Кабаре «Бешеная Лошадь» (джен)

В пустующем доке в порту Нью-Йорка сквозь душераздирающий вопль сирен полицейских автомобилей, свист рабочих на погрузке, встревоженный лай собак и будоражащий перезвон медных колоколов на пожарных машинах раздавались приглушённые вскрики пленника, на которые в рабочей суете никто не обращал внимания. Редкие вихрастые головы или головы в замасленных фуражках показывались в дверях и в ту же секунду исчезали как по волшебству, едва завидев в центре дока недобрую компанию в плащах и шляпах.

Барток Клинтон, привязанный корабельным канатом к колченогому стулу с надломанной ножкой, который вот-вот готов был завалиться на бок от дуновения сквозняка, восседал посреди огромного помещения с высоченными потолками, пыльного, заброшенного, с гниющими половыми досками и вальяжно снующими вдоль поломанных ящиков жирными крысами.

Детектив Барнс раскуривал шестую сигариллу, прислонившись к покрытым плесенью и гнилью деревянным коробкам и наблюдая, как обрабатывает шпиона Джек Роллинз — сообщник Рамлоу, головорез и налётчик с изуродованным после падения с высоты лицом. Он методично и прицельно, по одному ему известному плану избивал разведчика железобетонными кулачищами, тот глухо мычал, сплевывал на землю кровь и иногда зубы, смотрел на мучителя с ненавистью и презрением и продолжал стойко молчать.

Рамлоу, докурив сигарету до середины, затушил её об журналистскую руку, точно промеж костяшек, окурок смялся в гармошку, а Клинтон завопил и затопал ногами, и Брок тут же отвесил ему хлесткую пощёчину тыльной стороной ладони.

— В следующий раз эта штука зашипит у тебя в глазу, — Рамлоу наклонился к пленнику, закурил новую и выпустил дым ему прямо в лицо. — Ну, так как?

Огоньки тлеющего табака угрожающе заплясали у самого его лица, и Барток непроизвольно отстранился назад, отчего ножка стула с хрустом переломилась.

— Хорошо! Хорошо! — взвизгнул шпион, дрыгая ногами и ворочаясь, как толстый майский жук, которого изловили злые мальчишки, перевернули на спину и подпалили солнечными лучами сквозь толстое стекло битой бутылки.

Джеймс отлип от ящиков, покачнулся, потерявшись в смрадном облаке никотина, в неимоверных количествах затмившего его сознание и координацию, и нетвердой походкой побрёл к пленнику.

— Что. Это. За. Хрень? — медленно, с расстановкой произносит детектив, наклоняется к Клинтону и, придерживая двумя пальцами за помятые уголки, показывает ему фотокарточку с его собственной личиной, выполненной в чёрно-белом цвете.

— Я скажу, что это, — шипит разведчик, смеряя детектива ненавидящим, полным досады взглядом, — но вам, детектив, следует отпустить меня после. Вы ввязываетесь в дело, которое, увы, не в вашей компетенции…

— Это мы еще посмотрим, — Барнс отвечает на ненависть ярым презрением, вгрызаясь разведчику в глаза своим бешеными, серо-стальными глазами, с расширенными, чёрными, как бездна, зрачками, и Рамлоу предусмотрительно отходит подальше, насвистывая песенку себе под нос.

— Внешняя разведка США, слышали об этом? — шепчет Клинтон, раздувая кровавые пузыри сквозь разбитые зубы.

— Не слышал…

— И не услышите, — ухмыляется Барток. — Надвигается война, детектив! У власти в Германии национал-социалисты во главе с фюрером, очень скоро повсюду начнётся такое дерьмо, о котором вы своим недалёким умишком даже не подозреваете. А вы сейчас, сию секунду срываете моё задание…

— Какая патетика! Да вот мундирчик что-то на наш не похож! — детектив замахивается, чтобы самолично впечатать разбитый в потасовке со Старкони кулак ему в уже расквашенный нос, но шпион-журналист, повысив голос, продолжает.

— Я внедрился в Венгерское Информационное Бюро по заданию правительства США, журналист — моё прикрытие, и мне нужен Бэннер!

— Зачем?!

— Фил Коулсон двигает интересы национал-социалистов в сенате, разделяет их взгляды, поддерживает дуче и собирается бежать в Италию с женой. Он передал ему пакет на хранение. Хорошо заплатил. В нём — данные внешней разведки Венгерского Королевства, я должен их у него забрать!

— Натали! — рычит детектив прямо ему в ухо. — Ты её туда отправил? Ты позволил с ней это сделать?! Ты её убил!

— Да не убивал я эту шлюху! — взвыл Барток, закатив заплывшие глаза. — Она слишком глупа для этого, детектив, а Бэннер достаточно хитёр, чтобы не хранить такое добро в кабаре. Я уверил её в чувствах, пообещал звёзд с неба. Она поверила, и я попросил её стянуть из кабинета выписку из лечебницы, взамен на вечную любовь, преданность и совместную старость у камина в Будапеште, — он мотнул головой на свой нагрудный карман, и Джеймс достал пожелтевший, смятый бумажный листок, исписанный неразборчивым, докторским почерком.

«Роберт Брюс Бэннер. Диагноз — диссоциативное расстройство идентичности, биполярное аффективное расстройство».

— Бэннер загремел в дурку восемь лет назад, через год после краха Уолл-стрит, когда его семья разорилась. Избежал лоботомии чудом, его лечащий врач вытащил его из кризиса экспериментальным медикаментозным лечением, — продолжал вещать Клинтон, лежа на спине с задранными ногами, — Забавные вещи про него рассказывали. Когда впадал в буйство, называл себя странным именем Халк и крушил всё, что видел. Его отпустили с условием — любой срыв, любое увечье человеку — обратно! Вряд ли бы он кокнул эту твою шансонетку! Да и хвастаться этой бумажкой перед серьёзными людьми он бы не стал. Поэтому сегодня у нас должен был быть честный обмен, а ты! Ты мне всё испортил! Тогда на боях, помчался за мной, как идиот, и сейчас!

Детектив отпрянул от разведчика, вскочил на ноги с колен и отвернулся. К брюках серыми пятнами липли мусор и бетонная пыль, и ему вдруг стало страшно. Страшно по-настоящему. Топкое, зловонное болото неизвестности подступало к самому его горлу, сдавливало шею сильными, сучковатыми пальцами, лишая воздуха. Воля случая, собственный выбор или злая его судьба — всего несколько неверных шагов отделяли детектива Джеймса Бьюкенена Барнса от края пропасти, к которой он сам же себя и подвёл. Впереди маячила отнюдь не радужная перспектива. С одной стороны — давящая неотвратимость стать шавкой босса, того, с кем бороться было его священным долгом, с другой — неминуемая неизбежность держать ответ перед правительством, за то, что влез, куда не следовало.

«Вот и настал час расплаты, старина. Ты и так слишком долго живёшь на свете. Надо было закончить всё тогда, когда погиб Стиви».

Он вспоминал, как день спустя после смерти друга разодрал руки до костей, когда перелезал через кованый забор, украв в лавке чёрствую, вчерашнюю булку. Как сидел у ворот, истекал кровью и плакал, совсем ещё ребёнок, и не хотел просить помощи, в надежде, что сгинет, наконец, одинокий и никому не нужный, пока добрая женщина не подобрала его и не выходила, как своего собственного сына...

— Детектив! — окликнул его Клинтон.

Джеймс прикрыл глаза, малодушно мечтая уснуть и не проснуться, не увидеть и не почувствовать, как перемелют его жернова судьбы, неспокойного времени и надвигающейся войны. Голова гудела от мрачных размышлений, курить расхотелось в одночасье, он кивнул Рамлоу утвердительно, и тот острым ножом разрезал пленнику путы. Барток вскочил на ноги удивительно резво, потёр отёкшие запястья, откашлялся и бросил уничтожительный взгляд на Рамлоу, Барнса и всю честную компанию.

— Знаешь, бамбини, я его рыбам бы скормил по частям, сдаст он нас…

— Нет, отпустите его, пусть идёт. Под мою ответственность. — Брок тряхнул его за плечи и заглянул ему в глаза, пасмурные, как тяжелые, свинцовые тучи, с досадой замечая, как задорный и отвязный его товарищ постарел сразу на десяток лет, и как неумолимо он его теряет…

Помирать так с музыкой, и музыка в виде грохота выстрелов снаружи не заставила себя ждать. Барнс вываливается из дока, путаясь в собственных ногах, а по пирсу, визжа и прикрывая головы руками, бегут пассажиры, лают собаки, рассыпаются по сторонам, словно потревоженные муравьи, работники порта, уступая дорогу нелепой парочке, которая держась за руки и оглядываясь беспрерывно, мчится со все ног к отчаливающему кораблю.

Детектив, уронив от изумления челюсть, узнал в мужчине пианиста Томми Лафейсона, которого он не так давно прикормил на собственной кухне. Он прижимал к груди выцветший матерчатый чемоданчик, а другой рукой крепко держал тонкую девичью ладошку в кружевной перчатке, принадлежавшую рыжеволосой ирландке, заблудшей душе и новой танцовщице кабаре «Бешеная Лошадь» Вирджинии О'Поттс, чьё настоящее потихоньку забывалось. Её раскрасневшееся от волнения и слёз юное лицо мелькало в толпе, Томми распихивал зазевавшихся прохожих, перепрыгивал длинными тонкими ногами через чужие чемоданы, сумки и узлы. Брюки, великие ему на два размера, свободно колыхались у него на талии, а сзади их неумолимо нагоняли трое, среди которых он узнал Брюса Бэннера.

Он нёсся, как ледокол на всех парах, сбивая с ног встречных, что-то кричал, и голос его терялся в гомоне толпы, он размахивал пистолетом и целился в стремительно убегающую от него прибыль в лице танцовщицы Марлен Вильковской, которую скрывали ежесекундно чужие, мельтешащие спины, развевающиеся пальто и забрызганные грязью плащи.

Детектив живо представлял, как невообразимо трудно ему было сдержаться и не оторвать кузнецу Свенссону его кудрявую голову на глазах у изумлённой толпы. Как после гибели Громилы Бэннер крушил свою обитель, отрывался по полной, пока никто не мог его видеть, а затем методично собирал, расставлял, строил и склеивал заново свои вещи, уничижая позорные последствия своего постыдного состояния. Брюс готов был истово кусаться за каждый доллар, лишь бы не сползти снова на дно жизни, которое довело его до сумасшествия, а теперь его дойная кобылка убегала прочь вприпрыжку с тощим, наглым мальчишкой, и Брюс ничем не смог сдержать своего рвущегося наружу зверя. Он остановился, прицелился, тяжело дыша, прямо в худую спину пианиста, и детектив спустил курок...

Рука его не дрогнула, Бэннер схватился за ногу, выронил оружие и завалился боком на бетонную площадку. Барнс метнулся к изумлённой, растрёпанной парочке, жизнь которых он только что спас одним точным выстрелом. Их держал на подступах к кораблю толстый усатый блюститель порядка, не пуская на борт и не переставая громогласно дудеть в свисток. Томми, сложив ладони домиком, умолял его о чём-то, а Пеппер рыдала в голос и испуганно озиралась.

— Пропустите их, — приказал детектив, помахав у него перед носом значком и оружием, и старик покорно отступил в сторонку, освобождая проход. — А у тебя есть яйца, Томми, — он похлопал пианиста по плечу, когда Вирджиния уже поднялась на борт.

— А у вас есть сердце, детектив, — восторженно произнес парень, пожал ему крепко руку, взглянув на него прямо своими добрыми голубыми мальчишьими глазами, и устремился, сверкая пятками драных штиблет, на палубу вслед за своей возлюбленной.

Барнс, не теряя времени, прорвался сквозь толпу, собравшуюся вокруг Брюса Бэннера, которая при виде револьвера немедленно рассеялась. Брюс держался за раненное бедро и шипел от боли, словно удав, шляпа его, смятая, грязная и растоптанная, валялась у самого края причала, и ветер гнал ее дальше, к самой воде, вместе с окурками, папиросной бумагой и сухой листвой. Спутников его по близости видно не было, детектив склонился к Бэннеру и схватил его за воротник.

— Вам придётся отвечать! — прорычал Джеймс, прикладывая ровно посередине его лба холодное пистолетное дуло, будто градусник больному. Искажённое яростью лицо хозяина кабаре в одно мгновение смягчилось, в глазах, полных исступлённого буйства и боли, заплясали колючие смешинки, и он расхохотался тихо, отчаянно и устало.

— Говорил я вам, детектив Барнс, не ввязывайтесь вы в это дело, — произнес Брюс, давясь смехом, и из уголков глаз его побежали две мокрые дорожки слёз, пропадая в чёрных, кудрявых его волосах.

— Вы её убили, Бэннер? Вам лучше признаться.

— Я её не трогал, детектив. Уж я точно её не трогал, — он перевел взгляд на пожелтевший от времени клочок бумаги — выписку из лечебницы, торчащую из кармана куртки Джеймса. — Не мог себе позволить, даже если б захотел...

— Я сам с ним разберусь. Поезжайте пока, детектив, — со спины к нему подошел разведчик, шмыгая и утирая платком разбитый нос, — только не покидайте город, будьте любезны.

Бросив в него фразой, которой детектив грозился ему буквально вчера, Клинтон крикнул в толпу зевак, чтобы вызвали карету скорой помощи, склонился над Бэннером и связал канатом безропотно подставленные руки.

— Я не убийца, детектив! Я всего лишь сумасшедший, отпущенный под честное слово. И я устал бегать от самого себя. Вызывайте бригаду в белых халатах, герр Барток! Я возвращаюсь домой…

Барнс, топая всё скорее и скорее прочь с пристани, закрывал уши ладонями безотчётно, чтобы не слышать голоса Брюса, гомона безмозглой, любопытной толпы и глухого, утробного гула отплывающего судна. Ему было тошно и жутко представлять, что предстоит Брюсу Бэннеру по возвращении в лечебницу для душевнобольных. Операция, после которой он никогда не станет прежним, и от владельца «Бешеной Лошади», могущественного, внушающего страх и уважение мужчины, не останется и следа, и он — детектив Барнс, причастен к этому тоже.

Завернув за угол, детектив вспомнил, что так и не допросил мерзкого балетмейстера, как следует, и в порыве ужаса и отвращения не придал значения тому, как поджидал он его у дверей кабинета и после рьяно шарил по его карманам. Джеймс позвонил в больницу, где работала Пэгги медицинской сестрой и где теперь частенько ошивался лесоруб Роджерс, и ничуть не удивился, застав его там.

* * *

Через полчаса Стив ждал его на условленном месте, засунув кулаки в карманы куртки, заботливо заштопанной ловкими руками Пэгги. Он измерял широкими шагами площадь возле аптеки взад, вперёд, поперёк и обратно, пинал шапки пожелтевших листьев, грыз семечки подсолнечника и бросался ими в голубей. Завидев детектива, он бросил своё увлекательное занятие, перебежал улицу и проследовал за ним прямиком к «Лошади».

Они прокрались в непривычно тихое кабаре через чёрный ход, уже раз опробованный детективом. Барнс, проверив оружие, ступил на лестницу, ведущую на второй этаж, где располагались номера и комнатки танцовщиц. Под ногами лесоруба поскрипывали половицы, девицы из кордебалета крепко спали после трудной рабочей ночи, а из приоткрытой двери дальней каморки доносились шум, возня и приглушенные ругательства. Джеймс замер, сделал глубокий вдох, шаг вперед и заглянул внутрь.

Старкони летал по комнате, словно Питер Пэн, в выходном костюме и с зачёсанной набок чёлкой, вываливал из шкафов и запихивал в чемодан перьевые горжетки, кусочки меха, шуршащие, переливающиеся лоскутки и итальянские колготки. Вещи высились горой над чемоданом, и Антонио утаптывал их ногой прямо в ботинке, силился закрыть крышку, падая на неё с разбегу безрезультатно, раскрывал чемодан снова и выкладывал лишнее с причитаниями, будто отрывал от сердца, и потом снова утрамбовывал...

— Цыпа! Ты всё же передумал?! — Джеймс неслышно показался в дверях, а Старкони всплеснул руками и улыбнулся широко и приветливо, точно как миссисипский аллигатор. Следом из-за спины его показался Стив, и балетмейстер сию секунду помрачнел.

— Я тебе покажу цыпу, — прошипел детектив, схватил его за шиворот, и поволок из комнатки прочь. Старкони, оторопев от такого обращения, нахохлился, как потревоженный воробей, но против лесоруба с тяжёлой, мозолистой рукой и детектива, наученного горьким опытом, с заряженным пистолетом поделать ничего не мог. Товарищи подхватили его под руки и поволокли по коридору прямо к клозету, балетмейстер упирался, крутился, как юла и повизгивал, отчего из спален повысовывались встревоженные, взлохмаченные головы в бигуди и коклюшках.

Барнс толкнул дверь нужника, Старкони застрял в проходе, обеими своими тренированными ногами упершись в трухлявые дверные косяки, как кот, которого хозяева вознамерились выкупать, и упорно не желал поддаваться, скрепя зубами и раздувая ноздри от напряжения. Роджерс таки вдавил его в каморку, отчего злосчастная деревяшка вывернулась из проёма двери и рухнула вдоль коридора, рассыпаясь в прах, и детектив склонил его к грязному, омерзительно разящему отходами жизнедеятельности ватерклозету, где вместо механического слива гордо высилось обыкновенное жестяное ведро.

— Ты что творишь?! Что… — конец фразы превратился в визг, а затем в бульканье, и детектив с закатанными по локоть рукавами рубашки с садистским удовольствием купал умытую, гладко бритую и напомаженную рожу балетмейстера в вонючей жиже.

— Отвечай! Что тут было в среду утром, когда обнаружили тело Натали Романовой, то есть Натали Ребекки Роджерс? — Барнс завёл допрос в удивительно спокойном тоне, ослабил хватку, позволяя ошалевшему конферансье вдохнуть воздуха, который едва был свежее дивного букета ароматов, царивших в уборной.

— Да, как ты смеешь, щенок! Я выступал в Большом театре с гастролями, был примой Ла-Скала… — детектив вновь не дал Старкони закончить мысль, опуская его голову под воду, пока лесоруб выворачивал ему за спиной руки.

— Ты тут все знаешь, гад! Мне-то ты не заливай!

Старкони вдруг скривился, задрожал мелко, выпучил и завращал испуганно глазами, и Барнс ослабил свою железную хватку.

— Сердце! У меня больное сердце, — он шипел, заикался и булькал, отплёвываясь нечистотами, Роджерс отпустил его, а он схватился немедленно за грудь и завалился обессилено на пол. — Лекарство… В кармане…

Джеймс, не долго размышляя, залез во внутренний карман его пиджака, достал стеклянную, замутнённую белой пыльцой лекарства бутылочку с маленькими пилюлями, и потряс ею прямо у конферансье под носом, не позволяя его узловатым, крепким пальцам выхватить ее у него из рук.

— Ты мне всё рассказываешь — я даю тебе таблетку, идёт?

— Будь ты проклят, детектив! У меня больное сердце! Мне нужна была операция, а крохобор Бэннер отказал мне в ссуде! Я знал, что сенатор передал ему важный пакет, я хотел забрать его и продать. Но эта маленькая потаскушка меня опередила! — протараторил скороговоркой Антонио, и тут настала очередь Роджерса — он отвесил ему тяжелого пинка под зад за оскорбительные слова в адрес безвременно почившей его сестры. Детектив протянул Старкони склянку с пилюлями, и Антонио сразу проглотил три штуки.

Натали притворила неслышно дверь своей гримёрной, где, уткнувшись лицом в пуховые подушки и цветные перья надушенных концертных платьев, крепко спал Громила Сэм после бурного и многократного с нею соития. Она поила его вином, которое потаскивала у Бэннера из погреба, танцевала для него лично свои самые непристойные танцы, отдавалась ему самозабвенно и с большим удовольствием, и, стащив у него связку ключей, отправилась в кабинет хозяина. Подгоняемая страстью и обещаниями возлюбленного Бартока, она, бесшумно переступая маленькими ножками в одних только белых чулках, спустилась вниз и отворила дверь. Сэм, влюблённый и простодушный, с радостью сдал ей все тайны своего хозяина, и Натали прекрасно знала, где и что ей нужно искать. На самом дне ящичка, запертого на ключ, она нашла выцветший, смятый листок — выписку из лечебницы и весьма собой довольная помчалась обратно на крыльях любви, не заметив балетмейстера, притаившегося среди ящиков с вином, как большой, чёрный паук в ожидании зазевавшейся бабочки.

— Я хотел отобрать его сразу, но у этой шлю…, — Роджерс пнул его под коленку, — у Натали в комнате спал Громила, и я не мог к ней войти.

Старкони вломился к ней только спустя сутки, сорвав с петельки замок. Наташа взвизгнула, но Старкони зажал ей рот ладонью, требуя немедленно отдать то, что она вчера взяла…

— Я не хотел убивать эту тупую идиотку! Я не смог сдержаться, и тут увидел колготки… А она их ещё и порвала вчера… Дорогущие. Итальянские!

Роджерс размахивается и бьет кулаком прямо ему в лицо, и воет в бессильной злобе, и уже не помнит, как детектив оттаскивал его от убийцы своей сестры и волоком тащил прочь из кабаре, куда перепуганные девицы из кордебалета немедленно вызвали по телефону, спустившись в аптеку, скорую помощь и полицейскую машину...