Тот, кто рядом (гет)

Кошка трет лапой морду, затем облизывает розовые подушечки, растопырив пальцы и закруглив когти.

Закат прошел.

Набираю номер телефона Андрея.

«…парат вызываемого абонента времен…»

Интуиция неприятными мурашками ползет по спине.

Что-то случилось.

Накладываю кошке корма, наливаю воды. Выхожу на балкон и взмываю вверх черной свечкой.

Зависаю в метрах в пятидесяти над крышей дома. Закрываю глаза и сосредотачиваюсь.

Направление.

Открываю глаза.

 

Направление приводит к старенькой пятиэтажке где-то на отшибе. По уму, этот дом должны были снести и расселить еще лет пять назад. Но, как водится, в России по уму ничего не делается.

Спускаюсь и зависаю напротив ярко освещенного окна.

Из окна на меня глядит небритая смуглая рожа с золотыми зубами. В руках у рожи — резиновая дубинка.

Дебил: яркий свет в комнате не позволяет ему увидеть происходящее за окном. До стекла я могу достать рукой, но он меня не видит. Я, правда, еще во всем черном…

«…он вас всех порвет, придурки! Вы не представляете, на что он способен!»

Голос Андрея.

«…захочет, вы тут все будете ползать перед ним…!»

«…он не человек, придурки!»

Сам придурок.

Звуки ударов. Андрей вскрикивает.

Рамы давно рассохлись. Принюхиваюсь.

Мой слуга — в коридоре. В освещенной комнате — только обладатель рожи. В кухне — еще четверо.

Приближаю лицо к стеклу.

Рожа видит меня, ее глаза расширяются. Ловлю взгляд.

Посыл силы.

Открывает раму.

— Что там? — кричит кто-то из кухни.

— Жарко, приоткрою чуток, — отвечает добыча.

— Чуток только, — говорят из кухни. — А то влезет этот… супермен.

Хохот.

Я и вправду влезаю в окно. Впиваюсь зубами в шею.

Перебираю воспоминания.

Маши здесь нет.

Плохо.

 

Аккуратно опускаю тело на пол и выхожу в коридор.

Андрей видит меня, и в его глазах — облегчение.

Прижимаю палец к губам.

Мелко кивает.

 

В кухню захожу, не таясь. Подскакивают в ужасе.

Умирают быстро.

 

Выхожу обратно в коридор, развязываю слугу.

Пытается что-то объяснить, но я обрываю его:

— Молчи.

Вытаскиваю его в комнату, где лежит бывшая рожа.

Видит труп и меняется в лице. К горлу подкатывают спазмы, и он прямо тут освобождает желудок.

Терпеливо дожидаюсь, пока слуга перестанет сотрясаться, выдавливая из себя желчь.

Вылезаю в окно, зависаю рядом с подоконником и подаю Андрею руку.

— Идем.

— Куда…туда?

— Туда, туда, — подтверждаю я. — Идешь? А то брошу тут, домой будешь своим ходом добираться.

Это заставляет его собраться. Влезает на подоконник, несмело держась за старую раздолбанную раму.

Прижимаю его к себе и взлетаю в небо.

«Высаживаю» слугу на балконе квартиры.

— Вы куда? — спрашивает он, оказавшись на твердой поверхности, а не в объеме пляшущих векторов перенаправленной гравитации.

— За Машей, — коротко отвечаю и лечу туда, куда подсказывают воспоминания.

* * *

Маша болтает ногами за столом, ковыряет в тарелке кусок торта.

— А еще Марк Етаевич подарил мне такую игрушку. Пазыл называется.

Это она про паззл.

За столом, помимо Маши, мужчина и женщина интеллигентного вида.

Но только — вида. По их лицам читается легко: они заодно с теми, кто был с Андреем.

Прикидываю расстояние от окна до стола. Если окно разобьется, осколки заденут Машу.

Не факт, что это безопасно.

 

Самым правильным оказывается самое простое решение.

Балконная дверь не заперта.

Аккуратно отодвигаю створки и медленно влетаю в квартиру, чтобы не было слышно шагов.

— …а вот и он! — обрадовано заканчивает «Повесть о Марке Етаевиче» Маша, увидев меня в дверях кухни.

Оборачиваются. В глазах за доли секунды проносится испуг, но сменяется решимостью.

Женщина швыряет в меня остатки торта, мужчина подхватывает девочку, прижимая к ее шее нож, которым этот самый торт резали.

Наивные.

Я — быстрее.

Они только начинают свои движения, как я уже ломаю шею мужчине. Женщину коротко ударяю в висок.

И даже успеваю подхватить торт и вернуть его на место.

— Ой, — говорит Маша, — оглядывая кухню. — А почему они все упали?

— Спать захотели, — пожимаю плечами. — Пойдем к папе?

— Пойдем, — вздыхает девочка. — Торт заберем только.

Смотрю на торт.

Большой, украшенный розовым кремом.

 

Машу приходится усыплять. Она послушно жмурится, принимая в себя порцию моего яда.

Проспит до утра.

Лечу по ночному небу. В одной руке — маленькая спящая девочка, в другой — картонная коробка с недоеденным тортом.

— Что с ней??? — слуга встречает меня истерикой.

— Спит, — пожимаю плечами. — Усыпил. Или ты полагаешь, что я ей буду Москву с высоты вампирьего полета показывать?

Ставлю торт на пол.

— А это что???

— Торт, — коротко отвечаю. Вижу в глазах Андрея когнитивный диссонанс и поясняю: — Маша просила забрать.

Когнитивный диссонанс усиливается.

 

Иду в комнату, укладываю Машу на кровать.

— Утром проснется. А нам нужно поговорить, — обращаюсь к слуге. — Иди на балкон.

Уходит.

Из шкафа с самого дна достаю кнут, прикрепляю к поясу. Оттуда же достаю крепкую пеньковую веревку.

Кошка пристально следит за моими манипуляциями.

Из холодильника достаю бутылку холодной минералки. Выхожу на балкон.

Андрей насторожен.

Молча подхватываю слугу под мышки и взлетаю в небо.

Многовато полетов на сегодня.

Приземляюсь в каком-то пролеске. Над нами — полная луна.

— Зачем мы тут? — спрашивает Андрей с опаской.

— Рассказывай, как было дело, — приказываю слуге вместо ответа.

Сбивчиво начинает рассказ.

Из желания порадовать дочь покупал ей все, что она просила, не смотря на цену. И попал в поле зрения местных «преступных элементов». Его взяли на заметку. А потом кто-то из той компании вспомнил, что Андрея видели в богатой одежде…

Подсунув «своего» таксиста, моего слугу увезли на ту квартиру, откуда я его потом вызволил. Машу увезли в неизвестном направлении. Требовали денег, угрожая расправиться с дочерью.

Не врет.

— Андрей… — медленно говорю. — Ты сделал кое-что. И провинился. Понимаешь, в чем твоя вина?

— Я слишком сорил деньгами… — отвечает покаянно.

— Нет, — качаю головой. — Не это. Деньги — фигня.

Изумлен.

— Я…

Перебирает в памяти события.

Не понимает.

— А что ты говорил своим похитителям..? — подсказываю.

Силится вспомнить.

— Вспоминай, — говорю. — Кто-то кого-то порвать там должен был, не?

Вспомнил.

— Я так… сам не понимал, что говорю, — оправдывается едва слышно. — От страха чего только не говорил.

— Помнишь самое первое правило? — задаю вопрос, не слушая оправданий.

— Никому не говорить о вашей природе, — шепчет одними губами.

— А ты много наболтал, Андрей, — говорю спокойно, но знаю, что от моего голоса у слуги подкашиваются ноги. — Я слышал.

Делаю паузу и продолжаю:

— Ты провинился. Ты должен быть наказан.

Молчит. Потом несмело произносит:

— А без… наказания — никак?

— Можно без наказания, — снова говорю. — Мы можем расторгнуть договор. Ты вернешься в Хабаровск, поселишься в своем общежитии. Маша снова ляжет в больницу. Но — без наказания.

— Я больше не буду…

Снимаю с пояса кнут, качаю головой.

— Либо ты сейчас, как мой слуга, примешь заслуженное наказание, либо — расторжение договора.

Луна светит ярко. Он видит, что я держу в руках. В глазах — смесь всевозможных эмоций.

Щелкаю кнутом.

— Выбор за тобой.

— Это очень… больно? — наконец спрашивает.

— Да.

Задерживает дыхание.

— Я согласен, — говорит резко.

— На расторжение договора? — делаю непонимающий вид.

— На наказание!!! — выкрикивает. В голосе — отчаянье.

Щелкаю кнутом еще раз. Андрея передергивает.

— Твой выбор.

Подтаскиваю к крепкому дереву, привязываю за руки к толстой ветке.

Морщится. Кончики пальцев ног едва касаются земли.

Взмахиваю кнутом.

 

Первые удары переносит молча, стискивая зубы. Но потом не выдерживает и начинает кричать.

Бью несильно.

 

После двадцати трех ударов теряет сознание.

Снимаю с дерева, плескаю на лицо минералкой.

— Ты понял? — задаю традиционный вопрос.

— Да… — едва слышный ответ.

Впиваюсь в предплечье клыками.

Шрамы на его спине будут лишними.

 

Помогаю встать.

— Следующий раз будет больнее.

Едва не падает обратно.

— Еще больнее???

— Да,

Немой вопрос: «Куда больнее-то?»

— У тебя всего лишь кожа пару раз лопнула, — поясняю. — А в следующий раз я буду снимать кнутом кожу с твоего тела полосками от шеи до колен.

Преувеличиваю, конечно.

В глазах — ужас.

 

В ванной слуга отдирает от спины куски рубашки, разглядывает в зеркало свою исполосованную спину.

Он даже может самостоятельно двигаться.

Я бил несильно.

— Шрамы… останутся? — спрашивает.

— Нет, — качаю головой. — Я позаботился.

* * *

«..юго-востоке Москвы в одной из пятиэтажек были найдены тела…»

Телевизор показывает «Новости».

 

В комнату несмело входит Андрей, встает в дверном проеме.

— Что стоишь, заходи, — говорю.

— Новости?

— Ага, — киваю.

— Это… те самые?

— Да, — щелкаю пультом.

«…версии следователей, преступники повздорили между собой…»

Молчит, думает о своем. Внезапно спохватывается.

— А… как вы меня нашли?

— На тебе метка, — отвечаю. — Я же говорил — найду даже в Антарктиде.

— И Машу?

— Машу — нет. У Маши нет метки.

— А как… тогда узнали, где она?

— Выпил одного из бандитов. Того самого, на которого тебя так смачно рвало. Перебрал его воспоминания, нашел нужные.

— Это как?

Вздыхаю, откладываю пульт. Смотрю на слугу.

— Одна из моих способностей — я умею оставлять себе память того, кого выпью.

— Всю?

— Выборочно.

— А…

Снова щелкаю пультом, выключаю телевизор.

Кошка спит на диване.

* * *

Захожу на кухню. Маша доедает очередной кусок торта.

— Добвое вутво, — здоровается со мной с полным ртом

— Привет, Маруся, — говорю ей.

— Будете товт?

— Нет, спасибо. Кушай. Я не люблю торты.

— А фто вы любите?

Андрей вытирает посуду.

— Мороженое люблю, — отвечаю.

— Мороженое и я люблю, — соглашается девочка.

Ее отец неслышно вздыхает.

Я — слышу.

* * *

Маша тихонько спит в спальне. Я сижу в большой комнате, просматриваю сайты на ноутбуке.

— Их обязательно было убивать? — слышу голос над ухом.

— Да.

— Зачем?

Закрываю ноутбук, поворачиваюсь к Андрею.

— Никто не имеет права обижать моего слугу.

— А если бы… они меня убили?

— Тогда они бы умирали долго. Очень долго. И очень мучительно.

— Жестоко, — говорит после паузы.

— Да.

Молчит.

— Андрей, — смотрю ему в глаза. — Помнится, я говорил тебе такую фразу: «Любые твои обидчики сильно рискуют своими задницами». Было такое, не?

Кивает.

— Тогда какие претензии?

Делает вдох, собирается с силами и выпаливает:

— Потому что я ваш слуга?

— Именно.

— Ваша собственность…

В голосе — горечь.

Откладываю ноутбук, поднимаюсь на ноги.

— Сядь, — показываю на диван.

Сам присаживаюсь на журнальный столик. Чуть подправляю вектор гравитации, чтобы не раздавить предмет мебели.

Садится, плотно сдвинув ноги и сложив руки на животе.

— Андрей, — вздыхаю. — Давай разберем сложившуюся ситуацию. Проясним все нюансы.

— Что тут прояснять, — цедит со злостью. — Я — ваша собственность. Раб. Не имею права на побег и неповиновение.

Задумчиво верчу на пальце кончики волос.

— Давай разберем по полочкам, — говорю. — Скажи. Вот ты нашел где-то этот… ритуал. Описание, причем подробное. И решился его провести. Что тобой руководило в тот момент?

— Дурак был!

— Андрей-Андрей… Ты взрослый человек. Можно, я буду с тобой говорить, как со взрослым человеком?

Молчит, лишь лицо красное.

— Ну вот, смотри. Ты не просто нашел этот ритуал. Ты целенаправленно его искал, поскольку он не высвечивается на новостных лентах и не печатается в счетах за газ. Ты полез в Интернет… сомневаюсь, что ты нашел текст в печатном виде… нашел в Интернете описание ритуала. И пошел на кладбище. И не просто пошел, ты провел ритуал от начала и до конца. Предварительно дома своей кровью написал текст на листочке, затем заучил вербальный ряд… Я не поверю, что ты сделал это по пути за хлебом, мимоходом. То есть у тебя была четкое и сильное намерение отдать свою душу Сатане в обмен на исполнение желания. Так или нет?

Смотрит в пол, не издавая ни звука.

— И теперь мы пришли к довольно интересному моменту. Что такое душа?

Замолкаю, давая возможность Андрею ответить.

Глаза с пола не поднимает.

— Так что такое душа, Андрей? — переспрашиваю.

— Не знаю, — выдавливает мужчина.

— О, великолепно! — ехидно комментирую. — То есть, ты собрался отдать Сатане сам не знаешь что?

Готов провалиться сквозь пол.

— Ну… это то, что живет после смерти человека… — выдает версию.

— О’кей, а что это конкретно? Как выглядит?

— Не знаю…

— Ладно, пойдем с другого края. Что с этой душой происходит после смерти?

— Ну… она отправляется в рай или ад…

— И какие условия «отправления в рай или ад»?

— Если грешил, то ад… Если жил правильно, то рай…

— Ладно, вроде бы ясно. Итак, ты собирался забронировать своей душе местечко в аду. В обмен на желание. Я верно излагаю?

Кивает.

— И что бы происходило с твоей душой в аду, Андрей?

Бормочет что-то про чертей и сковородки.

Вздыхаю.

— Под «сковородками» имеются ввиду вечные муки?

Кивает.

— Ну вот. Теперь мы приходим еще к одному не менее интересному моменту. Я — не Дьявол. Мне твоя душа, которая, исходя из твоих слов, нечто непонятное, — не нужна. То есть бронь в ад — отменилась, а шанс на рай с яблочками остался. Вместо продажи души я предложил тебе другой контракт. Ты согласился.

Сажусь на столик по-турецки.

— Андрей. Ты — взрослый, совершеннолетний, дееспособный человек. Ты согласился на контракт. Ты знал, что от тебя потребуется служение. Вспомни, что я тебе тогда сказал: «Мне нужен слуга. Здесь, на Земле. Тот, кто будет выполнять каждое мое пожелание и каждый мой приказ». Ты — согласился.

Секунд пятнадцать внимательно вглядываюсь в лицо мужчины, сидящего напротив меня, и продолжаю:

— Тебя не устраивает то, что я называю тебя слугой?

Руки сжимаются, тело напрягается.

— Тем не менее, ты сейчас гораздо свободнее, чем большинство из людей вокруг тебя.

Лицо перекашивается.

— Не веришь?

Делаю паузу, меняю позу. Ноги у меня не затекают, но это — невербальная часть общения.

— Поехали разбирать и эту часть. Во-первых, во сколько ты обычно просыпаешься?

Пожимает плечами.

— По-разному. Семь, восемь, девять… Как Маша встает.

— О’кей. А во сколько ты вставал тогда, когда работал у Олега Максимовича?

— Шесть… полседьмого, но редко.

— Итак, пункт номер раз. Вместо того, чтобы ориентироваться на своего работодателя, вставать ни свет, ни заря, протирая сонные глаза, толкаться в автобусе в час пик независимо от погоды на улице и времени года, ты просыпаешься каждое утро, ориентируясь на родную дочь, а не на чужого дядю. Я верно излагаю или нет?

Кивает.

— Ну вот. Теперь дальше. Во сколько у тебя рабочий день начинался и во сколько заканчивался?

— С восьми до шести… Но я обычно оставался до восьми. Иногда до девяти.

— И чем ты занимался?

— Таблицы заполнял разные — данные из накладных, договоров и прочей бумаги вносил.

— Пункт номер два. Ты двенадцать или более часов подряд занимался нудной и малополезной работой. Теперь скажи — я много от тебя требую? Я, если память меня не подводит (а она не подводит), за все время нашего общения просил тебя выполнить всего четыре лично моих приказа — поменять шторы на жалюзи, вытащить барахло из комнаты ожидания (которое, между прочим, ты сам туда и запихал), сходить за консервами в магазин и не забывать кормить кошку. Ну, еще провезти ее в переноске в самолете. Все остальные хлопоты, которые я поручал тебе, касались по большей части либо тебя, либо Маши. Обставить для нее комнату. Купить ей игрушки, одежду. Купить посуду. Купить хорошее постельное белье. Ты уже знаешь, мне не нужно ни постели, ни еды. Разве что одежду от пыли почистить — я даже не потею. И то, с этим я могу справиться сам. Теперь скажи — я так много работы на тебя возлагаю?

Облизывает сухие губы.

— Нет…

— Теперь далее. Сколько тебе платил твой прежний начальник?

— Двадцать-двадцать пять тысяч… Последний раз, правда, он меня премии лишил, и я получил восемнадцать.

— И на что ты их тратил?

— Еду купить, коммунальные услуги оплатить… На проезд…

— Пункт номер три, полагаю, ты сам понимаешь?

Кивает.

— Не надо дальше… Я понял…

— Нет, Андрей, ты не понял, — говорю ему. — Ты зациклился на одном-единственном названии, и не видишь за ним истинной сути вещей. Не, если ты хочешь… Вернемся в Хабаровск. Я буду платить тебе твои жалких двадцать штук… Ладно, двадцать пять. Я даже оставлю твоей дочери ее здоровье. Ты будешь каждый день приезжать ко мне в коттедж, с восьми утра до восьми вечера заниматься нудной и неинтересной работой, твоя Маша пойдет в ближайшую к твоей замызганной общаге общеобразовательную школу, где в одном классе учатся и успевающие, и отстающие… Кажется, это называется «VII вид», а раньше их вообще на второй год оставляли… Ты будешь считать дни до отпуска, который проведешь опять же — сидя дома в общаге на диване, потому что у тебя не будет денег на то, чтобы поехать хотя бы во Владивосток. Потому что Маша будет расти, и ей надо будет то новое платье, то новый портфель, то учебники. Но я буду называть тебя гордо и пафосно — «секретарь-помощник». Хочешь?

Слышу, как бешено стучит его сердце.

— Андрей, — вздыхаю. — Ваше долбанное демократическое общество со своей «толерастией» разучило видеть суть вещей. В Америке негра нельзя называть негром, только афроамериканцем. Хотя от этого он не перестанет быть черным. Инвалидов больше нельзя называть инвалидами, потому что они «люди с ограниченными возможностями», хотя от смены названия суть не меняется. У них не отрастают новые ноги и не вставляются новые глаза. Потом инвалиды обидятся на «ограниченные возможности» и потребуют, чтобы их называли как-нибудь «личностями с особыми потребностями»… Кстати, вроде так уже тоже называют детей-инвалидов…

— Хорошо, — вдруг произносит Андрей. — Но зачем было… кнутом?

— Чтобы ты запомнил.

— Что запомнил?

— Что нельзя нарушать мои запреты.

— А нельзя было как-то по-другому?! — в голосе возмущение.

Снова вздыхаю.

— Андрей. Я тебе, по-моему, говорил правило, что о моей природе говорить никому нельзя. Потом я упоминал тебе об этом, когда пояснял, зачем нужно отправить ребенка в закрытую школу. Ты еще захотел переехать обратно в свою общагу. Но, когда возникла критическая ситуация, когда тебя, извини за выражение, «взяли за жопу», ты тут же начал орать, что придет такой-сякой «твой шеф», который «не человек» и «порвет их там всех». Так или нет?

Бледнеет.

— При этом ты даже и не вспомнил, в чем провинился, когда я тебя начал расспрашивать. Пришлось напоминать.

Придвигаюсь почти вплотную к его лицу.

— А теперь, если такая ситуация вдруг и повторится, ты вспомнишь боль и «дцать» раз подумаешь, прежде чем развязать свой язык.

Машинально потирает спину.

— Андрей. Я хочу, чтобы ты понял кое-что, — произношу я, подходя к окну.

Над Москвой — сизые тучи.

Смотрю недолго на небо и продолжаю:

— Я — нонсенс. Я не вписываюсь ни в какие научные рамки. Я с легкостью управляю гравитацией. Я поглощаю воспоминания. Мой яд — уникальная жидкость, которая, между прочим, синтезируется в особой железе. И эта особая железа появляется только при изменениях, которые тоже невозможно объяснить. Меня, писая кипятком, жаждут заполучить спецслужбы почти всех стран мира, за исключением, может быть, какого-нибудь Зимбабве или Занзибара. Заполучить и разобрать на составные части в своих секретных лабораториях. Проверить, почему обычный солнечный свет, в том числе и от заслоненного солнца, на меня не действует, а от солнца, частично скрытого горизонтом — смертельно опасен. При этом солнце, садящееся за горы, не считается. Но неровная линия горизонта — считается. Как и каким местом я перенаправляю гравитацию. Почему мне не надо дышать, есть. Почему мне не подходит просто кровь, даже напрямую из вены, а обязательно нужно дождаться последнего вздоха добычи. Почему я не могу питаться животными. Почему я не отражаюсь в зеркале. Как я умудряюсь внушать мысли…

Поворачиваюсь к Андрею.

— Мои слуги — мои слабые места. Ты знаешь обо мне практически все. Если вдруг кто-то узнает, что ты — слуга вампира, причем тот, кто знает о моем существовании не понаслышке, то тебя упекут в секретные лаборатории с огромным энтузиазмом. Вкатят всевозможные «сыворотки правды», и ты выложишь обо мне все, что знаешь. И, что самое нехорошее, ты выложишь им то, чего они не знают.

Мужчина едва дышит.

— И, поверь, они не остановятся ни перед чем. Надо будет — тебя будут пытать. Надо — возьмутся за Машу. Надо — и ее запытают.

Обхватывает голову руками. В глазах слезы.

— Поэтому я подчеркиваю этот запрет. И я буду добиваться его соблюдения всеми способами, — жестко говорю Андрею.

— Знаешь, я убил не только твоих обидчиков, — продолжаю после паузы. — Я убил также тех, у кого Маша «гостила». Они не сделали ей ничего плохого. Угощали тортом. Именно его, кстати, Маша попросила забрать с собой. Я убил их потому, что твоя дочь долго и пространно рассказывала им про «Марка Етаевича». Увы, я понятия не имею, что именно она успела им сообщить. Но шанса нельзя давать. Даже вот такого, — показываю сведенные вместе большой и указательный пальцы так, что между ними расстояние в пару миллиметров. — И, если бы возникла необходимость, я бы убил всех, кто мог бы услышать Машин рассказ краем уха.

— А правда… — вдруг говорит Андрей, — зачем вы решили взять меня… в слуги?

— Андрей, мне это самому интересно, — признаюсь с грустной улыбкой. — Понятия не имею, какая муха меня укусила. Жалко стало, наверное…

Удивляется.

— Жалко?

Киваю.

— Я же не бесчувственный чурбан.

* * *

— Можно вас попросить? — спрашивает Андрей.

На улице — ночь. На столе — коньяк, блюдце с шоколадом. И два бокала. За компанию.

— Смотря о чем.

— Расскажите о ваших других слугах.

— Обо всех?

— Ну… о ком-нибудь.

Вращаю в руках бокал с коньяком. Янтарные капли медленно стекают по стенкам.

— Том. Последнего из них звали Том… Я подобрал его, умирающего от чумы. Хотя.. Нет, не так. От чумы умирала его мать. А он должен был умереть через неделю. И это не я его подобрал, а он каким-то образом подглядел, как я питаюсь… И пришел «сдаваться». В обмен на жизнь его матери…

 

…Светлые и мягкие волосы, словно пух. И ясная улыбка.

Плещется в ручье.

Назвал меня хозяином сразу, когда я ему сказал об этом.

Невероятно худ.

— Хозяин, я рыбу поймал! — в руках сверкает серебряная молния.

— Твой завтрак, — говорю.

Рыба бьет Тома по лицу хвостом и вырывается. Слуга провожает ее растерянным взглядом.

-…уплыл, — добавляю с улыбкой.

Паренек едва не плачет.

Ускоряюсь и вылавливаю ту самую уплывшую рыбу.

Рыба бьется в траве в пяти шагах от берега.

— Спасибо! — в глазах счастье.

 

...— А правда, тут живут люди с песьими головами? — спрашивает Том, пытаясь приноровиться к моему шагу.

— Увидишь хоть одного, не забудь показать, — говорю.

Оглядывается.

Вокруг — узкоглазые китайцы…

 

— И… что было потом?

— Потом… Мы путешествовали. Много. Он не боялся высоты. Любил полеты. Мы были в самых разных местах планеты… Том с восторгом воспринимал новые знания. Спокойно воспринял тот факт, что Земля — круглая. Что в Китае живут просто узкоглазые люди. Что арабы не едят детей…

Делаю глоток.

— Мне долго его не хватало.

— Что с ним стало?

— Умер от старости. В тысяча пятьсот сорок восьмом году.

Андрей поднимает глаза к потолку, шевелит губами.

— Это…

— Двести десять.

— Что?

— Тому было двести десять лет, когда он умер, — говорю.

В глазах моего нынешнего слуги — изумление.

— Так… долго?

Киваю.

— Да. Правда, последние сорок лет Том стал совсем плох. Почти не ходил, ослеп. Я специально нанял прислугу, чтобы ухаживать за ним. Пришлось поселиться в Португалии. Тогда это было богатое и процветающее государство, в то время как в других странах бушевали войны. После смерти Тома я не смог там оставаться…

Андрей внезапно начинает смеяться.

— Блин, если бы кто сказал мне год назад, что я буду сидеть рядом с человеком, который видел своими глазами чуму четырнадцатого века…

— Я не человек, — мягко поправляю слугу.

Машет рукой. Во взгляде — восторг.

— Ай, какая разница… Все равно. Вы ведь видели… Вы видели всю историю человечества!

— Не всю, — говорю. — Только часть. Остальное — из воспоминаний.

Наливает коньяк в бокал, выпивает залпом. Морщится, закусывает шоколадом.

Как водку.

— Шесть тысяч лет… — говорит сам себе.

* * *

Андрей с Машей прощаются со мной у аэропорта.

— А вы опять на другом самолете полетите? — спрашивает девочка.

Киваю.

— Да, милая.

— А почему мы на нем не летим?

— Он очень маленький, — говорю. — Там места только для меня и Кисы.

Маша вздыхает.

— Ну ладно. Только не забудьте нас встретить!

— Не забуду, — глажу девочку по голове.

В Англию кошку приходится везти мне. Слишком много справок нужно собрать, чтобы белобоку пустили в другую страну легально.

Дома гримируюсь и упаковываю кошку в переноску. Кошка выпускает когти и растопыривает лапы. Собираю лапы в горсть и вталкиваю обладательницу мягких боков внутрь. Кошка ругает меня самыми страшными кошачьими ругательствами.

— Прости, — обращаюсь к пушистой. — Придется потерпеть.

Переноска большая, устлана теплым одеялом. Вдобавок туда уложена горячая грелка.

Не продует.

* * *

В Лондоне пасмурно.

Андрей с Машей ждут меня у дверей терминала.

— Марк Витавич, а что так долго? — выговаривает Маша.

— Самолетик маленький, летел медленно, — поясняю. — Но я уже тут.

— А что у вас с лицом?

— Грим.

— А зачем?

Андрей одергивает Машу. Девочка дуется.

* * *

До дома на окраине Лондона добираемся за два часа — мешают пробки.

Стучусь в одну из квартир на первом этаже.

— Да? — дверь открывает сухонькая старушка в круглых очках.

— Миссис Доусон?

— Бывшая миссис Доусон, — поправляет, — а ныне — миссис Ричардс. Чем могу помочь?

— Миссис Ричардс, — исправляюсь. — Я хочу попросить у вас ключ от квартиры сорок четыре.

В глазах старушки — любопытство.

— Простите, сэр. Но эта квартира не заселяется.

— Я знаю, — говорю. — Меня зовут Джон Майли. Майкл Майли был моим дедом.

Старушка отходит на шаг, снимает очки.

— А вы похожи на вашего деда, Джон.

Вежливо улыбаюсь.

 

-…его дед выкупил этот дом после войны, — рассказывает миссис Ричардс Андрею, — тогда мне было шестнадцать, мистер. Его дед был со странностями…

Андрей улыбается, уже не пытаясь понять что-либо из ее речи.

У миссис Ричардс вставная челюсть и жуткий шотландский акцент.

То, что ее не понимают, ее совершенно не волнует.

 

Домоправительница сама открывает нам дверь в сорок четвертую квартиру.

— Спасибо, миссис Ричардс, — говорю домоправительнице, оглядевшись. — Вы отлично справляетесь.

Квартира чисто прибрана, нигде не видно ни соринки. Современная техника.

— Ну а то! — раздувается от гордости старушка. — Никто никогда не смел сказать, что Лилия Бейкер плохо справляется!

Миссис Ричардс семенит на кухню, втыкает вилку от холодильника в розетку.

— Я отправлю своего внука купить вам продуктов. Нехорошо, когда холодильник пуст. Как погода в Америке?

— Погода так себе, — отвечаю. — Скучал по лондонским туманам.

Домоправительница заливисто смеется.

Андрей распаковывает вещи.

Через два часа ее внук приносит две полные сумки с продуктами.

 

— Еще одна из ваших квартир? — спрашивает Андрей, когда «внук» уходит.

Выпускаю кошку из переноски.

— Да.

— А кто эта бабуля?

— Домоправительница. Вообще-то мне принадлежит весь дом. Квартиры в нем сдаются в аренду. А именно эту я оставил для себя. На всякий случай. Как видишь, пригодилась.

— А кто и почему принес нам продукты?

— Ее внук по ее же инициативе.

Удивлен.

— Этот дом дает работу всей ее семье, Андрей. Когда я ее увидел первый раз, она была тощей семнадцатилетней девчонкой, при этом уже замужней и на третьем месяце беременности. Ее муж был инвалидом войны. Я не хотел ее брать, но она упросила. И знаешь, я не жалею. До этого дом едва покрывал расходы на свое содержание, а с ее появлением стал приносить неплохой доход. Ее муж работал здесь, ее сын и две ее дочери. Сейчас здесь заправляют два ее внука со своими женами. Но все равно — она держит весь дом крепкой хозяйской рукой. И она искренне благодарна Майклу Майли… тогда меня звали именно так… за кусок хлеба. И с теплотой относится к его внуку. Поэтому она будет убирать пыль в моей квартире, пустующей годами. Будет отправлять внука за покупками для меня. Не удивлюсь, если завтра она пришлет сюда еще кого-нибудь подмести, постирать или еще что.

— Она тоже… слуга?

Качаю головой.

— Нет. Обычный человек.

Раздвигаю шторы.

Вижу Лондон шестидесятилетней давности. Сквозь него слабо просвечивает Лондон современный.

* * *

Маша с недоумением идет по асфальтовой дорожке.

— Это школа? — показывает пальцем на один из корпусов.

Киваю.

— Да.

— И это? — палец перемещается в сторону.

— И это.

— А в какой я буду?

— Во всей. Эти дома — части школы. Школа состоит из многих зданий, — объясняю ребенку.

На лице девочки задумчивость.

 

— Мистер Майли? Мистер Крапиветс? Мисс Крапиветс?

Киваю.

— Рады приветствовать вас в школе «Тринити»!..

Директор. Худощавый мужчина лет пятидесяти. Изображает искреннюю радость от нашего присутствия.

Ему за это платят.

 

Андрею и Маше устраивают экскурсию по всей школе. Экскурсовод старается говорить медленно и очень простыми словами, но Андрею все равно трудно. Маша же над проблемой понимания не задумывается, просто разглядывая все вокруг.

-…школа — одна из лучших… — голос экскурсовода.

— Зис скул из вери гуд! — внезапно выдает Андрей.

Экскурсовод улыбается.

 

— Думал, мозги лопнут, — признается слуга, когда мы садимся в такси. — Я почти ничего не понял из того, что эта женщина мне вещала.

— Что ж поделать, — отвечаю, — русским она не владеет.

— Сколько языков вы знаете? — спрашивает после небольшого молчания.

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Не считал.

— Десять… двадцать..? — пытается докопаться до истины.

Вздыхаю.

— Андрей… Как бы тебе объяснить. Языки меняются, перерождаются. Сперва был один язык, потом он делился, смешивался с другими языками, образовывал свои наречия, наречия становились самостоятельными языками. Это произошло с латынью, например. Я знаю почти все языки, которые когда-либо существовали на этой планете последние шесть тысяч лет. И я знаю не просто языки. Если взять, к примеру, русский… я знаю русский современный, русский начала ХХ века, русский язык петровских времен, старославянский… Считать его за один язык или несколько? Учитывая тот момент, что русский язык XXI и XIV веков различаются очень и очень значительно.

Слуга изумлен.

— Я не думал… Так много…

Дальше едем в молчании.

* * *

Дома нахожу в Интернете описания экскурсий по Лондону, выбираю подходящий тур, заказываю переводчика.

— Съездите завтра на экскурсию. Покажешь Маше город, заодно и сам посмотришь, — говорю слуге. — Погода, правда, не очень.

— А вы?

Пожимаю плечами.

— А мне зачем? Пусть это будет компенсацией за не очень удачный Машин день рождения.

Вздыхает.

Достаю пластиковую карточку.

— Местная. Банкоматы на каждом углу, хотя картой тоже можно расплатиться почти везде. Пин-код — девять-три, четыре-восемь.

— Спасибо! — говорит слуга.

Кошка сидит на подоконнике, тоскливо глядя в окно. За окном — серая морось.

 

Мой слуга с дочерью уезжают на экскурсию рано утром.

Открываю ноутбук.

Давно я что-то в Интернет не заглядывал.

Письмо от Алены Калининой.

Пишет, что звонила, но телефон был выключен. Надеется на встречу, с теплом вспоминает проведенный день.

Перед глазами встает лицо моей знакомой…

…и заслоняется лицом девушки, умершей три сотни лет назад…

…ее лицо сменяется еще одним лицом…

…и еще одним…

 

…— Шеш, ты идиот, — Наставник не просто зол. Он ЗОЛ.

Молчу, глядя в пол.

— Зачем ты решил обратить ее?

— Я люблю ее! — говорю с вызовом.

— Она человек!!!

— И что? Теперь она станет такой же, как и я!

— Шеш… — Наставник садится на землю, обхватывает голову руками, — ты знаешь голод. Скажи, тебе он нравится?

— Нет…

— Сколько раз я удерживал тебя от срывов?

— Много…

— А теперь скажи… Ты молодой, недавно восставший al’lil… Ты собираешься взять на себя птенца?

— Да!

— И чему ты, идиот, можешь ее научить?

— Всему, что знаю!

— И что ты знаешь?

— Я…

Запинаюсь.

— Ты не освоил полет. Ты боишься солнца. Ты едва можешь войти в транс после охоты. Тебя нужно постоянно контролировать, чтобы ты не сорвался. Ты не умеешь управлять силой. И ты собрался брать на себя птенца?

Наставник не в гневе. Он разъярен.

Al’lil сложно разозлить.

— Я сделаю все, чтобы тебя не было рядом с ней, когда она восстанет. Пусть она встретит рассвет!

Отлетаю в сторону от удара силой.

 

Пишу ответ Алене.

 

А вот в «Личных сообщениях» письмо от моего давнего знакомого Ванечки. Пишет, что опять нуждается в моих услугах, просит перезвонить.

У меня появился постоянный клиент.

 

Андрей и Маша возвращаются с экскурсии затемно. Руки полны всевозможных коробок. Девочка просто сияет. Сразу начинает распаковывать покупки. Андрей обессилено валится на диван.

— Как все прошло? — спрашиваю.

— Ох… — отзывается слуга.

Улыбаюсь.

Кошка пытается утянуть оберточную бумагу.