Не вини дракона (джен)

— Парниша свихнулся, точно тебе говорю. Весь вечер только и орал, что он, мол, прынц, наследник, все дела. Так старался, что аж охрип весь, вот только недавно слёг.

Заскрежетал замок, с противным скрипом подалась назад решетчатая дверь тюремной клети, и Троэльс закрыл глаза, притворяясь спящим, пока с порога его изучали две пары равнодушных глаз. Первая пара принадлежала стражнику, которого Троэльс узнал по голосу, вторая же наверняка украшала лицо кого-то высокопоставленного, но кого именно — принц не припоминал.

— Буди его.

— Я и не сплю, — Троэльс решил не дожидаться ушата ледяной и грязной воды в лицо — или какие тут местные способы разбудить заключенного? — и подал голос. Горло у него в самом деле побаливало, но от жажды — пить местную дрянь он не стал. — Кто ты? Я тебя не узнаю.

— Начальник городской тюрьмы, — мужчина, фигуру и лицо которого было не рассмотреть в полутьме, не замедлил ответить. — И счастье твое, что не узнаешь меня. Впервые тут, значит. Авось повезет, и скоро отправишься обратно, но не раньше завтрашнего утра, порядок такой. Кто-нибудь записал, как зовут его мамку или в чьем доме он живет?

Вопрос был задан стражнику, но Троэльс, ощутив прилив уверенности, сел на скамье, привычно расправил плечи и вмешался:

— Моя мать — Ее Величество королева Мальейрская, королевский дворец — мой дом. Я повторил это уже сотню тысяч раз, и требую, чтоб меня доставили к отцу.

Он повторял это действительно не впервые, и на простого стражника уже со своими требованиями не разменивался, но начальник тюрьмы — дело совсем другое. До сегодняшнего дня Троэльс, впрочем, и не догадывался, что в столице есть еще какая-нибудь тюрьма кроме королевской, где держали отравителей или нерадивых гвардейцев, именно поэтому глава этого места оказался ему незнаком.

— Его Величество сегодня не принимает, юноша, у него траур, — успокаивающе-сладким баритоном отозвался начальник тюрьмы, так и не представившийся по имени. — Боюсь, твоим делом будут заниматься другие люди, и тебе придется с этим смириться. Как и с тем, что нынешняя ночь пройдет под этой крышей.

Троэльс сжал зубы, но промолчал, вспомнив о обещании, данном самому себе, — с честью выдержать все злоключения до конца, чтоб потом не было стыдно. Вести себя достойно было сложно хотя бы потому, что принц замерз и проголодался, а еще ушибленные на мостовой локоть и колено никто даже не подумал обрабатывать, и они до сих пор то и дело напоминали о себе ноющей болью.

Но больше всего Троэльс волновался из-за дракона, оставленного в лесу неподалеку от города. Дождется ли он? Или с наступлением темноты махнет крылом на пропавшего в глубинах столицы Троэльса и вернется в пещеру, поддавшись зову сокровищ? Что если кто-нибудь из крестьян случайно набрел на него и теперь королевская гвардия готовится выступить в поход против дракона? Сидя здесь, в холодной и грязной тюрьме, Троэльс никак не мог ни на что повлиять, и это угнетало его гораздо больше, чем собственное положение.

— Назови свое имя, юноша.

— Троэльс.

— Настоящее имя, я хочу сказать. Кончай прикидываться принцем, давно ли ты смотрелся в зеркало? Или хотя бы в бочку с водой? Ты похож на Его Высочество так же, как лягушка похожа на лебедя.

— Мне пришлось обрезать волосы, и они поменяли свой цвет. Приведи ко мне кого угодно из дворца, кто видел меня ближе, чем в десяти метрах, и он подтвердит, кто я есть.

Вздох мужчины прорезал темноту, и на мгновение Троэльсу показалось, что он до него достучался, но это оказалось не так. Начальник тюрьмы помолчал несколько секунд, а потом развернулся и подал знак стражнику запереть решетку.

— Надеюсь, за ночь ты осмыслишь свои слова, юноша.

— Надеюсь, что мои слова осмыслишь ты сам, — не остался в долгу Троэльс.

Ключ со скрежетом провернулся в замочной скважине, шаги начали отдаляться. Принц сидел на скамье, обнимая себя за плечи, и чувствовал себя таким уставшим, словно только что вышел из тяжелой битвы. Только потом до него наконец дошло кое-что из сказанного мужчиной — траур. В королевской семье траур, и если Троэльс ничего не путает — оплакивают его самого.

Этой ночью он был как никогда близок к тому, чтобы оправдать собственный статус безвременно погибшего. Заснуть на жесткой скамье оказалось куда сложнее, чем в драконьей пещере, холод то и дело прошибал тело дрожью, а волнение вступало в свои права тогда, когда усталость заставляла забыть обо всем другом. Троэльс вертелся с боку на бок, стараясь только не тревожить саднящее колено, и думал о матери, об отце, о несостоявшейся невесте, о своих учителях, которые теперь могут лишиться мест.

Но большую часть мыслей занимал дракон. Стоило принцу закрыть глаза, как он будто наяву слышал шелест раскрывающихся крыльев и шипящее дыхание, готовое в любой момент полыхнуть пламенем. Впрочем, переживать за дракона причин не было — и стоило вспомнить об этом, как на губах Троэльса появлялась горькая ухмылка.

* * *

О том, что наступило утро, Троэльс узнал по грязно-серому свету, забрезжившему из узкого окошка под потолком, такого маленького, что его даже решеткой не забрали. Со своего места Троэльс мог видеть клочок блекло-голубого неба и колышущиеся ветви дерева, еще не успевшего покрыться листвой. Сторона была не солнечной, так что о времени оставалось только догадываться.

Стражник принес завтрак — странного вида и запаха похлебку в такой же подозрительной глиняной миске со сбитыми краями. Троэльс влил в себя пару ложек и больше не смог, опасаясь за свой желудок; остаток вылил в дальний угол тюремной клетки, служивший здесь отхожим местом.

Еще через некоторое время стражник вернулся, чтобы отвести Троэльса в допросную для беседы с дознавателем. Принц заранее готовился к худшему, поэтому небольшая комнатка на втором этаже, светлая и сухая, стала для него сюрпризом — по крайней мере на первый взгляд она не походила на пыточную, а из мебели здесь была лишь скамья, похожая на тюремную, да широкий подоконник у окна, выходящего на овощной рынок.

Оказавшись в этой комнате в одиночестве, Троэльс без приглашения сел на скамью, осмотрел свое колено, кошмарно выглядящее из-за грязи и запекшейся крови, потыкал пальцем твердую корочку и поморщился — больно. Потом хотел подойти к окну, но не успел, застигнутый врасплох стремительно отворившейся дверью.

— Итак, — дознавателем оказалась женщина, высокая и худощавая, очень строгая на вид, — вот он какой — драконий всадник!

— Послушай, я — принц Мальейрский, дракон схватил меня, пока мы ехали через лес, два дня я провел в его пещере, а вчера уговорил помочь мне добраться домой…

— То есть ты не отрицаешь, что именно ты сидел на спине дракона, когда тот напал на королевскую гвардию?

— Да не нападал, не нападал он! — Троэльс вспылил, сжал руки в кулаки. — Я попросил его оставить меня на дворцовой площади, он просто хотел приземлиться, чтоб я спустился! Это гвардейцы стали стрелять по нему! Я еще выясню, чей это был приказ!..

— Это был приказ Его Величества, — подсказала дознавательница.

— Не может быть. Папа узнал бы меня с первого взгляда, ему в голову уж точно не пришло бы…

— Послушай, юноша, — она оборвала Троэльса на полуслове, — довольно ломать комедию. Уж не знаю, кого ты пытаешься обмануть, но у тебя есть пять минут, чтобы честно выложить здесь и сейчас — с какой целью ты привел дракона ко дворцу. Иначе пеняй на себя, снисхождения не будет, ты и так своими словами выкопал себе могилу.

Она замолчала, серьезно глядя в глаза Троэльсу, и тот вдруг понял, что ночь ему милостью богов была дана на то, чтобы придумать себе достойную — и, главное, правдоподобную — ложь, с которой тюремщики могли бы его выпустить. А он подарок небес израсходовал на глупые переживания и волнения, и все, что мог сейчас — выложить правду как она есть.

Поэтому именно так Троэльс и сделал. Рассказывал подробно и негромко, и дознавательница ни разу не перебила, что внушило принцу толику надежды. Он показал неровно обрезанные ножом волосы, снял потрепанный камзол и дал рассмотреть эмблему королевского портного с внутренней стороны спины, похожую продемонстрировал и на подошвах туфлей. Он назвал имена всех придворных, которых только мог припомнить, чтобы произвести на дознавательницу верное впечатление. Он даже промолвился о драконовых книгах и о том, какой вывод сумел сделать из их содержания.

Была лишь одна вещь, о которой Троэльс промолчал — не сказал он, что дракон обещал дождаться какого-либо знака в ближайшем к городу лесу.

— Все это… очень интересно, — почти без эмоций наконец отозвалась дознавательница, когда Троэльс закончил рассказ и сидел в ожидании вердикта. — Вот только не складывается картина, не складывается. Я — придворный дознаватель. И я знаю Его Высочество вдоль и поперек…

— Я тебя вообще впервые вижу!

— И я с уверенностью заявляю, — она немного повысила тон, и Троэльс похолодел, — что ты — лжец и убийца!

— Что?! — Троэльс вскочил на ноги и тут же, как по волшебству, двери комнаты распахнулись, впуская четверку стражников.

— Иного объяснения не вижу! — дознавательница величественно поднялась со скамьи и расправила платье. — Его и Ее Величества оплакивают гибель сына и наследника, а ты заявляешься ко дворцу с заявлениями, будто ты и есть Троэльс Мальейрский, хотя твой внешний вид кричит об обмане! Мало того — ты подделал клеймо придворного портного на своем шмотье, и подтверждаешь, что навлек на столицу дракона!

На новую порцию оправданий, требований, криков и почти мольб никто не обратил внимания, и спустя несколько минут Троэльс снова был заперт в уже знакомой, холодной и промозглой клетке, совершенно один.

* * *

Его ждал эшафот. Об этом к середине дня известил один из тюремщиков, вскользь посетовав на то, что королевский указ запрещает прибегать к пыткам во время траура. Троэльс воспринял новость с холодным спокойствием, вызванным смертельной усталостью, отчаянием и измотанными нервами. Только и сказал в спину уходящему стражнику:

— Они сами не понимают, что творят.

В возможность собственной смерти — настоящей — Троэльс не верил. Ему всего семнадцать, возраст, в котором смерть кажется не более чем словом, имеющим отношение к прошлому и к будущему, но никак не к настоящему. Да и как он мог умереть в стенах своего же города, если до этого успешно выбрался из лап дракона? Глупости, право же, глупости. До заката еще много времени, наверняка они там сообразят, додумаются…

Троэльс до боли зажмурил глаза, привалившись затылком к голому камню стены, и сцепил руки перед собой в замок. Он почти не удивлялся тому, что его приняли за мертвого: дело, скорее всего, было в родовом древе и в волосах, не удержавших свой цвет после огня дракона.

Родовое древо было больше, чем просто рисунком — оно занимало всю стену одной из гостиной дворца и сделано было так искусно, что со стороны можно было спутать с настоящим, только не коричнево-зеленым, а полностью золотым. Точеные листья, рельефная кора, выбитые на мраморных дощечках имена рода Мальейру, крона, имевшая место еще для шести поколений. Но не изысканность исполнения и не размеры были главной особенностью древа, а магия, связавшая его с кровью рода. Стоило любому из запечатленных на древе издать последний вздох, как его портрет тут же выцветал, превращаясь в бледное черно-белое изображение. Троэльс сам видел это однажды, когда в загородном особняке скончался его дед, отец Ее Величества. Тогда юный принц был втайне восхищен даже столь малым проявлением магии, а что до теперь…

— Проклятый дракон, это все твоя вина!.. — в сердцах выдохнул Троэльс.

Он не мог знать наверняка, но нутром чувствовал — если бы не магическое драконье пламя, призванное убить его и погашенное в самый последний момент, сидеть бы ему уже давно в своих покоях, а не в городской темнице.

Открыв глаза, Троэльс заметил на полу пятно солнечного зайчика и некоторое время рассматривал его, пока вдруг не осознал, что это солнце перевалило через середину пути, а значит, близится закат. В этот раз он хотя бы не потратит имеющееся время зря. Эшафот? Пусть будет эшафот! Пусть соберутся люди, и пусть каждый услышит то, что принц Троэльс Мальейрский собирается произнести!

* * *

Рыночная площадь вся оказалась заполненной людьми, привлеченными белыми флагами — символами казни. Подростки взбирались на козырьки торговых лавок, чтоб лучше видеть эшафот, и не было ни единого окна, из которого не выглядывало бы минимум двое. Казнь — событие редкое, а потому и ценное, так что попасть на площадь стремился каждый второй, не занятый работой и способный ходить.

Троэльс из своей камеры не мог ничего видеть, но до него доносился предвкушающий гул сотен голосов, и он никак не мог понять, что такого привлекательного в раскачивающемся в петле трупе и для чего идти смотреть, как он там появится. Ни о чем другом думать уже не получалось, а от речи, которую принц заготовил и дважды мысленно повторил, начинало понемногу тошнить.

Наконец тюремщики посчитали, что подходящий момент подошел, и Троэльса выпустили из клетки — ему предстояло быть полностью свободным и взойти на эшафот самостоятельно, без помощи и принуждения, что считалось символом покаяния. Троэльс, вынужденный переодеться в белую рубаху и штаны, думал об этом скептически, ведь прежде чем открыть последнюю дверь тюремщик шепотом пообещал ему плохо смазанную веревку, если что-нибудь вдруг пойдет не так.

Впрочем, Троэльс и сам знал, что не уронит достоинства и останется собой до конца. Пять метров от выхода к деревянной лестнице он прошел, твердо чеканя шаг и не опуская головы, с королевской осанкой поднялся на восемь ступеней и там остановился, обозревая горожан под их неодобрительный гул и свист.

От всего увиденного болезненно заныло в груди. В закатных лучах город выглядел чистым и величественным, верхние окна зданий плавились красным и бросали блики на лица стоящих внизу людей. Слева соорудили ступенчатое возвышение для знати, места там были все заняты, и Троэльс, на миг позабыв обо всем, жадно вглядывался в лица сидящих там людей, надеясь увидеть отца.

Зря. Конечно, зря, ведь король и королева в трауре — они не покинут дворец еще несколько дней, но сердце Троэльса все равно застучало на несколько тактов быстрее.

— Юнас! — забыв о том, как начиналась “речь”, прокричал Троэльс, впившись горящим взглядом в лицо виконта Мальейрского. — Юнас, не смей делать вид, что не узнаешь меня!

Его голос прокатился над площадью, как морская волна, заставив утихнуть сотню остальных голосов. И в этой тишине раздался шереховато-громкий плеск крыльев, гоняющих ветер над ближайшими крышами. Спустя миг в лучах солнца появился дракон, завис на секунду спокойно в нее, а потом оглушительно заревел, и в реве этом отчетливо слышалось: “Трой!”

Меж людей началась паника, толкотня и давка, стражники, забывшие следить за порядком, прятались кто куда — за тюремные стены и под эшафот, палач, чья фигура до того ютилась в дальнем конце возвышения, моментально исчез из виду. Один лишь Троэльс оставался стоять там, где и раньше, задрав голову вверх и не замечая сбегающих по щекам слез.

— Дракончик… — выдавил принц из себя.

Дракон, не обращая внимания на панику, которую создал, подлетел ближе и хотел было опустить на край эшафота, но тот затрещал и стал прогибаться под массивными лапами. Недолго думая, дракон подался вперед, хватая Троэльса точно так же, как делал в самый первый раз, а потом рывком оттолкнулся и взвился в воздух.

Эшафот обрушился, как карточный домик, погребая под собой испуганный тюремщиков, но Троэльс уже не видел этого, он прижимался лицом к шершавой шкуре дракона и рыдал как ребенок.