Раскрывшийся бутон (джен)

Гостиная была наполнена мягким золотым светом — день выдался неожиданно солнечным для середины октября. Петуния сидела у журнального столика, не замечая, что чай в её чашке давно остыл, и рассматривала предмет, который занимал её мысли последние два дня.

Она не решалась прикасаться к артефакту, который вызывал у неё мурашки и одновременно странное, почти болезненное чувство притяжения. Листок Жизни лежал в ларце, а его прожилки светились зелёным, притягивая взгляд. Казалось, что они мерцали в такт биению чьего-то сердца. Только ритм был слишком размеренным, чтобы принадлежать человеку. Каждая вспышка зелёного света отзывалась в её груди давлением, будто артефакт пытался навязать ей свой пульс, заставить жить в унисон с ним.

Петуния вздрогнула, отдёрнула руку и захлопнула крышку ларца, но ощущение не исчезло полностью — словно с того самого момента, как она нашла артефакт, он привязался к ней и теперь не желал отпускать.

Петуния глубоко вдохнула и с силой отодвинула ларец на край стола. Даже через дерево крышки она продолжала ощущать тихий, упрямый стук чужого сердца.

Ей нужно было решить, что с этим делать. Если она права в своих подозрениях, то Розье уже знали, что она в курсе про Виолетту и, возможно, Листок Жизни. И, судя по настойчивости, Себастьян Розье не планировал оставлять Петунию в покое — она была ему нужна. После её отказа, тот продолжал посылать ей письма с настойчивой просьбой встретиться. Каждое новое письмо выглядело вежливым и сдержанным, но между строк читалась угроза. Себастьян писал о «силе рода и крови», о «необходимости помнить свои корни», и каждый раз невзначай упоминал Лили — как будто мимоходом, но так, что у Петунии холодело внутри. Он не говорил прямым текстом, но она ясно слышала подтекст: не согласишься — я найду, как воздействовать через тех, кто тебе дорог.

Если он поймёт, что родовой артефакт у неё, то он не остановится ни перед чем, чтобы забрать его. Петуния ясно это понимала. Розье мог сколько угодно говорить о семейных узах, общей крови и обещать поддержку, но за красивыми словами и обещаниями Петунии чудились лишь оковы. За его словами слышался холодный расчёт: он не видел в ней женщину с собственным мнением — только наследницу, носительницу крови и дара, который он хотел вернуть в род. Наличие у неё артефакта только усугубляло ситуацию.

Она откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и сжала виски пальцами. Ей не хотелось конфликтовать с родом Розье, но, судя по всему, к этому всё и шло.

В обычном мире для большинства людей родословная, если ты не был из семьи аристократов, не имела большого значения, и каждый отвечал за свою судьбу. Люди делились на богатых и бедных, тех, кто мог позволить себе многое, и тех, кто вынужден был довольствоваться малым. Но всегда оставалась надежда: талант, упорство и удача могли изменить твою жизнь к лучшему.

Магический же мир жил по иным законам. Здесь деньги значили меньше, чем твоё имя, а родословная определяла почти всё. Чистокровность и старинные фамилии являлись пропуском в закрытые круги, открывали двери в Министерство и Визенгамот. Гербы на перстнях порой значили больше дипломов, а фамильные кольца порой тяжелее собственных заслуг. Влиятельный род был щитом и оружием: его члены могли совершать ошибки, впутываться в скандалы, плести интриги, но всегда могли рассчитывать на лорда, готового прикрыть.

Магические рода были такими закрытыми кланами, которые порой напоминали отдельные государства со своими законами, традициями и неписаными правилами. У каждого рода были свои союзники и враги, свои давние долги и тайные договоры, о которых посторонние даже не догадывались. Они хранили артефакты, фамильные библиотеки и заклинания, передававшиеся только по крови, и именно это создавало ту непробиваемую стену, с которой сталкивался всякий чужак.

И этим чужаком в данный момент и была сама Петуния. Несмотря на хорошее отношение к ней Люциуса Малфоя, она не могла полагаться на него в противостоянии с Розье. Но и справиться одна была не в состоянии — она не знала законов магического мира, не понимала тонких правил, по которым здесь жили маги.

Петуния, как магглорождённая, была беззащитна перед древним родом — мало того, что она была одна, за ней не стоял сильный клан, так ещё и Лили могла попасть под руку. Себастьян слишком ясно показал, что готов использовать её сестру, если Петуния будет сопротивляться. Ради себя она могла бы рискнуть, но ради Лили — никогда.

Внутри кольнуло особенно горькое осознание: в обычном мире она уже не могла быть своей. Там ей всегда недоставало чего-то, а теперь — после всего пережитого — возврата не существовало. Но и в магическом мире она ещё не стала своей, и его двери оставались для неё приоткрыты лишь наполовину. Она застряла между двумя мирами, чужая и там, и здесь.

Раздался лёгкий звон фарфора, и Петуния вздрогнула. Ауридан возник в гостиной так тихо, будто вырос прямо из воздуха. Он забрал чашку с остывшим чаем, оставив на её месте свежий чайник, из которого поднимался пар, и новую чашку, и поставил рядом тарелку с миндальным печеньем.

— Хозяйка не знает, как поступить? — мягко спросил он, с чуть заметной укоризной во взгляде.

Петуния устало улыбнулась и провела рукой по дневнику Виолетты, который зачитала уже до дыр, размышляя, как поступить.

— Впервые в жизни я чувствую, что любой мой выбор может стоить мне слишком дорого, Ауридан.

Ауридан налил чай, подвинул чашку поближе к Петунии и покачал головой.

— Всегда есть путь, иногда просто нужно смотреть шире, — сказал он спокойно. — Хозяйка и сама понимает, что не справится одна, значит, нужно найти союзников.

— Но кому верить? — усмехнулась Петуния. — Здесь каждый что-то скрывает, и любая помощь имеет цену. Я могла бы обратиться к Малфою или Долохову, но страшно даже представить, чего они потребуют взамен. Я понимаю, что мне нужно обзавестись связями и союзниками, иначе я пропаду. Но времени у меня почти нет — Розье не будет ждать.

— Малфои и Долоховы могут быть полезны, и хозяйка права, что осторожничает, но она забывает, что ей есть что предложить. И тёмные маги это уже знают.

Петуния задумчиво кивнула, откусила печенье и запила чаем. Ауридан был прав, стоило подумать, что она могла предложить. Но чем дольше она перебирала варианты, тем яснее понимала: её дар довольно узконаправленный. Вряд ли Малфоям каждый день нужны услуги по упокоению призраков или вызову духов.

— Как было бы хорошо, если бы во мне не было крови Розье, — удручённо пробормотала Петуния.

Ауридан тихо фыркнул, но не осуждающе, скорее позабавленный.

— Кровь не выбирают, хозяйка. Однако раньше маги умели выжигать неугодную кровь, подсмотрели у фэйри.

Петуния настороженно посмотрела на него.

— Выжигать кровь?

— Да, — серьёзно кивнул брауни. — Это старый, почти забытый обычай. Когда фэйри крали приглянувшегося человеческого детёныша, то выжигали его людскую кровь, чтобы сделать своим. Вместо ребёнка они оставляли подкидышей — обычно низших фей.

Петуния затаила дыхание.

— Подкидыши. Я слышала эти сказки. Но думала, что это просто страшилки!

— Маги многое позаимствовали у фэйри, — зубасто ухмыльнулся Ауридан. — Они поняли, что можно отринуть «чужую» или «испорченную» кровь и заменить её новой, сильной. Но взамен требовалось, чтобы кровь, пришедшая на замену неугодной, была сильнее.

— Скажи уже прямо, Ауридан.

— Кровь много значит для магов, но сосредоточившись на Розье, хозяйка упускает из виду половину своей крови, — намекнул брауни.

Петуния недоумённо вскинула брови, до сих пор не понимая, к чему он клонит.

— Половину крови?

Ауридан тяжело вздохнул, пропал, а потом вернулся со свитком в руках, в котором Петуния узнала свиток с проверки родословной из Гринготтса. Он развернул его на столе, придавив края ладонями, чтобы пергамент не сворачивался.

Петуния провела пальцами по знакомым линиям, но взгляд сам собой остановился на едва заметной ветви, отходящей от имени её отца. Она видела её и раньше, но тогда не придала значения, слишком сосредоточившись на Розье.

— Половину крови, — повторила она шёпотом, всматриваясь в почти стёртые буквы. — О’Брайены…

— Именно, — подтвердил довольно брауни. — Род выродился, это значит, что у хозяйки есть шанс восстановить его. Нужно только выяснить, что именно случилось.

— Выродившийся род… — задумчиво произнесла Петуния. — Хорошая мысль, Ауридан. Но Люциус говорил, что там были замешаны Предатели Крови. Кто вообще они такие?

Ауридан фыркнул, его уши чуть дрогнули.

— Предатели Крови… — он произнёс это так, будто пробовал на вкус горькое слово. — Так маги раньше называли тех, кто однажды пошёл против неписаных законов магии, нарушил кровную клятву или предал свою кровь: одни осмеливались вступать в сговор с инквизицией во времена охоты на ведьм, другие передавали родовые заклинания чужакам, а третьи отказывались поддержать союзников в войне. Разное бывало.

— Ты сказал раньше. А сейчас кого так называют?

— Сейчас так называют тех магов, кто придерживается промаггловской позиции. Например, Уизли, — пояснил брауни. — Но это уже иное клеймо. В старые времена речь шла не о политических взглядах. Тогда предательство каралось изгнанием, лишением магии или даже смертью всего рода. Сейчас другие порядки: Уизли живы и плодятся, как кролики.

Петуния нахмурилась, глядя на тусклую надпись «О’Брайен» на свитке.

— Значит, О’Брайены были именно такими? Предателями Крови?

— Правда часто теряется со временем, — пожал плечами Ауридан. — Может, они и правда пошли против законов магии. А может — сами были преданы. Кто знает.

Он на миг умолк, затем добавил тихо, с усмешкой:

— Но память магов избирательна: вам нужно самой разобраться в том, что случилось с этим родом, хозяйка.

Сказав это, Ауридан исчез, зашуршав где-то на втором этаже. Петуния спрятала артефакт и, снова всё обдумав, написала письмо Малфою. Приманенная брауни сова унесла письмо, и Петуния чувствовала себя так, будто вместе с ним отпустила часть тяжести, давившей на грудь. Теперь оставалось ждать ответа.

Он пришёл на следующий день — короткий, написанный явно наспех:

«Дорогая Петуния,

Я взял на себя смелость узнать об О’Брайенах заранее. Однако сейчас я связан делами семьи и не могу сопровождать вас лично. Но не тревожьтесь: Антонин Долохов вызвался помочь вам в этом вопросе. Он пришлёт вам письмо с местом и временем встречи.

Ваш друг,

Люциус Малфой»

Петуния отложила письмо и нахмурилась. Имя Долохова вызвало у неё тревогу. Воспоминания о его внимательных взглядах и улыбке не давали ей покоя. Мужчина вызывал у неё смешанные чувства — настороженность и странное притяжение одновременно. Он умел быть обаятельным и обходительным, но за мягкой вежливостью всегда угадывалось что-то большее, скрытая сила, которую он не стремился показывать, но которую чувствовали все вокруг.

Петуния вспомнила их последнюю встречу: слишком долгий взгляд, задержанный на её лице, лёгкая полуулыбка, от которой внутри стало неспокойно. Она тогда поспешила отвернуться, но ощущение, что он видит её насквозь, осталось.

Она внезапно вспомнила слова прабабки: «Мужчина-оберег придёт не тогда, когда будешь ждать, а тогда, когда встанешь на перепутье». Петуния тут же отогнала их, но сердце предательски забилось быстрее.

Сейчас это перепутье стояло перед ней во весь рост: Себастьян, артефакт, О’Брайены и Долохов, посланный Люциусом. Её выбор сужался, и в этом выборе слишком многое зависело от человека, которому она не была готова доверять, но который в последнее время постоянно появлялся рядом.

Петуния поднялась, прижала ладонь к дневнику Виолетты и прошептала:

— Посмотрим, Антонин, защитишь ли ты меня… или свяжешь ещё крепче.