Взаперти (гет)

— Кэтрин. Кэти. — Голос проникал в сознание из-под толщи воды, знакомый, тот, что всегда вытаскивал ее назад. — Девочка… Держись…

В глазах стояла колкая песчаная мгла. Просыпаться было все равно что рвать заживающую рану — больно и бесполезно. Рассудок, ясный и холодный, где-то тут, на расстоянии вытянутой руки, но дотянуться до него мешала эта ватная прослойка отчуждения. Тело было чужим, тяжелым, но не болело — и в этом была странная, обманчивая подачка. Сегодняшнее пробуждение не имело ничего общего с теми, что следовали за стычками с Пожирателями, когда все ныло, но было живым. После той ночи в бункере она очнулась дома на Гриммо с телом, изувеченным заклятьями, но с яростной, животной радостью внутри — он был жив, он был с ней. Теперь же внутри была только выжженная пустота, гудевшая тихим звоном в ушах.

Сквозь слипшиеся ресницы в дверном проеме замер смутный силуэт. Высокий, в черном. Сердце рванулось в горло, сжимаясь дикой, предательской надеждой, и она…

Кэтрин резко села, распахивая пересохшие, потрескавшиеся губы в беззвучном крике. Воздух с силой рванулся в легкие, но не издал ни звука. В дверях, не шелохнувшись, застыл черный силуэт Снейпа. Он не кривил губы в своей привычной усмешке, не бросал презрительный взгляд. Он просто стоял, безмолвный и неумолимый, как сама смерть. И он не был тем, кого ее израненная душа отчаянно жаждала увидеть.

Теплая, чуть шершавая ладонь мягко коснулась ее щеки, вернув из мира галлюцинаций обратно, в комнату. Запах целебных отваров и что-то неуловимо родное. Красивое, осунувшееся лицо мадам Помфри склонилось над ней.

— Милая, — голос Поппи был тихим, как шелест простынь. — Как ты себя чувствуешь?

Горло сжал тугой ком, не дававший издать ничего, кроме хрипа.

— Где я? — наконец выдавила она.

— Это дом твоих крестных дорогая, — мягкий, материнский голос раздался справа. Молли Уизли, глаза ее были красными от бессонницы, но полными непоколебимой доброты, присела на край кровати. — Ты… ты потеряла сознание. Римус и Нимфадора привезли тебя сюда. Альбус… профессор Дамблдор попросил Северуса — ее взгляд скользнул к двери, — привести Поппи. Мы о тебе позаботимся.

«Орден. Дамблдор. Позаботимся». Пустые слова, щебет на фоне того оглушительного гула внутри. Ее взгляд упал на собственные руки, беспомощно лежащие на одеяле. Бледные, почти прозрачные.

— Где?.. — вопрос, не имевший конца, застрял в горле, зацепившись за осколки памяти. Темнота. Крики. Вспышка зеленого света. Его смех, обрывающийся на полуслове.

Молли и Поппи переглянулись. В глазах медика блеснула влага, и она поспешно отвернулась, делая вид, что поправляет склянки на прикроватном столике. Молли, не говоря ни слова, осторожно обняла ее. Не так, как обнимают жертву несчастья, а крепко, по-семейному, как обнимала ее однажды на кухне площади Гриммо в далеком феврале. Теплая ладонь принялась гладить ее по спине, а губы Молли зашептали что-то успокаивающее, бессмысленное и необходимое, как мантра. «Все хорошо, детка, все хорошо». Кэтрин смогла сделать несколько глубоких, прерывистых вдохов. Почему после каждой серьезной вылазки Ордена она приходила в себя в постели? Наверное, тело отказывалось служить дальше, когда душа уже была на изломе.

Внезапно низ живота снова сковала знакомая, тупая, выворачивающая боль. Не острая, как от заклинания, а глухая, внутренняя, пугающая своей биологической чужеродностью. Она сглотнула стон и опустила лоб на прочное, надежное плечо Молли, переживая спазм.

— Я полагаю, мы можем оставить… миссис Блэк приходить в себя, — голос Снейпа рассек воздух, холодный и четкий, не оставляющий места для эмоций. — Набирайтесь сил. Профессор Дамблдор ожидает вас, когда вы будете в состоянии передвигаться. Ваше содействие в одном деликатном вопросе потребуется Ордену.

В его словах не было ни капли сочувствия, лишь констатация факта. И в этой отстраненности было почти милосердно.

— Я вернусь позже, милая, — ласково сказала Поппи, снова коснувшись ее щеки. — Обещаю. Мы все… мы просто рады, что ты здесь.

Она вышла, и Снейп, не сказав больше ни слова, развернулся и скрылся в полумраке коридора, его плащ развелся за ним как черное крыло.

Молли не отпускала ее руки, своими, теплыми и трудолюбивыми, покрывая ее холодные пальцы. Она что-то быстро и тихо рассказывала, пытаясь зацепить сознание Кэтрин за что-то живое и настоящее: Рон с Гермионой что-то затеяли, Джинни спрашивала о ней, Гарри… При упоминании имени Гарри сердце Кэтрин сжалось от новой, отраженной боли. Мальчик. Он остался совсем один.

Дверь с треском распахнулась, и в комнату, словно ураган, ворвалась Нимфадора Тонкс. Ее волосы сегодня были тусклого, мышиного цвета, и лицо казалось осиротевшим без привычного яркого макияжа. Она бесцеремонно приземлилась на кровать, обняла Кэтрин с такой силой, словно пыталась защитить от невидимой атаки. В дверях соляным столбом застыла Андромеда.

— Хитрая лиса, — выдохнула Дора, и в ее голосе звучала хрипота. — Черт возьми, как же я рада тебя видеть.

Она отвернулась, чтобы скрыть дрожь в уголках губ, но Кэтрин чувствовала, как напряжено ее тело.

— Северус сказал, ты потеряла много крови… — начала Тонкс, и сразу замолчала, поймав предостерегающий взгляд Молли.

Кэтрин, все еще цепляясь за их руки, как утопающий за соломинку, медленно поднялась. Голова закружилась, но она упрямо поставила босые ноги на прохладный, полированный паркет. Легкий озноб пробежал по коже. Холод пола всегда помогал ей думать, собирать рассыпавшиеся мысли по полочкам. Она сделала глубокий вдох, пытаясь вернуть себе контроль. Но ее руки, жившие своей собственной жизнью, независимо от воли, опустились на живот. На плоский, пустой…

Она замерла, пальцы впились в тонкую ткань ночной рубашки. Память настойчиво подсовывала обрывок: еще утром…его рука, теплая и твердая, на ее округлом животе, его счастливый, немного ошеломленный шепот: «Девочка…наша Джейми.»

— Дорогая… — начала Молли, и в ее голосе прозвучала паника.

— Молли, — голос Кэтрин был чужим, плоским, лишенным каких-либо интонаций. Она смотрела в пространство перед собой. — Кто это был?

— Кэти, милая, не сейчас, тебе нужен покой…

— Прошу тебя, — Кэтрин повернула к ней лицо, и Молли отшатнулась от этого взгляда, полного тихого, леденящего ужаса. — Кто.

Тонкс, не в силах смотреть на подругу, зажмурилась, ее плечи содрогнулись. Андромеда сделала несколько шагов вперед.

— Поппи сказала… что… — она сглотнула ком в горле, — что девочка… была слишком слаба. После того как Сириус… тело не выдержало горя. Она не боролась.

Слово «девочка» прозвучало как приговор. Не «плод», не «беременность». Девочка. Та самая, о которой они мечтали. «Девочка… наша Джейми»

Волна накатила не сразу. Сначала была тишина. Абсолютная, оглушительная. Звон в ушах стих. А потом из самой глубины, из того самого выжженного места, вырвался звук. Не крик, не плач. Это был вой. Долгий, животный, полный такой первобытной, вселенской тоски, что казалось, стекла задрожат в оконных рамах. Это был плач по нему, по их девочке, по себе, по всем сломанным жизням.

Спускавшийся по лестнице Снейп замер на секунду. Его пальцы судорожно сжали перила, костяшки побелели. Он не обернулся. Просто стоял, выпрямившись во весь рост, сжав челюсти до хруста, вслушиваясь в этот звук, пока он не смолк, перейдя в беззвучные, разрывающие душу рыдания. Затем он резко дернул плечом и продолжил спуск, его плащ поглотил мрак коридора.

* * *

Ее не оставляли одну ни на минуту. Вероятно, боялись, что сведет счеты с жизнью. Или чего похуже — что она просто перестанет существовать, растворится в тишине, и они не заметят, когда это случится. Ее старая комната в доме Тонксов, когда-то бывшая убежищем в школьные каникулы, теперь давила хуже ошейника. Знакомые обои с блеклыми цветами, потертый ковер — все это стало фоном для немого кино, в котором она была статистом.

Тэдд, молчаливый и мудрый, сменял болтливую, отчаянно пытающуюся шутить Нимфадору. Затем приходила Молли, пахнущая пирогами и домашним уютом, который теперь обжигал, как кислота. Она говорила о детях, о Хогвартсе, о мелочах, которые должны были вернуть ее к жизни. Иногда появлялся Билл. Они были мостом в мир живых, а она утонула и не хотела всплывать.

Римус не появился.

Тонкс, пытаясь вытащить ее хоть на что-то, бормотала что-то про миссии Ордена, про панику в Министерстве, про то, что «Грюм рвет и мечет». Слова долетали до Кэтрин как сквозь воду. Они не имели к ней никакого отношения. Война шла там, за стенами этой комнаты, а здесь была лишь выжженная территория ее личного поражения.

Иногда в коридоре около спальни застывала Андромеда. Ее изящные, худые руки покрывались следами тревоги — полукольцами от впившихся ногтей. Но, поймав на себе случайный, пустой взгляд своей милой, любимой до безумия Кэти, женщина отшатывалась, как от кипятка. Проклятая кровь Блэков… проклятое сходство с ней. С Беллатрисой…

Она была идеальной, послушной пациенткой. Механически проглатывала пищу, которую ей приносили. Позволяла Тэдду, с его тихой, но железной настойчивостью, выводить ее на задний двор, под блеклое осеннее солнце. Она стояла, закутавшись в платок, и смотрела на пожухлую траву, не чувствуя ни ветра на коже, ни тепла лучей. Мир потерял не только цвет, но и текстуру. Все стало плоским и беззвучным.

Однажды, во время одной из таких «прогулок», ее взгляд упал на старый, почти сгнивший пень в углу сада. Когда-то давно, кажется, на ее шестнадцатый день рождения, Тэдд срубил здесь больную яблоню. Она помнила, как тогда, полная подросткового максимализма, плакала из-за этого дерева. Теперь же она смотрела на пень и думала о корнях. О том, что они остались там, под землей, мертвые, но все еще занимающие свое место. Не живое, но и не исчезнувшее до конца. Просто… прекратившее существовать на поверхности.

И в этот момент, глядя на темное, мокрое от дождя дерево, она впервые за долгие дни задала себе вопрос. Не о том, как жить дальше. А о чем-то гораздо более простом и конкретном.

«Что осталось от меня под землей? Что я оставила в этом мире, кроме пепла?»

Это был не проблеск надежды. Скорее, первая, едва заметная трещина в ледяном панцире апатии. Не желание жить, а холодный, аналитический интерес к масштабу разрушения.

Она медленно повернулась и пошла обратно в дом, не дожидаясь, пока Тэдд ее позовет. И впервые за все время ее шаги были чуть более уверенными. Не потому, что ей стало лучше. А потому, что в ее внутренней пустоте появилась первая, крошечная точка отсчета. Точка, от которой можно было начать измерять глубину падения.

* * *

Кабинет встретил ее знакомым гулом тишины, нарушаемым лишь тиканьем странных серебряных приборов и шелестом крыльев Феникса Фоукса, восседавшего на своей жердочке. На мгновение, короткое, как взмах тех самых огненных крыльев, у нее перехватило дыхание. Пахло лимонными леденцами, старыми книгами и магией — все точно так же, как и тогда, в далеком 1981-м. Словно все это долгое время, все это был лишь дурной сон.

Она опустилась в то же самое кресло, что и пятнадцать лет назад, когда ей, осиротевшей девочке, сообщали о гибели отца. Теперь она была здесь снова. Потеряв все.

Дамблдор сидел напротив. Его васильковый взгляд был не острым, а тяжелым — от знания, от вины, от груза принятых решений.

— Кэтрин, — начал он, и его голос был лишен всякой защиты, лишь горечь и тяжесть. — Предательство пришло из самого сердца того дома, что должен был быть вашей крепостью. Кикимер нашел лазейку в одном из приказов Сириуса. Он доложил Малфоям и Лестреинджам все ваши планы. Он служил вам зная, что ведет вас на убой. Моя вина в том, что я не сумел разглядеть эту угрозу под носом. Не сумел защитить вашу семью от тени ее же собственного прошлого.

Он сделал паузу, давая ей впитать этот удар.

— Никакие слова не вернут того, что отнято. Признание собственной слепоты — слабое утешение для того, кто оплакивает весь свой мир. Я ошибался. Я доверял не тем, кого следовало доверять, и отправлял вас с Сириусом в ту ловушку, которую сам же и не сумел распознать. Ваша семья... — он снова замолчал, подбирая слова, лишенные былой патетики, — пала жертвой цепочки моих просчетов. И это бремя я понесу до конца.

Кэтрин слушала, не шевелясь. Его слова о Кикимере не вызвали в ней вспышки гнева. Они лишь легли мертвым грузом поверх всего остального. Предатель жил с ними. Убирал их дом. Слышал их смех. И все это время вел отсчет до того момента, когда их мир рухнет.

— Мальчик, — прошептала она почти не слышно, пряди волос скрывая ее лицо. — Гарри Поттер. Где он?

— Мальчик в безопасности. Пока что. Он под защитой кровных чар его матери в доме кровных родственников. Совсем скоро я лично сопровожу его в Нору.

— Нору? — ее голос был хриплым шепотом. — Она не безопасна. Вы сами говорили.

— Случившееся в Департаменте Тайн... — начал Дамблдор, но не закончил, поймав ее взгляд.

Кэтрин медленно подняла голову. Пряди волос отпали, открывая запавшие глаза, неестественно большие на исхудавшем лице. В них не было слез. Лишь обжигающая, леденящая ясность.

— Мы строили для него крепость, — ее шепот резал тишину, как стекло. — Мы ждали взаперти. Ради его безопасности. Ради будущего. Для чего?

— Я хочу, чтобы мальчик был под защитой моего дома. Дома Сириуса.

Ее голос был ровным, металлическим, без единой ноты просьбы. Это была констатация. Факт, который она возводила в абсолют.

Дамблдор смотрел на нее, и в его глазах мелькнуло нечто — не удивление, а быстрое, безжалостное вычисление. Он видел не только боль, но и сталь, закаленную в этой боли.

— Гриммо — место, насыщенное темной магией, Кэтрин. И после случившегося...

— Именно поэтому, — она перебила его, и ее запавшие глаза вспыхнули ледяным огнем. — Его стены видели предательство. Они впитали кровь. Они научились не доверять. Никому. Я знаю каждый камень, каждое заклятье, каждый шепот этого дома. Я смогу уберечь мальчика так, как не сможет никто другой. Не подвергая опасности детей Молли и Артура.

В ее словах не было высокомерия. Была холодная, неопровержимая уверенность. Она не предлагала себя как опекуна. Она предлагала себя как стражника. Как живой щит, выкованный из горя и ярости. Дом Блэков и она сама стали двумя сторонами одного проклятия — и теперь она собиралась обратить это проклятие против их врагов.

— Вы доверили его семье, и он остался один. Вы доверили его Норе, и она стала ловушкой, — ее голос оставался тихим, но каждое слово било точно в цель. — Доверьте его мне. И тьме, которую я в себе ношу. Она будет пожирать тех, кто посмеет к нему приблизиться.

Она смотрела на Дамблдора, бросая вызов, но в тот самый миг, когда последнее слово сорвалось с ее губ, комната вдруг качнулась. Пол поплыл у нее под ногами, а стены сомкнулись, словно ловушка. Звезды заплясали перед глазами, и она инстинктивно схватилась за подлокотник кресла, чтобы не рухнуть. Слабость, липкая и предательская, подкатила к горлу — жалкое напоминание тела, которое месяц назад было колыбелью, а теперь стало склепом.

Дамблдор мгновенно поднялся. Его васильковый взгляд, секунду назад вычисляющий и аналитический, стал острым, профессиональным.

— Вам нужен целитель. Немедленно, — заявил он, и в его голосе не осталось места для возражений. Он повернулся к Фоуксу, но взгляд его скользнул мимо птицы, к чему-то за спиной Кэтрин, в тень. — Я сейчас же пошлю за ним.

Он не уточнил, за кем. Но в его тоне была та самая безоговорочная власть, которая не спорит с реальностью. Реальностью того, что ее тело, как и ее душа, было на грани. И что его новый, самый страшный инструмент мог сломаться, даже не успев ударить.

Кэтрин не стала сопротивляться. Она лишь закрыла глаза, чувствуя, как холодный пот выступил на лбу. Это была не капитуляция. Это была передышка. Затишье перед тем, как ее личная буря обрушится на весь мир.

* * *

Собрание в уютном, пахнущем печеньем доме Гестии Джонс было с самого начала мрачным. Обсуждали потери, провалы, растущую угрозу. Отсутствие Кэтрин висело в воздухе невысказанным упреком. Все знали, в каком она состоянии, но все еще надеялись...

— Есть и хорошие новости, — Кингсли, сидевший с идеально прямой спиной, развернул перед собой «Ежедневный пророк». — Я добился своего. Несколько ключевых статей. Официальное заявление Министерства. Сириус Блэк полностью реабилитирован. Его будут помнить как героя, погибшего в бою с Пожирателями.

По комнате прокатился одобрительный, но усталый гул. Это была победа, горькая и запоздалая. Пиррова победа.

В этот момент дверь бесшумно отворилась, и в проеме возник Альбус Дамблдор. На нем не было ярких мантий, лишь темное, простое одеяние, отчего он казался древним монументом, пришедшим на панихиду. Разговоры смолкли.

Он прошел к камину и обвел взглядом собравшихся. Его лицо было пепельно-серым.

— Друзья, — его голос был тихим, но в наступившей тишине прозвучал громко. — У меня новости. Более чем печальные.

Он сделал паузу, будто собираясь с силами, глядя куда-то поверх их голов.

— Сегодня ночью миссис Кэтрин Блэк... потеряла последний контроль над своим разумом. Кровный Обет оказался слишком глубоко вплетен в ее связь с Сириусом. Факт того, что он погиб от воздействия древнего артефакта, а не заклинания, разорвав эту связь... нанес ее психике необратимые повреждения. Стены Хогвартса не смогли нейтрализовать магию семьи Блэк. Лучшие целители оказались бессильны.

В воздухе повисло напряженное, леденящее душу ожидание. Грюм перестал водить своим магическим глазом и уставился на Дамблдора.

— Кэтрин Блэк умерла, — тихо, но четко закончил Дамблдор.

* * *

Особняк на площади Гриммо стоял, словно черный надгробный памятник самому себе, зажатый между двумя совершенно нормальными домами одиннадцать и тринадцать.

Из-за его стен не доносилось ни звука. Но внутри...

Внутри бушевал ад.

В гостиной, освещенной лишь отблесками диких заклинаний, металась тень. Кэтрин, с искаженным яростью лицом, с рваными, седыми прядями волос, прилипшими ко лбу, извергала в стены все, что осталось от ее магии. Всю свою боль. Всю свою ярость. Всю свою ненависть.

Свинцовые шары «Конфринго» впивались в штукатурку, оставляя черные подпалины. Портреты предков, визжа от ужаса, разлетались в щепки, осыпая пол позолоченными клочьями. Массивная дубовая горка с фарфором рухнула с оглушительным грохотом.

Она металась по комнате, как дикий зверь, загнанный в клетку, с ревом обрушивая свою мощь на каменные стены, которые отвечали ей зловещим, поглощающим гулом.

Она рванулась к выходу. К двери, что вела на улицу, к свободе, к войне, к мести.

Но на том месте, где должна была быть дверь, зияла гладкая, бесшовная каменная стена. Исчезла. Не осталось ни щели, ни намека на то, что здесь когда-то был выход.

Дамблдор не просто объявил ее мертвой. Он похоронил ее заживо.

Она отшатнулась, ее грудь вздымалась от частых, хриплых вздохов. Она вскинула руки, чтобы швырнуть в эту стену еще одно заклятье, но ее взгляд упал на ее собственные, исхудалые, дрожащие пальцы. И тогда из ее горла вырвался не крик, не рев. Это был долгий, беззвучный, разрывающий душу стон, полный такого бессилия и ярости, что казалось, сама тьма в доме содрогнулась.

Она осталась со своей болью со своей тьмой.

Одна. Взаперти.