Нестойкий (гет)

Борис ещё никогда не был на похоронах и удивлялся насколько спокойно окружающие обсуждали: от кого должны быть венки, какие слова написать на могильной плите, и сколько яиц положить в тесто для блинов, словно речь шла о проводах в соседний город, а не в мир иной. Поминки ба решила справлять у себя, по праву близкой подруги, и никто не посмел возразить. Марию Прохоровну положили в её квартире, в полном покое, под хмельной аромат сирени и весёлый гомон птиц, что лились из распахнутых настежь окон. «Прекрасный день, чтобы умереть», — подумал Борис, глядя на заострившиеся черты давно знакомого лица. Рядом с гробом, на потёртом журнальном столике, лежали пурпурные подушечки с выложенными на них орденами и медалями. Марию Прохоровну Борис знал, сколько себя помнил, но ему и в голову не приходило, что она является обладательницей такой внушительной коллекции; и теперь с изумлением рассматривал медали: «За трудовое отличие», «Ветеран труда», «Знак почёта», «Трудовая слава» и ещё одну — золотую с надписью «Ленин».

— Этот орден — высшая советская награда, — услышал он незнакомый мужской голос за спиной. — Портрет вождя выполнен из платины, колосья пшеницы — из золота.

— Очень красивый, — заметил Борис, не оборачиваясь.

— И невероятно ценный, — мужчина подошёл и тяжело вздохнул. — По завещанию покойной всё это богатство перейдёт в музей города.

— Вы кто?

— Я из мэрии, — незнакомец был хорошо одет, среднего роста, с лицом, исполненным достоинства, которое, впрочем, оказалось мнимым, стоило внимательно взглянуть в глаза.

— Вы её знали?

— Кто же не знал нашу Прохоровну? Великолепная была женщина, удивительной скромности и самоотверженности в работе.

Борис понимающе кивнул, хотя его покоробил фальшиво-пафосный тон.

— Не считала возможным носить ордена, стеснялась, — мужчина тронул кончиками пальцев золотой орден, будто стёр невидимое пятнышко.

С улицы раздался звук подъехавшей машины, и кто-то громко сказал: «Катафалк прибыл».

Похороны завершились быстро. Единственное, что врезалось в память, так это яркий солнечный луч, блуждавший по лицу покойной, словно недоумевая, кто это решил умереть в такой дивный день; да горькие слёзы ба.

Вечером, когда поминки покинули любители дармовой выпивки, остались самые близкие люди и несколько приезжих родственников, Борис вышел во двор. Слушать, какой была «наша Машенька» поначалу было интересно, но потом надоело. Пьянящий аромат черёмухи и вечерняя свежесть звали прогуляться, но оставлять ба одну с кучей печальных старух совсем не хотелось. Он вдохнул побольше воздуха и хотел вернуться, как вдруг заметил знакомую стройную фигуру.

Липская с улыбкой подошла ближе.

— Добрый вечер, Борис Аркадьевич.

— Здравствуй, что здесь делаешь?

— Проходила мимо, решила посмотреть на ваш дом, а тут вы. Такая приятная неожиданность.

Борис самодовольно усмехнулся.

В сумерках Липская выглядела загадочной и совсем не пошлой.

— Я днём видела у подъезда катафалк. Кто-то умер?

— Соседка. Старушка лет восьмидесяти.

— Вы её знали?

— Да.

— Мне всегда так жаль, когда уходят старики. Моя бабушка скончалась два года назад. Я её очень любила, — глаза у Липской вдруг повлажнели, а голос дрогнул.

Борис внимательно посмотрел на неё и проникся неожиданной симпатией к этой девчонке.

— У неё была такая советская квартира. Знаете, сервант с хрусталём, проигрыватель для винила, чеканки на стенах. И запах уютный. Я любила у неё бывать. А теперь там всё чужое...

— Пойдём, — сказал Борис. — Верну тебя в прошлое.

Липская, глупо хихикая, шла рядом, и Борис уже пожалел о своём внезапном порыве. В квартире покойной грустно тикали часы, сквозь прозрачные занавески проглядывали огни города, оставляя белесые отсветы на ковре.

— Надо же, совсем как у моей ба, — прошептала Липская. — Даже пахнет одинаково.

Она нежно погладила спинку кресла, оглядела стены.

— А у моей вот здесь висела картина с изображением гор и железной дороги. Мне она так нравилась. Бабуля с Кавказа привезла.

Борис прислонился к дверному косяку и представил, что будет делать, когда ба не станет. Нет, он-то уж точно ничего не будет менять.

— Спасибо, Борис Аркадьевич, — Липская подошла и бесцеремонно обняла его за шею.

— Не за что, — едва успел ответить он, до того, как Липская впилась в его губы. Ошеломлённый, он подумал, что было опрометчиво приглашать девушку в одинокую квартиру на ночь глядя. Бог знает, что она могла вообразить.

— Я вам так благодарна, — выдохнула Липская, оторвавшись от него.

— Простого «спасибо» вполне хватило бы.

— Вы мне очень нравитесь.

— Это заметно.

— И не потому что вы мой преподаватель, а как мужчина.

— Послушай, — Борис аккуратно снял её руки со своей шеи, — ты классная, правда. Местами даже очень, но… не в моём вкусе.

— Да я вижу, — обиженно ответила она. — Но целоваться-то вам вкус не запрещает?

— Что?

— Один раз. Пожалуйста, — её просительный тон тронул за живое, и Борис сдался.

Чёрт, это было зря, совсем зря. Липская крепко прижималась всем телом, и он даже почувствовал зачатки возбуждения, отвечая на её страстный поцелуй.

Вдруг послышался звук открывающегося замка. Борис моментально сообразил, что будет, если его застанут в квартире покойной, с девицей, да ещё в таком недвусмысленном положении; он отцепил от себя Липскую, потащил в ванную, тихонько прикрыл дверь и жестом велел девушке сидеть тихо. Липская, ничуть не смущаясь, задорно скалила зубы.

В квартиру вошли две женщины, Борис по голосу узнал ба и приехавшую откуда-то с севера родственницу Марии Прохоровны: полную тётку с внимательными, умными глазами.

Они беседовали о квартире покойной: что нужно будет продать, что оставить, но тётка вдруг прервала разговор чеканной фразой:

— Ты же не об этом хотела поговорить?

— Да… Как они?

— Борис Сергеевич плох, врачи дали полгода. Аркаша очень переживает, но не показывает, конечно.

— Ясно, — холодно ответила ба.

— Может, ты бы…

— Нет, ни за что.

— Но Боренька-то чем виноват? Ты понимаешь, чего его лишаешь?

— Зачем, Света?! Зачем ему знать об этой… грязи? Живёт в счастливом неведении и пусть в нём остаётся.

— Да мало ли что было в прошлом! Мальчик такой замечательный, красивый, умный. Всё же хорошо!

— Пока я жива, он ничего не узнает.

— Но потом-то всё равно узнает, Таня!

— Я не могу, — голос ба вдруг стал плаксивым. — Не могу их простить. И себя тоже. — Ба всхлипнула. — Поэтому не стану выплёскивать на него ни свою вину, ни чужую.

— Ну, что ты, — стала успокаивать её тётка. — Никто тебя не винит… Ох, горюшко.

Они ещё немного посидели, потом удалились, ведя разговоры о наследстве покойной.

Когда за женщинами захлопнулась дверь, Борис всё ещё был в ступоре. Липская вывела его из задумчивости прикосновением к щеке.

— Борис Аркадьевич, вы как?

— Пойдём отсюда, — резко сказал он и пошагал к выходу.

У двери он прислушался, нет ли на площадке тех, кого он видеть никак не хотел, выскочил наружу, излишне поспешно захлопнул дверь за Липской, едва не прищемив ей ногу, и рванул на улицу. Надо было обдумать услышанное в одиночестве, и Борис направился к реке.

На набережной всегда людно, но Борис знал местечко, где народу почти не бывает — маленький пятачок, вдали от пивнушек, закрытый от людских глаз плакучей ивой. Берег высился над водой, и никому бы не пришло в голову здесь купаться.

Борис сел под ивой и долго смотрел на тёмную в вечернем свете гладь реки, пока не услышал за спиной шаги и сбившееся дыхание.

— Вот вы где, еле догнала, — Липская плюхнулась рядом и вытянула ноги.

— Шла бы ты домой.

— Не могу, там полно пьяных. Одинокой девушке опасно бродить по улицам в такой поздний час.

— А со мной, думаешь, безопасно?

— С вами — да. Вы же няшка.

Борис невесело хмыкнул.

— Я так поняла, тот разговор шёл о вас.

— С чего ты взяла?

— Судя по вашей реакции. Если бы услышала что-то подобное о себе, то уже рыдала бы в три ручья.

— Я же не рыдаю.

— Конечно. Вы же мужчина.

Борис тяжело вздохнул, понимая, что посидеть в одиночестве не получится.

— Пойдём, провожу тебя, — сказал он, вставая.

— Не-а. Я здесь останусь. В общаге мрак.

— Как ты дойдёшь?

Липская пожала плечами. Борис подумал, что эта девица нащупала его слабое место и уже пытается управлять. Может, бросить её тут? Сама ведь напросилась.

Чёрт, там ведь реально небезопасно.

— Я хочу побыть один, — сказал он.

— Вы побудете один. А я побуду с вами.

Борис опустился рядом. Сочный запах травы смешался с речной свежестью, пение цикад перемежалось любовным зовом лягушек.

— Я понимаю, вам тяжело, — Липская смотрела на него, не отрываясь.

Борис упорно глядел на реку.

— Мой отец умер, когда мне было девять. А когда мне было пять, он сел за драку на три года. Я его почти не знала. Лучше бы вообще не знала, — добавила она с отвращением.

— Почему?

— Он был алкоголиком и приставал ко мне пару раз... Правда, когда не пил, то вёл себя как нормальный отец. Даже конфеты один раз принёс… и скакалку. Когда он умер, я плакала. На похоронах оркестр играл адажио Альбинони. Слишком волшебная и печальная музыка для такого человека.

Борис посмотрел на неё — в полутьме скулы заострились, а голые плечи казались беззащитными.

— Я раньше никому об этом не рассказывала.

Подул прохладный ветер, ива над головой тревожно зашуршала ветвями. Липская зябко поджала ноги в лёгких босоножках.

— Иди сюда, — сказал Борис. — Замёрзла, небось.

Липская радостно прижалась к нему и положила голову на плечо.

— Мои родители погибли в тайге, в геологической экспедиции. Это всё, что я знаю. То есть, что знаю от бабушки.

— Трудно было, да?

— Не знаю. Я всегда воспринимал жизнь как должное и не особо задумывался, чего лишён. Бабушка заменила мне всех.

Липская подняла голову и уставилась на него. Борис повернулся к ней и долго смотрел в сияющие в лунном свете большие глаза, которые растеряли всё своё нахальство, на приоткрытый пухлый рот, и не стал отдаляться, когда Липская приблизилась вплотную.

— Пора уже, — сказал он. — Простынешь ещё.

— Ну хоть полчасика, — стала канючить она.

— За полчасика многое может случиться, — строго сказал он, поднимаясь. — А у меня ещё дела.

Липская нехотя встала и побрела за Борисом.

По дороге им, действительно, встретилась компания подвыпивших молодых людей, которые восторженно заулюлюкали при виде Липской, но всё же прошли мимо, направляясь в какой-то ночной клуб, где «полно свободных тёлок».

Борис проводил свою спутницу до общежития.

До одиннадцати оставалось несколько минут, и около крыльца толпились парочки, готовящиеся расстаться до утра.

Липская повернулась к Борису, сияя бесовскими огоньками в глазах:

— Целоваться будем?

— Я думаю, это лишнее.

— Борис Аркадьевич, сегодняшний вечер был супер. Может, как-нибудь повторим?

— Слушай… Настя. Ты не рассказывай никому, что слышала в той квартире.

— Об этом можете не беспокоиться: чужие тайны для меня — святое.

— Спасибо.

— А про то, что мы там делали, можно рассказать? — спросила она заговорщицким тоном.

— Ты экзамен хочешь сдать?

— Всё, поняла! Буду молчать как рыба об лёд. Но вспоминать каждый вечер, — добавила она, мечтательно закатив глаза. — И знаете, что я буду при этом делать? Липская приблизилась к его уху и стала жарко шептать, что она будет делать, и где себя трогать. Борис боролся с желанием либо оттолкнуть её, либо затащить в ближайшие кусты.

— Иди уже, Липская, — охладил он её пыл. — Экзамены на носу, а ты всяких непотребств жаждешь.

— У, — манерно обиделась она. — Одно другому не мешает, Борис Аркадьевич. Адьос! — она картинно развернулась и пошагала в общежитие, покачивая стройными бёдрами.

«Слава богу, избавился от неё», — подумал Борис, направляясь домой. Но по мере приближения к цели шаг становился медленнее. Представился будущий разговор с ба, и на сердце легла тяжесть, словно он был в чём-то виноват. Выяснить, что она скрывает, конечно, необходимо, но чем оно обернётся? К тому же, похороны любимой подруги — не самое подходящее время для душещипательных бесед. Ба и так трудно, а тут ещё он со своими расспросами. Может, повременить?

Да, повременить… От этого решения стало немного легче.

А впрочем, есть ведь человек, который может пролить свет на все эти тайны мадридского двора, без риска для душевного здоровья. С ней и надо побеседовать втайне от бабули. Лишь бы эта Светлана не уехала раньше времени.

Борис взбодрился и уверенно зашагал домой.

Во дворе его ждал неприятный сюрприз: прямо у подъёзда стоял пафосный чёрный внедорожник, из которого вылез… Вадим и кинулся к нему.

— Здравствуй, дорогой сосед. А я тебя весь вечер жду.