Жена (гет)

Шесть мучительных месяцев Полина провела в раздумьях. В доме графини Анненковой её пугали Сибирью, предсказывали скорую гибель. За себя она боялась меньше, её мучила мысль о разлуке с дочерью. Малышка болела, ей передавались тревоги матери. Полина смотрела на Сашеньку, видела в ней черты Ивана и плакала. В ней боролись два сильнейших чувства: любовь к ребёнку и любовь к мужчине. Полина знала, что у её дочери всё будет, но она хотела сама воспитывать, растить её, оградить от пагубного влияния бабушки. Она пыталась научиться жить в доме Анненковых вместе с Сашенькой, но всё: вещи, звуки, картины, дочкины глаза — напоминало Ивана. Полина не могла быть счастливой без него. В разлуке он всегда был с ней, в её мыслях и снах. Она рвалась к нему, терзала себя и в какой-то момент решила: либо к любимому в Сибирь, либо к матери во Францию.

Государь в то время был на вяземских манёврах, и Полина решилась ехать туда, чтобы подать прошение о разрешении ехать в Сибирь. Полина пришла к Анне Ивановне и объявила своё желание. Ответ графини поразил и ранил её в самое сердце:

— Вы не знаете моего сына, сударыня, он ревнив. Вы собираетесь ехать туда, где будет семьдесят тысяч мужчин, и, конечно, он будет сомневаться в вас.

Полина задрожала, к горлу подступил ком. Она попятилась к двери, не сводя глаз со спокойного, надменного лица Анненковой. Она тихо вышла и, сжав руки, направилась к себе. В своей роскошной комнате она села за стол, на котором стопкой лежали её любимые книги. Полина бессознательно провела рукой по корешкам — лорд Честерфилд, Байрон, Шиллер, Библия, Пушкин в переводе… Рука дрогнула, и одна из книг упала на стол, распахнувшись. Увидев в этом знак судьбы, Полина бросила взгляд на первую попавшуюся строчку: «Дерзай — и достигнешь». Всё стало ясно и просто: ехать в Вязьму, кинуться к ногам императора. Главное начать действовать. Прочитав про себя молитву, Полина выпрямилась во весь рост и стала собирать вещи.

* * *

В Вязьме было поистине мужское царство, в гостинице не было ни одной женщины, что очень смущало Полину. Тогда она наняла отдельную квартиру за высокую цену, не забывая о собственном комфорте. В Вязьме она встретилась со своим старым знакомым — мсье Палю. Это был пожилой француз с седыми усами, очень деликатный и обаятельный. Полину он воспринимал как дочь, остро нуждающуюся в его помощи, оказывал серьёзную поддержку.

Полине посоветовали обратиться к князю Лобанову-Ростовскому, флигель-адъютанту Николая I. В сопровождении Палю Полина пришла к нему в квартиру. Князь Александр Яковлевич Лобанов-Ростовский был великолепным русским красавцем, высоким, статным, черноглазым. На нём был мундир, ещё более подчёркивавший его осанку и выправку.

Князь Лобанов, в свою очередь, подивился виду Полины. С модной причёской, в чёрном бархатном платье с синим бантом, она казалась очень измученной. Бледное личико было почти детским, под глазами залегли тени, прозрачные руки нервно сжимались в кулачки. Лобанов сразу проникся уважением и жалостью к этой сильной, сохраняющей достоинство маленькой женщине.

— Чем могу быть полезен, сударыня? — с поклоном спросил он.

— Князь, — с волнением начала Полина, — мне сказали, что я должна обратиться к вам, чтобы узнать, как подать просьбу его императорскому величеству.

— Могу я узнать, о чём вы просите, сударыня?

— Извольте ознакомиться с моей просьбой, князь.

Полина протянула ему сложенный вдвое листок. Лобанов прочёл просьбу и и поднял на неё удивлённый взгляд.

— Вы желаете следовать за поручиком Анненковым?

— Да, князь.

— Другие дамы получили разрешение следовать за своими мужьями в ссылку, — задумчиво произнёс Лобанов-Ростовский.

— Да, но они законные жёны. У меня же нет прав на это имя, за меня говорит только моя любовь к Анненкову, а это чувство, в котором всегда сомневаются.

— О сударыня, вы хотите меня заставить верить в будущее, — улыбнулся князь. Его взгляд встретился с глазами Полины, и он понял, что она говорит очень серьёзно и искренне. Лобанов наклонился к француженке и, строго глядя на неё, сказал:

— Собственно говоря, сударыня, в вашей стране эти господа были бы приговорены к смерти.

Она улыбнулась в ответ и, лукаво сузив глаза, ответила:

— Да, князь, но у них были бы адвокаты для защиты.

Лобанов-Ростовский усмехнулся и покачал головой. После небольшой паузы он вздохнул:

— Что ж, я похлопочу за вас перед Николаем Павловичем.

Полина откланялась. Едва они с Палю успели выйти, Лобанов-Ростовский последовал за ними, бросив свои дела, догнал Полину.

— Мадемуазель Поль, — взволнованно сказал он. Она с удивлением заметила, как изменился князь. Он смотрел на Полину с таким признанием, с таким восхищением, будто с него спала величественная маска. — Держите, — он передал ей просьбу, — я советую вам прибавить «в собственные его величества руки». Завтра утром приходите ко дворцу, тогда вы непременно застанете государя. Я с молодых лет знаю его, он не останется равнодушным к вашей просьбе. Вам нужно надеяться на милость нашего императора. Всё, что зависит от меня, я сделаю для вас.

Он поклонился, прижав к груди руку, с участием глядя в глаза Полине. Она в очередной раз дивилась загадочной русской душе, в которой надменное величие уживается с пониманием и состраданием. Полина с благодарностью поклонилась в ответ, приободренная поддержкой царского приближённого.

* * *

Каждый день Полине присылали роскошный обед из дворца, но она к нему не притрагивалась, отдавала молодому слуге. Говорили, что сам император присылает ей яства, но Полина предпочитала только сахарную воду. От постоянных волнений у неё пропал аппетит, началась анемия. Несколько раз она была очень близка к обмороку, но, несмотря на слабость, упорно шла к своей цели. Единственным, что заставляло её сомневаться в правильности поступков, была мысль о том, что её могут насильно выслать за границу. Несколько раз ей казалось, что её вот-вот задержат и прикажут увезти. Этот страх был единственной помехой её решительности, но она чувствовала, что цель уже очень близко.

Ночь перед встречей с императором она провела без сна, в терзаниях, а наутро выглядела очень плохо. Привела себя в порядок, надела очень красивое, но скромное белое платье, шляпку с полями и чёрную турецкую шаль и вместе с Палю направилась ко дворцу, перед которым была огромная толпа. Полина очень нервничала, отчего началось сильное головокружение.

Согласно предупреждению Лобанова-Ростовского, барабанный бой возвестил выход императора. Это был очень высокий красивый молодой человек с рыжеватыми волосами и усами. Николай I выглядел очень внушительно, даже устрашающе. Лобанов-Ростовский что-то сказал ему на ухо, указывая на Полину в толпе. Она сильно заволновалась, сердце забилось, в глазах потемнело. Палю крепко сжал её руку. Они с трудом пробрались через толпу.

Когда Полина подошла к Николаю, он резко обернулся и так гневно взглянул на неё, что она невольно отшатнулась. Поняв, что перед ним всего лишь безобидная француженка, император смягчился и даже улыбнулся, но потом вдруг снова стал очень суров.

— Что вам угодно?

Полина глубоко присела в реверансе.

— Государь, я не говорю по-русски. Я хочу получить милостивое разрешение следовать в ссылку за государственным преступником Анненковым.

Николай испытующе взглянул на неё, кивнул каким-то своим мыслям, снова обратил на неё строгий взгляд.

— Это не ваша родина, сударыня. Может быть, вы будете там несчастны.

— Я знаю, государь, я готова на всё. Я не мыслю другой судьбы, кроме ссылки вместе с Анненковым. Я мать его ребёнка.

Император на мгновение задумался, сдвинул брови и как-то горько ухмыльнулся. Он приказал взять прошение, не отрывая глаз от почти бессильной Полины. Николай поклонился, она низко присела в ответ. Садясь к коляску, император снова поклонился, а потом, отъезжая, обернулся на Полину и со странной мечтательной улыбкой поклонился в третий раз.

* * *

За обедом Николай был весел, всё шутил и смеялся. Князь Лобанов-Ростовский ждал, когда же император вспомнит о Полине Гебль, но он не говорил о ней ни слова. Тогда флигель-адъютант решил сам о ней напомнить.

— Ваше величество, что вы изволите думать о мадемуазель Гебль, которая сегодня подала прошение о поездке в Сибирь к преступнику Анненкову? — спросил он, склонившись к императору. Николай взглянул на князя как-то ехидно и вместе с тем грустно.

— О, Александр Яковлевич! Если бы нас с вами хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь любил так, как эта Полина любит своего Анненкова, можно было бы считать, что жизнь удалась. Не заставляйте меня думать об этом, мой друг. Давайте лучше выпьем, — отмахнулся он, наливая вино.

— Но позвольте ещё один вопрос относительно неё: угодно вам удовлетворить просьбу мадемуазель Гебль?

— Она, мой друг князь, такая же женщина, как Трубецкая и Муравьёва, не могу же я препятствовать её любви. Она поедет в Сибирь, и дай ей Бог не погибнуть там. А теперь, прошу, сменим предмет разговора, — раздражённо ответил император, и князь Лобанов поклонился. Кто-то заговорил о петербургских новостях, а императора не покидали мысли о бесстрашной француженке, которая решилась обратиться лично к нему и не усомнилась в благородстве его сердца.

* * *

По пути в Москву на одной из станций Полину позвали в избу. Степан, человек Анненковой, отправленный с ней в Вязьму, привёл её в бедный крестьянский домик. Там на постели лежал больной человек. Увидев Полину, он попробовал привстать, опираясь об пол рукой. Она удивлённо взглянула на Степана, потом двинулась к крестьянину, чтобы помочь. Он сделал ей знак остановиться.

— Здравствуй, матушка. Я узнал от твоего человека, зачем ты ездила к государю. Дело, матушка! Господь сохрани тебя, ведь я знаю, чего они хотели. Свободы они нашей хотели, — с трудом проговорил крестьянин.

Степан, немного знавший французский, помог Полине понять слова больного. Она поклонилась ему и пожелала здоровья. Он махнул рукой.

— Ты скажи своему милому, что мы их за героев почитаем. Пусть они от своего дела не отрекаются. Я уж, видит Бог, до свободы не доживу, да дети мои увидят волю. Мне уж ничего не остаётся, только за тебя, моя матушка, молиться.

Крестьянин с трудом перекрестил Полтину дряхлой рукой. Она поклонилась ему, прижав руку к сердцу, и, до слёз тронутая речью больного, вышла на улицу.

* * *

Коротая время ожидания ответа Николая, Полина совершила паломничество в Троице-Сергиеву лавру. Она горячо и усердно молилась об успешном осуществлении своих замыслов, о здоровье и душевных силах Ивана и о своём терпении. Православные обряды поразили её своей пышностью и богатством, и она, как католичка, постепенно к ним привыкла. Паломничество немного успокоило её, придало душевных сил, хотя физическое истощение не останавливалось.

В назначенный день Полина пришла в канцелярию, где ей подали бумагу. Она сильно волновалась, её возбуждённый французский говор привлекал внимание толпы. Полина сразу же предала бумагу Степану и, бледнея, попросила перевести. Государь официально разрешил Полине Гебль следовать за Анненковым в Сибирь и предлагал моральную помощь.

От счастья у Полины бешено запрыгало сердце, она засмеялась, кинулась на шею к Степану, крича: «Я получила разрешение ехать в Сибирь!» Она хлопала в ладоши и хохотала, не обращая внимания на смущённую толпу.

Приехав во дворец Анненковой, Полина встретила самый холодный приём. Анна Ивановна чинила ей препятствия, но теперь, когда сам император дал своё милостивое позволение, она остро почувствовала своё поражение. Если старуха хотела оставить Полину подле себя, то Якобий желал от неё избавиться. Узнав, что она собирается в дорогу, он предположил, что она уедет с деньгами императора не в Сибирь, а во Францию. У Полины было довольно сил отразить эту атаку.

Она уверенным шагом вошла в кабинет Якобия. Её усталость как рукой сняло. Полина разрумянилась, стала больше есть и пополнела, в глазах появился задорный блеск.

— Вы говорите, сударь, что я хотела бежать во Францию с деньгами, полученными мною на дорогу. Более подлой клеветы я не слыхала ни разу, — рассмеялась Полина. Маленькая Ком, которую она держала под мышкой, резко гавкнула, разделяя настроение хозяйки.

— Я лишь предположил, — вкрадчиво проговорил Якобий, поправляя очки Ивана у себя на носу.

— Как вам не совестно. Не вы ли присваивали деньги Ивана Александровича? Ваша подлость не имеет границ и порядком надоела всем домочадцам во главе с Анной Ивановной. Вам известно, что она просит вас покинуть её дом? — безжалостно объявила Полина, гордо подняв голову.

— Мне негде жить. Мне нечего есть, — пробормотал Якобий.

— Уж как-нибудь о себе позаботьтесь. И ещё одно… — Полина решительно шагнула к его столу, свысока глядя на Якобия. — Верните то, что вам не принадлежит и что вы носите у всех на виду в знак презрения к хозяину дома. Дайте мне очки графа Анненкова.

Она протянула Якобию руку и замерла. Тот медленно стащил очки, нарочно уронил на стол и положил в руку Полины. Она довольно улыбнулась.

— Благодарю вас, — съязвила она. За дверью Полина поцеловала очки Ивана, весело засмеялась и убежала к себе.

* * *

Анна Ивановна до последнего момента надеялась оставить при себе Полину. Она осыпала её обещаниями роскошной жизни, но француженка и слышать не хотела, не видела ничего, кроме Сибири. Старуха злилась на сына и писала ему в Нерчинск, что он отнимает у неё любимицу. Она запугивала Полину, злилась, умоляла и плакала — ничего не действовало. Тогда она смирилась с мыслью о скорой разлуке и стала помогать собираться в дорогу.

Трошка наблюдал за сборами с грустью. Он полюбил Полину, как любил Ивана, и каждый день молился о её здравии. Он хотел бы поехать с ней, но понимал, что немощный старик станет лишь обузой для молодой девушки.

Анненкова снабдила Полину деньгами и тёплыми вещами, дала двух молодых крепостных. Приближался день отъезда. Полина, в коричневом дорожной платье и тёплых сапожках, держала на руках свою дочку и не выпускала. Она старалась сохранять спокойствие, но чувства были слишком сильны.

Сашенька обвила шею матери ручонками и проворковала:

— Мама. Мамочка.

Ребёнок чувствовал скорую разлуку с матерью. Полина зарылась лицом в густые волосы дочери и тихо заплакала. Девочка что-то бормотала, и её мать тряслась в слезах. В тот момент ока готова была всё бросить, лишь бы остаться с дочерью. Сашенька крепко вцепилась в Полину и заплакала. Тут набежали няньки и с трудом оторвали девочку от матери. От горя у Полины в глазах потемнело, она бессильно упала на пол. С трудом она разобрала слова Анны Ивановны.

— Не переживайте, сударыня, у вашей Александры будет всё самое лучшее: образование, дом, муж. Она у меня заблестит поярче великих княжон. Будет она у меня первой российской невестой.

— Вы главное любите её, любите, — сквозь слёзы умоляла Полина. Анна Ивановна попыталась поднять её с колен, она взглянула в лицо графини, вцепилась в её локти.

— Благословите меня, Анна Ивановна. Меня и вашего сына.

Анненкова махнула рукой, что-то пробормотала и вышла. Горничные и приживалки подняли Полину, одели в шубу и вывели на крыльцо. Она подняла глаза на окна детской, в котором увидела свою знакомую Марфу с Сашенькой на руках, и снова заплакала.

Полину стали усаживать в карету, но тут кто-то окликнул её. Она медленно обернулась. К карете бежал Трошка.

— Что, матушка, забыла меня?

Полина вышла из кареты и неверными шагами направилась к нему. Он будто ещё сильнее постарел, горе подкосило его. Ища опоры, Полина повисла у него на шее. Толпа приживалок и слуг с ужасом взглянула на неё.

— Люби… люби Сашеньку… — с акцентом шептала она.

— Видит Бог, матушка… Ты за меня Ивану Александровичу низко поклонись и крепко обними. Я уж стар, не доживу, не увижу его, соколика моего. А Александру Ивановну я беречь буду, пока жив, за это уж ты не тревожься. Да не плачь, матушка, не плачь. — Трошка повёл её обратно к карете. — А я помолюсь за тебя и за барина моего сердечного.

— Люби Сашеньку, — шептала Полина. Она еле шла, опираясь на руку Трофима, голова сильно кружилась.

— Вот так, матушка Прасковья Егоровна, — сказал Трошка, усадив её в карету. — Ну, с Богом! — Он улыбнулся ей на прощание, ни пролил ни одной слезинки, хотя сердце его рвалось. Он сухой рукой крестил отъезжающую карету.

Полина раскачивалась в разные стороны, глаза были почти слепыми от слёз. Из-за пазухи выбралась Ком и жалостливо заскулила, стала лизать руку хозяйки.

Мелькали московские дома, заснеженные деревья, люди… Полина видела лишь пустоту, которая царила в душе матери, покинувшей единственное дитя. Кровная связь в ту минуту была сильнее других привязанностей, боль разлуки с дочерью оказалась острее всех чувств. Полина боялась не выдержать и вернуться назад, в дом Анненковых, к Сашеньке. Её спасла от этого поступка удивительная твёрдость решения и мысль о том, что Иван ждёт её в Сибири. Она утешала себя мечтами об их встрече. Отвлекала себя, как могла, и вскоре уснула тревожным сном, измотанная переживаниями. Карета несла её прочь от тепла и уюта в холодную злую Сибирь, обрекая Полину на добровольное изгнание.