Нестойкий (гет)

Суббота — лучшее время для того, чтобы помечтать о несбыточном, ведь впереди целое воскресенье, чтобы успеть вернуться на грешную землю. Борис любил субботы, они помогали отрешиться от будничной рутины: обязательного общения с людьми и всего того, что связано с работой преподавателя в вузе. Хотя университетская жизнь ему нравилась — где ещё можно было поучать тех, кто не намного старше тебя, да ещё получать за это деньги. Или, скажем, зарплату… потому что деньгами это назвать было нельзя. Нынешняя суббота должна была пройти как заведено: с самого утра он нырнул бы в интернет-запой, чтобы очнуться к утру следующего дня. Но всё сложилось иначе.

Кряхтя и охая, бабуля заявила, что сегодня её очередь ухаживать за подъездным палисадником, и для пущей убедительности положила костлявую ладонь на левую половину груди. Борис понял намёк.

— Ладно, ба, отдыхай, я сам всё сделаю.

— Ты такой милый, Буся. Надо вырвать сорняки, поворошить землю и полить. Только, ради бога, не трогай фиалки Марии Прохоровны, она сама с ними возится. Инструменты в подвале.

Борис задумчиво ворошил ещё сырую от утренней росы землю и вполуха слушал, как хвалили его соседские старушки.

— Какой у Татьяны Львовны внук замечательный — не пьёт, не курит, бабушке помогает, в институте преподаёт — золото, а не парень.

Пришлось поблагодарить их взглядом и сделать вид, что внезапно взмок от усердия, а не от смущения. Борис не очень любил комплименты, всегда казалось, что он их не заслуживает, тут же в голову полезли мысли о том, что не пьёт он по причине отсутствия компании, не курит из-за проблем со здоровьем, а в институте преподаёт, потому что не смог в своё время найти работу поденежнее. Но вот бабушке помогает исключительно потому что иначе не может.

Подъехал грузовик, следом — белая “Ауди”. Во дворе сразу стало шумно и тесно — из машины выскочили расторопные грузчики и начали заполнять пространство перед подъездом мебелью и всякой утварью. Старушки воодушевлённо переключились на новый объект.

— Это в семьдесят первую квартиру — Кондрат Михалыч им в апреле продал, а сам к внукам переехал.

— Богатые. Мебель-то какая.

— Ух, сейчас начнут сверлить!

— Да что вы, Мария Прохоровна, уж закончили давно, вон Боря не даст соврать. Боренька, скажи, ведь на вашей площадке ремонтировали?

— Да, — подтвердил Борис...

Действительно, весь прошлый месяц в соседней квартире полным ходом шёл ремонт, хотя, надо сказать, рабочие вели себя воспитанно и никогда не шумели допоздна. Потом всё вдруг закончилось, и только новенькая лоснящаяся дверь напоминала, что тихого и начитанного Кондрат Михалыча здесь уже никогда не будет.

Из “Ауди” вышла девушка, и Борис внезапно не смог отвести от неё взгляда. Старушки затихли, даже хмурые грузчики переглянулись: “Надо же, и такие бывают”. Потом из машины вылез мужчина средних лет, крепкий, с открытым волевым лицом и располагающим взглядом. Он сразу принялся командовать рабочими, причём так, будто занимался этим всю жизнь. Те беспрекословно подчинились, диваны и шкафы стали быстро исчезать в дверях подъезда…

Когда длинномер, аккуратно полавировав меж дворовых построек, уехал, из подъезда вышел новый жилец и с довольной улыбкой раскрыл объятия девушке, которая всё время разгрузки так и простояла возле машины, словно боясь стать лишней.

— Анюсь, сейчас там всё расставят, как в дизайн-проекте, помоют и можно заходить. Минут двадцать подождёшь?

— Конечно, Вадик, как скажешь, — девушка мило улыбнулась.

— Ну, я пойду, — выдохнул он. — Ты пока осмотрись тут, с новыми соседями познакомься. Видишь, какие они тут — голубая кровь! Здравствуйте! — громко обратился он к старушкам.

— Доброе утро, — вразнобой ответили те.

— Вадим, — он протянул руку Борису.

— Борис.

Рука была тёплая, сухая и надёжная. Улыбающиеся голубые глаза смотрели с искренним интересом.

— Вы дворник?

— Нет, я… здесь живу, просто… бабуле помогаю, — Борис показал грабельки, и ему вдруг стало жарко.

— Вы из какой квартиры?

— Семьдесят третьей.

— О, сосед по площадке, значит! Очень приятно.

— И мне, — вежливо улыбнулся Борис.

— Это моя жена, Аннушка, — Вадим по-хозяйски приобнял её за талию.

— Борис, — выдохнул Боря и протянул руку.

Её ладошка была прохладной и хрупкой.

— Анют, я побежал, — Вадим кивнул на прощанье и скрылся в доме.

— Пока, — улыбнулась она мужу и посмотрела на Бориса. След от улыбки всё ещё отражался во взгляде, заставляя сердце биться сильнее.

Возникла неловкая пауза, во время которой Борис вдруг осознал, что снова бесцеремонно пялится на девушку, а она смущённо отводит глаза. Из ступора вывел возглас:

— Боренька, осторожно с фиалками! Это же Пасхальный ангел!

Борис посмотрел под ноги — выпавшие из рук грабельки едва не задели нежно-молочные цветки — и поспешно поднял инструмент.

— Это не Пасхальный ангел, а Невинность ангела, — поправил он.

— Ох, и правда, — махнула рукой Мария Прохоровна. — Вечно я их путаю.

— Вы — ботаник? — спросила Анна.

— В какой-то степени, — усмехнулся Борис. — Если учесть, что ботаник — однокоренное с ботаном. Я преподаю английский в местном университете. А в фиалках разбираюсь, потому что бабуля с Марией Прохоровной всю зиму терроризировали меня каталогом цветов и просьбами заказать семена через интернет.

— В нашем университете? Ух-ты, я его окончила семь лет назад!

— Правда? Я думал, вы моложе.

— Спасибо, — широко улыбнулась она, и Борис ответил ей тем же. — Приятно.

— Какой факультет? — он с трудом подавил желание говорить менторским тоном, как со своими студентами.

— Филологический, — ответила она, будто доверила ему постыдную тайну.

— Великий и могучий?

— Он самый.

— “Я утром должен быть уверен, что с вами днём увижусь я”, — неожиданно для себя процитировал Борис.

— Это приглашение? — задорно прошептала Анна, показав идеальные зубы, и Борис подумал, что брякнул лишнее.

— Это Пушкин, — растерянно ответил он.

— Я знаю, — она надула губки и уморительно состроила глаза.

Они посмотрели друг на друга и вдруг прыснули со смеху.

— Простите, что вмешиваюсь, — подала голос Мария Прохоровна, — Боренька, как там Татьяна Львовна?

— С утра себя неважно чувствовала, — Борис сразу посерьёзнел. — Сердце пошаливает.

— Я сегодня обязательно зайду.

— Конечно. Бабуля будет рада, — сказал он, глядя, как старушка ковыляет к подъезду. — Если сейчас начнёт, то к обеду как раз прибудет, — эта фраза предназначалась Анне, и та снова улыбнулась.

— Вы называете бабушку бабулей.

— Да. А она меня Бусей, — он с досадой почесал затылок. — Так и живём.

— Вы милый.

— Даже не знаю, хорошо это или нет. Когда мне студенты говорят, что я милый, у меня возникает ощущение, что я зря наставил “зачётов.”

— Вам часто так говорят?

— Постоянно. Именно поэтому меня вечно снедает мысль, что я чрезмерно демократичен.

— Вас, наверное, любят на кафедре.

— Не замечал. Во всяком случае, никаких явных проявлений. Там, знаете, предложений руки и сердца, или на худой конец, уверений в страстном обожании. “Милый” — это предел их словарного запаса.

Анна опять улыбнулась, и Борис подумал, что скоро ослепнет от белизны её зубов.

— А вы чем занимаетесь?

— Ничем. После универа пару лет поработала секретарём, потом вышла замуж и дослужилась до должности домохозяйки.

Борис задумчиво покачал головой, обдумывая ответ, и сказал:

— Зато вас любят на работе. По крайней мере, предложение руки и сердца вы точно получили… И страстное обожание, наверняка… наличествует.

Анна хмыкнула и опустила глаза под его жарким взглядом.

— С чего такие выводы? — спросила она уже без улыбки.

— Э-э, исключительно исходя из поверхностного анализа ситуации. Простите, если я влез куда не следует, иногда меня заносит...

— А приходите к нам сегодня вечером, — вдруг заявила Анна. — Всё увидите своими глазами. Оцените ситуацию более углублённо. Придёте?

— Если это будет удобно.

— Конечно. Я вас жду, — отрезала она и направилась в дом, покачивая точёными бёдрами.

— А… Двадцать минут ещё не прошли, — напомнил Борис.

— Зато будет сюрприз, — обернулась она теперь уже снова с улыбкой.

Борис глядел ей вслед и говорил сам себе: “Ты пропал. Ты совсем пропал”.

Формулировка «сегодня вечером» была довольно расплывчата, и Борис уже пару часов места себе не находил, пытаясь определить, во сколько же следует прийти. Наконец он решил, что около семи — самое оптимальное время.

Без пяти семь он, чисто выбритый, в свежей рубашке, направился к выходу.

— Буся, ты куда? — спросила бабуля, выглянув из кухни.

— К новым жильцам, они меня пригласили.

— Ты вот так пойдёшь?

— Как «так»?

— С пустыми руками?

— Ба, это просто визит вежливости, не более.

— Ничего не хочу слушать. Подожди минуточку, — и скрылась в кухне. — Лучший подарок новосёлам всегда, конечно, был кот. Но в наше время отношение к таким вещам изменилось, поэтому… держи, — она принесла цветок в кашпо.

— Спасибо, ба, — Борис чмокнул её на прощание в худую морщинистую щёку и вышел.

Дверь семьдесят первой квартиры блестела чужеродным глянцем, Борис потоптался возле неё, кивнул мелко подрагивавшему в кашпо цветку, выдохнул и позвонил. Никто не спешил открывать, Борис позвонил опять и прислушался — по ту сторону было тихо. Может, Анна пошутила? Борис мысленно чертыхнулся, вспоминая, что целый день думал об этом приглашении, а на самом деле никто его не ждёт. Если это так, глупо торчать здесь, будто отвергнутый любовник.

Он повернулся, чтобы уйти, и тут дверь открылась.

— Борис, здравствуйте! — Анна улыбнулась ему как самому дорогому гостю. — Я вас давно жду.

— Это вам, — вручил он бабушкин подарок. — Бабуля передала.

— Боже, тёмная фиалка! Как называется?

— «Одинокое сердце».

— Неужели вы помните все эти наименования?

— Мне каждый день приходится иметь дело с двумя повёрнутыми на разведении фиалок старушками. Хотя иногда я сам придумываю названия, чтобы казаться компетентным.

Анна удивлённо приоткрыла рот, и Борис заметил, что её лицо не столь безупречно, как казалось утром: верхняя губа несколько выдвинута вперёд, из-за этого подбородок казался чуть скошенным.

— Дурацкая шутка, — пробормотал он.

— А мне понравилось. Проходите, сейчас будем ужинать. Вадик! У нас гость, —

позвала она.

Борис оказался в просторной гостиной. Потолок, мебель, портьеры, лепнина и фальш-камин были атласно-белыми с золотым тиснением, стены — небесно-голубыми. Не хватало только ангелов. Впрочем, когда появилась Анна с подносом в руках, картина стала целостной. Гармонию нарушил вошедший Вадим, который пожал Борису руку, прижимая к уху телефон и отчитывая кого-то на линии:

— Я тебе говорил, заказывай трансфер на завтра! Банк — это твой сектор! Не будет енотов к десяти, клиент уйдёт!

— Как вам гостиная? — спросила Анна, расставляя на столе белые с голубой каймой тарелки.

— Весьма… воздушно, — ответил Борис, не сводя с неё глаз.

— Это идея Вадима. Он считает, что такая атмосфера мне очень подходит.

— Действительно подходит.

— Почему?

— Бандерлогов напряги, пускай навяливают по-полной! — кричал Вадим в трубку.

— Вы такая… неземная.

— Неземная? — Анна удивлённо подняла брови.

— Контактёру скажи: скачуха до пяти косых — это предел!

— «Всему, что входит в круг его лучей, с твоим лицом он сходство придаёт», — проговорил Борис.

— Чьи это слова?

— Шекспира, сто четырнадцатый сонет.

— О чём он?

— Не факсом! На мыло пришлёшь!

— О лести.

— Вы мне льстите? Зачем?

— Чтобы понравиться, — Борис покосился на Вадима, занятого телефонным разговором.

— Вы всегда так откровенны?

— Айтишник нужен завтра! Иначе генс нам такое порево устроит!

— Нет, — пожал плечами Борис. — Только сегодня.

— Всё, давай! О’кей, давай! Ага, давай, давай. Ух! — Вадим наконец-то оторвался от телефона и с виноватым видом сказал жене: — Я извиняюсь. Анют, есть будем?

— Всё готово, Вадик, садись.

За ужином Вадим со вкусом рассказывал о том, что готовит «сделку века», много хохмил по поводу персонала своей фирмы. Анна не проронила ни слова, смотрела только на мужа тёплым спокойным взглядом, сдержанно улыбалась шуткам, словно слышала их много раз. Борис подумал, что так ведёт себя вышколенный официант. Вадим начал делиться планами на лето, но его прервал телефонный звонок.

Анна стала убирать со стола, изящно поводя руками, словно ткала невидимый узор. Борис завороженно наблюдал за плавными, ловкими движениями пальцев с бледно-розовым лаком на ногтях, а потом вызвался помочь. На кухне, выполненной в хайтековском стиле, Анна стала возиться с посудой, а Борис жадно ловил каждый её жест.

— Почему вы так смотрите на меня? — спросила она.

— Я… углублённо оцениваю ситуацию.

— И как успехи?

— Неважные.

— Почему?

— Мне не удаётся сосредоточиться: всё внимание упирается в один единственный загадочный объект.

— Что за объект?

— Вы.

— О! — Анна сделала вид, что поразилась его дерзости.

— Таможенную пошлятину оформим сразу по подписании контракта! — послышалось из гостиной.

Борис хмыкнул, Анна хихикнула в ответ, этот совместный смех сблизил их, будто заговорщиков.

— У вас всегда грустные глаза, даже когда улыбаетесь. Почему?

— В детстве я переболел крупом. С тех пор в моём облике есть что-то лошадиное.

Она поморщила носик.

— Что? Плохая шутка?

— Не очень.

— Понял. Буду серьёзен. Итак, раз уж меня позвали в качестве аналитика, то я позволю себе несколько вопросов.

— Валяйте!

Борис вдруг оробел. Он многое бы отдал, чтобы спросить именно то, что целый вечер не давало ему покоя, но неожиданно смутился под прямым взглядом этих больших, почти чёрных глаз.

— Ну, что же вы?

— Сейчас сформулирую… Как вы… Нет. Что вы… э-э...

— Вы пока формулируйте, а я десертом займусь.

Анна отвернулась, и он тихонько перевёл дыхание. Игры в откровенность хороши до поры до времени, но раз уж женщина настаивает…

— Вы любите мужа, Анна?

— Безусловно, — ответила она, не задумываясь.

— Почему у вас нет детей?

— По разным причинам, — она вдруг излишне резко закрыла дверцу шкафа.

Борис подумал, что затронул больную тему, и поспешил загладить инцидент нейтральным вопросом:

— Кто ваш любимый автор?

— Вас действительно именно это интересует? — она холодно взглянула на него.

— Вообще-то, меня интересует, смогу ли я увидеть вас снова, — прошептал он, загипнотизированный этими глазами.

— Конечно сможете, мы ведь живём на одной площадке.

— Я имел в виду…

— Анют! Где вы там? — Вадим бодро вошёл на кухню. — О, мои любимые! — умилился он над выложенными на блюде шоколадными кексами, и тут же переключился на гостя:

— Борис, Аня говорит, ты английский знаешь?

— Знаю.

— У нас переводчик скоро в отпуск уходит, может, поработаешь?

— С удовольствием, только после сессии.

— Ну всё, договорились, — он хлопнул Бориса по плечу.

Разговор во время десерта снова был посвящён бурной деятельности Вадима, Анна только однажды позволила себе бросить невыразительный взгляд на Бориса; тот, как прежде, любовался чёткой линией почти идеального профиля.

Лишь когда настала пора прощаться, произошло нечто примечательное: Вадима снова отвлёк телефон, и Анна спросила украдкой:

— Вы готовы поделиться своими наблюдениями?

— Мне нужно время, чтобы обдумать ситуацию.

— Тогда до завтра?

— Во сколько?

— Приходите днём.

— Приду.

Дома, как всегда по вечерам, было тихо: бабуля не любила телевизор, а верная подружка — Мария Прохоровна — ложилась спать рано.

— Буся, это ты?

— Я, ба, кто же ещё.

— Как дела?

— Нормально, — он вошёл в комнату.

— О, нет.

— Что? — удивился Борис.

— Я помню этот взгляд, — строго заметила бабуля. — Мария Прохоровна сказала, что утром ты слишком долго беседовал с хорошенькой соседкой, а теперь возвращаешься от них с таким лицом!

— С каким?

— Не прикидывайся. Мне хватило прошлого раза, Буся, когда ты целый месяц сох по этой, как её… а впрочем, неважно!

— Не напоминай, — отмахнулся Борис.

— Замужние женщины — как бомбы: вся начинка и поражающая сила становятся ощутимой только после детонации.

— Ой, ба, прекрати. Давай я тебе лучше почитаю.

— Хэмингуэя, пожалуйста, — заявила бабуля, царственно опускаясь в кресло-качалку. — «Недолгое счастье Френсиса Макомбера».

— И охота тебе этот бред на ночь слушать.

— Мне охота. И тебе будет полезно.

Всю ночь Борис пролежал без сна. Сердце восторженно колотилось, незнакомая эйфория захлёстывала радостной волной. Нет, бабуля не права: в прошлый раз было совсем по-другому. Та девушка поразила томной загадочностью и несчастной судьбой.

У неё было старинное имя — Лидия. Холодное и сияющее, словно серая льдина посреди весны, или наоборот — жаркое и сухое, маленькое царство в пустыне, окутанное легендами о несметных богатствах и грёзами, Крёзами…

Во время занятий любовью Лида распластывалась безвольной куклой, широко открывала серо-зелёные глаза, к кульминации закатывала их в молчаливом экстазе, каждый раз будто умирая. От этого у Бориса появлялось стойкое чувство вины. Оно усиливалось ещё больше, когда после секса Лида смотрела так, будто с ней сделали что-то дурное. Потом плакала, говорила о своём ужасном положении, истерично отвергала любое вмешательство в её проблемы, обижалась на его горячность, снова плакала, позволяла себя утешать, целовать опухшие губы и опять распластывалась, будто лидийская рабыня под персидским завоевателем. Пару раз Борис сделал ей больно, позволив себе выместить раздражение. Лида не стала упрекать, но плакала в тот день горше обычного. От стыда он не знал, куда деваться. Стыд и слёзы стали постоянными спутниками этого романа.

Боря с головой окунулся в него, хотел уже идти разбираться с мужем, который, по словам возлюбленной, был домашним тираном, но его остановила ба, закрыв тщедушным телом дверь, как амбразуру вражеского дзота. «Не пущу! — восклицала она. — Буся, не смей лезть в чужую семью!»

В тот день он так и не смог проникнуть сквозь оборону «противника». Возникла мысль прыгнуть с балкона, но была отброшена ввиду знания секретных арсеналов бабули — та в любой момент могла слечь с сердцем, и Борис мог всю оставшуюся жизнь винить себя в её… впрочем, об этом он всегда запрещал себе думать. Ба была единственным близким человеком. Самым близким.

Позже Борис узнал, что муж увозит Лиду в другой город, и, как шальной, помчался на вокзал. Он успел к отбытию поезда, увидел сквозь вагонное стекло, как Лида безучастно смотрела в небо, словно зритель — на скучную игру утекающих облаков. Напротив неё сидел муж, что-то рассказывал, улыбался, участливо склонялся к жене и поправлял занавеску, чтобы увеличить обзор. Затем вдруг встретился взглядом с Борисом, и тот поражённо застыл. Поезд ушёл, нетерпеливо стуча колёсами, когда впечатление, оставленное этим взглядом, преобразовалось в мысль: чувство вины, вот что было в нём.

Воспоминания о Лиде терзали ещё долго, но повседневность нарастила поверх них толстый слой безразличия, стало легче.

Анна, удивительная, тонкая, нежная. За всю жизнь Борис никогда не видел столь вдохновенной красоты. Уснул он под утро, в который раз представив, что осторожно целует её губы.

Полдня прошли как в тумане: институт, студенты, завершающие семинары, отчёты. Закончив кое-как дела, Борис бодрым шагом направился домой, по дороге увидел цветочный магазин, задумчиво прошёл мимо, сомневаясь, будет ли уместным купить цветы. Его нагнала Липская — второкурсница на грани отчисления, звали, кажется, Настя, впрочем, сама она предпочитала представляться фамилией, которая абсолютно точно отражала её характер.

— Здрасте, Борис Аркадьевич.

— Здравствуй.

— Можно, я вас провожу?

— Можно, — усмехнулся он. Липская была видной блондинкой с большими наглыми глазами, такая девица всегда обращала на себя внимание.

— Борис Аркадьевич, представляете, стала готовиться к сессии и поняла, что совершенно не понимаю особенностей модальных глаголов.

— Правильно, ты же не ходила на практикумы.

— Бори-ис Аркадьевич, а может, вы со мной позанимаетесь?

— Ладно, завтра после обеда подойдёшь, договоримся.

— Ой, я вас обожаю! Вы лучший преподаватель на нашем курсе. Вот Маркова — она совершенно другая…

Дальше Липская изливала потоки лести на Бориса и грязи — на других преподавателей. Борису всегда было интересно, что думают о нём студенты, хотя объективного мнения от Липской вряд ли дождёшься, раз уж она вознамерилась получить что хотела. Но всё равно было приятно, чёрт возьми, и весь путь домой он насмешливо улыбался, слушая дифирамбы в свою честь.

Липская сделала вид, что забылась, когда они вошли в подъезд, хотя по негласной этике провожать стоило не дальше дома, а Борису немного неудобно было напоминать, что пора бы и честь знать.

— Ой, мы уже пришли? А я заболталась совсем, — с плохо скрываемой радостью воскликнула она, когда Борис достал ключи от квартиры.

— Ну да, есть такое дело, — как можно строже буркнул он.

— У вас здесь такая непередаваемая атмосфера, что значит старый дом, — задумчиво произнесла Липская, озираясь по сторонам. — А вы давно здесь живёте?

— Всю жизнь, — устало выдохнул Борис. — Давай, до завтра.

— До завтра, — Липская подошла ближе и нагло уставилась на него.

В этот момент открылась соседняя дверь, и вышла Анна.

— Добрый день, — произнесла она, бросив мимолётный взгляд на Липскую и сдержанно кивнув Борису.

— Добрый день, — заворожено ответил он, любуясь точёным профилем.

Надо было остановить её и спросить: «Как же так, ты уходишь, а сама приглашала меня к себе, разве не помнишь? Я ведь целый день ждал, когда мы увидимся». Но мысль о том, что он таким образом раскроет себя да ещё в присутствии Липской, остановила.

Стук каблучков стих где-то на нижних этажах, Борис тряхнул связкой ключей и стал открывать дверь.

— Борис Аркадьевич, до свидания, — напомнила о себе Липская.

— Пока, — недовольно бросил он, не глядя ей в лицо. Короткая юбка, загорелые ноги в открытых босоножках вызвали раздражение.

— Борис Аркадьевич! — позвала она уже на лестнице. — Вы лучший.

Борис промаялся дома несколько часов, бесшумно, будто это имело значение, подходил к входной двери и прислушивался, не вернулась ли соседка. Кляня себя за глупое поведение, а ещё больше — Липскую, из-за которой не удалось поговорить с Анной, он, наконец, перестал слоняться в нелепом ожидании и засел за работу, нарочно сделав погромче музыку, чтобы не отвлекал шум в подъезде. Но через полчаса понял, что работа не клеится, залез под холодный душ, долго стоял, пока не замёрз, потом переоделся во всё чистое и снова сел за работу. Скоро должна была прийти ба, и он, подумав, что не хочет отвечать на неудобные вопросы, сорвался с места и решительно вышел на площадку. Дверь соседней квартиры манила к себе и отталкивала одновременно. А вдруг Анны нет? Вдруг она и вправду забыла о приглашении, или ещё хуже — не собиралась его ждать. С другой стороны, что тут такого — постучаться по-соседски, узнать как дела. Просто как дань вежливости. Анна ведь не виновата, что Борис придаёт этим встречам слишком большое значение, что вообразил себе много лишнего. Может, она с открытым сердцем ищет друзей в новом доме, где нет ни одного знакомого. Словом, всё в порядке вещей.

Взбодрив себя этими мыслями, Борис постучался. Дверь открылась почти сразу.

— Здравствуйте, Борис, наконец-то вы пришли, — её сияющий взгляд словно смыл с души все сомнения.

— Давно ждете? — спросил он, едва не выдав самодовольства.

— Не очень. Но с нетерпением, — кокетливо улыбнулась она. — Хотите чаю?

— С удовольствием.

Анна хлопотала на кухне, а Борис наблюдал за её движениями, впитывал запах духов, украдкой следил за изгибами талии и бёдер, тонкой шеи.

— Я жду обещанного анализа, — вдруг сказала Анна, — Вы говорили, что нужно время, оно у вас было.

— Да, конечно… — начал он, — правда, если бы вы задали мне конкретные вопросы, я бы знал, с чего начать.

— Вы начните с чего-нибудь, а там посмотрим.

— Ладно. Я обязан быть откровенным?

— Естественно.

— Ну что ж… мне кажется вы, Анна, очень… напряжены.

Она ничего не ответила, только внимательно посмотрела на него.

— В самом деле, вы производите впечатление человека, который вынужден сдерживать себя.

— А что же заставляет меня, как вы говорите, себя сдерживать?

— Определённые, но неизвестные мне причины.

— И всё-таки?

— Возможно, — Борис вздохнул — разговор становился тяжёлым. — Вам приходится во многом себе отказывать в угоду близким.

— Продолжайте, — потребовала Анна, садясь напротив него.

— Вы, несомненно, осознаёте, насколько красивы, — он глянул исподлобья, — а также умны и самолюбивы, однако, смирились с ролью домохозяйки, оставили надежды добиться, чего хотели.

— Что же я, по-вашему, хочу?

— Ну, не знаю… Поклонения.

— Поклонения? — хохотнула она.

— Я сморозил глупость?

— Даже не знаю…

— Зато честно.

— М-да… Однажды, ещё на первом курсе, мы проходили тест: нужно было найти и описать психологические проблемы незнакомого человека по портрету. Мы все, конечно, постарались, кто во что горазд. А потом нам сказали, что мы на самом деле изображали лишь своё душевное состояние, свои тревоги и надежды.

— Вот как? Выходит, я сейчас анализировал сам себя?

— Выходит, — лукаво улыбнулась Анна.

— И значит, это я жажду поклонения, а не вы? — Борис смущённо почесал голову.

— В точку!

— А давайте будем честными до конца. Что вы думаете обо мне?

— Ну, вы, наверное, очень добрый. И почти никогда не лжёте. А ещё любопытный.

— Пожалуй, соглашусь. Это полностью совпадает с моим впечатлением о вас.

Анна задумчиво улыбнулась, а потом махнула рукой.

— Да бог с ним, давайте чай пить.

— О чём вы мечтали, когда были маленькой? — спросил Борис после паузы.

— О маяке. Я хотела жить у моря и каждый вечер смотреть на закат. А вы?

— О путешествиях. Банально?

— Не более чем у меня. Я жила в большой семье и хотела одиночества, а вы…

— А я все каникулы проводил дома, и завидовал тем, кто имел возможность ездить.

— Всё так просто. Никакой романтики, сплошная психология.

Они ещё немного поболтали на ничего на значащие темы, потом Борис вспомнил, что ба, наверняка, волнуется и засобирался домой.

— Можно спросить, — смутилась Анна, провожая его до прихожей. — Кто та девушка, с которой вы стояли у дверей?

— А, Липская? Никто… Студентка.

— Вы часто приглашаете домой студенток?

— Я её… не приглашал.

— Ну да, вы же преподаватель. Девушки сами на шею вешаются, тем более, скоро сессия.

— Почему вы так говорите? — удивился Борис.

— Неважно. До свидания, — с неожиданным раздражением сказала Анна и закрыла за ним дверь.

«Что я сделал не так? Чем обидел? Чёрт, она ведь рассердилась? Может, был слишком откровенен?»

Как идти домой? Ба всё прочтёт по глазам, а врать ей он не мог.

Первым порывом было вернуться назад и спросить в чём дело, но ноги будто приросли к месту. Да ещё Вадим должен скоро прийти.

Когда Борис в изнеможении рухнул на кровать в своей комнате, ба тихо вошла и присела рядом.

— И вновь плачу я дорогой ценой за то, за что платил уже однажды…

— Чьи это слова? — задумчиво спросил Борис.

— Неважно. Главное — очень подходят к ситуации. А впрочем, это Шекспир.

Он тяжело вздохнул и прикрыл лицо рукой, будто отгородившись от всего.

— Бедный мой Буся, — ба нежно погладила его на голове и тихонько вышла.

«Надо с этим покончить. Никаких чужих жён. Никаких!»

Но вновь стал думать о разговоре с Анной. Затем понял, что увлёкся, обнаружив себя безмятежно улыбающимся от приятных воспоминаний. Борис представил, как бы разговаривал с Анной при следующей встрече, и в этих беседах он был остроумен и смел, она — восторженна и очарована. Где-то на заднем плане мелькал Вадим, но лишь затем, чтобы оттенить обаяние главного героя этой незамысловатой пьесы.

Затем придуманная Анна позволила себя поцеловать, а следом позволила и многое другое. Засыпая, Боря всё же предостерёг себя от осуществления своих жарких фантазий, потому что снова твёрдо решил «покончить с чужими жёнами».

На следующее утро Борис долго собирался, прислушиваясь к звукам на лестничной клетке и не решаясь признаться себе, что ждёт, когда уйдёт Вадим. Наконец, дверь соседней квартиры хлопнула, и Борис, выждав минуту, выскочил на площадку.

Кляня себя за глупость, он подошёл к соседской двери и в нерешительности занёс руку, чтобы позвонить.

«Что ж ты делаешь? Не смей!» — мысленно приказал он себе.

«Я просто поздороваюсь и спрошу, не обидел ли я её. Это совершенно естественно: мы ведь друзья. В самом деле, после всех этих откровенных бесед и её неожиданных приглашений нельзя вести себя отстранённо».

«Ты же дал себе слово!» — «Я просто поговорю!»

Он нажал звонок.

Дверь открылась почти сразу. Анна была без макияжа и с растрёпанными волосами, розовые губы слегка припухли, а бледное лицо ещё хранило печать сновидения. Сразу представилось, как она нежится в кровати, тёплая, мягкая, беззащитная.

— Борис?

— Здравствуйте, Анна.

— Что-то случилось?

— Нет. Почему вы спрашиваете?

— У вас такой озабоченный вид.

— Мы вчера не очень тепло расстались, и я подумал, что чем-то обидел вас.

— Правда? Пустяки какие, — Анна небрежно махнула рукой.

— Значит, всё в порядке?

— Конечно, — она с ожиданием посмотрела на Бориса.

— Ну, тогда я… пойду.

— До свидания.

Он прошёл уже несколько ступенек, когда Анна позвала его:

— Постойте!

— Да? — он с надеждой остановился.

— У вас шнурок развязался.

— Где? — он стал оглядывать себя. — А, действительно.

Завязывать шнурок на лестнице было неудобно, пришлось прислониться спиной к стене. Под взглядом Анны кровь прилила к лицу.

— Ну, всё, — выдохнул он и выпрямился.

Анна удовлетворённо кивнула.

— Я пошёл.

Она посмотрела без улыбки.

Смущённый этим взглядом, Борис повернулся к ней спиной.

— Подождите!

У него ёкнуло сердце. Неужели Анна не хочет расставаться?

— У вас спина белая.

— Что? А, чёрт, — ругнулся он, запоздало вспомнив, что стены в подъезде недавно побелены.

Анна подошла и принялась отряхивать его рубашку. От этих прикосновений стало жарко.

— Теперь порядок, — сказала она.

— Спасибо, — Борис развернулся к ней. — Вы очень добры.

Он увидел сосредоточенный взгляд, будто она оценивала, способен ли он риск, заметил, что голубой пеньюар слегка распахнулся на груди, обнажив молочную кожу с голубыми венами, и вдруг осознал, что они совсем одни.

— Я всю ночь думал о вас.

— Обо мне? Я этого не заслуживаю, — с улыбкой произнесла она.

— На самом деле, я думаю о вас постоянно.

— Вы решили завести со мной роман?

— Видимо, да, — Борис уставился на нежные губы и, потеряв голову, приблизился для поцелуя, но Анна закрыла ему рот ладошкой.

— Это исключено. Я люблю мужа, мы же помним об этом, да?

Он почувствовал губами тёплые пальцы и, не веря, что она серьёзно, схватил её ладонь и повторил попытку, однако Анна грациозно отстранилась, поднявшись на две ступеньки.

— Идите, Борис, а то опоздаете.

Наверное, на его лице отразилась детская обида, потому что Анна посмотрела с материнской нежностью, но твёрдо добавила:

— Идите.

«Никаких чужих жён. Никаких. Чужих. Жён!» — стучало в голове, и жар заливал внутренности. Размышления о собственной глупости весь день мешали его обычной дотошности и придирчивости, с которыми он вёл занятия. Обед не полез в горло, кофе из автомата лишь раззадорил нервы. Задумчивый и рассеянный Борис уединился в кабинете, чтобы написать отчёт и спокойно поразмыслить, но тут явилась Липская.

— Борис Аркадьевич, вы обещали со мной позаниматься.

— Да, обещал. Садись.

— Только, понимаете, в чём дело… у меня совсем нет денег.

Борис хмуро посмотрел на неё.

— Извините, — пожала плечами Липская.

— А на что ты живёшь?

— Работаю. Но все деньги уходят на оплату общежития и еду.

— А что, родные тебе не помогают?

— Нет. Они сами… еле концы с концами сводят. Но вы не волнуйтесь, я после сессии устраиваюсь на классную работу и всё вам отдам.

В пору студенчества Боре тоже тяжело приходилось, хотя он жил дома, и ба содержала его, а эта девчонка вынуждена платить за всё из собственного кармана. Стало совестно за собственное благополучие и вчерашнее пренебрежение к Липской.

— Ладно, не надо мне твоих денег, — сказал Борис.

— Спасибо! — она подпрыгнула на месте и чуть ли не кинулась с объятьями.

— Сядь ты уже, — проворчал он, и Липская послушно плюхнулась на соседний стул.

Она оказалась бойкой и сообразительной, и Боре неожиданно понравилось с ней заниматься. Пережитое утром перестало жечь противной изжогой, словно проявленное им благородство стало лекарством от стыда. Через час он объявил, что занятие окончено.

— Вы сейчас домой? — спросила Липская.

— А что, хочешь со мной?

— Я с удовольствием, — нагло улыбнулась она.

Борис подумал, что такая самоуверенность немало помогает ей пробиться в жизни. Девочка не пропадёт.

— Нет, у меня ещё дела.

— Жаль, — она медленно встала, извиваясь по-змеиному и демонстрируя отличную фигуру.

Борис хмыкнул и уткнулся в монитор компьютера. Липская, ничуть не смущаясь, спросила:

— Борис Аркадьевич, а когда следующее занятие?

— Не знаю, в ближайшее время я буду очень занят. Подходи, спрашивай.

— А можно я вам позвоню?

Это уже было слишком. Негласное правило требовало никогда не давать студентам личный телефон, и Борис взглядом показал Липской, что она зарывается.

— Я напишу свой номер, если у вас будет время, звякните, — Липская быстро настрочила цифры на бумаге и протянула Борису. — Я на связи круглосуточно. И если просто захотите… пообщаться, тоже звоните.

Он посмотрел на неё как на надоедливую муху и бросил:

— Положи на стол.

— Угу, — с готовностью кивнула она и сказала: — Ещё раз огромное спасибо, Борис Аркадьевич. Вы такой классный!

У двери она ещё раз поблагодарила его и даже послала воздушный поцелуй.

Борис улыбнулся и продолжил работать в хорошем настроении, но вскоре мысли об Анне захватили его, и отчёт никак не складывался.

Вспомнилась так поразившая нежная белизна её кожи, настолько прозрачной, что сквозь неё просвечивали вены. Голубая кровь, огромные чёрные глаза — Анна казалась инопланетянкой. Но тёплые мягкие пальцы, розовые детские губы делали её земной и невыносимо притягательной. Борису вдруг до смерти захотелось её увидеть. Он бросил взгляд на часы — до конца рабочего дня ещё много времени, значит, Вадима ещё нет дома. Торопливо сложив бумаги, он покинул институт.

В двух шагах от цели Бориса ждал неприятный сюрприз. Какие-то рабочие вносили в соседнюю квартиру кожаный диван цвета слоновой кости. Анны не было видно, да и объясняться с ней при свидетелях не хотелось. С досады он прожёг взглядом диван, который напыщенно пузырился подушками.

Дома Боря схватил гантели и с остервенением стал качать руки, потом принялся отжиматься, пока в голове не стало тяжело, поэтому не сразу понял, что на площадке всё затихло.

«Не ходи туда! Не надо».

— Я не пойду — сам себе сказал Борис. — Ни за что.

Но и отсиживаться в четырёх стенах было невыносимо. Перед квартирой Анны он замешкался, борясь с желанием позвонить, но отвернулся и медленно побрёл по лестнице. За спиной раздался звук открывающейся двери, Борис замер и обернулся — Анна возилась с ключами. Закрыв замки, она посмотрела вниз и увидела его.

— Добрый день, — сказал Борис.

— Здравствуйте, — она вздохнула, словно встретила препятствие на пути.

— На прогулку?

— Где там! В магазин. У нас, оказывается, сегодня новоселье.

— Оказывается?

— Вадим позвонил, сказал, что вечером будут гости.

— Вы не любите гостей?

— Не всех.

Борису неожиданно понравилось, что она раздражена, и причиной раздражения был Вадим.

— Хотите, я вам помогу?

— Что вы! У вас, наверное, куча дел.

— Да я свободен!

— Нет-нет, не стоит. И вообще, Борис… мне кажется, я тогда слишком откровенничала с вами. И, возможно, вы восприняли это несколько превратно. Давайте забудем всё, о чём мы разговаривали.

— Всё. Забыл, — просто сказал он.

Анна улыбнулась с явным облегчением.

— Если гости будут вам докучать, приходите ко мне… Э-э, в смысле к нам. Бабуля обрадуется.

— Хорошо, — кивнула она.

Анна уехала на такси, и Борис почувствовал себя покинутым. Посмотрев с тоской вслед машине, он решил вернуться в институт и закончить-таки отчёт, который, к слову, надо было сделать вчера.

Поздно вечером, когда улицы расцветил закат, Борис шагал домой, с наслаждением впитывая запахи лета. Он любил город, его провинциальную теплоту и неспешность. Любил выбеленные стволы деревьев, чёрно-белые бордюры, аккуратные клумбы с любопытными анютиными глазками. Эти цветы высаживали каждый год, и Борис вспомнил, как ба в детстве рассказывала сказку, в которой они оживали в сумерках, и царица-ночь приходила, чтобы услышать от них про мирские заботы и решить, кто из людей достоин её подарков. Шестилетним он подолгу вглядывался в двуцветные чашечки и доверял им свои мечты. Но так ничего и не получил. Его желания были неисполнимы, ведь смерть безвозвратна.

Ба сидела в полутьме кухни и, оторвавшись от созерцания сизого неба в окне, болезненно улыбнулась Борису.

— Что-то случилось? — спросил он.

— Марию Прохоровну на «скорой» увезли. Я волнуюсь.

— Ба, — Борис подошёл и обнял хрупкие плечи. — Всё обойдётся.

— Знаешь, Буся, мы с ней столько лет вместе. Как я буду одна?

— Ты не одна, а со мной.

— Спасибо.

Борис представил, как ба сидела здесь в одиночестве и, наверное, передумала много всякой всячины. В груди заломило, как от простуды.

— Ты голоден?

— Немного.

Ба решительно встала, включила свет и плиту под кастрюлькой.

Борис задёрнул занавески, и в кухне сразу стало уютно.

— Чем это так пахнет?

— Ухой, — с гордостью сообщила ба.

— Мм, у нас сегодня пища богов!

После этой фразы мрачное настроение бабули развеялось, она принялась рассказывать про рецепт приготовления «изумительнейшего» окуня, восторгаясь всем, начиная с этого самого окуня и заканчивая продавцом рыбы.

На подоконнике лежала потрёпанная тетрадь, Борис открыл страницу наугад и прочёл:

Когда с апатией и грустью нападёт

Пустых страниц бессилие немое,

И время погружается во тьму,

Пустое,

Уйми слова, пусть разум подождёт

Вить кружево из звуков завитое.

И обними покрепче тишину

В покое.

— Это твои стихи, ба?

— Ты мне польстил, назвав их стихами.

— А мне нравится.

— У тебя дурной вкус.

— Почему ты не печатаешься? — он стал пролистывать тетрадь.

— Потому что это глупо.

— Глупо публиковать стихи?

— Глупо сочинять вирши в семьдесят лет. Дай сюда, — она попыталась выхватить тетрадь, но Борис отнял руку.

— Ты ведь и раньше писала.

— Знаешь, Пушкин и Маяковский погибли, не дожив до сорока, Лермонтов — в двадцать семь, Блоку было чуть за сорок, когда он умер от тифа.

— И что?

— Все великие поэты, потому и великие, что выгорели раньше времени. Они отдавали себя полностью, без компромиссов.

— Ты ещё скажи, что «поэт в России — больше чем поэт», — усмехнулся Борис.

— Хороший поэт наполняет слова страстью, подлинными, яркими эмоциями. А какие эмоции могут быть после сорока? Только сарказм и сожаления.

— Чем плох сарказм?

— Он — маска, скрывающая предательство. Ты предаёшь себя, когда боишься открыто высказать, что чувствуешь на самом деле.

— Ба, ты максималистка. Люди делают имя на том, что посмеиваются над собой и другими.

— И тебе это нравится?

— Да, — пожал плечами Борис. — Если, конечно, написано талантливо.

— Вы, молодые, впитываете иронию чуть ли не с рождения и избегаете искренности, как заразной болезни. При этом не видите, как мельчают ваши чувства!

— Ну, ба-а… — примирительно протянул Борис.

— Ладно, давай ужинать. А тетрадь положи на место.

После ужина ба уселась в кресло-качалку с книгой, но, погружённая в свои мысли, перелистывала страницы вяло и редко. Борис подумал, что её снедает беспокойство за подругу, но делиться своей болью ба ни за что не станет. В подъезде послышался шум загулявшей компании, встречали припозднившегося гостя, и Борис вспомнил, что у соседей сегодня новоселье. Борис сел за компьютер, но игра не пошла. Отвлекали звуки на лестничной клетке: там то и дело хлопала дверь, выпуская в тишину подъезда громкие разговоры, музыку и раздражающие взрывы хохота.

Ближе к полуночи всё затихло. Ба, по-старчески посетовав на духоту, ушла спать. Потянуло сигаретным дымом, наверное, сосед сверху, Венька, снова смолил втихаря от жены. С Венькой было интересно поболтать, и Боря выскочил на площадку. На лестничном пролёте лицом к окну стояла Анна и нервно курила.

— Не спится? — Борис не смог скрыть радости оттого, что увидел её, и улыбнулся во весь рот.

— Вы что, за мной следите? — холодно спросила она.

— Нет, я думал тут сосед сверху. Мы с ним приятели. Вышел, хотел поздороваться.

Анна ничего не ответила, лишь выпустила струю дыма вверх.

— Как новоселье?

— Нормально.

— А судя по звукам, было весело.

— Кому-то весело, кому-то… нормально.

— Я тоже не люблю шумные празднества. Совсем не умею отдаваться всеобщему настроению.

— Дело не в этом. Просто не моё.

— Ваших родных не было на вечеринке? — сочувственно догадался Борис.

— Вадим их не любит, да и они тоже…

— Понятно.

— Кажется, я опять разоткровенничалась, — с досадой проговорила она.

— Когда люди боятся быть откровенными, они предают себя.

Анна усмехнулась. Борис спохватился, что высказался слишком высокопарно.

— Бабуля мне это сегодня заявила.

— Она права.

— Бояться искренности — это нормально. Не всякий способен понять…

— Вам не надоело говорить очевидные вещи? — раздражённо спросила Анна.

— Когда я говорю неочевидные вещи, меня считают психом.

Анна хмыкнула и с интересом посмотрела на него.

— К вопросу о неочевидных вещах, — сказал Борис. — У нашего дома есть секрет, о котором мало кто знает.

— Что за секрет? — она загасила сигарету.

— Пойдёмте, покажу.

Он пошёл вверх по лестнице, и, обернувшись, увидел, что Анна замешкалась в нерешительности.

— Вы меня боитесь?

— Вас? — она насмешливо приподняла бровь. — Нет.

— Вот и хорошо. На всякий случай спешу заверить, что я не маньяк. Но если бы я им был, то не стал бы вершить злодеяния в собственном доме.

— Звучит успокаивающе.

Они дошли до последнего этажа и остановились перед дверью на чердак.

— Что теперь? — подозрительно спросила Анна.

— Один момент, — Борис вытащил из кармана связку ключей, выбрал самый большой и открыл дверь. — Осталась самая малость.

На чердаке было чисто и пусто. В центре стояла развёрнутая стремянка. Борис взобрался на неё, упёрся руками в потолок, с усилием нажал. Вдруг донёсся шум улицы, потянуло свежим воздухом.

— Идите сюда, — позвал Борис и протянул руку.

Анна с опаской приблизилась и посмотрела наверх. Они поднялись сквозь открытый люк на крышу и оказались посередине портика. Низкая балюстрада обрамляла его фундамент, шесть массивных колонн держали круглую крышу; а вокруг, зазывно мигая огнями в ночной тьме, простирался город.

— Ну как? — спросил Борис.

— Ух-ты, я и не знала, что на крыше есть смотровая площадка!

— Портик построен ровно по центру здания и стоит как бы в углублении, поэтому его практически не видно с улицы, только с крыши дома напротив. Ошибка архитектора, — объяснил Борис, глядя, как Анна с восторженным любопытством осматривается и трогает ноздреватые колонны.

— Почему же ошибка? — задорно воскликнула она. — Может, архитектор хотел создать такое место, где бы никто его не беспокоил?

— Вполне вероятно.

— Какой прекрасный вид! — изумилась Анна. — Вы часто здесь бываете?

— По правде говоря, я боюсь высоты.

— А я нет! — Анна перешагнула через балюстраду и решительно направилась к краю покатой крыши.

— Я бы не советовал — проговорил Борис, — это чревато...

— Идите сюда! — позвала Анна, безбоязненно опираясь на невысокое металлическое ограждение над кровельным бортом. — Боже, как красиво!

Борис шёпотом ругнулся: ему и в голову не приходило, что Анну вдруг потянет к опасной кромке. Но делать нечего — он побрёл неверными шагами. Ноги налились чугуном, в животе всё сжалось, на лбу выступил холодный пот. Ещё чуть-чуть, и он дойдёт до края бездны, которая потянет к себе, сердце будет колотиться, как сумасшедшее, а животный страх заставит трусливо отпрянуть назад. Высота всегда вызывала безотчетный ужас.

Но ещё больший ужас Борис испытал бы, если бы опозорился перед Анной, поэтому он сжал кулаки и заставил себя двигаться дальше.

Ближе к краю скат стал круче, Борис стиснул зубы и, глядя точно перед собой, вытянув вперёд руки, словно зомби, неуклюже проделал последние шаги. Пальцы ощутили холодную надёжность металла, Борис вцепился в ограждение и позволил себе перевести дух.

— А утверждали, что высоты боитесь, — хитро подмигнула Анна. — Наговариваете на себя.

Потом она сделала нечто такое, отчего сердце тревожно екнуло: села, свесив ноги с крыши через прутья решётки, а потом с вызовом посмотрела на Бориса. Он нервно сглотнул и, обливаясь холодным потом, проделал то же самое. Неожиданно стало легче: не надо было смотреть вниз, а ограждение показалось достаточно надёжным барьером от зияющей тьмы.

— Здесь так чудесно, — Анна с очаровательной грацией откинулась назад и растянулась прямо на жёсткой поверхности, словно на ласковом песке, подложив руки под голову; мечтательный взгляд устремился в звёздное небо.

Борис, не отрывая от Анны глаз, лёг рядом. Страх вдруг отступил, парализованное им тело словно согрелось от волнующей близости с этой смелой девушкой.

— Вам нравится ночное небо?

— Да, — выдохнул Борис.

— Почему вы на него не смотрите?

— Потому что я смотрю на вас.

— Так нельзя. Уделите толику своего внимания звёздам — они так прекрасны.

— Я попробую, — Борис сделал вид, что очень старается повернуть голову к небу, но не может. — Не получается.

Анна хихикнула.

— Вы плохо стараетесь, давайте-ка ещё раз! — скомандовала она.

Борис весьма комично предпринял вторую попытку, которая снова закончилась неудачей.

— Похоже, голова категорически отказывается подчиняться, — сокрушённо проговорил он.

— Я помогу, — Анна протянула руку и легонько пихнула голову Бориса от себя, но та упорно вернулась в первоначальное положение. Тогда Анна склонилась над Борисом и обхватила его лицо ладонями. У него перехватило дыхание. Анна застыла на миг, удивлённо глядя Борису в глаза, словно вдруг поняла, что допустила слишком тесный контакт.

— А впрочем, глазейте куда хотите, — равнодушно сказала она и улеглась снова.

Борис, ободрённый этим почти разрешением, подложил руку под голову, чтобы можно было заглянуть в широко распахнутые, казавшиеся невероятно огромными, чёрные глаза.

— Может, почитаете стихи? Раз уж вам звёзды неинтересны.

Борис задумался и процитировал:

— Мне не дано под звёздами грустить,

И в лунном свете черпать вдохновенье,

Не для меня, увы, ночное бденье:

С утра — в больницу, геморрой лечить.

— Фу, какая гадость! Где вы это прочитали? — возмутилась Анна.

— Наткнулся сегодня, совершенно случайно, на одного автора.

— Ужасно, а ещё что-нибудь у этого автора есть?

— Безмерна глубина моих страданий,

Бездонна скорбь удушливой тоски:

Ведь свежесть свежекупленной трески

Не оправдала дерзких ожиданий.

Анна хмыкнула и попросила ещё.

— Усталый путник, ты прильнул, любя,

К моей деснице нежно, боязливо

И хоть я с детства, в общем-то, брезглива,

Страшись, комар, прихлопну я тебя!

При этом Борис, действительно, прихлопнул наглого комара на руке. Анна прыснула от смеха и вдруг испуганно ойкнула.

— Что случилось?

— Кажется, я уронила туфлю.

В самом деле, послышался звук упавшего предмета, а потом возгласы одинокого прохожего: «Эй! Полегче!»

Анна глянула вниз и поспешила вытащить ноги.

— Он смотрит сюда, — заговорщицки прошептала она и весело захихикала.

— «А если бы по голове?!» — продолжал возмущаться тот.

Анна перегнулась через ограждение и прокричала:

— Простите, я случайно!

Тот помолчал, видимо, от удивления, потом, миролюбиво поворчав, пошёл своей дорогой.

— Сходить за ней? — предложил Борис.

— Пойдемте вместе. Мне одной здесь будет скучно.

Анна сняла вторую туфлю и пошла вперёд, без каких-либо усилий достигнув портика. В темноте мелькали её голые ступни. Борис, тяжело дыша от удушливого страха и стараясь контролировать головокружение, встал на четвереньки и пополз по скату. Но стоило представить, что Анна смотрит на него, встал, выпрямился и, нелепо балансируя, пошёл на еле гнущихся ногах.

К портику Боря добрался взмокший, но гордый собой. Анна подождала его, а потом первая спустилась по стремянке на чердак. Борис спустился тоже, закрыл люк и спрыгнул вниз. Они посмотрели друг другу в глаза и одновременно улыбнулись, без слов.

По лестнице они бежали наперегонки, как взбалмошные дети; со смехом выскочили из подъезда, и Анна, оглядевшись, кинулась к потерянной туфле.

— Нашла! — победно воскликнула она, демонстрируя свою добычу. Потом с изяществом обулась и сделала грациозное фуэте.

Борис, завороженный этим зрелищем, не мог оторвать от неё взгляда и обнаружил себя глупо улыбающимся и немым от восторга, когда Анна подошла.

— Могу я вас кое о чём попросить?

Борис подумал, что способен на всё ради этих удивительных глаз, даже жизнь отдать.

— Конечно, — ответил он.

— Не говорите никому про сегодняшнюю ночь.

— Само собой. Я и не собирался.

— И ещё… Вы не могли бы сделать дубликат ключа от чердака? Для меня.

— Возьмите мой, — он с готовностью стал вынимать ключ из связки.

— А как же вы?

— У меня ещё есть. В прошлом году я подрабатывал разнорабочим в ЖЭУ, убирал чердаки и подвалы, тогда-то и получил доступ ко многим запретным местам.

— Спасибо, — Анна взяла заветный ключ и загадочно посмотрела на Бориса. — Обещаю звать вас с собой на ночные прогулки по крыше.

— А я обещаю сопровождать вас в поисках потерянной обуви.

— Только никаких стихов про геморрой!

— Ладно, — покладисто кивнул он. — Про него не буду. На свете ещё куча дурацких болезней.

Анна усмехнулась и вошла в подъезд.

До своего этажа они шли в молчании, будто боялись, что слова сблизят их больше, чем следовало. Подойдя к своей квартире, Анна вздохнула и пробормотала:

— До свидания, Борис.

— До свидания.

Она бросила на него дружелюбный взгляд и тихонько закрыла за собой дверь. Боря остался один, восторженный и немного разочарованный. Жаль, конечно, что Анна так быстро ушла. Но что поделать — она ведь замужняя женщина. А впрочем, какая разница! Главное — она была с ним. От этого ночь казалась необыкновенной, хотелось петь, кричать и прыгать от радости. Улыбаясь, Борис залихватски крутнулся на каблуках и в отличном настроении отправился домой.

В кухне горел свет, и это было странно. Ба в стареньком халате сидела на стуле, опустив голову.

— Ты чего, ба? — удивился Борис.

— Звонили из больницы… Мария Прохоровна умерла.

Борис ещё никогда не был на похоронах и удивлялся насколько спокойно окружающие обсуждали: от кого должны быть венки, какие слова написать на могильной плите, и сколько яиц положить в тесто для блинов, словно речь шла о проводах в соседний город, а не в мир иной. Поминки ба решила справлять у себя, по праву близкой подруги, и никто не посмел возразить. Марию Прохоровну положили в её квартире, в полном покое, под хмельной аромат сирени и весёлый гомон птиц, что лились из распахнутых настежь окон. «Прекрасный день, чтобы умереть», — подумал Борис, глядя на заострившиеся черты давно знакомого лица. Рядом с гробом, на потёртом журнальном столике, лежали пурпурные подушечки с выложенными на них орденами и медалями. Марию Прохоровну Борис знал, сколько себя помнил, но ему и в голову не приходило, что она является обладательницей такой внушительной коллекции; и теперь с изумлением рассматривал медали: «За трудовое отличие», «Ветеран труда», «Знак почёта», «Трудовая слава» и ещё одну — золотую с надписью «Ленин».

— Этот орден — высшая советская награда, — услышал он незнакомый мужской голос за спиной. — Портрет вождя выполнен из платины, колосья пшеницы — из золота.

— Очень красивый, — заметил Борис, не оборачиваясь.

— И невероятно ценный, — мужчина подошёл и тяжело вздохнул. — По завещанию покойной всё это богатство перейдёт в музей города.

— Вы кто?

— Я из мэрии, — незнакомец был хорошо одет, среднего роста, с лицом, исполненным достоинства, которое, впрочем, оказалось мнимым, стоило внимательно взглянуть в глаза.

— Вы её знали?

— Кто же не знал нашу Прохоровну? Великолепная была женщина, удивительной скромности и самоотверженности в работе.

Борис понимающе кивнул, хотя его покоробил фальшиво-пафосный тон.

— Не считала возможным носить ордена, стеснялась, — мужчина тронул кончиками пальцев золотой орден, будто стёр невидимое пятнышко.

С улицы раздался звук подъехавшей машины, и кто-то громко сказал: «Катафалк прибыл».

Похороны завершились быстро. Единственное, что врезалось в память, так это яркий солнечный луч, блуждавший по лицу покойной, словно недоумевая, кто это решил умереть в такой дивный день; да горькие слёзы ба.

Вечером, когда поминки покинули любители дармовой выпивки, остались самые близкие люди и несколько приезжих родственников, Борис вышел во двор. Слушать, какой была «наша Машенька» поначалу было интересно, но потом надоело. Пьянящий аромат черёмухи и вечерняя свежесть звали прогуляться, но оставлять ба одну с кучей печальных старух совсем не хотелось. Он вдохнул побольше воздуха и хотел вернуться, как вдруг заметил знакомую стройную фигуру.

Липская с улыбкой подошла ближе.

— Добрый вечер, Борис Аркадьевич.

— Здравствуй, что здесь делаешь?

— Проходила мимо, решила посмотреть на ваш дом, а тут вы. Такая приятная неожиданность.

Борис самодовольно усмехнулся.

В сумерках Липская выглядела загадочной и совсем не пошлой.

— Я днём видела у подъезда катафалк. Кто-то умер?

— Соседка. Старушка лет восьмидесяти.

— Вы её знали?

— Да.

— Мне всегда так жаль, когда уходят старики. Моя бабушка скончалась два года назад. Я её очень любила, — глаза у Липской вдруг повлажнели, а голос дрогнул.

Борис внимательно посмотрел на неё и проникся неожиданной симпатией к этой девчонке.

— У неё была такая советская квартира. Знаете, сервант с хрусталём, проигрыватель для винила, чеканки на стенах. И запах уютный. Я любила у неё бывать. А теперь там всё чужое...

— Пойдём, — сказал Борис. — Верну тебя в прошлое.

Липская, глупо хихикая, шла рядом, и Борис уже пожалел о своём внезапном порыве. В квартире покойной грустно тикали часы, сквозь прозрачные занавески проглядывали огни города, оставляя белесые отсветы на ковре.

— Надо же, совсем как у моей ба, — прошептала Липская. — Даже пахнет одинаково.

Она нежно погладила спинку кресла, оглядела стены.

— А у моей вот здесь висела картина с изображением гор и железной дороги. Мне она так нравилась. Бабуля с Кавказа привезла.

Борис прислонился к дверному косяку и представил, что будет делать, когда ба не станет. Нет, он-то уж точно ничего не будет менять.

— Спасибо, Борис Аркадьевич, — Липская подошла и бесцеремонно обняла его за шею.

— Не за что, — едва успел ответить он, до того, как Липская впилась в его губы. Ошеломлённый, он подумал, что было опрометчиво приглашать девушку в одинокую квартиру на ночь глядя. Бог знает, что она могла вообразить.

— Я вам так благодарна, — выдохнула Липская, оторвавшись от него.

— Простого «спасибо» вполне хватило бы.

— Вы мне очень нравитесь.

— Это заметно.

— И не потому что вы мой преподаватель, а как мужчина.

— Послушай, — Борис аккуратно снял её руки со своей шеи, — ты классная, правда. Местами даже очень, но… не в моём вкусе.

— Да я вижу, — обиженно ответила она. — Но целоваться-то вам вкус не запрещает?

— Что?

— Один раз. Пожалуйста, — её просительный тон тронул за живое, и Борис сдался.

Чёрт, это было зря, совсем зря. Липская крепко прижималась всем телом, и он даже почувствовал зачатки возбуждения, отвечая на её страстный поцелуй.

Вдруг послышался звук открывающегося замка. Борис моментально сообразил, что будет, если его застанут в квартире покойной, с девицей, да ещё в таком недвусмысленном положении; он отцепил от себя Липскую, потащил в ванную, тихонько прикрыл дверь и жестом велел девушке сидеть тихо. Липская, ничуть не смущаясь, задорно скалила зубы.

В квартиру вошли две женщины, Борис по голосу узнал ба и приехавшую откуда-то с севера родственницу Марии Прохоровны: полную тётку с внимательными, умными глазами.

Они беседовали о квартире покойной: что нужно будет продать, что оставить, но тётка вдруг прервала разговор чеканной фразой:

— Ты же не об этом хотела поговорить?

— Да… Как они?

— Борис Сергеевич плох, врачи дали полгода. Аркаша очень переживает, но не показывает, конечно.

— Ясно, — холодно ответила ба.

— Может, ты бы…

— Нет, ни за что.

— Но Боренька-то чем виноват? Ты понимаешь, чего его лишаешь?

— Зачем, Света?! Зачем ему знать об этой… грязи? Живёт в счастливом неведении и пусть в нём остаётся.

— Да мало ли что было в прошлом! Мальчик такой замечательный, красивый, умный. Всё же хорошо!

— Пока я жива, он ничего не узнает.

— Но потом-то всё равно узнает, Таня!

— Я не могу, — голос ба вдруг стал плаксивым. — Не могу их простить. И себя тоже. — Ба всхлипнула. — Поэтому не стану выплёскивать на него ни свою вину, ни чужую.

— Ну, что ты, — стала успокаивать её тётка. — Никто тебя не винит… Ох, горюшко.

Они ещё немного посидели, потом удалились, ведя разговоры о наследстве покойной.

Когда за женщинами захлопнулась дверь, Борис всё ещё был в ступоре. Липская вывела его из задумчивости прикосновением к щеке.

— Борис Аркадьевич, вы как?

— Пойдём отсюда, — резко сказал он и пошагал к выходу.

У двери он прислушался, нет ли на площадке тех, кого он видеть никак не хотел, выскочил наружу, излишне поспешно захлопнул дверь за Липской, едва не прищемив ей ногу, и рванул на улицу. Надо было обдумать услышанное в одиночестве, и Борис направился к реке.

На набережной всегда людно, но Борис знал местечко, где народу почти не бывает — маленький пятачок, вдали от пивнушек, закрытый от людских глаз плакучей ивой. Берег высился над водой, и никому бы не пришло в голову здесь купаться.

Борис сел под ивой и долго смотрел на тёмную в вечернем свете гладь реки, пока не услышал за спиной шаги и сбившееся дыхание.

— Вот вы где, еле догнала, — Липская плюхнулась рядом и вытянула ноги.

— Шла бы ты домой.

— Не могу, там полно пьяных. Одинокой девушке опасно бродить по улицам в такой поздний час.

— А со мной, думаешь, безопасно?

— С вами — да. Вы же няшка.

Борис невесело хмыкнул.

— Я так поняла, тот разговор шёл о вас.

— С чего ты взяла?

— Судя по вашей реакции. Если бы услышала что-то подобное о себе, то уже рыдала бы в три ручья.

— Я же не рыдаю.

— Конечно. Вы же мужчина.

Борис тяжело вздохнул, понимая, что посидеть в одиночестве не получится.

— Пойдём, провожу тебя, — сказал он, вставая.

— Не-а. Я здесь останусь. В общаге мрак.

— Как ты дойдёшь?

Липская пожала плечами. Борис подумал, что эта девица нащупала его слабое место и уже пытается управлять. Может, бросить её тут? Сама ведь напросилась.

Чёрт, там ведь реально небезопасно.

— Я хочу побыть один, — сказал он.

— Вы побудете один. А я побуду с вами.

Борис опустился рядом. Сочный запах травы смешался с речной свежестью, пение цикад перемежалось любовным зовом лягушек.

— Я понимаю, вам тяжело, — Липская смотрела на него, не отрываясь.

Борис упорно глядел на реку.

— Мой отец умер, когда мне было девять. А когда мне было пять, он сел за драку на три года. Я его почти не знала. Лучше бы вообще не знала, — добавила она с отвращением.

— Почему?

— Он был алкоголиком и приставал ко мне пару раз... Правда, когда не пил, то вёл себя как нормальный отец. Даже конфеты один раз принёс… и скакалку. Когда он умер, я плакала. На похоронах оркестр играл адажио Альбинони. Слишком волшебная и печальная музыка для такого человека.

Борис посмотрел на неё — в полутьме скулы заострились, а голые плечи казались беззащитными.

— Я раньше никому об этом не рассказывала.

Подул прохладный ветер, ива над головой тревожно зашуршала ветвями. Липская зябко поджала ноги в лёгких босоножках.

— Иди сюда, — сказал Борис. — Замёрзла, небось.

Липская радостно прижалась к нему и положила голову на плечо.

— Мои родители погибли в тайге, в геологической экспедиции. Это всё, что я знаю. То есть, что знаю от бабушки.

— Трудно было, да?

— Не знаю. Я всегда воспринимал жизнь как должное и не особо задумывался, чего лишён. Бабушка заменила мне всех.

Липская подняла голову и уставилась на него. Борис повернулся к ней и долго смотрел в сияющие в лунном свете большие глаза, которые растеряли всё своё нахальство, на приоткрытый пухлый рот, и не стал отдаляться, когда Липская приблизилась вплотную.

— Пора уже, — сказал он. — Простынешь ещё.

— Ну хоть полчасика, — стала канючить она.

— За полчасика многое может случиться, — строго сказал он, поднимаясь. — А у меня ещё дела.

Липская нехотя встала и побрела за Борисом.

По дороге им, действительно, встретилась компания подвыпивших молодых людей, которые восторженно заулюлюкали при виде Липской, но всё же прошли мимо, направляясь в какой-то ночной клуб, где «полно свободных тёлок».

Борис проводил свою спутницу до общежития.

До одиннадцати оставалось несколько минут, и около крыльца толпились парочки, готовящиеся расстаться до утра.

Липская повернулась к Борису, сияя бесовскими огоньками в глазах:

— Целоваться будем?

— Я думаю, это лишнее.

— Борис Аркадьевич, сегодняшний вечер был супер. Может, как-нибудь повторим?

— Слушай… Настя. Ты не рассказывай никому, что слышала в той квартире.

— Об этом можете не беспокоиться: чужие тайны для меня — святое.

— Спасибо.

— А про то, что мы там делали, можно рассказать? — спросила она заговорщицким тоном.

— Ты экзамен хочешь сдать?

— Всё, поняла! Буду молчать как рыба об лёд. Но вспоминать каждый вечер, — добавила она, мечтательно закатив глаза. — И знаете, что я буду при этом делать? Липская приблизилась к его уху и стала жарко шептать, что она будет делать, и где себя трогать. Борис боролся с желанием либо оттолкнуть её, либо затащить в ближайшие кусты.

— Иди уже, Липская, — охладил он её пыл. — Экзамены на носу, а ты всяких непотребств жаждешь.

— У, — манерно обиделась она. — Одно другому не мешает, Борис Аркадьевич. Адьос! — она картинно развернулась и пошагала в общежитие, покачивая стройными бёдрами.

«Слава богу, избавился от неё», — подумал Борис, направляясь домой. Но по мере приближения к цели шаг становился медленнее. Представился будущий разговор с ба, и на сердце легла тяжесть, словно он был в чём-то виноват. Выяснить, что она скрывает, конечно, необходимо, но чем оно обернётся? К тому же, похороны любимой подруги — не самое подходящее время для душещипательных бесед. Ба и так трудно, а тут ещё он со своими расспросами. Может, повременить?

Да, повременить… От этого решения стало немного легче.

А впрочем, есть ведь человек, который может пролить свет на все эти тайны мадридского двора, без риска для душевного здоровья. С ней и надо побеседовать втайне от бабули. Лишь бы эта Светлана не уехала раньше времени.

Борис взбодрился и уверенно зашагал домой.

Во дворе его ждал неприятный сюрприз: прямо у подъёзда стоял пафосный чёрный внедорожник, из которого вылез… Вадим и кинулся к нему.

— Здравствуй, дорогой сосед. А я тебя весь вечер жду.

— Что-то случилось? — Борис подобрался от нехорошего предчувствия.

— Да нет, слава богу, всё норм. Но нужна твоя помощь.

Борис облегчённо выдохнул.

— Ты понимаешь, у меня клиент такой капризный, чуть что, сразу истерит. Полчаса назад позвонил по скайпу, чего-то бакланит, а переводчика нет. И ты представляешь, Боря, его нет и с концами! Я всех на уши поднимаю, а мне говорят, он уехал на Сейшелы. И ладно бы он на тех Сейшелах уже был — мы б его выцепили и работать заставили; так он в самолёте ещё летит, и связи, как ты понимаешь, пока нет. Я думаю, нафига я этому кадру столько денег плачу, чтобы он по Сейшелам разъезжал? Теперь буду платить столько, чтобы он, тварь такая, дальше Казани не рыпался. А этот перец сингапурский чего-то верещит, я не петрю вообще, чего ему надо. Переводческие агентства говорят, звоните завтра, уже ночь, а клиент краснеет, слюной брызгает, глаза навыкате. В общем, Боря, выручай, помоги с клиентом договориться.

— А…

— Я тебе заплачу, сколько скажешь, об этом можешь не волноваться!

— А как…

— Пойдём ко мне, там уже всё настроено, Аня чай-кофе готовит, только не откажи.

— Да не вопрос, помогу, конечно, — воодушевился Борис: увидеть Анну после всех сегодняшних событий было бы лучшим завершением дня.

Но удалось лишь услышать: она поздоровалась из кухни и потом долго ещё там хлопотала.

Сингапурский клиент Вадима оказался пухлым китайцем с характерным акцентом. Услышав английскую речь, он стал тараторить о проблемах с сопроводительными документами для таможни. Вадим, когда понял, что от него хочет зарубежный партнёр, стал очень эмоционально заверять, что к утру всё сделает. Вот прямо сейчас поедет в офис, подготовит нужные бумаги и тут же отошлёт по факсу. Потом стал неуклюже прощаться, пытаясь пожать руку через монитор компьютера, чем вызвал улыбку и довольные кивки китайца.

— Поехали в офис, там всё проверишь, и вместе домой, — распорядился Вадим, торопясь к выходу.

Борис разочарованно посмотрел в сторону кухни. Мелькнула неприятная мысль, что его запрягли и понукают. Но что поделаешь, взялся помочь — топай до конца.

В машине Вадим стал разглагольствовать об иностранных партнёрах и как иногда непросто вести с ними дела.

— Ты понимаешь, договорились, всё на мази: груз предоплачен, таможня ждёт, в России фуры заряжены, а они р-раз — придумают какую-нибудь неведомую хрень и тянут кота за яйца, как будто кайф с этого получают. Но вообще, я тебе скажу, и среди наших такие уроды встречаются — прибил бы. Взять хоть Анькиного брата. Он долгов наделал — мама не горюй. Причём взял у таких людей, к которым без автомата близко подходить нельзя. И прогорел, прикинь, под чистую. Куда ты прёшь, тётя! Бессмертная что ли?! — рявкнул он на женщину, перебегающую дорогу. — Совсем жить не хотят. Знаешь, как по-английски «пешеход»? Хотя ты-то знаешь. Пидестриан! Представляешь? Хорошего человека разве пидестрианом назовут? Так вот, прогорел он в нулину. Братки давай с него долг требовать. Так он, тварюга, прискакал к родителям и заныкался. Ну, они, естественно, квартиру продавать, золото, дачу, машину. Но это дело-то не быстрое, а счётчик тикает. Дошло до того, что они Аню начали кошмарить. Представляешь, Аня и эти злодеи! Хорошо я вовремя вмешался, дела порешал, Аню еле выцарапал. Пришлось попотеть и денег отвалить столько, что можно было целую деревню купить с церковью и попом. Хотя деньги — бог с ними, как пришли, так и ушли. Я считаю, больше приобрёл. Правда ведь? — подмигнул он Борису. — Всё, приехали.

Несколько минут ушло на то, чтобы договориться с ночным сторожем, отключить сигнализацию, загрузить компьютер. Борису офис не понравился — слишком помпезно и душно.

Когда бумаги были отправлены, и сингапурский партнёр подтвердил получение, Вадим довольно похлопал Бориса по плечу.

— Всё. Теперь домой и отосплюсь.

Обратно ехали под приятный хриплый баритон, раздававшийся из динамиков машины. Вадим по-мальчишески покачивался в такт песни.

— О чём песня, Боря? — спросил он, задорно сверкнув глазами.

— О проблемах экологии.

— Правда? А мне сказали, про дорогу в ад. Я думал, что-нибудь этакое, мистическое. Десять лет уже под неё езжу, и не знал.

— Десять лет?

— Угу. Я современную музыку вообще не перевариваю: ну ни о чем она, понимаешь! А Крис Ри — это классика. Можно всю дорогу слушать и не надоест.

— Мне тоже нравится.

— Ну вот, наш человек! У тебя планы есть?

— Нет.

— Тогда ужинаешь у нас, — твёрдо сказал Вадим.

Боря подумал, что мыслями тот витает где-то в районе сингапурской таможни, и вряд ли услышит слова возражения.

Анна встретила их у двери с улыбкой. Вадим дежурно чмокнул жену в щёку и ринулся к холодильнику.

— Пить хочу — умираю! — он достал бутылку минеральной воды и стал пить прямо из горлышка.

За ужином Борис постоянно одёргивал себя, что нельзя так глазеть на чужую жену. Но всё же забылся, засмотревшись на изящную линию её тонкой шеи.

— Вы как хотите, ребят, а я баиньки. Трое суток на ногах, — устало произнёс Вадим и, опрокинув в себя рюмку, отправился спать.

Боря поднялся, собираясь попрощаться, но Анна остановила на нём пристальный взгляд, и он застыл в нерешительности. В прихожей Анна шепнула:

— Подождите меня на площадке, я выйду через пять минут.

Это было похоже на чудо! Она сама попросила подождать, да так, будто это было в порядке вещей. Выйдя на площадку, Борис скрестил на груди руки, пытаясь удержать на месте прыгающее сердце.

Прошло уже больше пяти минут. Наконец дверь открылась, и Анна вышла, бесшумно и осторожно заперев за собой дверь.

— Пойдёмте наверх, — деловито сказала она и ступила на лестницу.

Борис послушно отправился следом. Шли в полном молчании, как будто впереди ждал непростой разговор, после которого всё изменится навсегда. У входа на чердак Анна, не говоря ни слова, протянула Борису ключ. Дверь открылась с тихим протяжным стоном. Стремянка стояла на прежнем месте. Борис взобрался на неё и распахнул люк — ночная свежесть проникла внутрь. Ничего не изменилось с тех пор, как они были на крыше в последний раз: та же безоглядная даль моргала ночными огнями между колоннами портика, раздавался приглушённый шум машин; только ветер, принесший в город тучи ещё на закате, посвистывал сквозь проёмы и приятно холодил кожу.

Анна убрала с лица волосы и, держась за колонну, засмотрелась вдаль.

Борис подошёл ближе.

— Как дела у Вадима? — спросила она, не оборачиваясь.

— Да вроде бы всё нормально, — ответил он в недоумении: мысли о Вадиме давно вылетели из головы.

— Это правда? Мне нужно знать точно.

— Ну, насколько я могу судить. Разве он не рассказывает вам о делах?

— Рассказывает. В радужных тонах. Но я чувствую, что-то идёт не так.

— Вы настолько переживаете за него? — вопрос помимо воли прозвучал излишне резко.

— Конечно, — Анна повернулась и холодно смерила его взглядом. — Он ведь мой муж.

— Который выкупил вас у бандитов?

— Что? — она сузила глаза.

— Он сделал ценное вложение.

— Да как вы смеете! — Анна гневно глянула на него и отошла к другой колонне портика.

— Простите, — кинулся к ней Борис. — Я идиот.

— Что мой муж ещё вам рассказал?

— Да ничего такого. Про брата вашего…

Анна осуждающе помотала головой.

— Простите меня, — выдохнул Борис. Похоже, он всё испортил.

— Вадим спас всю нашу семью. Если бы не он, не знаю, что бы с нами стало.

— А как ваш брат?

— Его больше нет.

Борис промолчал, чтобы очередным вопросом не усугубить ситуацию.

— Он погиб сразу после моей свадьбы. Два пулевых ранения в голову. Убийцу так и не нашли.

— Надо полагать, что не искали?

— Брат ненавидел Вадима всем сердцем. Считал его виновным во всём.

— Но разве не его долги привели к тому, что Вадим вынужден был вмешаться?

— Да, конечно, — Анна обречённо кивнула.

— Или было что-то ещё?

— Если и было, никто не станет ворошить прошлое. Потому что всех всё устраивает, — она посмотрела со спокойствием львицы, давно привыкшей к своей клетке.

— И вас?

— И меня.

— Я в это не верю.

— А вас никто не заставляет, — Анна перешагнула через балюстраду и направилась к краю крыши.

— О нет, только не снова, — пробормотал Борис и, поколебавшись, пустился следом.

Анна стояла, опершись об ограждение, и смотрела вниз, когда он, взмокший от страха и напряжения, добрался-таки до неё.

— Зачем вы делаете это? — спросила она.

— Делаю что? — Борис едва смог унять дыхание.

— Подходите к краю. Я ведь вижу, как вам страшно.

— Я шёл за вами.

— Не следует совершать то, к чему вы не предназначены. Иначе можно погибнуть.

— Мне показалось, вы меня позвали, — стал вдруг оправдываться Борис.

— Я не звала.

— Понятно, — разочарованно пробормотал он.

— Знаете, я могу перейти на ту сторону и пройтись по самой кромке, а вы?

— Нет, — шепнул он, отводя взгляд от зияющей бездны. Дрожь в руках и ногах всё не отпускала.

Анна меж тем выполнила свою угрозу — грациозно перелезла через ограждение и, держась за него руками, встала спиной к краю, прямо напротив Бориса.

— Волшебная ночь, — сказала она, окинув взглядом город.

Бориса охватил ужас при мысли, что между ней и опасным краем теперь ничего нет. Что если она оступится? Он ведь даже не сможет её подхватить.

— Вы любите меня? — Анна вдруг посмотрела ему в глаза, её невероятно прекрасное лицо, едва освещённое бледными отблесками уличного фонаря, оказалось совсем близко. В огромных глазах сияли искорки.

— Да, — выдохнул Борис.

— Даже несмотря на боязнь высоты?

— Несмотря ни на что.

— Какие громкие слова, — улыбнулась она. — Если я вдруг упаду, вы спасёте меня?

— Да, наверное.

— Как же вы это сделаете, если вы там, а я здесь?

— Я не дам вам упасть.

— Каким образом?

Он с трудом оторвал судорожно сжимавшие ограждение руки, при этом зыбкое головокружение едва не лишило его равновесия, и обхватил Анну за плечи. Сквозь лёгкий свитер плечи показались совсем хрупкими, однако чувствовалась твёрдость тренированного тела. Мелькнула мысль, что не столько он держит Анну, сколько она его. Оказалось, она — совсем близкая, земная женщина, а не та загадочная особа, о которой можно лишь грезить.

— А вы храбрый, — улыбнулась Анна.

— Шутите? — усмехнулся он. — Я едва стою на ногах от ужаса.

— Но стоите же.

Опьянённый похвалой Борис прижал её к себе. Страх высоты отступил: блаженная волна смыла его в дальние закоулки сознания.

Анна проникновенно прошептала ему в ухо:

— Если вы меня отпустите, я могу упасть, и тогда моя смерть будет на вашей совести.

— А если вы меня отпустите, я точно упаду в обморок.

— Не вздумайте! Иначе мы оба свалимся.

— Тогда стоит поцеловаться на прощанье, — проговорил он, удивляясь своей бесшабашности.

— Всё не оставляете попыток завести со мной интрижку?

— Интрижку? На пороге смерти? Вы слишком высокого мнения о моём эго.

— А по-моему, это вы себя недооцениваете.

Борис ничего не ответил, лишь, замирая от собственной отчаянной смелости, приник к её губам.

Всё смешалось: страх, восторг, упоение риском, её мягкий, сладкий рот.

— Хорошее вышло прощание, — прошептала она, когда их губы разъединились.

— Очень хорошее.

— А теперь давайте возвращаться на землю.

Она перешагнула через ограждение, держась за руку Бориса.

В портике он снова её поцеловал. Потом на лестнице.

— Я хочу увидеть тебя завтра, — сказал он, когда они подошли к своей площадке.

— Мы ведь уже попрощались, — лукаво улыбнулась она.

— Я хочу увидеть тебя, — с чувством повторил он, заглядывая в чёрные глаза.

— А ты не боишься Вадима?

— Нет.

— Хорошо, — кивнула она. — Мы увидимся. До завтра?

— До завтра.