Раскрывшийся бутон (джен)

Подготовка заняла несколько дней: пока Петуния переписывала появившийся в её голове ритуал на бумагу, лорд Коннелл готовил всё нужное, а также искал место. Было принято решение провести ритуал у древнего дольмена, стоявшего на склоне холма неподалёку от замка Бунратти. Когда-то там лили кровь, приносили клятвы и заключали браки — место это считалось священным задолго до появления первых башен замка.

По словам лорда Коннелла, много веков назад, ещё до отделения маггловской ветви, Бунратти был сердцем рода О’Брайен. Он располагался на востоке графства Клэр, у реки Шаннон, где земля была мягкой и плодородной, а туманы поднимались с воды каждое утро. Именно там, среди лугов и дубрав, зародился род, но когда магия в нём окрепла, старейшины решили построить второй замок — место силы, ближе к морю и ветрам. Так появился Кэрраг Мор, что с ирландского значит «Большая Скала».

Он стоял на самом краю земли, на западе графства Клэр, где волны Атлантики разбивались о камни с такой яростью, будто само море пыталось стереть его с лица земли. Башни Кэрраг Мора уходили в небо, будто стремились дотянуться до богов. Все магические обряды и посвящения с тех пор проводились именно там.

Но после того, как руками её братьев пролилась кровь Медб, и магия в роду начала угасать, в какой-то момент замок просто закрылся, законсервировалась. Лорд Коннелл со старейшинами пытались открыть его снова, но их иссыхающей магии не хватило. С тех пор Кэрраг Мор стоит запечатанный, и никто не может к нему приблизиться.

— Я надеюсь увидеть Кэрраг Мор в последний раз своими глазами с твоей помощью, дитя, — сказал лорд Коннелл, тихо, будто боясь спугнуть саму мысль. — Я должен убедиться, что он всё ещё стоит. Что море не забрало его.

Он замолчал и долго смотрел в окно, где вечернее небо меркло, а облака ложились на холмы, как серый дым. В этом взгляде не было ни надежды, ни отчаяния — лишь усталое ожидание.

Петуния тогда промолчала, лишь сочувственно посмотрела на лорда Коннелла. Она не знала, что можно сказать в ответ на такую просьбу. Обещать она не могла, а утешать — не имела права.

— Уверена, вы его ещё увидите, сэр, — сказала она наконец, неловко похлопав лорда Коннелла по предплечью.

Следующие дни прошли в тишине. Казалось, что весь замок притих в ожидании.

Когда наступила ночь новолуния, всё было готово. Петуния надела простое платье из грубого льна — без украшений и пояса, накинув сверху тёплую накидку. Она держала в руках корзинку со всем нужным и факел. Лорд Коннелл следовал чуть позади, опираясь на трость и раздражённо отмахиваясь от помощи графа Томонда. Из слуг решили никого не звать.

Они двинулись к холму, когда небо уже потемнело. Холодный воздух забирался под одежду, заставляя Петунию дрожать. Всё вокруг было пропитано запахом вереска.

Огонь факелаколебался, отбрасывая вокруг неровные тени. Заросшая дорога тянулась между камней, поросших мхом, и местами едва различалась в темноте. Внизу, у подножия холма, мерцали огни Бунратти, но здесь, наверху, небо было тёмным — звёзды едва виднелись, а молодой месяц почти не давал света.

Они поднимались медленно, шаг за шагом, слушая, как под ногами хрустит сухая трава. Лорд Коннелл дышал тяжело, но не останавливался.

Когда они добрались до вершины, перед ними предстал дольмен. От возвышающихся на вершине больших каменных плит, установленных вертикально и покрытых сверху горизонтальной плитой, образующей «каменный стол» или домик, исходило ощущение древности. Казалось, что в них сохранилась крупица магии.

— Здесь, — выдохнул лорд Коннелл, тяжело опершись на трость. — Именно здесь кровь рода впервые коснулась земли, а члены рода приносили клятвы. Здесь же когда-то принимали новых членов рода. Жаль, что я этого не застал, но хочу надеяться, что сегодня здесь возродится наш род.

Он поставил трость рядом и, прижав руки к камню, тихо прошептал что-то на гэльском. Голос его звучал хрипло, но в нём чувствовалось благоговение перед дольменом. По старой, вбитой когда-то привычке лорд Коннелл хотел было осенить себя крестом, но рука замерла. В присутствии камней, где слышался шёпот богини, этот знак казался лишним. Здесь правили другие силы. Так что он лишь коснулся сердца и на мгновение прижался к плите любом. Затем он поднялся и, обернувшись к Петунии и графу Томонду, произнёс:

— Пора начинать. Шон, дитя, вы знаете, что делать.

Граф Томонд опасливо подошёл ближе, неся свёрток с ножом и чашей. Он, как и его отец, слышал про магию от лорда Коннелла, но никогда не был ей свидетелем. Он развернул полотно, доставая серебряный сосуд и ритуальный нож и передал это лорду Коннелу. Петуния тем временем расставляла вокруг дольмена свечи, сразу их поджигая, и растирала в кашицу травы, которые нужно будет добавить в зелье.

Вскоре всё было готово, и они начали.

Лорд Коннелл поставил чашу в изголовье плиты, огонь свечей дрожал и отражался на её отполированной поверхности, создавая причудливые образы. Ветер стих, будто и он хотел услышать каждое слово. Старик провёл рукой по лезвию ножа, вырезанному из древнего метеоритного железа, и, произнёс:

— Пусть кровь, что течёт в наших венах, проснётся в этом дитя. Пусть земля вспомнит тех, кто стоял здесь до нас, и они поделятся своей силой и мудростью.

Он протянул нож графу. Тот сжал рукоять, видно, собираясь с духом, и коротко полоснул ладонь. Кровь пролилась в чашу, разливаясь по её дну густыми тёмными каплями. Граф тихо выдохнул, но не произнёс ни слова — только встретился взглядом с Петунией.

Лорд Коннелл взял нож, не медля, и провёл лезвием по своей ладони. Его кровь была темнее и гуще, почти чёрная. Она медленно потекла в чашу, смешиваясь с кровью лорда, образуя вязкий узор, похожий на переплетённые корни.

Затем он добавил туда настой из трав, состоящий из вереска, болотного мирта, листьев бузины, боярышника и трилистника, и немного разбавил это всё медовухой.

— Пусть всё, что растёт на нашей земле, — сказал лорд Коннелл, размешивая зелье пальцем, — соединится с нашей кровью. Пусть соки трав, сила ветра и дыхание морской соли станут одним целым с тем, кто примет кровь рода.

Он поднял взгляд на Петунию, протягивая ей нож.

— Теперь твоя очередь, дитя. Надеюсь, что ты не передумала.

Петуния протянула дрожащую ладонь, взяла нож и, скинув накидку и разувшись, легла на дольмен. Её трясло от страха, но она, несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, решительно провела лезвием сначала по левому, а потом и по правому запястью. Горячая кровь заструилась по коже тонкими струйками, стекая к локтям и дальше — к холодному камню. Дольмен будто впитывал её, тёмная жидкость исчезала в камне, не оставляя следов. Петуния чувствовала, как от холода и боли тело становится чужим, но она лишь стиснула зубы, сдерживая стоны.

Лорд Коннелл стоял рядом, глядя на неё с той суровой торжественностью, что бывает у человека, исполняющего священный долг. Он затянул что-то на гэльском. Граф Томонд побледнел, но не отводил взгляда. Его задача была простой — поделиться кровью.

— Пусть чужая уйдёт, а кровь рода займёт её место, — произнёс Коннелл, беря чашу в руки.

Он зачерпнул из чаши густую жидкость и стал рисовать руны на лице Петунии, а закончив, поднёс чашу к её губам.

— Пей, дитя. Пусть сила рода войдёт в тебя и признает своей.

Петуния с трудом приподняла кружащуюся голову и сделала глоток. Вкус был острым, металлическим, с терпкой горечью трав и сладостью мёда. Почти сразу её тело пронзило пламя. Казалось, сама кровь в венах закипела, выжигая всё, что было до этого момента.

Она вскрикнула, выгибаясь на камне. Боль была ослепляющей, яркой, как вспышка молнии. Мир вокруг заколебался — огонь свечей вытянулся тонкими копьями, воздух дрожал.

Лорд Коннелл начал петь. Его голос был низок и густ, как раскаты далёкого грома:

— A Mór-Ríoghain, cluinn sinn. Fuil an teaghlaigh dúisigh, fuil choimhthíoch imigh.⁽¹⁾

Петуния чувствовала, как неведомая сила проходит по телу, отделяя старое от нового. Её вены горели, и вместе с болью пришло странное чувство освобождения, будто тяжесть, незаметно тянувшая её столько лет, вдруг исчезла.

Свечи вспыхнули ярче, а из-под земли поднялся серебристый туман. Он клубился вокруг дольмена, завиваясь в спирали. В нём, на миг, проступил силуэт женщины в чёрном плаще, украшенном перьями. Громко каркнул ворон.

Боль схлынула так же внезапно, как началась. В воздухе стоял тяжёлый запах грозы, металла и вереска. Петуния тяжело дышала, глядя в небо, где в разрыве облаков показалась тонкая полоска луны.

На её запястьях, где прежде текла кровь, теперь светились узоры — тонкие, словно вытравленные серебром.

Лорд Коннелл опустил чашу на камень и торжественно произнёс:

— Добро пожаловать в этот мир, Медб О’Брайен.

Петуния с трудом подняла руку, глядя на светящиеся знаки на запястьях. Серебряное сияние стало ярче, а потом медленно потускнело, оставив едва заметный след, похожий на перья ворона, вплетённые в узор ветвей.

Лорд Коннелл закрыл глаза, будто прислушиваясь к тому, как имя легло на камни, и кивнул — медленно, одобрительно. Затем выпрямился, опёрся на трость и заговорил уже торжественнее, чем прежде:

— С этой ночи ты — Ban-Taoiseach⁽²⁾ рода О’Брайен, наша глава и голос. Земля признала тебя, кровь признала тебя, и имя твое отныне будет звучать так: Петуния Медб О’Брайен. Пусть первое имя хранит твою волю, второе — нашу память, а родовое — наш долг.

Он вытащил узкий пояс — тот самый, в который были вплетены волосы прежних глав, — и осторожно обвязал им её талию, застегнув старую серебряную пряжку с вороньим пером.

Граф Томонд шагнул вперёд, опустился на одно колено и коснулся дольмена ладонью, из которой всё ещё сочилась кровь.

— Я, Шон О’Брайен, признаю тебя, Ban-Taoiseach, — произнёс он твёрдо. — Кровью и делом.

Затем граф помог Петунии подняться, обуться и накинуть на плечи накидку.

На миг ветер стих совсем. Где-то в стороне сухо хлопнули крылья — на верхнюю плиту дольмена бесшумно опустился ворон, склонил голову, взглянул сначала на Петунию и, казалось довольно кивнул, а потом кинул взгляд на лорда Коннелла и пронзительно каркнул. И, словно удостоверившись, что все сказано правильно, он взмыл обратно в темноту. С запада прокатился глухой, долгий рокот — будто волна ударила в скалы у Кэрраг Мора.

— Кэрраг Мор проснулся, — выдохнул лорд Коннелл, неверяще смотря на запад. Казалось, что он сейчас заплачет. — Слышишь, дитя? Он зовёт нас.

Петуния — Петуния Медб — хотела кивнуть, но силы уходили так стремительно, что она пошатнулась. Мир провалился во мрак.

* * *

Огонь в очаге в малой гостиной потрескивал лениво. За окнами серел предрассветный туман. Петуния спала в своей комнате, рядом с которой дежурил слуга.

Лорд Коннелл сидел в кресле у камина, выпрямившись — будто боялся, что если обмякнет, то не поднимется уже никогда. Трость лежала поперёк колен. Граф Томонд стоял у каминной полки, вертя в пальцах какую-то безделушку.

— Лорд Коннелл, — начал он негромко, — вы уверены? Девчонка… — он запнулся, сам же поморщившись, — простите, но она слишком молода. Роду нужен опыт, холодная голова. Не думаете ли вы, что мы вешаем на неё слишком много?

Коннелл усмехнулся — знающе, как умеют только старики.

— Я вижу, Шон, — сказал он спокойно. — И всё равно мы сделали правильно. Она наш единственный шанс восстановить род. Я не всё тебе рассказывал, но в своё время многое перепробовал, думал даже, что богиня гневается на нас, но теперь вижу, что она сама ждала нашего возрождения. Так что у нас нет другого выхода. Тем более Кэрраг Мор проснулся.

— Знаки… — Шон покачал головой. — Знаки хороши для легенд. Но люди, узнав о возрождении рода, придут требовать старые долги и пытаться загнать в новые. Её будут прощупывать, пытаясь оторвать кусок пожирнее.

Коннелл медленно кивнул, тяжело вздохнув.

— Конечно, будут, — сказал он, глядя на огонь. — Так всегда бывает, когда в пепле появляется искра. Каждый захочет подуть на неё по-своему. Но я верю, что она выдержит. Ты видел её глаза, Шон? В них нет страха. Есть боль, да… но не страх.

— Боль и упрямство — не то же самое, что сила, — мрачно заметил граф. — Она выросла среди бриттов, не знает ни наших обычаев, ни ирландского. У неё нет нужных связей, нет поддержки. Женщина-вождь, ей не простят ошибки. Её сожрут.

Лорд Коннелл засмеялся — коротко и сипло, но с каким-то теплом и предвкушением.

— Сожрут? — переспросил он. — Пусть попробуют. Морриган не выбирает тех, кого можно так просто сломать. Она выбирает тех, кто ломает других — не силой, а самой своей сутью. Ты ещё не понял: она не случайно пришла к нам. Её кровь — не только человеческая. В ней есть нечто древнее. Я почувствовал это, когда встретил её взгляд в первый раз.

Шон молчал, обдумывая сказанное. Он нахмурился, повернувшись наконец лицом к лорду Коннеллу.

— И всё же… род на молодой женщине? Я не уверен, что это не навлечёт ещё больших бед.

Коннелл перевёл взгляд на него, и усталость на мгновение сменилась сталью.

— Я стар, Шон. Я умираю. И не спорь, я чувствую, что ритуал не прошёл для меня даром — в той чаше помимо моей крови были и остатки моей жалкой жизни. Я чувствую, как они уходят, и рад этому. Потому что впервые за многие десятилетия я верю, что увижу замок на утёсе.

Шон опустил голову.

— Простите, — сказал он тихо. — Я просто… боюсь.

— Бойся, — мягко ответил Коннелл. — Страх удерживает от глупостей. Но не дай ему ослепить тебя. Когда я уйду, именно ты должен стоять рядом с ней. Она будет нести в себе и свет, и бурю перемен. Ей понадобится кто-то, кто напомнит, где берег.

Шон выдохнул, всё ещё глядя на старика.

— Вы думаете, она справится?

Лорд Коннелл закрыл глаза и, кажется, улыбнулся самому себе.

— Я думаю, она уже справилась. Мы просто ещё не успели это понять. Богиня благоволит ей.

Молчание затянулось. Пламя угасло, и за окном чуть посветлело — предвестие рассвета.

Лорд Коннелл тихо продолжил, уже почти шёпотом:

— Когда меня не станет… похороните меня в Кэрраг Мор. Тогда всё встанет на свои места.

Шон хотел что-то ответить, но старик уже откинулся на спинку кресла, уронив голову на грудь. Лицо его стало спокойным, почти юным. Почти погасший огонь вспыхнул золотом — и на мгновение показалось, что за креслом стоит тень женщины с вороньими крыльями, коснувшаяся его плеча.

Граф медленно подошёл, преклонил колено и перекрестился.

— Да хранит вас Морриган, прадедушка, — сказал он тихо.

Снаружи первые лучи солнца упали на холмы. Море ударило в скалы у Кэрраг Мора, и прокатилось слабое, едва различимое карканье ворона.

1) (гэл. О Великая Королева, услышь нас. Кровь рода — пробудись, чужая кровь — уйди.)

Вернуться к тексту

2) (ирл. Женщина-вождь)

Вернуться к тексту