Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

Обычно почта приходила по утрам, поэтому я удивился, что сова принесла мне письмо за ужином. Но, вскрыв конверт, я понял, что это письма из маггловского мира, правда, всего два — от Паркера и от Анны. Извинившись перед ребятами, я вышел и быстро добрался до нашей с Гарри оконной ниши за рыцарскими доспехами — не было лучше места, чтобы прочесть вести из дома. По обыкновению, первым я открыл письмо от Паркера (подозревая, что оно будет продиктовано Дженкинсом), но сразу же узнал интонации и манеру моего пресс-секретаря.

После приветствий он сообщал следующее: «Вероятно, вместе с этим письмом вы получите ещё одно от принцессы Анны. Считаю своим долгом попросить вас не переживать по его поводу. Юности свойственна опрометчивость, а поступок Её Высочества, разумеется, можно исправить».

От волнения сердце у меня скакнуло в горло, и я, отложив письмо Паркера, немедленно открыл второй конверт. Анна обошлась без долгих приветствий и формальностей.

«Дорогой Берти, я бы хотела поговорить с тобой лично, но ждать до лета не могу. Я приняла решение выйти замуж за Адама. Да, теперь я могу называть его по имени, потому что понимаю — это не мимолётное знакомство и увлечение, а глубокое чувство. Хотела бы я познакомить вас, но, боюсь, придётся отложить это приятное мгновение на будущее. Я уезжаю в Кот-д’Ивуар и начинаю работать в той же школе, что и Адам.

Ты можешь представить себе, какую реакцию в семье встретили эти мои решения. Тем не менее, мы давно вышли из Средневековья, и запереть меня дома papa не может. А его гнев я переживу, как и мамины слёзы. Бабушка и дедушка тоже не в восторге. Мягко говоря. И хорошо, что ты не слышал, какими словами дедушка называл моих будущих учеников и моего будущего мужа — ты знаешь, он бывает резок.

Но мне больно не от их неудовольствия, к которому я готова, а от того, что последствия моих поступков лягут на тебя. Боюсь, теперь тебя будут воспитывать в два раза больше! Держись, Берти! Я скажу так: всегда помни о том, что титул — это просто выдуманная устаревшая формальность. Значение имеешь только ты сам и другие люди вокруг тебя. Живые чувствующие люди.

Я не знаю, позволят ли тебе и дальше получать от меня письма, но меня заверили, что это передадут. Пожалуйста, знай: я люблю тебя и удивляюсь тому, как быстро вырос маленький Мышонок. Мы непременно скоро увидимся. Обнимаю, Анна.

Постскриптум: Адам передаёт большой привет и ждёт знакомства с нетерпением».

Я свернул письмо и убрал его в карман. , с удивлением отмечая, что у меня не дрожат руки. Дочитал записку от Паркера, равнодушно скользя взглядом по строчкам, спрятал и её, а потом заплакал, поджав ноги и спрятав лицо в коленях. Наверное, никогда ещё я не чувствовал ничего подобного, и эти слёзы лил не от боли, не от страха, а от чего-то другого, невыразимого, выламывающего рёбра. Это была скорбь.

Анна ясно дала понять, что порвала отношения со всей семьёй, отбросила свой статус и титул — «устаревшую формальность», всё, чему нас учили с раннего детства. И, что бы там ни думал Паркер, этого уже не исправить. Если бы она была рядом, я бы спрашивал её снова и снова, заглядывая в глаза как щенок: «Зачем?» Но она была далеко, может, уже даже в другой стране, и не могла мне ответить.

Вдруг пришла в голову глупая нелепая мысль: я хотел бы быть там, в Лондоне, когда всё решалось. Я хотел оказаться частью громкого мучительного скандала, принимать чью-то сторону, слушать проклятия и просьбы. И, во всяком случае, подготовиться, а не узнать о том, что произошло, последним, из короткого письма.

Я не знаю, сколько времени просидел в нише, но нашёл меня Гарри. Забрался на подоконник, слегка меня толкнув, и заметил спокойно:

— Отбой был.

— Я не заметил.

— Ага, я так и подумал. Яблоко будешь?

— Не хочу.

— Блейз и Драко тебя искали полвечера.

— Ты им не сказал?

— Решил, что немного времени наедине с собой не помешает. Что случилось, расскажешь?

Я посмотрел на Гарри и честно сказал:

— Не хочу.

— А я за Сириуса переживаю, — невозмутимо заметил Гарри. — Сам видел, как он живёт. Я вас для того и потащил с собой, чтобы вы посмотрели. Правда, я думал, Грюм ему что-нибудь скажет, но нет. Не-не, не отвечай. Я просто тебя отвлекаю, — и он улыбнулся — это было видно в тусклом свете неполной луны. Я подумал и сказал:

— Моя сестра сбежала из дома. Вроде того. Поссорилась со всей семьёй.

— Вау… то есть ужасно.

— Именно так. Пошли спать?

— Ага, — Гарри широко зевнул, прикрывая рот кулаком. — Провожу тебя, у меня мантия с собой.

Идя с ним по коридору под тесной мантией-невидимкой, я думал, что мне очень повезло. Найди меня Блейз, он бы душу вывернул наизнанку. С Гарри в этом плане было куда проще: он не мог отказаться от возможности раскопать какой-нибудь секрет, но спокойно отступал, если просили не лезть с задушевными разговорами.

* * *

«Жестокие условия для юного принца», — шёл крупный заголовок на пятой странице «Ежедневного Пророка». Дальше в статье говорилось: «Принц Альберт уже четыре года учится в школе чародейства и волшебства Хогвартс, но условия обучения по-прежнему непросты для юного наследника маггловского королевского престола»

Мне захотелось пойти и побиться головой об стену. В своём фирменном стиле, мешая грязные выдумки и обрывками искажённой правды, Рита Скитер рассказывала о том, как трудно мне учиться, как школа подвергает меня всяческим опасностям, и как по ночам я рыдаю в подушку.

«Его однокурсник Драко Малфой рассказал вашему корреспонденту:

— Мы делим спальню с первого курса, и я не раз слышал всхлипы и плач. И это неудивительно! На втором курсе его друг подвергся заклятию окаменения от Наследника Слизерина, в прошлом году на его глазах оборотень растерзал нашего учителя. Видимо, хрупкие нервы не выдерживают…».

— Ни слова я ей не говорил! — пунцовея, воскликнул Драко. — Ни единого слова! Она налетела на меня неделю назад, я ей велел проваливать!

— Да никто тебя не обвиняет, — с тяжёлым вздохом сообщил Блейз, отбирая у него газету, пока он случайно не намазал её джемом. — Поверь, не требуется особого ума, чтобы… — он завис и задумался. Мотнул головой, будто прогоняя морок, и продолжил невпопад, скомкав газету:

— Это на растопку камина. Ну, ты знаешь, Мышонок, писем не открывать…

— И уши заткнуть, — простонал я. Господи, я не хотел смотреть в глаза людям вокруг!Понимал, что придётся, но, честное слово, даже после прошлой заметки было не так стыдно. Всё же потерять голову от чар вейлы — это неловко, но понятно. А в этой статье Скитер представила меня каким-то хлюпиком, который боится собственной тени.

Конечно, за моей спиной шушукались. Кто-то смотрел жалостливо, другие — с насмешкой. Двое старшекурсников с Гриффиндора унизительно-ласковым тоном спросили, достаточно ли в общежитии Слизерина носовых платков и бумажных салфеток.

— Спасибо, нам хватает. Свои оставьте себе, вам нужнее, — ответил я прежде, чем Блейз успел сказать что-то более жёсткое. Друзья пытались окружить меня тесным кольцом, и я осознал, что точно так же мы вели себя, когда вышла заметка про Гермиону, а до того — про Гарри. Возможно, даже неосознанно — просто стремились защитить и прикрыть. И я был благодарен за заботу, хотя не мог отделаться от ощущения, что она меня душит.

Прошло уже несколько дней с момента публикации статьи, и я наконец-то чудом остался один. Гарри не пожелал идти на прорицания, и мы расстались в Большом зале, а по дороге к башне я вдруг осознал, что тоже не хочу оказаться в душном кабинете, пропахшем травами. Я остановился на четвёртом этаже возле высокого сводчатого окна и сквозь пыльные, затянутые паутиной стёкла взглянул на Запретный лес. Он был слишком старым и величественным, чтобы, глядя на него, думать о мелких человеческих проблемах. Но я всё равно думал. Даже странно, что Паркер ещё не примчался в школу. Или всё так плохо, что уже и переживать не стоит? Уж, во всяком случае, с этим я был не в состоянии что-то сделать. Кто вообще надоумил Скитер написать эту гадость? Зачем?

Я не услышал шагов за спиной и вздрогнул, когда сзади раздался напевный задумчивый голос:

— Нет ничего стыдного в том, чтобы плакать, когда тебе грустно. Но стыдно лезть в чужую жизнь.

Я обернулся и увидел, что метрах в двух от меня стоит девочка, пожалуй, на год или на два младше. У неё были светлые волосы, почти того же оттенка, что и у Флёр, только желтее, и ужасно неряшливые, спутанные. Мне показалось даже, что я вижу листик между прядями. Волшебная палочка торчала за левым ухом, в ушах болтались большие нелепые серьги-пробки, а из-под рукавов мантии выглядывали браслеты из разноцветных бусин. Серые глаза девочки были круглыми и навыкате, из-за чего лицо имело удивлённое выражение.

— Знаешь, — сказал я медленно, — я не плачу по ночам.

— Напрасно, — невозмутимо заметила девочка. — Может, тебе стоит попробовать. Это очень вдохновляет. Кроме того, слёзы привлекают ночных фей, которые приносят добрые сны.

Я улыбнулся, подумав, что, пожалуй, это самая милая сказка, которую я слышал.

— Ты меня вряд ли помнишь, — добавила девочка задумчиво. — Я пойду.

— Нет, я помню тебя. Луна Лавгуд, так? Ты ещё хотела, чтобы в газете написали про каких-то животных. Рон сказал, что их не существует.

— Удивительно, — произнесла она таким тоном, словно ничего удивительного тут вовсе не было, — ты действительно помнишь. Но я всё равно пойду, а то твои нарглы атакуют меня, а я одолжила свой амулет Джинни Уизли. Ей он нужнее. До свидания, Альберт.

— До свидания, Луна, — отозвался я, хотя она уже повернулась и пошла, вернее, потанцевала прочь по коридору, смешно размахивая руками, будто подчиняясь музыке, слышной ей одной. Забавная девочка, решил я. Странная, конечно, но забавная. И, если серьёзно, она ведь права. Писать о том, что кто-то переживает и плачет, даже будь это правдой, куда хуже. И хотя на прорицания я всё равно не пошёл, мне удивительным образом стало легче.

* * *

Пролетел май, и наступила пора экзаменов. Гарри от них был освобождён как участник Турнира, а мы больше волновались за его подготовку, а не за собственные результаты. Тем не менее, по ощущениям, всё шло неплохо. Древние руны я воспринимал как способ отдохнуть и отвлечься, и экзамен лично мне скорее уж напоминал медитацию: сидишь себе, выводишь символы заострённой палочкой в мягкой древесине, аккуратно заливаешь краской, ждёшь, пока застынут.

Трансфигурация, как и обычно, далась потом и кровью. Мой ёж превратился в ужа со второй попытки, и у него остались зазубринки на чешуе. Но, судя по взгляду профессора МакГонагалл, большего она от меня и не ожидала.

Не сварить пристойное зелье, когда твой постоянный напарник — Блейз Забини, просто невозможно. На экзамене мы работали не парами, а по одиночке, но я достаточно хорошо знал, как что резать и в какой последовательности куда добавлять.

Из действительно сложного впереди оставалась только защита от тёмных искусств. Поскольку Грюма не выписали из больницы, принимать её должен был профессор Снейп, и мы все здраво опасались, что он никому не даст спуску. А ещё, конечно, надо было пережить гербологию без особых травм. Всё остальное — занятия исключительно приятные и необременительные.

— Говори за себя! — пожаловался Рон, сидевший на нашем бревне и пытающийся заучить имена вождей гоблинского восстания 1720-х годов. — Как это вообще можно запомнить?

Мы все промолчали, потому что практика показывала — Рону не требовалась помощь. Ему надо было просто дать поныть.

— Ещё и акты эти для Бербидж. О чём они думают? У меня что, голова под чарами незримого расширения?! Эй, ты чего это? — Рон посмотрел на Блейза и прищурился. — Мы же сдали трансфигурацию?

Мы все расположились на любимой опушке, той самой, с которой не было видно Чёрного озера. Сначала, разумеется, обсудили снова все наши подозрения. Меня по пятому разу попросили пересказать видение с кладбищем. По нашему настоянию Гарри подробно описал его в письме Блэку, но тот ничего внятного не сказал: сообщил, что сам всё обсудит с Дамблдором, попросил не влезать в неприятности и не разлучаться с друзьями. Вот и вся благодарность.

В конце концов, повторение одних и тех же навязших на зубах фактов нам надоело, и каждый занялся своим. Рон страдал над историей магии, Гермиона и Драко морщили лбы в попытках зарифмовать что-то арифмантическое, Гарри практиковал чары помех на осах, пчёлах и бабочках, я листал конспекты по маггловедению. А Блейз, действительно, валялся на траве с учебником трансфигурации, почему-то за шестой курс. Если бы это было зельеварение, я бы даже вопросов не задал. Но трансфигурация никогда не входила в число особых интересов Блейза.

— Сдали, — с ленцой сказал он, и мне почему-то подумалось, что он специально демонстративно выставлял обложку напоказ, чтобы кто-то из нас её заметил. — Это не для экзаменов. Меня интересует другое.

— Ага, действительно, кого волнуют экзамены, — проворчал Рон. Блейз перевернулся на живот, приподнялся на локтях и произнёс, оглядывая нас:

— Я читаю про анимагию.

— Зачем? — удивился Гарри и тут же нахмурился. — Ты думаешь… Хвост мог бы пробраться в замок снова? Да ладно, никогда! Он знает про Карту, Люпин упоминал её при нём. Он не станет так рисковать…

Блейз молча позволил Гарри договорить, а потом ответил:

— Нет, что ты. Этот милый джентльмен сюда не сунется. Но есть интересный момент. Помнишь, когда Блэк захотел убить его, он не откусил крысе голову, а сначала превратил её в человека?

— Приятного аппетита, Драко, — протянул Драко, который как раз вытащил из сумки яблоко и впился в него зубами.

— Приятного, — хмыкнул Блейз. — Погоди, неженка, я не закончил, — он поднялся на ноги, отряхнулся от травинок и продолжил, немного пройдясь по поляне:

— Он не откусил крысе голову, потому что тело анимага не превращается в человеческое после смерти. Это была бы просто крыса. Никакого удовлетворения. Да и ошибиться можно.

— То есть если кто-то случайно убьёт анимага в его животной форме, — пробормотала слегка позеленевшая Гермиона, — то…

— То это будет всё равно, что… О, смотрите-ка, жук! Редукто!

Белой вспышкой к кустам пронеслось заклятие. Бахнуло, словно взорвали маленькую петарду. В воздух взметнулись обрывки листьев, веточек, прочий сор. Блейз сунул палочку в карман и вдруг рассмеялся болезненным, ломким смехом. Смотрел на нас — и хохотал, держась за живот, выронив учебник. И вдруг прекратил, будто его выключили, обвёл нас взглядом, наступил на обложку старой библиотечной книги, спрятал палочку и пошёл в сторону замка, не оглядываясь и даже не думая ничего объяснять.

Гермиона сидела, зажав рот руками, её глаза широко распахнулись не то от изумления, не то от испуга.

— Что это с ним? — недоумевающим тоном спросил Рон, и с этим вопросом у меня в голове что-то щёлкнуло, пазл сошёлся. Или, во всяком случае, я теперь был уверен в том, как именно сложил его Блейз.

— А-анимаг… — слабым дрожащим голосом пробормотала Гермиона, и тут меня согнуло пополам в рвотном спазме. Я едва успел сбежать подальше, прежде чем меня стошнило. Эта примитивная реакция пришла куда раньше настоящего ужаса. Я кое-как справился с очищающим заклинанием, наколдовал себе воды, выпил, а когда обернулся, то понял, что и Гарри достроил всю картинку.

— Да что с вами… — воскликнул Рон, поднимаясь на ноги. — Ты чего, Берти? Эй… Что я пропустил?

— А-а-ан-н-нимаг, — с трудом, заикаясь на каждом звуке повторила Гермиона. — Не оборотное зелье, не мантия-невидимка, а анимагия, причём незаконная. Это всё объясняет, да? Виктор снял с меня жука после второго испытания, мы ещё пошутили, не прилетел ли он из зазеркалья. И…

— Жук? — повторил Рон. — Я видел жука, большого такого, в гроте на Святочном балу. И… Мерлиновы трусы!

— Он ошибся, да? — спросил Драко дрожащим высоким голосом. — Перепутал. Пальнул по кустам, промахнулся. Так?

Лично я не заставил бы себя посмотреть туда, куда попало заклятие, ни за какие сокровища мира. А вот Гарри присел на корточках возле кустов, внимательно изучая поломанные ветки. И отозвался:

— Попал.

Он выпрямился и протянул нам на ладони что-то. Когда я присмотрелся к тому, что он достал, то почувствовал, что меня вот-вот вырвет снова.

— Значит, это был другой жук или… — Драко захлебнулся собственными словами и затих.

Рон, поморщившись, наклонился к ладони Гарри и принялся разглядывать крыло с брезгливым отвращением. Гарри сжал кулак. Я знаю, что это невозможно, но мне показалось, что я услышал хруст хитина.

— Он бы не стал… — проговорил Драко совсем ж панически.

— Знаешь, — заметил Гарри как-то очень спокойно, — мы тут про Блейза говорим. Он бы — стал.

И внезапно я понял, что слова Гарри безусловно верны. Блейз имел ценное, но временами неприятное обыкновение безукоризненно держать слово. Даже если он обещал какую-нибудь гадость. И он при мне, не слишком демонстративно, но довольно серьёзно обещал убить Риту Скитер. Но ведь такие обещания никто не держит! Кому вообще может прийти в голову… Мысли у меня путались и скакали. Я не понимал, что делать, что говорить и что думать. И вдруг Драко сказал, уже без тени истерики в голосе — спокойно и холодно:

— Мы все дадим клятву сейчас. Ничего не было. Блейз заклинанием пальнул в жука, что бы он ни планировал, что бы ни замышлял — мы не в курсе. Это не преступление. Он отрабатывал заклятия, на этом всё.

— Что за клятва? — нахмурился Рон.

— Такая клятва, — прошипел Драко зло, — которая не позволит нам болтать лишнего. Или ты хочешь, чтобы на тебя повесили…

Он не произнёс этого страшного слова, но мы закаменели так, словно оно всё же прозвучало на нашей мирной полянке. И мы не смотрели друг другу в глаза. Я боялся найти в чужом взгляде отзвук того, что чувствовал сам. Если это чувство умножится, я знал, что не вынесу его. Мы повторяли за Драко: «Клянусь никому не рассказывать о том, что произошло…» Я не думаю, что сумел бы рассказать даже без клятвы, потому что мне просто не хватило бы слов. Случившееся было таким большим, что не помещалось во мне вовсе — где уж там надеяться протолкнуть его сквозь горло. Клятва сковала нашу тайну такими надёжными цепями, что я не сумел бы даже написать об этом, если бы однажды не получил её назад.

Мы стояли, опустив палочки, ошеломлённые и будто бы оглушённые. Я боялся, что, если прислушаюсь, до меня донесётся далёкое эхо того «Редукто». Не говоря друзьям ни слова, я повернулся к ним спиной и пошёл в замок. На полпути меня догнала мысль: надо было попросить у Гарри Карту Мародёров. Я отлично знал тайные убежища и любимые места всех своих друзей, кроме Блейза. Только ему удавалось ускользать незаметно, растворяться в многочисленных переходах и коридорах. И, если задуматься, я ни разу не интересовался тем, куда именно он прячется, когда ищет одиночества, или куда водит своих многочисленных девушек.

Замок показался мне мрачным, пустым и вымершим. Все высыпали на улицу, все дышали воздухом и грелись на солнце, никто не желал оставаться дольше необходимого в холодных стенах. Я думал, подспудно удивляясь тому, что способен мыслить ясно. В Хогвартсе легко потеряться, как и в любом другом средневековом замке. Во всяком случае, я был уверен, что Блейз не пойдёт в спальню. Не было смысла искать его и в тёмных тайных проходах — он предпочитает простор и комфорт.

Мне вдруг вспомнилась та рука, по которой текла кровь. В моём видении фоном была каменная кладка — старая, но чистая, безусловно, хорошо мне знакомая. Моё состояние было похоже на транс, даже в чём-то на Империус. С лёгкостью я преодолевал ступеньки, переходил с одной лестницы на другую, пока не добрался до закрытой для студентов Астрономической башни и не толкнул почему-то не запертую дверь. Сцена из давнего видения предстала перед моими глазами, но на этот раз — завершённая, полноценная. Блейз стоял, прислонившись спиной к каменной стене, правый рукав был закатан, и из длинного поперечного пореза на тыльной стороне руки текла кровь. Сам он как будто этого не замечал — смотрел наверх, под свод башни, высоко запрокинув голову. Я замер на входе, больно прикусывая щёку изнутри.

Какой, спрашивается, толк от моих пророчеств, если я ничего не могу поделать! Да, я видел этот момент — я понял, что именно его! — множество раз. Я знал глубину пореза, знал, что он не опасен, но причиняет боль, при желании сумел бы с закрытыми глазами рассказать, куда и сколько натечёт крови. И всё это — зачем?! Чтобы стоять и бестолково моргать, моментально забыв про всё, с чем шёл?

Блейз опустил голову, посмотрел на меня, и, наверное, из-за того, как проникали в башню солнечные лучи, мне показалось, что глаза у него огромные и пустые. Чувствуя себя так, словно оказался заперт в загоне с раненой лошадью, я медленно пересёк всю башню, обошёл тумбу для телескопов и остановился рядом с Блейзом. Тоже привалился спиной к стене и спросил:

— Больно?

Рана притягивала взгляд, но я отводил его с усилием, пока не зацепился наконец за причудливую кривую тень от штатива на противоположной стене. Она напоминала цаплю.

— Нет. Да. Не знаю. Хорошо, — ответил Блейз спокойным отстранённым голосом и добавил так, словно мы обсуждали заметку в учебнике:

— Я не думал, что ты меня здесь найдёшь.

— Просторное место, где не душно и куда нельзя ходить, — отозвался я, как ни странно, подстраиваясь под его тон. — Если не Астрономическая башня, то закрытый балкон в восточном крыле. Но его видно со двора. Тебе нужно залечить порез.

Одна часть меня хотела кричать. Наорать на друга за то, что он сделал. Потом — ещё раз наорать за эту кровь, за проклятый образ, который преследовал меня почти год. Но в то же время что-то внутри не позволяло мне даже повысить голос. И отвести взгляд от цапли на стене.

— Как скажешь, Мышонок, — пожал плечами Блейз, но не вытащил палочку. А я ни разу не применял заклинание для сращивания ран, хотя мы с Гарри и учили его недавно.

— Зачем ты?..

— Я знал, что ты спросишь, — отозвался он, — после того, как ты сказал мне про видение, я понял, что ты меня однажды спалишь. И… прозвучит по-дурацки, но я сочинил штук пятьдесят объяснений. Слышал бы ты эти монологи… Шекспир и Бомарше рыдают от зависти в углу, — он фыркнул, словно это была очень смешная шутка. — А ты вот спросил, и все мои монологи… — он выразился довольно грубо, но, пожалуй, точно. — Мордред его знает. Хочу, и всё. Мои руки, мой ножик, что хочу, то и делаю.

Я слушал молча, даже дышал как можно тише. А Блейз продолжал говорить, непонятно только, мне или себе.

— Это просто… Как крышка на котле с зельем. Закроешь плотно — рванёт. А чуть-чуть приоткроешь, выпустишь пар, и вроде уже нормально кипит. Не так. Дьябло, лучше объяснял! Хотя записывай на будущее, — он хохотнул, несколько раз шумно сглотнул и нервно, раздражённо вытащил палочку, ткнул кончиком в глубокую царапину и пробормотал:

— Санентур.

Края сомкнулись, остался только розовый след, словно порез был оставлен недели две назад. Наконец-то оторвав взгляд от тени-цапли, обернувшись, я посмотрел на его руку и увидел ещё четыре похожих, один бледнее предыдущего. И задался вопросом: сколько всего их было. Слегка отросшими ногтями Блейз почесал свежий шрамик, оставляя белые полосы на коже, и опустил рукав. Сунул руки в карманы, побренчал мелочью. Выругался. Велел резко, поворачиваясь и заглядывая в глаза:

— Давай, говори!

— Что?

— Всё. Зачем пришёл. Давай! — у него дёргалась верхняя губа, подрагивали ноздри, и я вздрогнул, вспомнив, что точно с таким же бешеным выражением лица Блейз смотрел на Денниса Криви. — Выкладывай! — рявкнул он, я дёрнулся, больно стукнувшись плечом о стену, и сжал губы. Нет уж. Я не стану бояться своего друга, даже если он спятил. Не стану!

Кажется, моё молчание делало ему больно. Он злился. Отошёл в сторону, мотнул головой, договариваясь сам с собой о чём-то важном. И договорился, потому что снова посмотрел на меня и произнёс отчётливо:

— Я знал, что этот жук — Рита Скитер. Давно догадывался, но хотел убедиться. Убедился. Малютка-Денни помог, они с Ритой друзья. Ну, — он скорчил непонятную гримасу, — были друзьями. Вроде того. И я её убил.

Никто из нас там, на поляне, не сумел выговорить это слово: «убил». А Блейз произнёс его так веско, что оно упало мне на голову и плечи, прижало до треска костей. Я всхлипнул, отлично осознавая, что глаза щиплет не от солнца и не от пыли, поморгал, надеясь избавиться от поднявшейся мутной плёнки, и сказал со всей уверенностью, которую только смог отыскать:

— Нет.

— Что?

— Ты убил жука. Упражнялся в заклятиях и пальнул в него. Гермиона считает тебя варваром, конечно, а Драко пытается ей объяснить, что жуков всё равно не особо жалко. Вон, сколько мы их на зельях изводим. Но я ставлю на что угодно, Драко в споре проиграет, так что жди нотаций, — я говорил быстро, но очень твёрдо, так, словно верил собственным словам. — Понятия не имею, куда делась Рита Скитер. Но, слушай, она осознавала риски. Помнишь, что сказал Грюм, когда запретил Гарри выслеживать Каркарова? В мире много опасных людей. Она влезла в неприятности. Может, это не очень-то и по-христиански, но я по ней скучать не буду, даже если мы больше не увидим её искормётных статей. Блейз… — я сжал руки в кулаки и повторил медленно:

— Ты просто убил жука. И всё.

Он ссутулил плечи и произнёс тихо:

— Мы оба в курсе, что нет.

Его ярость куда-то испарилась. Мне подумалось, что обычно Блейз вёл себя так, словно он года на три старше нас, но в тот момент он выглядел совсем мальчишкой — высоким нескладным костлявым подростком, таким же, как я сам.

— Они не сажают детей в Азкабан, — заметил он, шмыгнув носом и отворачиваясь так, словно ему стало совершенно необходимо рассмотреть ближайшую к нему тумбу. — Ты не можешь попасть туда, если тебе не исполнилось семнадцать. Так что это просто… перелом палочки и исключение из школы. Кажется. Не что-то страшное. Не равнозначное.

Я тоже подошёл к тумбе, деревянной, старой, изрезанной инициалами, символами и кривоватыми рунами, и опёрся на неё локтём. Теперь мы с Блейзом стояли плечом к плечу, и можно было представить, что перед нами телескоп, и мы в шутку боремся за право первым посмотреть на кольца Юпитера.

— Никто не узнает, — произнёс я. — Ни я, ни ребята никому не скажем, а ты… — повернув голову, я посмотрел на Блейза очень пристально, пытаясь заметить какие-то перемены, но не находя их. — Ты не скажешь тоже. Я просто… я тебе запрещаю!

Он дёрнулся, фыркнул и спросил:

— С чего бы?

— С того, что ты мой лучший друг, — отрезал я, отходя от тумбы и пряча руки за спину. Я хотел закончить мысль, но Блейз вдруг развеселился и спросил ехидно:

— Лучший друг? А как же другие? Что, если я передам твои слова Гарри?

Не только Драко бывал невыносим, когда чувствовал себя виноватым. Вздохнув, я заметил:

— Да другие вроде как в курсе. И Гарри тоже.

Почему-то мои слова произвели совсем не тот эффект, на который я рассчитывал. Я думал, что Блейз продолжит подколки, но вместо этого он замолчал, словно только что вспомнил нечто важное или узнал огромную тайну. Переступив с ноги на ногу, он снова почесал недавно пораненную руку и пробормотал:

— И мы просто… пойдём сдавать заклинания? Ты простишь меня за… — в этот раз договорить он не сумел, а я вдруг вспомнил момент, который, казалось, давно стёрся из памяти за ненадобностью.

— Я иногда подслушивал взрослые разговоры, — заметил я, глядя с башни на Запретный лес и хижину Хагрида. — Как-то мой отец сильно поругался с дядей Чарльзом. Там… не важно, кто был виноват, но конфликт грозил просочиться в прессу, и дедушка их мирил. Отец спросил в какой-то момент, как это дед представляет, что он простит подобный поступок. А дедушка ответил, что прощение — это всё ерунда, смысл имеет только конечный выбор. Ты либо принимаешь то, что человек сделал, и живёшь с этим дальше, либо вышвыриваешь человека из своей жизни за шкирку. Тогда я подумал, что дедушка не прав, но сейчас, похоже, понимаю, о чём он. В общем, да, мы пойдём сдавать заклинания. Пошли?

Блейз выдохнул, опустив плечи, словно держать спину прямо он больше просто не мог, покивал и согласно повторил:

— Пошли, Мышонок.

Дурацкое прозвище отозвалось в груди одновременно теплом и болью, но я ничего не сказал.