В игре все средства хороши (джен)

Утро колофонцы встречали с больными от похмелья головами (после ухода Тидея вино разбавляли не очень сильно), побитыми телами (синяками и ссадинами щеголяли все) и с изрядно отощавшими кошелями (со всех, кого жрецы поймали на месте грандиозного побоища у ворот афиднянского квартала, взяли штраф в три обола [22]). Колофинцы попались все — кроме врачевавшего Ореста Тидея и собственно Ореста. У Ореста, к слову сказать, оказалось растяжение, которое найденный Тидеем лекарь и поврачевал, заодно дав Тидею указания насчет дальнейшего лечения.

А еще утро встретило новостями, которые усердные глашатаи самозабвенно оглашали на каждом углу.

— За городом, — раздавалось отовсюду, — несколько площадок, дабы могли все желающие помериться умениями…

— О чем это они? — еще сонный Приам, позевывая, сидел на своем обычном месте в перистиле Тидея и поправлял здоровье остатками вчерашнего лесбосского.

— Жрецам надоели беспорядки, и они решили всю дурь направить на благо Аполлона, — ответил прекрасно выспавшийся, а потому отвратительно бодрый Орест. — Стрельбища за городом устраивают, площадки для борьбы и кулачных боев, беговые дорожки. — Он ехидно покосился на смачный синяк под глазом Приама и продолжил. — Чтоб там удалью мерились, а не в городе побоища устраивали.

— На себя посмотри, — не удержался Приам. — Сам-то сколько раз на кулачках в потасовках бился.

— Так я же ни разу и не попадался, — совершенно искренне удивился Орест. — В отличие от вас!

— Хватит языки чесать, — хмуро глянул на них Тидей. — Скоро работы показывать…

Это самое скоро и наступило через пару дней. Накануне вечером колофонцы собрались во дворе Тидея, чтобы оценить труды своих товарищей. И Тидей, и Приам уже не раз показывали наброски и эскизы, спрашивали, все ли в порядке, но готовые произведения видели только трое — непосредственные создатели и их бессменный натурщик, умудрявшийся позировать даже с больной ногой.

— Не томи, — насмешливо глядя на нервно потирающего руки Приама, велел Автомедонт. — Показывай уже.

— Пусть Тидей сначала, — буркнул Приам.

Тидей только пожал плечами и аккуратно снял ткань, скрывавшую скульптуру. Присутствующие тихо ахнули.

Замершее в стремительном кувырке легкое тело, опирающееся на едва намеченную спину могучего быка. Едва различимая насмешка на губах. И лукавое выражение глаз.

— Н-да, — нарушил повисшую восхищенную тишину Гомер. — Ты и раньше делал прекрасные скульптуры. А сейчас превзошел себя!

— Шедевр! — откликнулся Биант. — И ведь умудрился так все вылепить…

Затем заговорили почти все разом, наперебой восхищаясь Тидеем и его творением. Постепенно восторги улеглись, и взгляды стали обращаться в сторону притихшего Приама.

— Показывай, — велел Тидей, вновь бережно укутывая глиняного гимнаста тканью.

— Да я даже… — замялся Приам.

— Да показывай уже, сколько томить можно! — прикрикнул Автомедонт.

Приам вздохнул, зачем-то закрыл глаза и потянул ткань. С тихим шелестом она упала у его ног.

— Превосходно! — послышался ехидный голос Ореста. — А теперь покажи нам нужную сторону.

Приам открыл глаза и ахнул — в волнении он повернул картину не той стороной, и явил взорам зрителей изнанку с тщательно затертым изначальным наброском. Суетясь и волнуясь, он развернул картину и уставился на пришедших.

— Хороши! — восхищенно выдохнул Гомер. — И ведь когда видел полуготовыми, и подумать не мог, что получится такая красота.

Приам опустился на табурет и облегченно выдохнул.

А утром он подскочил от ругани, доносящейся с улицы.

— Криворукий осел! — бушевал неведомый прохожий. — Да чтоб тебя засунули в тот зад, из которого ты вылез!

Приам сонно поморгал глазами и пошел умываться. Ругань между тем только набирала обороты.

— И как я теперь мою Венеру показывать буду? Так и показывать? Так ты же ей, скотина пьяная, руки отбил!

— Эй ты, творец, — донеслось откуда-то, — а рот-то у нее на месте?

— Что? — растерялся тот. — Рот на месте.

— Так зачем ей руки, если рот есть?

Грянул хохот, заглушивший и возмущенный ответ творца, и испуганный рев осла, и крики погонщика, стремящегося как можно скорее убраться из слишком остроязыких кварталов.

— Что там случилось? — встретил важно вошедшего в дом Автомедонта уже вполне проснувшийся Приам.

— Один такой изваял Венеру в полный рост, нанял возчика, чтоб тот доставил шедевр на площадь, — скрывая улыбку, ответил Автомедонт. — А телега по пути на камень наехала, скульптура-то и упала. Этот гений ее не положил, а стоймя поставил и рядом с телегой шел. Теперь у Венеры рук-то и нет.

— Ну да, рук нет, только рот и остался, — пробормотал Приам.

— Не только рот, — расхохотался Автомедонт. — Все при ней осталось.

На площади Приам полюбовался на эту самую Венеру. Этот шедевр не портили даже совсем свежие сколы на месте рук — богиня казалась живой, буквально на миг замершей в своей почти совершенной красоте.

Еще его впечатлила Афина Паллада, представленная командой Афин. Величественная и строгая богиня, воистину воплощение справедливости и беспристрастности, истинная защитница города.

Вечером на этот раз собрались у самого Приама — уже стали складываться традиции, и одна из них касалась вечерних посиделок у того, кто был «героем дня». В этот раз обошлось без особых происшествий, кварталы были на редкость тихими и какими-то задумчивыми.

— Все отправились на спортивные площадки, — поведал Автомедонт. — Нас афидняне звали, да мы отказались — лучше уж сегодня у тебя посидим.

Утром их бессменный поставщик новостей и «посланец Гермеса» делился свежеоглашенными результатами за второе состязание.

— Нам бы больше милость Аполлона была, — под конец сказал Автомедонт, — если бы слов в стихах побольше было.

— Чтоб в твоей трагедии слов было как можно больше, — строго приказал Приам Гомеру.

— Не трагедии, — поправил тот. — Эпическое я пишу, про Троянскую войну.

— Да хоть про Нарцисса и Эхо, — отмахнулся Приам. — Но слов побольше!

Гомер горестно кивнул — со счетом он не всегда ладил — и удалился писать дальше. И не подвел — его произведение слушали, затаив дыхание и после долго аплодировали, скандируя «Автора увековечить!»

— Что там у нас осталось? — блаженно щурясь и попивая местное вино, спросил Мимнерм у Приама на вечерней пирушке у Гомера.

— Танцы и диспуты, — ответил тот, с беспокойством поглядывая на пустующие места.

Эврид и Мегасфен сразу после выступления команды сбежали на спортивные арены, пообещав быть к вечеру. «Не дай боги, случится что с ними! Одному скоро танцевать, а второй на диспут по вопросам географии записался!» И если в здравомыслии племянника Приам не особо сомневался, то Эврида знал совсем недолго и мог полагаться только на слова Ореста, уверявшего, что Эврид в драку вряд ли полезет, зато стреляет из лука, словно сам Аполлон. Успокоился Приам только тогда, когда усталые и довольные Мегасфен и Эврид явились на пирушку и привели с собой Диомеда.

— После боевой ничьей я не мог поступить иначе! — воскликнул Мегасфен, потирая запястье.

— И правильно сделал, — разулыбался Гомер.

Посидели в тот вечер они очень славно, Диодон знал множество историй и, что главное, умел их рассказывать, на этой почве они почти сдружились с Мегасфеном. К тому же оба были борцами, что делало их приятельство еще более крепким.

Надежды жрецов насчет выпускания излишних сил на спортивных аренах полностью оправдали себя — драк на площадях и улицах стало значительно меньше, хоть покалеченных не убавилось, но калечили их теперь во славу Аполлона Пиктеса [23], что жрецами отнюдь не возбранялось. Зато ночная агора стала почти домашней, язвили не меньше, но не так зло, как раньше.

Перед предпоследним состязанием — танцевально-музыкальным — нервничали все, кроме Ореста. Ходил он уже почти не прихрамывая, но на репетициях в основном сидел, поправляя Эврида, а на все предложения вроде «Побереги ногу, пусть другой станцует!» или «Эврид справится и один!» только отмахивался, говоря, что будет в порядке.

Утром накануне дня выступления Орест и Эврид долго о чем-то совещались с Ресом, имевшим прекрасный голос и аккомпанирующими им Биантом и Пидалом, а потом Рес и Пилад ушли, вернувшись после обеда с загадочными свертками. Вечером колофонцев пригласили к Бианту — оценить костюмы.

Белые хитоны с красно-золотой каймой, одинаковые у всех пятерых, дополнялись у Ореста и Эврида широкими медными браслетами.

— Хороши, но чего-то не хватает, — внимательно осмотрев товарищей, вынес вердикт Автомедонт.

— Повязок на ногах, — сверля Ореста взглядом, ответил Тидей.

Тот только вздохнул, а Эврид заверил, что повязки будут обязательно.

Перед выступлением Приам лично проверил наличие этих самых повязок — Тидей исчерпывающе ответил на вопрос, заданный наедине.

— Хромает он еще, — хмуро сказал Тидей. — И вечером нога у него болит. Это он на людях хорохорится, а так… И во сне стонет порой.

Приам клятвенно пообещал сделать все, чтобы Орест поберег себя. Насколько это возможно.

Выступление колофонцев смотрели затаив дыхание — насколько могли оценить сидящие на скамье зрителей сокомандники. Приам периодически бросал взгляды на кусающего губы Тидея, который в какой-то момент молча встал и пошел к толпившимся у сцены и ожидающих своей очереди. Его прозорливость Приам смог оценить, когда закончившие свое выступление покинули сцену, освобождая место новым командам… и Орест буквально рухнул на руки Эврида и так вовремя оказавшегося рядом Тидея. Последний что-то негромко сказал Эвриду, и они почти бегом помчались в сторону кварталов приезжих.

Вечером опять собрались у Бианта, шумно радовались тому, что остался всего один конкурс, пусть и довольно сложный. Уже были известны результаты жеребьевки — Калликрату в философском диспуте предстояло выступать против афинян, а Мегасфен должен был сойтись в споре с Диомедом.

— Афиняне и афидняне, — покачал головой Приам. — Прямо перст судьбы какой-то!

— Еще скажи, проделки богов, — весело фыркнул Орест, весь вечер проведший на ложе.

Любые его попытки хотя бы сесть тут же пресекались сотоварищами, бдительно следившими за тем, чтобы больная и перетруженная нога, которую вновь осмотрел лекарь, не подвергалась более нагрузкам.

— Оторву, — после очередной попытки неугомонного танцора сесть пригрозил Тидей, и Орест решил более не искушать судьбу. А то ведь и правда оторвет.

* * *

22 Обол — монета, примерно 0,73 серебра

23 Пиктес — кулачный боец, эпитет Аполлона у дельфийцев