль от пореза заглушила ее внутреннюю боль. На это одно мгновение она стала прежней! И тогда она полоснула ножом по ладони. Кровь тут же потекла на столешницу и пол, но Эшли было все равно. Она получила еще одно мгновение той, прошлой, жизни. Ее взгляд переместился с залитой кровью ладони на запястье. Одно движение и все закончится… Она взяла покрепче нож, но в голове вдруг возник тот бит, похожий на стук сердца, который когда-то, казалось, сто лет назад, включил ей Юнги. «Пока будет стучать сердце, ничего не потеряно» — так он сказал. И она отложила нож.

Время — великий лекарь. Сколько раз Эшли слышала эту фразу. Оказывается, она всегда понимала ее неправильно. Время не лечит, время просто дает организму привыкнуть к новому состоянию, к боли. А мозг, спасая тело, стирает воспоминания о том, что раньше было по-другому. Со временем Эшли забыла, что когда-то не было обручей, сейчас сдавливающих грудь и шею, что когда-то можно было дышать полной грудью, легко произносить слова, а не выталкивать из себя звуки через задеревеневшие голосовые связки, что можно было жевать и глотать еду, не прилагая никаких усилий. Она забыла, что когда-то жила без боли. Боль внутри теперь была всегда. Иногда слабее, иногда сильнее. Теперь Эшли просто так жила, теперь это состояние было ее новой реальностью, и она перестала его замечать.

* * *

В дверь позвонили. Эшли медленно оторвала взгляд от видео и посмотрела на дверь. Странно. Она никому не сказала, что вернулась в Америку. Курьер? Она забыла про какую-то доставку? И вдруг мелькнула мысль: а что, если это грабитель. В новостях периодически рассказывают, что грабитель проник в квартиру, а хозяева оказались дома, оказали сопротивление, и он их убил. Она обязательно окажет сопротивление. Эшли медленно встала и побрела к двери. Через минуту ее существование может закончиться. Какое счастье!

Не смотря в глазок и не спрашивая, распахнула дверь. Это был не грабитель. На пороге стоял Юнги. Эшли замерла, а потом сделала шаг назад, чтобы лучше рассмотреть. Юнги шагнул в квартиру. И тогда она бросилась к нему, обхватила руками, вцепилась в футболку и прижалась со всей силы, на которую была способна. Он пришел! Неважно, почему и зачем. Он пришел, и она его не отпустит. Даже если он начнет ее отталкивать, даже если он ее ударит, она не отпустит. Она зацементирует дверь, она будет объяснять ему снова и снова, чтобы он ее понял, она будет просить прощения сто, тысячу, миллион раз, она встанет на колени и будет умолять. Но она не отпустит.

Юнги пошевелился, и она вцепилась еще крепче, хотя минуту назад казалось, что крепче некуда. Он не оттолкнул, он обнял ее. И Эшли почувствовала, как обручи пропадают, как она начинает свободно дышать, как счастье, большое, невозможное, надувается внутри, как воздушный шарик, вытесняя боль. Она стояла, утопая, плавясь, растворяясь в этом счастье.

Зазвонил телефон, но на это было плевать. Она не возьмет трубку. Телефон не замолкал, его звук становился все громче и громче, пока не переместился прямо ей в голову. Эшли зажмурилась. А, когда открыла глаза, обнаружила себя лежащей на диване и сжимающей подушку. На журнальном столике надрывался будильник. Эшли, все еще охваченная своим счастьем, нахмурилась, соображая, почему она вдруг одна и на диване. А где Юнги? Ей потребовалась секунда, чтобы понять. Когда-то в детстве Рон протянул ей конфету. Эшли, страшная сладкоежка, обрадовалась, схватила конфету, но ее пальцы только смяли фантик. Он оказался пустым. Как же тогда Эшли плакала. От обиды плакала, от того, что Рон обманул ее ожидания, ведь она уже заранее чувствовала сладость конфеты во рту. Тогда Рон очень испугался и принес ей целую горсть настоящих, вкусных конфет. А сейчас это были не конфеты.

Секунда, и она рухнула на дно пропасти. Нет, не пропасти — каменистого ущелья. От удара кости раздробило на мелкие осколки, череп раскололся, острые камни вонзились в тело, разорвав кожу и превратив внутренние органы в кровавые ошметки. Эшли, слепая и оглохшая от нечеловеческой боли, пыталась схватить разорванным ртом хоть каплю воздуха, но куда этот воздух мог деться, если у нее больше не было легких. И тогда она закричала. Из последних сил, отчаянно и безнадежно. Секунда, и ничего вокруг не стало. Ни боли, ни ощущений, ни изуродованного тела, ни ее самой. Наверно, это и есть смерть.

Эшли очнулась от громкого металлического звука. Соседи стучали по батарее. Будильник продолжал трезвонить. Значит прошло не больше минуты? Эшли трясущейся рукой выключила будильник и попыталась сесть. Тело не слушалось. Минуту назад оно было месивом из внутренностей и костей. Эшли приложила руку к груди. Сердце билось. Значит надо жить дальше. Надо просто делать то, что она делает каждый день. Просто делать. Она встала и поплелась в ванную.

К вечеру Эшли почти удалось прийти в нормальное состояние. Не то, которое было сто лет назад, а ее новое нормальное состояние. Дома она просто легла и вырубилась. Но на следующую ночь опять приснился Юнги. И опять все повторилось: счастье, понимание, боль, смерть. Восстановление. Только в этот раз на восстановление ей выделили всего один день, потому что ночью опять был Юнги. С тех пор он снился каждую ночь.

Дней через пять, утром, соседка, которой надоело каждое утро просыпаться от крика какой-то сумасшедшей, кипя негодованием, стояла у двери Эшли и со всей злости жала на звонок. Замок клацнул, и она, уже набравшая воздух, чтобы выплеснуть его гневными словами, подавилась. Эшли стояла на пороге белее мела. На прокушенной губе блестела капелька крови, пряди волос липли к мокрым от пота лбу и шее.

— Вам снятся кошмары? — тихо спросила соседка. Гнев улетучился, и ее просто затопила жалость к этой измученной женщине.

Эшли молча смотрела на нее. Кошмары? Нет. Ей снятся самые прекрасные сны в мире. Кошмар начинается, когда она открывает глаза.

Прошла пара недель, и Эшли поняла, что во сне уже осознает, что это сон. Мозг изо всех сил защищал психику и тело. Теперь она не разбивалась о камни каждое утро, когда приходило понимание, что Юнги на самом деле не приходил. Теперь она ждала ночи, чтобы снова его обнять. Хоть так, хоть не взаправду. И всеми силами старалась как можно дольше не просыпаться.

* * *

В субботу днем кто-то позвонил в дверь. Эшли распахнула дверь, привычно понадеявшись на грабителя. Но это опять был не грабитель. Это была ее подруга Барбара.

— Барбара? Что ты здесь делаешь? — голос был хриплым и скрипучим. Обруч на шее никуда не делся.

— Я-то? Цветы пришла полить.

Барбара внимательно рассматривала Эшли. От ее взгляда не ускользнули ни синяки под глазами, ни ввалившиеся щеки, ни совершенно больные глаза, ни сгорбленная фигура, ни гитарная струна, обмотанная вокруг запястья, ни то, что Эшли не возразила, что цветов у нее нет. Барбара крепко обняла подругу. Что же, черт возьми, произошло?

Постояв несколько секунд, Барбара отстранилась. Ей очень хотелось помочь Эшли. А для этого нужно выяснить всю ситуацию, узнать все подробности. И для жалости сейчас не было времени. Жалость Эшли никак не поможет. Барбара работала заместителем финансового директора крупной компании. Она была очень прагматичным и целеустремленным человеком и умела решать проблемы, игнорируя эмоции.

Барбара прошла в гостиную. Остановилась перед ноутбуком, посмотрела оба ролика, поняла, что они крутятся нон-стоп и принялась вытаскивать из сумки на журнальный столик две бутылки вина, запеченную курицу, нарезки мяса и сыра. Прошла в кухню, помыла овощи, достала из шкафчика тарелки, приборы и бокалы и вернулась в гостиную. Эшли безучастно смотрела за ее действиями.

— Садись, — скорее не позвала, а приказала Барбара.

Эшли села. Барбара разложила еду по тарелкам, разлила вино по бокалам, и один протянула Эшли.

— Пей.

Эшли сделала глоток.

— Все пей.

Эшли выпила. Барбара протянула ей тарелку.

— Ешь.

Эшли нацепила на вилку кусок мяса и отправила в рот.

— Еще ешь.

Эшли съела все, что положила Барбара.

— А теперь рассказывай, — Барбара откинулась на спину кресла.

Эшли непонимающе смотрела на нее.

— Рассказывай все с самого начала, с самой идеи поездки в Сеул. Зачем ты туда поехала? Что именно и для кого ты сделала? — Эшли не успела открыть рот, как Барбара продолжила. — Хотя, для кого — я догадываюсь. Не считая твоей семьи, на это безумство ты пошла бы только для двоих человек: меня и Глории. Это все для Глории?

Эшли кивнула.

— Рассказывай. Не торопись, но не упускай ни одной подробности. Я никуда не спешу.

И Эшли начала рассказывать. Сначала слова выталкивались с трудом, голос скрипел и иногда пропадал, но Барбара подливала вино, кормила, и голос постепенно окреп, говорить стало легче.