Потерянная — незнакомая себе (гет)

Когда день подошёл к концу и всё наконец стихло, Ева вышла из Большого зала, сжав ладонь Невилла. Он шёл рядом, не произнося ни слова. Он не спрашивал. И это было лучшее, что он мог для неё сделать.

После случившегося на уроке никто прямо не заговорил с Евой об увиденном. Да, она чувствовала взгляды. Да, кто-то шептался, кто-то смотрел с жалостью или растерянностью, но Ева держалась с достоинством. Она пережила слишком многое, чтобы позволить чужим пересудам поколебать себя.

Самое главное — рядом были те, кто действительно понимал. Кто не просил объяснений. Кто просто оставался рядом, тихо, но твёрдо. Гарри, Гермиона, Невилл — они знали, что слова не всегда лечат, и потому молчание их было правильным. Ева чувствовала их поддержку, как невидимое покрывало, и была им за это благодарна до глубины сердца.

Поздним вечером, когда Хогвартс постепенно утих, а ученики разошлись по спальням, Ева вернулась в свою небольшую, отдельную комнату, которую для неё организовали после просьбы мадам Помфри, обсудив это с профессором Макгонагалл. Эта комната была тихим убежищем, где никто не наблюдал её в минуты слабости. Здесь не было чужих посторонних взглядов. Не было страха, что кто-то услышит её плач во сне.

Она уже переоделась, укрылась одеялом, когда в дверь постучали. Она чуть напряглась, затем сдержанно сказала:

— Входите.

Дверь приоткрылась, и в проёме показалась Гермиона. Она неуверенно переминалась с ноги на ногу, словно не знала, имеет ли право войти.

— Я… девочки сказали, что ты теперь живёшь тут… — начала она чуть сбивчиво. — Я… хотела тебя найти.

— Нашла, — мягко, но устало отозвалась Ева, приподнимаясь на подушке.

Гермиона вошла. В комнате повисла тишина, как будто даже камин не решался потрескивать громче обычного.

— Я… видела всё, что произошло сегодня. И, знаешь… я просто не могла уйти спать, не поговорив с тобой. Я не буду лезть с вопросами, если ты не хочешь. Просто… если ты захочешь поговорить — я рядом. Я хочу быть твоей подругой. Близкой.

Ева замерла, слегка прищурив глаза. Она привыкла к тому, что люди приходят к ней из любопытства, из сочувствия, из чувства долга. Но не из желания просто быть рядом. И всё же… в голосе Гермионы звучала настоящая теплота, тревожность, желание понять, не сломав.

— Ты не справишься, Гермиона, — тихо произнесла Ева, не без грусти. — Ты привыкла к головоломкам. Но я — не загадка. Я человек, который просто хочет дышать спокойно, не просыпаясь в ужасе каждую ночь. И я не всегда хочу рассказывать, почему мне тяжело. Я не всегда могу. Понимаешь?

— Я понимаю, — кивнула Гермиона и подошла ближе. — Мне не нужно тебя разгадывать. Я просто… буду рядом. Без объяснений, если ты не захочешь. Просто как подруга. Без условий.

— Невилл это понял быстро, — Ева слабо улыбнулась. — Он не требует, не давит. Он не смотрит на меня, как на разбитую игрушку. И он делит с собой часть того, что мне тяжело нести. Без слов. Просто… принимает.

Гермиона кивнула, и в её глазах мелькнуло понимание, даже легкая зависть — не к Евиной боли, а к тому, насколько глубока их с Невиллом связь.

— Я постараюсь. Честно. Не буду смотреть на тебя с жалостью. Но буду рядом, если ты разрешишь. Просто… знай это.

Она обняла Еву. Осторожно, как будто боялась задеть старую рану. И в этот момент Ева позволила себе чуть-чуть ослабить внутреннюю броню. Совсем немного. Человеческое тепло от Гермионы было неожиданным, но… приятным.

— Хорошо, Гермиона, — наконец сказала она. — Давай попробуем.

И впервые за долгое время ей показалось, что, может быть, не всё потеряно.

* * *

Впервые за всё время учёбы в Хогвартсе Ева пошла с однокурсниками на урок прорицания. Кабинет располагался высоко в северной башне, почти так же далеко, как астрономическая. Лестницы казались бесконечными, и Ева уже начала сомневаться, дойдут ли они вообще. Но, запыхавшись, вместе с Невилом она всё же успела — хоть и немного опоздала.

Когда они вошли, урок уже начался. Ева тихо поздоровалась с Гермионой — с недавнего времени их отношения стали заметно теплее. Ева была благодарна этой новой близости: Гермиона оказалась не только умной, но и искренней. Вместе с Невилом Ева заняла место за столиком, где стояли чайники, чашки и какие-то странные дымящиеся штуковины.

Профессор Трелони, высокая женщина с неестественно надрывным голосом, вела себя… странно. Внешний вид её был эксцентричен: многослойные шали, огромное кольцо, полупрозрачные очки и запах жасмина, который бил в нос. Ева слушала её с недоверием: казалось, что она говорит не с учениками, а с каким-то воображаемым миром духов.

Урок продолжался с гаданием на чайных листьях — продолжением прошлого занятия. Невил с улыбкой протянул Еве чашку:

— Тут… кажется… панда? Или медведь? Или толстый пёс с ушами… — Он сам засомневался, прищурился.

Ева не удержалась и фыркнула от смеха. Это напоминало игру в облака, где каждый видит что-то своё.

Тем временем Парвати и Лаванда, сидевшие рядом, почти не дышали от восторга — им казалось, что профессор Трелони буквально заглядывает в их судьбы. Гермиона, наоборот, всё больше раздражалась. В какой-то момент она даже довольно грубо прервала объяснение Трелони, но та будто и не заметила этого — или сделала вид, что не заметила.

А потом произошло то, что вывело Еву из себя.

Профессор Трелони, нахмурившись, взяла чашку Гарри, и торжественным голосом произнесла:

— О, дитя моё… Я вижу... смерть на твоём пути.

В классе воцарилась тишина. У Евы сжалось в груди. Слова прозвучали театрально, почти фарсово — но в них всё равно было что-то зловещее. Гермиона резко повернулась к профессору, сдерживая гнев, а Ева лишь сжала кулаки. Однако, в отличие от подруги, вмешиваться не стала.

Когда урок, наконец, подошёл к концу, ученики стали быстро собирать вещи. Ева тоже встала, но в этот момент случайно задела чашку, и она покатилась прямо к столу преподавателя. К счастью, не разбилась. Девочка поспешила, чтобы вернуть её на место, и тут…

Профессор Трелони схватила её за руку.

Хватка была неожиданно цепкая, почти болезненная. Её глаза вдруг потемнели, лицо исказилось, голос стал хриплым и пугающим, будто говорил кто-то другой:

— Если продолжишь так... ты победишь контроль... но себя не сможешь спасти…

— Не вмешивайся. Сделаешь только хуже себе…

— Ты восстановишь имя…

— Но возвратишь тьму... опаснее, чем когда-либо...

Сердце Евы застучало громче колоколов. Она резко отдёрнула руку, тяжело дыша. И вдруг… лицо профессора было прежним. Спокойным. Будто ничего не случилось. Она повернулась и снова заговорила со своей обычной, загадочной интонацией, обращаясь уже к другому ученику.

Ева замерла.

Что это было?.. Существа?.. Контракт? Или нечто большее? В душе зашевелился страх — не перед Трелони, а перед неизвестным. Тем, что прячется за гранями обыденности.

К счастью, к ней подошёл Невилл — и его простое, тёплое присутствие словно согрело изнутри. Ева кивнула ему и, не говоря ни слова, пошла рядом. Но с тех пор она всегда старалась сидеть как можно дальше от профессора Трелони.

И не прикасаться больше ни к одной чашке.

* * *

Жизнь в Хогвартсе постепенно вернулась в привычное русло. Уроки шли своим чередом, и хотя многое изменилось в Евином восприятии школы, некоторые вещи оставались прежними — например, зельеварение, которое всё ещё было настоящим испытанием. Особенно для Невилла.

Несмотря на то что Ева неплохо справлялась с зельями, она терпеть не могла эти занятия — исключительно из-за поведения профессора Снейпа. После истории с боггартом, когда выяснилось, что страх Невилла воплотился в виде самого Снейпа в одежде бабушки, нашлись ученики, не удержавшиеся и донёсшие об этом профессору. И хотя Снейп не питал особой вражды к Еве, то на Невилла он с тех пор буквально обрушил всю свою язвительность и холодный сарказм.

Каждый урок становился пыткой: малейшая ошибка — и Невилл оказывался в центре злых комментариев. Ева изо всех сил старалась помогать другу, поддержать, но внутри кипела от негодования. Особенно когда видела, как друг съёживается под взглядом профессора.

Вдобавок через пару занятий Снейп решил изменить рассадку. Еву он пересадил от Невилла к Лаванде Браун и Парвати Патил.

— Мисс Браун — к мисс Браун. Будет весело. — с усмешкой прокомментировал кто-то из слизеринцев, намекая на то, что Ева и Лаванда — обе носили фамилию «Браун».

Но ни Лаванда, ни Парвати не обратили на это внимания. Они, наоборот, с радостью приняли Еву в свою компанию. Лаванда, хоть и знала, что Ева маглорождённая, была из тех, кто не судит по происхождению, и с первого курса уважала её за силу характера. А то, что Ева хорошо справлялась с зельями, оказалось и вовсе выгодным бонусом — её помощь стала настоящим спасением в сложных рецептах.

Тем временем Невилла пересадили к Дину и Симусу. Это стало настоящим бедствием — для всех троих и для лаборатории. Смеси вспыхивали, котлы чадили, а зелья взрывались с завидной регулярностью. После двух таких катастроф Снейп, сдерживая раздражение, вернул учеников обратно к прежним местам, едва не прошипев:

— Раз уж вы вместе разрушаете меньше, чем поодиночке… оставайтесь.

Невилл был расстроен этой пересадкой, но стоило ему снова оказаться рядом с Евой, как тревога спала. Она мягко улыбнулась ему, и он почувствовал, как всё снова становится на свои места.

Ева ценила в Невилле его умение быстро отпускать плохое и не застревать в боли. Он не жаловался, не копался в обидах, а просто продолжал двигаться вперёд. Именно за это она уважала его даже больше, чем за смелость — за его душевную стойкость.

И рядом с ним ей было спокойнее. Как будто весь этот мир, такой странный, жестокий и магический, становился немного… понятнее.

* * *

Время шло, и дни сменялись, один за другим. Хогвартс, как всегда, жил своей размеренной и в то же время полной тайн жизнью. Уроки, перемены, задания, смех в Большом зале и редкие минуты тишины у окна в библиотеке… Всё это стало привычным фоном, в котором Ева начала постепенно успокаиваться.

После ужина Ева ненадолго задержалась у входа в Большой зал. Она провожала взглядом Невилла, который направлялся в библиотеку с подмышкой книг по травологии. Он махнул ей рукой — мол, ещё увидимся — и скрылся за поворотом.

Ева уже собиралась свернуть в сторону башни, когда перед ней появился профессор Люпин.

— Добрый вечер, мисс Браун, — спокойно поздоровался он.

— Добрый вечер, профессор, — отозвалась Ева, слегка настороженно. Она не была уверена, почему он к ней обратился, но его взгляд был мягким и серьёзным.

— Простите, что отвлекаю, — начал он, — но я бы хотел с вами поговорить. Наедине, если вы не против.

— Конечно, профессор, — кивнула она, чуть выпрямившись. Её внутренний волненье тревожно дёрнулся: неужели он собирается говорить о том, что случилось на том занятии?

Профессор направился по коридору к своему кабинету по Защите от тёмных искусств, и Ева последовала за ним. Внутри всё было знакомо: книги, шкаф с магическими существами в банках, граммофон на полке, мягкий свет лампы. Он жестом пригласил её присесть на переднюю парту, а сам остался стоять рядом, словно не мог найти удобного положения, чтобы начать разговор.

— Мисс Браун… — начал он, — я хотел поговорить с вами ещё в тот день. Но… сочёл, что вы заслуживаете тишины, а не слов. Однако я чувствую, что не могу просто оставить это без внимания. Я очень долго над этим думал.

Ева подняла взгляд. Он говорил мягко, но в голосе ощущалась неуверенность, редкая для преподавателя.

— Для начало я хочу извиниться. Искренне. Я был уверен, что смогу вовремя остановить боггарта тогда, но… — Люпин замолчал, нахмурился. — Возможно, дело было в силе ваших воспоминаний, в глубине страха. Возможно, в чём-то другом. Но я, как преподаватель, просчитался. И за это мне… очень жаль.

Ева молчала, внимательно слушая. В его голосе не было ни фальши, ни жалости. Только честность. Это её удивляло.

— То, что вы показали… пережили, — он на мгновение замолчал, — это не должен переживать ни один ребёнок. Ни один человек. И если вы позволите… я бы хотел предложить вам дополнительные занятия. Мы могли бы начать практиковать Патронуса. Я видел, как дементоры влияют на вас… и на Гарри, особо. Но после всего, что произошло, я думаю, стоит начать именно с вас.

Ева на секунду замерла. Слова профессора прозвучали как свет сквозь тьму. Дополнительные занятия. Патронус. Его личная инициатива. Он доверяет ей. Он считает, что она справится.

— Я... я бы очень хотела, профессор, — выговорила она наконец, и на губах её появилась робкая, но искренняя улыбка. — Это было бы просто… чудесно.

Люпин тоже улыбнулся — немного устало, но тепло. Он, похоже, почувствовал облегчение, увидев, как загорается в Еве надежда.

— Отлично, — сказал он. — Я подумаю над графиком и сообщу вам. Не переживайте — мы начнём в удобное для вас время. И… спасибо за доверие.

Ева вышла из кабинета с лёгким сердцем. Внутри всё ещё дрожала неуверенность, но теперь её согревало что-то новое — вера, что она не одна в своей борьбе. И что, возможно, она научится защищаться от своих кошмаров — не только в прошлом, но и в будущем.

А главное — кто-то поверил в неё первым.

* * *

Ева ходила на занятия, беседовала с Гермионой, всё чаще смеялась вместе с Невиллом.

Однажды, после обеда, к ней снова подошёл профессор Люпин.

— Мисс Браун, я определил время для наших занятий. Если вы всё ещё согласны — начинаем на выходных, после обеда, в той же самой классной комнате.

Ева, немного удивлённая тем, что он не забыл, лишь молча кивнула. Она вдруг поняла, что ждёт этого. И не только потому, что хочет научиться вызывать Патронуса. А потому, что рядом с этим человеком ей было как-то спокойно и безопасно. Он не спрашивал, не копался в её прошлом, не пытался вынудить её раскрыться. Он просто был рядом — как взрослый, который не предаст.

— Хорошо, профессор. Я приду.

В тот вечер, лёжа в тишине своей отдельной спальне, Ева долго смотрела в потолок, прислушиваясь к ночным звукам замка. Сердце стучало ровно. Она вдруг поняла:

прошлое — не исчезло, но теперь она уже не одна. И может быть… может быть, она действительно сможет победить то, что было внутри.

* * *

Наступили выходные. После обеда в Большом зале, когда большинство учеников разошлись — кто-то к озеру, кто-то в библиотеку, кто-то просто отдыхать в гостиных, — Ева направилась к классу защиты от тёмных искусств.

Коридоры были почти пустыми. Только эхо её шагов сопровождало её по каменным сводам. Волнение с каждой ступенью возрастало. Не от страха — от ответственности. От ожидания чего-то важного. От внутреннего напряжения, которое она тщательно скрывала.

Профессор Люпин уже ждал. Он стоял у окна, сложив руки за спиной. Когда Ева вошла, он обернулся и мягко кивнул.

— Рад, что вы пришли, — сказал он. — Сегодня мы сделаем первый шаг. Это может быть непросто… но вы не обязаны добиваться результата сразу. Главное — идти вперёд.

Он объяснил всё: как вызвать воспоминание, настолько сильное и светлое, чтобы оно могло стать щитом. Как произносить Expecto Patronum. Как удержать тепло внутри — даже когда темнота тянет обратно.

— Попробуем? — мягко предложил Люпин.

Ева кивнула и подняла палочку. Закрыла глаза. Искала в себе что-то — хоть что-то — достаточно яркое. Вспомнился вечер, когда она с Невиллом смеялись в библиотеке… их поддержка… кусочек шоколадки от профессора…

— Expecto Patronum… — прошептала она.

Из палочки вырвался бледный дымок. Он тут же рассеялся в воздухе, не принимая никакой формы.

Ева вздрогнула. Сжала палочку крепче.

— Это нормально, — сказал Люпин мягко, подходя ближе. — Вызов Патронуса требует не только силы. Он требует памяти, в которую ты веришь. А такие воспоминания не всегда легко найти. Особенно… после всего…

Он не уточнил, что имел в виду. И она была благодарна за это.

Следующие занятия проходили так же. Иногда серебристое облачко задерживалось чуть дольше. Иногда не появлялось вовсе. Иногда Ева едва могла вспомнить, что такое светлое чувство.

Она злилась на себя. Сердилась, что не может быть такой же сильной, как, например, Гарри по описаниям в книге. Что у неё — в отличие от других — в прошлом почти нет по-настоящему счастливых моментов.

Но она не сдалась.

Когда профессор Люпин отпускал её, Ева часто сворачивала в другую сторону. Она шла в выручай-комнату, и комната появлялась — тёплая, тихая, со множеством свечей, зеркалами и мишенями. Она снова и снова поднимала палочку. Снова и снова звала силу, которую почти не ощущала.

Иногда она уставала до дрожи в коленях. Иногда просто сидела посреди пустой комнаты, вцепившись в палочку, и злилась — на судьбу, на себя, на тех, кто когда-то лишил её радости.

Но каждый раз возвращалась.

— Expecto Patronum… — повторяла она, не зная, услышит ли её кто-нибудь, кроме стены.

Патронус всё ещё не приходил. Лишь слабый серебристый дым. Но каждый раз он задерживался чуть дольше, становился чуть ярче. И Ева знала: это только начало.

Профессор Люпин ничего не говорил о её прогрессе громко. Но когда в конце одного из занятий он сказал: «Вы очень упрямая, мисс Браун. И это — ваша сила», — она впервые по-настоящему поверила, что сможет.