Долгий путь домой (джен)

Лифт в респектабельном питерском доме на Лиговке, построенном в позапрошлом веке, хоть и не был ровесником самого здания, но, судя по всему, распрощался с юностью где-то в том же временном промежутке. Решетчатые стенки шахты оставляли возможность жильцам ежедневно любоваться на неспешное движение этого пенсионера вверх — до пятого этажа, и обратно вниз, в парадную, где, разместившись за уютным столиком, несла свою службу пожилая интеллигентная вахтерша Александра Робертовна, в бытность свою молодой девицей отзывавшаяся на имя Шурочка.

Она любила этот дом и хорошо знала и помнила всех его жильцов — и тех, кто сегодня парковал свои дорогие автомобили во дворе за автоматическим шлагбаумом, и тех, кто сгинул много лет или даже десятилетий назад. Тут прошло ее беззаботное детство, тут она пережила страшное время блокады, когда сначала умерла бабушка, а потом дед — родовитый дворянин, которому и принадлежал когда-то весь этот особняк. Сюда однажды в сорок втором не вернулась с ночной смены старшая сестра, а потом и ее муж. Сюда приезжал свататься к осиротевшей племяннице Маше молодой офицер Володя и тут родился их сын Юра. В их доме всегда было много людей, даже во время войны — тогда к ним в квартиру перебрались жить соседи, потому что снаряд пробил здоровенную дыру в их столовой. А вот сейчас квартира пустовала, единственный наследник Юрий эмигрировал в девяностых в Германию, перетащив через пару лет за собой и родителей. Остались три комнаты с высоченными пятиметровыми потолками с лепниной, со старинным, давно не работающим камином, с видавшим виды диваном — Шурочка слонялась тут в одиночестве, словно призрак прошлого, разглядывая поблекшие фотографии и перебирая в памяти дни безмятежного детства и юности, хоть и наполненной трудностями, но все равно веселой и чистой, как и должно быть в молодости.

К ней приходили в гости подруги, такие же интеллигентные одинокие старушки, чьи дети, внуки и правнуки, даже если и жили в городе, давно обзавелись собственным комфортным жильем. Приезжали раз в полгода племянница с зятем, а Юра, не скупясь, переводил ей деньги на содержание, а два раза даже привозил в гости жену-немку и своих немецких детей. Сначала Шурочку трясло при мысли о том, что единственный наследник их громкой когда-то фамилии, породнился с фашистской внучкой, даже несмотря на то, что Кристин, как звали новоявленную родственницу, не знала ни одного из своих дедов, оба сгинули в войну. Слишком тяжки были те годы, чтобы стереть их из памяти, и слишком многое пришлось пережить, чтобы можно было все простить. Но со временем она примирилась. В конце концов, Кристин не была виновата в событиях полувековой давности.

Года два назад в квартиру на последнем этаже въехали двое юных братьев-близнецов. Шурочка не задавалась вопросом, чем они занимались и откуда у них деньги на дорогую недвижимость в центре Северной Столицы. Но эти рыжеволосые ребята определено скрасили ее старость! Как-то незаметно они начали здороваться, а однажды 9 мая заскочили в гости с тортом и шампанским. Этот вечер, не известно почему, напомнил Александре Робертовне те времена, когда она была смешливой двадцатилетней студенткой археологического факультета Шурочкой, окруженной вниманием сверстников. Рыжие соседи общались с ней совсем не так, как все эти современные молодые люди. Во-первых, они не торопились убежать по своим делам. Они с искренним удовольствием болтали с ней в тот вечер допоздна, и, по всему видно, получали от этого времяпровождения те же положительные эмоции, что и она. Во-вторых, они разговаривали с ней безо всякого почтения к ее пожилому возрасту, как с равной. Почему-то ей это импонировало. Возможно, потому, что Шурочка, так и не вышедшая замуж после гибели однокурсника Славика Никитенко, в душе навсегда осталась молодой девчонкой. А может потому, что ребята были не по годам развиты и в кое в чем отличались от сверстников — она чувствовала, что ее воспоминания о войне, которым она могла предаваться до бесконечности, будят в их душах нечто родственное. Словно понимают, каково это — знают и помнят. Уж Бог их знает, что за битвы наполнили горьким опытом эти юные сердца — чеченские ли войны или какие-то иные конфликты, которыми изобиловал современный мир. Во всяком случае, привычного уважения к своим сединам она в них не замечала, а вот шуток и подколов как раз было достаточно.

Им многое было интересно — и они задавали вопросы, касающиеся истории города, а Шурочка охотно давала развернутые ответы. Ребята, в свою очередь, делились тем, что было важно для старушки. Они приносили книги. Новые, только что из типографии, и старинные, чудом сохранившиеся издания времен молодости ее родителей. Они советовались. И это больше всего льстило самолюбию Шурочки.

С подачи близнецов она покинула свое уединение и взяла на себя важную миссию вахтера. «Нечего вам тут сидеть и паутиной покрываться, хоть как-то общаться будете, людей видеть, а то совсем одичаете» — подтрунивали «Рыжие», как Шурочка называла их про себя.

Сначала целый день сидеть на одном месте было тяжеловато, но со временем она привыкла, стала больше двигаться и, кажется, старческая немощь временно сдала свои позиции.

Ребята часто уезжали куда-то по своим делам, но когда они были в городе, то считали своей обязанностью непременно заглянуть в Шурочкину гостиную. Вот и сегодня утром она радостно улыбнулась, заслышав знакомое тарахтение мотоциклетных моторов — у Рыжих были одинаковые спортивные мотоциклы. Соседские бабушки с неодобрением ворчали, что они гоняют на запредельных скоростях, но сама Шурочка этого никогда не видела.

Дверь отворилась и по лестнице стремительно взлетел Андрей. А может, Алексей. Она так и не научилась их различать.

— Привет, Александра Робертовна! Как ваш пост, нападениям не подвергался?

Второй Рыжий показался на площадке. Оба растрепанные, летящие, ветер в волосах.

Шурочка заулыбалась беззубым ртом. Рыжий махнул рукой, приветствуя:

— Вечером заскочим к вам. Есть о чем поболтать. Знаете, где мы были? — ребята заговорщически переглянулись. — Мы из Архангельска вернулись сегодня семичасовым рейсом. Кое-что нарыли об экспедиции Волкова. Мы думаем, вам это интересно будет послушать!

Шурочка ахнула и непроизвольно уронила руки на стол. «Интересно послушать»! Нет, ей это было не просто интересно, «интересно» — это так мало, так ничтожно в сравнении с тем, что творилось в ее душе! Шурочке до сих пор снилась их последняя встреча, этот чертов поезд, который увозил Славика и его ребят в Архангельск, прочь от Питера и прочь от нее. Руки прижались к груди, выдавая волнение, глаза предательски заблестели.

— Эгей, только без слез! Ну зря ты сразу так с порога, Андрей! — она их все-таки перепутала. — Ладно, чтобы вам зря не нервничать, поднимайтесь к себе, мы сейчас закинем вещи, и сразу вниз. С вас завтрак и кофе, мы устали, — никогда «я», только «мы», автоматически и не в первый раз отметила Шурочка, и сразу суетливо, по-старушечьи заторопилась.

— Я сейчас, сейчас, мальчики, поднимусь наверх. Конечно, накормлю, как полагается, и кофе приготовлю, и пирог вчера испекла, как чувствовала, что приедете. Вы идите, идите, я вас ждать буду...

Ребята легко и бесшумно взлетели по лестнице, а она осторожно поднялась, спрятала в ящик стола книгу и, шаркая ногами, направилась к лифту.

Самую большую комнату, ту самую, где находился неработающий камин, Александра Робертовна называла гостиной, хотя когда-то раньше, в те времена, когда дед и бабка были молоды, комната служила им спальней. Старушка подошла к старому буфету — для такого случая непременно надо достать фарфоровый сервиз, тот что белый с голубыми цветочками. В нем с незапамятных времен не хватало пары блюдец и чашки, но гостей будет только двое, и больше посуды не потребуется. «Надо бы заварку свежую заварить, вдруг мальчики чай попросят! И пирог на кусочки порезать заранее, а то у него один бок выше другого получился». Привычные мысли, как принять да накормить, проносились в голове автоматически, а сердце продолжало бешено колотиться в груди. Шурочка подняла глаза на стену над диваном, где в большой, почти метр в длину, самодельной деревянной рамке, под стеклом висели фотографии. Глаза автоматически отыскали ту самую, выцветшую от времени, блеклую и неразборчивую. Она замерла на мгновение. И вдруг расплакалась. Как же это все неважно, так неважно, когда они нашли следы ее Славы! Славки, Славушки...

Пятидесятые — самое счастливое ее время. Послевоенное, свободное, светлое. Шурочка поступила в университет, и это само по себе было чудом, потому что происхождение у нее было, что называется, не очень. Дед и бабка классовые враги, отец хорошо известный в тридцатых годах литератор, на собственное счастье скончавшийся в 36-ом от воспаления легких, и не доживший до репрессий. Ни героев войны, ни партийных среди родственников Шурочки не было. Но ее все равно приняли. Что больше повлияло, то ли, что она была одержима археологией, или то, что мама, во время войны работавшая медсестрой в госпитале, спасла не одну жизнь, а людям все-таки свойственна благодарность, Шурочка не знала.

Она как-то сразу сблизилась с сокурсниками, у нее впервые после смерти сестры появился родной в духовном плане человек, подруга Нина, с которой они общались и дружили потом всю жизнь — ее не стало четыре года назад и так не хватало сегодня Шурочке. Она одна знала всю правду о том, кем на самом деле был для Шурочки Слава Никитенко. Самый старший среди них, успевший даже два года повоевать на фронте, и поэтому не юноша, но мужчина, целеустремленный, ответственный и настойчивый, Слава всегда был среди них за главного. Он пользовался уважением и среди профессоров, и среди сокурсников. А легкий и веселый нрав делали его еще и всеобщим любимцем. Шурочка влюбилась в него с первого взгляда, как в романах. И он явно и сразу выделил ее среди подруг. В конце второго курса он сделал ей предложение. Они должны были пожениться после окончания экспедиции, в сентябре 49-ого, но планы до поры до времени держали в тайне от окружающих. А в мае она стояла на перроне и провожала его поезд в Архангельск.

Главой экспедиции был профессор археологии Волков, с ними шли еще четверо ребят с их факультета, но несколькими годами старше. Целью были таинственные Волчьи озера, затерянные в тайге примерно в ста тридцати километрах от Архангельска. Добираться туда было непросто, предстояло путешествие на оленьих упряжках, и без помощи местных оленеводов экспедиция не прошла бы и половины пути. Окрестности тех озер тогда были крайне малоизучены, и представляли интерес странными и непонятными происшествиями, рассказы о которых передавались исконными жителями этих мест, самоедами; а также непонятными находками, периодически будоражащими научный мир. Поговаривали, что под землей находятся древние курганы, и ночами их обитатели выходят поговорить с неудачливыми путниками. Поговаривали, что с неба спускаются дискообразные летательные аппараты, на которых Землю посещают жители соседней Галактики. Во встречи с инопланетным разумом и призраками ненецких вождей Слава не верил, но находками живо интересовался. А находили много чего любопытного — одни наконечники стрел странной формы чего стоили! И ладно бы только в форме дело — из чистых сплавов, без малейших признаков вкрапления примесей, какие и сейчас было бы непросто достичь при помощи современной металлургии! Сколько не пыталась Александра Робертовна уже после, в семидесятых, да и в девяностых, при помощи Юрия, отыскать в научных публикациях, статьях упоминания об этих находках, везде ее ждало разочарование. А между тем один их тех странных наконечников до сих пор хранился в ее старинной шкатулке, чудом пережившей перипетии Революции, а потом и Великой Отечественной.

Путь экспедиции отследили где-то до середины мая. Местные охотники рассказывали потом, что довели профессора с ребятами до озер, где те разбили лагерь. Провожатые попрощались с ними на месяц и ушли своими путями. Вернувшись в июне с провизией, они не нашли никаких следов отряда. Как сквозь землю провалились и палатки, и люди. Их искали, конечно. Охотников пытались обвинить в убийстве. Но пропажа в тех местах была не первой, а следователи были людьми суеверными. Дело закрыли, ребят записали как без вести пропавших.

Месяца полтора назад Александра Робертовна показала наконечник стрелы Андрею и Алексею. Ребята очень заинтересовались, долго вертели в руках и разглядывали, но она и предположить не могла, что они предпримут какие-то попытки выяснить истину о пропавшей экспедиции.

Звонок в дверь оторвал Шурочку от воспоминаний и она засеменила в прихожую принимать гостей.

— Ну что, завтрак будет? Учтите, если пирог подгорел — есть будете сами! — голоса у обоих Рыжих всегда звучат откуда-то сверху, с высоты их роста. И всегда с улыбкой. Даже когда не улыбаются, кажется, что добрая смешинка затаилась где-то в уголках губ. Славик тоже так разговаривал.

Шурочка попыталась изобразить строгость.

— А ну, оба — разуться и помыть руки. Один — помогать мне на кухне, второй — расставлять чашки на столе в гостиной! — нет, ну почему же все-таки ей так обидно, так горько и так стыдно в их присутствии, что ей уже восемьдесят шесть лет?

Через минут десять все расположились вокруг круглого стола, старого, как и все в этой комнате. Ребята посерьезнели.

— Андрей, покажи фотографию, — Рыжие как специально оделись в разные рубашки, и Шурочка теперь получила возможность их различать.

Андрей протянул Александре Робертовне небольшую черно-белую фотокарточку. Края ее были изрядно потрепаны, уголки замяты, а в правой стороне красовалось большое пятно с размытыми краями. Но все эти дефекты чудом пощадили лица.

...Он стоял слева, в своей овчинной дубленке, валенках и дедовской шапке-ушанке и весело улыбался. Шурочкины руки предательски задрожали, когда она поняла — это последняя фотография Славы. Пройдет день, а может неделя или месяц, и его не станет. Она разглядывала его лицо долго, пока наконец не перевела глаза на других изображенных мужчин. В центре стоял профессор Волков, он держал прямо перед собой большой мешок, видимо, с одеждой. Вася Зайцев и Кирилл Рыженков с третьего курса, шебутной Леший — Семен Лешаков, и Прохор с геологического.

Справа был изображен еще один человек. Видно было только его лицо — фигуру скрывало злополучное пятно. Он был выше всех, даже выше Прохора, который играл за баскетбольную сборную их университета. А лицо было нездешним, странным. Словно рисовал его художник, который стремился изобразить совершенство, но напрочь игнорировал здравый смысл и правдоподобность. Слишком огромны глаза, слишком густы волосы и слишком красиво, словно выточено из камня лицо. Ей отчего-то стало страшно смотреть на это лицо. Как вечности в глаза заглянула. Шурочка поежилась.

Алексей протянул ей еще одну фотографию. Это была современная цветная фотография, прямо как только что из печати. Словно прочитав ее мысли, Алексей закивал:

-Да-да, это ксерокопия, мы двадцать минут назад распечатали у себя на принтере с цифры.

Шурочка опустила глаза и чуть не вскрикнула. Это был тот же мужчина! Волосы и впрямь оказались черны, как вороново крыло, а черты лица — тонкие, летящие. Узкая переносица, изящная линия губ, огромные синие глаза.

— Кто это? — дрожащими губами прошептала она.

— Самим бы узнать! — довольные произведенным эффектом ребята переглянулись и синхронно усмехнулись, — первая фотография сделана была в период между 16 и 18 мая 49-ого в селе Великом в Архангельской области, там ребята поджидали проводников и провели две ночи. Мы все те края облазили за три недели, запросов кучу разослали, с местными говорили, к архивам доступ правдами и неправдами получили. Видимо, расследование после их исчезновения все-таки было, да кто-то дал команду прекратить. Фото хранилось у охотника-самоеда Александра Иванова, по-ненецки деда Ёнко. А снимал кто-то из жителей селения, сейчас уже и не узнаешь. В 50-е фотографию передали отцу деда Ёнко, ну и неделю назад нам посчастливилось встретиться с ним. Расстался он с ней за очень неплохие деньги, — Алексей подмигнул. — И хранил он эту фотографию вовсе не из-за вашего Славы, а из-за вот этого мужика, — Алексей ткнул пальцем в черноволосого. — Это их местный Дух, хранитель курганов.

— Мы сначала с юмором отнеслись, — продолжил Андрей, — а потом он вторую фотографию достал. «А это, говорит, я снимал, когда Дух четыре года назад к нашему стойбищу пришел моего внучка от хвори лечить».

— Ага! И тут-то с нас вся веселость и сошла! Алексан-Робертовна, это же тот же самый мужик! Иначе как объяснить такое сходство? Нет, конечно, можно решить, что это внук или правнук первого, но... И какие же у него дела с вашим Славкой были, интересно знать?

Шурочка наконец оторвалась от разглядывания фотографии.

— Слава же знал про эти курганы. Они туда затем и шли, чтобы раскопать. Видимо, не понравилось кому-то... Чертовщина какая-то, прости Господи, — она быстро перекрестилась.

— В общем, попытались мы отыскать этого долговязого духа, — продолжил Алексей, — да не тут то было. Кроме деда Ёнко на эту тему с нами никто говорить не стал, молчат все, как в рот воды набрали и на деньги не ведутся. А сам он по-ходу и не знает, где этот «дух» живет — тот приходит к ним иногда, когда раз в году, а когда и раз в десять лет. Но в целом, по словам нашего деда Ёнко, Хранитель курганов этот скорее положительный герой, чем отрицательный, он помогает, когда надо, лечит там, хвори заговаривает. Но, в общем, сам по себе живет.

— Но знаете, что меня больше всего настораживает? — Андрей наклонился над столом, заговорил тише. — Что их почти совсем не искали. А вот местные искали, дед рассказывал. И долговязый помогал, да все без толку — и потом приходил через пару лет, спрашивал, не нашлись ли. И ушел, мол, опечаленным. Поговаривают, что ребята все-таки нашли что-то там, в курганах. И это что-то нужно было не только долговязому «духу», но и нашим доблестным органам.

— Странная история, и, чувствую, она еще получит продолжение, — резюмировал второй Рыжий.

А Шурочке вдруг стало нестерпимо тоскливо и грустно, словно ее посетило предвидение.

— Да, история получит продолжение. Только я до этого дня уже не доживу, — она опустила голову.

Ребята переглянулись. Пожали плечами, снова синхронно. Шурочка испугалась, что они сейчас встанут оба, торопливо и скомкано попрощаются и уйдут, и совсем не обязательно, что заглянут к ней снова. И ей снова стало так жалко себя, так обидно за свое немощное тело и старческое, сморщенное лицо, за беззубый рот и тусклые глаза, что непроизвольно выступили слезы.

Андрей и правда поднялся со своего кресла.

— А давайте я вам на пианино сыграю! — вдруг предложил он.

И Шурочка подняла глаза и заулыбалась сквозь слезы.

Было уже больше четырех часов дня, когда Алексей и Андрей попрощались с Александрой Робертовной и поднялись к себе. Алексей достал ключ и отпер дверь:

— А все-таки, здорово он нервишки щекочет, этот долговязый — одним своим видом!

— Тебе тоже...?

— Есть такое дело.

— Что еще?

— Словно кусок памяти.

Андрей усмехнулся, а потом вдруг нахмурился и согласно кивнул. Братья в разговоре давно обходились такими скомканными и резаными фразами, отлично понимая друг друга без пространственных объяснений.

— Он бы смог?

— Не знаю, — Алексей усмехнулся, — может вообще все могут?

— Ты же понимаешь, что нет, мы проверяли.

Алексей кивнул. Внимательно посмотрел на брата и продолжил разговор — но уже мысленно, как умели только они. Да, они проверяли, другие так не умеют! Много раз проверяли. И на Александре Робертовне проверяли, и на многих и многих других знакомых, молодых и старых, мужчинах и женщинах, а особенно тщательно выспрашивали об этом у других близнецов. Видимо, вести разговор мысленно, молча, одними глазами, было только их умение. Они были больше чем братья и больше чем близнецы. Они были — единый организм.

«Я бы хотел его найти! Мне почему-то кажется, что у него есть ответы на многие наши вопросы»

«Тщетно. Ответы на наши вопросы есть только у психиатра»

Братья рассмеялись.

— Шурочку нашу жалко. Как будто юная девушка в стариковском теле, — вдруг произнес Алексей вслух.

— И тебе так кажется? Словно она моложе нас, словно совсем молодая и юная..., — и продолжил мысленно «Ее срок придет очень скоро — она уйдет и встретит своего Славу».

— Что же с ним все-таки случилось? Ты чувствовал фотографии...? — и снова молча:

«На них нет злобы, нет недоверия, эти люди и долговязый были в тот вечер рядом по своей воле».

«Я даже думаю, что они пошли вместе. И искали тоже вместе, у них была одна цель».

— А что случилось потом — тайна НКВД.

Алексей и Андрей мрачно переглянулись.

«Что же они могли искать в древних курганах?»

Курганы близнецы тоже видели. Так себе курганы, если честно. Невысокие холмики с травой, какими-то мелкими белыми цветочками поросли — неприхотливая северная флора. Перед самым отъездом они заглянули в местный краеведческий музей, поговорили с тамошним директором — оказалось, что курганов таких тут довольно много, их поначалу изучать пробовали, но местные чуть ли не за топоры хвататься начали, мол, не тревожьте души предков. Да и условия для археологических работ тут не самые лучшие — снега лежат до мая, а летом столько комаров и мошкары, что с ностальгией вспоминаешь зиму.

— Раскопать бы один из этих холмиков! — Андрей мечтательно улыбнулся. А Алексей взглянул на него и ответил очень серьезно:

— Лучше не стоит — дух курганов этого не одобрит.

После ухода близнецов Александра Робертовна решила вздремнуть — слишком переволновалась. Черно-белую фотографию членов экспедиции она оставила себе и долго рассматривала ее перед сном, лежа в постели. В конце концов ей начало казаться, что таинственный черноволосый мужчина с фотографии улыбается ей, а Слава подмигивает. Очертания фотографии расплылись перед взором, и Александра Робертовна заснула.

Проснулась она посреди ночи. В окно лился молочный лунный свет, наделяя мебель и предметы в комнате таинственным видом. Ей захотелось пить. Александра Робертовна давно уже не боялась темноты и одиночества, но сейчас, почему-то, ей стало страшно. Не шел из головы образ этого странного мужчины, который не умел стареть. Она вновь и вновь разглядывала в лунном свете его лицо, жуткое и прекрасное одновременно. Как будто она видела его когда-то? Когда же? Ее воспоминания были так размыты, так изменчивы и неверны... Память упорно цеплялась за какие-то незначительные детали и происшествия: она помнила детство и бабушку, хорошо помнила студенческие годы. Помнила войну. А до того? До смерти отца? Что было раньше?

Вдруг Шурочку словно током ударило. Яркой вспышкой мелькнуло воспоминание. Это было так очевидно, что ее затрясло. Как она вообще могла это забыть?! В ясном лунном свете она почти физически ощутила, как с памяти словно кто-то скинул колдовской покров. Она резко встала, неверной походкой подошла к серванту. Словно боясь не успеть, быстрым, нервным движением достала ту самую шкатулку, пережившую Революцию — высокую деревянную шкатулку с нарисованным масляными красками юношей, сражающимся с драконом. Внутри лежал Славкин артефакт — наконечник, добытый им правдами и неправдами из музейного хранилища и оставленный ей на хранение, блестящий, со странными, не поддающимися расшифровке письменами, похожими не на руны или иероглифы, а на цветочную вязь...

Шурочка осторожно достала его и отложила в сторону, а потом нетерпеливо ковырнула бархат на дне шкатулки. Она не знала наверняка, что она ищет, и не является ли второе дно плодом ее воображения? Она почти отчаялась, но наконец деревянная дощечка поддалось.

На пожелтевшем листке был легкий карандашный набросок. Это был очень старый рисунок, бумага когда-то наверняка была плотной, но сейчас выглядела ветхой и хрупкой. Она видела его лишь однажды, и не была уверена даже, что о нем знали мать и сестра. Бабушка показывала его маленькой Шурочке давным-давно, кажется, ей было не больше четырех лет, потому что ее любимая кукла была еще цела и невредима (потом ее порвет домашний любимец кот Васька и на пятый день рождения ей подарят новую куклу). Словно наяву, Шурочка видела бабушкины руки и добрые глаза. Было летнее утро, и солнце беспощадно светило в окно, а где-то за стенкой играл на скрипке соседский мальчик Жорик. Бабушка бережно и осторожно, за самый краешек достала этот рисунок и показала Шурочке, не разрешая трогать ручками. Она не рассказала тогда, кто это нарисовал и в чем великая ценность рисунка. Только щелкнула по носику и подмигнула, мол, подрасти — и все тебе объясню. И умерла она неожиданно, в один из первых дней блокады, под обстрелом, унеся свою тайну в могилу.

С карандашного наброска на нее смотрели семеро. Людей-не людей, стройных и высоких, с хрупкими и неправдоподобно изящными телами. Шесть — рядом, седьмой чуть в сторонке, шесть — прорисованы четко, седьмой — легче, небрежней. Можно было подумать, что это сам художник изобразил себя отдельно от остальных. Шурочка вгляделась в его лицо. Огромные глаза, странной формы уши, изящная переносица, черные волосы... Да, память не подвела ее. Это был тот самый человек с фотографии, сомневаться не приходилось. Один и тот же — и на этом рисунке, которому, наверняка, больше ста лет, и на фотокарточке 60-летней давности, и на современном цветном фото.

Как и зачем рисунок попал к бабушке? Получила ли она его в наследство от своих родителей или непосредственно от автора? Нет ответов на эти вопросы. О, если бы она была жива!

Шурочка оторвала взгляд от изображения черноволосого и перевела его на шестерых, нарисованных вместе. На долю секунду она решила, что глаза подводят ее, а потом ахнула и выронила рисунок, прижав руки к губам! Со старинного карандашного рисунка на нее смотрели соседи, рыжие близнецы Алексей и Андрей. Одинаковые, неразличимые, в странных одеждах и со странными одинаковыми обручами в длинных волосах, задорно улыбающиеся точь-в-точь как сегодня утром в ее гостиной!