Война Драконов: секреты Дурмстранга (гет)

* * *

«Жизнь — это всего лишь разделенное на две части пространство: «нет» до черты и «да» после. Родившись, каждый человек движется относительно этой черты — перпендикулярно или параллельно, но не каждый, дойдя до нее, осмеливается ее переступить. Слегка занести ногу — возможно, но лишь избранные перешагивают черту от «нет», которое вдалбливают общество, правила, родители, учителя, и оказываются по ту сторону черты. И тогда остается только «да» — пространство свободы, свободы от всего, кроме себя. Ты говоришь себе «да» и твердо идешь к цели, не оглядываясь. Потому что посмотреть назад — значит проявить сомнение. Сзади — лишь предрассудки, впереди — «цель», которой ты осмелился сказать «да». Нужно просто двигаться вперед, прямо, без размышлений. Это и есть сама цель — уйти от «нет», как можно дальше, а, значит, как можно глубже познать свободу».

Он поставил аккуратную точку и убрал черную книжицу в нагрудный карман мантии, оставил на столе перо в чернильнице, надел берет и вышел из комнаты, даже не взглянув на часы. Ему не нужны были часы, потому что он хорошо умел ориентироваться во времени. Ровно три минуты на то, чтобы покинуть спальное крыло и скрыться в темных коридорах школы. Каждый шаг был выверен и просчитан, каждое движение — минимально, все подвержено цели, к которой он сейчас стремился, зная, что не так далеко осталось до той главной цели, которая была поставлена и на достижение которой были в последнее время направлены все его силы.

Четыре месяца назад он занес одну из самых, как он считал, важных мыслей в книжицу: «Выигрывает не тот, кто не совершает ошибки, а тот, на долю кого выпадает исправление чужих ошибок, потому что такой человек мгновенно возносится в чужих глазах так высоко, как никогда не возносился даже самый безошибочный человек. Исправитель становится спасителем, тем, кто спасает ситуацию, когда выхода никто уже не видит».

Он вошел в уже полную людей комнату с низким, давящим, каменным сводом, плотно закрыл за собой двери, словно никого уже больше не ждал. А он и не ждал.

— Еще нет Гая,— заметила Элен, пытаясь пресечь попытку Яшека начать Совет.

— Он не придет.

— Почему?

— Потому что не был приглашен,— коротко, как отрезал, произнес Яшек.— Я так и не смог его найти, чтобы предупредить.

— Странно проводить собрание Ордена без его Главы,— тактично вклинилась в разговор Марианна, и Арно ее поддержала.

— Мы должны обсудить этот момент, потому что мне стало известно, что Гай Ларсен предал нас,— Яшек не стал смягчать свои слова или медленно подводить товарищей по Ордену к неприятному известию.— Гай вступил в переговоры с Орденом Востока.

— С чего ты взял?— возмутилась Элен, но Яшек знал, что это блеф. Он знал все, и от этого его гнев становился еще сильнее, но парень умел сдерживать свои эмоции, вот чего не хватило Ларсену.

«Чувства — самое страшное и самое действенное оружие. Ничего не стоит разложить вражеское войско с помощью манипуляции чувствами, особенно если давить на главу войска. Конец армии начинается с конца ее главнокомандующего и полной деморализации».

— Ко мне пришел Учитель. Гай предал Орден и наш Поиск, он передал информацию нашим врагам и постоянно общается с Марией Истенко.

— Если считать, что они с Марией — старосты, в этом нет ничего необычного,— едко заметила Элен, оглядывая товарищей, которые с недоумением смотрели на Яшека.— И мне интересно: с чего бы это Учителю приходить к тебе? Почему мы должны тебе верить? Может, это ты продался Востоку и теперь пытаешься поссорить нас?

«Нет никого коварнее женщины. Она способна одним своим словом разрушить четко составленный план и одним движением выбить из-под ног почву. Ищите женщину там, где все крепко сложенное и отрепетированное начинает рушиться. А лучше — сразу заставьте ее молчать и не давайте двигаться. Нет женщины — нет проблем».

— Все знают о вашей дружбе с Гаем, Элен, так что тебе бы стоило помолчать, иначе мы подумаем, что ты с ним заодно,— предостерег Яшек.

— Ну, если принять во внимание, что это ты упустил восточников со дня рождения Марии, то мы вполне с такой же долей уверенности можем сказать, что ты специально дал им уйти, а связали тебя, чтобы мы поверили в твою невиновность,— отпарировала Арно, зло сощурившись.

— Может, мы перестанем друг друга обвинять, и просто разберемся?— сонно предложил Йозеф.— Вместо разборок, лучше бы мы решили, что делать. Бьемся лбами в стену непонятности и рады этому. Восток явно что-то накопал, а мы, как ослы, только и делаем, что следим за ними... У кого-нибудь есть мысли, как они пропадают из закрытых помещений?

— Я уверена, что Гай что-то узнал, но его не пригласили,— мило улыбнулась Арно, и Марианна ей подмигнула.

«Измена — это не минутная слабость. Измена — это тщательно разработанная внутренняя готовность повернуться спиной к своим убеждениям. Измена заложена в человеке изначально, но чтобы проявить ее, нужно долго и кропотливо готовить почву и собирать силу для последнего толчка. И если это толчок сделать в нужную минуту и с нужной силой — даже самый убежденный человек заколеблется, и потом останется лишь повторить толчок, чтобы окончательно сбить человека с ног в объятия предательства».

— Гай Ларсен узнал от Марии Истенко о том, где находится старая библиотека, и пошел с ней туда,— медленно проговорил Яшек, давая всем время осмыслить эту фразу.— Он едва не попал в ловушку, о которой всегда предупреждал Учитель, и именно поэтому они так сильно повздорили с Марией в Нижнем зале, думаю, вы все об этом помните.

Йозеф и Джованни переглянулись, Элен закатила глаза.

— Но главное доказательство даже не это. Вы можете не верить мне, но вы же все прекрасно знаете, что Ларсен влюблен в Марию, а она умеет манипулировать людьми, а манипулировать Гаем очень легко. Учитель больше не верит Ларсену.

— Я верю Гаю, он бы никогда нас не предал,— Марианна с презрением посмотрела на Яшека.— Возможно, его и связывает дружба с Марией, но он бы никогда не предал школу и дело, которому посвятил несколько лет жизни. Он не такой.

— Яшек, а, может, это ты все-таки нас предал?— Элен встала, и тут же встали остальные ребята.— Мы всегда были дружными и боролись за одно дело, а теперь ты вдруг решил внести между нами недоверие, разбить на парочку лагерей, которые будут подозревать друг друга в чем-то... Зачем это, Яшек? Не затем ли, чтобы, пока мы будем разбираться друг с другом, ты провернешь какие-то дела, которые будут направлены против школы?

— Элен, о чем ты?— изумился Йозеф.

Арно хмыкнула и подошла к двери, открыла ее и впустила внутрь Гая Ларсена.

— Простите, друзья, я не знал о собрании,— улыбнулся Глава Запада, оглядывая комнату.— Случайно совершенно услышал от Элен, что вроде как посиделки какие-то тут проводятся, решил заглянуть. Не помешал?

— Мы обсуждали твое странное поведение,— Яшек повернулся к Ларсену всем корпусом, словно встречая грудью врага.

— Ты обсуждал свои глупые мысли, какие-то выдумки, да еще Учителя сюда приплел. Так и скажи, что ты просто хочешь стать Главой Ордена и решил нашими руками убрать Гая,— хмыкнула Арно, подмигнув Ларсену.

«Провал кампании — это когда разведка противника сработала лучше, чем твоя контрразведка. Но кампанию можно спасти, используя оружие, о котором никому, кроме тебя, неизвестно».

— Вы скоро поймете, что были неправы, главное — чтобы не было слишком поздно,— с сожалением проговорил Яшек, засунул руки в карманы мантии и направился к двери. За его спиной вспыхнул яркий свет, на мгновение озарив все вокруг, сильный хлопок — и наступила тьма.

* * *

— Привет, как настроение?

Эйидль вздрогнула и чуть не выронила из рук книги, которые несла из библиотеки.

— Хм, дай подумать... Мой брат третий день в госпитале из-за серьезной потери крови и травмы позвоночника, в очередной раз перенесли испытание Турнира Трех Волшебников, чего никогда не простит Феликсу Яновских, Сцилла грозится не допустить меня до экзамена, которые кстати, совсем уже близко, а я даже не думала начать готовиться, один мой друг уехал, наверное, навсегда, а другой со мной не разговаривает, и меня не пускают на пушечный выстрел к найденной библиотеке... Хм, у меня все замечательно,— ядовито закончила исландка, останавливаясь у колонн в Зале Святовита и кладя на скамью книги.

— Да, впечатляет,— хмыкнул Алекс, почесав в затылке. На подбородке его красовался ярко-багровый синяк, видимо, след очередного невезения.— Айзек отойдет, он просто очень обеспокоен из-за Марии...

— Ну, да, конечно,— фыркнула Эйидль,— она же уже три дня лежит в госпитале, о ней, конечно, нужно беспокоиться.

— Все с Феликсом будет в порядке, он и не с такой высоты падал, он же живучий, как ящер...

— Не говори глупостей! Кстати, ты не знаешь, куда подевались все преподаватели? Я хотела попросить у Сциллы дополнительное задание, чтобы она все-таки допустила меня до экзаменов, но никто не может сказать, где она, а в учительской вообще пусто.

— Ты разве не слышала?— хмыкнул Алекс.

— Что опять?

— Из зверинца сбежал опасный зверь,— тихо рассмеялся шестикурсник.— Южноамериканский красный ящер, особо опасный. Все старшие «гномы» и преподаватели отправились на поверхность его искать.

— Сбежал?

— Ну, никто точно не может сказать, как ему это удалось, но ночная смена обнаружила, что в вольере никого нет.

— Знаешь, у меня ощущение, что ты совсем не боишься, что сейчас откуда-нибудь из подземелий выскочит страшный монстр и нападет на нас...

— Конечно, не боюсь,— Алекс склонился к уху Эйидль и зашептал:— Этот зверь сейчас где-то в пути между Англией и Южной Америкой.

— Вы украли ящера?— подпрыгнула девочка, стараясь сдержать голос.

— Не украли,— хмыкнул парень,— мы его освободили. История долгая, но, надеюсь, счастливая.

— Вы все тут спятили от подземной жизни,— сделала вывод исландка. Краем глаза она заметила, как в противоположном конце зала стремительно прошли Гай Ларсен и Адела, они что-то оживленно обсуждали.— Почему Айзек переживает из-за Марии?— девочка снова вернулась к волновавшей ее теме.— Переживать надо за Феликса.

— Она три дня уже почти не выходит из комнаты и ни с кем не разговаривает,— Алекс как-то мгновенно сник, рассматривая носки ботинок.— Сибиль пыталась с ней поговорить, но Мария не открыла.

— А что Хелфер?

— Не знаю, он же нам не подчиняется,— пожал плечами шестикурсник.— Айзек боится, что это конец.

— Конец?

— У всяких моральных сил есть предел,— пояснил Алекс, словно это что-то объясняло. Эйидль недоуменно посмотрела на друга.— Ты считаешь, что ей легко дались последние события? Ну, все эти поиски, Феликс...

— Вот только не надо приплетать сюда Феликса!

— Я знаю, Айзек рассказал мне, что ты устроила тогда в библиотеке. И он прав, что сердит на тебя, тебе не следовало так давить на Марию.

— То есть ты считаешь, что она правильно сделала, решив пожертвовать Феликсом?— тут же вспыхнула Эйидль.

— Я считаю, что мы не вправе судить Марию. Она уже сама себя осудила. Ты же не думаешь, что ей так просто было выбрать между Феликсом и Поиском?

— Она должна была выбрать Феликса, я бы так и поступила!

— Именно поэтому ты всего лишь Эйидль, а она Глава Ордена.

— Почему вы все на ее стороне?!— обиделась исландка.

— Потому что нам легко судить, решения-то не мы принимаем, мы живем под крылышком Марии и не тужим, а что творится в ее душе — знает только она...

Эйидль промолчала, не собираясь больше спорить об этом. В какой-то степени ей было жаль Марию, но она все еще была зла на девушку за то, что она хотя бы на миг допустила возможность смерти Феликса.

— Поговори с Кляйн.

— Что?— не поняла Эйидль.

— Ну, феи поговаривают, что Хелфер к ней неравнодушен, возможно, через нее мы бы могли как-то узнать, как помочь Марии.

— Кляйн?— рассмеялась Эйидль.— Да вы что, она ни за что не будет нам помогать, это самое несносное и непослушное на свете создание...

— Эйка, пожалуйста.

Девочка вздохнула, скривила губы, но все же сдалась.

— Кляйн, ты мне нужна,— без особой надежды позвала она, потом подождала несколько секунд и продолжила:— Вот как хорошо, что тебя тут нет, я сегодня получила четыре «неуда», и меня никто не пилит, вот так бы всегда...

— Это нечестный прием!— с этим криком в воздухе материализовалась Кляйн, повязывавшая на поясе чистый передник.

— Я знала, что уж это не ускользнет от твоих огромных ушей,— ухмыльнулась Эйидль.

— У меня нормальные уши!— возмутилась фейка, тут же пощупав ушки и скрыв их кудряшками.— Ты лучше бы за собой следила и за своей одеждой, твою рубашку невозможно отстирать! В каком костре ты моталась пару дней назад? У меня ощущение, что ты причастна ко всем бедствиям и происшествиям в этой школе! Небось, это ты выпустила ящера из вольера... Это все твои Драконы!— последнюю фразу Кляйн хоть и произнесла с вызовом, но тихо-тихо, оглядываясь, и только тут, видимо, заметила Алекса, который с широкой улыбкой следил за перепалкой.— Ты!

— Кляйн, пожалуйста, давай все твои претензии ты выскажешь мне потом тет-а-тет,— попросила Эйидль, сощурившись,— у нас есть к тебе просьба.

— Я не помогаю Драконам.

— Ты фея одной из Драконов, так что перестань делать вид, что это страшная секта, которая ест живьем маленьких детей,— заметил Алекс, складывая на груди руки.— Ты видела в последние дни Хелфера?

— Алекс...— закатила глаза Эйидль, понимая, что друг поторопился с произнесением этого имени.

— Этого наглеца?! Этого насильника?! Да я к нему никогда в жизни больше не подойду! За все мои двести восемьдесят лет жизни я не встречала таких наглецов, таких бесцеремонных, таких...!

— Теперь не остановишь,— вздохнула исландка, приблизившись к Алексу, ожидая, пока фея извергнет все свои проклятия в сторону Хелфера.— Это у нее такая манера признаваться в любви.

— Любви?!— возмущению Кляйн не было предела, казалось, что она сейчас лопнет от негодования.— Да ни за что!

— Почему она его так не любит?— с любопытством спросил Алекс.

— Потому что он очень ей нравится! А еще он посмел публично ее изнасиловать...

— Что?— от изумления поднял брови парень, пытаясь не обращать внимания на проклятия, которые новым потоком полились из фейки.

— Он ее поцеловал, и она не может его простить за то, что ей понравилось,— рассмеялась Эйидль.

— Понравилось?! Мне?!— задохнулась от негодования Кляйн.

— Конечно, иначе ты бы так яро не выражала свои эмоции, пытаясь всем нам доказать, что это вовсе не так,— хмыкнула исландка, и добилась необходимого ей эффекта: фея насупилась и замолчала, застыв в воздухе.— А теперь тебе нужно найти Хелфера и узнать у него, что с Марией.

— Ни за что! К тому же я и так знаю, что с ней, об этом говорят все феи.

— И что они говорят?

— Что Ящер чуть не умер по ее вине, вот она и переживает,— пожала плечиками Кляйн.

Алекс и Эйидль переглянулись.

— А почему все феи говорят об этом?

— Ну, все делают ставки, кто станет руководить Драконами,— тихо поделилась сплетней фея.— Может, Драконы вообще перестанут существовать.

— Ну, вот еще!— возмутился Алекс.

— Ну, мы тоже надеемся, что это не так,— прошептала Кляйн.

— Почему? Вы же боитесь нас,— недоуменно спросила Эйидль.

— Да, боимся,— фея приблизилась к ребятам и огляделась, словно собиралась раскрыть самую страшную тайну.— Но феи Драконов говорят, что из уст уста в нашем роде передавались слова наших предков о том, что если не станет Драконов, то Тьма придет в Дурмстранг, вырвет из его недр Историю, повернет ее вспять — и Тьма воцарится во всем мире...

— Какие интересные сказки вы, оказывается, знаете,— улыбнулся Алекс.

— Это не сказки! Так говорят!— возмутилась Кляйн, обидевшись и мгновенно исчезая в воздухе.

— Ну, и зачем ты ее обидел?— не поняла Эйидль.— Нам разве не нужна была ее помощь?

— А ты бы предпочла, чтобы я подтвердил ее слова, и она бы кинулась к своим болтливым подружкам? Тогда уже через час вся школа бы кипела, и половина из здесь живущих повторяла эти слова!

— То есть она говорила правду? Ну, про тьму и про историю, которая может повернуться вспять?— прошептала Эйидль, неверяще глядя на друга.

— А, по-твоему, Мария ради каруселей в небесах несколько дней назад оставила Феликса умирать в подземелье? Эйка, ты же так давно уже среди нас, неужели ты до сих пор не поняла, что Тайна Дурмстранга — это не игрушка и не какой-то там глупый артефакт... Это то, что стоит жизни каждого из нас, и многие уже отдали за это свои жизни...

— Ты знаешь, что это?

— Я похож на того, кому доверяют такие секреты?— хмыкнул Алекс.— Об этом знает Мария и, думаю, знает Айзек, но ведь это не значит, что мы не догадываемся хотя бы о сути происходящего.

— И ты не хочешь узнать?

— Хочу, именно поэтому я в Ордене и именно поэтому делаю все, чтобы Поиск завершился. А пока наша задача — помочь Марии, потому что без нее все это будет очень трудно, а ведь мы так близки уже к разгадке...

Эйидль кивнула, вздохнув.

— Ладно...

— Что?

— Думаю, пора пойти к Учителю.

* * *

В темном госпитале как-то навязчиво тикали часы. Откуда они тут взялись, Феликсу было сложно понять, а главное — зачем они тут, но встать и выкинуть их прочь, чтобы не мешали спать, не было сил.

Хотя силы возвращались. Медленно, очень медленно он снова ощущал ноги, а вместе с тем приходила и боль в спине, которая часами не давала спать. Но он упрямо продолжал двигаться, шевелить ступнями, сжав зубы, чтобы перетерпеть боль...

Когда он спал, то видел странные, но порою очень реальные сны. Часто он снова падал в тот бездонный черный колодец, на камни, которые он четко видел, стремительно к ним приближаясь. И боль, которая почему-то не заставила сознание отключиться, а, наоборот, обострила. И он лежал на камнях, чувствуя, как немеет тело, как горячая кровь заливает камни под ним, и думал о том, что это именно то, о чем он так мечтал еще несколько месяцев назад. Желанный конец, который недавно он бы принял с улыбкой...

Но чаще во сне, в который Павлов старался погружать больного Феликса почаще, к нему приходил Димитрий. И Феликс не знал, было ли это с ним на самом деле там, в подземелье, или это был бред, или сновидение, и смесь всего того, что ему рассказали и что он придумал в забытье...

Ему снилось, что, умирая на камнях, он четко слышал голос Димитрия, слышал, как тот просил прощения и молил, чтобы Феликс не умирал, чтобы попытался спастись. И Феликс действительно пытался — по крайней мере, во сне он полз, пытался тащить на руках бесчувственное тело, тащил к лестнице, которую видел во мраке, а сверху на ступени падал тусклый, едва уловимый голубоватый свет. Был ли это свет души Димитрия, о котором говорили ребята, или же это был свет библиотеки, Феликс вряд ли мог понять, но он был...

Цюрри открыл глаза и вздохнул, мучимый этими мыслями в полудреме. Эйидль и Яков, навещавшие его несколько раз, очень красочно рассказали обо всем, что случилось после его падения, и Феликс теперь никак не мог забыть о том, что сделал Димитрий. Даже после смерти лучший друг остался рядом, чтобы искупить свою вину... И искупил, Цюрри чувствовал, что на душе стало легче, намного легче, и дело было не в прощении самого Феликса — он уже простил Дима за все. Дело было в том, что, видимо, сам Димитрий никак не мог себе этого простить. И искупил...

Феликс пошевелил ногами и поморщился, но все-таки боль в спине была уже не такой резкой, и парень решил сесть. Надоело лежать. Он был уверен, что в движении быстрее поправится.

— Приятно видеть твое упорство.

Парень вздрогнул и поднял глаза на фигуру, бесшумно возникшую в темноте госпиталя.

— Не хотел тебя напугать.

— Надо было тогда постучать,— проворчал Феликс, садясь и переводя дыхание. Спину буквально ломило и кололо одновременно, но он упрямо сидел, сцепив зубы.

— Если ты сможешь встать, я буду уверен, что не зря пришел,— гость приблизился к постели, глаза его казались в темноте двумя светлыми зеркальными лужицами. Удивительные глаза, на которые Феликс редко раньше обращал внимание.

— Не уверен, что смогу,— покачал головой Цюрри.

— А если я скажу, что ты должен?

— Вы не можете мне приказывать, хоть вы и зоветесь Учителем,— бросил парень в сторону гостя, но все еще заставлял себя сидеть.

— Я не буду приказывать, это незачем. Я пришел просить тебя о помощи.

— Великий Учитель просит меня?— криво ухмыльнулся Цюрри, все-таки откидываясь на подушки и тяжело дыша. Перед глазами плясали разноцветные пятна.— Какая честь.

— Марии нужна твоя помощь.

— Что-то подобное я уже слышал, причем из уст противников.

— Феликс, Мария на грани... Ты знаешь, как иногда легко перешагнуть черту, бросая себя в объятия смерти... Но знаешь ли ты, сколько нужно сил, чтобы сделать подобное с любимым человеком?

Феликс вздрогнул, снова глядя на Учителя, уже внимательнее.

— Они ничего не сказали о том, как она.

— Эйидль — ребенок, обиженный на весь мир, ей свойственен максимализм ее возраста, резкое осуждение или неодобрение, это пройдет с годами, так что не суди ее строго. А Яков не стал тебе говорить, считая, что иначе ты недолечишься, для Якова всегда было важно не навредить человеку, из него выйдет хороший целитель...

— Я не уверен, что дойду,— пробормотал Феликс, тут же начиная садиться. Он не задал ни одного вопроса, потому что понимал все, что могло твориться с Марией. Странно, что он раньше об этом не подумал: о том, что она не приходила, и о том, что с ней могло твориться после случившегося. А ведь если бы он задумался хоть на минуту, он бы сразу все понял, потому что, как ни странно, он хорошо успел узнать девушку и понять ее.

— Ты должен дойти. Мы не можем потерять ее сейчас. Слишком близко вы подошли к пропасти, слишком опасно, и вам понадобятся все ваши силы, чтобы дойти до конца....

— А что если мы не пойдем?— Феликс сел и попытался поставить на пол ноги.— Что если мы остановимся? Замуруем входы в библиотеку? Сожжем все о ней упоминания? Сотрем из памяти? Что тогда?

— Тогда Драконы исчезнут, не сразу, но исчезнут, но те, кто противостоит вам, останутся там, снаружи. Они будут выжидать, храня в памяти все, что вы сотрете. И однажды Тьма вернется в Дурмстранг...

— Скажите, Учитель,— Цюрри осторожно начала подниматься, перенося тяжесть тела на ноги и чувствуя, как взвыла спина, но он старался отвлечься, не дать боли затопить разум,— вы пришли сюда, уверенный, что я встану и пойду спасать Марию. Почему?

— Ну, на самом деле, я думал, что мне придется убеждать тебя и пустить в ход свой последний козырь.

— Какой?

— Мария исполнила свое обещание. Она спасла Яша.

Цюрри покачнулся на и так нетвердых ногах, но смог удержаться в вертикальном положении.

— Он... Он уехал?

— Да, его увезли с Острова, он уже несколько дней, как далеко отсюда. Думаю, скоро он уже будет в своей среде обитания.

— Она смогла,— неверяще прошептал Феликс, чувствуя, как от волнения сжимается горло.

— Она смогла, теперь твоя очередь. Помоги ей, Ящер, помоги ей, дай сил — и потом ты тоже будешь свободен, как и твой друг.

— Свободен,— прошептал Феликс, уже тверже вставая на ноги и делая первый шаг. Он покачнулся, но успел схватиться за постель, упрямо пытаясь двигаться вперед.— Учитель.

— Да?

— Скажите... Вы видели хоть раз духов, что зовутся мороками? Тех, кто живет в телах волков?

— Видел, и не раз.

— Они говорили с вами?

— Нет, Феликс, не говорили, Духи давно замолчали и перестали говорить.

— Даже с вами?

— Даже со мной.

— А камни? Они все еще говорят с вами?

— Конечно, Феликс, говорят, я ведь кристальщик, хоть и последний из рода.

* * *

Эту боль было ни с чем не сравнить. Никак не описать, не централизовать, не унять. Она разливалась по телу медленно, парализуя, лишая сил, останавливая мысли, потому что тогда становилось не так тяжело.

Наверное, это был шок. Или ступор. Или же предел сил, который она перешагнула.

Как же легко было, не думая, рисковать собой, слепо идти по опасному пути — и не размышлять, не принимать решений, потому что это была твоя жизнь, которую ты уже давно положила на алтарь Поиска, к изножью Тайны! Легко и почти играючи, хотя, конечно, она всегда старалась беречь себя и других, потому что не была самоубийцей и хотела жить, бороться, искать... Но если бы нужно было рискнуть и умереть, она бы это сделала, сожалея, страшась, но сделала...

Но разве как-то можно было предположить, что ей придется рвать себя на части, разбивать свое собственное сердце, вырывать его с корнем, чтобы не мешало трезво и хладнокровно думать и принимать решение? Разве можно к такому подготовиться? Отрепетировать? Заранее принять это решение?

Мария лежала на постели, обняв себя руками и в миллионный раз задавая себе этот вопрос. Вопрос, на который она никогда не сможет ответить. Поступила ли она правильно? Да, правильно, особенно потому, что Феликс жив. Но это логически, это с точки зрения жизни, а что же ей делать с самой собой, со своей совестью, со своими чувствами, которые она сама же и растоптала жестокостью разума? Как смотреть на саму себя? Как жить дальше? Как любить дальше, если она предала свою любовь?

Как?

Она попыталась выключить чувства и снова жить только разумом, но не получилось. Что-то сломалось, что-то нарушилось внутри, сметенное волной шока, который пришел на смену радости, что Феликс жив и поправляется. Там, в зверинце, когда она через решетку смотрела на то, как ящер зализывает раны Цюрри, она понимала, что Яш бы никогда не предал друга, он бы бросился до смерти защищать Феликса, он бы не думал, не размышлял. Он просто любил, без всяких условностей, без задних мыслей о долге и правильности поступков...

Именно там она впервые осознала, что у нее больше нет сил. Нет сил на то, чтобы смотреть на любимого человека, которого она была готова обречь на смерть, нет сил думать об этом, нет сил вообще думать, решать, двигаться. Она была опустошена, совершенно опустошена...

Но она должна была Феликсу, и этот долг она постаралась выполнить. Решение пришло легко и как-то наскоком, словно сложившаяся из кусочков картинка: уезжающий Альбус Поттер, фреска на стене библиотеки, простое зелье... И Яш был свободен, обещание исполнено.

Три дня она практически не двигалась. Несколько раз поднималась и заставляла себя дойти до ванной комнаты, умывалась, пила воду, не глядя на себя в зеркало, не глядя вокруг. Кажется, три раза к ней стучалась Сибиль, но у Марии не было ни сил, ни желания отвечать. Не было даже воли, чтобы пошевелить губами.

Так просто закрыть глаза и всего лишь дышать. Наверное, так чувствуют себя растения, как им хорошо и безлико, равнодушно. И не больно...

Несколько раз появлялся Хелфер, но Мария не отреагировала на его увещевания, на самом деле, впервые за долгие годы их дружбы, она не хотела его видеть и слышать. И она прогнала его, одним словом, которое выдавила из сведенного судорогой горла...

Сначала она пыталась собраться, выдернуть себя из этого состояния аффекта. Она словно остановила движение вперед, остановилась, и нужно было заставить себя снова двигаться. Но не получилось, словно действительно внутри что-то надломилось, что-то очень важное, что помогало жить и верить в себя...

И она лежала, слушая себя, ждала, когда это пройдет, когда вернется воля, когда вернется жизнь, просто ждала, хоть чего-нибудь.

— Могла бы и навестить.

Она вздрогнула, когда в комнате с легким хлопком и ворчанием кто-то появился. В темноте было трудно различить силуэт, но голос она не могла не узнать.

— Я присяду,— Феликс почти упал на ее постель, отодвинув ноги девушки,— нет, даже прилягу,— и она почувствовала, как он растянулся рядом с ней, чуть постанывая от боли.— Спина горит, так что пришлось мне пользоваться старым добрым способом доставки, потому что дойти до тебя стоило бы мне еще пары жизней из той сотни, что мне презентовали вместе с чешуей...

Мария протянула руку и в темноте нащупала его лицо, чешуйки, волосы.

— Ну, думаю, сейчас ты про себя быстро придумываешь оправдания тому, почему ты так меня и не навестила, а пока ты это делаешь, я, пожалуй, поблагодарю тебя за Яша... Я не был уверен, что у тебя получится. Спасибо,— он поймал ее руку и прижал к губам, целуя, и девушка прикрыла глаза, чувствуя эти горячие губы на коже.— Мария, скажи хоть что-нибудь,— прошептал он, и в его голосе впервые за все время своего знакомства с Цюрри девушка услышала страх.— Мне сказали, что с тобой не все в порядке, но я не поверил. Мария, я не верю, что какая-то глупость могла сломить тебя.

— Ты не глупость,— наконец, выдавила она, пытаясь облизать сухие губы. Голос не слушался.— Ты...

— Я здесь, жив и почти невредим. И ты знаешь, что поступила правильно, и я это знаю,— тихо проговорил Феликс, прижав ее ладонь к своей левой щеке.— Подумай с другой стороны: если бы ты не приняла такого решения, Димитрий бы еще нескоро получил шанс освободиться.

— Они рассказали тебе о Димитрии?

— Ну, да, они все мне рассказали, правда, умолчали о том, что ты решила взять на себя всю вину и замуроваться в спальне,— она чувствовала, что он дернул уголком губ.— И вот я пришел выразить тебе свое недовольство. Ты не имеешь права тут себя заточить, потому что я должен еще исполнить свое обещание.

— Какое?

— Быть с тобой на выпускном балу, ты забыла?— кажется, он улыбался во тьме.— Мария, поверь, я не виню тебя ни в чем, так случилось, ты выбрала, ну, и черт с ним! Ты выбрала — и выбрала правильно.

— А если бы это был неверный выбор?

— Ну, тогда бы мы сейчас не разговаривали,— Феликс снова коснулся губами ее руки.— Ты забыла, что меня охраняет Кубок Огня? Я не могу погибнуть, пока Турнир не закончился, ну, разве что во время испытания Турнира... И если бы ты тогда действительно не думала обо мне, то обязательно бы вспомнила об этом, потому что тогда бы твой разум работал трезво и правильно...

— Феликс.

— Что?

— Ты говоришь так, как говорил раньше... Тогда, еще до всего, что с тобой случилось,— немного удивленно пробормотала Мария.— Словно... живой.

— Я живой, разве ты этого не чувствуешь?— фыркнул парень.— И ты живи... Просто живи, Мария. Давай забудем ненадолго о Поиске, Турнире, обо всем, будем просто самими собой...

— Это невозможно.

— Ну, помечтать-то мы можем,— он медленно приподнялся, осторожно устраиваясь удобнее и подкладывая руку ей под голову. Мария прижалась к нему, ощущая бинты под рубашкой, — и всхлипнула.— Ты стала невыразимой плаксой,— тихо рассмеялся Цюрри, обнимая девушку, и она дала волю слезам, чувствуя, как ступор покидает ее, дрожь покидает тело, а невыразимая боль затопляет тело и душу, чтобы выйти вместе со слезами.— Плачь, говорят, что слезы помогают справиться со всем.

— Прости меня, Феликс...

— Я прощаю тебя, Мари, прощаю,— пошептал он, поглаживая ее волосы и глядя в темноту. Ему казалось, что он снова видит голубоватый свет души Димитрия, который тоже шептал «прости».— Я вас всех прощаю. Видимо, это весна такая...

— Нет... Это ты такой,— всхлипнула девушка.

— Ну, может быть,— легко согласился Феликс.— А теперь давай приходить в себя, а то у нас еще полно дел.

— Каких?

— Ну, например, как-то я сделал небольшое открытие, и когда смогу, я готов его тебе показать.

— Открытие?— девушка подняла голову, пытаясь в темноте увидеть лицо Феликса. Он рассмеялся, чуть морщась от боли.— Что?

— Чтобы тебя сломить, нужно намного, намного больше.

— Феликс...— укоряюще прошептала Мария.

— Достаточно всего лишь тайны, чтобы снова вернуть тебя к жизни.

— Нет, просто это ты и твоя тайна,— покачала она головой.— Только ты... Так что там за тайна?

— Это касается Луки.

— Луки? Это... что-то плохое?

— Ты совсем плохо обо мне думаешь?— фыркнул Цюрри.— Я бы нашел более подходящее время для дурных вестей, поверь.

— Тогда что?

— Ну, если я расскажу, то это уже не будет тайной. Просто поверь: Лука никогда не предаст тебя. Как и я.