Взаперти (гет)

Сентябрь 1996 года

Кингсли и Грюм вскрывали стандартную посылку от Дамблдора с припасами. Сверху лежали обычные бинты, а под ними — несколько маленьких, аккуратно подписанных флаконов.

«Регенерирующая мазь. Наносить тонким слоем.»

«Бальзам для снятия усталости с глаз. Одна капля.»

Почерк был острым, безошибочно узнаваемым. Грюм хмуро взял один флакон. Его магический глаз замер.

— Ее составы, — буркнул он. — Снейп, что ли научился варить?

Кингсли молча перевернул флакон. На дне была выцарапана едва заметная буква «К».

— Похоже, она оставила нам свое наследство, Аластор. Будем надеяться, его хватит надолго.

— Бери, — буркнул Грюм. — Сегодня ночью летим в Лидс. Пригодятся.

Октябрь 1996 года

Гестия Джонс, прижатая к стене Пожирателем смерти, приняла «Круциатус» в грудь. Боль, острая и жгучая, пронзила ее, грозяся поглотить сознание. Но ее пальцы уже нащупывали маленькую фляжку на поясе. Она осушила ее залпом. Эффект был не мгновенным исцелением, а скорее... оглушением боли. Агония отступила, оставив лишь тупое эхо, позволяя ей вскочить на ноги и дать отпор. Позже, отдышавшись, она думала о темноволосой девушке, чей гений, даже из-за грани смерти, снова спас ей жизнь.

Декабрь 1996 года

Тэдд Тонкс, казавшийся за последний год постаревшим на десятилетие, положил скромный букет цветов к подножию нового мраморного камня. На нем были высечены три имени:

«Сириус Орион Блэк 03.11.1959- 19.06.1996 любящий муж, самый лучший друг»

«Кэтрин Эллен Блэк 13.12.1968-29.06.1996, возлюбленная жена и незаменимая подруга»

«Джейми Блэк 19.06.1996 наш маленький ангел»

«Где бы вы ни были, вы вместе. Мы никогда вас не забудем»

Он долго стоял в тишине, глядя на три имени, объединенные в одном камне, в одной могиле. Его семья, которую он не уберег. Его Кэти-котенок, у которой сегодня мог бы быть день рождения.

«Прости, Генри, — думал он, обращаясь к давно умершему другу. — Я не сберег нашу девочку. Но теперь... теперь они, наконец, вместе.»

Январь 1997 года

Накануне полнолуния Римус с тоской открыл старую шкатулку. Внутри, завернутые в мягкую ткань, лежали три последних флакона с серебристой жидкостью. Зелье, которое Кэтрин варила только для него. Оно не убирало полностью побочные эффекты аконитового лекарства, но делали боль, тошноту и иные побочные эффекты от превращения лишь фоновым шумом. Он взял один флакон, и ему ясно вспомнилось, как ее пальцы, никогда не одергивающиеся от его проклятой крови, вкладывали склянку ему в ладонь. Теперь это сокровище было невозобновляемым.

Март 1997 года

Грюм обследовал место стычки. Два Пожирателя лежали мертвые, их лица застыли в немом крике, кожа покрылась характерным серым, каменеющим налетом.

— Наткнулись на ловушку, цыпленка. — прошипел он. — Редкость несусветная. Рецепт утерян…жаль.

Его магический глаз уставился в пустоту, будто пытаясь увидеть призрак. Он вспомнил свою «ходячую взрывчатку с дипломом отличницы», ее горящие глаза, когда она разгадывала очередной алхимический пазл. «Черт возьми, Кейм, — мысленно пробормотал он. — Даже с того света ты умудряешься быть опаснее иных живых.»

Июль 1997 года

Десять минут как они были мужем и женой. Тишина вокруг была нарушена лишь ветром и их тихими голосами.

— Они бы одобрили, — тихо сказал Римус, глядя на обручальное кольцо на пальце Тонкс.

Нимфадора Люпин-Тонкс, чьи волосы на секунду стали цвета густого, теплого каштана, улыбнулась печальной улыбкой.

— Эти двое, — она взяла его за руку, — всегда знали, что мы идеальная пара. Еще до нас самих. — Она посмотрела в небо. — Они бы просто сказали: «Наконец-то, идиоты. Вы додумались».

И в этот миг, в лучах заходящего солнца, их светлая печаль и тихая радость казались живым памятником тем, кого с ними не было. Памятником, который Сириус и Кэтрин, без сомнения, увидели бы и одобрили.

* * *

Июль 1997 года подарил Лондону один из тех редких дней, которые кажутся подарком из другого, более доброго измерения. Солнце не просто светило — оно лилось жидким медом, наполняя гостиную на площади Гриммо до краев теплом и светом. Воздух был густым и сладким, пахнущим пыльцой, принесенной с какой-то далекой клумбы, и воском от полированной мебели.

Золотой полдень буквально купал комнату, превращая ее в янтарное море. Мириады пылинок, словно крошечные танцующие алмазы, кружились в лучах, пробивавшихся сквозь тяжелые бархатные шторы, отодвинутые настежь. Казалось, сама комната тихо гудела от насыщенного, почти осязаемого покоя.

Кэтрин, скинув туфли, утонула в объятиях своего любимого, до смешного широкого кресла у окна — того самого, что Сириус когда-то презрительно назвал «троном для ленивца», а теперь отвоевывал у нее при каждой возможности. Поджав под себя босые ноги, она раскрыла на коленях толстый том по древним рунам, а поверх него положила свиток пергамента. Ее торопливый, но изящный почерк выводил строчки, полные жизни и тихого счастья.

«Дорогая моя, безумная Тонкс…»

Письмо было почти закончено. В нем пахло свежезаваренным чаем, летом и домом. Она перечитала последние строки: «…Мы любим вас. Все трое спрятанных Блэка. Обнимаю крепко, твоя Кэт» — и улыбнулась, положив перо. В этот миг ее сердце было настолько полным, что казалось, вот-вот выплеснется через край легким, счастливым смехом.

Тихие, бархатные шаги на лестнице возвестили о его приближении. Он всегда входил так, словно боялся спугнуть само счастье, что витало в воздухе их убежища.

Сириус замер в дверном проеме, залитый солнцем. Он был босой, в расстегнутой на несколько пуговиц темной рубашке и мягких штанах. Легкая небритость выделялась на его скулах, а в глазах, тех самых, серых и насмешливых, сейчас плавилось серебро от солнечных зайчиков — и бесконечная, почти невыносимая нежность.

— Уснула. — его голос был низким, глухим от умиротворения.

Кэтрин протянула к нему руки, и он, легко подхватив ее, опустился в кресло, устроив ее у себя на коленях, как драгоценную ношу. Он заключил ее в объятия, и она уткнулась носом в его теплую шею, впитав знакомый запах — мыла, табака, кожи и чего-то неуловимого, что было просто Сириус.

— О да, — прошептал он, целуя ее волосы. — Договорились на восьмой сказке.

— Сириус… — Кэтрин тихонько рассмеялась, и смех ее был похож на звон крошечных колокольчиков. — Ей всего девять месяцев. Как вы могли договориться?

— Вся в мамочку, не иначе, — он медленно, рассеянно водил ладонью по ее спине, и ей становилось щекотно от его дыхания на коже. От этой щекотки в груди распускалось теплое, томное чувство. — Будь ее воля, так бы и спала у меня на руках сутками.

— Прекрасно ее понимаю, — пробормотала она, прижимаясь к нему еще сильнее. — Говорят, это самое уютное место на земле.

Она устроила голову у него на плече, и ее начало клонить в сон. Легкий ветерок с улицы ласкал ее босые ступни, донося отголоски далекой, беззаботной жизни. В этом моменте не было ни войны, ни страха, ни прошлого — только тепло его тела, биение его сердца под ее щекой и золотой свет, заливающий их маленькую, совершенную вселенную.

— Я люблю тебя, — прошептал он так тихо, что слова почти потонули в шелесте ее волос, которые он перебирал пальцами. — Люблю тебя, моя неправильная девочка. Больше жизни.

Кэтрин не ответила словами. Она просто прижалась к нему так крепко, как будто могла впитать это мгновение каждой клеткой и сохранить навсегда. Это уединение, их маленький, выстраданный мирок, был самым волшебным чудом из всех, что она знала.

И тут из глубины дома, сквозь полуоткрытую дверь, донеслось настойчивое, но совсем не капризное агуканье.

— Джейми проснулась, — Сириус нежно коснулся ее губ кончиками пальцев, и по ее телу пробежали мурашки.

— Чуткое ухо доброго песика Бродяги уловило голосок маленькой Принцессы, — промурлыкала Кэтрин, слегка поморщившись от щекотки, цитируя их общую, любимую сказку.

— Да нет, она просто громкая. Тоже вся в тебя, — он лукаво ухмыльнулся, и в его глазах заплясали озорные искорки.

— Это когда же я была такой громкой?

— О, пару раз точно было, — Сириус мечтательно закатил глаза, изображая сладкие воспоминания, и она рассмеялась, легонько толкнув его в плечо.

Не удержавшись, она дотянулась и нежно прикусила мочку его уха, заставив его фыркнуть. Потом, скользнув с его колен, она босиком, на цыпочках, пересекла комнату, и каждый шаг по нагретому солнцем дереву пола отдавался в ней тихим счастьем. У двери она обернулась.

И замерла, залюбовавшись картиной, которую готова была помнить вечность: Сириус Блэк, ее муж, ее бунтарь, ее любовь, сидел в их общем кресле, залитый золотым светом. Он был босой, растрепанный, беззащитный в своем абсолютном покое. Он поймал ее взгляд и улыбнулся — не своей привычной дерзкой ухмылкой, а мягкой, спокойной улыбкой человека, который наконец-то нашел свой дом. Радужка его глаз, озаренная солнцем, сияла чистым серебром.

Гуканье стало настойчивее, и Кэтрин, с легким, счастливым вздохом, поспешила в детскую, навстречу своей дочери, оставляя за спиной миг абсолютного, хрустального совершенства, которое, она была уверена, будет длиться вечно…

Но что-то дрогнуло на краю сознания. Слишком идеально. Слишком тихо. Словно кто-то затаил дыхание, боясь спугнуть хрупкое наваждение. И в этой звенящей тишине....

— Взрывай!

Грохот сорвавшейся с петель входной двери врезался в гостиную. Золотой свет рассыпался.

Кэтрин медленно, с трудом, подняла голову.

В облаке пыли на пороге застыли трое.

— Кэтрин???? — голос Тонкс почти сорвался на визг, полный немыслимой надежды и ужаса.

Римус, увидев ее, сделал шаг назад, будто от удара.

— Господи... — его собственный голос был хриплым шепотом. Его шатнуло, и он инстинктивно схватился за косяк.

Грюм не издал ни звука. Его магический глаз бешено метался по ее фигуре, а обычный сузился до щелочки. Его пальцы с такой силой сжали посох, что костяшки побелели.

— Тысяча ебаных гоблинов..., — наконец выдохнул он, но это было не ругательство, а констатация всего ужаса и невероятности происходящего.

Кэтрин медленно приблизилась. Ее взгляд, пустой и ясный, обвел их.

— Он мертв? Дамблдор. — ее голос был низким, хриплым от неиспользования, но абсолютно лишенным каких-либо эмоций. Это был не вопрос, а требование подтверждения ключевого факта.

Грюм, все еще не в силах отвести от нее шокированный взгляд, кивнул, его собственное лицо было искажено гримасой.

— Мертв, — коротко и сухо бросил он, отчеканивая приговор.

Тонкс, не в силах больше стоять, сделала шаг вперед, ее рука, дрожа протянулась к Кэтрин.

— Кэти... Кэтрин... Все это время... Кэт... — она не могла вымолвить больше, слезы текли по ее лицу, смывая пыль с ресниц.

Кэтрин смотрела на них, на их шок, их боль, их потрясение. И в ее собственных глазах не было ответа. Лишь та же ледяная, бездонная ясность.

— Вам, наверное, нужно войти, — сказала она наконец, ее голос прозвучал глухо. — Дверь... — ее взгляд скользнул по дверному проему, — кажется, испорчена. Я, кажется, просила так не делать больше… Римус.

Она развернулась и медленно побрела вглубь дома, не оглядываясь, оставив их стоять в разгромленном проеме, с разбитыми сердцами и миром, который только что перевернулся с ног на голову.

Лаборатория была вылизана до стерильного блеска. Кэтрин двигалась бесшумно, казалось, сливаясь с мраком коридоров, ведущих вниз. Дом замолк, затаился — ни единого шороха, ни шепота портретов, ни скрипа половиц. Ее темница. Ее склеп.

Она знала, что гости идут следом. Чувствовала их тяжелое дыхание, повисшее в воздухе напряжение. Они давно ее оплакали.

Грюм вошел в лабораторию первый. Его механический глаз бешено вращался, пытаясь охватить и распознать увиденное, а затем замер, уставившись на ряды безупречно расставленных склянок. Большую часть прошлого года Кэтрин работала. Это было видно по стройным рядам пузырьков, сложным формулам, начертанным прямо на стенах, и едкому запаху озона, въевшемуся в камни. И черт возьми они получали плоды ее работы… каждый бой, каждая миссия… Гребаный ад.

На стенде за массивным столом желтели старые пергаменты. И та самая доска для стратегий, которую так любил использовать Сириус. Ни одна булавка на карте не была сдвинута с места, будто он в любой момент мог вернуться и продолжить планирование.

Кэтрин укуталась в огромный, не по ее тщедушному телу, кардиган, местами с разошедшимися петлями. Худое, болезненно-бледное лицо с неестественно огромными зелеными глазами наполовину скрывалось за волосами — сильно отросшими, смесью потускневших от отсутствия солнца прядей и проседи.

Она стояла посреди своего царства, спиной к ним, глядя на доску. Казалось, она не просто видела старые пометки, а смотрела сквозь время.

— Он мертв, — повторила она тихо, на этот раз не как вопрос, а как заклинание. Слово повисло в стерильном воздухе. — И вы здесь. Значит, пора.

Она медленно обернулась. Ее взгляд, тяжелый и бездонный, скользнул по бледному, испуганному лицу Тонкс, по виноватому, полному боли взгляду Римуса, и наконец остановился на Грюме.

— Я приготовила все, что могла, — ее голос был ровным, без вибраций. — Порошки. Антидоты. То, что может понадобиться для мальчика. — Она сделала крошечную паузу. — Вы можете взять это и уйти. Или... вы можете спросить.

И в ее последних словах прозвучало нечто большее, чем предложение. Это был вызов. Признание того, что за этим порогом начинается нечто, к чему они не готовы. И тихое, почти неуловимое ожидание — надежда, что они все же решатся спросить.

— Весь этот год... Мы думали, что получаем остатки того, что ты делала. — Горло Римуса словно передавливало судорогой.

Кэтрин медленно кивнула, ее взгляд был отстраненным, аналитическим.

— Я надеюсь, что моя помощь была... своевременной.

— Своевременной? — Тонкс фыркнула, и ее голос дрогнул, но не от слез, а от нарастающей, дикой ярости. — Драть дракона троллем, Кэтрин, он сказал, что ты мертва! — она почти выкрикнула это, делая шаг вперед, ее пальцы сжались в кулаки. — Почему ты не дала о себе знать?! Почему не выбралась отсюда?! Год, Кэтрин! Год!

Голос Нимфадоры раскатился эхом по каменным стенам, но Кэтрин лишь отклонила голову, словно рассматривая интересный, но шумный феномен.

— Когда в прошлый раз Блэк покинул Гриммо, ослушавшись приказа, — ее голос был тихим, ровным, как чтение вслух из учебника по тактике, — он умер.

Она посмотрела на них, и в ее огромных глазах не было ни капли упрека. Лишь холодная, выстраданная до дна истина.

— Дамблдор отдал приказ работать. Я работала.

Она не обвиняла их. Она даже не обвиняла его. Она просто констатировала закон, по которому жил этот новый, ужасный мир. Приказ — жизнь. Неповиновение — смерть. Она была механизмом борьбы, который списали в утиль, но забыли выключить. И она продолжала выполнять свою функцию, потому что это было единственным, что у нее осталось.

И тогда, разрывая эту ледяную тишину, она произнесла самое страшное, самое пронзительное осознание, до которого она дошла за этот год в своем склепе.

— Он защищал Гарри, — прошептала она, и ее взгляд, наконец, оторвался от них и уставился в пустоту, словно она видела там призрак старого волшебника. — От меня.

Повисла давящая тишина. Эти три слова падали в нее, как камни в бездонный колодец, и эхом отдавались в душах троих людей, стоявших перед ней. Они поняли. Поняли все. Дамблдор видел не волшебницу, бойца. Он видел бомбу. Он видел неуправляемую стихию горя и ярости, которая могла снести все на своем пути, включая его Великий План и самого мальчика. И он не стал ее обезвреживать. Он просто... замуровал. И оставил ей единственную отдушину — возможность по капле передавать свое безумие наружу в виде зелий и порошков.

И самое ужасное было то, что, глядя на призрака Кэтрин Блэк, на это холодное, безжалостное существо, они не могли с уверенностью сказать, что он был неправ.

* * *

Воздух был влажным и холодным. Туман цеплялся за склоны холмов, скрывая старый фермерский дом с покосившимся крыльцом. Безопасность была призрачной концепцией.

Кэтрин сидела на верхней ступеньке, колени подобрав под подбородок. На ней был бесформенный кардиган, впитавший запахи одиночества. Она не куталась от холода, казалось, она его не чувствовала. Ее взгляд, пустой и острый, был устремлен в туманную даль.

Из дома донесся приглушенный гул голосов — Кингсли, Римус... они планировали. Всегда планировали.

На пороге появились двое. Кингсли, его фигура казалась еще массивнее в дверном проеме, и Грюм, прислонившийся к косяку, его магический глаз неподвижно уставился на ее спину.

— Миссис Блэк, — начал Кингсли, его голос был лишен бархатистости, в нем была только усталость. — Министерство пало. Пожиратели действуют безнаказанно. Скрудж — наш последний человек в Отделе магического правопорядка, и он на грани. Поттера нужно переместить. Скоро. Это будет самая опасная миссия. У нас нет права на ошибку.

— Ошибка уже случилась, — тихо сказала Кэтрин, не поворачивая головы. — Вы доверились Северусу Снейпу.

— Снейп — предатель, — хрипло бросил Грюм. — Дамблдор ошибся. Мы все ошиблись.

— Дамблдор мертв, — констатировала Кэтрин. — Его планы рассыпались в прах. Как и его обещания. Все обещания.

Наконец она медленно повернула голову. Ее зеленые глаза, огромные на исхудавшем лице, были лишены теплоты.

— Зачем вы мне это рассказываете? Чтобы я приготовила еще зелий? Бинтов? Я делаю это. Это не требует собраний. Вы могли оставить меня на Гриммо.

Кингсли обменялся взглядом с Грюмом. Старый боец почти незаметно кивнул.

— Потому что зелий может быть недостаточно, — сказал Кингсли. — Нам нужен кто-то, кто видит ловушки там, где мы видим только дорогу. И кто не боится запачкать руки.

Кэтрин медленно повернула к нему голову. В ее глазах мелькнула ледяная ирония.

— Вы перепутали Блэков. Я — та, что была в полях. Ученый. Исполнитель. — Она на секунду замолчала, ее взгляд снова ушел в туман. — Стратегом... был Сириус.

В этих словах не было сожаления. Была лишь страшная, окончательная констафикация факта. Грюм хрипло фыркнул.

— Исполнитель — это то, что нам и нужно, Блэк. Чтобы кто-нибудь наконец сделал то, что должно, без лишних разговоров. Стратегию мы как-нибудь придумаем без него. А вот чтобы ее исполнить... тут ты справишься.

Кэтрин медленно поднялась. В ее движениях появилась напряженная готовность.

— Аластор. Ты даешь мне свободу действий? — ее голос был ровным, но в нем впервые прозвучало требование. — Ты. Который полгода гонял Каркарова по лесам, чтобы захватить, не убив.

Грюм язвительно усмехнулся, оскалив зубы.

— Каркаров был говном, которое надо было убрать, не размазав по полу. Пришлось возиться. С тобой все проще. Ты — пожар. Гори где хочешь. Главное — сожги их.

— Грюм, нет, — голос Кингсли стал твердым. — Ты с ума сошел. Мы не можем...

— ТЕБЕ НЕ ДАЛИ ГОРЕВАТЬ, БЛЭК! — Грюм рявкнул, обращаясь только к ней. Его рев заставил смолкнуть ветер. — Тебя заперли в подвале, как зверя в клетке! Что бывает с псиной, когда ее зажимают в угол?!

Кэтрин замерла. Уголок ее рта дернулся. В ее глазах вспыхнуло не ярость, а признание. Глубокая, животная правда его слов. Она медленно выдохнула.

— Хорошо.

Она смотрела только на Грюма. Она получила свое разрешение. Теперь ей была нужна только цель. Она развернулась и бесшумно скользнула в туман, оставив их на крыльце.

— Ты уверен, что мы можем это контролировать? — тихо спросил Кингсли.

— Контролировать? Нет, — Грюм не сводил глаз с точки, где она исчезла. — Направить? Да. Она похожа на заклинание, которое сожжет и врага, и заклинателя. Нам нужно быть осторожными с целью. — Он хрипло кашлянул. — Но, Кингсли, посмотри вокруг. Мы уже горим. Что нам терять?

* * *

Воздух в запретном лесу был холодным, пахло хвоей и влажной землей. Среди деревьев маячили силуэты, невидимые для большинства — три фестрала. Двое из них нерешительно переступали с ноги на ногу, несмотря на уговоры Хагрида.

— Я ж с ними договаривался! — растерянно бормотал он.

Грюм ворчал себе под нос. Римус стоял в стороне, его лицо в тени было напряженным.

Кэтрин молча наблюдала с края поляны. Она не пыталась подозвать их. Она просто смотрела на того, что был чуть в стороне — самого крупного, угольно-черного.

И тогда этот фестрал медленно, без тени сомнения, шагнул вперед. Он прошел мимо Хагрида, мимо Грюма, его белые глаза были прикованы к Кэтрин. Он подошел к ней вплотную. Горячее дыхание существа, пахнущее старыми листьями и холодным мраком, окутало ее. Он наклонил свою голову, так похожую на обтянутый кожей череп и аккуратно, с безошибочным узнаванием, положил ее ей на плечо. Это был не жест подчинения. Это было признание. Равного равным. Отмеченная смертью узнавала свою сестру.

Римус, наблюдая за этим, почувствовал, как у него внутри все сжалось в тугой, болезненный комок. Он вспомнил.

Вспомнил не лес и не клетку. Вспомнил свой кабинет после особо тяжелых полнолуний. Дверь, тихо открывающуюся. Ее, входящую с кружкой дымящегося зелья, которое она сама сварила. Она не лезла с расспросами, не жалела. Она просто садилась напротив, в тишине, изредка шепча что-то о погоде или новой книге. Часами они молча пили чай. Это было величайшей поддержкой для одинокого оборотня — не лечение, а присутствие. Признание его человечности в самые бесчеловечные моменты его жизни.

И глядя теперь на нее, на эту живую тень, нашедшую утешение в лике самой смерти, Римус с внезапной, обжигающей ясностью понял, насколько же он сам был малодушен. Она умела быть тихой гаванью для того, кого все считали чудовищем. А он... он лишь принимал это, прячась за своим горем, не смея подойти к ее крепости, когда она сама стала изгоем.

Теперь она сама стала одним из них. Не чудовищем, а изгоем. Существом, которого все либо боятся, либо не видят. И фестрал, существо, видящее саму суть одиночества, узнал в ней родственную душу. Кэтрин на мгновение закрыла глаза, позволив тяжести головы удивительного существа на своем плече стать единственным, молчаливым утешением за весь этот год. Единственным, кто понял без слов.

Затем она медленно отстранилась. Фестрал поднял голову.

— Готовы, — тихо сказала Кэтрин, обращаясь ко всем. Ее голос был ровным, но в нем уже не было ледяной стерильности лаборатории. В нем была тихая, безмерная усталость и решимость существа, которое нашло в лице Смерти не врага, а молчаливого союзника.

* * *

— Не суйся к парню. Он о тебе не знает. Полетим семью группами. Ты — наш крайний случай. Когда начнется мясорубка... Не лети за настоящим Поттером.

Кэтрин кивнула. Ее фестрал стоял неподвижно, сливаясь с ночью, словно ее собственная тень.

— Твои мензурки я раздам, — хрипло добавил Грюм. — У тебя все необходимое с собой?

Она кивнула снова. Ее взгляд был прикован к черной пустоте леса, почти не мигая. Это ледяное спокойствие начало действовать Грюму на нервы.

— Может, я заменю Флетчера? — ее голос прозвучал ровно, без вызова, как самое очевидное и логичное предложение. — Дай мне зелье до входа в дом.

Грюм замер, его магический глаз на секунду остановился, выжидающе глядя на нее.

— Нельзя, — отрезал он, но в его голосе уже не было прежней уверенности. — Он будет со мной. Ничего не случится. Главное — заманить Пожирателей.

— Северус владеет информацией о моих наработках, — парировала она тем же спокойным тоном. — Дамблдор доверял ему. Он знает, чего ждать от Флетчера. От меня — нет.

Она смотрела на Грюма, и в ее взгляде не было дерзости. Лишь холодный, безжалостный расчет. Она была не просто оружием. Она была миной-ловушкой, которую противник не ожидал найти.

— Но элемента внезапности у него нет! — Грюм все же рявкнул, сделав шаг вперед.

— Докажи, что ты в адекватном состоянии, Блэк, и я спущу тебя с поводка.

Уголок ее рта дернулся.

— Не обещай.

— И не собирался, черт тебя дери, — он фыркнул, но в его хрипе проскользнуло нечто, отдаленно напоминающее одобрение. — Не забывай, кто твой наставник, девчонка.

Он развернулся, чтобы уйти, но на полуслове остановился, не глядя на нее, бросив через плечо:

— ...Флетчер летит с нами. Ты — наш тыл. Крайний случай. И не вздумай помереть. Хлопот с тобой больше, чем со всеми Пожирателями вместе взятыми.

Кэтрин не ответила. Она положила руку на костистый круп своего фестрала. Ее отвергли. Пока что. Но она была готова. Как тыл. Как крайний случай. Как сюрприз, который они припрятали на самый темный час.

* * *

Воздух был неподвижным и неестественно тихим, словно сам город затаил дыхание. Кэтрин стояла в тени большого дерева, ее темная фигура сливалась с мраком. Всего в нескольких ярдах от нее, ухмыляясь в лунном свете, стоял мотоцикл. Мотоцикл Сириуса.

Память ударила внезапно и ярко, как вспышка. Она видела его глаза в тот день — дерзкие, полные восторга и предвкушения свободы. «Смотри, Кэти! Хагрид сберег его!» Он долго ходил вокруг мотоцикла, словно ребенок, которому разрешили гладить дракона.

Призрачный запах бензина смешался с реальным запахом ночи. Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, возвращая себя в настоящее.

Из приоткрытого окна дома №4 доносились приглушенные голоса. Она знала их все. Гарри, Рон, Гермиона... Хагрид. И его... голос Гарри, такой знакомый и такой чужой, прорвался сквозь стекло отрывком фразы, прямой из канона ее старой жизни: «...Но я не хочу, чтобы кто-то еще рисковал из-за меня!»

Сердце сжалось. Мальчик. Их мальчик.

Она резко подняла голову, сканируя небо. Ничего. Пока ничего. Но ее нервы, закаленные годом в заточении, звенели тихой тревогой. Ожидание было хуже боя.

Она не могла больше стоять на месте. Бесшумной тенью она подошла к своему фестралу. Черный конь-скелет встретил ее, повернув слепую голову. Она коснулась его шеи, почувствовав под пальцами гладкую, прохладную кожу.

— Пора, — прошептала она.

Она вскочила на спину и пара растворилась в ночи, бесшумным черным вихрем начав патрулировать невидимый периметр вокруг дома Дурслей. Она была крайним случаем. Тихой тенью на краю начинающегося шторма. И пока другие готовились стать приманкой, она уже стала охотником, кружащим в темноте и прислушивающимся к первому крику, первому взрыву, который возвестит о начале мясорубки.

* * *

Ветер выл, рвал одежду, метлы и крылья фестралов резали воздух с воем. Остановиться — значит умереть.

Кэтрин, пригнувшись к шее своего черного фестрала, была не просто всадницей. Она была центром бури. Ее пальцы сжимали не только поводья, но и маленькие стеклянные ампулы, мешочки с порошком.

Билл и Флер на своем фестрале, отбиваются от трех Пожирателей на метлах.

Решение было принято до того, как она его осознала. Ее фестрал ринулся в пике. Она не произнесла заклинания. Она швырнула в сторону атакующих крошечный стеклянный шарик. Он разбился о спину одного Пожирателя, и мгновенно густой, черный, липкий дым окутал всех троих. Оттуда донесся не крик, а хриплый, захлебывающийся кашель — порошок разъедал легкие. Билл, мельком увидев ее, лишь резче рванул поводья, уводя своего фестрала прочь.

Она уже разворачивалась, когда увидела другую цель. Тонкс, которая летела с Роном на одной метле отчаянно виляла, уходя от преследования. На них с фланга заходил высокий Пожиратель. Маркус Эйвери. Его палочка была направлена на спину Рону.

У Кэтрин не было времени на мысли. Был враг. Угроза.

Она не стала целиться заклинанием. Ее пальцы сорвали с пояса другую ампулу — с жидкостью цвета ртути. Она бросила ее не в Эйвери, а в пространство перед ним. Ампула разбилась в воздухе, и серебристая жидкость не упала вниз, а зависла, превратившись в мгновение в огромную, невидимую на скорости, сверкающую сеть.

Эйвери на полной скорости врезался в нее. Раздался не крик, а короткий, тошнотворный хруст и резкий запах гари. Его метла и тело, опутанные субстанцией, которая на глазах твердела и испепеляла все на молекулярном уровне, камнем понеслись к земле.

Ни вспышки, ни грохота. Только тихий, эффективный и абсолютно беспощадный конец.

Тонкс, оглянувшись на догоравший внизу силуэт, на секунду встретилась взглядом с Кэтрин. В ее глазах не было ужаса. Было леденящее, полное понимание молчание. Она видела не старую подругу, а живое оружие возмездия, которое они сами и выпустили.

Кэтрин уже не смотрела на нее. Ее фестрал, словно почувствовав новую цель, рванулся вперед, в самую гущу боя.  Ее рука уже тянулась к следующему флакону, когда воздух стал леденеть. Не просто холодный ветер — это был холод, высасывающий душу. Из клубов дыма и тумана выползли они. Дементоры. Море рваных плащей, гниющих рук, тянущихся к ней.  И тот самый, леденящий душу ужас, который она впервые ощутила, стоя рядом с Сириусом в те первые дни, когда он был в бегах, — страх, что ее счастье с ним будет отнято. И его отняли.

Нет. Не сейчас.

Она вскинула палочку, целясь в самую гущу надвигающихся теней. Она должна была защитить живых. Она должна была...

— Экспекто патронум! — ее голос прозвучал резко, почти яростно.

Ничего. Ни проблеска серебристого света. Ни теплого воспоминания, способного стать щитом.

— ЭКСПЕКТО ПАТРОНУМ! — это был уже крик, полный отчаяния и ярости.

В ответ — лишь нарастающий холод, сковывающий разум. В ушах зазвучал ее собственный вой в пустом доме на Гриммо, скрип деревянного ящика... Пустой ящик…

Дементоры были уже близко. Их безликие «лица» обращались к ней, к Тонкс и Рону, ко всем, кто был в воздухе.

Разум парализовало. Но тело, выдрессированное годом выживания, сработало само. Резкий, почти рефлекторный рывок поводьев. Черный фестрал, чувствуя ее отчаяние, круто нырнул вниз, в кромешную тьму под ними, увлекая за собой дементоров.

Несколько минут, показавшихся вечностью, она металась в воздухе, уходя в немыслимые виражи, пике и развороты. Воздух свистел, рвался. Судорога страха сжимала горло, слепила глаза. Она не видела, не слышала ничего, кроме воя ветра и настигающего ее леденящего ужаса.

И вдруг — тишина. Давление спало. Она рискнула оглянуться. Дементоры остались позади, черное пятно на чуть светлевшем небе. Они оторвались.

Дрожащей рукой она вытерла с лица смесь слез и ледяной влаги. Ее фестрал, тяжело дыша, выровнял полет. Она не могла вернуться к основному бою. Не могла никого прикрыть. Она была бесполезна против этой угрозы. Она посмотрела на восток, где небо начинало светлеть первыми признаками рассвета.

— Лети, — прошептала она, и ее голос сорвался. — Лети.

И они понеслись прочь, оставив за спиной поле боя, друзей и призраков своего прошлого, с которыми она больше не могла сражаться.

* * *

Последние отблески заклинаний погасли в небе. Воздух, еще недавно рваный визгом и ревом, затих, сменившись звенящей, пустой тишиной. Кэтрин стояла под сенью дуба, ее фестрал, почти невидимый в предрассветных сумерках, тяжело дышал, пар от его ноздрей стелился по земле. Она ждала. Она проверила все точки сбора, все маршруты отхода. Большинство добрались. Она видела, как Билл и Флер скрылись в доме, как Тонкс с Роном, шатаясь, приземлились у старого дуба.

Но одного не хватало. Его не было в общей суматохе возвращения.

Она уже собиралась развернуться, чтобы прочесать последний сектор, когда на опушке, у самого края чащи, зашевелились ветви. Из-за деревьев, сгорбившись, вышел Римус. Его одежда была в пыли и копоти, лицо — серым от усталости и чего-то еще, чего-то тяжелого и окончательного. Он шел медленно, не поднимая глаз, пока не остановился в нескольких шагах от нее. Он не спрашивал, что она здесь делает, почему не заходит в дом. Они оба понимали.

Кэтрин не двигалась, лишь смотрела на него, ее лицо в тени кроны было непроницаемым. Римус поднял на нее взгляд. В его глазах не было слез. Только пустота, глубже и страшнее любой печали.

— Аластор... Его не стало. Взял на себя заклинание, которое было предназначено... для кого-то другого. Давно уже ничего не решалось так просто, как его решение умереть вместо другого. Он мертв, Кэтрин.

Мысль ударила его с новой силой, острая и ядовитая. Она спасла Тонкс. Она спасла меня. А я приношу ей это. Весть о смерти ее командира. Единственного, кто остался. Он выдохнул, и его плечи опустились под невыносимой тяжестью двойного долга — живого перед мертвым и спасенного перед спасительницей.

— Иди к своей жене, Люпин, — сказала она, уже поворачиваясь к фестралу. — Твой долг здесь.

«Долг», — с горькой иронией отозвалось у него внутри. Да. Долг жить. Долг радоваться. Долг идти к женщине, которую эта тень только что уберегла от гибели, в то время как сама тень оставалась у ни с чем — без друга, без наставника, без причины дышать дальше.

* * *

Гарри стоял, прислонившись к косяку, и пытался загнать обратно ком, стоявший в горле. Грюм. Из-за меня. Он заметил, как Римус, бледный и невидящий, словно лунатик, направился к опушке леса. Что-то в этой его отрешенности заставило Гарри, движимому смутной тревогой, сделать несколько шагов вперед.

Он прижался к шершавой коре дуба и замер.

Римус говорил с кем-то — невысокой, невероятно худой фигурой в темном. Незнакомка. Призрак. От нее веяло таким холодом, что Гарри почувствовал его даже на расстоянии.

И тут он услышал обрывок фразы, тихой и надтреснутой:

— ...Аластор... Он мертв, Кэтрин.

Кэтрин.

Имя прозвучало для Гарри как удар хлыста. Какая еще Кэтрин? Кэтрин Кейм? Но она же... она же умерла. Год назад. Он сам видел могильный камень…

Гарри впился взглядом в незнакомку, пытаясь разглядеть черты в предрассветном мраке. Но она была лишь силуэтом, тенью. И ее голос, когда она ответила, был плоским и безжизненным, словно скрип надгробной плиты.

— Ясно.

В этом слове не было ничего. Ни горя, ни удивления. Лишь ледяная, всепоглощающая пустота.

Гарри видел, как Римус, сгорбившись, попятился и побрел прочь. А незнакомка осталась стоять. Неподвижная. И вдруг она резко повернула голову, и ее взгляд, острый и пустой, скользнул по тому месту, где он прятался. Гарри почувствовал, как по спине пробежали мурашки. В этих глазах не было ничего человеческого.

Потом она развернулась и бесшумно растворилась в чаще, как будто ее и не было.

Гарри отшатнулся, прислонившись лбом к холодному дереву. В голове стучало одно и то же. Кэтрин. Какая Кэтрин? Это имя было крючком, зацепившимся в самом темном углу его памяти. Оно было связано с Сириусом, со счастьем, которое так внезапно оборвалось, а потом и вовсе было объявлено мертвым.

Но что, если...?

Мысль была такой чудовищной, что он тут же отогнал ее. Нет. Не может быть. Это просто совпадение. Какая-то другая Кэтрин. Дамблдор не мог... Он бы не стал так лгать.

Но холодный, тяжелый камень сомнения уже упал на дно его сознания. И он остался стоять там, на краю леса, с чувством, что только что увидел призрак — но чей именно, он так и не понял.