Облачная рябь (гет)

Пятница.

Нет, Ханаби определённо что-то скрывала, решает Сакура. Ну не может нравиться, когда от натуги зубы скрипят, а мышцы едва-едва удерживают тяжесть!

Впрочем, если кто и способен терпеть это с удовольствием, то точно люди!.. У них вообще столько вещей вызывают полное принятие: хотя бы концепция красивого-некрасивого тела.

Но на этом примере выясняется, что — в отличие от таких, как Ханаби — вес Сакуру не успокаивает. Особенно если собственный соулмейт способен поднять гораздо больше и даже вспотеть не сразу.

А с чего всё начинается — с нежелания вставать.

Когда просыпаешься, а комната залита полупрозрачным персиковым светом, придающим всему, к чему ни притрагивается, чудесный оттенок, не хочется шевелиться и спугивать покой. В воздухе мерцают кружащиеся пылинки, согнанные к стене, дальней от окна, тени ёжатся и шипят, а на кровати рябь сбитой простыни. Вот бы хоть один горшок с растением на подоконник, и можно представить, что ты в другом месте… Нет ни тревог, ни дел, которые коснутся её, как сама Сакура — пола, когда придётся встать.

И когда Мадара, проснувшийся из-за того, что она завозилась под одеялом, прижимает Сакуру к боку, щекотно принюхивается к макушке и со стоном говорит: «Ты так пахнешь…» — та коварно признаётся в своём нежелании и предлагает полежать ещё немного. Соулмейт, только что такой мирный в не сошедшей полудрёме, напрягается. Несколько минут под одеялом он всё-таки даёт, но после безжалостно откатывается. Приходится всё же коснуться пола и вспомнить: сегодняшний день — последний перед субботой.

Неожиданно Мадара напоминает о зарядке и вытаскивает из-под кровати коврик. От вялости Сакура пытается хотя бы отложить занятие, но он так же безжалостно, как и откатывается, замечает: она сама хотела стать сильнее. Спустя некоторое время Сакура, разогретая и почти проснувшаяся, с облегчением встаёт после третьего отжимания и трясёт руками, чтобы согнать напряжение.

— Как так получается… — спрашивает она, дыша тяжело, — что… после этого дрожат руки… а после тяжестей… успокаиваешься?..

Невозмутимо показавший на своем примере, что отталкиваться руками от пола можно и с большей скоростью и весом, Мадара поднимается, отряхивает ладони друг о друга и уточняет:

— Что тебя успокаивает?

— Не меня… — Сакура со стоном крутит кулаками, разминая руки. — Ханаби… Она говорила: тяжести успокаивают... Ты пробовал?

Он смотрит недолго, после чего сначала спрашивает, как её запястье, а когда под пристальным взглядом Сакура отвечает честно: не болит совсем, — наклоняется и снова забирается рукой под кровать по плечо.

Из-под неё с гулом выкатывается нечто: по два диска с каждой стороны с железной изогнутой палкой между ними. Мадара сдувает со штуки пыль и легко поднимает, протягивает Сакуре одной рукой, но тут же морщит лоб, словно что-то вспомнив, вздыхает:

— Нет, подожди.

Не успевшая даже притронуться Сакура с недоумением следит за ним. Опустив нечто на пол, Мадара легко откручивает диски и убирает большие в сторону, а маленькие возвращает на места с резьбой.

— Попробуй поднять, — говорит он, встав, и протягивает Сакуре явно полегчавший предмет.

Он держит стержень, на котором закреплены два диска, вплотную к ним и обеими руками, оставляя середину Сакуре. Она подходит ближе. Холодный металл обжигает ладонь. Нет, если это так ле-е…

Не страхуй Мадара, Сакура уронила бы стержень прямо себе на ноги. Она и так чуть не сгибается… Вздох соулмейта колет. Под его взглядом Сакура берёт стержень обеими руками и пытается поднять. Мадара не разжимает пальцы, но держит на весу так, чтобы в случае успеха можно было у него забрать. …можно было бы, имей Сакура столько сил, сколько оказалось у Мадары. Приподнять удаётся с трудом.

— Как… ты это… делаешь? — с натугой пыхтит она, с трудом держа спину. — Как Ханаби… это делает?

Мадара с таким лицом, будто ни в чём и не сомневался, забирает у неё стержень:

— Я просто дал тебе слишком большой вес. Это гантели. С четырьмя дисками — пятнадцать килограмм. С двумя — пять. Немного... не рассчитал.

— Пятнадцать килограмм… одной рукой, — Сакура бессильно опускает собственные.

По крайней мере, она не замечает, что Мадара разочарован…

Он прищуривается и сосредоточенно откручивает оставшиеся два диска, протягивает металлический стержень так легко, будто тот ничего не весит. Обнадёживаться Сакура не спешит: соулмейт поднимает четыре диска так, будто они не весят пятнадцать килограмм.

В этот раз Сакура, обхватив холодный и слегка шершавый металл, недолго медлит. На нём сияет отражение загустевшего персикового света. Надо удержать, убеждает она себя и осторожно напрягает предплечья.

К удивлению, вес стержня не заставляет к нему нагнуться. Сакура задерживает дыхание — у неё получается! Между металлом и страхующими ладонями Мадары появляется приличное расстояние! А если… она убирает левую руку… Мышцы всей правой руки напрягаются одним импульсом, но стержень остается в том же положении. Страхующий соулмейт наблюдает пристально и одобрительно кивает. Солнечный блик подсвечивает ему вихры — Мадара стоит спиной к окну.

— Гриф около трёх. Попробуй поднять и согнуть руку в локте.

Не получается. Рука предательски начинает трястись, когда Сакура собирает все силы и старается. Некоторое время она борется с дрожью и тяжестью, сжав кулак крепче, но все, что получается, — удержать гриф в одном положении. И это через пару секунд меняется. Ладонь потеет, и кажется, метал вот-вот выскользнет.

Сакура в ужасе хватает гриф и второй рукой. Одновременно Мадара поддерживает его у концов и забирает. Держит она его ладонями, а когда гриф пропадает, остается чувство, будто устало всё тело.

— Да, лучше начать… — Мадара осматривает тело Сакуры, особенно задерживаясь на руках, скрытых майкой только до локтя, — с полутора…

С полутора!.. В два раза легче грифа!

— Разве это будет тяжестью? — разочарованная Сакура растирает плечи, обняв себя, и смотрит на диски, сложенные друг на друга.

— Вес наращивают, — Мадара терпеливо вздыхает и садится на корточки, чтобы прикрутить их к грифу. — Ты до этого ничего тяжелее Роши не поднимала. И то — двумя руками, с неправильной техникой, — он бросает на нее взгляд. — Никто не начинает тренировки с… десяти. Мне надо было оценить, сколько ты поднимешь, — Мадара медленно выдыхает носом. — Не лучшая идея с таким весом, — и возвращает внимание на диски. Они с шорохом и легким скрежетом возвращаются на свои места.

Сакура отлично понимает, что он хотел сказать. Не «не лучшая», а «глупая». Но попытка ободрить всё-таки почти работает — хотя бы потому, что Мадара вообще пытается. Чтобы не перекладывать это дело на его плечи, Сакура старается и сама. В конце концов, из них двоих не у неё высокий рост и выраженная мускулатура, не она до недавнего времени била людей, где от силы удара зависел выигрыш. К тому же, Изуна говорил, что они оба начали тренироваться в детстве.

Бессмысленно вступать в эту борьбу. Самое тяжёлое, что она поднимала, — самого Мадару. (На самом деле, просто пыталась удержать, пока он…) Сакура на выдохе выталкивает эту мысль из сознания.

— А если наращу — смогу поднять двадцать?

То, как Мадара оценивающе и внимательно еще раз рассматривает её тело, достаточно показательно.

Да, Мадара тренировался с детства, думает Сакура, но делал ли он это, имея такое же слабое и тяжелое тело, как её собственное?

Мысль закладывает процент погрешности для того, что скажет соулмейт.

— Регулярные занятия, режим дня и питания, — скучным тоном перечисляет он. — Тогда — да. Но зачем тебе максимальный вес? Чтобы укрепить тело, достаточно четырех-пяти килограмм.

Вытолкнутая мысль разрывает оборону и входит в разум броском ножа. Тяжесть тела Мадары вспоминается так легко, будто она удерживала его только что. Сакура делает глубокий вдох ртом, не зная, как совладать с чувством, будто мысли больше ей не принадлежат. Внутренний взгляд цепляется за сверкнувший осколок — Ханаби. Она тянется за ним, не боясь порезаться.

— Сакура.

Вздрагивая, она моргает и медленно выдыхает, понимая: кожа испещрена мурашками. Мир тёплой комнаты, залитой персиковым — уже почти оранжевым — светом, обнимает плечи, а Мадара, успевший встать, щурится с каким-то… подозрением, которое, судя по выражению лица, подтверждается.

— Чем больше вес — тем лучше успокаивает, — говорит вразрез мыслям и поправляет себя: — Просто… ну… У Ханаби есть соулмейт… — и тут Сакура осознает, что снова ступает на территорию, вход на которую должен быть билетным; но она хочет рассказать именно с важной личной деталью. — Они не встречаются, и он делает больно себе нарочно. А она… идет в спортзал, чтобы с этим справиться. Не знаю, как кто-то может заниматься с такой болью. Я и просто лежать не могла…

Совесть царапает ей рот — это было дело Ханаби. Сакура раскрывает его перед другим человеком — даже если перед своим — и позволяет в него заглянуть. Нет сомнений, Ханаби очень не понравится, если она поймёт, что об этом узнал соулмейт Сакуры.

Тем более… несложно вспомнить её реакцию: Ханаби знает, кто такой Мадара и чем занимается. Она сочувствует Сакуре, видя в ней человека, который испытывал похожее. Но Мадаре сложно объяснить на другом примере — ничего не идёт в голову.

Он смотрит на нее не мигая.

— И я смогу поднять тебя, — добавляет она.

Мадара качает головой медленно. Тень на его лице оказывается гуще, чем окружающий их свет. Что бы он ни думал о ситуации или о Ханаби, или о её соулмейте, Мадара не дает мыслям оказаться снаружи.

— Нет, это не так работает. Для Ханаби максимум — двадцать. Для тебя — три. Это не хорошо и не плохо. Есть кое-что важнее веса — техника. Сначала она, потом любой вес тяжелее стартового. Может быть, ты вообще поймёшь, что тебе больше нравится… не знаю, калистеника — работа со своим весом. А чтобы поднять меня, — уголки его губ вздрагивают, — нужно жать около девяноста. И не только такие, — кивает на диски на стержне, — гантели.

— Девяноста? — слабо уточняет Сакура. — А сколько… сколько поднимаешь ты?

— Мог около ста. Сейчас, — Мадара морщится, — наверняка меньше. После перерыва всегда приходится наращивать заново.

Это ещё и не навсегда. Человеческое тело!.. Есть ли в нём что-то постоянное, кроме тревоги, потребности в еде, сне и туалете?

Сто килограмм! Больше его веса!

— Тогда больше не тренируешься? — кивает на гантели, спросив первое, что приходит в голову. — У тебя же есть. Тебя это не успокаивает?

— Стало меньше времени, — Мадара слабо усмехается. — Я люблю полноценные тренировки — они успокаивают. А не пятнадцать-двадцать минут.

Сакура, уставшая и от пятнадцати минут, выдыхает медленно и молча. Кстати… Мадара ведь когда-то действительно собирал странную продолговатую сумку и уходил на тренировку. …Как давно он занимался в последний раз?

Отчётливый щелчок: если нет времени на тренировки, но есть на неё, то, получается, ему приходится выбирать. Ведь действительно… целый вечер Мадара, исключая некоторые поправки — креветки, а не тирамису — делает то, что хочет она. Позавчера он занимается проблемой Сакуры и поза-позавчера…

— Потому что есть я? — она спрашивает прямо и садится на край кровати.

Есть нечто приятное в такой мысли, пусть кисловатого привкуса вины на корне языка больше. Сакура не знает, что влияет на неё сильнее.

— Не совсем. Ещё я работаю с Хаширамой, — невозмутимо отвечает Мадара. — Я больше не участвую в боях — форма не так критична. Пока можно отложить, — и всё-таки он снова едва заметно морщится. Так Сакура понимает с тяжёлым сердцем: соулмейт её успокаивает.

— Ну… а ты можешь взять меня… с собой? — она обнимает себя за плечи, не чувствующая уверенности, но желающая немного исправить ситуацию. — Мы можем проводить свидания в зале — это же и полезно?..

— Ты пойдешь со мной в зал? Где есть другие люди? На несколько часов? — уточняет он с видом, будто ждёт чего угодно, но другого.

Хорошо, с такой стороны, Сакура готова поставить идею под сомнение. Но… ей же всё равно придётся находиться среди людей, как одной, так и с соулмейтом. А так… Там она с Мадарой. К тому же, что-то подсказывает: даже если там найдутся сильные страшные люди, взгляда Мадары хватит, чтобы заставить их исчезнуть.

— С тобой я не везде боюсь, — напоминает она и смотрит на пол, на собственную тень. — Зато смогу немного привыкнуть к людям. А ещё если есть разные гантели… Ты вроде бы не брал с собой никакие, когда шёл. Значит, там есть? И маленькие? — поднимает голову.

— Есть и маленькие… Хорошо, — медленно соглашается Мадара, который следит за ней внимательно. — После выходных.

В его глазах, тёмных и непроницаемых, будто отражается огненный всполох. Таким Мадара помнится на ринге, нетерпеливым и ожидающим, что соперник встанет и удивит его. Не спортзала он ждёт, не спортзала.

Удивительно, насколько у них разное отношение к завтрашнему дню: Мадара будто стряхивает с себя постылое спокойствие, а Сакура тщетно пытается вытолкать мрачные мысли.

— Не получится с железом или калистеникой — подойдёт бег, — вдруг добавляет Мадара, пригасивший нетерпение, и слабо улыбается левой стороной лица. — У тебя раньше хорошо получалось.

Невольно вздрогнувшая Сакура вспоминает каждый раз, когда ей приходилось бежать. Никакого удовольствия и покоя в этом не было! Но соулмейт признает одну из её способностей, как имеющую потенциал, и смотрит почти одобрительно — и Сакура не может отмахнуться. Ведь если подумать, Мадара догонял только в том случае, когда она останавливалась самостоятельно. Перспектива быть в чём-то с ним на одном уровне или чуть выше почти сияет в её разуме.

Сложно разобраться, что сильнее всего ощущает Сакура: нетерпение, опаску — вдруг воспоминания о том, как бег раньше был способом выжить, будут возвращаться и в спортзале, и на улице? — или горячую признательность соулмейту.

Она вытирает пот со лба предплечьем и вздыхает. Густой свет, ставший рыжим, греет ей спину и делает тень на полу темнее.

— Я попробую, — Сакура выбирает быть хоть каплю смелой и наслаждается одобрительным кивком Мадары.

Если до завтрака Мадара в умиротворённом настроении, то стоит ему оказаться лицом к лицу с Изуной, вернувшимся неизвестно во сколько, как покой стаивает. Несмотря на солнечное утро, — красивое, персиково-рыжее с золотистыми росчерками облаков, — на кухне температура становится минусовой.

Остаётся только ждать снежной крупы с потолка, напряжённо думает Сакура.

Единственное живое существо, завтракающее бесстыдно-свободно, — это Роши. До того как пройти к миске, кот обтирается об ноги Изуны с громовым мурчанием и презрительно отряхивает лапу в сторону Мадары. Все остальные едят в ледяном молчании, чувствительность к которому удивляет Сакуру. Впрочем, до того момента, когда она кладёт в рот первый кусок яичного рулета. Больше её ничего не волнует: оказывается, так хочется есть! Мёрзлая тишина становится несущественной.

— А у тебя хорошее настроение, — замечает Изуна, глядя, как она истребляет содержимое тарелки.

— Я голодная, — признаётся Сакура, целясь в маринованный корень лотоса на отдельном блюдце. Удивительное воодушевление, несмотря на неудачу с тяжестью.

Она всё ещё не определилась, как общаться с Изуной после вчерашних неприятных слов. Кто бы мог подумать, что он способен сказать такую гадость? …Да кто угодно… Просто Сакура об этом забыла. Ничего-ничего… если однажды он выведет её из себя, легко будет припомнить.

— Да, хороший аппетит по утрам у тебя редкость, — признает Изуна с удивительным дружелюбием. — Режим питания бы наладить. Ты бы хоть будильники ей ставил, — обращается внезапно к Мадаре и снова переводит внимание на Сакуру: — Еда как сон — лучше в одно и то же время.

Мадара, неторопливо пьющий чай, сверкает на брата взглядом. Если это какая-то шутка, то Сакура её не понимает. Зато понимает соулмейт, но не спешит одернуть Изуну.

— Тебе бы тоже… режим восстановить, — он улыбается Мадаре, прищурив глаза. — Форму потеряешь. Вес наберёшь…

— О себе бы позаботился, — отражает Мадара и ставит чашку на стол. — Режим сна восстанови для начала.

Изуна усмехается немного шире. Есть в нём что-то такое в эти моменты… как у людей, которые могут на тебя броситься. (Сакура вспоминает одного с цветными разводами на руках; он хватает её в первый день, когда она ищет Мадару.) Жутко.

— Куда мне до твоего, — почти мягко отвечает он и больше ничего не говорит. Только неспешно встаёт и демонстративно ставит грязную посуду в раковину, берёт обвившего его икру хвостом Роши на плечо и уходит в свою комнату.

— Будильник не такая плохая идея, — замечает Мадара, будто ничего не случилось, а Изуна не прожёг его напоследок взглядом.

Сакура тяжело вздыхает. Есть расписания, которые ей совсем не нравятся.

После того, как Мадара отправляет её в комнату, а сам остаётся вымыть посуду и покурить, Сакура собирается с духом. Вчерашнее занятие размазывает её отсутствием концентрации и страхом, что она так и застрянет на половине учебника на всю жизнь — и никакие методы Изуны не помогут. Утро приносит новые силы, но старые страхи, проросшие за ночь так глубоко, щекочут ей пятки.

Нет, решает Сакура, нельзя поддаться — иначе действительно мало что поможет.

Она хлопает обложкой биологии об подоконник, раскрыв на последней прочитанной главе, берёт тетрадку и забирается на него. Лежащий рядом с бедром телефон едва заметно жужжит. Разум хватается за этот звук с удовольствием, и вот она откладывает тетрадь в сторону. Чувство вины холодное и похожее на масло на поверхности кожи, но Сакура отгоняет его: вдруг что-то важное?

Шизуне выбирает момент, когда утренний рыжий свет постепенно меняет спектр и бледнеет до желтого.

Если вчера Сакура мучается над вопросом, писать ли Ино, то сегодня ей пишет Шизуне, избавив от следующей волны тревог, которые пришли бы после осознания: они снова отдалились от третьей. Что-то подсказывает: Шизуне совсем не ломает голову над уместностью.

И если вчера был день мыслей об Ино, то… Сегодня ничего не меняется. Они кратко переписываются исключительно насчёт неё. Приходится, помня нелюбовь людей и нелюдей, опустить детали, но Шизуне не выпытывает больше, явно понимающая желание Сакуры проявить тактичность во втором разговоре насчёт других за утро.

Чуткость сложнее проявлять в переписке, поэтому Сакура не может понять: Шизуне не хочет общаться с Ино напрямую или не так сильно волнуется?

Когда подруга заканчивает словами: «Она будет в порядке, если так говорит. Она сильнее, чем тебе кажется», — у Сакуры немного отлегает от сердца.

Но!.. Шизуне ничего не рассказала о себе.

«А тебе есть из-за чего волноваться?» — набирает в затихший диалог Сакура с мыслью: работа с клавиатурой становится лучше.

Три точки то появляются, то исчезают, намекая на возможную проблему. Сакура подтягивает колени к груди и рассматривает экран, тускнеющий каждый раз, когда из-за набежавших облаков показывается и рассыпает золотые лучи солнце.

В коридоре негромко открывается и закрывается дверь в Изунину комнату. Его шаги звучат в сторону кухни. Возможно, разговор, полный холодных острот, случится между братьями снова. Вода не шумит — значит, Мадара курит.

Телефон снова жужжит.

«Не знаю, хороший ли план. Шисуи отказывается разговаривать».

О… Так вот ещё почему она могла написать? Шизуне надеялась, что Сакура вытащила из соулмейта хоть осколок подробностей. Только кому вообще придёт в голову, что Мадара проявит мягкость и уступчивость?.. То же самое, как надеяться на Изунино стабильное настроение.

Но Сакуру огревает кое-что, мгновенно пристыжающее, — понимание. Шизуне пострадала больше остальных — кроме Мадары, но у него остался только шрам — от нападений. Её поймали дважды. Боль, которая сначала вопьётся в затылок, возьмет голову в тиски и пройдёт по позвоночнику судорогой, случается с Шизуне не один раз.

Шизуне так страшно, что хочется плакать, а может, и плачется, а угрожающий лязг превращается в шорох, отрезая возможность взлететь, зажёвывает волосы между лезвий. Темнота, грузное тяжёлое дыхание, неподалеку улица, где кто-нибудь помог бы, но Шизуне здесь, и никто её не спасёт. Дважды.

Сдалась на милость здравого рассудка, преподнесённого Мадарой как благо, только Сакура. Она нажимает на недавно зажившую ранку в угле губ языком и отправляет сообщение. У Шизуне осталась надежда прорваться сквозь эту заботу и сделать что-нибудь самостоятельно. Кому, если не ей, так упорствовать? Сакура не вправе винить, но вправе спросить.

Поэтому она отправляет короткое: «Мадара ничего мне не рассказывал и не расскажет».

«Твой соулмейт последний в списке источников. Я и на моего не особо надеялась. Он такой же упрямый, как Ино и его братья».

Можно ли мерить их упрямство, если оно направлено на разные вещи? А человека по его братьям?..

У Шизуне один пример: их соулмейты. Зато у Сакуры два: семья Учиха и Хаширама и Тобирама. Если так подумать, то — она вспоминает — воспитание в семье должно делать людей похожими. Как и получается у Мадары, Изуны и Шисуи. Они пусть и разные, но в чём-то родство очевидно. Все трое умеют поставить другого в неловкое положение, а двое предпочитают иногда решать за соулмейток.

Поэтому отличия Тобирамы и Хаширамы сбивают с толку — их как объяснить? От второго мурашки по коже и желание закутаться если не в плед, то хоть в шарф, и надеть две пары носков, а с первым общаться приятно настолько, что рядом чувствуешь себя в безопасности.

Снова человеческие исключения. Интересно, что более распространено у людей: схожесть или различие? Есть ли нечто третье?..

«С ними так сложно, да?» — осторожно пишет Сакура и сильно-сильно хочет, чтобы кто-нибудь признался в таком же положении и проблемах.

«Я знала, что для земли мне понадобится терпение. Но с Шисуи нужно ещё больше — с ним я контактирую чаще, чем с миром. Если ты не прекращала разговаривать со своим, у тебя терпения больше, чем у меня. Как иногда хочется связь с кем-то ещё», — и ставит грустно-смеющийся эмодзи.

Во-первых, она понимает: последнее скорее шутка, чем правда. Во-вторых, Шисуевы Ками-сама, не так давно Сакура в сердцах почти говорит это Мадаре и на мгновение действительно жалеет, в чём потом опасается признаться самой себе. Какое счастье, что кто-то из подруг чувствует похожее! Облегчение будто разминает ей плечи. Она не одна. Шизуне не осудит её.

Надо сказать, осуждение ничего не изменит. Сакура не может выбрать то, что чувствует, а в последнее время и то, что думает… Но ей хочется, чтобы Ино и Шизуне общались с ней без затаенного осуждения.

«И у меня было. Я даже почти вслух сказала. Это у них терпение, а не у меня. Изуна давно со мной не спорил. Но мы с ним мало общаемся. Он только иногда помогает мне с учебой. А ещё знаю его секрет».

Конечно, очень по-человечески — держать тайну в себе, чтобы получить немного выгоды. Правда, в случае с непредсказуемым Изуной стоит считать подобное самозащитой. Сакура ведь не пользуется секретом часто! Всего раз его упоминает. И вряд ли Изуна помогает только поэтому.

Не то чтобы Сакура хорошо разбиралась в мыслях людей, — иногда это глупое занятие, — но младший брат Мадары не похож на того, кто будет подкидывать приятные вещи, чтобы умаслить другого. Он скорее станет — что и делает — вести себя, будто ничего не произошло. И, скорее всего, искать компромат в ответ.

Как было бы здорово рассказать Ино и Шизуне: «Представляете, у него такая смешная слабость».

К счастью для Изуны, это нечестно, и Сакура держит слово. (Возможно, даже для покоя в семье.)

«Поосторожнее с секретом. Надеюсь, он долго будет важным. Так вот почему Изуна готовит тебе кофе?»

Сакура прислоняется виском к стеклу окна и улыбается так широко, что болят щёки. Свет щекочет ей левую сторону лица, а стекло медленно нагревается от тепла кожи.

Шизуне не осуждает за второй спорный поступок. Шизуне, которая как-то презрительно отзывается об очеловечивании Ино.

«Я не могу его заставить. И не хочу… Но он помогает, если я что-то спрашиваю. Мы вообще нечасто стали ссориться. А ты правда не разговаривала с Шисуи целый день?»

Как выдержки хватило?

«Только потому, что он заговорил первый. Я жила одна долго, молчать несложно».

Смогла бы так Сакура? Она рассматривает, как розовая ткань — свитер — становится бледнее на ярком солнечном свету, а тень, отбрасываемая ногами, стекает по белому подоконнику на пол. В комнате никого: Изуна с Мадарой что-то беззвучно либо очень тихо делают на кухне. (Сакура надеется, что не ругаются.)

Представить себя одной на этом же подоконнике, учащуюся и читающую, достаточно легко. Будь такая погода во время молчания, Сакура бы справилась. Но хватило бы выдержки на пару дней?

Как и Шизуне, Сакура много времени проводила одна. Но ей были интересны встречи с другими небесными жительницами, и она, когда была не взрослой, надолго прилипла к бабуле Чиё…

Смог бы Мадара?..

«А он не жил долго один?» — она собирает из воспоминаний мозаику, в которой у Шисуи даже не было места, где оставить вещи Шизуне.

Он оставлял их у братьев, пока ездил по… Таи… Да, по Таиланду. По другой стране — Сакура замечает её на карте мира у Ино дома. Может быть, он мог путешествовать с кем-то, но Сакура, вспомнив первое впечатление, за это бы не поручилась.

«Да, но жить в одном помещении сложнее».

Это… правда. Хотя у Сакуры всегда есть возможность сбежать на кухню, ночевать всё равно в одной комнате.

Как-то приходит мысль, что Шизуне могла бы и злоупотребить ситуацией. Шисуи всё же мягче Мадары и относился к соулмейтке — насколько Сакура знает — с самого начала гораздо бережней, как бы ни хотелось закрыть глаза на прошлое. Он ищет её и из-за этого даже начинает в кого-то верить.

Мадара... она никогда не спрашивала, но… искал ли он её?.. Сакура усилием воли откладывает вопрос с горьким шлейфом в сторону и возвращается к Шизуне.

Она уточняет: ты делала это специально?

«Нет. Мне хотелось, чтобы его тоже ударило, но... Это и для людей жестоко. Я просто знала, заговорю — снова будет скандал. Ни к чему хорошему они не приводят».

Прочитавшая ответ Сакура чувствует, что густо краснеет — она всё-таки слишком многому учится у Изуны. Подозрение насчёт молчания возникает как само собой разумеющееся, а Шизуне просто пытается сберечь в отношениях мир. Но с другой стороны, Сакура ловит себя на осознании: она не осуждает. Да, в молчании есть жестокость, но… лучше промолчать, чем крикнуть Мадаре в лицо: «я хотела бы Хашираму, а не тебя».

Её отвлекают шаги в коридоре. Она поворачивает голову к двери, открывшейся спустя пару секунд. Мадара. Он почему-то смотрит на неё напряжённо: взгляд охватывает позу, скользит на закрытый и лежащий на подоконнике учебник, фиксирует что-то на лице Сакуры. Ну и что ему такое сказал Изуна?..

— Всё хорошо? — на всякий случай спрашивает Сакура.

Дёрнувший подбородком Мадара со вздохом зачесывает волосы назад и идёт к столу.

Непохоже, что они с Изуной разругались — это было бы слышно. Но... у Изуны есть неприятная способность говорить гадкие и колкие слова негромко, не стирая улыбки с лица.

— Мне нужно поработать пару часов, — зачем-то сообщает он, когда садится в компьютерное кресло и немного поворачивает его в сторону Сакуры.

Она кивает. Вчера Мадара развеивает её стихийно дёрнувшиеся волнения: он не пытается вернуться в бои без правил, а просто собирается учить людей. Допустим, не алгебре… Но Сакура всё равно выбирает поверить: Мадара говорит честно и протягивает секрет без просьбы. Если додзё и обучение людей защищать и защищаться — старое желание, Сакура не может это отобрать.

Эта мысль будто толкает её в спину. Рассматривая повернувшегося к столу и открывшего ноутбук Мадару, Сакура размышляет: чего хочет она сама? Сколько у неё желаний? Ведь если так подумать, то их, полузабытых и ярких, мелких и важных, скапливается достаточно.

От больших: жить одной и не бояться ходить по улице и просто дышать, до требующих меньших усилий: пройти все учебники, что у неё есть.

Опустив взгляд на экран телефона, она задумывается: чего хочет Шизуне?.. Действует ли угроза парикмахеров на неё тоже парализующе, даже если волосы не успели отрасти? Откладывает ли она что-нибудь на безопасное время?.. Сакура решает не гадать.

Три точки мерцают долго. Сакура успевает рассмотреть Мадару заново, заметить мелочи, от которых нежно сжимается сердце. Он сидит в полупрофиль, к его виску и волосам, взъерошенным и уже высохшим после душа, прилипает солнечный зайчик. Пальцы левой руки постукивают по корпусу ноутбука рядом с тачпадом: похоже, соулмейт натыкается на что-то, требующее терпения и размышлений.

Если Мадара и чувствует взгляд, то делает вид, что не замечает. Всё-таки какая странная способность. Он получил её из-за того, что нужно следить — Сакура дёргает плечом — за противником? Или это часть связи?..

В руках жужжит телефон.

«Шисуи занимается фотографией. У него много снимков из разных мест. Есть очень жуткие, но красивых больше. Можно увидеть эти места через интернет, но я хочу побывать там вживую. Мне вообще много где хочется побывать. Не все места в Токио… но мы не знаем, как нас находят. Поэтому, ты права, я откладываю. Так мне будет спокойнее»

Ого. Сакура, дочитав, удивлённо хлопает ресницами и даже ненадолго отводит взгляд — смотрит в синеву неба. Вот кого бы она и приняла за путешественницу, то точно не Шизуне! Она… такая…

…А как много Сакура о ней знает?

«Я думала, такое интересует только Ино. Ты же видела её карту», — пишет Сакура с потрескиванием вины внутри.

Как же по-человечески — считать, что твоё суждение о ком-то верно.

«Не только ей искать положительные стороны. Если я тут на всю жизнь, хотя бы надо понять, где нахожусь и что вокруг. Мне и не только путешествовать хочется, но пока непонятно, что ещё нужно. Ино нравится работать с растениями и общаться, тебе учиться, я тоже что-нибудь найду. Просто не сейчас — ни одной хорошей мысли. А ты чего хочешь?»

Сакура чувствует отклик, будто в её груди вздрагивает и протягивается нить к другому живому существу, но не тянущей болью, а ощущением тепла. Она думала о подобном, и сейчас самое время согласиться с тем, что без нахождения смысла жизнь будет скованной, а Сакура в ней запертой. Потому что соулмейт не целый мир, даже если рядом с ним о мире можно забыть.

Когда она отправляет ответ, то представляет тонкую усмешку Шизуне.

«Я много хочу. Мне интересно пожить одной. Ино так делает, и мне понравилось. Нужно научиться куче всего, но очень хочу попробовать! А ещё хочу ходить по улице одна и не бояться. Встречаться с тобой и Ино чаще. Пойти с Мадарой в зал — там люди тренируются, чтобы быть сильными. Бегать с ним по утрам. Научиться себя защищать. Выучить все учебники. О… наверное, тоже где-нибудь побывать».

«По крайней мере, у тебя много желаний. Что бы ты сделала в первую очередь?»

Сакура ненадолго задумывается, отбросив другие мысли в сторону. Ответ находится легко, будто уже появлялся не раз.

«Выйду на улицу сама. А потом поднимусь на крышу. А ты?»

Правда, как будет здорово оказаться снаружи без страха. Может быть, она обойдёт дом или дойдёт до другого… или хотя бы посмотрит на переулки. …Нет, всё-таки без переулков, но добраться до светофора, а там перейти дорогу…

Шизуне присылает яркое фото. Сначала Сакура не понимает, что это. Солнечные лучи, обильно льющиеся из окна, затемняют изображение. Но, повернувшись спиной к стеклу и сев, скрестив ноги, она выясняет, что на фото — здание. Высокое, похожее на острый шпиль, прокалывающее ночное небо, сияющее жёлтыми огнями в окружении менее внушительных домов.

Приходит ещё одно фото. Тоже замахнувшееся на высоту неба сооружение, только светящееся холодным синим светом и со сферой, через которую удивительным образом проходит линия основного строения.

«Хочу сходить туда одна».

Что может её заинтересовать в таких ярких места… Ах, вот оно что. Сакура смотрит не на шпили, а на тёмное небо, нависающее над городом.

«Это очень высоко?»

«Оттуда виден весь город. Думаю, будет много людей, но я просто отойду в сторону».

«Тогда у тебя два желания!» — Сакура улыбается и спускает ноги с подоконника, болтает ими в воздухе.

«Да, получается. А ты сказала, что хочешь жить одна. Как твой соулмейт к этому относится?»

Поджав под себя ноги, Сакура опирается об колено подбородком. Не очень удобная поза -подоконник недостаточно широкий.

«Я говорила, но так и не поняла, что он думает. Сказал что-то про мой выбор… Не помню. Но он не злился и не расстроился. Или я не заметила… Чтобы жить одной, мне нужна работа, для работы знания — много. Когда научусь большему — поговорю снова».

Взгляд сам собой соскальзывает на учебник биологии, отодвинутый в сторону. Сакура сглатывает холодный комок вины. Если всё так пойдет, жить отдельно она сможет не скоро. Погрузиться в эту мысль Сакуре не позволяет быстрый ответ:

«Чиё-сама бы тобой гордилась. Ей бы понравилось такое желание»

На длинном выдохе Сакура горбит спину. Как бабуля Чиё себя поведёт, когда узнает, что они с Мадарой друг другу сдались?.. Заметит ли она, насколько Сакура стала похожей на людей? Может она больше не захотеть её видеть?

«Она будет гордиться, если я это сделаю, а не просто буду мечтать».

Снова спустив ноги с подоконника и бесцельно болтая ими в воздухе, Сакура бросает быстрый взгляд на Мадару. Его пальцы застывают на клавиатуре, а сам он, похоже, пристально всматривается в экран — такое ощущение создает полупрофиль.

Голову окутывает дымка утешения. Даже если бабуля Чиё посмотрит на неё по-другому, совсем без участия или хотя бы раздражения, Мадара останется рядом.

«Да, или это. Но все равно расскажи ей заранее. Пусть ей будет поспокойнее».

В воображении Сакуры Шизуне смотрит на неё мягко. Чтобы сосредоточиться, она надавливает на уголок губ, где зажила трещинка. Надо найти тему, что несложная задача. Им троим придётся встретиться уже завтра, но о времени они пока не договорились.

Сакуре больше хочется собраться у Ино и остаться до следующего утра, если той будет удобно. Может, завтра будет пасмурно, но в квартире Ино достаточно тепла и света, чтобы это компенсировать… Но Сакура не решается предложить ни Шизуне, ни Мадаре. Скорее всего, Мадара будет против: Изуну Ино вряд ли пустит. А он, как подозревает Сакура, планирует за ними присмотреть.

— Во сколько вы завтра собираетесь? — спрашивает она с неохотой, посмотрев на Мадару.

— Пусть приходят к десяти, — невпопад, зато поняв подтекст, говорит соулмейт. Он не поворачивается, и в его позе ничего не меняется, будто Сакура спрашивает о какой-нибудь мелочи.

Даже зная, что он не увидит, Сакура кивает и печатает сообщение Шизуне.

«Для Ино может быть рано. Я с ней поговорю».

С одной стороны, Сакура была бы не против рассказать Ино сама, а заодно и выведать, как у той дела. С другой стороны, между Шизуне и Ино давно пролегла тропинка из прохладцы, и ступить на неё первой, чтобы быстрее пройти, видимо, решает Шизуне. Если завтра они все будут заодно, без иронии и без атмосферы напряжения, то Сакура уверена — день получится пережить легче.

После того, как временные рамки стискивают часть завтрашнего дня, и всё оказывается обсуждено, Шизуне прощается. Сакуре не нравится общаться с ней через текст, потому что не хватает интонаций и мягкости голоса Шизуне. Но даже текст может быть умиротворяющим. А когда он заканчивается, Сакура теряет покой.

* * *

Ни погожий день, ни вид на небо не радуют, как утром. Толку от солнечных лучей, текущих по коленям и обдающих теплом правую сторону тела, которой Сакура прижимается к стеклу? Она мёрзнет, будто её закутали в холодное одеяло, но от тела оно не нагревается. Пытаясь хоть как-то согреться, Сакура сползает с подоконника и вместе с учебником забирается под настоящее одеяло.

Заметивший это Мадара поворачивается к ней и достаточно мрачно следит за тем, как Сакура вьёт гнездо. Но стоит ей поймать взгляд соулмейта, и тот отворачивается. Решив, что спросит Мадару о его тревогах позже, Сакура делает глубокий вдох и открывает книгу. И закрывает спустя пятнадцать минут: тепло отвлекает и тянет поддаться — прилечь.

А действительно, смысл вчитываться, если информация теряется на подступах к мозгу?.. Лучше хоть немного полежать… набраться сил. Она сползает глубже в гнездо. Тело медленно расслабляется, и Сакура задрёмывает с учебником в руках под стрёкот клавиш и щелчков тачпада.

Короткий громкий звук будит жёстко. Сакура вздрагивает всем телом и тут же открывает глаза. На ней лежит тень. Замерев на вдохе, она понимает: это действительно не просто тень. Мадара. Он склоняется над ней, опершись одним коленом об кровать, и держит в руках телефон Сакуры…

— Будильник, — говорит Мадара и кладёт телефон рядом с её головой.

— О… обед?.. — она с облегчением растекается по одеялу, часть которого подминает под себя.

Тело кажется липким и влажным, даже волосы. Сакура сонно зевает. Ну и зачем всё-таки эти будильники?.. Можно подумать, Изуна и Мадара дадут ей забыть. Особенно о завтраке…

Она понимает: Мадара, хоть и выпрямившийся, глядит хмуро и внимательно. Тёмные глаза с покрасневшими белками будто пытаются рассмотреть нечто сквозь лицо Сакуры. Что его так взволновало?..

Она беззвучно зевает и потягивается, в надежде разогнать желейную вялость в мышцах. Яркость солнца, высвечивающего утром всю комнату, становится ниже, зато насыщенность погружает всё в сливочно-желтый цвет. Надо вставать… Сколько она проспала? Сакура берет телефон. Ого… два с половиной часа? А вроде хорошо выспалась ночью.

— У тебя глаза красные, — говорит она, чтобы лицо Мадары хоть немного изменилось.

Он недовольно жмурится и прижимает к векам большой и средний пальцы, медленно массирует. Видимо, даже лишние полчаса за ноутбуком несут для Мадары последствия.

— Так бывает, — он морщится и открывает глаза, медленно моргает.

— Потому что больше двух часов нельзя? — дразнит его Сакура, решая, что за креветочного демона можно мстить.

— Нет. И сорока минут хватит, — соулмейт несколько раз жмурится снова, удивительно невозмутимый и не поддавшийся на провокацию. — Быстро устаю.

— Я так быстро не уставала, — Сакура барахтается в одеяле и садится.

— У тебя зрение лучше, — Мадара смотрит на неё взглядом человека, озвучивающего очевидное.

— Тогда почему ты не отдыхаешь? И почему у тебя хуже зрение?

— Чем быстрее закончу, тем проще. А зрение из-за сотрясения мозга. Удар в голову редко остается без последствий, — низко говорит Мадара и опускает веки. — Осталась чувствительность к электронному свету. Обычно она не так мешает.

Сакура замечает, как глазные яблоки под покрасневшей кожей медленно движутся. Что он… Нет, тут важнее другое. Неужели его ударили так, что остался не просто шрам, а… а… Сакуру передергивает. У Шизуне же было сотрясение мозга!.. Из-за этого ей приходилось лежать и пить таблетки.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спрашивает она. — У Шизуне пила какие-то таблетки.

— Теперь не помогут. Я слишком рано вернулся, а надо было отлежаться, — отвечает Мадара равнодушно. — Нужны были деньги.

Видимо, по потрясённому лицу Сакуры всё становится понятно, если он добавляет:

— Это ещё и наследственное. У отца к старости было плохое зрение, а до этого у деда. Мне повезло больше, чем Изуне. Ему сложно читать мелкий текст без очков.

— И ты, зная это, так рисковал? — поражается она, будто впервые сталкивается с пренебрежением Мадары к травмам.

Неужели раннее возвращение стоило проблем со зрением?

— Я говорил. Нужны были деньги. Тогда думал, последствий не будет, — признаёт он ещё кое-что, и это говорит о нём больше, чем просто желание денег. Как можно быть настолько самоуверенным?

Сакура со вздохом опускает плечи и сползает на край кровати, ставит ноги на прохладный пол. Мадара оказывается чуть левее, наблюдающий спокойно.

— Ты много спишь, — он замечает как бы мельком, но подозрительный взгляд даёт понять: его что-то тревожит.

— Не могу сконцентрироваться, — она оборачивается на гнездо и ищет учебник. Тот выглядывает из-под одеяла там, где раньше были ноги Сакуры. — И вчера тоже, — тянется за ним.

Всё это время соулмейт следит не мигая. Сакура понимает, когда снова поворачивается к нему. Ей совсем не нравится такое выражение лица…

Она встаёт. Недрогнувший Мадара даёт обнять себя. Тёплая ладонь ложится тяжестью на затылок Сакуры. Она, ткнувшись лбом в грудь соулмейта, негромко зевает.

— Будильник для обеда, — безжалостно напоминает он и слегка отстраняет от себя, чтобы взглянуть ей в лицо.

Белки его глаз покрывает проступившая капиллярная красная сетка. На глянцево-черных радужках Сакура видит свое крохотное, искаженное перспективой отражение, и соулмейт не спешит его смаргивать. Он рассматривает Сакуру, оказавшуюся так близко, слишком пристально, то ли пытаясь что-то подтвердить, то ли опровергнуть.

— О чём ты волнуешься? — спрашивает она, не желая собирать ответ по крупицам догадок.

— О том, что ты ещё не ела, — в своих лучших традициях говорит Мадара и кивает на дверь.

Долгое мгновение Сакура смотрит на него пристально и внимательно, возвращая взгляд, но решает это отложить. Как минимум, до новой ситуации, где Мадара будет в ней сомневаться. После сна тело тяжёлое, а мысли — облачные дымные ошметки. Неудачное состояние для выведывания, что там ещё такое встревожило её человека.

Перед обедом Сакура заходит в ванную. Прохладная вода делает свое дело — облегчает симптомы вялости после сна. Рассматривая свое лохматое и помятое отражение, она гадает, что же могло взволновать Мадару настолько.

На всякий случай проходится по волосам расческой, распутывая колтуны. Они — Сакура оттягивает прядь около лица — немного отрастают, но выглядят небрежно, даже если она их расчёсывает… в ярком белом освещении ванной это видно особенно.

Я не Ино, думает Сакура, у меня нет такой смелости — вытерпеть столько боли ради того, чтобы выглядеть нормальной для людей.

В коридоре её поджидает Роши и лезет под ноги. Чтобы он снова не помог ей споткнуться, как случилось на днях, Сакура берёт его на руки. Кот недовольно мрявкает, выворачивается, но не царапает.

С кухни тянет пряным и мясным — Изуниных рук дело, несмотря на разногласия с Мадарой утром. Интересно, это потому, что Мадара остался и потом с ним поговорил? Или Изуна тоже человек, и ему требуется питание?

Это легко будет определить ещё на входе, решает Сакура.

Изуна предсказуемо у плиты. Он покачивает головой, будто что-то слы… да, слышит — Сакура замечает вкладыш в левом ухе. Хорошее настроение Изуны перестает быть удивительным.

Мадара, стоящий около окна и следящий за братом, удивлённым не выглядит. Он постукивает указательным пальцем по откидывающейся крышке сигаретной пачки. Заметив Сакуру, соулмейт со вздохом убирает сигареты в карман.

Она спускает дёрнувшегося Роши на пол, и кот неспешно подходит к Изуне и обвивает его ногу неряшливо-пушистым хвостом. Изуна поворачивает голову и замечает Сакуру.

— Спала?

— Как ты понял? — удивляется она.

И умылась же, и расчесалась…

— Я пару лет не сплю нормально. По другим тоже несложно замечать. Отёчность, — Изуна поводит рукой, в которой зажат нож, около лица и возвращает внимание к плите.

И этот человек учит её, как не пораниться при нарезке помидора? Шисуевы Ками-сама… Даже Мадара, наблюдающий за этим, морщится, пусть левую сторону брата и видно на три четверти.

Не сдержавшись, Сакура зевает и запрокидывает голову. Ох-х… Вялость такая, что даже не особо интересно, что за отёчность. Она подходит к раковине и берёт с сушилки стакан. Фильтр пустой. Приходится набрать воды и терпеливо ждать, следя за тонкой, но непрерывной прозрачной струйкой, разбивающейся о пластик дна.

Она почти бок о бок с Изуной. Тишина кухни ничем не разбавлена. Мадара стоит, прислонившись к подоконнику бедром, и держит руки в карманах. Встретившись с ним глазами, Сакура замечает, что он пытается выглядеть невозмутимым. Впечатление портит его морщинка между бровей, появившаяся после того, как Изуна делится догадкой.

Сакура отводит взгляд и цепляется им за батарею из уже знакомых бутылок соусов и нескольких пиал. В одну Изуна складывает тёмные листья, которые до этого легко нарезал на разделочной доске. На плите нечто приятно булькает в сковороде под чёрной крышкой. От такого зрелища пить хочется ещё сильнее.

— Креветки вчера готовили? — буднично спрашивает Изуна, положив нож. Судя по всему, он уже сделал всё, а теперь просто ждёт, пока огонь закончит свою часть работы.

— А ты как понял? — удивляется Сакура и косится на медленно наполняющийся фильтр. Там не хватит даже на половину кружки. Она отвлекается на Мадару и замечает, как тот раздражённо поджимает губы.

— Запах, — Изуна усмехается, от чего сразу становится видно сходство с братом. — И с Роши не поделились? Он любит.

Сакура решает не рассказывать, как кот получает по носу полотенцем, только неопределённо пожимает плечами. Несколько неловких минут, и она наливает полный стакан прохладной воды и выпивает его залпом.

— Готово, — говорит Изуна, когда она ополаскивает стакан и возвращает на сушилку. — Надеюсь, во сне ты проголодалась.

Смотря, как он заливает рис тёмно-жёлтой густой жидкостью с кусками мяса и моркови, Сакура на всякий случай уточняет, острое ли оно. Изуна прищуривается, но молчит, то ли приберегая колкость, то ли просто проявляя тактичность. Очень уж внимательно за ним следит Мадара.

Мясо в густой пряной подливе оказывается настолько нежным, что можно даже не жевать. Зато список специй, входящий в соус, кружит Сакуре голову — это же нужно рассчитать количество каждой.

— Очень вкусно, — говорит она в тишину, которая между двумя братьями становится плотной и похожей на хитиновый панцирь, как у креветки, так просто и не проколешь.

— Да, старался, — небрежно отмахивается Изуна и подцепляет палочками кусок мяса. — Спасибо, что оценила.

Если это был выпад в сторону Мадары, он прошел мимо. Соулмейт жуёт неспешно и расслабленно, будто Изуна и не подбрасывает в костер напряжения хворост пассивной агрессии. Взяв пример с Мадары, Сакура опускает взгляд в тарелку.

Она ест медленнее всех и обещает Изуне, что помоет посуду сама. Когда они заканчивают, а Изуна удаляется в комнату с чашкой кофе в одной руке и с Роши, удерживаемым другой, Сакура собирает тарелки, пиалы из-под гарниров и хаси. Мадара без слов набирает воды в чайник и включает его.

В тишине, ставшей уютной и наполненной постепенно густеющим светом, они стоят бок о бок. Сакура передаёт Мадаре помытое, чтобы тот вытер и поставил на сушилку.

— Ты сегодня какой-то… подозрительный, — говорит она, будто бы вскользь.

Мадара — она скашивает взгляд на его чёткий профиль — морщится. Со звяком он опускает последнюю тарелку в ячейку и поворачивает голову к чайнику, отключившемуся со щелчком.

— Ты устал? — Сакура стряхивает с мокрых рук воду.

— Хаширама умеет действовать на нервы, — уклончиво отвечает Мадара и передаёт ей кухонное полотенце, открывает навесной шкафчик.

Она уже знает, что он достанет: заварочный чайник и чай.

Интересно, как Мадара собирается работать с другом, если тот так выводит его из себя за два… или три?.. два с половиной часа работы? Но обсуждать это сейчас Сакуре не кажется разумной идеей. У неё есть получше.

— А как ты отдыхаешь?

Мадара, отмеряющий чайные листья, поднимает на неё взгляд.

— Тебя интересует что-то конкретное?

— Мне кажется, — Сакура признаётся несмело и складывает руки за спиной, — нет, не кажется. Ты иногда делаешь что-то для меня, а я для тебя — нет. Вчера мы делали, что я хотела. Давай… сегодня сделаем что-нибудь, что хочешь ты.

Признавать такое неловко, да и в осознании мало приятного. Сакура чувствует себя кем-то, кто может только брать. Зато приятно видеть удивление на лице соулмейта: он прекращает моргать, брови чуть приподнимаются.

— Ляжем спать пораньше? — Мадара возвращает себе спокойствие и берет чайник.

— Правда? Спать? — Сакура недоверчиво смотрит на его сосредоточенный профиль, когда Мадара проливает листья кипятков. — Ты так отдыхаешь?

— Разная усталость — разные решения, — соулмейт небрежно покачивает головой. — Иногда от Хаширамы помогает только сон.

Неужели он действительно настолько въедливый? Бывает хуже Изуны? Сакура хмурится. Но потом кое-что щёлкает.

Конечно, Мадара бы не предложил посмотреть какой-нибудь фильм — сегодня он перенапряг глаза. На улицу не хотела сама Сакура, только вчера, а соулмейт наверняка запомнил. Завтра… завтра будет непростой день. Что, если не только для неё? Выспаться разумно.

— Ты уверен? Пораньше — это во сколько? — спрашивает она и достаёт телефон из кармана штанов. Сейчас только половина четвертого.

— Пораньше — это в девять, — Мадара переводит взгляд с прозрачного чайника на Сакуру.

Да, обычно они ложатся спать на час-полтора позже. Не уверенная, что заснет, Сакура всё равно кивает. Ей не сложно полежать рядом.

— Ты сказал: разная усталость — разные решения. Как ещё ты отдыхаешь? — она с интересом рассматривает его фигуру.

— Тренировки, — говорит Мадара без особого желания. — Иногда Хаширама. Но после него ещё надо отойти.

— Почему? — Сакура хлопает ресницами и вдруг находит схожесть, хлопает в ладони. — Ты же сам как Ханаби.

— Мои тренировки динамичнее, — соулмейт смотрит, как в воде дымом распускается густой янтарный цвет.

Если сначала Сакура удивляется этой уверенности — может, Ханаби не отстаёт — то потом осознаёт, про какие тренировки говорит Мадара. Ох… То есть, он даже отдыхает с драками?

— Избиение за грязные деньги и тренировка не одно и то же, — Мадара понимает ход её мыслей, наверное, по выражению лица и поворачивает голову.

Естественно, нет, за второе не платят, думает Сакура.

— Это безопаснее? — она смотрит ему в глаза.

Но Мадара только кивает, не дав возможности услышать, как он говорит «да», и заметить, что оно сказано либо быстрее, либо медленней, чем должно.

Вспоминая себя, плачущую и спрашивающую: «зачем? как ты можешь? вы же люди, так нельзя», — Сакура будто смотрит в зеркало в ванной. Там она ничуть не изменившаяся: испуганная, неспособная понять, отвергающая человечность, если в это понятие входит жестокость, где-то внутри пугающаяся мысли: вдруг однажды Мадара посмотрит на неё так же, как на тех, кого избивал.

Теперь эти страхи, вьющиеся вокруг неё паром, остающимся после кипяточного душа, оказываются подчинены чужим словами. Мадара не сделает ей больно. Мадара больше не будет калечить других за деньги.

— Ноги болят?

Сморгнувшая воспоминания Сакура переспрашивает: «Что?»

— Ботинки надеть сможешь? — Мадара задаёт другой вопрос, опершись обеими ладонями об столешницу со вздохом.

Сакура шевелит пальцами ног и вспоминает об ожогах. Они практически не ноют, но утром Сакура всё равно их обрабатывает.

— Смогу. Розовые точно. Они со шнурками, — осторожно отвечает она. — А что?

Вот, что делает с ней дневной сон: Сакура связывает ботинки с выходом на улицу только после глупого вопроса. Улица… Сакура не знает, как расплести запутавшийся клубок эмоций. Вялость накатывает на неё дымной волной. Куда они могут пойти?

— На крыше тебя никто не достанет. Одевайся, — недлинная пауза кончается непредсказуемо.

— Разве не тебе нужно отдохнуть? — спрашивает она, растерявшись. — А это будет приятно только мне.

— Час на свежем воздухе тоже отдых. Закат будет без... двадцати пять, — Мадара прищуривается, будто предсказывая, — сейчас, — достаёт телефон и прищуривается на экран, — без двадцати четыре. Не хочешь?

Воздух словно становится гуще, и Сакура делает глоток медленно. На крыше до неё действительно никто не доберётся. А если попробует — она всегда может броситься вниз и взлететь.

Она бежит, перепрыгивая через две ступеньки. Спираль лестничных пролетов кажется бесконечной. Подошвы расшнурованных ботинок щёлкают по ступенькам и пружинят. Бёдра ноют, в горле знакомо сохнет. Мчаться по лестнице сложнее, чем по асфальту.

Но она преодолевает последние ступени металлической лестницы, наваливается на дверь всем телом. Та поддаётся — выпускает её на свободу. В сине-золотой океан.

Ветер, будто больше не видя в Сакуре принадлежности к небу, обжигает лицо и руки, незащищённые тканью, и толкает обратно. Как если бы впитанные знания и тронутые убеждения делали тело ещё тяжелее. Но она обворачивает вокруг шеи шарф на вторую петлю и запахивает куртку, делает глубокий вдох, пытаясь наполнить тело вечерним холодным воздухом.

Мадара предлагает ей идти первой и предупреждает, глядя в упор, чтобы не думала проверять, взлетит ли. Сакура тоже смотрит на него в упор и говорит: никакого смысла в этом нет.

Проверять лучше в прыжке с чего-нибудь низкого, например, кровати. Прыжок с крыши либо поможет ей взлететь в любом случае, либо нет. (То, что «нет» значит «разбиться об асфальт», Сакура тактично не упоминает.)

Сколько же просыпается в ней сил!.. Никто не способен остановить её сейчас. На краю крыши мощь ветра возрастает в несколько раз. Сакура, застывшая перед полосой ограждения, на которое ещё нужно забраться, раскидывает руки, приподнимается на цыпочки и вдыхает пробирающий до костей холод полной грудью снова. Вместе с ним её наполняет и янтарный свет, разлитый над городом.

Кроссовки без шнурков, но держатся на ногах хорошо. Мадары рядом нет — он что-то хочет прихватить. Никто не потребует, чтобы Сакура передумала.

Неизвестно, сколько у неё есть, поэтому не стоит терять время. Она ловко залезает на возвышение и оказывается в одном порыве от падения в пропасть, отражающую свет всеми зеркальными поверхностями домов, крышами плывущих по дорогам машин и мерцающую собственными огнями — красными, синими, розовыми, зелёными...

Ветер больше не треплет светлый подол, не нашёптывает, что готов подхватить. Высота неба ощущается недосягаемой. Запрокинув голову, Сакура смотрит в далёкую синеву до тех пор, пока не начинают слезиться глаза.

Однажды волосы — Сакура заправляет за ухо выбившуюся из-под шапки лохматую прядь — отрастут и позволят телу стать невесомым. А пока… Сакура покачивается на ветру, крохотная фигура на фоне человеческого города, зная, что шагнёт назад, а не вперед. Она способна потерпеть тяжёлое тело и даже мельком о нём позаботиться.

Синяя пропасть медленно набирает насыщенность и становится медово-пурпурной, а ветер злее подталкивает и кусает открытую кожу. Сакура опускает веки. Она представляет, как на неё смотрят сверху и радуются: ещё немного, и всё у Сакуры будет хорошо.

Сзади хлопает дверь. Сакура глубоко вдыхает, будто перед шагом, и опускает плечи. Кто бы сомневался, что Мадара появится за минуту — может, за три или пять — до того, как Сакура решит слезть.

Она оборачивается и машет рукой, прикладывает их ко рту и кричит:

— Я не упаду!

Ветер покачивает её, встряхивая за плечи, но Сакура легко удерживается на бетонной полосе, разграничивающей дом и город. Мадара, застывший и побелевший, в расстёгнутой куртке, с наброшенным на плечо пледом, рулоном-ковриком для занятий в левой руке и с металлической длинной колбой в правой, делает первый шаг так, словно контроль над телом его подводит.

Но это всего лишь мгновение слабости. Стремительному шагу соулмейта ветер не становится помехой.

— Спускайся, — рявкает Мадара, когда до неё остается всего лишь несколько движений, ставит колбу на бетон и бросает на него же плед и коврик.

Протянутая ладонь — это мост между краем мира людей и безопасной крышей дома.

Развернувшись к нему полностью и наклонившись, она берёт его за руку. Вторая тут же поддерживает спину. С безупречной осторожностью Мадара принимает вес Сакуры, сделавшей шаг навстречу, на себя. Подошва ботинок щёлкает об бетон.

— Чем ты думаешь?! — Мадара встряхивает её за плечи, тяжело дыша. — Ты могла разбиться!

Лицо соулмейта искажено судорогой: челюсти сжаты так сильно, что на скулах бугрятся желваки, а глаза-угли способы прожечь насквозь. Сакура смотрит в эти глаза, горячие и яростные, и молча закрывает свои.

Вместо того, чтобы что-то ответить, она проталкивается сквозь его крепко держащие руки, вворачиваясь в захват, прижимается, забравшись под куртку.

— Я бы не упала, — говорит она Мадаре в грудь. Его сердце пульсирует почти ухом Сакуры. Он вдыхает резко и глубоко, делает движение, будто хочет не оттолкнуть, а отшагнуть. — Если бы ветер мог меня сбить — не залезла бы, — немного приукрашивает Сакура и крепко обхватывает его за пояс, запрокидывает голову. — И, может, я не сильнее тебя, но равновесие держать умею. А оттуда так хорошо смотреть на город.

И тогда руки Мадары стискивают ее мертвой хваткой.

У заботы соулмейта всегда горьковатый привкус. Та исходит не только из привязанности, но и из недоверия, как кажется Сакуре. Если он был и до знакомства с ней за всем следящим, то сейчас, скорее всего, эти качества усилились вдвойне. Но кроме отказа от причинения ей боли Мадара явно старается избавляться и от удушающей опеки, реагируя только на серьёзные, как считает сам, ситуации.

— Да что ты? Я знаю, — цедит он, — как оттуда падать!

Сомнительно, потому что он бы сейчас тут не стоял.

Над ними — Мадарой, пытающимся отдышаться, и Сакурой, держащей его крепко, — пурпур густеет до фиолетового. Золото последних солнечных лучей шуршит по бетону и ускользает, отступая перед тенями. Её колет чувство, будто она сделала нечто невероятно глупое и лишилась последней поддержки.

— Ты тоже иногда оказываешься тут? — Сакура спрашивает до того, как скользкая человеческая черта — умалчивание — найдёт несколько причин, по которым будет спокойнее опустить подобный разговор.

Рассматривать соулмейта со временем станет бесполезно, но пока Сакура предпочитает щуриться и искать хотя бы кроху его эмоций, которые что-нибудь подтвердят. Накатывает холодный липкий страх в сочетании с ледяным ветром, который пропитывает до костей. Что, если Мадара действительно бывает здесь?

Она всего лишь падает, колыхнувшись навстречу родной высоте. А он, человек, не верящий тогда ни во что, наверняка смотрел вниз, на землю, и ожидал увидеть её мёртвой. На его руках не осталось крови, но сколько же могло быть внизу? Мучился ли он не только из-за выкручивающей ощущения связи?

— Не в этом дело, — резко отвечает Мадара, наконец найдя в себе силы сказать только часть того, что явно просилось на язык. — Хочешь, чтобы я не волновался? Научись оценивать риски!..

— Я проживу долго-долго, — перебивает Сакура и опирается об него, чтобы ткнуться лбом в грудь соулмейта, поцеловать туда же сквозь ткань одежды и снова поднять голову, — и стану креветочным демоном. Обещаю.

Глаза Мадары закрываются, а сам он, судя по всему, удерживает в себе бурю: сжимает челюсти так, что проступают желваки, а потом опускает лицо к ней, выдыхает сквозь сжатые губы белый пар, мгновенно разорванный и брошенный в высоту ветром.

— Я буду самым злобным демоном, — гудит Сакура и вжимает голову в плечи, когда холодная волна воздуха забирается в брешь между капюшоном, шарфом и шеей. — Как Роши.

Можно извиниться и пообещать никогда так не делать. Но тогда она просто ловко обогнёт правду, заключающуюся в том, что никто не способен убедить Сакуру в опасности высоты. Она прыгает и не разбивается, как делает и Ино, и Шизуне — все живы. Эта точка зрения ограничена личным опытом, но откуда взяться другой?

Вдобавок, неуклюжая и способная запутаться в двух ногах и коте Сакура может балансировать на полосе из бетона без каких-либо усилий. Кто-нибудь — например, человек — сорвался бы вниз легко, но не она.

Но эти мысли не успокаивают чувство вины — холод, пробравшийся под одежду и пронзивший грудь. Она помнит, как Мадара бросается за ней, а потом прижимает к бетону, когда Сакура возвращается.

— Ты? — переспрашивает он с усилием, которое явно читаемо и которым тот удерживает всё резкое и бурлящее за слоем самоконтроля. — Злобным? Шисуевы Ками-сама, я хотел бы на это посмотреть.

Сакура слабо и отстраненно улыбается. Человек. Кому ещё придет в голову желание посмотреть, как кто-то другой превратится в злобного демона?..

— Прости меня, — тяжело говорит она, сконцентрировавшись на том, что царапало грудь изнутри. — Я не хотела пугать.

Вместо того чтобы ответить, Мадара смотрит на неё устало. Глупо ждать от него открытости, которую бесстрашно — бояться чаще нечего — несёт на плечах Сакура. Конечно, он не расскажет Сакуре о кошмарах или о личном переулке, в котором его топит память — всё это останется за слоем выдержки. Скапливается ли такое внутри, или Мадара способен справляться с этим, не подавая вида, что что-то не так?

Он отодвигает её, переставшую сопротивляться, за плечи и подходит к оставленным пледу, коврику и колбе. Сакура со вздохом роняет руки вдоль тела и оборачивается на город, расстилающийся за крышей. Тот сияет огнями и не позволяет сумраку закутать себя, как в одеяло.

Если подойти ближе к краю крыши и посмотреть вниз, на землю внизу дома, то легко представить, где Мадара мог бы искать её тело. Рассматривая бетон ограждения, Сакура не может найти след, который давно должен был высохнуть и побуреть.

Скорее всего, смыло дождем до того, как похолодало. Можно поискать, но не хочется, чтобы Мадара обернулся, и первое его воспоминание было её прыжком.

Поэтому она оставляет блеск города позади себя и подбирается к Мадаре сбоку. Он расстилает коврик на бетоне и бросает сверху несколько раз сложенный плед. Когда соулмейт приводит Сакуру сюда впервые посмотреть на небо, то сидит она, если не ошибается, на его коленях, а сам Мадара — на штормовке. С тех пор знатно холодает.

Он садится и похлопывает по мягкому пледу рядом с собой, берёт металлическую колбу и свинчивает с неё крышку. Сакура не ждёт дополнительного приглашения — устраивается бедром к бедру с соулмейтом, притершись поближе, и откидывается назад, опирается ладонями о ледяной бетон.

Над ними едва заметны тусклые крупинки звёзд — чистого настоящего света, а не того, что люди включают по вечерам. Ветер мгновенно проникает под шарф и обжигает горло, но она терпит и закрывает глаза. Шум города, доносящийся снизу, — звук мчащихся по дорогам машин и гул людских передвижений. Тут, в темноте, она с Мадарой.

Никто не знает, как нападающие находят небесных жительниц, но здесь те не подкрадутся: Мадара легко чувствует на себе чужой взгляд. Небо так близко. Оно укутывает их мраком и предлагает опоздавшую защиту.

Посмотри, думает горько Сакура, я справляюсь, даже чего-то хочу, живу без тебя; поэтому ты дало мне человека — знало, что справлюсь?

Есть люди, не верящие в судьбу, есть находящие знаки во многих вещах. В семье Учиха находится место для представителей обоих мнений и Изуны. Кто ближе Сакуре теперь, когда она знает о соулмейте подруги Ино? Он ведь не полюбил. Она знает и о соулмейте Ханаби, который, может, нарочно делает ей больно, и о соулмейте Ино, которого та не получила бы, не коснись нарочно.

Повернув голову к своему, Сакура открывает глаза и медленно, чтобы не завалиться, выпрямляется. Ладони промёрзли, вдавленные в шершавый жёсткий бетон, и приходится их отряхнуть. Горлу и лицу, открытым для укусов ветра, ничуть не лучше. Сакура поправляет шарф и подпихивает нижний край под ворот куртки.

Мадара сталкивается с ней взглядом и протягивает крышку от колбы. Из неё ветер вытягивает клубы пара, кажущиеся в городской темноте гуще сигаретных, — настолько холодно. Знакомый аромат терпкого чая предсказывает: Сакура согреется с первого глотка. Она берёт крышку и наклоняет к ней лицо. Тёплый влажный пар оседает на нём вуалью.

— Чего ты хочешь? — спрашивает она. — Кроме додзё.

Чай сладкий и не слишком крепкий, приятно обволакивает жаром рот и спускается по пищеводу. Как же хорошо, думает Сакура, зажмурившись от удовольствия.

— Это… всё равно относится к додзё. Кроме желания, чтобы Изуна выучился и устроился в жизни лучше меня, — без воодушевления, которое появляется у Сакуры при перечислении собственных желаний, почти неохотно говорит Мадара. — Наша семья не была идеальной. Мне повезло найти отдушину. Стало лучше, когда появился спорт и Хаширама, — он усмехается и подносит колбу к лицу, но не отпивает, только глубоко вдыхает. — Это многому меня научило. Я могу передать опыт, и чья-то жизнь тоже станет лучше.

Он хочет дать людям то, что помогло ему стать тем, кем он… допустим, не имей Мадара некоторых черт, то ничего бы не потерял, но всё же!.. Его уверенность и способность решать проблемы — к сожалению, не всегда удачными способами — находят отражение в её собственных желаниях. А кто откажется от способности заставить человека передумать — взглядом?

Вчера она думает: обученные им люди могут перенять весь его опыт. К сожалению, часть опыта Мадары — неспособность зарабатывать таким способом безопасно. Его ученикам под его же руководством вероятно повезёт в разы больше — и он говорит примерно об этом сам. Удивительно, как такая мысль приходит в голову Сакуры только спустя день.

Сакура говорила вчера, что он может многому научить, а теперь даже не знает, что добавить. Но Мадара вряд ли ждёт от неё похвалы: он и без её слов уверен в себе и продолжит то, что делал. Непохоже, что большинство чужих мнений его волнует…

— И чего хочешь ты? — соулмейт успевает задать вопрос до того, как Сакуре приходят в голову подходящие слова.

Он наконец-то отпивает из колбы и слегка морщится. Непонятно, то ли ему горячо, то ли слишком горько, но выглядит это забавно, учитывая, что чай заваривал он сам.

Если честно, Сакура считает: Мадара знает о многих её желаниях. А ещё, если быть честной, ни один из пунктов в списке Сакуры не меняет чью-то жизнь к лучшему, кроме её собственной. Успокаивает только мысль: жить в человеческом мире без помощи Мадара уже умеет.

Она делает крохотный глоток. Терпкая сладость — совсем не горько — разливается по языку. Сакура ставит крышку с чаем на бетон, потому что на покрывале любое неосторожное движение поможет опрокинуть содержимое.

— Не бояться улицы, — Сакура решает загибать пальцы по очереди и начинает с большого правой руки, — и людей, заниматься с тобой — стать сильнее. Прочитать все книги! Больше не задыхаться, — последним сгибается мизинец, и Сакура медленно расслабляет получившийся кулак, задумывается, стоит ли говорить последнее, но всё-таки решается, как и всегда: — Жить как Ино. Одной, — и продолжает, — и видеть её чаще, и Шизуне…

От Мадары она ждёт любой реакции, но не спокойствия. Он, все это время смотревший на неё, медленно покачивает головой.

— А как же дожить до ста лет и стать креветкой? — наконец спрашивает он с таким невозмутимым видом, будто это не шутка.

— Ты сейчас надо мной смеешься? — поражается Сакура и пытается пересесть боком, но соскальзывает с коврика, чуть не опрокинув крышку с чаем на бетон. С одной стороны, ей нравится, что Мадара не акцентирует внимание на одном из важных пунктов, с другой, эту реакцию хочется, какой бы та ни оказалась.

— Немного, — он подтягивает ее ближе, отставив колбу. — Но я помню: у тебя другой розовый.

— Я доживу до ста лет, — предупреждает его Сакура, которую смешит собственный ответ, и она понижает градус угрозы фырком, — и стану другим демоном. Каким-нибудь... с когтями. Тебе не понравится.

— До ста лет тебе еще далеко. А твои ногти, — Мадара берёт её руку и надавливает на кончик пальца, как раз там, где ноготь выходит за пределы подушечки, — слишком мягкие. Я долго буду жить спокойно.

Как выходит, что у этого человека есть ответ на всё? Если он и такому способен научить, Сакура не завидует соулмейткам его будущих учеников. Тем придётся нагонять партнеров для восстановления порядка и справедливости.

Спасибо Шисуевым Ками-сама, у неё есть антагонист Мадары — младший брат, способный научить не меньшему.

— Но на плечах же получилось, — выпаливает Сакура, готовая схватиться за любой аргумент, тем более, что это правда, полосы на коже только-только зажили.

— На твоих, — Мадара соглашается и сжимает её ладонь в своей. — Моя кожа прочнее. Захочешь поцарапать — подумай о чём-то острее.

Сакура замирает. Нет, она… допустим, были моменты, когда ей правда хотелось сделать больно. Но никогда не физически. Неужели Мадара считает, что она действительно так поступит? Такой он её считает?

— Я никогда!.. — запальчиво начинает она, резко выдернув руку.

— Помню: не делаешь больно, не бьёшь людей за деньги.

— Необязательно бить, чтобы сделать больно, — Сакура смотрит на него в упор.

— Ты хорошая ученица. Изуна бы тобой гордился, — лицо Мадары в темноте едва заметно, но искривляется в ухмылке.

Это похоже на то, как морозный ветер забирается под одежду и мгновенно выстуживает тело. Сакура практически вступает в спор, где уверяет соулмейта, что способна кому-то навредить. Допустимо ли вообще быть таким довольной? А если и да, то стоит ли? Мадара, похоже, может ответить «да» на оба вопроса. Как и отвесить комплимент, который больше не радует.

— Не гордись тем, что я делаю плохие вещи, — гораздо тише говорит Сакура и сцепляет руки в замок на коленях. — В этом нет… ничего достойного.

Она не хочет становиться такой.

Поверх её ладоней опускается рука Мадары. Он некрепко сжимает её пальцы.

— Пока ты волнуешься о других и о том, как… ты относишься к людям… — он подбирает слова с явным усилием, — тебе не о чем волноваться. Вообще-то, гордится кто тобой или нет не должно иметь значения. Посмотри на меня.

Нельзя не послушаться: Сакура поднимает взгляд. Лицо соулмейта видно плохо, но то, что он смотрит уверенно и спокойно, совсем не шутливо, нельзя преувеличить.

— Иногда ударить необходимо. Даже первой. Бывает, что сделать больно человеку — это способ показать, как не надо с тобой обращаться. Ты имеешь право защищаться любыми способами. Вообще… — он качает головой, и его голос звучит так, будто Мадара сам удивлён тому, что говорит, — смешно это слышать от тебя. Ты самый безобидный че… нечеловек, которого я встречал. Ты не станешь как я.

По коже течёт волна мурашек, которую только продлевает налетевший ветер. Кто бы мог подумать, что Мадара определит её страх раньше самой Сакуры? Это правда: она не хочет стать жестокой и делать больно для получения чего-то взамен — и считать подобное разумным. Разве что Сакура не уверена, что когда-нибудь приблизится в этом к уровню Мадары.

Подобное вряд ли возможно. Различий у них больше, чем сходства. И если к чему-то и хочется приблизиться, то к уверенности и силе. Чтобы люди тоже предпочитали её не толкать, не трогать без разрешения и не фотографировать.

Был ли он таким с детства или оказался перед выбором? Если второе, ему хватило сил с этим справиться и даже преуспеть.

Сакура иногда сама не понимает, как в ней способно уживаться понимание, чем занимался Мадара, с неспособностью от него отвернуться. Благодаря нему Изуна спокойно учится, она имеет то, в чём нуждается, а множество людей покалечено или хотя бы жестоко избито за решетчатым ограждением.

— Ты… не плохой человек, — говорит она и расцепляет замок из пальцев, берёт его ладонь в две свои. — Заботишься обо мне и Изуне. О Хашираме — иначе он бы не приходил по утрам и не лежал на столе. Ты хочешь учить людей защищаться, научишь меня. И… ты делал плохие вещи, но больше не… — Сакура прокашливается, когда холодный воздух сушит ей горло. — Я хочу сказать, ты выбрал другую работу.

Однажды Сакура уже думает, впервые заметив противоречивость и в Мадаре, и в себе. Тогда она сбегает от него в торговом центре, натыкается на цветочный Ино и осознаёт: Мадара придёт за ней в любом случае, даже если и не хочет.

Через некоторое время она называет его хорошим человеком, потому что Мадара не тянет её за нить зова вниз нарочно и заботится как может.

Так выходит, что Сакура знает по-настоящему плохих людей. Чем слабее для них жертва, тем лучше. Нет варианта: сдаться и уйти без денег или вообще не вызываться. Они угрожают убить Ино, нападают, когда Сакура расстроена и напугана, и бьют Шизуне по голове, вонзают в шею Мадары... Она выдыхает из легких весь воздух, запирая мысль на замок в глубоком темном месте сознания. Мадара, в отличие от них… хотя бы честный, а это уже неплохо.

— Кто бы мог подумать, что снова от тебя такое услышу, — тоже всё прекрасно помнящий Мадара поглаживает большим пальцем её собственный. — Допивай... нет, давай налью горячего. И возвращаемся. Холод тут собачий.

Тёплый чай, сладкий из-за мёда и какой-то пахучей специи, согревает путь до желудка. Хитря, Сакура цедит его медленно и пытается запомнить прошедший закат, как событие, которое станет воспоминанием.

— Когда мы со всем закончим, — Мадара говорит негромко, но ветер, хлёсткий и ледяной, не имеет столько силы, чтобы унести его слова и швырнуть в небо, — я найду тебе врача.

Ждущая скорее попытки поторопить, чем обещания, она поворачивается вполоборота к соулмейту.

— Задыхаться ненормально, — Мадара смотрит не на неё, а в небо, приподняв подбородок. — Если подправить… твою историю, получишь лечение.

Говоря об истории, он имеет ввиду то, откуда приходит Сакура? Скорее всего. Потому что люди, как выясняется, и знать не знают о духах воздуха. Что, считает одна из их представительниц, только к лучшему.

— Мне нужно будет показать — задохнуться? — спрашивает она, сгорбившись и впившись пальцами в плед.

— Нет, — Мадара отвечает быстрее, чем страх наваливается на плечи Сакуры всем весом, и его голос звучит мягче, чем за весь день. — Только рассказать.

— И он мне поверит? Просто так? — Сакура вертит в руках почти пустую крышку. — Вы же сначала меряете температуру, а потом лечитесь.

— Не всё можно потрогать. Иногда хватит и разговора, — плечи Мадары заметно поднимаются и опускаются от тяжёлого вздоха. — Он задаст вопросы, попросит описать… например, как это случается, когда был первый раз. Не знаю, что-нибудь такое. Никто тебе там не навредит.

Она почти спрашивает: «А ты? Ты будешь со мной?» Рассказывать кому-то о случившемся, и как это было, без него кажется опасным. Лучше всего от ощущения, что её возвращает в темноту и холод, пахнущий кровью, помогает присутствие Мадары рядом.

А ощущение…

Она встряхивает головой и делает глубокий вдох носом.

…появится, стоит прозвучать первому вопросу. Оно берёт её разум под контроль каждый раз, когда Сакура сталкивается с воспоминаниями.

Она сосредотачивается на том, как приятно прижимается бедро к бедру Мадары, в руках теплеет согретая ладонями металлическая крышка, и из неё течет пар. Тут всё другое: запах, холод, прикосновения.

Сакура прячет от Мадары эту слабость, как может, и хочет справиться с ней сама. Расцарапанные плечи помогают только до следующего приступа, как и крепко держащий и успокаивающий её соулмейт. Кто знает, насколько долго это продлится и пройдёт ли само? Она собирается стать сильной.

— Тогда я пойду, — говорит Сакура отчаянно, не позволяя сомнениям ударить её и держась за мысль: Мадара не сможет помогать ей постоянно. — Не хочу больше задыхаться, — и одним глотком допивает чай.

Если Сакура хочет жить одна, ей понадобится самостоятельность, о которой давно говорит Ино.

По голове скользит ладонь Мадары. Сакура вздрагивает и поворачивает голову к соулмейту. Сквозь шапку не должно чувствоваться тепло, но вот оно, пусть и призрачное, греет кожу до мурашек. Отгоняет сомнения.

— Ты справишься, — обещает, а не подбадривает Мадара и забирает у Сакуры крышку.

— Откуда… ты знаешь? — потрясённая предсказанием Сакура смотрит на него, забыв о моргании. — Я же… я не… пыталась.

Как он может быть уверен, если столько раз приходил на помощь, когда сама она не справлялась?

— У тебя слишком много желаний, — Мадара отвечает так, будто они обсуждают нечто однозначное. — Ты пыталась. Светофоры и толпы даются плохо, но время и практика своё сделают.

Хорошо, что темно. Иначе соулмейт бы заметил, что она вот-вот не сможет моргать, только уже не от удивления. Глаза наполняются слезами.

— Спасибо, — сдавленным шёпотом говорит она и дёргает головой, забыв, что шапка помешает волосам закрыть лицо. Приходится вдохнуть поглубже и запрокинуть голову к небу.

Повторить в который раз, что она его любит, не кажется правильным. Слов недостаточно. Сакура испытывает гораздо больше, чем способна впитать эта фраза, сухая и человеческая, но ничто другое не приходит в голову. И она привстаёт, чтобы неловким движением перебраться на колени Мадары, то ли готового к этому, то ли машинально придержавшего её бёдра.

Сакура целует его, вздохнувшего, мягко-мягко, взяв лицо в ладони. На ней запахиваются полы так не застегнутой куртки — ещё бы было тепло… И холод, и шорох воспоминаний прекращают иметь значение. Мадара прижимает Сакуру к себе и отвечает на её порыв медленно, но напористо. На вкус он как чай, и это лучше сигарет.

— Идём… домой, — хрипло говорит он, оторвавшись, стоило Сакуре стиснуть его плечи, и коротко прижимается губами к её подбородку.

Тяжело дышащая ртом Сакура чувствует: ещё немного — и пар будет кружиться уже не над чашкой с чаем, а над её телом, и кивает. Вчера она предлагает оставить тирамису на сегодня, но ничуть не жалеет, что с ними случается небо, а не плита.

Суббота.

— Помнишь? — Мадара берёт её руку и проводит большим пальцем по центру ладони.

— Щекотно!.. — хихикает Сакура. Темнота в её голове рассеивается от этого настойчивого движения, вынуждающего расслабить мышцы.

Утром не помогает ничего: ни зарядка, ни душ, ни некоторое время, проведенное в руках Мадары. Она даже вскакивает глубокой ночью от тонкого отзвука чужого смеха. Если бы не соулмейт, полу-проснувшийся от её судороги, ничуть не вялым движением обхвативший талию Сакуры и грубовато и бескомпромиссно подтянувший к себе, снова заснуть бы не удалось.

Но он утыкается лбом ей в ключицы и едва разборчиво ворчит: «Спи». Она нервно прижимается к нему, реагирующему протяжным вздохом, и пытается спрятаться от тревоги за закрытыми веками. Постепенно получается. Тепло дыхания, согревающего кожу, отвлекает от липкого холодного ветра со снегом, гудящего в голове Сакуры.

Так получается доспать ещё четыре часа, чтобы открыть глаза и первым делом ощутить, как солнечное сплетение выстилает морозец. Поэтому она совершает ошибку: прижимается к боку Мадары крепко, чем его будит. Он всё понимает по взгляду и молча устраивает свернувшуюся калачиком Сакуру в руках, недолго перебирает её волосы и отпугивает шёпот на границе сознания.

«Я буду тут», — обещает девушка с родинкой, пусть ей и не забраться в квартиру Мадары и Изуны. Но Сакура верит — девушка не оставляет её даже в безопасных стенах. Сегодня она ощущает это особенно остро.

Вздохнувший Мадара даёт ей ещё пару минут, а потом безжалостно выдворяет с кровати и заставляет умыться, почистить зубы, а потом и сделать зарядку.

— Выдох длиннее вдоха, — говорит он и проводит пальцем по чувствительной внутренней стороне указательного Сакуры. — Пять циклов. Потом повторить.

У солнечного света нет преград. Он легко пронзает собой стекло и ложится на её напряжённые плечи и прямую спину Мадары, чтобы их тени скользнули на пол.

Сакура покорно дышит, следя за тем, как Мадара обводит её пальцы. Немного щекотно, но сконцентрироваться важнее, чем снова захихикать. Он повторяет несколько раз, пока мышцы Сакуры не расслабляются. Она ненароком заглядывается на его сосредоточенный профиль. Удивительно, насколько серьёзно соулмейт способен относиться к такой помощи… Вряд ли подобное ему приходилось испытывать на себе.

— Щекотно… но… — повторяет Сакура, прислушивается к себе, стараясь не идти по следам притихшей тревоги, — да.

Свое «лучше» она уже шепчет Мадаре в плечо, наклонившись и прижавшись губами к месту с выступающей костью. Ладонь соулмейта вскользь касается затылка. Эта нежность будто проходит насквозь, натягивая нитку желания получить больше, но Мадара не позволяет этому случиться.

— Завтрак, — спокойно говорит он и встаёт.

Может, что-то и отражается на её лице. Потому что Мадара со вздохом на целую долгую-короткую минуту прижимает Сакуру к боку. Твёрдая рука перебирает её волосы и надавливает жестом, которым что-нибудь обычно берут под контроль.

— Тебе нечего бояться, — обещает он, будто Сакура не понимает это сама. Только между пониманием и принятием до сих пор пропасть.

* * *

Сакура не может съесть ни яичный рулет, ни выпить мисо-супа. От голода ноет желудок, но одновременно и подташнивает. В животе разверзается бездна. Если что-нибудь в неё закинуть, она вопреки законам физики вытолкнет всё обратно. Очень по-человечески.

Причём такая проблема сражает наповал только её. Изуна даже во взъерошенном и хмуром состоянии ест легко и быстро. Что выдает Изунино настроение — это то, как Роши, запрыгнувший на его колени и попытавшийся смести со стола кружку с кофе хвостом, оказывается безжалостно спущен на пол.

Для Мадары план на день в виде шантажа, угроз и возможности физического и психологического насилия с его стороны не является проблемой вообще. Он расслаблен, будто сегодня всё случится с кем-то другим: спокойно завтракает, одновременно смотря на мерцающий экран телефона.

— Ками-сама… — бормочет Изуна, подняв глаза на Сакуру и заметив, что количество еды на её тарелке не уменьшилось, а расползлось по кучкам, а бульон так и остался нетронутым.

Поежившись, Сакура выдаёт жалкое: «Не хочется». Тут уже поднимает голову и Мадара.

Как же иногда неприятно чувствовать себя человеческой женщиной. В слове «тревога» не вместить спектр возможностей: давиться едой, просыпаться рано, думать о том, каким вернётся соулмейт, не знать, куда себя деть и чем заняться.

— Йогурт будешь? Он сладкий, — Изуна встаёт из-за стола и подходит к холодильнику. Солнце подсвечивает чёрные вихры и бликует от золотистой оправы очков.

Сакура кивает Изуне в спину и переводит взгляд на Мадару. Тот рассматривает её с большей напряженностью, чем стоило бы. К сожалению, задать вопрос она не успевает — Изуна ставит рядом с её тарелкой красную бутылку.

— Я думала, мы завтракаем йогуртами, когда тебя сваливает законодательство, — беззлобно подшучивает Сакура и с треском откручивает крышку.

— Ну и кого тут свалило? — спрашивает почти неиронично Изуна, сгоняет со стула Роши и садится сам. Роши трясёт головой так, что смешно хлопает ушами. — Заваришь чай? — Изуна переводит взгляд на Мадару, а потом сразу же на Сакуру: — Чай тебе сейчас лучше кофе. Меньше будет вырабатываться гормон тревоги.

У тревоги есть гормоны. Ещё одна деталь человеческого тела, которую нельзя контролировать. Сакура запивает разочарование сладкой густой жидкостью со вкусом корицы и яблока.

Когда завтрак кончается, а Изуна, убеждённый Сакурой: «Я помою посуду», — удаляется с Роши на плече, на кухне воцаряется тишина. Тарелок немного, а то, в чём Изуна готовил, помыто сразу, поэтому Сакура быстро освобождается. Мадара берёт на себя вытирание посуды.

— Иди в комнату, — говорит он после того, как последняя тарелка с негромким керамическим стуком оказывается между прутьев сушилки.

Его ладонь проводит по карману свободных спортивных штанов — Мадара хочет закурить, как часто делает после завтрака. Представив запах сигарет, Сакура морщится: он ей ужасно не нравится. Пропускать его через лёгкие должно быть мерзко. Но если выбирать между гложущей тревогой и вонючим дымом напополам с холодом, обтекающим ноги, она не может выбрать первое. Мысли навалятся на неё тяжестью и раздавят, стоит остаться одной, — Сакура это чувствует.

Так что она подкрадывается к вставшему у окна Мадаре и прижимается к его боку. Её принимают сразу: Мадара приподнимает руку и обхватывает поперёк плеч, пусть и с едва заметным вздохом. Пальцы соулмейта поглаживают левое плечо Сакуры сквозь шерсть розового свитера.

Звук дыхания, из-за которого грудная клетка расширяется, вжиканье колесика зажигалки, потрескивание запалённого табака и горящей бумаги, вид на прозрачно-розовое небо, будто подкрашенное акварелью, приносят неожиданное умиротворение. Большой палец Мадары выводит дуги на выступающей косточке плеча. Сакура хочет, чтобы этот момент не кончался. (Только если убрать из него вонь сигарет.)

— Приду — будет тебе ещё одно воспоминание, — обещает Мадара и затягивается, на дымно-табачном выдохе добавляет: — Креветки в кляре?

Долгое мгновение она смотрит снизу-вверх уничижительно. Когда Мадару, насмешливо изломившего чёрные брови и прикусившего фильтр сигареты, это не трогает, Сакура поворачивает голову и демонстрирует, что она хорошая ученица не только Изуны, но Роши. Вкус ткани — кондиционер для стирки с неизвестным ей прохладным запахом — во рту не нравится.

— Так и скажи, что хочешь сейчас, — Мадара смотрит, как если бы ничего не случилось, но от укуса всё же дергается.

Сакура предупреждает: в следующий раз укусит за рёбра и, возможно, позовет к ним Хашираму. Мадару это не впечатляет, хоть тот и посмеивается. Не ответив, он прижимает её к себе крепче и делает последнюю затяжку. Окурок соулмейт тушит одним тычком, оставляя в серых хлопьях пепла. Последняя жидкая струйка дыма взвивается к потолку.

— Хорошо получается, — подводит он итог после слишком длинной паузы. — Слышал бы тебя Изуна…

— Ты говорил, — с непередаваемым удовольствием напоминает Сакура, — неважно, гордится ли мной кто-нибудь или нет.

Во взгляде Мадары, внимательном, из-под полуопущенных век, всё так же не видно эмоций. И отсутствие хотя бы насмешки подсказывает: найтись ему сложнее, чем раньше.

Сакура задирает нос и смотрит соулмейту в лицо самодовольно и уверенно, копируя в этот раз его самого. Пару недель назад отбить такую подачу у неё бы получилось не с первого раза.

Мадара делает движение челюстью, будто что-то прожевывает, и глядит в одну точку, приподняв брови. Наконец он медленно кивает с сосредоточенно прищуренными глазами.

Существует только промелькнувшая коротким солнечным лучом пауза, за которой следует грубоватое движение: повернувшийся к Сакуре соулмейт надавливает на её затылок. И не остается выбора, кроме как выбрать позу удобнее и послушно запрокинуть голову.

Их лица сталкиваются тем правильным образом, от которого тело всегда становится мягким и податливым. Она выдыхает стон в его приоткрытые горячие губы, покрывшись густой вуалью мурашек. Мадара прихватывает её нижнюю губу своими, пока его руки гладят затылок Сакуры и поясницу. Но — как же обидно! — рот наполняется едким табачным вкусом, не нравящимся Сакуре настолько, что она упирается Мадаре в грудь. Как бы в животе ни теплело, а ей самой не хотелось растаять в руках соулмейта, горечь на языке безнадёжно вызывает отторжение.

— Сигареты… — бормочет она, когда Мадара отстраняется, но не отпускает, а смотрит напряжённо, — гадость.

Она хочет запомнить момент, когда на влажных губах Мадары вздрагивает скупая улыбка. Кивок — столкновение лбов, так близко их лица. Руки соулмейта обхватывают и плавно дергают наверх, подсаживают на подоконник. С грохотом отодвигается пепельница, которую Сакура задевает бедром, а Мадара устраивается между её коленей.

Она вздрагивает и поднимает подбородок: «О-о-ох!..» — когда губы Мадары прижимаются к изгибу шеи, там, где можно нащупать пульс. Скопившееся теплом внизу живота возбуждение требует с ним что-нибудь сделать, и Сакура надавливает на затылок Мадары. Кожу мягко прикусывают ровно там, куда пришлось такое же прикосновение пару дней назад.

Закинувшая голову ещё выше Сакура ударяется макушкой об стекло окна. Этого хватает, чтобы влажное прикосновение исчезло с шеи, а соулмейт придержал за затылок и посмотрел в лицо. Сакура видит Мадару — нависшим и остановившимся — и молча поворачивает голову, чтобы поцеловать его предплечье. Опять запах кондиционера, но лучше он, чем сигареты. Если отодвинуть влечение, то ощущение, что затянулась вынужденно и она сама, никуда не денется. Причем это не самое худшее. Между ног знакомо становится влажно, как уже случалось недавно.

— Снова… как месячные, как тогда, — признаётся Сакура и неуютно ёрзает на подоконнике. Она теряется в количестве событий, которые могут произойти, а могут и нет. Возбуждение не самое внушительное, но такое приятное.

Медленно отстранившийся Мадара опирается рядом с бёдрами Сакуры обеими руками, закрывает глаза. Сосредоточенный вдох носом, а выдох ртом. Когда он поднимает голову, чтобы их взгляды встретились, будто оказавшиеся двумя концами одной нити, Сакура сглатывает.

— Я вернусь, и мы с этим разберёмся, — обещает Мадара и проводит рукой по её шее. Мягкий щекочущий жест, от которого становится легче, но ненамного.

Она кивает. Обещание звучит противоречиво: и заманчиво, и… Она не способна назвать это чувство, — Сакура слишком много ощущает прямо сейчас — но оно похоже на волнение, смешанное с недостатком времени.

Спину обдаёт холодом оконного стекла, который Сакура замечает только что — раньше для него не было места. Судя по тому, как отстранившийся и доставший телефон Мадара проверяет время, скоро придется уйти. Но напряжение в мышцах Сакуры возникает не поэтому.

Телефон в руках соулмейта вибрирует: кто-то успевает написать ему в подходящий момент. Набирающий ответ Мадара не замечает — или игнорирует — как Сакура его разглядывает.

Вчера она называет Мадару неплохим человеком, а сегодня снова оказывается лицом к лицу с его второй частью. Мерцающая в глазах-углях расчётливость и дёрнувшиеся в жестокой усмешке губы, но расслабленные и опущенные плечи выдают в соулмейте отсутствие волнения.

Неужели его не пугает возможность получить травму? Он слишком уверен в себе и даже не обещает Сакуре избегать боли — хотя бы из-за связи. Значит ли это, что Сакуре не о чем волноваться?..

Как всё же они отличаются. Мадара не беспокоится из-за развилок будущего, когда Сакура не способна оттолкнуть тревожные образы, облепляющие разум, как тело — одежда. Вчера говорят, что неважно, гордится ли кто-то Сакурой или нет. В этом есть доля правды. У Сакуры нет особого желания вызывать такое чувство в людях. Но как было бы приятно, гордись ей Мадара. Без шуток об Изуне.

Дальше время ускоряет шаг. Мадара быстро одевается и в коридоре на минуту прижимает Сакуру к себе.

— Волнуйся о них, а не обо мне, — советует он, разжав руки.

Как ему сказать, что это — вторая причина тревоги?

Сакура закрывает за ним дверь и осознает: замерзла. Поэтому она надевает тёплую фиолетовую пижаму вместо майки и раздумывает, не забраться ли под одеяло. Но звонит Шизуне и обещает, что через двадцать минут они будут.

И чем себя занять? Когда они соберутся вместе, тревога, от которой холодно, сводит живот и колют пугающие мысли, — он не вернётся, и тогда Сакура сойдёт с ума — испарится, как дым на ветру, либо разделится на троих.

Как же проще было думать о Мадаре как о человеке, навязанном небом насильно!

Тошнотворное ожидание не сглатывается, и нужно действовать иначе. Она стелет на подоконник одеяло, оставляя болтающимся край, чтобы завернуться в него, и устраивается, поджав колени к груди. Греться на солнце даже сквозь стекло приятнее, чем оставаться в тени. Открыть окно и болтать ногами в воздухе хочется ещё больше, но уличный холод не даст ей жизни.

«Лохматые животные», — вбивает она в строку браузера и открывает первую ссылку.

Представителей этой категории достаточно. Точно не кролик: он милый и пушистый. На кролика похож кто угодно, но не Мадара. (И ни один из Учих.) Не собака с шерстью, похожей на свалявшиеся колтуны и насадку для швабры одновременно. Не голубь — этот кудрявый, и не подходит даже Шисуи, пусть и с натяжкой. Не горный козёл, лягушка и черепаха.

Когда она замечает бурого патлатого кота с внимательным и нехорошим — насколько это возможно для животного — взглядом, то сначала думает: «Роши?». Потом: «Тот же взгляд!» Но всё-таки заканчивает сравнение очевидным выводом: «Изуна. Ну точно Изуна».

Разочарованная результатом Сакура кое-что вспоминает. Через пару минут, рассматривая, на что похож креветочный демон кэ:бо, она возобновляет поиски. Шисуевы Ками-сама, это же нужно было так сравнить! И где там… да хотя бы её розовый!..

Мстительно перебирая одну ссылку за другой, Сакура совершенно случайно натыкается на странное, но умилительное животное. Игольчатое и бурое, с короткими ножками и нежным розовым животом. Ёж. Нет, до Мадары ему далеко…

Сакура пролистывает ниже, и в голове щёлкает, как будто кто-то включает свет. Вот оно. Если ёж милый и маленький, то существо с длинными иглами, волочащимися по земле, — это вылитый Мадара.

— Дикобра-а-аз, — мстительно тянет Сакура, решив, что Изуне стоит ей гордиться, даже если он об этом и не подозревает.

* * *

Надежды на предполагаемую стойкость Ино и Шизуне, с которых можно было бы взять пример, рушатся. Обе кажутся взбудораженными, пусть и пытаются вести себя как ни в чём не бывало: оживлённо здороваются, приносят моти — явно для Изуны.

У Ино под глазами синяки, как у Мадары от недосыпа. В мешковатом коричневом свитере и тёмных брюках она выглядит почти болезненно, не пытаясь отвлечь внимание от нездоровой бледности ни одеждой, ни улыбкой.

Шизуне в мягком розовом платье кажется дымно-облачным всполохом. На фоне Ино она смотрится собранной, но её выдаёт перенятая у соулмейта привычка: Шизуне неспешно расхаживает по кухне и то останавливается у подоконника, посматривая на небо через окно пустым взглядом, то замирает рядом с холодильником.

Что объединяет и ту, и другую — чуткость к громким звукам. Из комнаты Изуны слышится странный треск и ругательство — и Шизуне оборачивается от окна, а Ино вздрагивает.

Сакура садится на подоконник, когда понимает: Шизуне на него покушается только до момента, пока не найдёт место комфортнее. Наблюдение за её сдержанными движениями успокаивает. Но не Ино, усевшуюся за стол и придерживающую себя за локти.

— Шизуне, сядь посиди, — ни с того ни с сего требует она резко.

— Что ещё сделать? — мягко, но как заворачивая такое же раздражение в пушистый слой пледа, спрашивает Шизуне. — Не кричи на меня.

Сакура молча закрывает глаза, представляя, как на кухне, видавшей многое, поссорятся ещё и две её подруги. Интересно, проснулись ли они с тревогой, от какой подскочила она сама?.. В кармане штанов громко звенит телефон. Подпрыгнув снова, Сакура бормочет ругательство, подслушанное давно у Мадары. Дурацкий будильник!..

— Извини, — не без паузы выдавливает Ино, будто подстёгнутая будильниковым напоминанием о завтраке. — Всё утро… глупое. Чайник разбила, а в метро… эти иностранцы — кошмар, душатся, как в последний раз. Ещё и так сладко — мерзость. Духи с запахом миндаля!..

Не сразу понявшая, о чём речь, Сакура облегчённо кивает. Она никогда не нюхала духов с запахом миндаля — и даже не уверена, что это такое, — и не ездила в метро с кем-то, сильно пахнущим. Но раздражение от чего-то обычного ей хорошо знакомо.

Только ли это выводит из себя Ино? Сакура рассматривает подруг по очереди. Похоже, напряжённость между ними двумя не исчезла бесследно, как показалось в начале: Ино и Шизуне пришли под ручку.

Шизуне принимает извинения и даже делает со своей стороны, что может: ненадолго замирает.

— Никто не хочет чая? — в пустоту спрашивает Ино; смотрит на Сакуру. — Ты не против?

Она мотает головой. Тогда Ино шатко встаёт, сначала потягивается и только потом подходит к рабочему столу. Под руководством Сакуры она ищет в навесном шкафчике металлическую емкость с чаем и прозрачный заварочный чайник. Пока закипает вода, Ино отмеривает нужное количество листьев, а когда кнопка, которая активирует подогрев, щёлкает, ждёт пару минут. Стоя боком к Сакуре, Ино опирается ладонями о столешницу и разглядывает что-то невидимое, сдвинув брови.

— Тобирама узнал, кто мой соулмейт, — как бы между делом роняет она и выпрямляется. Спина её становится прямой и напряжённой, с такой только сломаться, но ни в коем случае не согнуться.

У Шизуне, вернувшейся к дверце холодильника и наблюдающей за Ино, удивлённо поднимаются брови.

— Это плохо? — озабоченно спрашивает Сакура, не знающая, что и думать. — Хаширама с ним поссорился? Тобирама хочет тебя обидеть?

— Нет, это… не про него. Не знаю, что там у них… Да и какая разница? Я не собираюсь вмешиваться, — Ино проводит ладонью по краю столешницы, и несмотря на сказанное, в её голосе нет ни задиристости, ни силы; она усмехается и добавляет противоречивое: — Что делать — непонятно. Эти люди!.. Никогда не угадаешь, что с ними пойдёт не так.

Она поворачивает голову к Шизуне и Сакуре с улыбкой. Солнечный луч рассекает её надвое, оставляя часть лица в тени.

За Хашираму, человека, который нравится Сакуре и без зова, хочется заступиться. Но нужно ли это Ино, не способной решить? Она упирается кончиком языка в верхние зубы и сглатывает слова через силу.

— Вряд ли у решения есть срочность, — говорит Шизуне, прислонившаяся к холодильнику спиной и медленно похлопывающая по дверце ладонями. — Они воспитывались в одной семье, так же? Соулмейт может быть, как и его брат.

Делая глубокий вдох, Сакура опускает и концентрирует взгляд на ступнях, которыми болтает над полом, удерживает внутри возмущённое: «Ты его просто не видела!» Не настолько она хорошо знает Хашираму, чтобы утверждать, что он… допустим, не попробует что-нибудь за Ино решить в какой-то момент. Мадара кажется грозным и холодным, но это первое — и второе, и третье — впечатление. Почему похожее не может случиться с его лучшим другом, но наоборот?

Ино подталкивала её к Мадаре, считая подобное само собой разумеющимся. Но ситуации различаются. Если и вмешиваться, то только имея стопроцентную уверенность.

— Если к одному такому приложен второй, — Ино фыркает, — обойдусь без такой радости.

Опустившая подбородок Шизуне делает вдох и приоткрывает губы, но не успевает ничего сказать. В коридоре со стуком открывается и закрывается дверь.

Изуна выбирает неподходящий момент — Сакура хочет узнать о ситуации Ино больше. (И, может быть, всё же поставить под сомнение сказанное Шизуне.) Но при нём у подруги будто включается режим снисходительной иронии и скрыто-вежливой агрессии. Как и у самого Изуны…

— Твои друзья приятнее друзей Мадары, — он обращается к Сакуре, выходя из коридорного сумрака. Впереди него трусит Роши; в дверном проёме тормозит и принюхивается, за что оказывается подпихнут хозяином. — Дома так тихо.

— Привет. Мы принесли моти, — Шизуне, кажется, знающая о такой его слабости, берёт Изуну на себя до того, как за него возьмётся Ино. Вот кто готова вступить в колкую беседу прямо сейчас и без разминки.

Удачно лишённая этой возможности Ино делает вид, что ничего не слышала: достаёт чашки, чтобы поставить на стол, и нетерпеливо следит за тем, как посвистывает медленно закипающий чайник.

— Спасибо, — Изуна одобрительно кивает и присматривается к прозрачному пакету, который принесли Ино и Шизуне и оставили на рабочем столе рядом с раковиной.

Как не хочется слезать с подоконника... Солнце нагревает спину и затылок, словно гладя мягкой ладонью, а пластик становится тёплым от температуры тела. Но — Сакура смотрит на присутствующих — кто-то должен быть рядом с Ино, если её снова будут мучить воспоминания о душащихся, как в последний раз иностранцах… Около Изуны это может произойти неизбежно.

— Ты за кофе? — Сакура отвлекает его на себя, чтобы не вздумал подколоть Ино, и меняет местоположение.

Поморщившийся Изуна делает неопределённый жест и подходит к сушилке, берет с неё чистую кружку.

— Вот теперь за кофе, — на выдохе отвечает он, выпив всё содержимое фильтра.

Щёлкает кнопка, свист становится пронзительнее — вода вскипела. Стоящая с отсутствующим взглядом Ино встряхивает головой, как вспоминая, что хотела сделать. Она медленно проливает содержимое стеклянного чайника горячей водой. Из-под её руки струится полупрозрачный пар. Рассматривающая его Сакура вспоминает другой, неохотно растворяющийся от солнечного света и пахнущий едко. Спрятав ладони под столом, она обводит пальцы левой — указательным правой. Углубляет вдох.

— Точно хотите чай? — щедро интересуется Изуна.

…до складки между средним и вверх по безымянному…

Об ноги трется Роши и отвлекает от дыхания. Как не улыбнуться, если пушистый хвост щекочет неприкрытую штанами щиколотку?

— Я уже заварила, — говорит Ино сдержанно, но в полупрофиль видно, как она смотрит на Изуну. Как будто он мешает на её собственной кухне.

— Кортизол, — напоминает Сакура, чтобы встрять между подругой и взглянувшего на ту косо Изуну.

Роши снова щекочет её хвостом, и она на всякий случай подбирает ноги. Потерявший жертву кот зубасто зевает и трусит в сторону Изуны.

— Я уже пила с утра, — Шизуне отвечает поспешнее, чем обычно. Не одной Сакуре хочется удержать градус напряжения в пределах нижних делений.

— М-м, Шисуи научился варить кофе… — под нос замечает Изуна и достает из навесного шкафчика джезву.

Слова звучат так, будто новый навык Шисуи наносит ему оскорбление. Ино сдвигается, чтобы дать Изуне больше места, когда он тянется за маленькой ложкой для отмеривания кофе. Изуна ювелирно кладёт в джезву три ложки без горки и одновременно отпихивает Роши, попытавшегося закинуть ему лапы на икру. На блестящих боках джезвы сияет солнечный свет.

Шизуне пространный выпад не задевает, либо она не рассматривает его именно так. Удивительно, сколько в ней терпения... Сакура встречается с Шизуне взглядом, и она улыбается, но вдруг вздрагивает всем телом — ойкает. Это Роши, переставший терпеть игнорирование, кусает за ногу того, кто оказался ближе.

— Вот паршивец! — Изуна со звоном бросает ложку на столешницу и в один шаг и наклон ловит кота, закидывает его на плечо. — Сильно укусил?

— Нет, — Шизуне, прихватив ткань у бедра, поднимает подол платья и осматривает икру, отставив ногу в сторону. — Нет, ничего.

Ино скрещивает руки на груди и смотрит на кота с неприязнью. Он отвечает тем же и демонстративно зевает во всю пасть. Привставшая Сакура озабоченно выглядывает, не пропустила ли Шизуне царапину под таким углом.

— Бешенство не подцепишь, он вакцинирован, — обещает Изуна.

Шизуне неуверенно дёргает бровями. Сакура вопросительно глядит на Ино, но та неопределённо поводит головой.

— Болезнь такая. От собак и лис можно подцепить, — Изуна вздыхает и подбрасывает кота плечом. — Ты что, озверел? Я тебя утром кормил. Ты бы так Хашираму кусал.

Неизвестно, закладывает ли в эту фразу потенциал выпада Изуна, но от взгляда Ино может остыть кружка чая. Он снова подходит к плите, завинчивает брошенную открытой банку с кофе. Роши на его плечах возится и перебирается так, что становится похожим на меховой воротник.

Ино треплет кота за ухо и изящно уходит от карательной когтистой лапы, выстрелившей в сторону ее пальцев. Изуна замечает это и делает небольшой шаг в сторону от Ино, чтобы у Роши не было соблазна и возможности.

— Плохое у него настроение, — Изуна возвращает в навесной шкафчик банку. — Последний пауч вчера сожрал, ждет доставку. Только сухим кормиться отказывается.

Сакура покачивается на стуле вперёд-назад с низкой амплитудой и думает: даже Роши — заложник идеи питаться каждый день с разницей в несколько часов… не бодрит даже то, что она легко проследила цепочку: паучи — те самые маленькие пакетики с влажным кормом, сухой ведь хранится в специальной коробке.

— Так ты капризный, — говорит Ино, глядя на заварочный чайник. — Готово.

Изуна негромко вздыхает. Со щелчком вспыхивает голубое, — а в солнечный день почти невидимое — пламя. Залив кофе водой, он ставит джезву на плиту. Наконец-то решившая остановить брожение Шизуне занимает место за столом, и вовремя. Ино разливает им чай. Не холодно, но так приятно взять в руки нагревшуюся кружку…

Сакура делает крошечный глоток, давая чайной травянистой горечи растечься на языке. Ино напротив отпивает как следует и даже морщится.

— Спасибо, — мягко говорит ей Шизуне.

На них оборачивается Изуна. Только бы не ляпнул что-нибудь, думает Сакура с тоской. Он с застывшим взглядом одной рукой придерживает кота, другой хватает нож. Тот вжикает о магнитную ленту.

Сердце пронзает холод, а кружка со стуком ударяется о столешницу. Сакура поворачивается рывком. Странное движение за окном похоже на покачивание тени, которую ничто не отбрасывает. Первое желание — шарахнуться, второе — выдохнуть.

Никто кроме Изуны не стал бы хвататься за нож.

Пространство, наполненное солнцем, вбирает тень и приобретает форму. Сквозь прозрачное стекло, объятая утренним светом, в кухню проникает фигура. На пол опускаются две босые ступни, и знакомый балахон укрывает их и ложится тёмной складкой на пол.

Изуна высказывается насчёт этого во весь голос. Хотела бы Сакура видеть его лицо, но другое желание накапливается тяжестью в животе. Она вскакивает со стула и обнимает бабулю Чиё крепко. Она охает и шлёпает её по спине.

— Бабуля-я-я! — скулит Сакура, прижимаясь к ней. — Ты правда пришла!

От неё пахнет небом: тёплым солнечным светом, озоном, слегка зимним ветром. Бабуля невысокая, но каждый раз, оказавшись в её руках, крохотной себя чувствует Сакура.

— Попробовал бы кто-нибудь ещё так её схватить… — бормочет Ино сзади, — и назвать бабулей…

— Чиё-сама, доброе утро, — вежливо встревает Шизуне и безмятежно обращается к Изуне: — Убери, пожалуйста, нож. Всё в порядке.

— В Вашем возрасте уже надо знать, что окно — не дверь! — гремит за спиной Изуна, которого выводят из шока слова Шизуне.

Мягкая тёмная хламида шелестит под ладонями Сакуры, и об костлявое и твёрдое плечо бабули так приятно опираться. Мощность облегчения, пропущенная сквозь Сакуру, позволяет ей обвиснуть. Бабуля Чиё тяжело вздыхает, похлопывает между лопаток сухой паучьей ладонью, а потом отстраняет.

— Не драматизируйте, юноша, — сухо и ничуть не смущенно говорит бабуля Чиё. — Вы не заметили, на улице холодно. Считаете, мне стоит мерзнуть ради минутной вежливости?

Сакура становится к бабуле боком и впервые наблюдает Изуну, не имеющего на языке ничего, чтобы отразить атаку. Да, она не из тех, кто будет проделывать длинный путь через подъезд и лестницу босиком. Изуна втягивает воздух сквозь зубы, но бабуля мечет в него внимательный взгляд, от которого цепенеют многие небесные жительницы. Цепенеет и Изуна. Даже Роши, так и оставшийся на его плече, вздыбливает шерсть на загривке.

— А как ты нас нашла? — Сакура удивлённо смотрит на бабулю Чиё. Та медленно моргает набрякшими веками и оставляет Изуну в покое. — В доме много квартир.

— Твоя подруга показала окно, — она одобрительно кивает Ино. Та, сохранившая невозмутимость, в отличие от воспрявшей Шизуне и напряжённого Изуны, остается на месте и изящно держит кружку.

— Всегда пожалуйста, — с короткой элегантной улыбкой говорит Ино.

— О… это хорошо. Когда я искала, то ждала около двери подъезда… — бормочет Сакура, не зная, успокаивать ли оттаивающего и снова собирающего силы Изуну или всё же сосредоточиться на бабуле. Тем более, что он возвращает нож на магнитную ленту, осознав: опасности нет. Теперь опасностью может стать сам Изуна — в его понимании.

— Вы добрались хорошо? — вежливо спрашивает Шизуне. — Хотите чай?

Сакура замечает, как на лице Изуны появляется знакомая обречённость. Правда, она в основном обитает в настроениях Мадары, когда тому приходится что-то объяснять. Например: почему вода из-под крана бывает и холодной, и горячей; кто решил, что нельзя сидеть на столе; зачем для чайных листьев отдельный чайник, если можно заварить их в обычном?

Бабуля не оправдывает его опасений и не задаёт вопросов. Кивнув, она приобнимает Сакуру. Мутные карие глаза щурятся на Изуну.

— Это твой соулмейт? — с чувством непередаваемого презрения спрашивает она.

— Я не… — Изуна оказывается потрясён в третий раз за утро и усиленно старается обрести под ногами твёрдую почву. — Вы кто такая?

— Нет, Изуна его младший брат, — качает головой Сакура и охотно прижимается к боку бабули.

Изуна вздергивает брови и смотрит на неё выжидающе, словно предлагая добавить: «…человек, которому нравятся двери». Она молча пожимает плечом. Пусть дополнит сам — и получит незабываемый опыт бабулиной насмешки. Если подумать, гордость Сакурой бабули ведь стоит гораздо больше, чем гордость Изуны.

— Её соулмейт сейчас занимается нашей проблемой, — добавляет Ино, поставившая с негромким стуком чашку на стол.

Резкая громкость пронзает мелькнувшую тишину. Подпрыгнувшая Сакура со стоном вытаскивает телефон и сбрасывает будильник. Бабуля, которая слышит его настолько близко, не вздрагивает, но глядит неодобрительно. Сакура краснеет.

— Чиё-сама нам всем как… — пытается представить бабулю Шизуне, разряжая атмосферу, улыбается, но не находит нужного слова, которое вместит полноту такой связи.

— …бабуля, — одними губами диктует Ино.

Бабуля цыкает на неё:

— Лучше бы чаю налила.

Изуна вытирает лоб предплечьем и спускает кота на пол:

— Беру слова обратно. От Хаширамы хотя бы можно запереться.

Зря он так. Бабуля обдает его взглядом, как кипятком.

— Давай, я налью, — предлагает Сакура, не обращая внимания на Изуну, и заглядывает бабуле в глаза.

Но Ино уже встаёт за четвертой кружкой.

— Проблемой — это какой же? — бабуля Чиё недовольно хмурит седые брови и добирается до того, что оказалось забросано бытовым разговором.

Шизуне медленно и тяжело вздыхает.

— Мы нашли тех людей. Помните, я же рассказывала, — Ино с журчанием наливает чай в розовую кружку и оборачивается на бабулю. — Сегодня всё закончится. Больше ни на кого не нападут, — и её усмешка, острая и ледяная, пропарывает в Сакуре дымку радости. Чтобы избавиться от ощущения холода, она забирается под руку бабуле Чиё, и та охотно принимает её, подставив левый бок. Шишковатые пальцы ерошат волосы на затылке.

— Мерзость, — с отвращением выцеживает она. Сакура поворачивает голову и замечает, как верхняя тонкая губа бабули дрожит, грозя приподняться. — Хуже человеческой алчности только… — её голос вздрагивает, — человеческая жестокость.

Сокрушенно покачавшая головой бабуля Чиё выглядит настолько древней, что Сакуре становится интересно: что она видела? Сколько вернувшихся на небо рассказывали ей истории?

Спрятавшись под её рукой, Сакура прижимается щекой к худой костлявой груди. Неужели только для них — небесных жительниц — ясно, насколько недопустимо, насколько плохо так поступать? Ну и для их соулмейтов, вынужденных вмешиваться и защищать.

— Так и есть, — соглашается Ино и подходит к столу, держа кружку. — Но ничего… Её соулмейт и мой… знакомый многому их научат.

Шизуне ненавязчиво прокашливается.

— И её соулмейт тоже, — добавляет Сакура, чтобы восстановить справедливость. Она ждёт, что бабуля двинется к столу и царственно сядет, взяв кружку, но та не двигается.

— Мой соулмейт, — делает мягкую паузу Шизуне и складывает руки на столе в замок, — нам всё покажет.

У Сакуры не сразу собирается конструкция: то есть, как — покажет? Им же… Светлые брови Ино удивленно сводятся на переносице, и она смотрит на Сакуру. Приходится покачать головой: впервые слышит. Даже неясно, как к этому относиться: под кожей будто вздыбливаются тысячи иголок-снежинок, от чего хочется почесаться, и в то же время дёргается злое предвкушение.

— Да быть не может… — бормочет Изуна, который одним глазом следит за кофе, а вторым за бабулей.

Плечо Шизуне приподнимается в небрежном и полном достоинства жесте. Насыщенный солнечный свет скользит пятном по левой стороне её тела.

— Он позвонит, когда начнётся, — обещает она и смотрит на Ино, которая замирает рядом с ней. — Что? Мы пошли на компромисс. Люди придумывают удивительные вещи, да, Ино?

— Да… например, видеозвонки… — Изуна явно дает деталь для бабули Чиё и опирается бедром об рабочий стол, подняв брови, качает головой. — Как ты его уговорила?

Сакура замечает, что бабуля с любопытством следит то за Шизуне, то за Изуной, но вопроса не задаёт.

— Люди придумали, как разговаривать на расстоянии и видеть друг друга, — шепотом поясняет она. — Представляешь?

К ним подбирается Роши и останавливается, принюхиваясь.

— Нет бы что полезное придумать, — бабуля поджимает губы; удивить ее не удалось. — Ерундой занимаются, — и награждает кота взглядом. Нет. Взглядом. Роши топорщит усы и недовольно отходит в сторону Шизуне. Та не подбирает ноги на стул, только следит за котом искоса.

— Не ерунда, — Сакура надувается, хотя ни разу не говорила по видеосвязи, — вот представьте, что хотите на кого-то посмотреть, а он далеко.

Бабуля Чиё опускает на неё взгляд и отмахивается:

— Как захочу кого видеть, легко сама найду.

Предвкушающая её любопытство Сакура расстраивается. Странное желание: показать, сколько в человеческом мире интересного, — вдруг ощущается раздражением на коже.

По кухне наконец-то течёт густой кофейный запах. Сделать глубокий вдох и медленно выдохнуть становится ненамного приятнее. Нет смысла увлекать бабулю результатами человеческой изобретательности. У той нет соулмейта, что, наверное, к счастью. А ведь правда, кому бы позвонила бабуля? На небе можно найти кого угодно. На земле… а на землю она спускается только сейчас, и то — явно без особого желания.

— Позвонить всё равно быстрее, — небрежно вмешивается Изуна. — А человека ещё найти надо.

— Мне спешить некуда. Да и нужны мне люди, — высокомерно отбривает бабуля.

Если до этого Сакура догадывалась, то сейчас понимает: нет, Изуна и бабуля Чиё не поладят; ни сейчас, ни когда-нибудь ещё. Но… вдруг у Мадары получится произвести первое впечатление лучше, чем случившееся с Сакурой?..

— Спрошу, что там у них происходит, — тактично вмешивается Шизуне, достав из кармана платья телефон. — Сколько уже прошло?

Приподнявший подбородок и смотрящий на бабулю Чиё Изуна негромко отвечает:

— Больше часа. Должны уже добраться.

— Позвонит, когда самое интересное кончится, — внезапно прогнозирует Ино. На недоумённый взгляд Шизуне, выкрутившей голову в её сторону, легко поясняет: — А ты думаешь, Мадара даст ей посмотреть, как с таким разбирается?

Сглотнув подкативший к горлу холодный ком, Сакура рвано выдыхает. Надавливает кончиком языка на ранку в угле губ, но та затягивается тонкой кожей ещё вчера, а за ночь зарастает окончательно и больше не ноет. Руки бабули тут же гладят Сакуру и похлопывают, прижимают ближе крепко. Изуна цокает языком, и Ино, на мгновение зажмурившись, извиняется.

— Чиё-сама, чай остынет, — наматывает нить беседы на пальцы Шизуне. Она держит телефон. Подушечки больших пальцев постукивают по тёмному экрану. Больше ничего не выдаёт нетерпения в Шизуне: ни выражение лунного бледного лица с безмятежными тёмными глазами, ни напряжение в руках, ни дыхание.

Бабуля садится и заставляет сделать это Сакуру, пододвигает к себе кружку и делает медленный глоток с придирчивым видом. Ино, взявшая на себя заваривание чая, следит за этим пристально. Раздается шорох пластика: Изуна достает из пакета принесенные моти. Появляется блюдце, и зелёные, присыпанные вуалью рисовой муки, кругляшки выкладываются на нём на одинаковом расстоянии друг от друга. С приятным журчанием в чашку — пол-литровую — льётся кофе из джезвы. Отпив чая, Сакура представляет горечь бобов, а не листьев. Кортизол.

— Так, значит, Вы самая старшая, — непринужденно говорит Изуна, который должен уйти в комнату, как обычно и делает, но вдруг выбирает беседу.

— Ближе к делу, юноша, — сухо отвечает ему бабуля, щуря набрякшие веки.

— Вы должны быть гласом разума, — Изуна тоже сужает взгляд. — Ещё и можете найти кого угодно. Почему не разобрались сами?

Если он сейчас выдаст ей то, что сказал однажды Ино… Сакура обречённо подтягивает ноги к груди, сидя на стуле. Не видать им покоя.

— Как Вы себе это представляете? — седая бровь поднимается. — Не переиначивайте, юноша. Я никогда не говорила, что могу найти кого угодно.

Изуна хмыкает и прикладывает край чашки ко рту, отпивает, не отрывая взгляда от бабули. Та повторяет действие, только с чаем.

Что-то вибрирует. Шизуне вздрагивает — это её телефон. Выпитая жидкость — что утренний йогурт, что чай — подкатывают к горлу. Солнце, ласковое и золотое, скользящее пятнами по боку Шизуне и волосам Ино, теряет способность греть. Выдыхая ртом, Сакура горбится и обнимает коленки. На спину ложится невесомая сухая ладонь — бабуля чутко замечает, как Сакура вот-вот сползёт на пол.

Впрочем, и она напряжена. Сакура видит, как подрагивает дряхлая морщинистая щека. Конечно. Этого не могло никого оставить равнодушным. Бабуля тоже с неба… Случилось не с ней, но с ними.

Телефон в руках Шизуне дрожит, когда она быстрым движением мажет по экрану. Кухня заполняется звуками: потрескиванием, шорохом, шагами, каким-то скрипом и грохотом.

— …не знаешь? — бесстрастно говорит Тобирама; его голос пусть и с помехами, но всё равно узнаваем. Рядом тяжело вздыхает Ино. — Зато узнают мои знакомые. После них — полиция и опека.

Пальцы покалывают, как если бы они затекли, а в теле нарастает возбуждение. Потребность сбежать: выскочить из кухни и из квартиры, рвануть по лестнице вверх, оказаться на крыше и долго дышать, стоя на ограждении и смотря в небо, — подавляется другой.

Сакура вскакивает со стула и нервными резкими движениями огибает стол, чтобы оказаться около Шизуне. Та молча кладёт телефон на стол. С другой стороны от неё тут же появляется Ино. Бабуля Чиё возникает позади Сакуры и заглядывает в экран. Её рука успокаивающим жестом ложится на спину.

— Наркота? Серьёзно?! У меня тоже есть знакомые! — звучит срывающийся и такой знакомый голос. Сакура хватается за плечо сидящей Шизуне, чтобы ноги не подкосились. — Твои посадят, а мои и пришить могут. Да и кто тебе вообще поверит?!

Отголоском слышится хрипловатый и негромко-зловещий смех Мадары:

— Знакомые? Я и тебя, и твоих знакомых…

— Я такое не одобряю… Но на твоём месте ему бы поверил, — сухо замечает Тобирама. — А мне поверит вся следственная группа. Как представитель закона я не могу проигнорировать его нарушение. Как думаешь, где окажешься?

Экран полутёмный. По краям ничего не видно. В середине мутно-серый прямоугольник с нагромождениями более густых пятен и фигур. Всё расплывчатое и какое-то мерцающее.

Моргнув, Сакура понимает, в чём дело, и быстро вытирает щёки рукавом свитера. Шерсть плохо впитывает воду, но щекочет веки, от чего становится хуже. А если шмыгнуть, то кто знает, вдруг Мадара услышит…

— Ну и гадюшник… — замечает Изуна, присутствие которого не было заметно до того, как он подал голос. Вот кто не боится, что Мадара заметит наблюдение. А если Сакура правильно догадывается, Шисуи включает камеру без предупреждения.

Га… Сакура непонимающе дёргает головой и наполовину оборачивается на Изуну. Он встречается с ней взглядом и поясняет:

— Гадюшник — бардак дома.

Сакура шмыгает носом и растерянно поворачивается к телефону. Захваченное камерой пространство двигается. Похоже, Шисуи сделал шаг назад, явно в коридор, чтобы зацепить происходящее полностью. Но вид до сих пор остается чёрно-бело-серым. Свет льётся из той кухни, крошечной и заставленной донельзя, и обводит фигуру девушки.

Нельзя не узнать даже в таком качестве. Те же тёмные волосы и осанка, рост… хватит просто голоса. Её смех преследует в кошмарах, улыбка заставляет бежать из торгового центра, а удар ножом будто проникает в саму Сакуру и оставляет внутри ледяной открошившийся кончик.

— Да, конечно!.. Всё так и будет! — огрызается девушка. Она держит что-то в руках. Сакура делает глоток воздуха, как будто ей нужен не один вдох, а целый стакан, а лучше полный фильтр.

Тёмное пространство сбоку от светящегося пятна-кухни двигается и перекрывает часть обзора. Всё становится ещё темнее. Шмыгнув носом, Сакура осознаёт: скорее всего, Мадара. Видео в таком разрешении, что невозможно разглядеть нормально, но она старается. Фигура Тобирамы по другую сторону от стены, ближе к Шисуи. Кажется, тот стоит позади всех.

— Так и будет, не сомневайся, — стоит его вспомнить, как он подаёт голос. А ведь и не скажешь, что Шисуи сейчас в чужой квартире, угрожает и снимает происходящее, настолько он спокоен. — Чего ты ожидала?

Странное шевеление внизу экрана привлекает внимание. Это какое-то тёмное пятно… оно… тоже человек. По гряде позвоночника струятся мурашки. Раздаётся хриплый стон. Фигура, стоящая ближе к проходу на кухне, поворачивается.

— Не трогай его! — визжит девушка. Скрежет её крика вызывает помехи. Если зажать уши, станет легче, но тогда она ничего не услышит. А слышать Сакуре хочется.

Это ведь второй человек. Мужчина, державший Ино, державший Сакуру и наверняка дважды державший Шизуне… Тёмное мрачное удовлетворение, которое появляется слишком редко, чтобы к нему привыкнуть, скребет живот изнутри. Частично заслонённая фигурами Тобирамы и Мадары девушка пятится к окну. Но она не сможет выйти из него, как Сакура или её подруги.

— Почему? — Мадара спрашивает так, будто ему действительно интересно. — Кто мне помешает? Ты? Подойди поближе. Ну? Где тот нож? Этот? — он явно имеет в виду то, что девушка держит в руках. Шисуевы Ками-сама, у неё нож!.. — Помнишь его? А я помню — память у меня хорошая... Ножницы я тоже помню.

Сакура готова поклясться: лучше оказаться в толпе, чем ощущать на себе то внимание Мадары, которое падает на девушку.

Однажды она спрашивает: как там, на небе?

Хочется теперь спросит уже её: ну и как тебе сейчас? ты тоже в тупике? приятно? прыгнешь? никто тебя не спасёт. На каждого жуткого человека находится человек ещё страшнее.

Бабуля Чиё тяжело и медленно вздыхает рядом. Прижавшись к её боку, Сакура растирает заледеневшие ладони друг о друга. С другой стороны за плечо Сакуры хватается Шизуне.

Шисуи двигается — камера приближается к проёму на кухню. Пятно под ногами с хрипом дёргается.

— Н-не подходи…

Сакура вжимается лицом в бабулю, потому что теперь абсолютно уверена — это сообщник. Нельзя не узнать его голос. Раздается звук удара, хрип, сдавленный вой, и Шизуне вскрикивает. Ей вторит отчаянный крик девушки:

— Не трогай его, не смей!

— Неприятно? — бесстрастно спрашивает Шисуи. — Так и должно быть.

— Твоей соулмейтке надо это видеть, — насмешливо говорит Мадара и меняет тон: — Закрой рот и веди себя тихо.

— Это всего лишь волосы! Волосы! — с нотками паники выцеживает девушка, не способная понять, когда предупреждение Мадары имеет вес. — Мы даже той… блондинке!.. оставили, чтобы ты… ты… не подох! Ты сам виноват!..

Скрип чего-то отвлекает Сакуру от ощущения тошноты и злобы. Она поворачивает голову и видит искажённое лицо Ино. Та царапает сдавленную в руке кружку ногтем большого пальца. Шизуне белая до синевы. Её трясёт.

— Всего лишь волосы?! — рычит Ино дрожащим голосом. В синеве её глаз трескается лёд.

— Всего лишь? — вторит Тобирама, который её не слышит.

— Просто отстригли… — Мадара смеётся, и треск его смеха вызывает холодный пот. — Ты, сука, знаешь, как это больно?

Сакура не может смотреть на экран. В ушах шумит.

— А если отрезать тебе палец? Просто палец? — небрежно предлагает Шисуи. — Нет, даже два.

— Н-не… смей… не т-трогай её… — едва слышное из-за помех. От этого голоса, от его мерзкого бульканья, в Сакуре встаёт на дыбы отвращение, а на глаза наворачиваются слёзы. Она заставляет себя взглянуть.

Вид меняется. Теперь дверной проём почти загорожен, а на пятно внизу — на человека, зажимавшего ей рот, — света просачивается совсем немного.

— Когда тебя просили не трогать, ты не трогал? — до морозного вежливо спрашивает Тобирама.

Одна из фигур двигается. Темнота на мгновение сливается. Сакура видит, как кто-то наступает на лежащего на полу человека. Видимо, Мадара. Новый хрип. Изуна тяжело вздыхает.

— Да она жива-здорова!.. — выкрикивает девушка, будто это правда.

— Тоже будешь жива-здорова, — соглашается Мадара тем самым тоном, каким говорил в тёмном переулке с её напарником, и явно собирается перешагнуть через него, используя тело как опору.

Схватившаяся за плечо бабули Сакура делает несколько отрывистых вдохов и выдохов. Шум в ушах становится громче.

— Вам не надо на это смотреть.

Изуна. Его напряжённый и серьёзный тон, без капли насмешки, позволяет вернуться на собственную кухню, где никто не лежит на полу и не воет от боли.

— Нет, — отбривает его Шизуне, и мягкость из её голоса пропадает, как облачная дымка. — Это не твоё дело.

— Да что ты? А то, что твоя подружка задыхается? — ядовито уточняет Изуна. Рядом происходит какое-то движение.

— Я… в порядке… — сдавленно говорит Сакура, отстранённо понимая: что вряд ли кто-то способен задохнуться кроме неё.

Сухие костлявые руки обнимают её и прижимают ближе, отделяя от Шизуне. Вжавшись в бабулю, Сакура пережидает в таком положении чувство, что йогурт окажется снаружи.

— Выключай, — требует Изуна.

Снова происходит шевеление.

— Заткнись и не лезь, — цедит Ино.

— Вы не дали им быть там. Но они имеют право это видеть, — гул в груди бабули прорезает звук медленного выдоха Изуны. — Не лезьте, юноша. Лучше заварите… от чего вы тут успокаиваетесь?

Ногу обвивает пушистое и длинное. Роши. Кот мрявкает и трётся об икры. Сакура любит его в этот момент так, что хочет взять на руки и зарыться в тёплую шерсть носом. Но для этого придется оторваться от бабули.

— Мы начали не с того, — поправляет сам себя Тобирама. — Откуда вы знаете про волосы?

Сакура закусывает губу. Кто, кто это был?

— Да так и сказали! — рычит девушка.

— Подумай еще раз, — металлическим тоном предлагает Шисуи. Слышится какой-то шорох. — Опусти нож. Не будь идиоткой.

В ушах свистит давно стихший ветер, а чернота обступает Сакуру настолько плотно, что она даже удивляется, где они были раньше.

— Не-ет, будь. И я его прикончу, — провоцирует Мадара. Ему… ему весело. — Надо было отрезать ей волосы. Так бы я не пришел.

Хочется спрятаться от насмешки в голосе соулмейта, от хриплого стона пятна под ногами Шисуи… Как Мадара может так говорить?

— Ками-сама… — шепчет Шизуне дрожащим голосом. Надо заставить себя оторваться от бабули и взглянуть, что происходит. Но ничего хорошего на экране не ждёт.

— Нет, это будет попозже, — недовольно говорит Изуна. — И лучше бы вам не смотреть.

Никто ему не отвечает. Слышно только тяжёлое и злое дыхание Ино, скрип ногтя по кружке, вздох бабули и безмолвие Шизуне. На секунду заставив себя открыть глаза, Сакура всё равно смотрит на экран. Ненадолго отступившая тошнота снова подкатывает к горлу.

Нога Мадары всё ещё удерживает пятно на месте. Но теперь оно слабо дёргается и выглядит как ожившая объемная тень. Когда движение становится отчётливей, а значит, сильнее, фигура Мадары будто пошатывается. От крика девушки звенит в ушах. Потрясённая Сакура видит, как нога соулмейта пинает пятно куда-то ближе к его краю. Раздаётся тошнотворный шлепок, который сразу же хочется забыть.

В горле застревает уплотнившийся воздух. Сакура видит насилие уже не раз. Мадара без жалости избивает этого человека и многих до него. Но чтобы так…

— Это было обязательно? — спрашивает раздражённо Шисуи, а на фоне рыдает девушка и зовёт пятно по имени. Имя ускользает, как пена после мытья посуды в сливе.

— Не зря Сакура осталась дома, — усмехается Тобирама.

— Рот свой закрой, — советует Мадара то ли ему, то ли опять завизжавшей девушке, которая не добивается от мужчины ни звука. — Жить будет. Полежит недели две, посидит на таблетках и будет скакать. Вдруг ещё и запомнит, что нельзя зажимать женщин в подворотнях. Не благодари, Шисуи.

Раздается странный щелчок. Как будто…

Камера шевелится и вдруг как окунается в темноту.

…где-то открывается дверь.

— Кто это у нас тут? — спрашивает Мадара мерным и спокойным голосом, будто только что не говорил о расправе. — Детка, ты не вовремя.

— Ками-сама… — повторяет Шизуне. Её голос повышается. — Там что…

Руки бабули сжимаются вокруг Сакуры, когда она начинает дрожать.

— Ребёнок. У них есть… или дочь, или сестра… Тобирама рассказывал, — тихо и оттого страшно говорит Ино.

Улыбка на фотографии и чёрные блестящие глаза. Как же… как же ее звали?..

— Не трогай её! — рявкает девушка и кричит: — Беги!

Он ведь не тронет девочку? В поисках уверенности — хоть какой-то! — Сакура оборачивается на Ино, но та смотрит мимо неё — на экран, и лицо у нее напряжённое и пустое. Шизуне тоже не отводит взгляда от происходящего, а по шее ползут красные пятна.

— Вы кто? — раздается отчаянный детский голос. — Кин! Дядя! Дядя!..

Молчание соулмейта и остальных их выдаёт. Похоже, никто не знает, что делать.

Шисуевы Ками-сама, пусть девочка прекратит плакать, отчаянно думает Сакура. Звук пронзительного и горького рыдания, — как будто девочка оказывается в собственном переулке с другим зимним ветром — заставляет её саму беззвучно затрястись, вжавшись в бабулю.

— Ну всё, хватит, — жёстко бросает Изуна сзади. — Выключай. Ничего они ей не сделают. Это ребёнок.

Топот и грохот.

— Отойди от дяди!

— Беги отсюда! — девушка переходит на визг.

— А ты посмелее сестры? — почти благодушно спрашивает Мадара. — Неправильно бьёшь.

— Мы уже уходим, — мягко говорит Шисуи. — Это…

— Не трогай её!.. Я убью тебя! Убью! — голос девушки разрастается и режет сердце Сакуры даже сквозь расстояние. Она отшатывается от стола, и бабуля Чиё прижимает её к себе.

— Мадара, — предупреждающе одёргивает его Тобирама.

— Что с лицами? Думаете, трону ребёнка? — презрительно отвечает Мадара.

— Выключай, — цедит Изуна и проталкивается к столу, оттесняя Сакуру и бабулю в сторону.

— Никогда не угадаешь, — тоном, которым сообщают серьёзные вещи, но с намеком, говорит Тобирама.

В плечо Сакуры впиваются острые тонкие пальцы, дёргают от стола с лежащим на нём телефоном. Это неудобно — держаться за бабулю и сопротивляться одновременно: та не даёт вырваться, как решает — хватит с Сакуры наблюдений. Как будто нельзя смотреть только ей! Можно подумать, ни Ино, ни Шизуне не страшно и не больно!..

Что там происходит? Она отлепляет лицо от плеча бабули и вытягивает шею. Но та как знала: с изменившегося ракурса и из-за спин Ино, сидящей вполоборота к подошедшему Изуне, Шизуне и самого Изуны ничего не будет видно.

— Хватит с тебя, — мрачно припечатывает бабуля.

— Иди займись чем-нибудь другим, — Ино выплевывает иглы. Её перебивает шум помех и безрадостный смех Мадары.

— Вы достаточно видели, — стоит на своём Изуна, занявший прошлое место Сакуры, и проталкивается между её подругами к столу.

Звуки, доносящиеся из другого места, становятся тише. Видимо, он успевает что-то нажать, наклонившись, до того как Шизуне отбирает телефон и замечает резко:

— Не говори мне, что делать.

Бабуля прижимает Сакуру к боку и не позволяет себя оттолкнуть — Изуна-таки нашёл с ней общую черту! Ограничение экранного времени. А она даже не смотрела — слушала.

Протеста больше желания принять еще одно «вам лучше…», ещё и от кого — от бабули! Отчаянно дёрнувшаяся Сакура пытается рассмотреть хоть что-нибудь, но Изуна, цедящий что-то о пределах терпения и Шисуевых Ками-сама, Ино, отвечающая язвительным шёпотом, и Шизуне, пока молчащая, закрывают обзор борьбой.

— Бабуля!.. — хнычет Сакура. — Пусти!

Если она и слушает, то только на мгновение, и опять прижимает к себе почти нырнувшую в скопление тел Сакуру. Вжикает.

Девочка вдруг начинает кричать снова. Даже приглушённый и съеденный расстоянием звук пробирает Сакуру до мурашек.

— Вот и смотри где угодно, но не тут! — гремит Изуна. — А она, — он резко оборачивается на Сакуру и тыкает в неё рукой, — никуда с тобой не пойдет!

— Отпусти ребёнка, — приказывает громогласно бабуля, игнорируя их борьбу.

Сакура вздрагивает, и её обнимают крепче, притянув к себе. Интересно, слышит ли их Мадара?.. Судя по отсутствию реакции на ругань Изуны и Ино — нет.

Рука Изуны повисает в воздухе, а его лицо становится таким, будто перед ним не бабуля с Сакурой, а раскрытая драконья пасть. Он медленно поднимает кисть в жесте успокоения и, похоже, перестает дышать. Развернувшаяся Ино тревожно распахивает глаза, а Шизуне медленно встает со стула.

Нужно посмотреть… Попытка повернуться — обжигающий солнечный разряд по сетчатке. Бабуля не позволяет, защищая не только от происходящего в чужом доме, но и от случившегося за спиной.

— Я сказала: пусти.

Да кому?

За отчаянную попытку понять, почему Ино белая, Изуна поднимает и вторую руку, а Шизуне сжимает спинку стула, как опирается, бабуля встряхивает Сакуру, попытавшуюся вырваться, как куклу. Тело на секунду оказывается неловким — покачивается. Это чувство преследовало Сакуру, когда она только-только ступила на землю и брела сквозь человеческий город навстречу Мадаре.

— Чиё-сама… — шепчет Ино сорванным и перепуганным голосом.

— Что вы делаете? — медленно перебирает слова Шизуне.

Вздохнувшая Сакура застывает, как будто тело охватывает кататонический ступор: не пошевелиться даже при желании, пусть и до слёз неудобно стоять с задранным подбородком.

— Или ей будет больно, — твёрдо и безжалостно добавляет бабуля.

Правда в том, что ей уже больно. Только непонятно — где? Внутри, потому что Сакура вдруг вспоминает список «лучше не трогать» и профессиональную реакцию Мадары, а ледяной ветер и мрак готовы поглотить её, задрожавшую и жалобно моргающую навстречу сосредоточенному взгляду Изуны, или снаружи. Ведь острая кромка обмораживает беззащитное и чувствительное горло. Тонкую помидорную шкурку, волокна мяса и хитиновый креветочный панцирь она вспарывала с одинаковой легкостью.

— Бабуля… — неверяще, сквозь свист ветра шепчет в обступившую темноту Сакура. — Я же…

Держат крепко, не так, как можно держать хрупкими паучьими руками. Даже у сухощавой бабули сил больше, чем у неё… Та молчит, не слышит, Сакура прекратила существовать, как оказавшаяся в мусорном ведре креветочная шелуха, как оставшийся за спиной прохожий, как воспоминания других в измененном маховиком времени будущем…

В лёгких кончается воздух, а в ушах нарастает знакомый шум. Поэтому Изуна, — «…глупостей…» — Ино — «…творите!.. …ни причём!» — и Шизуне — «Он бы не…» — доносятся с помехами и затёртостями, будто темнота глодает слова и сплёвывает только кости. Её не сморгнуть, зато по щекам бежит вода, застывающая на коже коркой льда. Обеими руками хватаясь за предплечье бабули, Сакура надеется: она всё поняла неправильно.

Сердечный ритм в ушах становится затычкой от происходящего почти полностью.

«…у нее па…»

«…никто всерьёз!..»

«…ей больно…»

— Позвонить — пара секунд, — эхо неумолимо-безжалостного скрипучего голоса бабули. — Юноша, постарайтесь. А вы сделайте погромче.

Всё, что удерживает на ногах, ледяной нож у горла. И нельзя понять его неправильно. Больно — внутри, будто бабуля запускает паучьи пальцы в грудную клетку и надрывает там что-то со скользким хрустом, а потом вытаскивает, обрубая нитки-корни.

Между ними нет зова, так почему ноет до слез, как если нечто дернуло за вросший в сердце канат?

— Ба… — шепчет Сакура, — бабуля… х-хватит…

Шисуевы Ками-сама, как же тяжело и хочется рухнуть… Сакура давилась бы слезами, если бы могла. Она думает, что больно было раньше. Но сейчас ощущение стократно усиливается. Сакура всего лишь кто-то другой, кем можно пожертвовать. Пожертвовать…

Волны присутствия в реальности накатывают и оттекают. Воздух холодный и йогуртно-густой, им получается только захлебываться. Рядом нет Мадары. Никто не станет монотонно убеждать: она в порядке, дышит, не умирает… Ослеплённая и задыхающаяся Сакура делает то, на что способна в обмораживающей ночной мгле: прижимается к бабуле изо всех сил. Она тёплая, такая тёплая, даже лёд на щеках тает.

Дыши, убеждает Сакура, ловя губами неподатливый воздух, ты расскажешь об этом Мадаре, расскажешь врачу, дыши, ну же…

Грохот мышцы, перекачивающей кровь, не заглушается другой, принадлежащей чужому телу. Между ними слои костей, тканей и одежды. Сакура сосредотачивается на слабом, слишком мягком биении в теле её — да ведь? — бабули. Переулок, промозглый и чёрный, обросший ледяным слоем, и она больше в нем не одна. Тепло тела и холод давящего на горло ножа, «ты не умираешь», пронзительные и торопливые гудки.

Сакура захлебывается, словно пьёт, а не дышит, и вслушивается в мерный стук другого сердца. Нельзя стукнуться коленями об пол и впиться в плечи ногтями, не в этот раз.

«Вдох... …выдох…», — говорил ей Мадара. Нужно задержать в голове его низкий уверенный голос дольше, чем на мгновение, чтобы он прокатился не слабым эхом, а заполнил разум вместо шума, представить: дышит сзади именно тело Мадары. Грудная клетка расширяется и сдувается, расширяется и сдувается…

Они приготовят что-нибудь вместе, по утрам их будет ждать улица и бег, а вечером продолговатая сумка и место с гантелями. Надо подождать. Просто… всего лишь… Сакура мелко вздрагивает. Солнце обжигает ей левую сторону лица, но холодный пот всё равно впитывается в майку под свитером.

— Ты не вовремя, — голос Мадары пронзает тьму.

Когда он вернётся, Сакура окажется у него в руках. А дальше неважно, что случится… Она выпускает из лёгких воздух и дрожащими губами набирает снова. Шорох одеяла утром и «спи», бархат фиолетового заката, креветочный демон… Вдох, выдох.

— Возвращайся домой, — Изуна глухо и напряжённо пробивается сквозь взметнувшийся снежный ветер в ушах.

Детские рыдания двоятся, будто девочек несколько, на каждую есть своя реальность.

— И отойди от ребёнка, — обрушивает горсть холода бабуля. — Быстро. Покажи ему.

Держаться за их голоса легче. Снега, заколовшего кожу, как тогда, нет. Он давно кончился и теперь существует там, где останавливается время. Перетекающие из одной в другую мысли пустые и тяжёлые: так не бывает; неправда! Не та, не её… Разгоняет их Сакура безжалостно.

Да, может, это не та бабуля, которая щурится на только осознавшую себя Сакуру и теперь вьющуюся вокруг розовым сгустком; не ворчливо учащая основам старуха: никакой земли, людей, всегда опасно… не та.

Дыши, топит другие образы во мраке Сакура, потому что нужно бежать, прочь из этого переулка, пусть там останется вместо неё другая… Если «Покажи…», то видеозвонок, а значит Мадара придёт — всегда приходит… связь, зов, горячие руки и обещания…

— Хвалёная небесная диаспора… — громкий и рычащий голос Мадары позволяет Сакуре вдохнуть. Его голос тоже раздаётся как с двух сторон.

Новая волна детского рёва проходит сквозь пространство помехами. От него начинает трещать голова.

— Уходите оттуда! Вон! — рявкает чужая бабуля. И защищает не Сакуру.

— Всё. Мы уходим. Отпустите её, — просит Шисуи.

Настойчиво моргая, она пытается растворить налипший на глаза слой прошлого, от которого зрение плывет и темнеет одновременно.

Смех Ино и солнце на кухне, карта мира и зелень, фруктовый чай и улыбка такой сдержанной Шизуне.

— Тише, детка, не плачь, — старчески дрожащим голосом убеждает бабуля, — всё в порядке. Они сейчас уйдут и больше не вернутся, — и голос наливается силой, подкрепленной угрозой: — Так ведь?

Затёртые до черноты пространства проявляются светом, но множатся и собираются неохотно.

— Если ты что-то с ней сделаешь, — металлическим голосом говорит Мадара, — я не стану тебя ловить. Я загляну в гости. Может, сяду, зато ты меня запомнишь.

Дышащая с трудом Сакура медленно моргает и больше всего хочет, чтобы солнце не резало сетчатку. Экран, который направлен на неё, мерцает и плохо отражает действительность. Изображение тусклое, но Сакура понимает: смазанное пятно — это лицо Мадары. Нужно постараться лучше, чтобы проявились детали…

— Попробуй. Думаешь, пожалею, раз ты её соулмейт? И я, — бабуля сухо усмехается; чужое сердце не бьётся быстрее, — не сяду.

— Вот и проверим, — Мадара снова становится тем, кто впечатывает в стену и встряхивает, ещё раз бьёт и задаёт вопросы.

Вот оно. Решение. Ранка в складке губ заживает… можно нанести новую. Сакура закусывает верхнюю до острой боли и солёного тягучего вкуса, кривится и всхлипывает. Если от этого хочется плакать, то как будет от разрезанного горла?

— Вы понимаете, — мягко, но непреклонно вставляет невидимый Шисуи, — что мы вернёмся, и Вам придется ответить?

— Очень даже, — отрезает бабуля.

— Спасибо… — это едва слышно, но нельзя не узнать голос девушки, которая должна задыхаться и плакать, а не благодарить.

Бабуля молчит. Её сердце стучит выше лопаток Сакуры быстрее и чётче.

— Мы уходим. Пусти её. Ты не слышала? — низко и холодно говорит Мадара, и его голос продолжает жить уже в другом тоне. — Сакура, я вернусь… минут через сорок. Подожди меня. Всё хорошо. Тебе не будет больно. Слышишь?

Но ей уже больно. И надо перетерпеть, и ощущения перебьют сжавшую в тисках легкие паническую атаку.

— Вон. И я подумаю над этим, — повторяет Чиё. Но руки, держащие Сакуру, не смягчаются ни на миг. Она закрывает глаза и, слизывая кровь с губы, пытается прийти в себя.

Умноженное на два пространство грохочет шагами и шорохом. Открывается и закрывается дверь, оставляя девушку и девочку в темноте и холоде. Сакура не хотела — Шисуевы Ками-сама, не хотела!.. — чтобы там оказался и ребенок. Ей так жаль, так жаль, до сведенного судорогой горла… Улыбка и живой взгляд, застывшие на фотобумаге, растворяются в памяти, оставляя за собой след из гаснущего детского плача.

— Чиё-сама, ей плохо, — встревает Шизуне. — Она не может дышать.

— Но дышит, — непреклонно отвечает бабуля.

Об левую ногу обтирается что-то мягкое и пушистое. Сакура роняет слезинку и с трудом сглатывает. Тело бабули сухое и хрупкое, даже если и сильное.

В голове бьётся о стенки знакомое, услышанное когда-то давно, пока Сакура ещё не знала, каким чувствительным способно быть горло. Об ноги снова обтирается Роши.

Звуки шагов, стук трёх пар подошв об ступени с разным темпом и какой-то едва различимый разговор, сцеженное Мадарой: «Заткнитесь».

Она знает, что делать. Старческие кости хрупкие… Сакура промаргивается и встречается взглядом с Изуной. Тот медленно опускает веки, и это движение похоже на кивок головой.

Под ногами мрявкает Роши. Сакура жалко всхлипывает, оглаженная его тёплым мягким боком. Надо себя заставить — бабуля выбирает сделать больно… но… Толкнувшийся, как кошмар в темную ночь, осколок-воспоминание о тошнотворном хрусте и вое не позволяет решиться. В ушах снова просыпается ветер.

Хвост Роши скользит по икре, даже когда кот огибает её сбоку. Если для Сакуры это успокоение, то бабуля небрежно двигает ногой, как только слышит знакомое шипение. Раздается мрявк. Роши пятится из слепого пятна Сакуры. Видно, как оскаливается зубастая пасть. Прижатая к бабуле Сакура чувствует, как та переносит вес.

— Паршивая тварь… — бормочет бабуля.

Старческие кости хрупкие. Даже если на Сакуру напали первой, она не может сделать кому-то так больно.

Вибрация и звук идут по телу от левого бедра. Вздрогнувшая всем телом Сакура как будто глохнет, когда будильник разрывается на всю громкость. Бабуля тоже напрягается и, похоже, на секунду теряет равновесие, — повисает на ней — негромко выцеживает какое-то ругательство.

Но все, что захватывает Сакуру, это ощущение пустой головы. Шум ветра в ушах оказывается поглощен звоном, гулким и пронзительным, и эту участь разделяют и мысли.

Она впивается в зажимавшую ее рот ладонь, бежит быстрее ветра, чтобы догнать Ино до того, как ту поймают, кидается на девушку в торговом центре, чтобы закричать: «Ты больше ничего мне не сделаешь!» — и отталкивает руку Конан, тащащую Сакуру вглубь потной жуткой мужской толпы, выбивает нож, чтобы он не вошёл в шею Мадары, — Сакура кусает Чиё.

Она со стоном ослабляет хватку на мгновение, короткую паузу во времени, и этого хватает. Сакура слышит тревожный и яростный окрик Мадары, даже если в ушах стоит звон настойчивого будильника. Тело, принадлежащее полностью только ей, делает что умеет — бросается вперёд, будто подталкивает ветер.

Подставленные руки — Изуна. С грохотом падает телефон, а Сакура оказывается прижата к другому телу, но тут же оттеснена назад.

— Что с горлом? Посмотри, что с горлом! — раздвоенный голос соулмейта грохочет на всю комнату.

Сакуру обнимает мягкий розовый цвет. Шизуне. Хочется обмякнуть и зарыдать. Она почти оседает, но подруга держит неожиданно цепко. От звона гудит голова.

— Дай посмотреть! — руки Ино тянут Сакуру на себя. Её заставляют запрокинуть голову. — Всё хорошо. Ками-сама, всё хорошо, царапина… — и она стискивает её до боли в плечах.

Они обе чуть не оседают. Поддерживает Шизуне. Где-то раздается тяжёлый и медленный выдох. Его почти неслышно — будильник так и звенит в кармане. Дрожащей рукой Сакура вытаскивает телефон, думая, что вот-вот оглохнет, и проводит пальцем по экрану. Не получается — палец не скользит, а надавливает из-за дрожи, как бы она ни пыталась. Помогает Шизуне — молча забирает телефон. Звук стихает, и в голове Сакуры остаётся только гулкая белая пустота.

— Просто подожди. Я до тебя доберусь. Ты очень, очень пожалеешь, — обещает Мадара с той рычащей нотой в голосе, от которой по спине бегут мурашки, а в его глазах вспыхивают угли. — Сакура. Скажи что-нибудь.

Она пытается сглотнуть слёзы и ответить четко, но и тут едва справляется:

— Приходи быстрее… пожалуйста, быстрее!..

— Мы снаружи и не вернемся. Так что положите нож и хорошо подумайте, как Вы всё объясните, — не даёт продолжить Мадаре Тобирама. — И…

— Всё будет хорошо, — Мадара грубо его перебивает, и Сакура хочет обнять соулмейта за это. — Я скоро буду дома.

Она способна только мелко закивать и обнять себя. Вдох, выдох… надо подождать… Мадара держит слово и всегда приходит за ней. Даже если она бежит быстрее ветра, а с неба капает дождь.

Тёплые руки Ино гладят мокрое лицо Сакуры и стирают натекающую воду краем шерстяного рукава. Во рту стоит горьковатый и вязкий вкус ткани. Из-за солёных слез щиплет прикушенную губу.

— Тогда поторопитесь, — невозмутимо раздается голос бабули. Он действует как магнит.

Промаргиваясь и дыша через раз, Сакура пытается найти её взглядом. Это сложно. Расплывающиеся фигуры Изуны, Ино и Шизуне закрывают обзор. Но даже в проемах бабуля Чиё видится хмурой и постаревшей, оплывшей, будто полупрозрачной, как если бы кто-то не смог соединить её в одну реальность из двух.

Она двигается. Блик солнца на лезвии мелко дрожит и слепит. Вжавшись в Ино боком, Сакура горбит плечи. Но нож со звоном бьётся о край раковины и металлическим дребезжанием остается на дне.

— Я расскажу всё, как вернутся, — стойко и холодно сообщает бабуля. Её фигура опускается на стул. — Дважды повторять не буду.

У нас вторая глава за год, и это успех. Надо сказать, я долго вынашивала этот твист и сомневалась, как его вставить.

* * *

Огромное количество сил ушло на раскадровку последних сцен. Нужно было совместить две ветки в одном пространстве, и я считаю, что справилась. Ну и в принципе вижу эту главу как одну из лучших. Я раскидывала намеки и маленькие крючки с большим удовольствием, особенно для последней сцены.

Роши доказал, что он не просто висит на плече Изуны, Сакура в очередной раз вернула контроль через селфхарм, Ино и Шизуне в шоке, Изуна тоже, Мадара... Следующая глава начнется, как надо.

Как вам твист? Как написала одна моя читательница, самый адекватный во второй части главы — Изуна. Собираем Изуна-team?

Мне очень важен отклик. Если вы дочитали до этого места, оставьте, пожалуйста, комментарий.