20-21

МАР

Мар нашел Самого Старшего с первой же попытки. Он почему-то сразу понял, куда тот слинял. Вот как-то сразу понял, и все. Во флаер, конечно же, куда же еще? Тот самый, свежеугнанный.

Стучаться Мар не стал, просто проложил ходку по свежей памяти прямо в кабину. И протиснулся. Самый Старший поморщился, но ничего не сказал, даже слегка подвинулся в широком кресле, место освобождая. Но Мар садиться не стал, хотя они вполне влезли бы оба — Самый Старший был ненамного крупнее Мара, а кресло они подгоняли под размеры Обжоры. Ночью еще, и не тут, конечно, а наверху. Самому Старшему флаер сразу глянулся, вот он его себе и скопипастил, как было. Ну и правильно. Машинное ему никогда не нравилось, к Мару он тоже не заглядывал, хотя Мар и приглашал, а человеку нужен свой бункер. Чтобы было где спрятаться, если вдруг что-то пойдет не так…

А что может быть более не так, чем если ты успел сделать все, что намеревался, справился, доказал всем и вся, почти надорвавшись, одержал самую главную в жизни победу, в которую не верил никто, но ты смог! Одолел жутко умного, сильного и влиятельного врага. Перехитрил. Более того — пережил. Выложился по полной, ничего не оставив про запас. И уже совсем собрался поставить финальную точку, торжествующе хохоча в лицо опоздавшим прислужникам уничтоженного тобою врага — а тебя так и не убили.

Ну вот совсем.

И пришлось снова вставать. Напрягаться. Что-то делать. выжимая себя на одной лишь воле досуха, как эспандер, потому что сил давно не осталось.

А потом еще эти уколы. И ванна…

Мар чуть не заплакал, когда понял, что сейчас произойдет, тут бы любой сломался. И сбежал. Ну, разве что кроме самого Мара, но он-то не в счет как раз, он на такое тренированный.

Мар глянул на Самого Старшего и до боли закусил губу. Ему очень хотелось спросить: «Ну и долго ты тут собираешься отсиживаться?», но он понимал, что как раз этого спрашивать нельзя ни в коем случае. Самого Старшего до сих пор трясет.

Его начало трясти с того самого мига, когда стало окончательно ясно, что обе сделанных ему инъекции оказались именно тем, чем и были представлены — то есть, мышечными релаксантами и анальгетиками для поврежденной спины. А вовсе не быстродействующим ядом, сывороткой правды или какой-нибудь хитрой разновидностью регипнола, при помощи которого гостеприимная хозяйка заставила бы его сделать все, что ей надо. Без долгих уговоров и с гарантией. То есть, так, как постарался бы сделать он сам…

Нет, понятно, что сейчас о таком Самого Старшего спрашивать нельзя. Его сейчас вообще лучше ни о чем не спрашивать. У него и так была трудная ночка, это Мар почти и не сделал ничего, так, смотрел только, стараясь поменьше путаться под ногами у остальных. Он все равно им ничем помочь не мог, не мешать разве что. вот он и старался изо всех сил, пока Рева брал на себя всю боль, а Убийца… ну, делал то, что был должен сделать. А труднее всех вышло Самому Старшему, когда чекисты запаниковали и попытались рвануть в разные стороны, а ему пришлось их всех собирать да вразумлять. И в руках держать. И не забывать ни на секунду, что ловушки могут быть везде.

А тут еще эта ванна…

Поэтому Мар просто встал рядом, облокотился о спинку кресла и уставился в глухую беззвездную черноту по ту сторону прозрачного лобового стекла. Впрочем, с таким же успехом он мог смотреть и в любую сторону — колпак был прозрачен по всей полусфере, элитарная спортивная модель с круговым обзором, покойный барон Риоваль никогда не умел отказывать себе в маленьких удовольствиях. А умел бы — не стал бы покойным.

Мар поежился, несмотря на отлично работающий климат-контроль. Ему не хотелось вспоминать события этой ночи. А Самому Старшему, похоже, не хотелось забывать — наверху уже давно наступило утро, а вокруг флаера по-прежнему стояла глухая полуночная темень. И Мар понимал, почему — ночью Самый Старший был у руля. Был действительно самым старшим. Все решал. Всем руководил. А утром ему пришлось просить о помощи. На своих условиях, да, и вроде как не совсем просить даже, но все равно Мар его еле уболтал. Да и уболтал-то только потому, что Самый Старший так устал, что готов был умереть. Вот прямо на руках (и от рук) той милой бабушки с красивым цветочным именем и умереть. Впрочем, это Мару та бабушка сразу понравилась, а Самый Старший был убежден, что она их отравит…

— Я боюсь, — сказал вдруг Самый Старший, не поворачивая головы. — Я ведь ее чуть было не убил. И не только ее. Всех, кто там был. Нет, всех бы не смог, наверное, но… попытался бы. Они помочь старались. А я бы убил. Если бы устал чуть меньше. Повезло, что сил не хватило.

— Ну так ведь не убил же! — обрадовано откликнулся Мар. — Так чего теперь бояться?

— Не убил. Но мог бы. Если бы сбежать не успел. Вот и боюсь…

Мар вздохнул и почувствовал, что снова начинает улыбаться. Обошлось! Вот и прекрасно, вот пусть Самый Старший понапридумывает себе всяких ужасов и сам же их пугается. Ему так проще. Чем понимать, что опять сломался, как когда-то в библиотеке. Не сумел поверить тем, кто не врет. Пусть лучше думает, что сбежал, спасая других от такого страшного себя. Это всяко приятнее.

— А ты не бойся. Один раз не убил — значит, и во второй не убьешь. Привычка!

— Дурак ты у меня все-таки, — Самый Старший хмыкнул.

— Ага! — не стал возражать Мар, довольный тем, что удалось почти рассмешить и отвлечь. Краем глаза он видел, что Самого Старшего перестало трясти. Вот и отличненько. — Может, пойдем, а? Нас же там ждут и все такое…

Самый Старший потер лицо ладонями. Взвыл глухо:

— Да как я могу?! Я никому не верю, понимаешь? Я и себе-то не верю!

— Зато я тебе верю. За двоих. Тебе что, мало?

— Ты всем веришь!!!

— Ага! — Мар гордо расправил плечи, довольный, что его наконец-то поняли правильно. — Хочешь, я и за тебя верить буду?

— Да ты… — начал было Самый Старший. И замолчал.

Пауза была долгой.

— Знаешь, — сказал он потом совсем другим тоном, — а это настолько безумно, что может сработать…

* * *

— Я им все-таки не доверяю, — сказал Самый Старший почти жалобно, пользуясь тем, что тактичные Дюроны оставили его одного у комма.

— Ты и нашим родителям не доверял, — мягко напомнил Мар, разглядывая их общее отражение в темном экране устройства связи и не спеша нажимать клавишу вызова. Улыбка — это его собственная, а вот насупленные брови — работа Самого Старшего, к Лилие не ходить. Мар мягко, но твердо развел брови от переносицы и сделал улыбку пошире. Самый Старший поддавался неохотно, словно не сам предложил. Но все-таки уступал.

— Ха! Я никому не доверяю! А в этом паучьем крысятнике — тем более.. Тут прав тот, у кого плазмоган круче. Тут подлость считается доблестью, волчьи законы, малыш, и никому нельзя доверять.— Он отшагнул еще на чуть, уже почти совсем уйдя в глубину. И все-таки буркнул напоследок, почти извиняясь: — Ты все же не забывай, что перед тобою вовсе не наши родители.

— Конечно, — Мар чуть досадливо улыбнулся своему (только своему!) отражению в темной панели, дернул плечом. — Ну я же не маленький! Как я могу забыть? Я помню, да…

Улыбка его стала шире. И тверже.

— Конечно, помню. Наш отец — наемный убийца высшей категории. Уничтоживший всю верхушку агрессивной военной аристократии одной планеты и получившей кличку «мясника» другой. Наша мать закончила гражданскую войну, отрезав голову узурпатору и бросив ее в лицо колеблющимся генералам. Наш воспитатель вообще был террористом и маньяком. А местные… — Мар моргнул. Добавил успокаивающе: — Ну… я же понимаю, что никакого сравнения. Они обычные медики. Птички-цветочки. Ученые-исследователи, которым просто не повезло с местом рождения. Не бойся, я не забуду, что с ними надо помягче.

ШЕР

Мячик был самым обычным.

Хороший плотный мячик с отличной прыгучестью — ты простучал им все стенки, каждую панельку, сверху и донизу, и не выпуская из рук, и бросками под разным углом, последовательно и планомерно, не то чтобы всерьез надеясь на бронестеклобойные качества черной резины, скорее просто на всякий случай. Мячик отлично пружинил, прыгая по стеклу и паркету. Двери оставались такими же закрытыми, как и до его рикошетов. Пейзаж за ними не менялся. Ни за одной не возникло подсказки в виде лифтовой шахты или лестницы наверх. Похоже, Мар имел в виду что-то другое.

Вот только понять бы — что именно?

Мячик оставался инертным и будучи прижат к стеклу надолго. Не проплавлял круглую дырку, не проваливался сквозь, не распластывался вакуумной присоской, предлагая использовать кроме уже опробованных направлений воздействия на дверь еще и «потянуть на себя», — опция, по понятным причинам до сих пор недоступная.

Отмычки — во всяком случае, видимой глазу недвусмысленной отмычки — из него не торчало тоже. Впрочем, если бы торчала, наверное, было бы только обиднее, ведь ни одного замка ни на одной из дверей не было.

Ты подбросил мячик. Поймал. Снова подбросил. Осмотрел — в который уже раз, долго и тщательно изучая каждую царапинку и щербинку. Понюхал. Ковырнул ногтем. Подумав немного, обтер о рубашку и с некоторым сомнением куснул. Резина противно скрипнула под зубами, но больше никак не отреагировала, ты сплюнул неприятный привкус. Наверное, разгрызание или полный и окончательный демонтаж любым другим способом стоит все же оставить на самый крайний случай, ибо эта мера необратима.

Что еще?

Что еще можно сделать с маленьким черным шариком в маленькой и пустой запертой комнате? Кроме как разломать его ко всем чертям, чтобы не раздражал своей непонятностью. А, ну да. Если верить старому анекдоту, его можно еще потерять.

Мар, паршивец мелкий! Что же ты имел в виду, когда говорил, что мячик должен помочь?!

— Вижу, мячик тебе помог.

Ты обернулся нарочито медленно, словно этот голос вовсе не оказался для тебя полной неожиданностью, словно тебя каждый день вот так окликают из-за спины, подкравшись беззвучно.

— Чем именно?

Мар стоял у противоположной стены, широко расставив ноги и зацепив большие пальцы рук за брючный ремень. Нет, не Мар, поправил ты сам себя. Кто-то новый. Кто-то, совсем не умеющий улыбаться.

— Отвлечься. Не свихнуться. И не начать биться грудью о стенки. Тебе сейчас только пневмоторакса не хватает.

Они все умели улыбаться, так или иначе, даже Рева, даже Убийца, — пусть всего лишь намеком, пусть по большей части одними глазами, пусть жалко, глумливо, фальшиво и неприятно до дрожи, но умели.

Этот — нет.

— Где Мар?

— Догадливый. — В тусклом тяжелом взгляде скользнуло уважение. — А вот Мар полагал, что ты не заметишь подмены. Сам он не видит между нами разницы. Думал, что и ты не заметишь.

— Ты не ответил.

— Мар наверху. Вместе с остальными. Вот я ответил. И что? Тебе стало легче?

— Когда он вернется:

— Он не вернется. Мы поменялись местами. Теперь он останется наверху, а я здесь. — Он окинул бункер задумчивым хозяйским взглядом. — Тебе не кажется, что здесь пустовато? Столько прекрасных миров — и в них никого. Ни единого человека. — Он передернул плечами, вздохнул, протянул задумчиво: — Счастье-то какое… Наверное, так и должен выглядеть рай.

Он разглядывал наводящие смертную тоску пейзажи за окнами, словно величайшие драгоценности, смакуя мельчайшие детали, лаская взглядом и словно бы впитывая каждой клеточкой исходящие от них неуют и непокой, но не утрачивая при этом собственного спокойствия. Скорее наоборот.

— Давно мечтал отойти от дел, пусть работают молодые. А я закроюсь здесь. Навсегда. В благословенном одиночестве. — Он наконец оторвался от разглядывания заоконных видов и смерил тебя оценивающим взглядом. Мар тоже так тебя мерил, от макушки до пяток, но от маровского взгляда не вставали волосы на загривке дыбом и не продирало дрожью по позвоночнику. — Видишь ли, я параноик. И соседи мне здесь как-то… ну совсем не в тему. Это проблема.

Он выглядел усталым. Ты хотел отпустить ироничный комментарий о содержимом слишком сильно оттопыренного кармана его брюк. Правого, конечно же. И о том, что вряд ли этот не-Мар настолько рад тебя видеть, а значит... Ты хотел. Да…

— А Мар знает? Ну, что его дежурство стало бессрочным? Что никто не придет ему на смену?

Что ты его предал…

— Конечно. Он же часть меня, не забывай, честность — лучшая политика, особенно с самим собою. Ты с ним общался, должен был видеть. Он очень хотел помочь. Вот пусть и помогает, все желания должны исполняться.

Помочь. Ну да. Та самая кнопка, одна из надежнейших и наиболее эффективных, гарантированно обеспечивающая нужный результат. И некоторые вовсе не стесняются на нее давить.

— Ты самоубийца?

— С чего такой вывод? — кажется, он опять удивился.

— С того, что ты устранился, оставив у руля совершенно неподготовленного человека. Он погибнет. А вместе с ним и ты. Он там не выживет, ты не мог этого не понимать. Ты его сам таким сделал! Беззащитным. Уязвимым. Не способным сопротивляться, не замечающим угрозы, верящим всем подряд и во все подряд! В любую чушь, лишь бы поблагостнее да пожалостливее. Любым сволочам, лишь бы умели складно врать. Да пусть даже и не складно! Он ведь все равно поверит, он верит всем. Всегда. Как ты думаешь, долго ли он проживет, если будет вот так бросаться на помощь всем подряд и кричать на каждом перекрестке о том, что плохих людей нет, а есть только белые и пушистые? Как скоро его упекут в комнату с мягкими стенами? Или убьют, подставив по-крупному. Он же идеальная жертва! Я даю ему не более трех месяцев, и это при самом благоприятном раскладе.

— Думаю, ты преувеличиваешь. — Не-Мар скептически пожевал губами.

— Думаю, я преуменьшаю.

Не-Мар зевнул.

— Давай я буду заниматься проблемами по мере их возникновения, а? А сейчас проблема в том, что я хочу остаться один. И наконец-то выспаться. А за Мара не беспокойся. Он справится.

— Ты так уверен?

— Почему бы и нет? — Он пожал плечами. — Хороший мальчик, светлый. А этого иногда не хватает. Особенно наверху. Ну что, приступим?

Любопытство сгубило кошку, не стоит об этом забывать. Праздное любопытство, заметь. Есть вопросы, куда более конкретные и важные — например, что он имеет в виду под словом «приступим» и зачем сунул руку в карман. Есть вопросы, да.

Но…

— И тебе его совсем не жалко?

Похоже, тебе опять удалось его удивить — да что там, на этот раз тебе удалось удивить даже себя самого. Он моргнул. Задумался. Спросил с искренним недоумением:

— А почему мне должно быть его жалко?

— Ну он же часть тебя! Глупая, наивная, да, но не такая уж и плохая.

— Ну да. И? — он наморщил лоб, словно пытаясь понять, в чем тут подвох.

— И ты его бросил там. Доверчивого. Непрактичного. Не умеющего за себя постоять. Одного.

— А, вот ты о чем! — протянул Марк с облегчением. — А то я все понять не мог… Ну так он там не один, Черная Команда в его полном распоряжении. А их ты тоже видел. Так что мне скорее могло бы быть жалко того, кто будет иметь глупость встать у них на пути.

Кошку сгубило не любопытство, понял ты вдруг. Не вопросы, не проявленный интерес — а их неуместность и несвоевременность. Она просто не умела выбирать подходящее время и место. Ты умел. Во всяком случае — раньше. Но сейчас ты уже закусил удила и остановиться не мог.

— Вот только не надо, слышишь? Мне не нужен собственный бункер, чтобы видеть вранье! Помогут? Вот эти? Умоляю! Много ему от них было пользы хотя бы сейчас, когда ты так круто его подставил? Да и не позовет он их! Не потому что гордый — просто не поймет, что уже пора. Он всем доверяет, кому и не надо, вот тебе, например. И любой другой встречной мрази, точно так же. Сам подставляется, сам сует голову в пасть, сам не просит помощи — все сам и только сам! Его сожрут.

— Не думаю.

Он помолчал, пожевал губами, взгляд его задумчиво скользил по стенным панелям, ни на чем не останавливаясь надолго. А когда он перевел его на тебя — тебе стоило большого усилия не вздрогнуть. Ибо из его зрачков остро и холодно глянул совсем другой человек.

Или даже — другие.

— Я скажу тебе это один раз. Повторять не буду, понял-нет? Во-первых, потому что устал. А во-вторых… потому что это и так ровно на один раз больше, чем мне бы хотелось. Но раз уж ты такой… недоверчивый… Я уважаю паранойю, даже чужую. Так вот… Там наверху лежит свеженький труп одной очень большой мрази. Убитой мною, если тебе интересно. Ну, то есть, нами. Так что да, я знаю, что не все люди белые и пушистые. И Мар это тоже знает, он ведь часть меня, если ты не забыл. Люди разные. Есть среди них и такие. Может быть, их даже много. Может быть, белых и пушистых меньше, чем таких вот. Может быть, даже намного меньше. И, конечно же, белых и пушистых надо бы предупредить, защитить, объяснить, они ведь такие уязвимые… На каждом перекрестке кричать, чтобы были осторожнее. Только вот, видишь ли, тут какая штука… если долго и громко кричать о том, какие на свете есть мрази, как их много и как они опасны, как они скрывают под добрыми масками свои звериные оскалы, а сами так и норовят… Понимаешь, в это ведь может кто-нибудь и поверить. Кто-нибудь из белых и пушистых. Ранее белых. И тоже оскалиться. Для защиты, конечно же. И их станет меньше. Понял-да? Но если точно так же долго и не менее громко кричать о том, что плохих людей нет, что все вокруг белые и пушистые, что это единственный правильный образ жизни и что именно это сейчас нормально… пусть даже сам ты в это не очень-то веришь… Хотя, конечно, лучше верить. Убедительнее получится. Так вот, если долго и громко кричать об этом, кто-то ведь тоже может поверить, понимаешь? Или хотя бы засомневаться. И стать чуточку пушистее. Или даже белее. Так что ты подумай три раза, что именно будешь ты кричать на своем перекрестке. А за Мара не беспокойся. Он справится.

— Я вообще не люблю кричать. И перекрестка у меня нет.

— Эт хорошо. А теперь твоя очередь убегать.

— Что?

— Вали, говорю. Если жить хочешь.

Раньше ты был уверен, что плазмоган — не такая штука, которую можно легко спрятать в рукаве или кармане брюк, чтобы выхватить в нужный момент жестом фокусника и предъявить в качестве неотразимого аргумента. Впрочем, когда-то ты то же самое думал про ломик.

* * *

Струя плазмы прошелестела за спиной, обдала жаром — ты успел выкатиться на площадку из лифтовой шахты буквально в последний момент. Но все-таки успел. Опять. Крутанулся по полу, сбивая пламя со спины.

Странный тут лифт — никакой кабинки и в помине, только шахта, в которой тебя швыряет вверх и тащит. Быстро тащит. Только вот плазма летит быстрее. Почувствуй себя спелеологом в жерле давно потухшего вулкана в момент, когда тот вдруг решил проснуться. Никаких мааров с их так и не вырвавшейся наружу лавой, это уж точно, старшенький у них извергаться любил и делал это со вкусом и толком. Вот неймется ему! Спать же хотел вроде. Сколько раз уже? Ты сбился со счета после седьмого…

Иногда подъемное поле в шахте не работало, и тогда приходилось лезть по скобам, перебирая руками и ногами и надеясь, что плазма в этот раз опоздает и ты успеешь добраться до следующего этажа раньше, чем она тебя накроет. Иногда она действительно запаздывала и ты успевал. Иногда — нет. Это было больно. И грязно. И… короче, ты очень быстро понял, что лучше успеть.

Но с другой стороны — фиг бы ты так быстро сюда добрался, не подпаливай тебе никто пятки. Плазма — очень хороший стимулирующий фактор.

Ты поднялся, придерживаясь за стену. Огляделся. И понял, что с поисками следующей шахты могут возникнуть некоторые проблемы. Потому что то, что ты принял за тускловатые лампы дневного света, на поверку оказалось собственно дневным светом, тусклым и пасмурным. Выход из шахты, которым ты минуту назад воспользовался, вел не в коридор еще одного этажа, а на крышу высокой башни.

Площадка больше всего напоминала смотровую — круглая, метров двадцати в диаметре, с башенкой лифтовой шахты в центре и зубчатым парапетом по краю. Прихрамывая (неудачно вписался в поворот, скоро должно пройти), ты дошел до ограждения огляделся. Под башней (не очень, кстати, и высокой-то) во все стороны, сколько хватает взгляда, простиралось зеленое море тайги, и ближние елки как раз верхушками чуть ли не по выступающему за площадку ограждению скребли. Стараясь заглянуть подальше, ты оперся рукой о высокий зубец. И обнаружил, что рука эта затянута в латную кожаную перчатку. Интересно вальсируют юные леди…

Ты оглядел себя. Хмыкнул. Наибольшее впечатление произвели сапоги из лаково блестящей алой кожи с белыми отворотами. Впрочем, остальное было в стиле: алая рубаха с вышивкой по вороту и подолу и вышитым же поясом, и странная шапочка, тоже алая с белой подкладкой, гибрид пилотки и колпака. Штаны в синюю вертикальную полоску также намекали на древнеславянское фентези. Во всяком случае, сам ты на себя такого точно не навоображал бы. Как и тигровую шкуру…

— Мар? — позвал ты неуверенно. Огляделся.

С той стороны башни раздалось негромкое цоканье, раз, другой. Словно шпорами по камню при каждом неторопливом шаге. Или когтями. Из-за закругленной стены вышел волк. Сделал несколько шагов и остановился, склонил голову набок, рассматривая тебя в упор и насмешливо скалясь. Был он огромным.

И рыжим.

— Джон?

— Ну а кто же еще-у-то? Запарился уже тебя ждать. Садись.

Артикулировал волк с подвываниями, но вполне внятно. Ты подошел, остановился рядом, неловко тронул грубой перчаткой рыжую шерсть на загривке. Спросил с сомнением:

— Как садиться-то? Верхом, что ли?

— Ну а как же еще-у-то? Не по-дамски же! А седла у меня нет, не надейся.

Ты все еще медлил.

— Забавно. Я понимаю, почему рыжий… но почему волк?

Волк вывернул голову, с неожиданным раздражением оскалился через плечо:

— Про волка — это не ко мне-у вопрос. А серый тебе по статусу не положен.

— Почему?

— Потому что ты не дайвер, а я не Ромка. Садись, я сказал. И только посмей сказать хоть слово про глубину!

— Про глубину?

— Забудь!

— А… если вдруг, то что? Сбросишь?

— Нет. Укушу.