Змеиная паутина (гет)

Весна в этом году приходит стремительно. В прошлом году я встречал ее в Хогвартсе, готовясь к участию в очередном испытании Турнира, будучи одиннадцатиклассником Дурмстранга и наивным дурачком, считающим, что он уже взрослый. В этом году я встречаю ее, будучи Пожирателем Смерти, на чьих руках уже есть кровь безвинного. А идиот я все тот же, надеющийся на непонятно что.

С Гермионой мы встречаемся снова. И снова. И каждый раз я хочу сказать ей, что больше ничего не будет, чтобы она не писала мне и не приходила, но не могу. Каждый раз я хочу не прикасаться к ней, не чувствовать ее запаха, вкуса, не ощущать мягкость ее кожи и не испытывать этой всепоглощающей страсти. И не хочу отдаваться ей, теряя голову, забывая обо всем.

Но не могу.

В конце марта, под конец нашей очередной встречи с Гермионой, когда мы лежим в кровати — я бездумно смотрю в потолок, унимая дыхание после секса, а сама Гермиона плотно прижимается ко мне всем телом, оплетя руками и ногами — начинает тянуть Метку.

Судорожно дергаюсь, не ожидая вызова. Я уже отвык от этого ощущения — после лечения беглых Рыцарей Лорд не давал мне никаких заданий — у меня оставалась лишь одна обязанность, как и раньше — варить зелья два раза в неделю вместе с Северусом Снейпом.

— Что такое? — Гермиона поднимает голову, глядит на меня озабоченно.

— Блин, — на ходу придумываю отговорку. — Я забыл, совершенно забыл!

— О чем?

— У меня же завтра тест по анатомии! А я даже учебник не открыл!

В глазах девушки проскальзывает понимание.

— Так чего ты тут лежишь? — она шутливо пихает меня в бок. — Чтобы получил не меньше «выше ожидаемого»!

— Получу, — бормочу, поспешно натягивая штаны и застегивая рубашку, которую я так и не снимал. — Обязательно. Закрой, пожалуйста, дверь сама.

— Хорошо, — отзывается Гермиона, но я, криво накинув на себя мантию, аппарирую.

До кабинета Лорда добегаю, когда Метка уже начинает жечь. Стучу в дверь, поймав себя на мысли, что стучу условным стуком Дурмстранга — «ученик просит позволения войти в кабинет учителя», но за дверью уже отзывается Лорд:

— Войди, Виктор.

Отзывается по-русски. На этот раз русский язык Лорда звучит вполне привычно. В отличие от других, для кого русский неродной, акцент Лорда практически незаметен, все слова хорошо различимы.

Одергиваю мантию, вхожу в кабинет и опускаюсь на одно колено в приветствии.

— Ты задержался.

— Я прошу прощения, мой Лорд, — отзываюсь, не поднимая головы.

— Посмотри на меня, Виктор, — командует Лорд.

Поднимаю голову, сталкиваясь взглядом с рубиново-красными глазами, и обмираю от страха.

Кощей, я уже забыл, что у него такой взгляд…

— Ладно, — Лорд отворачивается. — Встань.

Моргаю и замечаю, что в кабинете есть еще человек — Антонин Долохов. Долохов сидит рядом на кресле в черной форменной мантии, держа в руках серебристую маску. Поднимаюсь на ноги.

— Как ты себя чувствуешь, Виктор? Спина не беспокоит?

— Все хорошо, мой Лорд, — отвечаю, понимая, что последние два месяца я вообще о спине не думаю.

— Я рад это слышать. Потому что с сегодняшнего дня ты прикрепляешься к боевой «тройке» Антонина. Антонин обрисует тебе цели, задачи и тактику. Вопросы?

Боевая «тройка»?

Боевой «тройкой» называется отряд из трех магов, чьи действия скоординированы и сплочены. Маги в «тройке» ведут себя, как единое целое. У нас в школе «тройки» во время занятий по Боевой Магии складывались случайным образом, чтобы не вырабатывать у учеников привычки к напарникам, которые уйдут после выпуска из школы.

«Тройка» — сильная боевая единица. Если считается, что три человека, объединив свои усилия, получают лишь восемьдесят процентов результата, который получили бы они по отдельности, то с «тройками» это утверждение напрочь отвергается. Маги по отдельности могут быть слабыми, но их «тройка» сметет троих более сильных магов-одиночек. Есть, конечно, и другие виды групп — «пятерки» и «двойки». «Пятерки» выполняют не атакующую, а поддерживающую функцию, как тогда, когда мы Азкабан громили. Смогли и двери выбить, и узников высвободить. У «тройки» или «двойки» не хватило бы рук. «Двойки» вообще больше разведчики или диверсанты.

— А кто третий? — выпаливаю единственный возможный в данных условиях вопрос.

— Третий — Кирилл Яминский, — сухо отвечает Лорд. — Если у тебя нет других вопросов, Виктор, то остальное тебе объяснит Антонин.

— Понял, мой Лорд, — склоняю голову.

— Хорошо. Антон, забирай Виктора.

— Да, мой Лорд, — отзывается Долохов.

Яминский? Пытаюсь вспомнить, о ком речь, но не получается. Вслед за Долоховым выхожу из кабинета, не забыв поклониться и следую по коридору.

Долохов приводит меня в мою комнату. Там уже сидит парень лет двадцати пяти. При нашем появлении он вскакивает, вставая по стойке «смирно».

— Вольно, — командует Долохов, и в его голосе совершенно нет той безалаберности и веселости, как я привык слышать. Долохов серьезен и собран.

— Итак, бойцы. Представляюсь и немного рассказываю о себе, чтобы не было вопросов, что за пень вами командует. Меня зовут Антонин Долохов, я член Ближнего Круга. В Рыцарях состою с 1943 года. С января восемьдесят второго по январь девяносто шестого отбывал пожизненное заключение в Азкабане, откуда благополучно выбрался благодаря нашему Лорду. Выпускник Дурмстранга того же сорок третьего, факультет Боевой Магии, восемнадцать из двадцати двух.

«Восемнадцать из двадцати двух» означает, что в дипломе Дурмстранга у нашего лидера «тройки» было восемнадцать «пятерок». Ну, или «отлично», как говорят в Хогвартсе. Неплохой результат. У меня всего двенадцать. «Ближний Круг» — означает, что Антонин — один из самых первых последователей Лорда. Впрочем, по упомянутым годам это и так ясно — сорок третий лохматый год… У меня бабушка в сорок третьем родилась. По матери.

— Наша задача — сформировать нормальную «тройку», — продолжает Долохов. — Предупреждаю — гонять буду в хвост и гриву, потому что мне не хочется искать кому-то из вас замену. Очень не хочется. Ясно?

Синхронно с присутствующим парнем киваем.

— Итак, хочу услышать, кто из вас кто, что умеет. Кирилл?

— Эм… — парень рядом прокашливается. — Я Кирилл Анатольевич Яминский, тридцать три года. Рыцарь с восемьдесят первого. Выпуск Дурмстранга восьмидесятого, факультет Боевой Магии… — Кирилл Яминский запинается, но потом продолжается слегка смущенно. — Шесть из двадцати двух. После… эм… временной отлучки Лорда жил в России, в Горьком…

— Когда точно в восемьдесят первом Метку получил? — перебивает Долохов.

— В июне… двадцать третьего, — Яминский подбирается.

— По «боевке» у тебя что?

— Эм… «три», — Яминский закусывает губы.

— Чем последние четырнадцать лет занимался?

Яминский безудержно краснеет.

— Розы выращивал… У меня жена — траволог. А у меня по Зельям «пять», потому и…

Долохов странно меняется в лице.

— Зелья? Розы? Траволог?

— Эм… да.

Повисает напряженное молчание. Долохов чешет в затылке, все так же нечитаемо глядя на моего соседа, затем, словно что-то решив для себя, кивает.

— Что еще можешь, садовник? На метле летаешь?

— Как все…

— Еще что?

— Ну…

— Вообще хоть что-то у тебя отличительное есть, кроме травы? Хоть Агуаменти, но чтоб лучше всего?

— Могу щит из металла невербально наколдовать почти мгновенно, — находится Яминский.

— Покажи.

Перед Долоховым тут же повисает оцинкованная пластина размером примерно метр на метр, поблескивая.

— Ясно. Убирай. Еще?

— Зыбучие пески радиусом в десять метров. Но это секунды две. Посохом.

Десять метров? Нехило. У меня едва пара метров выходит. За те же две секунды.

— Ладно. Разберемся. Но щит хорош. Запомню. Теперь ты. Крам?

— Виктор Тодоров Крам, — представляюсь. — Девятнадцать лет. Рыцарь с конца мая девяносто пятого. Выпуск Дурмстранга девяносто пятого, факультет Целителей. Двенадцать из двадцати двух. Студент второго курса академии Святого Патрика, факультет Скорой и Неотложной Помощи. Два года был ловцом в Национальной Сборной Болгарии, соответственно, хорошо летаю на метле.

— Чем сейчас у Рыцарей занимаешься? — спрашивает Долохов, глядя на меня цепким взглядом, от которого хочется ежиться.

— Зелья варю, — коротко отвечаю.

— Это как Снейп, что ли? — Долохов прищуривается.

— Нет, я варю те, что попроще, и ассистирую, когда необходимо, с другими зельями.

— Ясно. Так вот, я вас взял, поскольку вы оба из Дурмстранга, следовательно, по-русски балакаете. Меня до зубовного скрежета достало, что в моей прошлой «тройке» один команды по-русски с трудом разбирал, а второй в непредвиденный момент на английских спотыкался. Теперь, чтобы не думали, что я свою прошлую «тройку» уморил — Эвана Розье убили, когда я сам на больничной койке валялся, а третьим был Игорь Каркаров. Хотя теперь, слушая о ваших талантах, начинаю сомневаться, что взять вас было хорошей идеей. Поэтому вы должны мне доказать, что способны на большее, нежели летать на метлах и выращивать розы. Усекли, сопляки?

— Так точно! — отвечаем одинаково с Яминским, хотя и вразнобой.

— Ну вот. Потому сейчас… — Долохов взмахом палочки наколдовывает висящие в воздухе часы, — через двадцать две минуты мы идем в Дуэльный зал этого прекрасного дома, и вы мне показываете, что в Дурмстранге не в «говне» сидели.

«Говном» в Дурмстранге за глаза называют класс «Г» — самый слабый по успеваемости класс.

Через двадцать две минуты мы стоим в Дуэльном Зале.

— Ну что, сопляки, — оглядывает нас Долохов с каким-то удовлетворением. — Двое на одного, то есть на меня. Время пошло.

С Яминским даже не переглядываемся — дружно вскидываем палочки…

Дуэль заканчивается через минуту и сорок две секунды — о чем сообщает тот же Темпус, повешенный перед носом. Я валяюсь, связанный по рукам и ногам простеньким Инканцеро, а Яминского же Долохов вырубил обычным хуком с левой.

— Беременные слизняки! — ругается Долохов, и я вздрагиваю, вспоминая тренировочную дуэль с Лордом. — Бл…, с курями и то лучше биться! Тьфу, позор Дурмстрангу… Встали! Кир, выпил зелья из того угла, — Долохов тычет палочкой в угол, и там проявляется шкафчик со склянками. Крам, выпутался!

Напрягаюсь, скидываю веревки.

— Говно — оно и в Африке говно! — распаляется Долохов, глядя, как Яминский, шатаясь, нащупывает необходимую склянку и делает два глотка. — Пошли. Еще раз!

На этот раз сражение длится немного дольше, и оканчивается нашей с Яминским победой — мы умудряемся загнать Долохова в угол, Яминский выставляет щит, а я, откатившись, выстреливаю в Долохова красящим.

— Старею, — Долохов поднимается на ноги, очищает мантию. — Ладно. Зачту на сегодня.

* * *

Долохов выполняет свое обещание гонять нас «в хвост и гриву». При этом он перестает выполнять роль противника, подрядив на это дело другие «тройки».

Другие «тройки» разные. Самой сильной оказываются Лестрейнджи — Рудольфус, Рабастан и Беллатрикс. Они нас раскатывают быстрее, чем в две минуты При этом пару раз Беллатрикс долбает нас так, что Долохов потом с ней жутко ругается. Миссис Лестрейндж в долгу не остается, осыпая нашего лидера ругательствами, причем русскими.

Самой слабой «тройкой» оказываются Крауч, Петтигрю и Селвин. Крауч меня отчего-то ненавидит люто, и каждый раз накидывается, как на врага. Селвин более сдержан, а Петтигрю труслив, словно мышь какая-то. Они так и не скоординировали свои действия. Селвина, который в их «тройке» лидер, откровенно жалко.

А в середине апреля меня отправляют на первый в моей жизни рейд. Долохов вытягивает нас аппарацией в какой-то маггловский городишко и приводит к небольшому двухэтажному дому.

Произошедшее там помню плохо. Помню лишь кровь, крики ужаса, боли и матерные вопли Долохова. Помню, как блевал на крыльце, выдавливая из себя вчерашний и, похоже, позавчерашний ужин. И запах… омерзительный запах смерти. А, еще помню, как рядом блевал Яминский.

— Малышня! — отвешивает мне оплеуху Долохов после рейда, когда мы стоим в моей комнате. Негласно собираемся в ней — Долохов к себе не пускает, а Яминский живет где-то в городе. — Вывернуло его! Колдомедик! Ты у себя в институте благородных девиц тоже так блюешь на уроках?

Молчу, потираю наливающееся кровью ухо.

— От кого-кого, но от колдомедика не ожидал… — Долохов хмурится.

— Да, — выдавливаю. Я не виноват — у меня произошла нормальная реакция непривыкшего организма. Будто Долохов не блевал, когда первый раз подобное увидел. Но спорить с начальством — себе дороже.

— А ты, Яминский? Первый раз, что ли?

Долохов утыкает в Яминского палочку.

— Нет, — Яминский бледнеет, сглатывает. — Просто… отвык за много лет.

— Ладно. Тебе то же самое — еще раз наблюете вместо дела — мордами натыкаю. Ясно, сопли?

Киваем.

* * *

Рейдов случается еще два. На втором Долохов вынуждает меня убить беспомощную магглу, которая в ужасе смотрит в наши серебристые маски, не в силах даже кричать.

Я совершенно не хочу ее убивать, и не реагирую на короткое: «Заавадь», но Долохов резким движением вспарывает ей живот. Розоватые внутренности вываливаются из живота женщины. Она хрипит, неверяще глядя на них.

— Хорошо, пусть так мучается, — равнодушно пожимает плечами лидер моей «тройки». — Пойдем дальше.

Смотрю в глаза жертвы, заполняющиеся ужасом и осознанием случившегося…

«…Это я подарила им мучительно долгую жизнь. Я подарила им те дни в аду. Хотя мне ничего не стоило…»

И понимаю, что я должен сделать.

Поднимаю палочку и выпускаю зеленый луч.

— Авада Кедавра!

— Молодец! — голос Долохова звучит, как в тумане.

Уходим через ту же гостиную, но на этот раз залитую кровью и смертью.

А после рейда Долохов долго и старательно пытает меня Круциатусом.

— Я что тебе велел, Крам? — спрашивает он в перерывах между приступами боли и моими судорогами. — Я тебе что приказал, говнюк?

Я честно пытаюсь бороться с болью первые… первую минуту. Но в Дурмстранге не учат снижать болевые ощущения — в Дурмстранге учат их просто пересиливать. А боль никуда не девается.

А Долохов — дурмстранговец, и все мои уловки знает не хуже меня самого. И поэтому спустя пару минут я не могу ничего, лишь корчиться на полу в мокрой луже собственной мочи, завывая, как животное.

— Магглу он пожалел, сволочь! Такие, как она, твою мать не пожалеют. И сестер твоих — распотрошат, как свиней, только дай волю! Ты этого для них хочешь, а? Скажи, ты этого добиваешься?

Ответить не могу. Я даже почти не слышу, что Долохов мне кричит. Видимо, понимая, Долохов убирает проклятье, и я слабо сиплю:

— Нет…

— Что «нет», скотина?! — Долохов вновь поднимает палочку, и я сворачиваюсь в ожидании новой жестокой боли. — Еще будешь оспаривать мои приказы, дрянь?!

— Нет! — удается выдавить. — Не буду!

— Может, тебе добавить для лучшего понимания, а?!

— Нет, не надо! — пытаюсь отползти. — Я понял! Я больше не буду!

— То-то, — Долохов прячет палочку и, плюнув в мою сторону, выходит из комнаты.

А я пытаюсь прийти в себя.

Долохов-лидер оказывается вовсе не таким, как Долохов-балаболка. Долохов-лидер суров и жесток. Круциатил меня именно Долохов-лидер. При этом Долохову удается невозможным образом переключаться между этими личностями — за ужином он весело шутит, подкалывая меня, словно не было той пытки после рейда. Хотя… какой рейд, банальное убийство.

После ужина иду в свою комнату. Мне противно до невозможности. Я бы с большим желанием заавадил бы самого Долохова. И всех остальных. И Лорда тоже. Но я знаю, что не смогу.

Я идиот, что пытался сопротивляться. Маггла все равно была обречена. Если не я — то другой. На мой отказ Долохов вспорол ей живот, обрекая на более долгую и мучительную смерть. И я вызвал гнев лидера своей «тройки». Глупая выходка — маггла все равно мертва, я не подчинился приказу и нарвался на Круциатус. Зачем?

Вытягиваю руки перед собой и смотрю на подрагивающие пальцы.

Спасать буду, если однозначно смогу спасти.

* * *

— У нас начинаются каникулы, — говорит Гермиона в одно из воскресений в конце апреля. — Завтра последний день, а во вторник разъезжаемся. В этом году я решила не оставаться в Хогвартсе.

— Это правильно, — киваю. — Зачем тебе видеть Амбридж лишний раз?

— Дело не совсем в этом, — Гермиона глядит слегка виновато. — Просто… ну, мне проще выбираться из дома к тебе, нежели из школы. А в конце недели можно даже на всю ночь остаться… если ты не против, конечно.

Смотрю на ее бледное лицо, большие блестящие глаза, в которых — ожидание моего решения.

— Конечно, можно, — киваю, ощущая себя мухой в паутине.

— Вот и хорошо, — Гермиона забирается под одеяло, прижимается ко мне. — А ты можешь не ночевать в своем общежитии, а сюда приходить? Я тоже буду приходить. Тогда незачем ждать субботы и воскресенья.

Фыркаю, понимая, что Гермиона пытается немного хитрить, выторговывая еще немного времени нашего общения.

— С этим вряд ли, — говорю. — Это у вас каникулы, а у нас нет. Мне учить много надо.

— Так тут можешь поучить.

— Так у меня не все учебники есть. Часть из них дают только в библиотеке без права на вынос. Поэтому я заниматься буду там.

— Мы можем связываться Патронусами, — через некоторое время произносит Гермиона. — Ты умеешь колдовать Патронус?

— Патронус? — заинтересованно смотрю на девушку.

— Ну да. Смотри! Экспекто Патронум! — Гермиона взмахивает палочкой, и в комнате скручивается серебристый вихрь, преобразовываясь в полупрозрачную выдру.

Выдра подбегает ко мне и голосом Гермионы произносит:

— Это мой Патронус. Он может передавать сообщения.

Хлопаю глазами. Нет, Патронуса я вызвать могу, но то, что его можно заставить говорить…

— Им защищаются от дементоров, — объясняет мне девушка то, что я знаю, — Гарри вообще сотню дементоров на третьем курсе отогнал… Заклинание простое — «Экспекто Патронум»…

Таращусь на выдру.

— Да нет, я умею, — перебиваю поток информации, изливающийся от Гермионы. — Но я не знал, что он может говорить.

— Умеешь? — Гермиона недоверчиво глядит на меня. — Это сложное заклинание.

— Мы в восьмом классе проходили, когда учились от дементоров защищаться, — свешиваю ноги с кровати, протягиваю руку к выдре. Выдра обнюхивает мне пальцы. — У нас дементоров нигде нет, но нам объясняли, что они есть у вас в Британии.

— Восьмой класс — это четырнадцать лет? — считает Гермиона.

— Да, — соглашаюсь.

— Гарри научился вызывать его в тринадцать, — с какой-то гордостью говорит Гермиона.

— Ну, у нас некоторые тоже в тринадцать его колдуют, — гляжу, как выдра растворяется в воздухе. — Кто в школу с шести лет пошел.

Вытаскиваю палочку, ожидая свою привычную сороку, но серебристый туман сворачивается… в точно такую же выдру.

— У тебя такой же? — с неприкрытым изумлением спрашивает Гермиона.

— Нет, — непонимающе гляжу на выдру. — У меня была сорока…

— Сорока?

— Да…

— Патронус меняется, если человек переживает сильное эмоциональное потрясение, — странным голосом говорит Гермиона.

— Возможно, так оно и есть, — пожимаю плечами. — После прошлогодних событий мало кто мог остаться спокойным, — имею ввиду возрождение Лорда.

— Я не про это… Патронусы… они становятся одинаковыми у людей, которые… которые… которые… любят друг друга, — почему-то шепотом заканчивает Гермиона.

Закусываю губы. Черт, как не вовремя ты, Патронус, меня выдал…

— Я тебя тоже люблю, — еще тише говорит Гермиона.

Сглатываю, желая провалиться сквозь землю. Да, я люблю тебя, девочка, но я не хочу, чтобы ты знала. Но…

Чертов Патронус.

— Ну ладно, давай, пусть он что-нибудь у тебя скажет! — нарочито бодрым тоном произносит девушка, вскидываясь.

— А как?

— Просто представь, что он должен сказать, когда найдет адресата.

Сосредотачиваюсь. В комнате вновь сворачивается серебристый вихрь, преобразовываясь в треклятую выдру. Выдра рыскает по комнате, затем приближается к Гермионе и моим голосом интересуется:

— Ну что, получилось?

— Да, — счастливо улыбается Гермиона и переводит взгляд на меня. — Виктор, у тебя все прекрасно получилось!

Развеиваю выдру.

— В общем, я буду посылать тебе Патронус, а ты так же отвечать, придешь или нет, — принимает решение Гермиона.

— Давай лучше я, — качаю головой. — Если будет возможность тебе прийти, я отошлю тебе свою… выдру. Твоим родителям ты объяснить сможешь, что за зверушка у них под носом материализовалась, а вот я буду долго объяснять, почему к нам в библиотеку залетел Патронус, причем говорящий. И что это такое он от меня хочет.

Меньше всего мне хочется, чтобы Патронус от Гермионы прилетел за ужином. Представляю выражение лица Лорда…

Учитывая, что Лорд против моего общения с «грязнокровкой», хорошего из этого ничего не выйдет.

— О, да, так будет лучше! — соглашается Гермиона.

* * *

Сообщаю Долохову, что две недели не буду ночевать в мэноре. Мое заявление встречает понимающую ухмылку.

— У твоей «невесты» каникулы?

— Да, — киваю.

— Молодец, — Долохов одобрительно хлопает меня по плечу. — Развлекайся, пока молодой. Чистокровная хоть?

Вздрагиваю, и это не укрывается от внимания лидера моей «тройки».

— Ты что, серьезно? — взгляд мгновенно меняется, становясь презрительно-цепким. — На грязь потянуло?

— Ну, не жениться ж я собрался, — максимально безразлично произношу. — А дырка годная.

Получилось. Взгляд Долохова добреет, становится понимающим. Он весело хохочет, еще раз хлопает меня по плечу.

— Вот жук, а! Ну что скажу, молодец, боец! Ну то верно, у них больше ничего другого нет годного! Ну давай там, от всех нас засади ей по самые помидоры!

Меня передергивает, но я умудряюсь сохранять спокойствие.

— Обязательно, — киваю.

* * *

В квартире Анны Фоминичны на каникулах проводим с Гермионой каждую ночь. Она иногда приходит в нее одна, и постепенно начинаю замечать, что в квартире становится намного уютнее. Исчезла многомесячная пыль, появились мелочи типа салфеток, пачки кофе и просто сахара.

— Ты не хочешь сходить ко мне в гости? — интересуется Гермиона, когда мы пьем чай в субботу утром. На улице занимается рассвет. — Или у тебя сегодня опять учеба?

— Да нет, — пожимаю плечами. — Свободный день.

— Познакомлю тебя со своими родителями. А твои родители живут в Болгарии?

— Мама и сестры, — киваю. — Отец умер, когда мне было двенадцать.

— Соболезную, — девушка гладит меня по руке. — Тяжело было?

— Ну, так, — качаю головой. — Справился.

— Ты молодец… Я даже не представляю. У меня есть оба — отец и мать… Они магглы только. Ты ведь не против?

— Не против, — улыбаюсь. — Я буду рад познакомиться с твоими родителями, у которых такая чудесная дочь.

— Скажешь тоже, — розовеет Гермиона.

* * *

До дома родителей Гермионы добираемся на «Ночном Рыцаре» — так быстрее всего, хотя меньше всего удовольствия. Нас болтает так, что я проклинаю все на свете, едва не разбив нос о стекло.

— Ну… можно было бы поехать на маггловском автобусе, — жалобно смотрит на меня Гермиона, когда мы наконец покидаем это жуткое транспортное средство, — но это четыре часа езды… А аппарировать я не умею… А ты не знаешь, куда…

— Теперь знаю, — оглядываю небольшой двухэтажный коттедж. — Теперь мы сюда будем добираться только аппарацией.

— Пойдем, я их предупредила, — Гермиона тянет меня за руку и толкает низенькую калитку.

Гостиная, в которую я вхожу, до боли похожа на те, в которых я побывал на рейдах. И в которых я убивал. Отшатываюсь от кровавых потеков на стенах, сдерживая рвотные позывы.

— Виктор? С тобой все в порядке? — гулким шумом звучит голос Гермионы.

Смаргиваю. В гостиной все чинно, все на местах. И ни единой капли крови.

— Да, простите, — произношу. — Все хорошо.

— Это мои родители, Венделл и Моника Грейнджеры, — представляет мне Гермиона. — Мам, пап, это мой друг, Виктор Крам!

Раскланиваемся. Родители Гермионы мне нравятся — приятные люди. Правда, кажется, что они испытывают какую-то неловкость.

— Гермиона немного рассказывала о вас, — говорит Венделл Грейнджер, когда мы усаживаемся в гостиной с чашками чая. — Что вы маг, как и она, учились в Дру… Дер… эм… другой школе, а сейчас учитесь в какой-то своей магической академии…

— Верно, — киваю. — Я выпускник Дурмстранга — это славянская школа. Сейчас учусь на втором курсе Академии Святого Патрика на колдомедика.

— Будете врачом? — интересуется Моника Грейнджер.

— Да, — киваю.

— А каким? — снова говорит отец Гермионы и тут же добавляет оправдывающимся тоном: — Нет, я понимаю, что ваши врачи другие, и называться они могут по-другому, но все же… может, попробуете объяснить нам, обычным людям?

— Скорая и неотложная помощь, — говорю, и в глазах Грейнджеров-старших возникает понимание. И в свою очередь спрашиваю: — А вы чем занимаетесь?

— Мы дантисты, — в голосе матери Гермионы опять проскальзывают оправдывающиеся нотки. — Ну, знаете, зубы лечим… Магглы не могут вырастить новых зубов, и у них часто бывают всякие зубные болезни…

— Кариес, пародонтит, пульпит, — перечисляю известные мне заболевания. — Я знаю, миссис Грейнджер. Мы это изучали в школе. Я учился на факультете Целителей, и там мы проходили не только магические болезни.

— О как! — мистер Грейнджер почему-то смущается еще больше. — Простите, мистер Крам. Немного странно видеть, как волшебники разбираются в маггловских вещах…

— Да, я знаю, — улыбаюсь. — У нас в Дурмстранге, конечно, образование было магическим, но был ряд маггловских дисциплин, поскольку мы живем в мире, где много неволшебников, а своим незнанием маг может нарушить Статут о Секретности.

— Вот оно как, — миссис Грейнджер смотрит в чашку. — Гермиона такого не рассказывала…

— У них в школе не так, — качаю головой. — Не в обиду Гермионе, но наша школа — лучшая в мире. У нас обучение идет одиннадцать лет, и берут сильнейших. У нас дикая нагрузка, но зато наши выпускники нарасхват везде. Я поступил без экзаменов в Святой Патрик и сразу на второй курс. Поэтому не стоит сравнивать Хогвартс, куда берут всех, и наш Дурмстранг.

— Хм. Вообще логично, что подобные школы существуют, — Грейнджеры-старшие переглядываются. — А какие маггловские дисциплины у вас есть?

— Математика, физика, химия, биология… почти все, что изучают дети в маггловских школах, — поясняю. — Нам даже выдают второй аттестат — маггловский. Если бы я захотел, то мог бы пойти в любой маггловский университет.

— То есть вы, получается, как бы волшебник, но в то же время и как бы маггл… — довольно заключает мистер Грейнджер и осекается, видя помрачневшее лицо дочери. — Что такое?

— Пап… Ты некорректно выразился! Нельзя быть наполовину магглом. Ты или колдуешь, или не колдуешь! При чем здесь школьный аттестат?! — возмущается Гермиона.

— Я волшебник, разбирающийся в маггловском мире, — уточняю. — В отличие от британских магов, я не перепутаю, что надевать при выходе из дома и легко куплю все, что мне надо, в обычном магазине. И машины меня не пугают.

— Он даже водить умеет! — хвастается Гермиона.

Грейнджеры смотрят на меня с интересом.

— Ну, водить — это сильно сказано, — смущаюсь. — У нас были основы вождения… две недели. Тормоз с газом не перепутаю, но далеко ли уеду — следующий вопрос.

— У вас… в вашей школе всех так учат?

— Да, — киваю. — У нас стараются дать достаточно полное знание о маггловском мире.

— А ваши родители? — задает вопрос миссис Грейнджер. — Они маги… или… ну, как мы?

— Мои родители — маги в нескольких поколениях, — отвечаю. — Отец… отец погиб, когда мне было двенадцать. Он был Ритуалистом. Как и мама… Есть еще три младшие сестры.

— Они тоже учатся в вашей школе?

— Нет, — качаю головой, — они на домашнем обучении. Хотя в этом году Лучика, самая старшая из сестер, собирается в Бобатон. Это французская школа.

— А, которые тоже были на Турнире? — кивает мама Гермионы.

— Да, — подтверждаю. — Гермиона рассказала?

— Да, она что-то такое упоминала… И что вы, мистер Крам, были Победителем вместе с Гарри Поттером… ее другом.

— Да, — невесело усмехаюсь. — Был.

— А что вы так грустно? — улыбается миссис Грейнджер. — Разве Турнир — это не весело?

— Не очень, — отпиваю чай и встречаю предупреждающий взгляд Гермионы. — На первом испытании меня дракон хвостом ударил очень сильно, повредил позвоночник, поэтому два других испытания было достаточно тяжело проходить.

— О, позвоночник — это серьезно, — кивает отец Гермионы. — Но сейчас с вами все в порядке?

— Да, — подтверждаю. — Все хорошо, спасибо.

— А драконы… какие они? — смущенно интересуется мама Гермионы.

— Драконы, — отставляю чашку, — похожи на ящериц, только размером с ваш коттедж. Некоторые виды отличаются повышенной крепостью брони, некоторые — повышенной огнеплюйкостью. Есть особо вертлявые и летучие.

— Они все умеют летать? — заинтересованно спрашивает мистер Грейнджер.

— Все. Ну, если только не травмированы. И огнем тоже все плюются, — киваю. — Но вообще это достаточно мирные существа, если их не раздразнить.

— Хотел бы я на них посмотреть…

— Ну, живого дракона я не обещаю, — пожимаю плечами, — а вот небольшая игрушечная фигурка с Турнира у меня сохранилась. На следующий раз могу принести.

— Но сувенир — все-таки не настоящий дракон, — разочарованно говорит мистер Грейнджер. — Они же не живые.

— Не живые, но это магический сувенир, — поясняю. — Он двигается точь-в-точь, как живой, и даже выпускает иллюзорный огонь. И очень детально проработан. Думаю, вам понравится.

— О, если так! — в глазах отца Гермионы загорается интерес. — Буду благодарен.

— Договорились, — киваю.

За неспешными разговорами проходит около часа.

— Мы рады познакомиться с вами, мистер Крам, — говорит мистер Грейнджер под конец. — Мы мало знакомы с волшебниками, и хорошо, что у Гермионы есть такой друг, как вы. Если честно, нам немного не по себе от разницы между магическим и обычным миром, и мы опасались, что так и останемся «за бортом», не будучи в состоянии понять, о чем говорит наша дочь или ее избранник. Но с вами легко и просто, вы объясняете неизвестные нам вещи простыми словами и понимаете, о чем мы говорим… Вы всегда будете желанным гостем в нашем доме, мистер Крам.

— Виктор, — говорю. — Зовите меня по имени.

— О, тогда нас тоже, — улыбается мистер Грейнджер. — Я Венделл, а моя жена — Моника.

— Венделл, Моника, — повторяю. — Очень приятно. Спасибо вам.

— Взаимно, Виктор!

* * *

— Фух! — выдыхает Гермиона, когда мы аппарируем в мою квартиру. — Я так боялась, что ты скажешь им что-нибудь, что их напугает!

— Ну, я ж не совсем идиот, — не отпускаю Гермиону, продолжая держать ее за талию. — Еще мне не хватало твоих родителей стращать возрождением Лорда.

— Это да, — Гермиона улыбается. — Только… Виктор, не называй его, пожалуйста, Лордом… мне не по себе.

Мысленно прикусываю язык.

— Да, точно. Извини, солнышко. Я постараюсь.

— И вообще, у него имя есть, — Гермиона встряхивает головой, и часть волос попадает мне на губы, лезет в рот. — В…

Напрягаюсь, понимая, что сейчас руку может скрутить болью.

— В-Волдеморт, — заканчивает Гермиона, и предплечье пронзает, как иглой.

Хоть и готовлюсь к этому, но все равно вздрагиваю. Ну вот…

— Профессор Дамблдор говорит, что его имени не стоит бояться, — отзывается на мою реакцию Гермиона. — Он ведь ни разу не Лорд.

Слава, слава Мерлину и всем богам! И всем маггловским святым! Я готов сейчас даже поцеловать какую-нибудь икону! Отклик Метки Гермиона посчитала за банальный страх. Боги милостивые, спасибо, спасибо!..

— Я… постараюсь, — повторяю. — Но… сама понимаешь, это сложно.

— Ну… я сама не привыкла еще, — Гермиона прижимается ко мне всем телом. — Знаешь… наверное, воспоминание об этом моменте станет для меня самым лучшим… Я никогда не ощущала себя такой счастливой — обнимая человека, которого люблю.

— А для меня самым счастливым воспоминанием стало, когда ты искала чай на моей кухне, — признаюсь, говоря чистую правду. — У тебя солнце сквозь волосы просвечивало, и они были как нимб.

Гермиона заливисто хохочет.

Готов слушать ее смех бесконечно.