Раскрывшийся бутон (джен)

Шанс?

Петуния глубоко задумалась. Она понимала на что намекал граф — если с магической ветвью клана всё было настолько плохо, то её появление и вправду может выглядеть для них шансом. Но что насчёт самой Петунии? Не случится ли так, что она, спасаясь от одной напасти, угодит в ловушку более коварную и опасную?

Эти размышления настолько поглотили, что она пришла в себя только в тот момент, когда напольные часы гулко пробили шесть. Петуния вздрогнула и подняла взгляд: граф Томонд склонился над камином и ворочал угли кочергой. Взгляд его был серьёзным, а лоб нахмурен. В противовес ему был Антонин — расслабленная поза, руки, рассеянно крутящие какое-то кольцо на пальце, и беззаботное выражение лица с мягкой улыбкой и ясным взглядом.

Заметив её внимание, он улыбнулся и подмигнул, заставив Петунию внутри вспыхнуть от раздражения. Её расстраивало и даже злило то, что как беззаботно вёл себя Долохов. Однако разумом она понимала, что её проблемы с Розье и история О'Брайенов его никак не касалась, и он вовсе не обязан был ей помогать. Поэтому не было ничего странного в том, что Долохов был так спокоен в то время, как она нервничала, обдумывая варианты. Петуния поспешно отвернулась и постаралась отбросить посторонние чувства, что было не так просто.

Почему она должна переживать и расстраиваться из-за реакции абсолютно чужого для неё человека? Она ведь даже не знала, стоит ли доверять ему или нет!

В дверь постучали. Граф разрешил войти, отложил кочергу и выпрямился. Вся его фигура казалось мощной и несгибаемой, но слегка сгорбленные плечи явно свидетельствовали о том, чего ему стоила забота об угасающем роде. Дверь открылась и в кабинет прошмыгнула тень. Это оказалась женщина в плотном шерстяном платье, чей возраст трудно было определить по обескровленному, почти белому лицу, и скрытым под платком волосам. Она окинула гостей мрачным взглядом, недовольно поджала тонкие губы и обратилась непосредственно к графу.

Говорила она на неясном Петунии языке, предварительно подняв вверх указательный палец и уважительно склонив голову. Дама, судя по всему одна из служащих замка, что-то рассказывала графу, а между тем Долохов наклонился к Петунии.

— Гэльский, — пояснил он, глядя на попытки Петунии прислушаться и разобрать что-то в речи незнакомки, — национальный язык Ирландии. Можно просто назвать его ирландским.

Прежде чем Петуния успела ответить, женщина замолчала, а в их разговор вмешался граф Томонд.

— Вы правы, мистер Долохов, это гэльский. Мы, жители Бунратти, стараемся сохранить наше наследие, которые бриты давно хотят заставить нас забыть, — он недовольно поджал губы и, заметив вопросительный взгляд Петунии, пояснил: — Ещё с давних времён оккупанты-бриты всячески старались вытеснить нас с нашей же земли. Они навязывали нам свои традиции и веру, а затем и вовсе попытались запретить нам говорить и писать на гэльском! Даже пропихнули закон, который обязывал проводить всеобщее образование на островах исключительно на английском. Это отрицательно сказалась на нашей молодёжи, что слишком легко повелась на блеск роскошной жизни лондонских пэров. Но многие кланы ещё чтят и помнят свои корни. Знаете, как это бывает? Иногда вы бессильны предотвратить несправедливость, но никогда не должны молчать о ней. Сохранение языка наших отцов и прадедов — наш протест.

Антонин и Петуния переглянулись.

— Но сэр, вы отлично говорите на английском, — произнесла Петуния.

Граф улыбнулся, но глаза его оставались печальными.

— Спасибо, мисс Эванс. К сожалению, я не могу свободно разговаривать на гэльском, когда занимаюсь делами деревни в Дублине или торговыми вопросами в Лондоне. Но мы не прекращаем попыток сохранить нашу культурную идентичность и самобытность. Ещё мой дед, Финн О’Брайен, брат Медб, совместно с несколькими приятелями, среди которых был Дуглас Хайд, основали в июле тысяча восемьсот девяносто первом году так называемую «Гэльскую лигу», созданную для сохранения ирландского языка. Функционеры Лиги из числа интеллигентов-националистов впервые начали выпускать литературу и газеты на ирландском языке, основали «ирландские» школы, специальные танцевальные курсы. Первая газета Лиги называлась «Меч света». Лига содействовала созданию Национального ирландского университета. В его состав входили кафедры кельтской археологии, истории Ирландии, ирландского языка и ирландской литературы. С сорок восьмого года Лига издаёт литературный журнал «Feasta».

Шон О’Брайен говорил о предке с гордостью и теплотой, но Петуния в очередной раз поразилась и, наверное, в полной мере осознала, насколько жесток окружающий мир. Неважно, магический он или нет. В первом превыше всего были чистота крови и древнее имя рода, а в другом — людей притесняли за их национальную принадлежность и попытку отстоять её. Есть ли хоть где-нибудь место, где люди не ссорятся, не спорят, где нет поводов для печали и гнева, а царит любовь и гармония? Мысленно вздохнув, Петуния признала, что такие мечты утопичны. И пусть она хотела бы найти такое место, но понимала, что это невозможно — люди всегда будут что-то делить и за что-то бороться.

— Поэтому, мисс Эванс, — сказал граф, протягивая Петунии свиток, о котором она успела позабыть, — если вам, как и любому порядочного ирландцу и его потомкам, важна свобода и право творить самостоятельно свою судьбу, а не покоряться чужой воли, я бы советовал вам подумать. О’Брайены никогда не бросают своих, — он приложил правую руку к сердцу. — Даю вам слово лорда.

Петуния приняла свиток и спрятала его обратно в сумочку, но отвечать пока не спешила. Граф, видимо, прекрасно понимал её состояние, поэтому не стал ничего требовать и настаивать. Вместо этого он перевёл разговор в другое русло.

— Мисс Эванс, мистер Долохов, час поздний, не соблаговолите ли вы скоротать вечер и ночь под крышей Бунратти и разделить с нами скромный ужин?

Предложение графа было весьма щедрое, но Петуния не хотела оставаться в незнакомом месте с чужими людьми, пусть и одной с ней крови. Тем более дома её ждали. Она уже собиралась вежливо отказаться, когда ей на плечо неожиданно легла тяжёлая рука Долохова, а сам он выдвинулся вперёд.

— С удовольствием, милорд, для нас с мисс Эванс большая честь стать гостями столь доброжелательного дома.

Графу Томонду, судя по всему, пришлись по душе эти слова, и он тут же принялся на гэльском раздавать указания женщине, что покорно ожидала у двери. Петуния резко повела плечом, сбрасывая чужую руку, и уже хотела всё высказать этому наглецу, но снова не успела. Долохов склонился к её уху и прошептал:

— Не злитесь, мисс Эванс, вам это совершенно не к лицу. Поверьте, я действую исключительно в ваших интересах. Поговорим после ужина.

Петунии ничего не оставалось, кроме как согласиться, ведь без Долохова она даже не могла покинуть это место. К своему стыду, она, откровенно говоря, даже не знала точное расположение деревни, лишь приблизительные координаты. Так что Петуния была вынуждена уповать на благоразумие Антонина и то, что у него есть какой-то план. Или хотя бы причина поступать так.

Граф закончил разговор с прислугой и повернулся к гостям.

— Я велел накрыть на нас троих. Лорда Конелла истощила сегодняшняя встреча, так что он отужинает у себя.

Петуния нахмурилась.

— Лорд Томонд, к нам никто не присоединится? Замок так величествен и огромен, но неужели вы с лордом Конеллом его единственные обитатели?

О’Брайен кивнул.

— Так и есть, мисс Эванс. Мы его единственные узники, — невесело усмехнулся граф и, когда они вышли из кабинета, продолжил: — Моя жена умерла после родильной горячки ещё почти тридцать лет назад. Старший мой ребёнок, Ролан, стал жертвой произвола шестьдесят девятого года, младший скончался ещё во младенчестве, упав с лошади, а единственная дочь умерла в родах. У меня остался только внук, сын Ролана, но его мать увезла его за океан, в Штаты, и не даёт нам видеться. У моих братьев, по злому року, не иначе, нет детей. Так что наш последний потомок с кровью О’Брайенов не хочет даже посетить родные земли, не говоря о том, чтобы унаследовать клан и титул.

Петунии стало жаль этого человека — своего дальнего родственника. Вмешалась ли в судьбу маггловской ветви магия, которая карала за смерть Медб и её нерождённого ребёнка, или всё дело в череде до ужаса нелепых совпадений? Она не знала, но ей точно было знакомо то чувство, когда ты потерял всех самых близких людей и остался в одиночестве в огромной мире.

Она коротко взглянула на Дохолова, но тот, казалось, больше был заинтересован изучением гобеленов и портретов прошлых поколений О’Брайенов, чем рассказом графа. Впрочем, наверное, это было и правильно. Трагедий много, у каждого она своя, и нет, пожалуй, человека, что не знаком с этим отвратительным чувством потери. Однако равнодушие Антонина всё равно задело её.

Между тем они оказались около трапезной. Мужчина у входа склонил голову и молча открыл перед ними тяжёлую дверь.

Комната оказалась достаточно просторной. Судя по всему, там раньше могли устроить настоящее пиршество и расположить не один десяток гостей, тогда как сейчас в центре был расположен одинокий стол с несколькими стульями. Стены были обиты деревянными панелями тёмного цвета, кажется, дубовыми, на которых крепились настенные бра, чья конструкция была довольно сложной. Светильник состоял из деревянного каркаса, крепящегося на стену, и диска из отполированной латуни, перед которым располагалась подставка для свечи.

С низкого потолка свисала целая композиция из люстр — кованых обручей из той же латуни, которые соединялись между собой толстыми цепями.

На противоположной от входа стене был большой камин из светлого камня, над которым висел большой герб О’Брайенов: красный щит с изображением трёх львов. Пламя в камине горело ярко, отбрасывая красноватые отблески на дубовые панели и придавая трапезной мрачноватое величие.

— Прошу, присаживайтесь, — махнул рукой граф.

Долохов, опередив слугу, бесшумно отодвинул стул для Петунии. Она села, чувствуя себя неловко — три места, накрытых для них, выглядели сиротливо на тяжёлом длинном столе.

Граф Томонд опустился во главе стола, пламя камина отбрасывало на его лицо тени. Долохов устроился напротив Петунии — уверенно, с привычной ленивой усмешкой, будто в этих каменных стенах он чувствовал себя как дома.

Слуги внесли блюда: густое мясное рагу, ароматный ирландский содовый хлеб, миску с картофельным пюре и репой, а также глиняный кувшин тёмного эля. Всё это выглядело скромно, по-домашнему, но от запахов у Петунии невольно заурчало в животе. На отдельной деревянной тарелке лежали кусочки домашнего сыра.

— Прошу прощения, — сказал граф, когда слуги наполнили их миски. — Мы не ждали гостей, потому и угощение скромное. Но в Ирландии говорят: «что наполняет живот, то радует сердце». Приятного аппетита.

Петуния поблагодарила и взяла ложку. Мясное рагу оказалось на удивление густым и пряным, с ароматом тимьяна и лавра. Содовый хлеб с хрустящей корочкой идеально дополнял вкус — простая еда, но такая сытная, что казалась подарком после долгого дня. От горячей пищи внутри разлилось тепло, и она поняла насколько была голодна — как-то незаметно для неё они проговорили с графом несколько часов.

Долохов первым нарушил тишину. Он разломил хлеб, отломил кусочек сыра, откусил и, смакуя, произнёс:

— Полно вам, милорд, извиняться, — сказал Долохов с довольным прищуром. — Пусть даже за столом мало блюд, но если они поданы от чистого сердца, трапеза становится праздником.

Граф слегка склонил голову, принимая слова, но на его лице не мелькнуло ни улыбки, ни облегчения. Он лишь тихо ответил:

— В Ирландии всегда так было, мистер Долохов. Скромная еда, но щедрое сердце хозяина. И всё же… — он обвёл взглядом длинный стол, за которым пустовали десятки мест, — когда-то здесь шумели детские голоса, звенел смех и пелись песни. Теперь же в замке слишком тихо.

В камине громко треснуло, словно подтверждая его слова.

Остаток ужина прошёл в тишине. Петуния продолжала посматривать на графа, который, казалось, погрузился в свои мысли. Пламя отражалось в его глазах, отбрасывало тени, придавая лицу тяжёлое и одновременно в чём-то печальное выражение.

Наконец граф Томонд поднял голову, и в его взгляде промелькнула твёрдость. Он отставил кубок с элем и заговорил:

— Прошу простить мою настойчивость, мисс Эванс, — его голос прозвучал устало, но твёрдо. — Но я хочу быть откровенным с вами. Этот замок, этот клан — всё висит на тонком волоске. Лорд Конелл слаб и болен, а моё время уходит. Мой единственный внук, который мог бы взять на себя бремя управления кланом, за океаном и вряд ли когда-то вернётся в Ирландию. Поэтому ваше появление стало для меня шоком, однако также оно подарило мне надежду.

— Сэр… — начала было Петуния, но граф поднял руку, жестом прося дать ему договорить.

— Я понимаю, что вы вряд ли мечтали взвалить себе на плечи управление кланом, но прошу, не отказывайтесь сразу, мисс Эванс. Обдумайте всё как следует и помните: кровь Медб течёт в вас, и для нас это значит куда больше, чем вы можете представить.

Сказав это и добавив, что они могут оставаться в гостях столько, сколько потребуется, граф покинул их, оставив на попечении слуг.

Петуния ещё несколько мгновений стояла неподвижно, всматриваясь в игру пламени в камине. Мысли путались: слова графа о крови Медб и о надежде, что он возложил на неё, звучали слишком серьёзно, слишком тяжело, чтобы их можно было так просто отодвинуть в сторону.

— Вот и всё, мисс Эванс, — лениво протянул Долохов, откинувшись на спинку стула. Он медленно покачивал кубок в руке, разглядывая, как огонь играет на гранях. — Вам только что всучили замок с деревней и целый клан с непростой историей.

Его голос звучал весело, но взгляд был внимательным, цепким.

— Для вас это шутка? — резко обернулась к нему Петуния.

— Вовсе нет, — он усмехнулся краем губ. — Я просто предпочитаю называть вещи своими именами. Вы же слышали: граф фактически назвал вас единственной наследницей. Разве вы позволите клану О’Брайен окончательно исчезнуть?

Петуния опёрлась ладонями на край стола, невольно пытаясь нависнуть над собеседником.

— Но я не просила ни замок, ни клан!

Антонин склонил голову, разглядывая её, и чуть тише сказал:

— Возможно, но теперь всё это само пришло к вам в руки, мисс Эванс. И отмахнуться так, словно ничего не произошло, не выйдет.