После Арсолира (гет)

Максимилиан Плант с раннего детства испытывал пиетет перед цифрами. Родившись в семье лавочника, он с ранних лет выучился счету, но не это привлекало его. Ему казалось, что за внешним слоем — листом бумаги и рядами чисел на ней — скрывается нечто большее — ключ к тайнам мира. Какое-то время он даже мечтал стать магом, но быстро выяснил, что магия, хотя и базируется немалой своей частью на вычислениях, требует талантов и иного рода — каковыми юный Плант не обладал даже и на том минимальном уровне, что доступен любому простецу. Справедливости ради стоит признать, что тогда же в нем обнаружился иной талант — сопротивления к магическим воздействиям, но это едва ли смягчило его скорбь. Второй сын в семье, он не мог рассчитывать на наследство, а потому, едва подрос, отцовским благословением и парой старых знакомств был отправлен на государственную службу.

Пять с половиной лет Макс прослужил в первом финансовом отделе казначейства его величества и уже почти достиг той ступеньки карьерного роста, на которой можно тихо сидеть за подсчетами, но и тут судьба подшутила над ним. Сметливого и быстроногого паренька заметили — и перевели во второй, особый, отдел. Таким рывком следовало гордиться, и он гордился. Но о тихих часах над вычислениями следовало забыть — руководство нашло в нем таланты, куда более подходящие государственным нуждам.

Привалившись спиной к телеге, Максимиллиан Плант лениво жевал соломинку, слушая, как разгорается и взмывает к невиданным высотам сквернословия спор между угорским послом и капитаном ор-Хоффом, командующим королевскими гвардейцами. По старой своей привычке он считал. Экспедиция покинула столицу позавчера утром с тем расчетом, чтобы, делая по двадцать пять коротких дарлиенских миль в день, достичь объекта за две декады. Реальность, как свойственно ей, оказалась далека от расчетов штабских зазнаек: дорога, починкой которой близлежащие бароны явно пренебрегали, никак не годилась для передвижения телег, особенно столь сильно груженых — и по всему выходило, что даже двадцать миль были бы отличным показателем, — пока же они преодолевали за день не больше пятнадцати. Вот и сейчас передняя телега застряла: третий раз с утра и двенадцатый с начала пути.

— Супостаты, отродье духово! — привстав на носки и оттопырив живот, чтобы казаться выше, орал посол, высокородный боярин Светозар Радогорский, известный также под прозвищем Бульба. Как и все угорцы, на общем он говорил так, будто железом лязгал. — Знало бы их высочество, за что вам золото плочено, чай всех бы на шибенеце перевешало!

— За благородную службу нам высочество платит, — не отставал и ор-Хофф. Голос у него был мощный, на плацу поставленный. Слушая его, Плант, несмотря на неприязнь между гвардией и вторым отделом, невольно преисполнялся гордости. — За то, чтоб от опасностей толстомордиков хранить, а не за то, чтоб ихние телеги из грязищи доставать! Ты, мессир, орать хорош, так на дармоедов своих ори — телеги ваши, вы и таскайте! А унижать гвардейскую честь всякому бобру штатскому — не позволю!

Несдержан, с сожалением подумал Плант, и королевской линии не блюдет. Донести? А, успеется. Сейчас-то заменить его некем, да и не доверил бы его высочество дело тому, кого не ценит. Растолковать бы ему по-хорошему, что гостей — до поры — обижать не велено, так он ведь и слушать не станет, только обзовет нелицеприятно. Хотя не к лицу особисту гордость, долг важней — и по долгу поговорить с ним надо, какова бы ни была реакция. Потом, наедине.

Перекусив соломинку надвое, Плант с сожалением оторвался от телеги и зашагал к спорщикам, ловя косые взгляды и короткие поклоны спутников. В этот раз он путешествовал под настоящими своими именем и чином.

Как ни горько Планту было это признавать, королевская экспедиция выглядела сейчас как бродячий цирк на привале. Телеги стоят криво, лошади удрали на обочину и жадно объедают стебельки озимых, не внемля воплям конюхов, упряжные волы легли прямо в грязь, а слуги вместо того, чтоб хоть что-то сделать, по примеру начальства пререкаются друг с другом. Постыдились бы престола — работать так неаккуратно. Да и вся затея нехороша — мало того, что в духов день вышли, когда никакое дело затевать не стоит, так еще в караване шестьдесят четыре человека, то есть число, пяти не кратное. И что им стоило еще одного взять? Он же писал...

Пробегающий мимо мальчишка едва не сшиб его с ног, Плант отшатнулся, и сапоги немедленно по щиколотку погрузились в липкую грязь.

— Куда торопишься, отрок? — зашипел он, поймав торопыгу за ворот. Тот извернулся, уставился на него ясными глазами:

— Мэтр Никон кое за чем послал, мэтр старший интендант, — солидно доложил он. Темноглазый, вихрастый, лицо перепачканое, но смышленое. Не по нашему ли ведомству? Мысль была лишней: Плант знал, конечно, что особистов в экспедиции вволю, но официально под его началом были лишь трое, а о прочих знать не велено.

— И зачем же?

— Флягу им принести велел, а то, говорит, магическая Сила кончится.

— Серьезно...— по роду службы Плант довольно много знал о магии, но слышать о том, что без спиртного Сила кончается, ему не доводилось. Зато случаев, когда под воздействием алкоголя заклятья шли вкривь и вкось он мог перечислить сколько угодно.

— А то ж... — подтвердил мальчишка. — Так я пойду, а, мэтр?

— На вот, мою возьми, — распорядился Плант. — И поклон от меня передай.

Перечить паренек не посмел — вильнул за спины скучающих гвардейцев и исчез. Еще и спивающийся мэтр Никон, подумал Плант, с его парящим баркасом. Спешите видеть, только в этом сезоне. Цирк его высочества в турне по долине Роэльсдат. Ну что ты будешь делать — прервал он себя — такие ассоциации, что хоть на себя бумагу катай. По крайней мере, один номер предотвратить удалось — в плантовой фляжке плескался яблочный сидр, ничего крепче Плант на дух не переносил. Значит, не будет баркас парить в поднебесье — сегодня, по крайней мере.

Скандал у передней телеги рос и ширился, привлекая все новых участников.

— Не позволю! — громыхал Рэрин сын Фрагода из торговой компании "Подгорное царство экспорт". — Не позволю разгружать, сукины вы обормоты! Так впрягайте, дылды худосочные!

— А этого не хочешь? — рявкнул в ответ Литвак, старшина обозной службы, из егерей родом. И показал, чего именно. Гном громкогласно фыркнул, уткнув руки в бока. Подбородок он выпятил так, что серебристая борода, по-походному заткнутая за пояс, натянулась лентой. Литвак, взмахнув у гнома под носом бугристой рукой, начал подробно и с большой экспрессией объяснять, как именно застряла злополучная телега, почему вытащить ее груженой не выйдет, почему бесполезно перепрягать быков и где именно и в каких позах он видел тех, кто все это придумал. Народ, занятый имитацией деятельности, останавливался послушать. Угорцы, собравшись вокруг кружком, одобрительно перешептывались, только что не записывая понравившиеся обороты. Учитывая, к кому именно они были обращены — на взгляд Планта, их запись стоила бы лет пятнадцать на рудниках, с конфискацией и бичеванием батогами.

— А все равно не позволю, — отрезал Рэрин, когда Литвак затих, втягивая ртом воздух. — А то я вас не знаю, трутней криворуких. Все вы можете, ленитесь только, а так груз ценный разобьете и скажете, мол, так и было.

— Да что у вас там за дрянь понагружена? — не выдержал Литвак. — Хрустальные фужеры или что?

— Не твоего ума дела... — степенно начал Рэрин, но тут из-за его плеча высунулся сородич пониже ростом и седой как лунь. Плант ринулся вперед, посол и капитан тоже, каждый со своей стороны, но старенький гном, сияя добродушной улыбкой, уже излагал всем желающим государственную тайну категории "бета":

— А там у нас батисфера, сиречь шар металлический для подводных наблюдений, снабженный оконцами хрустальными и хватальцами самодвижущимися. На одной телеге половинка и на второй половинка — ясненько?

— Угу, — сказал Литвак. Судя по выражению на его квадратном лице, он наконец-то осознал, что выражение "от многих знаний многие печали" в чем-то верно. Зеваки вокруг рассосались — как их и не было.

— Дядюшка, ну зачем же вы так? — с упреком сказал зардевшийся Рэрин.

— А что такое?

— Так люди же кругом! Зачем им знать, что вы... — приобнявши дядюшку за плечи, гном перешел на родной язык. На слух Планта, если угорский звучал как лязганье металла, то гномий — как удары камнем по камню. Особист громко кашлянул, привлекая внимание. Литвак побледнел. Ор-Хофф демонстративно отвернулся, разглядывая поля.

— А вот и Максимка Плантов явился, — с сарказмом изрек посол. — Может, хоть вы мне объясните, как это все называется и когда кончится, а, господин интендант?

— Никак не могу знать, мессир, — скромно отвечал Плант. Посол усмехнулся, шмыгнул увесистым носом. Пальцы его, унизанные перстнями, споро, будто блох ловил, перебирали бороду.

— У нас так говаривают — две беды в стране, остолопы да тракты. И если одну легко кайлами да лопатами поправить, то что будешь с трактами делать?

— Я бы предложил одной бедой лечить другую, мессир, — сказал особист. — В частности, мессир ор-Хофф мог бы послать гонца с требованием засыпать особо пагубные колдобины. Если, конечно, он уполномочен на это его высочеством.

— Да ну? — вскинулся посол. Обернулся к вояке, по-прежнему глядящему вдаль. Слишком много воды на полях, подумал Плант машинально, озимые сгниют. А если заморозки грянут — замерзнут к духовым псам. Сам он в земледелии не разбирался, услышал вчера на постоялом дворе. Надо будет уведомить, что народ волнуется.

— Дик! — рявкнул ор-Хофф. — Быстро ко мне!

— Вот как все славно, — добродушно улыбнулся Плант Литваку. — А вы нервничали. — И добавил, одними губами, поскольку рев ор-Хоффа полностью заглушал лишние звуки. — Зайдите ко мне вечерком, подпишете кое-что.

Тот взъерошил серый с проседью чуб, вздохнул тоскливо:

— Чтоб я сдох... То есть так точно, мэтр старший интендант! А с телегой-то что делать? Мои ребята...

— Разгружать нельзя, займет слишком много времени, — поспешил перебить его Плант.

— Так в жисть ведь не вытянем!

— Если родину любите — вытянете. Ну а коли нет... на нет и суда нет, как говорится.

Литвак громко сглотнул, потупился, но все еще не сдавался.

— Мэтр старший интендант, ну что вы, правда... а ну дык первую вытащим, а вторую как же? А третью?

Видимо, егерь собирался перечислить все телеги в караване, до одинадцатой включительно, — и тут число пяти не кратное, будто нарочно, — но речь его прервал свист хлыста и короткий удар. Егерь охнул, схватился за предплечье.

— Больно? — прорычал ор-Хофф, весь красный. — Будешь знать, мразь, дармоед... пошел работать!

— Так точно, мессир капитан, — сказал Литвак, опустив лицо, — но Плант успел заметить злобу, промелькнувшую в его глазах. Плохо, подумал он, надо с ним внимательней, — но хоть капитан начал делать то, что от него требуется. Капитан-то у нас как тот еж — не пнешь, не полетит. Тьфу ты, всего третий день с угорцами, а в голове сплошные пословицы и поговорки... Но хотя бы посол остался доволен.

— Лентяи... — процедил ор-Хофф, дернув себя за ус. — Мэтр интендант, я почему вашу работу за вас делаю?

— Это же вы у нас экспедицией командуете, мессир капитан, нет? — удивился Плант. — Моя задача — за припасами следить, финансами заведовать... а вот приказы — на вас. Прошу прощения.

— ... мать, взялись! — заорал Литвак от передней телеги. Работники, облепив телегу как муравьи, дружно закряхтели. Светозар Радогорский, брезгливо подняв края шубы, побрел к обочине.

— Тогда приказываю, — рявкнул ор-Хофф, — пойти и уговорить мага, как его там, чтобы помог перевезти прочие телеги!

Максимиллиан Плант не зря был одним из лучших агентов второго, особого отдела. Он хорошо знал, что существует время вступать в битву и время уклоняться от битвы. Склонив голову, он проглотил все, что мог бы сказать об этом приказе.

— Так точно, мессир капитан.

Ор-Хофф ухмылялся ему вслед — это он мог бы сказать и не глядя.

* * *

По обочине добравшись к концу процессии, Максимилиан Плант остановился, разглядывая баркас — обычный рыбацкий баркас безо всяких колес или волокуш, торчащий посреди бескрайних полей. От этого зрелища — бесстыдного в своей абсурдности — как всегда заныли виски. Плант не терпел абсурда.

Маги сидели на носу — мэтр Никон с двумя учениками, а с ними и угорец. (Мэтр Ярослав Игнатов, вспомнил Плант, рудознатец.) Разумеется, все они пили.

Вздохнув, особист посмотрел вдаль — туда, где на невысоком холме чернела голыми ветвями роща. Насторожился, заметив движущиеся вдалеке фигуры. Трое конных. Ехали они не спеша, шагом. Потом остановились, разглядывая открывшееся зрелище. Плант тоже пригляделся. И тяжело вздохнул.

План два-бета уровня секретности "альфа" все-таки настиг его, не помог взнос храму Отрина Миродержца. И если появление мэтра Ханубиса с высокой долей вероятности просчитывалось заранее и было только на руку, то мэтресса Винсент никак не вписывалась в то, что Плант мог бы назвать успешным началом задания.

Вспомнив, что давал зарок не употреблять бранных слов, Плант вздохнул еще раз и поплелся к баркасу. Взобравшись на борт по веревочной лесенке, особист чинно, по всей форме, поздоровался. Маги, рассевшиеся на каких-то ящиках, начисто его проигнорировали, поднимая новый тост.

— Я предлагаю выпить за славные деяния прошлых дней! — провозгласил раскрасневшийся мэтр Никон. Ученики поддержали его невнятными возгласами, угорец кивнул. Рюмки дружно поднялись к небу. — Эхх, крепка зараза! — маг глотнул из фляжки, в которой Плант признал свою, и сплюнул за борт. — А вот скажи, Ярик, ее правда только гномы готовить могут?

— В чем-то правда, в чем-то неправда, — степенно отозвался угорец, поглаживая русую, с рыжиной бороду. Выглядел он сдержанно и солидно, никакого сравнения с магом-строителем, — у того шуба застегнута криво, волосы дыбом, рожа пунцовая... — Ты же меня вчера "гномьей" угощал?

— Угощал.

— Если мы ее пили, значит, она была. Но я могу поручиться, что она не только к гномам отношения не имела, но и в Угорье не бывала отроду. А сделана, скорее всего, у вас же.

— Это ты к чему? — подался вперед мэтр Никон.

— А к тому, что настоящую "гномью" из подземных грибов гонят, а их, кроме как у гномов, нигде не достать. А ваша... мухоморовка. А имя — то же, — угорец пожал широкими плечами.

Геронтские маги дружно вздохнули, и даже Плант ощутил нечто вроде обиды за родину, хотя "гномью" пил один-единственный раз в жизни, на гуляниях по поводу коронации покойного Эрика — и сильно жалел о том наутро. Ко всему прочему, Плант практически не сомневался, что угорец — шпион, слишком уж глаза у него трезвые. Знать бы еще, какие "славные деяния" они обсуждали? Часом, не историю ли происхождения славного доспеха истинного серебра, принадлежавшего его покойному величеству?

— Грибы, значит... — протянул мэтр Никон. — Слушай, Ярик, давай я про гномов спрошу. Они какие из себя?

— Гномы? Разные, но хорошие ребята по большинству, — отвечал мэтр Ярослав. С долей растерянности покосился на стоящего у борта Планта, перевел взгляд на собутыльника. — Твердые, как гранит. В решениях крепки — и к добру, и к худу. Честью дорожат. Водку не разбавляют. Да что тебе рассказывать? На привале можно наших пригласить, они только рады будут.

— Дельная мысль, Ярик! — горячо поддержал его Никон. — Так и поступим! И "гномью" заодно попробуем неразбавленную... на грибах подземных. Башковитый ты мужик, уважаю!

Плант всерьез обеспокоился дальнейшей судьбой баркаса. Время едва за полдень, а почтенный мэтр уже готов сливаться в экстазе единения с придорожными столбами и пить все, что горит. Взглянув на запад, Плант решительно шагнул вперед. Надо покончить с этим делом, пока троица "бета-два" не успела проехать мимо. Мэтр Никон вздрогнул и уставился на особиста мутным взором, словно на невиданное чудо.

— Мэтр интендант, а вы здесь? А мы тут как раз за знакомство подняли по маленькой... Налить вам?

— Благодарю вас, не пью, — сухо ответил Плант. Вблизи от них еще и разило перегаром, будто они искупались в своей сивухе. Мерзость. — Я к вам по делу, мэтр Никон.

— По делу? — маг-строитель обернулся, посмотрел на стоящую процессию, с недоверием поглядел на особиста. — Мы же еще стоим, какое у меня дело?

— Вот именно, стоим. Телега застряла.

— Да ну? — Никон засмеялся булькающим смехом, и Плант привычно подумал, что не любит магов. — Это не... неожиданно. Это ожидаемо. Это даже пред-сказуемо и о-чевид-но.

— Вы должны нам помочь вытащить телеги.

— Должен? — повторил строитель. Потер лоб и сказал тем тоном, которым делятся гениальными открытиями: — Нет, не должен. Я должен транс-портити-вать плавсредство. А больше ничего не должен.

— С одной стороны, это, несомненно, так, — сказал нисколько не обескураженный Плант, присев рядом с ним на корточки. Дощатый пол был весь покрыт бурыми грязевыми разводами. — А вот с другой... Вот скажите, мэтр Никон, вы же хороший человек, да? И родину любите?

— Хороший, — согласился маг. — И родину люблю. Поэтому транспортирую плавсредство.

— Это так, но без вас вытащить телегу будет очень трудно. Рабочие надрываются, дело стоит...

— Это плохо, — сказал Никон. — Когда дело стоит, это плохо. Указывает на ошибку пла-ни-ро-ваванья... я бы за это выпил, а вы?

— Вам нельзя пить, вы тоже на работе, — сказал Плант со всей убедительностью. — У вас есть дела.

— Так все равно стоим... Ярик, будешь? — качнул он фляжкой. Плант взглянул на учеников мэтра строителя — один спал, второй сидел с открытыми глазами и распахнутым ртом, пялясь в пространство. Надежные, солидные люди, вспомнил он слова его высочества. Горящие желанием исполнить свой долг.

— Не надо, Никон, — донесся голос поддержки с неожиданной стороны. — Начальство же. — Угорец поднялся и отошел к борту. Плант знал, что тот слегка прихрамывает — своими глазами досель не видел, но читал досье.

— Это — начальство?! — с обидой вопросил Никон. — Это пшик, а не начальство... ты, небось, и не знаешь, а я ведь для короля покойного строил... такое строил...

Что именно он строил для покойного короля — Плант знал. Уровень доступа "гамма", разглашение лицу, не являющемуся подданным короны, считается изменой. Плант не любил магов — в большинстве своем они плохо умели держать язык за зубами и весьма неадекватно реагировали на предупреждения. Ну, если так не прошло, попробуем...

— Вы правы, я вам не начальство, — громко и обиженно сказал Плант. — И вы мне ничего не должны, ваша правда. И людям ничего не должны. Только с его высочеством сами разговаривать будете — ведь вся его задумка от вас зависит. Я-то что, человек маленький, под суд пойду за ошибки планирования — хоть и не моя в том вина. А у вас один свидетель, мэтр Никон, ваша совесть. И даже его высочество вам ничего не скажет — баркас так баркас, куда уж больше. А только король покойный — клянусь вам, на вас смотрит сейчас.

Маг выпучил на него глаза, скривил лицо в странной гримасе. Вскинулся было, уселся опять. Плант тепеливо ждал.

— Бертрам, Тобис, — сказал Никон наконец, и в голосе его не было и следа былой бравады. — Пошли бы вы, помогли с телегами.

На особиста он не смотрел, да тот и сам не пытался поймать его взгляда. Планту было достаточно факта выполнения работы, самоутверждаться таким образом он считал дурным тоном.

Пока ученики мага проснулись, поняли, чего от них хотят, и побрели выполнять, троица "два-бета" подъехала почти вплотную, и Плант счел за лучшее спуститься обратно на дорогу.

С баркаса раздавались жуткие завывания, в которых Плант с некоторым удивлением узнал похабную песню про девку, повстречавшую тролля. Стараясь не слушать, особист рассматривал приближающихся всадников. Выглядели те респектабельно — надо признать, куда лучше, нежели экспедиция его высочества. Одежда местами забрызгана грязью, но все же видна добротность покроя; лошадки хоть и плетутся шагом, но холеные, породистые — такие "петуха" по три каждая стоят. Отметим также здоровый "бастард" у мэтрессы Винсент и шпагу у паренька, мэтр же Ханубис путешествует без оружия, — по крайней мере, видимого взгляду. И вещей у них с собой совсем немного — только сумы при седлах... Сразу видно, что не простые странники.

Трое остановились, беззастенчиво разглядывая экспедицию и переговариваясь. К их замечаниям Плант прислушиваться не стал — незачем глупостями голову забивать. Вместо этого он еще раз пролистнул в памяти досье на каждого из них. Потом шагнул вперед, широко улыбнувшись.

— Добрый день, отличная погода сегодня, не правда ли? Честь имею представиться, — добавил он, — Максимилиан Плант, финансовый отдел.

Маги обменялись быстрым взглядом. Мэтресса Винсент вздернула брови, мэтр Ханубис оскалился в улыбке. Юноша поглядел на Планта с таким же детским недоумением, с каким только что рассматривал баркас. Так это и есть тот самый барон ор-Мехтер, которого должно защищать почти любой ценой? Тю.

— Второй финансовый, я правильно понимаю? — светским тоном поинтересовался некромант. Увиливать от ответа особист не видел смысла:

— Совершенно верно, достопочтенный мэтр, — кивнул он. Притворяться незнающим также было глупо — наверняка некромант понимает, что обладает достаточно приметной внешностью. Как и мэтресса Винсент, впрочем. — Прошу прощения, мы тут немножко дорогу перегородили. Телега застряла.

— А что тут у вас, мэтр Плант? — продолжал расспросы Ханубис, — цирк?

— Второй финансовый отдел, Марвин, — довольно громко произнесла мэтресса Винсент, обернувшись к юному ор-Мехтеру, — это королевские шпионы и стукачи.

Плант чуть поморщился — как от вопроса, столь созвучного его недавним мыслям, так и от бестактности магички. В конторе ходили слухи, что она малость тронулась после Арсолира, да и приказ его высочества это косвенно подтверждал, — но должны же быть хоть какие-то приличия? Не все общеизвестное стоит произносить вслух, ой, не все, и ей бы стоило это знать...

— Совершенно верно, — поджав губы, сказал Плант Ханубису. — Цирк. Передвижной цирк его высочества.

— Думаю, по полю объедем, — задумчиво произнесла Винсент. — Не смеем вас задерживать, мэтр Плант...

— Никакого беспокойства, — поспешил отозваться особист, глядя на Ханубиса. — Надеюсь, мы еще увидимся.

Тот кивнул.

— Ханубис, Дея, голубушка! — заорал с баркаса мэтр Никон, оборвав пение столь резко, что Плант вздрогнул. — Какими судьбами?

Свесившись за борт, он продолжил нести что-то бессвязное. Лошади, по-видимому, напуганные, задвигали головами, но с места не двинулась ни одна, и Плант мысленно поднял им цену до пяти "петухов" за каждую.

По каравану пронеслось оживление — кажется, с помощью никоновых подмастерьев затор удалось преодолеть.

— Познакомьтесь, это Ярик! — орал мэтр Никон, сам себя оглушая. — Ярик, говорю! Ярослав из Угорья!

Маги заулыбались и замахали. Скучающие гвардейцы подошли ближе, прислушиваясь и обмениваясь уничижительными замечаниями по поводу каждого из членов тр... участников диалога. Поклявшись себе по возвращении потребовать прибавки к жалованию, Плант отправился в поля отлавливать свою гнедую, явно вознамерившуюся в компании товарок полностью разорить местных крестьян. Проклятая скотина долго притворялась слепой и глухой, ловко от него отворачиваясь и небрежно взбрыкивая здоровенными копытами, и когда Плант умудрился схватить ее за уздечку и вывести к обочине, трое всадников уже обогнули экспедицию и отправились дальше.

— По конь-ам! — несся меж полей рев ор-Хоффа. — Выхо-дим!

Плант мысленно вознес короткую молитву Отрину, забрался на лошадь и поскакал к голове каравана.

Как он удержался в седле, когда раздался грохот, он не понял и сам, — но удержался. Зараза-гнедая бросилась наутек, но, чередуя дипломатию с грубой силой, Планту удалось заставить ее развернуться.

Все были живы и невредимы, разве что орали как полоумные — кто от страха, кто от веселья. На этот раз обошлось — всего лишь перевернулась телега, засыпав лужу овсом из прорвавшихся мешков. Чередуя благодарственную молитву с площадной бранью, Плант поехал обратно. Назревал очередной скандал, и долг требовал волей-неволей на нем присутствовать.

* * *

Вечером того же дня Ханубис сидел в зале гостиницы "Пять куропаток" и разглядывал коллекцию рогов, висящую над очагом. Его спутники уже отправились спать, и это было только к лучшему. Марвин весь день клевал носом и выглядел так, будто стоит на краю могилы, но за него Ханубис не склонен был волноваться — пареньку всего лишь надо поесть и поспать, и все будет в порядке, — по крайней мере, до тех пор, пока он не полезет в очередной раз доказывать свою взрослость. Вот Деянира тревожила его больше.

Ханубис вытянул ноги, отпил глоток того, что здесь называли вином.

Довольно большой зал был полупуст: пара группок ужинающих путешественников — зажиточных егерей по виду, да компания картежников, с которой коротал время и хозяин. Периодически из кухни появлялась хозяйка и начинала его пилить свистящим шепотом, потом отвлекалась на постояльцев, и опять воцарялся мир.

К нему не лезли — мало кто рискнет нарушить уединение мага, не имея на то веской причины. Ханубис налил себе еще вина и уставился в огонь. Итак, Деянира. Он знал, что происходит с ней — вполне возможно, отчетливей и вернее, чем знала она сама. Песок, осыпающийся в часах, обратный отсчет, одна за другой рвущиеся нити. Холод, свобода и ожидание. Уже ничего не болит и не о чем скорбеть, можно петь и смеяться, ибо час близок.

В классической литературе это называли просто — "танец со смертью" — и воспринимали как miraculum naturalis. Естественное чудо.

Неужели ты бестактен настолько, чтобы встать между ними, лишить ее права на красивую и осмысленную смерть — ту, что придет вовремя? Это редко кому удается — умереть без страха и сожаления, так неужели ты?.. Что тебя тревожит, Пес, неужели то, что ты останешься без компаньона для завтраков? С точки зрения вечности эта потеря значит совсем немного, впору пожать плечами и отступить в сторону

Впрочем... Ленерро ар-Диелне наверняка заметит, что она ищет не победы, но смерти, — и кто знает, как он воспользуется этим? Ты бы воспользовался, а он не глупее тебя. Тебе нужен надежный союзник, а не приманка. Приманок и так достаточно.

Значит, с этим решили. Впрочем, не стоит торопиться, сначала лучше выяснить, что к чему. После Арсолира Дея была еще вполне живой, перелом наступил незадолго до выезда... аудиенция у принца? Нет, конечно, глупо было посылать его высочество подальше, но само по себе это еще не причина заказывать гроб. Не для нее. Тогда что — проблемы с Гильдией? Бреслав что-то ляпнул? Она не скажет; именно это — нет, хотя с легкостью может в деталях поведать, о том, например, как потеряла невинность, или даже о том, в какие компании Гильдия вкладывает капитал...

.

Задумавшись, Ханубис почти перестал следить за перемещением людей в зале, поэтому поднял голову, лишь услышав тихий вопрос:

— Можно присесть?

Он окинул взглядом фигуру в мокром плаще — легкая сутулость книжника, размеренные движения, вытянутое на манер крысиной мордочки лицо под капюшоном.

— Садитесь, мэтр Плант, — кивнул Ханубис. — Как поживает ваш цирк?

Особист устало махнул рукой. Сняв плащ, он аккуратно повесил его на спинку стула и сел спиной к огню, так, чтобы лицо его оставалось в тени. Хорошо, подумал Ханубис, — немногое привлекает досужее внимание так, как зловещие фигуры, не снимающие капюшона в жилом помещении.

— Простите, что прерываю ваш досуг, достопочтенный мэтр, — сказал Плант. Голос у него был таким же, как и внешность — стертым и невыразительным для невнимательного уха. И аура странная... Иммунитет к магии? Ах, вот оно что.

— Я ждал вас, — улыбнулся некромант. — Вижу, погода испортилась. Хотите вина?

— Благодарю, я предпочел бы сидр. Да, на улице жуткий ливень.

Хозяин вылез из-за стола картежников и направился к ним.

В ожидании заказанного сидра и печеных яблок, после некоторых колебаний заказанных Плантом, они обсудили погоду, скверное состояние дороги и прогнозы на урожай. Особист нервничал, но это проявлялось в немногом — пожалуй, лишь в едва уловимом подергивании пальцев, словно он хотел побарабанить по столу, но всякий раз останавливал импульс при его появлении.

Ханубис догадывался, о чем пойдет разговор, но ему хотелось поближе познакомиться с собеседником. Посмотрим, как он перейдет к делу.

— У вас хорошая лошадь, — сказал Плант. — Как вы ее зовете?

— Пока что — никак, — признался Ханубис. — Я с трудом придумываю имена питомцам.

— Понимаю, — на лице, полускрытом тенью, появилась улыбка. — Мою зовут Неженка, но у меня язык не поворачивается так ее называть. Я бы скорее назвал ее Заразой, но начальство едва ли это поймет.

— Любите лошадей?

— Не особенно. Здоровенные, непредсказуемые твари. Признаться, я их опасаюсь.

— Вот как? — усмехнулся Ханубис. — Вы, вероятно, очень смелый человек, мэтр Плант, если так спокойно признаетесь в своих страхах.

— Смелый? Нет, едва ли. Я, скорее, параноик, — особист пожал плечами. — И многого боюсь. Будущего, неудач, ненужных потерь. А вы чего-нибудь боитесь, мэтр Ханубис?

— Лошадей — нет.

— Прошу прощения. Глупо с моей стороны задавать этот вопрос мастеру некромантии, тем более, если принять во внимание цель вашего путешествия.

— Я не припоминаю, чтобы упоминал ее.

— Эта дорога ведет на Арсо, — спокойно сказал Плант. — И мы оба знаем, что там теперь находится.

— Знаем ли? Я бы не взялся утверждать, что знаю.

Плант на долю секунды замешкался, но парировал так же хладнокровно:

— И моих скудных познаний достаточно, чтобы понимать — мои опасения более чем обоснованы.

— Но, тем не менее, и вы едете по дороге, ведущей на Арсо.

— Я — слуга престола, и выполняю приказы, — ответил Плант. Он замолчал, разминая яблоко вилкой. Потом положил вилку на стол, так и не притронувшись к еде, и заговорил снова:

— Его высочество вынужден идти на риск. Его положение на данный момент не так стабильно, как может показаться на первый взгляд. Не стану вдаваться в детали, уверен, многое вы и так знаете. Поэтому первоочередная его задача — еще до коронации — вызволение души покойного короля из рук эльфийской нежити. И, что уж таить, возвращение королевского доспеха.

Вот как, подумал Ханубис, а этот человечек совсем не прост и не скрывает этого. Играет в искренность? По крайней мере, это лучше тех игр, в которые играет Ринальдини.

— Я не заметил в вашей труппе некромантов, мэтр Плант. Плохо смотрел?

— Вы правы, их там нет. Его высочество просил о помощи орден пресветлого Вениуса, но, как вы видели, венитов среди нас нет также.

— В таком случае, — сказал Ханубис, зевнув, — ваши опасения за будущее действительно обоснованны. Более чем обоснованны.

— Именно поэтому я здесь, достопочтенный мэтр. Я хочу попросить вас о сотрудничестве. Не от своего лица, конечно.

Ханубис позволил себе улыбнуться. Этой реплики он и ожидал.

— Могу я взглянуть на ваши полномочия? — спросил он. Плант быстро — чуть быстрее, чем действовал бы на его месте сам Ханубис — достал из нагрудного кармана конверт.

Просмотрев бумаги, некромант вернул их и налил себе еще вина.

— Жаль, что его высочество не обратился ко мне раньше, — промолвил он. — У меня было бы больше времени на размышления, а у него — больше определенности.

— Вы правы, — кивнул Плант. — Он должен был обратиться к вам лично, но... я подозреваю, что он просто не посмел это сделать.

— Вот как?

— Я верю, что он будет хорошим королем, — сказал Плант, и в невыразительном его голосе прозвучал фанатизм человека, принуждающего себя к вере. — Королем, достойным своих предков. Но пока что он молод и неопытен, и потому допускает ошибки.

— ...которые могут дорого обойтись всем нам.

— Я не имею права судить его высочество, — покачал головой Плант. — Я лишь слуга престола. Все мы люди, и всем нам свойственно ошибаться, — но я надеюсь, что у его высочества есть достаточно людей, преданных ему и готовых помочь. Готовых закрыть глаза на его недосчеты или бестактность, поскольку все мы в одной лодке. Я надеюсь, что уязвленное самолюбие или личные счеты не смогут ее потопить.

Он замолчал, отпил из своей кружки. Картежники загремели стульями, вставая. Плант бросил на них короткий взгляд и вновь уставился на собеседника. Одно имя еще не было произнесено, подумал Ханубис.

— Его высочество был очень расстроен недоразумением с мэтрессой Винсент, — сказал Плант. — Возможно, именно поэтому он не решился дать аудиенцию вам.

— Не вижу связи.

— Молодым людям свойственно бросаться из крайности в крайность, — пожал плечами особист, и Ханубису показалось, что первоначально тот собирался сказать что-то другое. — Но мы удалились от темы нашего разговора, а час уже поздний.

— Хорошо, вернемся к обсуждению, — согласился Ханубис. В общем-то, у него не было особенных причин отказываться: шестнадцать душ ничем не хуже пятнадцати — если уж ты ввязался в авантюру. Да и цирк его высочества может успешно сыграть роль дестабилизирующего фактора. — Допустим, я действительно еду именно туда. Чего ради мне соглашаться на ваше предложение? Я не самоубийца, а ваша миссия не просто опасна, она самоубийственна, это я могу сказать вам как специалист.

Плант поморщился, снова поворошил кашицу на тарелке. Когда он заговорил, голос его звучал ровно — может быть, чуть тише, чем раньше.

— Чего ради? Прошу прощения, достопочтенный мэтр, но мне кажется, что вы слишком прагматичны, чтобы я мог убедить вас разговорами о высоком долге. Но покойный Эрик был хорошим правителем и хорошим человеком, и наша страна будет проклята, если мы оставим его в участи худшей, чем смерть. Если мы хотя бы не попытаемся... Вполне возможно, что наша экспедиция обречена на гибель, — но вы известны как человек, частенько делающий невозможное, — так, может быть, хоть вам удастся. А чем можно расплатиться за такое — я не знаю. Я не верю, что спасение души можно оценить в золоте. Но я верю, что его высочество не сможет забыть о такой услуге — и будет благодарным и щедрым.

— Иными словами, вы не даете вообще никаких гарантий?

— Лишь моя клятва. Вы видели письмо — здесь и сейчас мое слово равно слову его высочества.

— Не выйдет ли так, что его высочество предпочтет забыть об этом?

— Если его высочество хочет править, — сказал Плант, — ему придется понять, чего стоит королевское слово.

Ханубис мысленно зааплодировал ему. Ну что же, отлично.

— Я тоже не могу дать никаких гарантий, — сказал он. — Но было бы жестоким задерживать вас дольше, мэтр Плант, вам же еще предстоит возвращаться обратно в лагерь? Так вот. Я сделаю все, что могу, чтобы вызволить душу его величества из посмертной ловушки. Безопасность вашей экспедиции меня не касается. Извлечение доспеха — тем более. Признаться, я ума не приложу, каким образом вы собираетесь его искать и вытаскивать. Пока же мы поедем своим ходом, но не станем обгонять вас чрезмерно. Эти условия вас устраивают?

— Полностью, мэтр Ханубис, — наклонил голову Плант.

Последние гости покинули зал, и служанка стала вытирать столы. Плант поднялся и надел подсохший плащ.

— Я забыл сказать еще кое-что, — сказал он вдруг, уже после церемонного прощания, склонившись к некроманту. — Насчет мэтрессы Винсент. Я был бы рад, если бы она тоже согласилась сотрудничать с нами. В отличие от его высочества, я уверен, что человек, замышляющий зло, не станет говорить об этом напрямую своей жертве. Помогая нам, она могла бы доказать свою лояльность.

— Почему бы вам не сказать это ей самой? — поинтересовался Ханубис. Особист смерил его долгим невыразительным взглядом, поклонился еще раз и вышел.

Королевское слово — это прекрасно, думал Ханубис уже в комнате. Избавиться от Ринальдини и занять его место? Потребовать баронство? Сохранить себе жизнь, когда начнутся преследования магов? Равно смешные перспективы.

И — да, надо будет намекнуть Дее, чтобы не поворачивалась спиной к цирку его высочества вообще и к мэтру Планту в частности. Если только этот намек не возымеет противоположного эффекта.

* * *

Последняя моя реплика явно была лишней, думал Плант, выходя за порог трактира. Она не принесет пользы при любом развитии событий, а если мэтр Ханубис действительно любовник мэтрессы Винсент — он может счесть мои слова угрозой, что совсем плохо. Хотя едва ли они любовники, что бы ни говорили в отделе: не сходится ни по обычным их расписаниям, ни по статьям расходов мэтра — да и не стали бы они прятаться, маги редко придают значение приличиям.

Ливень все продолжался, колотил по навесу над двором, и Плант, тоскливо вздохнув, побрел в конюшню. Конюх спал, спрятавшись в ворох попон, и особист не стал будить его — лишь позаимствовал горящий огарок свечи. Гнедая зараза встретила его приветственным ржанием и традиционной попыткой вцепиться в руку.

Взгромоздив на спину лошади седло, Плант вдруг заметил, что весь дрожит — так, что зуб на зуб не попадает. Не так от холода, как от усталости: для разговоров с магами нужна предельная собранность — но это не редкость — а с ней и предельная искренность, если не в смысле "говорю всю правду", то хотя бы "верю в свои слова".

Не каждый может читать мысли, — тем более, если они защищены иммунитетом, — но большинство профессиональных магов умеют считывать эмоциональный фон в той или иной мере. В случае же с мэтром Ханубисом можно ожидать чего угодно, достаточно вспомнить, что первые записи в его досье сделаны еще при Эрике Строителе, задолго до возникновения второго отдела как отдельной административной единицы, а читается оно как исторический роман, не меньше.

Переговоры прошли нормально, думал Плант. Хорошо, что он с самого начала решил согласиться. Хорошо, что я не показал своего страха перед ним. Хорошо, что беседовал именно я — иным бы пришло в голову его припугнуть, и эта ошибка стала бы фатальной. Последняя реплика была лишней, и на грани измены к тому же, но хотя бы шанс...

Лошадь заржала с явным ехидством, и Плант вздрогнул, заморгал, отгоняя дремоту. Еще раз проверив ремни седла, он взял лошадь под уздцы и вывел во двор.

Дождь шел сплошной стеной, а за ним видна была лишь непроглядная темень. Плант скорчился в седле, пытаясь прикрыть лицо от косых ледяных струй, направил лошадь туда, где, исходя из житейской логики, могла пролегать дорога. Гнедая прошла пару шагов и остановилась, косясь на хозяина с видом, как показалось Планту, наглым и ленивым.

— В тепло хочешь? — рявкнул особист ей в ухо. — К нашим довезешь — согреешься!

Кажется, она поняла. Во всяком случае, фыркнула и помчалась рысью. Трясясь в седле, Плант мог лишь надеяться, что она действительно возвращается к месту ночевки экспедиции, а не ищет, например, приключений в окрестных полях. У седла болтался фонарь, но особист не видел смысла в том, чтобы разжигать его. Во-первых, едва ли он осветит расстояние большее, нежели пару шагов окрест. Во-вторых, свет может привлечь ненужное внимание. Плант не то чтобы боялся нападения, но не забывал и о разумной осторожности, а посему полностью отдался на волю водной стихии, гнедой заразы да Отрина-Защитника.

Гнедая скакала вперед, цоканье копыт о камни периодически сменялось хлюпаньем, и через какое-то время Плант уверился, что едет по дороге. Расстояние между постоялым двором, где расположились маги, и стоянкой экспедиции (деревня Мидол, руководящим лицам зарезервированы номера в гостинице "Сладчайшая доля") было не более четырех с половиной дарлиенских лиг, и Плант, насквозь промокший, уже предвкушал, как заберется в постель и проведет там никак не менее пяти часов. К сожалению, реальность оказалась далека от его чаяний.

Свист арбалетного болта слился со свистом ветра. Лошадь взвилась на дыбы, закричала, и Плант не удержался в седле, позорнейшим образом свалившись в грязь. Долю секунды заняло у него понять, что виной всему не капризы гнедой, а потом времени размышлять уже не осталось — кто-то выскочил на дорогу, и Плант понял, что это отнюдь не добровольцы из общества взаимовыручки. Особист застонал, помотав головой, неловко приподнялся на колено, незаметно, под плащом, потянул кинжал из ножен. Убийц было двое, один приближался спереди, другой со спины, и Плант знал, что с обоими не справится. Время — тот, что спереди замахнулся короткой дубинкой, и Плант бросился на него с земли, ударил снизу вверх, так, чтобы пришлось под кольчугу. Два удара просвистели мимо, потом передний взвыл, согнувшись, и Плант не стал медлить, подскочил и помчался к обочине. Спрятаться хоть где, пусть ищут... до утра дожить, а там посмотрят, голубчики... Зараза сбежала, авось до лагеря доскачет...

Второй преследователь оказался быстрее. Удар дубинки, обтянутой кожей обрушился на голову Планта, и особист понял, что проиграл. В следующий миг забытье избавило его от терзаний по этому поводу

.

* * *

Дождь все шел и шел, а Адар Йо Сефиус все качался и качался в седле, Он был мокр, голоден и несчастен, и даже тот факт, что он обнимал за талию красивую девушку, нисколько не умерял его страданий. Более того, с каждым часом пути менестрель все более убеждался в том, что вампиры — не слишком подходящие спутники для совместного путешествия.

Дело было даже не в бытовых тяготах. Приятному человеку можно простить многое, будь то неудобный режим дня, сомнительный рацион питания или же недоразумения с властями. И не в ксенофобии — менестрелю случалось уживаться с представителями самых различных рас и социальных слоев, причем обычно без серьезного ущерба для здоровья.

Беда заключалась в самой Флоре. Во-первых, будучи совершенно чокнутой, она оставалась скучной и зашуганной дурехой, хоть и старалась скрыть это за бестолковым флером вампирьей надменности. Во-вторых, опять же, будучи совершенно чокнутой, из всех возможных дорог Флора избрала наименее ей подходящую, а Йо отчетливо помнил, что обещал о ней, то есть о Флоре, позаботиться. К тому же, он и сам ехал в том же направлении.

— Ни зги не видно в небесах, — прошептал менестрель. В рот ему постоянно залезали мокрые светлые волосы, пахнущие розами, но никаких романтических позывов он в себе не ощущал, скорее прямо противоположные.

— Я все вижу, — отозвалась Флора.

— А мы с пути не сбились? Вдруг они куда-нибудь свернули? И вообще, пора бы нам лагерем вставать, а то пока я тебе норку вырою, глядишь, уже и солнышко встанет...

— Они впереди, — таким тоном говорят, что трава зеленая. — Я их чувствую. Мы успеем их нагнать до рассвета.

— Но зачем, во имя Бездны? Зачем нам их вообще догонять?!

— Я люблю его, — ответила Флора все тем же тоном. Если бы не ледяные струи, стекающие с лица под воротник, Йо мог бы поклясться, что он спит и видит один из тех невыносимо дурацких снов, что обычно заканчиваются новой балладой.

— Ты его и видела-то один раз в жизни, — вяло возразил он, чтобы не молчать.

— И что? Одного взгляда бывает достаточно.

— Ну да, романтика... — в обычном своем состоянии, то есть будучи относительно сытым и достаточно пьяным, Йо истово верил в любовь с первого взгляда, тем более, что сам попадал в ее сети раз двадцать. В общем-то, до этого момента он вообще не знал, что вере в любовь могут быть какие-либо помехи, но сочетание тяжелого недосыпа, похмелья и морального долга перед малолетней вампирочкой что-то сдвинуло в его картине мира. — И что ты в нем нашла, хотел бы я знать?

— Ну... он такой... такой... — Флора, ничуть не задетая вопросом, счастливо раскинула руки, видимо показывая — какой именно, и замолчала. Но влюбленной идиотке не преграда темный лес, подумал Адар Йо Сефиус. С топором она пробьется хоть до самых до небес. Нет, ее не отговоришь, да и послать подальше нельзя... девушек вообще нельзя посылать, а уж мелких и влюбленных... Храни ее Ручейная Дева, это прекрасное дитя.

— Ну и догонишь ты его, а потом что делать будешь? — спросил Йо, чувствуя себя старым брюзгой. — Приедешь и в ножки бухнешься — на, дескать, пришло твое счастьице?

Флора, насколько позволяло седло, отстранилась от него. Замолчала надолго, и менестрелю стало стыдно. Что же это делается, у девушки любовь, а ты ее пытаешься отговорить от порыва к подвигу, чтобы самому с комфортом доехать? Да еще было бы куда ехать, прямо скажем...

— Нет... — сказала Флора отрешенно. — Я не подойду... не смогу. Но хотя бы буду рядом с ним. Может быть, он сам меня найдет.

— Забей, — менестрель утешающе похлопал ее по лопатке. — Слушай свое сердце, как говорится. Марвин хороший парень, без предрассудков, и девушки у него, кажется, нет.

— Марвин? — переспросила она с удивлением. — При чем тут он?

— А о ком мы говорим? — изумился Йо.

— Не знаю, о ком говоришь ты, — обронила Флора, и вампирский шик в первый раз за сутки пришелся к месту, — а я говорю о мастере некромантии Ханубисе Геронтском.

Следующие пять минут Йо провел исключительно наполненно, пытаясь собрать в единую кучку свои представления о мире. Когда он наконец открыл рот, чтобы изложить их, Флора предостерегающе подняла руку. Приглядевшись, он и сам увидел сквозь пелену дождя тусклые огоньки — фонари между палаток и чадящие кострища на периметре. Чей-то лагерь, и довольно большой.

Вампирша что-то прошептала Соколу, и тот потрусил мимо, невидимый и неслышимый в ночи.

* * *

Дождь стихал. Анеррин выскользнула из-за туч, серебряным лучом озарив глубокие лужи, капли на прошлогодней траве и голых кустах. Лагерь остался позади, и Флора заговорила:

— Поедем напрямик, так мы срежем лигу. Я здесь была раньше.

— Тут и дорогу не разглядишь, а напрямик как же? По полям?

— Тут тропка через поля. Я отлично все вижу, между прочим.

— Ладно, поехали, — менестрель страдальчески махнул рукой. — Видишь — веди. Я, правда, не понимаю, почему Сокол тебя слушается. На его месте я ни в жисть туда бы не пошел — в это мокрое и черное.

— Лошадки меня любят, — судя по голосу, девушка улыбнулась. — Я в детстве вечно на конюшню бегала, вкусненькое носила. И у Руди савраска была, я ее яблоками кормила., знаешь, как смешно? Она нос наморщит, потом — ам! — и нету...

Флора замолчала, будто прервалась на полуслове, и Йо ощутил, что смертельно замерз. Что ответить, он все равно не знал, а потому замурлыкал под нос мелодию. Когда мир становится особенно странным, сложи его в песню, и тогда, может быть, поймешь хоть что-то... Но в голову лезла одна непотребщина.

Тропа вывела их к роще. Капли на кустах играли серебром, будто обладая собственным светом. Когда Сокол шагнул в просеку, вода обрушилась на его бока и плащи седоков.

— Где-то здесь должна быть заброшенная кузня, — сказала вампирша. — Можно в ней остановиться, она уже много лет пустует.

— Ага, хорошо.

— Слушай, Йо... — проговорила она нерешительно, — а зачем тебе на Арсолир?

Менестрель оборвал мурлыканье. Из всех дурацких вопросов...

— А Дух его знает, — отозвался он, подумав. — Я хочу там побывать. И сложить песню. Я ведь видел, что там было, — ну, у мэтра некроманта, — значит, должен свидетельствовать.

— Свидетельствовать?

— Ну да. Понимаешь, я ведь так и не был в Вирне... ну, после того. Теперь, наверно, и пепелища не осталось, все вода залила. И все эти, кто умер на Арсолире... — он говорил медленно, с трудом подбирая слова. — Эльфы говорят — ценность мира в череде свидетельств.

Перевод не удался, и Йо скривился от неказистости формулирови. По правде, он уже давно не говорил на Старшей Речи. Не говорил и не думал, так проще, а теперь будто на мороз из душного дома вышел. Холодно, страшно, и простор, и ветер захлестывает до костей восторгом...

— Все равно не понимаю. Извини.

— Ну... вот я смотрю на дерево и его вижу. И ты смотришь — и видишь его, но по-другому. И солнце с лунами его видят, и пять стихий, и лесные духи, и дриады. И само дерево... оно есть и оно есть-в-мире. И это важно, сечешь? — На ее кивок Йо не обратил внимания. На самом деле ему сейчас было совершенно не важно, сечет ли Флора, куда важнее, что он сам — вот сейчас — понимал. — И то, что дерево о себе знает, и то, что знаю я, и то, что ты, все вместе — это и есть дерево на самом деле. Оно свидетельствует о себе, а мы о нем, и наши... наши восприятия — они как мозаика, как сверкающая роса... Это чудо, понимаешь, сестренка? Каждый из нас — чудо. А весь мир и вся протяженность времени — как огромная охапка этих чудес. И поэтому хранят память и сочиняют песни, и поэтому мир еще существует.

Сокол неторопливо шагал по роще, хрустя сломанными ветками. Флора долго молчала, а потом сказала, дернув плечом, будто замерзла:

— Верно люди говорят, что эльфы все с придурью. То есть... извини. Но что чудесного в том, что столько народу полегло, что мой Руди?.. Что чудесного в том, что я... — голос ее задрожал, того и гляди, опять заплачет.

— Не знаю, — перебил ее менестрель. — Если бы я знал, мне незачем было бы ехать. Но я узнаю.

— А еще, — сказал он минутой позже. — Еще... чудеса — они не обязательно добые или хорошие. Но они все равно — чудеса.

Впереди горел огонек, еще далекий. Флора привстала в седле, приглядываясь, и ее тонкий плащ мазнул менестреля по лицу.

— Там кто-то есть, в кузне. Странно.

— Заглянем? — предложил Йо.

— А зачем нам?

Впрочем, тропа все равно вела именно туда.

* * *

Максимиллиан Плант вполне осознавал, что спасти его может лишь чудо. Перед глазами расплывались зеленые круги, и силуэты похитителей двоились. Все болело. Голова, ребра, копчик. Болела левая лодыжка — потянул при падении. Болели руки, примотанные к потолочной балке. Плант подозревал, что в самом скором времени этот список пополнится.

Похитителей было двое, и они были бы в точности похожи на заурядных грабителей, когда бы не акцент, который мудрено перепутать с каким-то другим. Угорцы.

Помещение, где они находились, было большим и затхлым, разожженный очаг не освещал углов. Пахло пылью и перегнившими листьями, и еще немного железом — впрочем, это мог быть и запах крови. Осмативаясь из-под полуопущенных век, особист разглядел массивную наковальню с традиционной бутылкой "гномьей" на ней, сломанную кровать без матраса, а также кучу ржавых предметов на полу — предметов, незнакомых Планту, но, принимая во внимание обстоятельства, весьма зловещих.

Пока что угорцы не обрашали на пленника внимания. Один, белобрысый детина с носом-картошкой, в одной рубахе лежал на кровати, а второй, темный, поменьше ростом, хлопотал над его раной. Судя по отборной ругани, которой сыпал белый, состояние его было далеко не столь плачевным, как того хотелось бы Планту. В самом деле, обидно, удар в пах запросто мог бы стать смертельным... если бы кое-кто усердней тренировался. Плант был аналитиком, а не боевиком — и этим все сказано. Жаль, что аналитики порой тоже попадают под раздачу. Искренне жаль.

Как бы то ни было... Он вряд ли провел без сознания более часа, они успели приехать сюда, но не успели закончить перевязку. До рассвета часов пять, вряд ли его хватятся в лагере раньше, разве что Зараза все-таки добежит. Несси сообразит, что делать, а ор-Хофф будет вынужден его слушаться — Бездна, не следовало бы проводить рокировку так рано. Этот дом — где-то недалеко от дороги, и жители деревни, как там ее, должны о нем знать. Минимум — еще три часа. Итого восемь.

Плант не был уверен, что выдержит восемь часов. Скорее всего, придется ждать намного дольше. Но выбирать не приходится. Плант вспомнил отходную молитву, повторил ее про себя. Почему-то это успокаивало — жаль только, что молитва была совсем короткой.

Белобрысый взвизгнул, и второй заржал.

— Визжишь как свинья, — заметил он, вставая от кровати.

Плант удивился. Говорил тот по-угорски, но интонации были не угорские, гнусавые, будто у говорящего прищепка на носу. Ахча, вспомнил он, горцы.

— Дурак ты, — сказал белобрысый. — Чурка горская. Знаешь, как больно?..

— Остался б ты без яиц — было б больно, — темный бросил в огонь окровавленную тряпку. — А так — нормально. Шрамы мужчину красят.

Перед очагом он вдел нитку в иглу и плеснул в стакан "гномьей".

— Глотни, сейчас шить буду.

Белобрысый с тяжелым вздохом опрокинул стакан. Хорошо, что им не до меня, думал Плант. Они знают, что им надо торопиться, поэтому деликатничать не станут. Надо просто переждать. Восемь часов. Двенадцать. Сорок восемь или семьдесят два, как придется. Просто надо будет выжить. И ничего не рассказывать, потому что рассказавший я стану им бесполезен, а отпускать меня они не собираются. Он пошевелил кистями, и по рукам к позвоночнику будто потекли огненные реки. Отрин Утешитель, восемь часов. Двенадцать. Только бы выдержать.

— ... обещал про доспех рассказать? — сказал темноволосый, и Плант прервал бесполезные мысли, бегающие по кругу. — Вот и расскажи пока. Или голенище от сапога погрызи.

Наклонившись, он, по-видимому, сделал первый стежок, поскольку белобрысый, начавший уже рассказывать, как именно надо поступить с предложенным сапогом, жалобно взвыл. Замолчав, он задышал, громко, будто уставшая собака, потом сказал хрипло:

— Доспех гномы выковали для Недоли-богатыря, пращура моего. Как говорится, сказ сказать, не жидко посрать, я расскажу, ан мне не мешать, — голос его окреп. Похоже, бандит загубил в себе профессионального сказителя. Темноволосый одобрительно угукнул, вытягивая нитку. — Было то в годы давние, во времена древние, инда престолил светлый князь Горислав по прозвищу Червонец... да куда ты тыкаешь, чурка духов! Тебя б так ткнули... и пришел к нему, значит, Эрик Рыжий, которого после Огненным прозвали, да дружину привел, да молвил — возьми нас в псы цепные, пресветлый княже, а цепь отлей золотую, да звенья в ладонь... йеех, больно же!

— Нормально... а Недоля?

— А Недоля с Эриком братьями названными были, вместе и подвор искали...

Эту легенду Плант знал, хотя и в более официальной версии. На его взгляд, отношение к современным реалиям она имела минимальное, — да и какую пользу имеет история, на основании которой можно прийти к совершенно различным выводам? Но Плант также знал, что многие, как в экспедиции, так и вне ее, не разделяют его мнения.

— ... появилась у них в ту пору чуда-юда подземная неведомая, шкура каменная, и тыщу человек гномов забойных пожрала, а прочих в камень обратила. Потому что кто ее из гномов видел, сей секунд в камень оборачивался, сечешь, чурка? Уй... И не могли гномы больше добывать истинное серебро, чему огорчались безмерно, да и светлый князь с ними. И пришли тогда гномы к князю, да в ножки оному бухнулись, чтобы, значит, избавил он их от чуды подземной, а в воспоможение обещали сковать ему доспех латный истинного серебра. Ух, зараза... плесни мне еще, а?

— Погоди, дошил почти. И что князь?

— А он что... хлипок он был и духом слаб, зато дружину имел славную. Созвал люд, да и говорит — кто пойдет, мол. А Недоля и говорит, я пойду, светел-княже, только пусть мне отольют еще десять палиц железных, да на пояс десять баклажек с гномьей брагой повесят. Тут гномы половики бородами подмели, — оценили подход, значит, да ушли доспех ковать, а князь Недоле с Эриком бочку выкатил. Много тебе еще?

— Три стежка и узел, не помрешь, потомок.

— Чего?

— Ну, раз Недоля тебе пращур, так ты ему потомок? Или выродок? Вечно слова путаю.

— Молчи уж, чурка...

— Будешь наглеть — конец к ноге пристрочу, скакать неудобно станет, а мочиться и вовсе одна морока.

— Ну ты и урод... — выдохнул белобрысый

— Урод уродом, а не будь меня, крыса была бы в кустах, а ты — на дороге, — сообщил темный. — Так чего, пошел Недоля на чуду-то?

Плант, затаивший дыхание, потихоньку выдохнул. Похоже, что пикировки у них в порядке вещей, и за ножи они не возьмутся. Жалко как.

— Пошел Недоля на чуду и сцепился с ней в ратном подвиге, — мечтательно сказал белобрысый. — Она огнем пыхает, а он не горит, она глазищами косит, а он не каменеет, знай промеж глаз ее палицей лупит. Десять дней и десять ночей бился, десять палиц об нее сломал, десять баклажек осушил, а она все не подыхает, стерва... Тут Недоля вконец раззадорился, разошлось сердце богатырское, и пошел он чуду ногами пинать, да так пинал, что все нутро ей отбил, и сдохла она в страшных мучениях, — он вздохнул, скорей от восторга, чем от боли. — А Недолю-богатыря всем народом величали.

— Двумя, может? Если еще и гномы...

— А, ну да... А он насилу отмахался, да пошел к дружине. Пришел, значит, выпил, лат не снявши, бочку браги, а потом и говорит — мол, устал я что-то. Сказал он так, да и сник, люди бросились, а в нем уж жизни нету.

— Непруха.

— Недоля. Ухх...

— Все, больше протыкать не буду. Так помер?

— Помер, как же. А доспех остался. Был бы жив Недоля, так не рядили бы, кому носить, а тут только его на одр положили, как пошла разноголосица. Гномы говорят — мол, ежели умер богатырь-спаситель, так желаем мы его чествовать, а потому отдавайте нам тело при всем параде, а мы его в хрустальный гроб положим и всем народом восплачем. А пресветлый князь Горислов Червонец другое молвит — мол, я вас богатырем из моих псов дворовых оделил, так будет доспех мне за то наградой.

— Сука.

— Первостатейнейшая. А Эрик Рыжий ничего не сказал, а привел в те палаты, где тело Недолино лежало, свою дружину, да княжеских людей-то порубил при всем честном народе, а брата названного забрал и с собой унес.

— Я бы так же сделал, — сказал темноволосый, вставая. — Так справедливо.

Швырнув что-то в огонь, он отвернулся к столу. Белобрысый одернул рубашку.

— Справедливо оно, нет ли, а забыл Эрик, что у Недоли сын малолетний остался. Да и другие не вспоминали. А после объявился Эрик в Новой Земле, и в тот доспех облаченный, а где прах Недолин покоится, того никто не ведает. Такая сука-жизнь, так-то, чурка...

Странное время, думал Плант, глядя, как темноволосый наполняет стаканы, выбрали они для старинных побасенок в новом контексте, а заодно и для объяснения своего участия в игре. Либо они полные дилетанты, на что надежда не велика, либо наводят меня на ложный след. Если так, это повышает шансы остаться в живых... но не слишком сильно. Они могут делать это просто по привычке, на крайний случай.

Наследнички, значит... Плант мог бы поклясться, что не видел этих людей в экспедиции или при угорском посольстве, но это, конечно, ни о чем не говорило. Как бы то ни было, еще рано строить версии... но это помогало отрешиться от едкого животного страха, засевшего у него в кишках.

Плант неловко перенес вес на здоровую ногу, и темноволосый зыркнул на него через плечо.

— Будем, брат, — коротко сказал он, подняв стакан.

Выпив, угорцы неторопливо нацепили на лица по тряпке, и темноволосый, обматывая пальцы кожаным ремешком, насвистывая что-то, подошел к связанному особисту.

— Имя, должность?

— Максимилиан Плант, старший интендант финансового отдела канцелярии его величества.

Короткий тычок под ребра, воздух вышибает из груди.

— Имя, должность?

— Максимилиан Плант, старший интендант финансово...

— Так его, приложи, чурка, — заржал белобрысый. Сев на кровати, он азартно следил за гримасами Планта. Особист не кричал, пока что.

Темноволосый задумчиво оглядел свой кулак в кожаной обмотке, перевел взгляд на Планта.

— А я думаю, что он не врет, — заключил ахча. Плант пытался сфокусироваться на деталях, но перед глазами все расплывалось, — рост выше среднего, телосложение мускулистое, глаза черные, у правого глаза две родинки, образующие треугольник с внешним уголком века... Руки... ладони квадратные, пальцы поросли черным волосом, ногти... удар.

— Возраст?

— Сорок пять, — соврал Плант. Ему не нравились эти вопросы, — темный пристреливается, изучает реакцию, — и это плохо, это выдает профессионала... восемь часов, Отрин Утешитель...

Удара не последовало.

— Семья, дети есть?

— Жена, две дочери...

— Слушай меня, Плант, — сказал темный почти ласково. — Хочешь жену и дочек еще раз увидеть? Отвечай на все вопросы и мы тебя отпустим.

А может еще и коня в дорогу дадите? И памятный презент вручите?

— У меня другое предложение, — выдавил Плант. — Отпустите меня сейчас, и я про вас забуду.

Голова мотнулась назад, и в шее что-то щелкнуло. Боль пришла не сразу, по каплям, вместе со вкусом крови во рту.

— Плохое предложение, — сказал ахча. — Мы тебя ждали, ночь не спали, кровь проливали. Как же тебя отпускать?

— А давай отрежем ему яйца! — подал голос белобрысый.

— Ну, если придется... — хмыкнул темный. — Не начинать же с этого, невежливо.

— Вас все равно найдут, — выдохнул Плант. — И хозяин вас не защитит. Вы из этой игры живыми не выйдете. Я мог бы вам помочь, парни...

— Или отрезать?..

Боль вывернула пространство, рассыпалась тысячей калейдоскопных стекляшек. Прошло, должно быть, несколько минут, прежде чем Плант смог застонать.

— Если отрежу — будет хуже, — сказал темный. — Зачем ты едешь в Арсо?

— Сопровождаю экспедицию... по приказу... его высочества...

— Цель экспедиции?

— Найти... тело его величества... для погребения...

— Куда ты ездил сегодня?

— К нек... некроманту... — про него можно. Он непричастен и полезен всем участникам, сколько бы их ни было.

— К какому?

Говорить, задыхаясь и сплевывая кровью, было куда легче, чем молчать. Плант знал это. Он замялся на вопросе "о чем говорили?" и получил еще тычок в печень, зато его рассказ о личе, красочный и совершенно бесполезный, приняли на ура. Еще семь часов. Может быть, чуть больше.

У них есть свой человек в экспедиции, это очевидно, но не факт, что их послал посол. Надо выяснить... когда дойдет до ключевых вопросов, придется лгать, но что говорить? Мысли стучали в висках с кровью, не сосредоточиться, по кругу: еще семь часов, может быть — больше.

— Сколько у тебя людей в экспедиции?

— Трое... мой секретарь, конюший, слуга.

Удар.

— Сколько в экспедиции особистов?

— Не знаю...

— Шняга, сунь кочергу в огонь, — бросил темноволосый. — Сколько в экспедиции особистов?

— Правда не знаю! — Плант будто со стороны услышал свой частящий голос. — Есть еще люди, но я не в курсе, мне не сказали... среди угорцев тоже кто-то есть...

— Кто?

— Не знаю... он откроется уже на месте...

Следующий тычок был легким, в четверть силы, и Плант, согнувшись, насколько позволяли вздернутые руки, вдруг увидел, как в дальнем углу помещения приоткрылась дверь. Он застонал, чтоб заглушить скрип, если дверь скрипнет, но та распахнулась бесшумно. Сердце особиста забилось быстрее, и он посмотрел на темноволосого, чтобы пристальным взглядом не выдать своих. Плант почти не сомневался, что это подмога, хотя, если рассуждать логически...

— Что он должен будет сделать? — спросил ахча. — Говори правду.

— Я не могу, — всхлипнул Плант. — Не могу... — он должен быть достаточно убедительным, чтобы они клюнули на приманку. Потому что если за дверью не свои...

Удар. В глазах все поплыло, мир взорвался ледяным белым сиянием, но лишь на миг. Потом все вернулось, Плант ощутил каждую жилку в теле, и, все до единой, они болели. А на пороге... сначала он разглядел лишь ярко-желтое пятно, и лишь несколькими ударами сердца позже понял, что это девушка. В желтом платье. Что за абсурд...

— Это преступление... — прошептал он. — И я не знаю, я только слышал, но я не могу... — угорцы пока не заметили ее. Если она будет достаточно тиха, то убежит так же, как и пришла. И, может быть, позовет на помощь. Беги, дура.

— Шняга, кочерга уже горячая? — спросил темный. — Давай сюда.

Белобрысый, тихо матерясь, враскорячку подошел к камину, щипцами ухватил кочергу и встал рядом с напарником. Рана явно причиняла ему неудобства, но не столь значительные, чтобы чужая беда не могла его порадовать. Тряпку с лица угорец давно сорвал, и Плант видел его широкую улыбку.

— Давай я его приложу? — предложил Шняга.

Один ожог надо выдержать, думал Плант, Отрин Утешитель, лучше два. Тогда они поверят, а девчонка сбежит.

— Не надо, — сказал он. — Пожалуйста, не надо...

Беспомощно обвел взглядом угорцев и уставился в пространство. Во имя Бездны! Дурочка шла вперед, тихо, но не таясь, будто так и надо. Или она с ними? Если...

Темноволосый оборвал рубашку на его боку, а потом кожа зашипела под металлом, и Плант закричал так, как не кричал еще никогда в жизни.

Наверно именно поэтому угорцы не замечали девушку, хотя она была уже совсем рядом, шагах в восьми, не более.

— А давай я его в глаз ткну? — возбужденно спросил белобрысый.

— Погоди, успеется.

— Отпустите его немедленно! — воскликнула дурочка, и в голосе ее отчетливо зазвенели истерические нотки. — Как вы смеете!

Угорцы одновременно обернулись к ней, ахча с дубинкой, Шняга — с раскаленной кочергой.

— А это кто? — изумился белобрысый. Темный нырнул вперед, в несколько шагов преодолел расстояние, дубинка взлетела вверх... Ответного движения девушки Плант не заметил, но в следующий миг горец закричал, падая на спину, а потом он упал уже молча, и из его разорванного горла фонтаном рвалась кровь, заливая лицо склоненной над ним девушки. Белобрысый что-то проговорил, шагнул к ней, но теперь Плант смотрел во все глаза и увидел все. Эта сцена не раз посещала его потом в кошмарах.

Девочка привстала с колен, и, глядя снизу вверх, улыбнулась опешившему угорцу. Зубы у нее были белые и длинные. Облизнула губы и легким, струящимся шагом подалась навстречу. Протянув руку, она перехватила кочергу чуть ниже раскаленного конца и легко вырвала ее у белобрысого, — а потом размахнулась и всадила железную полосу ему в брюхо. Кочерга вошла легко, будто рапира, и белобрысый отлетел назад, рухнул в кучу ржавых железок и остался лежать. Его руки и ноги еще подергивались, из горла рвался сип, но темная лужа вокруг него становилась все больше, а в воздухе разливался смрад разорванных кишок, да еще пахло железом и паленым мясом.

Видимо, Плант все же лишился на миг сознания. Когда он открыл глаза, некто в пестрой шапочке и мокрой куртке пытался перерезать веревки на его запястьях. Особист покосился на трупы — те действительно находились там и в том виде, как он запомнил. Девушку в желтом он предпочел не высматривать и зажмурился снова. Он заслужил это. Было холодно, и очень больно повсюду, и мокрые подштанники неприятно врезались в пах, и хотелось свернуться калачиком и скулить, и не открывать глаз.

— Флора, — раздался звонкий и нервный голос прямо у него под ухом. — Помоги мне, я не могу перерезать веревку!

— Сейчас, — промурлыкала она, и Плант почувствовал движение воздуха рядом с собой, а в следующий миг начал падать, и чьи-то холодные руки подхватили его.

— Он что, отрубился? — спросил некто. — И что с ним теперь делать?

Плант с сожалением открыл глаза.

— Благодарю, — сказал он, не узнав собственного голоса. — Я в порядке.

Отстранив их руки, он, пошатываясь, проверил оба тела. Угорцы были абсолютно и непоправимо мертвы. Совершив круг вокруг очага, Плант нашел свои документы, включая и патент его высочества, на наковальне, а одежду и сапоги — на полу. Над ними он и застыл, потому что в глазах вдруг потемнело. Чудик в шапочке опять подхватил его.

— Я бы вышел на воздух, — прошептал Плант.

* * *

Снаружи моросил дождь. Три оседланные лошади хрустели под навесом рассыпаным сеном. Привалившись к стене, Плант начал одеваться. Руки не слушались, и ему пришлось принять помощь чудика в шапочке. Кольчугу он все-таки надел, хотя выпирающие кольца врезались в тело даже через одежду, раздражая кожу. Потом он сполз на пол и натянул сапоги, а чудик заботливо накинул ему на плечи плащ.

Не меньше минуты Плант просто сидел, дыша холодным и чистым воздухом. Все хорошо. Все кончилось. Они мертвы, а ты практически невредим, хвала Отрину. Все хорошо.

Он открыл глаза. Спасители стояли рядом и озабоченно смотрели на него — Плант опять не услышал, как подошла Флора. На ее лице, тонком платье и открытой груди темнели кровавые подтеки. Плант подозревал, что сам выглядит схожим образом.

— Спасибо вам, — сказал особист. Голос сел, и боль только усиливалась, но отсюда следовало убираться, а перед этим выяснить все, что еще можно выяснить. — Позвольте представиться, Максимилиан Плант, старший интендант финансового отдела.

— Второго финансового? — тупо переспросил чудик. Плант не ответил, только улыбнулся разбитыми губами. Должно быть, выглядело это своеобразно, поскольку в глазах собеседника мелькнуло сочувствие.

— Адар Йо Сефиус, менестрель, — поклонился он. — А это Флора. Мы тут мимо проезжали...

Плант встал и поцеловал Флоре руку. Ладонь была узкая и очень грязная. Никаких следов ожога особист не заметил.

— Милсдарыня Флора, вы вампир? — спросил он учтиво.

Девушка улыбнулась, обнажив клыки, и промолчала.

— И как вы только догадались, — пробормотал менестрель. — Хотите выпить, мэтр? Тут еще есть на донышке.

Плант прислушался к своим ощущениям.

— Благодарю вас, я не пью, — сказал он, и менестрель вытаращился на него в изумлении. Похож на полуэльфа, и имя странное, подумал Плант. И лицо чем-то знакомо. В розыске? Даже если нет, то скоро будет, в такой-то компании. Но это уже не мое дело.

.

Стараясь не поворачиваться к Флоре спиной — хотя рассудком он и понимал, что разницы никакой, — Плант подошел к лошадям и осмотрел их. Ближайшим к нему был толстый мерин с гитарным футляром у седла. Рядом с ним дремала пузатая кобыла. Третий конь был большим и мохнатым — рыцарских кровей, должно быть.

— Флора, ну ты крутая! — заливался менестрель. — Отродясь такого не видел... ты такая — шшурх! — и его — ам! — а он — бах! — и оппа... И второй тоже... — он забулькал остатками "гномьей". — И хорошо, что не видел, — закончил он тихо.

Флора стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на дождь.

— До рассвета три часа, — сказала она.

— С вашего позволения, я возьму кобылу, — сказал Плант, вернувшсь к ним. — Вы ехали на мерине, верно?

— Да, на Соколе, — ответил полуэльф.

— На Соколе? — невольно повторил Плант. Отрин Земледержец, как мир может быть настолько абсурдным? Ладно, неважно. — Я думаю, не стоит тут задерживаться. На вашем месте я бы взял и вторую лошадь, если вы с ней совладаете. Далеко направляетесь?

— Довольно-таки, — пожал плечами Йо. — Мы следуем за мэтром Ханубисом Геронтским.

— Понимаю, — отозвался Плант, немало этим успокоенный. Потер виски, в который раз разглядывая своих спасителей. Вместе они выглядели как парочка детей, заблудившихся в глухом лесу... и уже успевших подзакусить бежавшим мимо оборотнем. — У этих... уродов остались дождевики. Они защищают от дождя лучше вашей куртки, милсдарь менестрель, да и милсдарыне не помешает прикрыть платье, если позволите заметить.

— А вы правы, мэтр, — сказал менестрель. — Да и лицо умыть не помешает, по правде говоря.

Плант заставил себя вернуться в дом. Чем скорее с этим покончить, тем лучше, думал он, обыскивая дождевики. Потом он перешел к трупам. На белобрысом в поясном кармане нашелся промокший свиток, и Плант, не разворачивая, сунул его в карман. У темного он срезал амулет странной формы и забрал свой кинжал. Ахча лежал с открытыми глазами, и на побелевшем его лице было только недоумение. Одежда промокла, а вот сапоги остались чистыми, и Плант отметил мимоходом, что они куда лучше его собственных. Но Плант не был мародером.

Менестрель, зашедший с ним, захрустел луковицей, найденной на наковальне.

— А мы их так и оставим тут, мэтр? — спросил он.

Плант на миг задумался.

— Да, — ответил он. — Я пришлю сюда людей позже. Вы ведь уезжаете сейчас?

— Обязательно, — менестрель подхватил в охапку дождевики. — Вот прямо сейчас и поедем.

От двери раздался приглушенный возглас, и сердце Планта трепыхнулось, но это была всего лишь Флора. Вампирша заглянула было в дом, да так и встала, зажимая руками рот. Отступив на шаг, она уткнулась спиной в притолоку.

— Йо... — проговорила она. — Это — я — сделала?

— Ну да, — подтвердил менестрель. — Ты. Представляешь? Рассказать кому — не поверят: такое хрупкое создание, и вдруг — такие способности... Цукерно, просто блеск.

Лицо Флоры скривилось в гримасе. Отшатнувшись, вампирша издала сдавленный вопль и выскочила за дверь.

— Что это с ней? — удивился Йо. — Ладно, мэтр Плант, я тогда за ней пойду, а то она совсем расстроилась. Вы уж сами тут заканчивайте, ничего?

Плант заверил его, что, без сомнения, справится, и менестель поспешил за спутницей. Споткнулся и побежал дальше, подхватив с пола какой-то предмет.

— Флора, — кричал менестрель, — смотри, какую я хорошую лопату нашел!