Из ненаписанного. Драбблы (гет)

Автор болеет, поэтому мрачные тона удаются намного лучше любых других. Извините)

Драббл, 731 слово

Пустой туманный Кингс-Кросс навевал тоску. Ту самую — непроглядную и бесконечную. Он знал её вкус, цвет и запах: именно так выглядит вечная ночь, в которой время остановилось и нет ни капли радости — словно дементоры протягивают свои худые костлявые руки к твоему сердцу. Адреналин всё ещё бурлил в крови, но движения замедлялись, мышцы наливались усталостью — спешить уже некуда. Незачем.

Она стояла всего в двух шагах. Привычная, родная и... седая. Его-то голову давно припорошило пылью, но видеть седой её — больно. Слишком больно для того, кто только что погиб.

— Дора...

Она не ответила. Стояла на краю платформы, медленно качаясь взад-вперед — как маггловская игрушка в сарае у Артура — и беззвучно шевелила губами. Видимо, просила прощение у своего материнского сердца.

— Дора.

И снова тишина. Он так ненавидел тишину, что хотелось завыть. Но здесь — в пункте отправления в мир иной — полнолуние ему не грозило. А значит, и выть больше не придется. Только тихо поскуливать где-то внутри представляя, как маленькая копия Доры растет, взрослеет, видит мир без отца. И без матери.

— Нимфадора!

Ему показалось, или корни волос полыхнули алым? Ответ пришел спустя пару мгновений — ярко-красным торчащим ежиком и взглядом, которому даже Грюм порой не рисковал перечить.

— Не. Смей. Называть. Меня. Нимфодорой!

— Ожила...

Горький смешок в ответ и острые кулачки, бьющие ему в грудь.

— Почему?! Почему, Рем?! Как он без нас? Будь проклят Волдеморт с этой его войной! Он же ещё совсем крошечный, Рем... Наш Тедди...

Дора прижалась к его старой парадной мантии и зарыдала. И что ей скажешь? Что нужно было оставаться у родителей? Что так у Тедди была бы хотя бы мать? К Мерлину это малодушие! Кто ж удержит дома его Дору — смелую, отважную и любящую? Кто запрет на замки жену, которая готова собой заслонить мужа в последнем бою? Кто осудит мать, помчавшуюся бороться за лучший мир для своего ребенка, за любовь, за правду и веру? Уж точно не он.

— Он ведь будет счастливее нас, правда?

Мерлин, в этих глазах столько надежды, что хватило бы затопить самого Лорда. Не зря же материнская любовь столько лет берегла Гарри. И Тедди убережет. Обязательно.

— Конечно, будет. У него много любви, Дора, и тепла — от всех. Анромеда вырастит его самым лучшим — тебя же вырастила. Гарри расскажет ему о нас — и он поймет. Он всё поймет, Дора. Это же наш сын, он будет очень счастлив. В его мире будет много добра и не будет войны. Вот увидишь. Он будет нас любить — там осталось столько людей, которые расскажут ему о том, что ты всегда все роняла, но была очень смелой. И о том, что я был Лунатиком, но очень хотел его защитить.

Ремус давно не плакал. С той самой ночи в Министерстве, когда его последний друг шагнул за Арку. Но сегодня можно. Потому что он верил, верил Мордред его задери, в то, что говорил. Если не они с Дорой, то Тедди точно проживет долгую и счастливую жизнь. А ради этого стоило оказаться здесь.

— Поезд... Нам пора?

— Пора, Дора. — Он едва уловил её сдавленный всхлип и, взяв за плечи, посмотрел прямо в глаза: — Не вини себя. Мы все сделали правильно. Наша любовь его сбережет. И не отпустит нас отойти хоть на шаг. Отсюда всё видно, Лили и Сохатый тебе подтвердят.

— Мы едем к ним?

— Думаю, да. Пора. — Ремус легко поцеловал её в макушку и помог забраться в вагон.

— Когда-нибудь наш сын поедет в таком же поезде в Хогвартс. И...

— Станет новым мародером. — Первая настоящая улыбка Доры дорогого стоила и кольнула больнее, чем заклинание, что отправило его сюда.

— Не исключено! — Под его пальцами волосы медленно становились фиолетовыми. — Он будет счастлив, Дора. Обещаю.

— Придется мне тебе поверить, моё мохнатое счастье. Мы его сбережем.

Поезд нёс их куда-то вдаль. Навстречу Сохатому, Бродяге, Лили, Грюму... Туда, откуда они все будут наблюдать за новым миром, который отвоевали своими жизнями.

Дора прятала слезы, думая, что он не видит. Он видел, но делал то же самое — поэтому молчал и глади её фиолетовую голову.

А в это время Андромеда укладывала внука, ещё не зная, что он теперь — её единственный смысл жизни. Тедди, словно чувствуя беду, долго не мог заснуть. Когда же усталость взяла свое, где-то на грани сна и реальности, он ясно слышал голоса мамы и папы. Хотя, конечно, он после этого не вспомнит, но то тепло, что пришло вместе со звуками, останется с ним навсегда.

Тедди тихо спал в свое кроватке, пока мир обретал яркие краски победы. В эту ночь его волосы впервые стали фиолетовыми.