С точки зрения Млечного Пути (гет)

Бэтти сидела на траве.

Она купалась в солнце и почти мурлыкала, как кошка, довольно улыбаясь и щурясь от лучей, которые попадали в глаза.

Вокруг не было никого. Фреду казалось, что его тоже там нет, он был как ветер; играл с локонами Бэтти, ласково прикасался воздухом к её щеке, резко вздымался, поднимаясь высоко-высоко, а потом со свистом устремлялся вниз, проносясь мимо Бэтти, которая только смеялась и даже не думала поправлять юбку, которая вздымалась, как парус.

Чуть дальше от нее, буквально в нескольких метрах, земля обрывалась. Фред не мог понять, почему земля завибрировала, начала рычать, словно лев; он устремился вверх, и увидел, что за спиной у Бэтти был обрыв.

Но внизу не было ничего. Только пустота и темнота.

Бэтти тянулась к этому обрыву, она поднялась с травы и сделала несколько шагов навстречу пустоте, как вокруг начало темнеть, и Фред услышал музыку.

Дерзкую музыку.

Мелодия подталкивала Бэтти в спину, и Бэтти улыбалась, ловила эти звуки и шла, приближаясь к обрыву.

Бэтти слегка повернула голову, словно увидела Фреда, озорно улыбнулась и прыгнула. Фред закричал. Он повернулся и увидел мальчика.

Странный костюм из листьев, в руке — флейта; он широко улыбался, и Фред уставился на него, не понимая, что именно его смущает. На вид мальчику было около четырнадцати лет, он был красив, дерзок, а в его глазах читалась жуткая мудрость.

Мальчик посмотрел Фреду в глаза, поднес флейту к губам, и последнее, что Фред услышал, была очень знакомая мелодия, которую он иногда напевал по-утрам.

Отросшая челка щекотала нос и лезла в глаза, так что Фред слегка тряхнул головой, откидывая волосы назад. Но это не помогло.

В голове все еще играла мелодия из этого странного сна, он видел глаза мальчика, кудри Бэтти, которые подпрыгивали, как пружинки, и обрыв, который вел в пустоту. Фред почему-то знал, что там, за этой пустотой, таится что-то страшное. Знакомое и опасное, то, что когда-то приходило к нему во снах, а потом пропало; исчезло тогда, когда у Фреда выпал последний молочный зуб.

Ему тогда было четырнадцать, и последний молочный зуб стоял, как скала, не думая выпадать, — Фред тогда думал, что никто не будет воспринимать его как взрослого и самостоятельного человека, пока у него будет хотя бы один молочный зуб.

К тому времени он уже даже однажды целовался с девчонкой, которая была на год старше и жила в соседней деревне. У нее были длинные черные волосы, которые она заплетала в толстую косу, и выглядела, как принцесса из сказки, которую обязательно надо было спасти.

Фред был сражен, покорен и убит одной её улыбкой, когда впервые увидел её на ярмарке в честь летнего солнцестояния. Она продавала странные конфеты, которые прыгали, стоило их лизнуть, и он даже купил горсть этих сладостей, потратив почти все свои карманные деньги.

А потом он узнал, что она перешла в будку поцелуев, и Фред уже ничего не смог с собой поделать. Он выложил свои последние деньги за билет и потом еще неделю ходил чудной, ощущая себя так, словно его опоили.

Зуб он потерял как в один из тех вечеров, когда ходил чудной, и только и думал о том, что он готов убить любого дракона, лишь бы покорить эту принцессу.

Мама дала ему тазик с водой, который надо было отнести наверх, чтобы провести какое-то странное гадание, о котором её упрашивала Джинни. Фред расплекал половину жидкости на себя, на брюки, в которых все так же лежали эти странные конфеты. Они намокли и стали вибрировать, а потом выскочили у него из карманов и запрыгали по всей лестнице, попав ему в глаз и разбив несколько лампочек.

Он подскользнулся, успел схватить одну конфету и покатился кубарем вниз.

Во рту ощущался стальной привкус крови, и когда к нему подбежал Билл, Фред только улыбнулся, показывая свои белые зубы. Там, где должен был быть передний, зияла дырка.

— Ты как, братец?

— Я теперь настоящий мужчина, — прошепелявил Фред, а Билл загоготал.

Фред улыбнулся воспоминаниям, а потом резко встал, да так, что кровать недовольно скрипнула, а шея ужасно заныла.

Он понял, что его смутило.

У мальчишки из сна все зубы были молочными.

* * *

Ласковый ветерок словно окутывал ее, укачивая, как младенца. Гермиона лежала, укутавшись в огромное белое одеяло, которое пахло лекарствами и тыквенным соком. Ее босые пятки выглядывали с под одеяла, и лучи от луны щекотали их, словно пытаясь облегчить боль.

Гермиона слегка повернулась, и бедро тут же заныло; боль прошлась от кончиков пальцев на ногах до головы, где укрепилась и продержалась еще несколько минут. Так было каждый раз, когда она пыталась пошевелиться, и ей так сильно хотелось плакать, что она только злилась — на Уизли, на себя, на то, что позволила всему этому произойти.

Колокольчики в вазе зазвенели от легкого порыва ветра.

Кто-то принес их днем, когда она спала; они играли свою мелодию, и это, кажется, даже облегчало ей боль.

Она пошевелила пальчиками на ноге, как бы проверяя, что еще может управлять ими, и резко втянула воздух, когда бедро укололо резкой болью. Гермиона по-детски не хотела смотреть на свою рану. Волшебные мази, конечно, делали свое дело, — рана затянулась, сошлась, словно столкнулись две волны, но её предупредили, что против шрамов магия бессильна. Следы от когтей будут украшать ее бедро до конца жизни, и все потому, что она поддалась Фреду Уизли и согласилась помогать ему в разработках.

Прокручивая в голове все неприятные заклинания, она не заметила, как ветер подул сильнее. Окно распахнулось, и в палату влетело несколько странных листьев, которые точно не росли ни на одном дереве в Британии.

Колокольчики зазвенели громче; они распространяли тревожный звон, но Гермиона даже не слышала их.

А потом по палате растеклась мелодия. Она вытекала из-за белой шторы, которая взлетала от порывов ветра, и выглядела, как невеста — кружилась и вздымалась, подстраиваясь под музыку.

Музыка пробиралась по коже. Окутывала Гермиону, как одеяло, ласкала и покалывала на кончиках пальцев. Становясь громче, мелодия открывала свои новые стороны — слегка тревожные, но такие зазывающие, что у Гермионы внутри стало разрастаться желание, она пока не понимала, что именно она хочет, но ее неодолимо влекло к окну, туда, откуда доносилась музыка. Гермиона уже опустила босую пятку на холодный пол, как раздался протяжный скрип, и в глаза ударил свет из щели, — кто-то приоткрыл дверь.

Гермиона никак не могла вспомнить, откуда она знала эту музыку. Она слышала ее когда-то давно, её играл очень красивый мальчик, на небольшом инструменте, который подносил к губам и дул. Кажется, это была...

Флейта. Блейз был уверен, что слышал флейту.

Он проходил мимо двери, ведущей в Больничное крыло, уже несколько раз, просто потому, что ему, конечно же, надо было в теплицы, а путь через Больничное крыло был, пусть и длиннее, зато снег не валил в лицо, и ...

... и тетрадки не мокли.

Так же ему понадобилась мазь от синяков, которая у него закончилась, и вообще, он хотел спросить у мадам Помфри, как долго срастаются кости, если использовать не "Костерост", а "Кость к кости", потому сам он не смог прийти к решению этой проблемы, а еще...

Он так ни разу и не увидел Гермиону.

Ему просто хотелось посмотреть.

Он решился уже поздно ночью, когда луна расцвела на небе, а темнота подначивала, шептала ему на ухо, что никто его не увидит.

Блейз слегка приоткрыл двери, ведущее в Больничное крыло, и замер, потому что эту музыку он бы не спутал ни с чем другим.

Окно возле кровати Гермионы было открыто. Оно пропускало ветер и звуки, которые уже почти заполнили собой все пространство. Показалось, что луна засветила ярче, а потом на подоконнике показалась чья-то тень и музыка стихла.

Это был мальчишка. Блейз мог подумать, что это третьекурсник, который не знает, чем занять себя поздней ночью, но потом он заметил, что мальчик парил в воздухе. Он был босой. Его ноги были грязными, причем настолько, что можно было подумать, что тот никогда не носил обувь.

Блейз немного шире приоткрыл дверь, и та скрипнула, разрушая момент. Мальчишка пропал, словно его там и не было, а Гермиона повернулась к свету, который лился из щели двери. Она прищурилась, просто посмотрела на Блейза, а потом развернулась обратно, слегка взбивая подушку и еще сильнее укутываясь в одеяло.

Никто не сказал ни слова.

* * *

Каша пролетела прямо мимо его уха.

Ли заржал, а Фред все так же жевал свой завтрак, не отвлекаясь ни на что. Джордж и Ли застали его в таком положении около десяти минут назад — тот сидел, изредка черпал овсянку из тарелки, и медленно-медленно жевал, словно зачарованный, уставившись в одну точку. Этой точкой была спина Блейза Забини, который, кажется, даже ничего не чувствовал, а сидел себе, весь такой здоровый и свежий, что Фреда начинало немного тошнить.

Он был глубоко погружен в раздумья, вычисляя, что же могло пойти не так; Забини не оказался в Больничном крыле, а это значит, что он, Фред, ошибся с расчетами, перепутал ингредиенты, или, что еще хуже, об этом всем могла пронюхать Гермиона.

Тогда их изобретение было конфисковано, возможно, уже даже уничтожено, и Фред, начинал понемногу злиться, прикидывая про себя, что можно будет сделать с Гермионой, если это ее рук дело.

— Ты определенно сходишь с ума, — констатировал Ли, бросая во Фреда второй снаряд.

Снова каша, только теперь она уже попала в цель — прямо в грудь, оставляя там мокрое пятно, которое скатывалось вниз, как капля дождя на стекле.

— Эй, Фред, то, что Грейнджер все еще тебе не дала, не должно делать из тебя безумца!

— Кстати, о Грейнджер, — многозначительно протянул Ли, шевеля и дергая бровями, как дурак, — Падма и Лаванда сказали, что сегодня она не ночевала у себя в комнате, так что...

— Что? — странно отреагировал Фред, чувствуя, как в нем вскипает и поднимается Адское пламя. Ему захотелось тут же увидеть Гермиону, и, если надо, запустить в нее каким-то заклинанием, связать и спрятать себе под кровать, потому что он уже понял, что ее прелестная попка нашла себя просто немыслимые приключения этой ночью.

— Так что, ты ничего не хочешь нам рассказать? — пропел Ли, и его бровь просто отвратительно дернулась.

— Ага, — кивнул Джордж, поспешно глотая кашу, — я тоже это слышал. Если прибавить этот факт к тому, что ты выглядишь так, словно всю ночь не спал...

— ... и мы нашли тебя утром уже за завтраком.

— Ты, гребанный угодник, трахал Грейнджер этой ночью! — воскликнул Джордж, а через секунду он упал головой в тарелку.

За его спиной стояла Джинни. Она выглядела злой и воинственной, палочка все еще была нацелена на Джорджа, она мстительно улыбнулась, а потом просто села рядом и попросила передать сливочный пирог с тыквой.

— Гермиона в Больничном крыле, — спокойно увещевала Джинни, отрезая себе кусок пирога. Фред в этот момент почувствовал, как его сердце на секунду остановилось, и он тут же начал подниматься с места. — С ней все хорошо, ничего страшного не произошло. Она, правда, отказывается рассказывать, что именно случилось, но Рон с Гарри совещались возле ее кровати и они явно собираются кого-то убить.

— Я не понимаю...

— Какой же ты ублюдок, Фред, — произнес кто-то, опускаясь рядом на скамью.

Это был Гарри, и он явно не собирался никого убивать — в данный момент уж точно — но выглядел он так, словно не спал всю ночь, и был слишком уставшим, чтобы предпринимать попытки убийства.

— Гермиона спит, Рон остался рядом с ней, но, если ты подойдешь к ней хотя бы на метр, то я занесу тебя в список моих жертв на первое место.

— Что за...

— Волан-Де-Морту придется довольствоваться второй позицией, — весело улыбнулась Джинни, и Гарри почти растянул губы в ответ.

Ему плохо спалось. Гермиона лежала в Больничном крыле уже вторые сутки, и только этим утром она рассказала, что произошло. А потом она шепотом добавила о каком-то странном мальчишке, который появляется в Крыле ночью, и про музыку, ту самую музыку, услышав которую, ты вспоминаешь что-то далекое, какие-то отголоски. Словно не из этого мира.

Рон, конечно же, больше придал значения словам про роль Фреда в этой истории, грозясь превратить того в свинью, но Гермиона только помотала головой. Она была тихой и выглядела скорее разочарованной, чем злившейся или строящей планы мести. И это еще больше обеспокоило Гарри.

Все-таки, ему следует убить Фреда. Когда-то, когда тот абсолютно не будет этого ожидать.

Фред не сказал больше ни слова за весь день, но Джорджу показалось, что он слышал бешеный стук его сердца.

...глупая метла.

Фред сжимал метлу между ног, руками пытаясь открыть окно, за которым он четко видел спящую Гермиону. Он не пошел к ней ни днем, ни вечером, но ночью он все таки решил убедиться, что с ней все действительно в порядке; а еще в это время там не было ни Гарри, ни Рона, — последний при встрече только грубо толкнул Фреда в плечо, пройдя мимо.

А умереть от рук Гермионы ему казалось куда лучшей идеей, чем пасть жертвой Мальчика-который-выжил или собственного брата.

Наконец ставни поддались, и он влетел в палату, мягко опустившись на пол.

Гермиона даже не пошевелилась.

Она была бледной настолько, что ее брови и волосы казались почти черными, но такой красивой и спокойной, что ему вдруг захотелось ее поцеловать.

У него в голове даже нарисовалась картинка, как он медленно касается своими губами ее, а она вдруг отвечает ему, как его взгляд скользнул по ноге, которую Гермиона высунула из-под одеяла, и все эти мысли улетучились.

На бедре была огромная повязка, и Гермиона скорчилась от боли, когда попыталась поменять позу во сне.

Фред почувствовал себя настоящим моральным уродом.

Ему захотелось поцеловать ее рану, захотелось проложить дорожку поцелуев от голени до бедра, забрать ее боль, лежать на больничной койке вместо нее; утащить ее к себе в берлогу, где она оказалась бы заперта в четырех стенах, без возможности выходить, чтобы не натыкаться на всякие неприятности.

Защитить её от всего.

Он почему-то ясно и четко понял — она всегда была в опасности. Была и будет, потому что пойдет за Гарри куда угодно, прикроет ему спину и умрет за него. Это осознание стало таким резким и болезненным, что он чуть не согнулся, лишь опустил голову вниз и замер.

На полу валялись очень странные листья.

Он таких никогда не видел, разве что...

Гермиона начала ворочаться во сне, и Фред вдруг испугался, что она обнаружит его присутствие, увидит его слабость и никогда-никогда больше не будет с ним говорить.

Он наложил на себя дезиллюминационное заклинание, пнул метлу под кровать и отошел на безопасное расстояние, чтобы не оказаться обнаруженным. Гермиона приоткрыла глаза. Она медленно приняла сидячее положение, свесив голые ноги с кровати, при этом ее лицо искажало боль так, что Фред почти не мог на это смотреть, и взяла стакан с какой-то желтой жидкостью, явно не приятной на вкус.

Только сейчас он заметил цветы, стоящие на прикроватной тумбочке, и нахмурился. Гарри и Рон не могли потратить столько денег на такой букет, они обычно носили что-то, что растет в окрестностях, но Гермиона даже не обратила внимание на цветы.

Она смотрела куда-то в пол, где из-под кровати выглядывала ручка от метлы, и Фред уже был готов просто упасть к ногам Гермионы и просить прощения, как заиграла музыка.

Та, которую он слышал уже несколько ночей подряд. Ветер словно подул сильнее, окно распахнулось, и на пол приземлился мальчик.

Хотя никто в здравом уме не стал бы называть его мальчиком. Он был высокий, и пусть его лицо отражало детские черты, а все зубы были молочными, его глаза пылали мудростью столетий.

Гермиона тряхнула головой.

Она все еще смотрела на ручку метлы, и совсем не обращала внимания на мальчика, но Фред уже вытащил палочку; он был готов напасть сразу, как мальчишка сделает шаг, но пока любопытство давило ему на шею, не давая сбрасывать чары невидимости.

— У тебя отличная ночная рубашка, — нагло улыбнулся мальчишка, рассматривая Гермиону.

Та не шевелилась. Даже не посмотрела в его сторону, а потом просто потянулась рукой к волшебной палочке,лежащей на столе. Ей было ужасно больно двигаться, но мальчишка оказался проворней нее и мигом выхватил палочку из слабых рук.

— Ну-ну, — он немного подлетел в воздухе, — нехорошо сразу браться за эту деревяшку, когда рядом с тобой такой достопочтенный гость.

Мальчишка кувыркнулся в воздухе, кукарекая, и Фред вдруг понял, что не может двигаться. Музыка стучала у него в висках, хотя он не видел источника звука, но понял, что с Гермионой происходит тоже самое.

— Ой, как это неприлично с моей стороны, — притворно возмутился мальчишка, выкидывая палочку в открытое окно, — я же не представился!

Гермиона даже не могла дернуться.

— Меня зовут Питер. Питер Пэн.